Маятник на огромных часах в Большом зале медленно раскачивался, едва не задевая тяжелым грузом пол. Факультетские столы убрали, вместо них пространство занимали три ряда одноместных парт со старыми, чуть наклоненными столешницами. Ни одна из парт не пустовала — за каждой сидел студент. Меж рядами парт ходил профессор, неспешно раздавая бланки с экзаменационными заданиями. Он двигал волшебной палочкой медленно, плавно, выбеленный пергамент опускался на каждый стол перед студентом, один за другим, сначала на одну парту, затем на соседнюю. Профессор шагал тихо, то и дело поглядывая в окно. Ученики смотрели перед собой, многие тоже то и дело поворачивались к окнам. Каждый в Большом зале прислушивался к звукам, уже который день вздрагивая и пытаясь понять, что это было: гром, грохот двигающихся лестниц или началось.
В бланки с заданиями не смотрел никто — мало кто готовился к С.О.В. в этом году, мало кто вообще думал об учебе.
Над потолком парило около двух сотен свечей. Хоть и полдень, а погода не радовала: чугунно-черные облака закрыли летнее солнце, в зале было не светлее, чем в подземельях. Кто уж знает, почему: то ли из-за грозы, то ли из-за дементоров.
Пахло в Большом зале дождем, размокшей землей и сыростью от влажных мантий. Каменный пол был скользким и мокрым, из щелей меж каменными блоками тянуло сквозняком. Огоньки свечей дрожали, часто затухали и вспыхивали снова. Факультетские флаги размеренно развевались, тоже одолеваемые холодными ветрами.
Грохота ожидали все, но когда он, наконец, прогремел, оказалось, что к этому подготовиться было невозможно. Ученики задрожали и пригнули головы, опасаясь, что потолок рухнет прямо на них. Грохот напомнил звук, с которым бы атлант вырывал из замка Астрономическую башню. Он прозвучал отовсюду и сразу: и сверху, где башни, и снизу, где подземелья, и за окнами, и в толстых древних стенах, и высоко в небе раскатом грома, и со стороны озера, словно его воды забурлили, и в лесу, заставляя деревья пригнуться волной. Задрожали парты, потухли свечи и факелы, с потолка посыпалась труха, задребезжали стекла в оконных рамах.
Медноволосый слизеринец, сидевший за партой у окна, остолбенел от ужаса и не сводил взгляда с окна. Кончик прямого носа подрагивал, а озябшие руки начали комкать экзаменационный бланк. Дернувшись, лишь когда грохот растворился в собственном эхо и зазвучал не так угрожающе близко, слизеринец повернул голову в сторону соседнего ряда парт. В центральном ряду, за партой прямо напротив, сидел и смотрел в ответ, отделяемый от него проходом, брат. Их лица, так похожие друг на друга выразительной линией скул, глазами болотного цвета и гладкой молочно-белой кожей, выражали одну и ту же мысль.
Началось.
Собственно, лица всех в замке выражали эту смиренную мысль.
Слизеринец, сидевший за партой у окна, вытянул руку. Брат, вытянув руку навстречу, коротко и крепко сжал его подрагивающие пальцы. Переглянувшись, оба обернулись назад. Третий брат, сидевший за партой в самом конце третьего ряда, смотрел на них в ответ и, поняв что-то на безмолвном языке, кивнул.
Профессор спешно прошел меж третьим и вторым рядом к выходу из зала, навстречу мракоборцу, одетому в форменные болотно-зеленые одежды. Ученики, и не пытаясь вспомнить об экзамене, обернулись на них, с тревогой ожидая. Профессор прикрыл глаза и кивнул, услышав информацию.
— Пятый курс! — прижав кончик волшебной палочки к шее, пророкотал он так, чтоб его было слышно всем, кто надумал перешептываться. — Всем приготовиться к эвакуации.
Началось.
— Без паники и толпы! Прошу разбиться по парам и проследовать за Сэмюэлем Поттером в тоннели. Старосты, прошу вернуться в общие гостиные и привести учеников младших курсов в холл!
Мракоборец кивнул и замер на входе, обводя взглядом пятикурсников.
Заскрипели отодвигаемые стулья. Стараясь не толпиться, ученики сбивались в группки и послушно зашагали к мракоборцу. Профессор, оглядывая всех, кивал.
— Пропустите старост! — периодически кричал он, когда у дверей начиналась собираться толпа. — Не толпитесь! Пропустите старост!
Брат-слизеринец и брат-гриффиндорец, протиснувшись к когтевранцу, которого отсадили в третий ряд, отошли в сторону, пропуская вперед других учеников.
— Иди, — сказал гриффиндорец третьему брату, над факультетской нашивкой орла которого блестел серебряный значок старосты. — Встретимся в тоннелях.
Староста кивнул. Его яркие глаза на бледном лице выглядели тревожными, неспокойными. Левый — такой же, как у братьев, болотного цвета, правый — как у отца, зеленый. За яркие разные глаза его раньше дразнили по-доброму: то называли хаски, то елочной гирляндой. Сейчас же кому какое дело. Сейчас у всех глаза были тусклыми, тревожными и усталыми.
— Кто выпустит сов из совятни? — Слизеринец переглянулся с братом, когда они вдвоем двигались в холл к мракоборцу.
Окна совятни пару дней назад наглухо закрыли тяжелыми ставнями. Впервые за историю Хогвартса.
— Уизли! — окликнул профессор. — Куда?
Братья тут же выпрямились и обернулись, глядя на профессора одинаковыми лицами.
— В туалет, — единогласно произнесли оба.
— Бегом.
— Есть, сэр.
Ничто так не нагоняло панику, как слова «сохраняйте спокойствие». Казалось, грохот только прозвучал, а в холле уже вовсю царил хаос. Сновали преподаватели, ученики и мракоборцы, летали по коридорам чемоданы, направляемые заклинаниями, улюлюкал полтергейст Пивз, тревожно нагоняли шуму приведения, перешептывались и готовились к худшему портреты в резных рамах.
— Ты видел, что там грохотало? — спросил гриффиндорец.
Слизеринец покачал головой и первым прошмыгнул мимо мракоборцев и учителей во двор. Несмотря на требования держаться строем и не разбегаться, учеников, бегающих без надзора, было много — их не пытались уже вылавливать ни мракоборцы, ни союзники, ни командиры, лишь учителя и приведения.
Стоило защитникам предупредить, что будет грохотать — это бы уняло страх учащихся. Выбежав во двор замка и спрятавшись за грудой камней, которые не так давно были основанием Часовой башни, братья увидели, что вовсе пока еще не «началось».
— Дядя. — Слизеринец указал пальцем.
Стоя в самом центре медленно натягивающегося купола защитных чар, Скорпиус Малфой сжимал в одной руке волшебную палочку, другую же держал открытой ладонью навстречу каменным сводам у ворот в замок.
— Пиеторум Локомотор! — громко произнес он глубоким ровным голосом.
И снова затрясся замок, заскрипели древние стены, словно невидимые руки вырывали каменные плиты. Каменные статуи воинов, украшавшие ниши у ворот, срывались вниз и с громовым шумом падающих глыб падали наземь.
— Пиеторум Локомотор!
Каменные стражи падали один за другим, покорно приземляясь на одно колено.
— Перекрыть холл! — крикнул один из мракоборцев.
— Перекрыть холл!
Учеников тут же затолкали обратно в Большой зал. Холл обогнуло серебристое зарево защитных чар, на несколько минут остановившее эвакуацию. Скорпиус Малфой прошагал мимо каменных стражей в замок, остановился у защитного кольца, огибающего холл, и вновь выставил руки вперед.
— Пиеторум Локомотор!
Холл задрожал. Казалось, замок сейчас рухнет. Ученики, выглядывая из Большого зала и коридоров, кого где застал приказ перекрыть холл, вскрикивали и прикрывали головы. Но замок не рухнул. Лишь каменные стражи один за другим начали падать вниз глыбами, ломая пол под своей тяжестью. Они припадали на одно колено, друг за другом, срываясь вниз, как обломанные сталактиты, заставляя раз за разом учеников вздрагивать, но восторженно глядеть.
Скорпиус Малфой опустил палочку, оказавшись в окружении каменных стражей. Повернувшись, он зашагал обратно во двор.
— Рената, твой выход.
Ведьма, терпеливо дожидавшаяся его команды, сидя на корточках перед каменной армией, распахнула сияющие белесые глаза и звучно ударила ладонью по земле. Земля забугрилась, а замок вновь тряхнуло — задрожали окна, но не более. Черный дым, словно сотканный из пепла, окутал каменных стражей, заставляя их встать и выпрямиться. Пепел кружил, огибал массивные фигуры статуй, камень раскалялся и темнел, а ведьма медленно отняла руку от земли, подняла ладони и резко сомкнула их в замок. Вековой камень на статуях треснул, как скорлупа, и разлетелся пылью, но, когда пыль осела, статуи оказались невредимы.
Мракоборцы, дождавшись кивка, втроем метнули в одну из статуй лучи уничтожающих чар. Каменную статую озарила вспышка и тут же рассыпало на осколки. Осколки, не успев даже осесть на землю, зависли в воздухе и молниеносно собрались обратно в каменного стража.
— Идем. — Гриффиндорец толкнул брата в бок.
Пригибая головы и стараясь не выглядывать из-за каменных баррикад, они миновали двор Часовой башни и быстро юркнули в сторону деревянного моста. Но незамеченными не остались. На мосту, держась на расстоянии вытянутых рук друг от друга, стояли защитники. Они, медленно водя палочками, держали защитный барьер, сотканный из тончайшего серебристого полотна дюжины Патронусов.
Волшебник, стоявщий по центру, повернул голову. Его Патронус, лисица, на мгновение изменил направление и пролетел от защитного купола в сторону двух учеников. Переглянувшись, братья покорно приблизились, ожидая нагоняев.
Нагоняев не последовало. Маги не отвлекались, а тот, к которому подошли два пятикурсника, вновь направил серебристую лисицу в купол. Купол сверкнул, а маг, не опуская палочки, вновь повернул голову.
— Где Итан?
Отец был единственным, кто способен с первого взгляда и издалека различать братьев. Магии в этом не было, по крайней мере в тот момент. На братьях красовались факультетские нашивки, а разноглазого приметного когтевранца рядом не было. Взор у отца зоркий — каждую щепку на деревянной балке моста мог разглядеть, несмотря на то, что надеяться приходилось лишь на один глаз — левая глазница давно уже пустовала и была скрыта за повязкой.
— В замке.
— А вы что здесь делаете?
Братья переглянулись, понимая, насколько глупо прозвучит их ответ.
— Надо выпустить сов на волю. Пока не началось.
Отец глядел на них сурово и устало. Так и ожидая, что мускулистые руки схватят их за шкирки, как щенков, и оттащат в тоннели, братья коротко переглянулись.
— Бегом, — проскрипел отец, кивнув головой в сторону виднеющейся по ту сторону моста совиной башни.
Они не понимали, зачем закрыли совятню. Ученикам не объясняли. Поговаривали, что кто-то слышал, будто в совиной башне, как в самой далекой от замка, прячут что-то, что изменит ход битвы. Еще говорили, что там, вдали от учеников, разместили немногочисленных защитников — вампиров. Но в эту ложь не верили. Досаточно было задрать голову и увидеть, как эти защитнки карабкаются по черепичным крышам башенок замка, невесть как удерживаясь и не падая вниз. Высматривали кого-то, вынюхивали, подставляя лица навстречу ветру, а может просто держались поодаль — им не верили до конца, их все еще боялись. Быстрые, резкие, перемещающиеся с такой скоростью, что глазом не уловить — в них невозможно попасть заклятием, невозможно отследить, когда они окажутся за спиной и, широко раскрыв клыкастые рты, перегрызут горло.
Разумеется, никто не сдерживал их в совиной башне. Такую силищу, а особенно если голодную, не удержат каменные стены и узкие своды. Башня была высокой, но очень узкой, похожей на каменную трубу. Даже через плотные ставни и закрытые двери чувствовался запах помета. Там грязно и в мирное время: много перьев, надутой ветром в окошки листвы и пыли, скрипящих под ногами косточек мелких зверей, которыми лакомились совы. Никто бы не держал там вампиров, это издевательство. И над вампирами, и над совами.
Совы негодовали от долгого заточения. Стоило лишь распахнуть тяжелые двери, как они вылетели навстречу, ослепляя пестрящим окрасом, засыпая перьями и задевая крыльями по лицу. Совы разлетелись, в долю секунды оставив совиную башню пустовать.
Наблюдая за тем, как в небо взмыла сотня сов и мелкими, быстро отдаляющимися точками, рассыпалась по чугунно-черному небу, Скорпиус Малфой завел руки за спину. Наблюдая за тем, как грохочет по земле каменная армия, как блестит защитный купол, подрагивая, словно желе, как пытается до него дотянуться рукой восхищенная серебристым сиянием королева вампиров, немыслимым чудом удерживаясь на покатой крыше Астрономической башни. Оглядел и мракоборцев, и толпы учеников, которых загоняли в подземелья, а оттуда — в тоннели. И, как подобает главнокомандующему, подытожил:
— Надо уводить их от замка.
Рената повернула голову.
— Куда?
Вопрос хороший. Некуда.
— Насколько больше инферналов она ведет за собой в этот раз?
— По сравнению с чем?
— С семью годами ранее.
Рената фыркнула и скрестила руки на груди.
— Умножь на количество всех кладбищ, мимо которых она проходила.
— Блядь.
— Зато с нами вампиры.
Это было настолько слабое утешение, что Малфой даже не потрудился его опровергнуть.
— Целых два десятка, которые поддержали раскол. Против ее тысяч. Остается надеяться, что они будут с инферналами рядом, и те их просто разорвут в тряпки.
— Логичнее, если инферналы и вампиры нападут с разных сторон и не пересекутся вообще в пути.
— Это ты так думаешь. Но жрица — не стратег. Она истеричка, истерички ошибаются, — протянул Малфой.
— Глупо ждать, что единственный наш козырь — ее ошибка.
— Да кто ж спорит.
Рената не спорила.
— До последнего не верил, что ты поддержишь мою идею, — проговорил Скорпиус Малфой действительно неуверенно.
— Я в ней уверена. Не имей ты сотку вероятности, что все получится, не пошел бы на это.
— Ну да. — Голос Малфоя прозвучал мрачно. — Там безопаснее, чем будет здесь к рассвету.
Рената, и сама мрачная, прервала на этом натужный разговор и зашагала прочь, меж выстроенных каменных стражей. Ее волосы, собранные в высокую тугую косу, напоминали длинную темную змею. Малфой и сам ушел, в другую сторону, в замок, минуя спешивших в подземелья учеников.
«Долго, слишком долго», — думал он с сожалением.
Слишком долго эвакуировались, тратя драгоценное время на беготню и сборы. Слишком долго защищали территорию заклинаниями. Слишком долго спорили с мракоборцами. Все знали, что это произойдет, все готовились, но не подготовились до конца.
«Сдавали С.О.В.! Боже, они пытались заставить детей сдавать С.О.В!», — Малфой поднимался по лестнице, глядел на бледные лица вокруг, и пытался понять, как попал во вселенную абсурда. — «Они могли уже эвакуировать учеников, еще ночью, неужели надеялись, что обойдется? Дебилы, просто дебилы».
Сложно было защищать Хогвартс, если он сопротивлялся. Можно оживить каменные статуи и сделать их неразрушимыми, можно закрывать замок защитной завесой, можно выставить вампиров на патруль, чтоб вынюхивали своих сородичей, можно выставить баррикады и уже стоять, ожидая битвы, но школа оттягивала эвакуацию, до последнего надеясь, что все решат. Как решат? Кто решит? Да кто угодно, главное не поднимать панику и не пугать учеников.
«И во всем этом дерьме вас двое. Ты и Рената».
Это прозвучало, как приговор. Два генерала, которые лучше и раньше других поняли угрозу и которым не доверяли до последнего. Не доверяют до сих пор.
И людей вроде много, и все при деле. Луи — на мосту, держит купол. Альбус привел вампиров, напился на радостях и проспал первый этап. Мракоборцы, все до единого, здесь. Из учителей сбежало лишь четверо, остальные не дрогнули. Но не отделываясь от ощущения, что все они его ненавидят, Скорпиус Малфой поднялся на самый верх развалин, бывших некогда Астрономической башней.
«Ах да», — подумал он, увидев у края фигуру в форме мракоборца. — «Нас трое».
— Вы не передумали, леди Элизабет?
Она обернулась, покручивая на шее длинную цепочку с посаженными на круглую золотую ось песочными часами. Лицо у Элизабет такое же настороженное, сосредоточенное — тоже никому здесь не верила.
Она всегда так выглядела, даже в то недолгое мирное время, которое застала за свои двадцать лет. Она была жилистой и высокой, напрочь лишенной плавных волнующих изгибов, унаследовала не пленительную красоту матери, а холодное величие отца. Скорпиус знал, что ошибся. Знал, что ей было всегда нелегко — про леди Элизабет ходили слухи. Одни называли ее бедным седым ребенком за жгуче-светлый, даже сероватый, цвет волос, которым мог похвастаться разве что Люциус. Другие шутили, что количество людей, с которыми леди Элизабет говорила в жизни, можно пересчитать по пальцам одной руки. Третьи твердили, что девчонка проклята, как и вся ее семья, навлекшая такую беду.
— Нет, — коротко ответила леди Элизабет.
Ее пальцы, теребившие цепочку, сжались.
Они поравнялись у края развалин башни. Скорпиус Малфой скосил взгляд, внимательно глядя на стоявшую рядом. Он как-то пропустил тот момент, когда ее тело перестало взрослеть, а душа, напротив, начала стареть.
Он хотел что-то сказать, потому что нужно было сказать. Приоткрыл рот, но тут же сомкнул губы, коротко переглянулся, встретив взгляд пронзительных зеленых глаз. Скорпиус Малфой на своем веку знал многое, несмотря на то, что злопыхатели твердили некогда, что дураком родился, дураком и помрет. О чем говорить в тот момент, на руинах Астрономической башни, он не знал.
Он никогда не был в таком положении и не понимал, как себя вести. Вспомнил Ренату — такую же холодную, строгую и утомленную, но, как теплели ее глаза и менялось непроницаемое лицо не давнее, как час назад. Когда она прощалась с красавицей-дочерью, похожей на гибкую пантеру, и как скользили ее тонкие пальцы по гладкой бронзовой коже лица, как соприкоснулись лбы и переплелись пальцы, как шептал тихий голос что-то на непонятном языке, негромко, в самое ухо.
С леди Элизабет они не были так открыты. Вернее, были, но не так. Огонь между ними погас семь лет назад, сковав в лед обоих.
— Я хотела спросить.
Скорпиус повернул голову.
— Спрашивай.
— Ты отправляешь меня, потому что хочешь, чтоб я была вдали от этого, или потому что веришь в меня?
— Хороший вопрос.
Скорпиус усмехнулся.
Ей всего двадцать. Когда ему было двадцать, он был идиотом. Она лучше его. Значит, хоть здесь жизнь работает правильно.
— Сказать правду?
— Да.
— Потому что Селеста одна не справится.
— Тут мы с тобой сошлись, да.
Тонкие губы леди Элизабет на мгновение дрогнули в усмешке. Ей нужен был враг, чтоб не терять форму — в этом они с Малфоем были похожи.
— Не недооценивай Селесту, — тем не менее, произнес Скорпиус. — Да, она милашка-простушка, но она сильная и хитрая. И уж точно не дура.
И беззлобно глянул в зеленые глаза, прочитав невысказанные леди Элизабет мысли.
— Она бы справилась и сама, с ее силой. Но Селеста слишком импульсивна. Ей нужен кто-то, кто будет осаждать. Кто-то, кто понимает важность и не пойдет на глупость даже в критичной ситуации, кто сначала думает, потом думает еще раз, а потом делает. Вот тебе ответ.
— А если у меня не получится?
— Если бы я знал, что не получится, то уже придумал бы другой план.
— Придумай.
— Его нет.
Леди Элизабет расстегнула пряжку и, стащив мантию, бросила ее на камни. Окрестности снова разразил грохот. Защитный купол дрогнул.
— Скоро начнется, — проговорил Скорпиус Малфой. — Поспеши, Бет. Найди эту запонку. Если у жрицы не будет камня, она не проживет и половину своего пути.
Сжав цепочку крепче, леди Элизабет обернулась у выхода на лестницу.
— А если я найду запонку, вернусь на восемь лет назад и отдам ее тебе? У нас снова появится камень, хоть ничтожный кусочек взамен, тогда мама, министерство и…
— Ты сломаешь время.
— Да мы и так его сломаем, а так мама…
— Ты сломаешь время, — повторил Скорпиус Малфой. — Нельзя менять прошлое. Нельзя тянуть из прошлого что-то в другое время, минуя ход истории. Последствия не предугадает даже Рената.
Каменные стражи, грохоча, зашагали ближе к куполу. Защитный купол дрогнул вновь, тончая на глазах.
— Поспеши.
— Что мне делать с запонкой тогда?
Скорпиус Малфой ответил коротко:
— Уничтожь.
— Но как?
— Я не знаю, Бет.
Леди Элизабет, кивнув, поспешила вниз по винтовой лестнице.
— Постой! — Скорпиус окликнул ее, несмотря на спешку.
Она шагнула на ступень выше обратно.
— Если поймешь, что дальше идти некуда и что делать — не знаешь, найди меня. Я подскажу.
— Но нельзя…
Скорпиус подмигнул.
— Удачи, Бет.
Та спешно спустилась вниз. Лестница была пуста, как и коридоры — эвакуация была закончена. Спустившись и вбежав в Большой зал, она завертела головой, выглядывая спутницу. Спутница терпеливо дожидалась, сидя на одной из парт.
Элизабет удивилась. Думала, что придется томительно ожидать, пока они с матерью закончат прощаться и расцепят руки — эти телячьи нежности ее бесили.
— Готова, Эл? — спросила красавица, спрыгнув с парты.
— Давай живей.
От Селесты пахло сладкой вишней. То ли духи, то ли ягодного цвета блеск на губах, то ли прямые ореховые волосы — что-то пахло такой сладостью, неуместной, приторной. Элизабет приблизилась, морща нос и накинула ей на шею напарницы длинную золотую цепочку с песочными часами.
— Без глупостей.
— Взаимно.
— Не отвлекай, — цыкнула Элизабет.
Замок снова сотрясло. Снова задрожали окна и парты. Селеста тут же завертела головой, Элизабет же и бровью не повела, поворачивая песочные часы и отсчитывая обороты, боясь сбиться.
Отсчитывала долго, сделала больше трех десятков оборотов, шепча подсчет себе под нос и не обращая внимания ни на звуки вокруг, ни на беспокойную Селесту. Пальцы подрагивали, Элизабет, боясь пропустить момент, поворачивала часы, как заведенная. Не подняла взгляд ни на взрыв, ни на возглас Селесты, но не удержалась, когда вздрогнула на скрип тяжелых дверей Большого зала.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она, неприязненно глядя на вошедшего.
Не было среди союзников никого, кому бы леди Элизабет доверяла меньше, чем ему.
— Значит, вы решили сломать время?
— Los aliados no te esperan. — В разговор вступила Селеста. Элизабет, не отвлекаясь, продолжила крутить часы. — Deberías irte antes de que alguien empiece a hacer preguntas.
Он шагнул ближе, безоружно подняв рельефные руки. Длинная шея отклонилась назад, а широкий острозубый рот оскалился.
— Cálmate, Сeleste.
— Tía Celeste.
Гладкое насмешливое лицо картинно вытянулось. Черные, чуть раскосые глаза скользнули взглядом в сторону.
— Бет, — позвал негромкий хрипловатый голос, когда песочные часы закрутились, отсчитывая время назад.
Бет подняла взгляд.
— Ничего личного, — проговорил вампир и, расправив пальцы, тут же быстро сжал их в кулак. — Акцио, маховик!
— Нет! — крикнула в ужасе Элизабет, до того, как Селеста поняла, что произошло.
Часы уже закрутились, время уже тянуло их назад. Она, вскинув руку, чтоб ухватить слетевшую цепочку, видела, что тело ее просвечивает, а пальцы зачерпнули лишь воздух. Маховик времени оказался в чужих руках, не самых надежных, а их с незадачливой спутницей проглатывало прошлое, тянуло назад, словно за волосы вытягивая из реальности, сквозь зыбкую пелену времени. Краски плыли, стрелки на наручных часах бешено крутились назад.
Они провалились, еще не начав.
Здесь было самое невыносимое в мире лето. Начинался сезон дождей — горячий зной еще не думал спадать, но небо уже устилали облака в преддверии ливня. Воздуха не было, было лишь желание вдохнуть, а не дышать устало, как собака, вывалив язык. Пахло раскаленным асфальтом, на котором испарялись лужи от недавнего дождя, сырой травой и тропическими цветами, солью и землей. Одежда липла, волосы сохли и напоминали солому на ощупь, глаза все время были прищурены от солнца, а на коже проступал идиотский красноватый загар, причем не равномерно, а какими-то пятнами. Элизабет, не привыкшая к тропикам, проклинала все, что попадалось на глаза.
Чтоб не проклинать вслух, думала о деле. Дело ускользало, миссия очень затянулась. И снова этот чертов дом, на сей раз скрытый чарами настолько хорошо, что пришлось час петлять по дороге и по нескольку раз разворачивать и идти в другую сторону. И снова дурные мысли.
Когда они прошли в брешь защитного купола, подрагивающего над покинутой виллой, как желе, их не остановил никто. Никого и не было.
— Как думаешь, — спросила Элизабет, трогая купол, который на ощупь напоминал морскую пену. — Надолго хватит защиты?
И снова рядом дурочка-Селеста. Вот уж кого ничего не волновало! Селеста была счастлива, прекрасна и беззаботна. Одетая в коротенькое цветастое платьице на запах, босоножки на высокой плетеной платформе и с массивными золотыми кольцами в ушах, она выглядела, как туристка, которая год копила на отпуск в теплые края, наконец вырвалась и сейчас демонстрировала себя миру во всей красе. И если тревожное лицо Элизабет могло запросто вызывать бури, то солнечная Селеста вообще не производила впечатления человека, который в своей жизни о чем-то переживал.
— А? — Селеста, услышав вопрос, повернулась.
— Надолго ли хватит защиты, — терпеливо процедила Элизабет, указав на купол. — Госпожа ликвидатор проклятий МАКУСА.
Селеста спохватилась и посерьезнела. Деловито потыкав в защитный барьер пальцем, она вытянула ладонь, пощупала какие-то импульсы, что-то пошептала. Элизабет, не сомневаясь, что напарница такой же ликвидатор проклятий, как она сама — дирижер симфонического оркестра и счастливая мать пятерых детей, наблюдакла за этой картиной молча и с постным лицом.
Потому что это так не работает. Если по одному выражению лица Элизабет можно было понять, что она мракоборец, ведь мракоборцы ее времени не смеются и не улыбаются, то Селеста… ну какой ликвидатор? Это грубая нишевая профессия, которая подразумевает тесные контакты с темной магией, она не для белоручек на каблуках: приходится порой и по подвалам на карачках ползать, и в кишках поковыряться. Селеста была по профессии скорей прекрасным богом обеспеченного папы. Элизабет, имея те же предпосылки, была благодарна всему сущему, что выросла другой.
— Недели две, это максимум, — протянула Селеста. — А если периодически щит не поддерживать, дней на восемь. Но фонит, кстати, уже не так сильно.
— Ну да, ну да. Охраны нет.
— А?
— Говорю, охраны нет. Иначе нас бы уже повязали.
— Видишь, как здорово. А ты хмурая.
Ворота были наглухо задвинуты ровными металлическими листами, края которых оказались намертво приварены к ржавым решеткам ограды. Где мракоборцы нашли листы настолько ровные и настолько огромные, не уточнялось директором Вонг на миссии, однако весь забор, укрепленный по периметру таким образом, делал проклятый дом похожим на неприступную цитадель. Виноградные лозы разного размера и толщины безжизненно свисали вниз — оплетать сплошную баррикаду у них не выходило, вот и висели, сохли на солнце и лишь лениво дернулись, когда Элизабет осторожно перелезла через ограду.
Селеста спрыгнула рядом, едва не убившись на платформе босоножек. Быстро выпрямившись и выхватив палочки, напарницы замерли без дыхания и огляделись.
Тишь да гладь царила на покинутой вилле. Газоны и клумбы заросли высокой желтой травой, которая пробивалась даже через тротуарную плитку — ее тусклого рисунка давно не было видно. Что-то росло в самой крыше, иначе не объяснить, откуда наверху появились тонкие росточки. Стены, покрытые глубокими трещинами, оплетал сухой виноград, такой же хилый и безжизненный, как у ворот. В выбитые окна ветром надуло листву и ветки. Щебетали птицы. Слышался нежный спокойный прибой — вода в океане всегда холодная, но так заманчиво блестела лазурью. Виднелся кусок берега — даже сухие водоросли смыло волнами с белого песка. Пляж, ну точно пляж. Хоть раздевайся и беги купаться, тем более, что было невыносимо жарко.
И тишина.
Напарницы переглянулись.
— Что-то так спокойно, что я нервничаю.
— Да расслабься, Эл. Считай, что нам впервые повезло. Ни охраны, ни инферналов, ни жрицы. — Оптимизм Селесты раздражал.
Неужели в ее пустой голове пазл не сложился таким образом, что это слишком странное совпадение?
Шли тихонько, стараясь не шелестеть травой под ногами. Эл, переступив через пустующую раму большого окна, залезла в дом и сразу пригнулась — помнила, какой поток мертвецов быстрый. Но дом был пуст.
Под ногами были ошметки. Тряпки, кости, напоминающую труху, листья, земля, осколки, пыль — все это довольно толстым слоем покрывало пол, не равномерно, а кучками, словно мертвецы рассыпались там, где стояли, прямо на месте. Помня, как расхаживали с мракоборцами директора Вонг по этой большой комнате, где тоже не было ничего и никого, а затем вдруг ошметки тряпок, пыль и палочки в миг собрались в мертвцов, Эл не шелохнулась.
— Стой, — одними губами прошептала она, заметив чудом, что Селеста почти наступила на кусок стекла, который бы наверняка треснул под ее ногой.
Селеста замерла, приподняв ногу над полом. Тревога была ложной. От ветра колыхался и гремел кусок выломанного карниза, но инферналов шум не тревожил. Эл вытянула руку и, нашарив на чудом уцелевшем столике надвое треснутый горшок, в каменной земле которого торчало то, что раньше было растением, бросила кусок отбитой части как можно дальше.
Кусок раскололся на черепки и рассыпался на полу у самой лестницы, грохоча по остаткам мраморных плит. Грохот прокатился эхом. И тишина.
— Только же повернемся спиной, они восстанут, — прошептала Эл, ткнув пальцем в кучки ошметков на полу.
— Может, давай их пока в совочек выметем? И в океан выбросим. А?
— Господи, коррекционная школа Ильверморни. Давай уже искать эту чертову запонку.
Они снова разбрелись. Селеста, совершенно не тревожась, отправилась на второй этаж. Эл мрачно вздохнула и, вспомнив комнаты, которые обыскала прежде, когда в доме сновали мракоборцы, поднялась следом.
С каждым шагом, с каждым движением она чувствовала, что они в дерьме. И уже не по уши — дерьмо стекало сверху, они в нем тонули. Они задержались: не на день, не на два. Скоро два года, как они с Селестой застряли здесь.
Эл злилась. За два года они не добились ничего. Они бились в закрытые двери, искали то, чего нет. Абсурд крепчал, когда пришлось совмещать то, ради чего они здесь, с работой в забегаловке — а иначе не выжить, если нет денег! Им все так же нужна еда, вода и кров, ведь кто мог подумать, что миссия так затянется!
Эл чуть не плакала. На нее взвалили слишком многое, она просила слишком много. Она не просто облажалась — она облажалась, еще не начав. Эл злилась на себя, на Селесту, на отца. Ведь еще до того, как ей на шею повесили маховик времени, что-то в ее голове шевельнулось, что-то хотело кричать, что Альбус — не тот, кто точно сможет назвать количество нужных оборотов назад. Они промахнулись, не туда попали, слишком поздно, и это вина тех, кто решил, что Ал — авторитетное мнение. Как отец мог так сглупить?
Надо было слушать Ренату, кого угодно, но не Ала. Да как можно слушать того, чья память за последние лет тридцать работала процента на три, и этого Алу хватало, чтоб помнить свое имя, маршрут до ближайшей пивнушки и то, что он когда-то отучился два года в университете Сан-Хосе! Единственный раз, когда Ала действительно стоило слушать, это когда он говорил, что нельзя пускать Матиаса в замок. Нельзя ему верить и поворачиваться спиной, Ал тогда кричал об этом, но кто его слышал.
Эл боялась. Они уже сломали время.
Комната, в которой она рылась, была когда-то детской. Светлой, с примятым замусоленным ковром, сдвинутой кроватью, ворохом старых игрушек и скрипящим под ногами выцветшим конструктором. Это было глупо, так глупо, искать крохотную запонку в огромном доме, переворачивать с ног на голову комнаты, вытряхивать матрасы и тумбы, лазить под ковер, разрезать подушки. И это не имея ни капли уверенности в том, что запонка здесь.
Закусив губу, Эл что есть мочи ударила ногой по каркасу кровати. Закрыв лицо руками и ссутулившись, она тяжело задышала. Услышав негромкие шаги в коридоре, Эл встрепенулась и утерла лицо.
— Эл. — Селеста заглянула в комнату. — Я такое нашла…
На мгновение, Эл поверила в Бога.
Селеста поманила ее в комнату в конце коридора. Это был когда-то кабинет. В нем не было книжных шкафов до потолка, был лишь длинный стол, массивное кожаное кресло, декоративный камин и усеянный мелкими осколками пол. Не веря, что молитвы услышаны, и спустя столько времени запонка нашлась, Эл боялась моргнуть и пропустить этот момент. Но Селеста указала пальцем на изящный дисковый телефон — винтажный, красивый, с тонкой трубкой.
— Смотри, какая прелесть.
Эл чуть не рухнула на пол.
— Ты что вообще такое?
Селеста была в восхищении. Сняла трубку, прижала ко рту, затем заглянула в нее.
— Это что?
— Телефон, — сухо сказала Элизабет. — Это просто телефон.
— А где здесь камера?
— Где-то есть. Это важно?
— Посмотри какой он красивый. Я, пожалуй, его возьму с собой…
— Селеста…
Но Селеста уже тянула телефон и столкнулась со внезапной проблемой. Обошла стол, внимательно глядя, куда из телефона тянется провод.
— А куда он тянется?
— Откуда я знаю, — буркнула Эл.
— Наверное, к спутнику, или как он работает?
— Через провод. К спутнику.
«Рената — умнейшая образованная женщина, как она породила такое убожество?» — думала Эл жалостливо.
— Ты запонку нашла?
— Пока нет.
Эл обессиленно села в массивное кресло и подперла лоб рукой. Селеста, опустив телефон обратно и перешагнув провод, замялась. Переплетая пальцы, она сжала ягодные губы.
— Ну, знаю, — протянула Селеста виновато. — Тупанула. Не надо было вмешиваться и спасать мракоборцев.
— Великое озарение. Ликвидатор МАКУСА понял, что нельзя менять ход истории.
— Но они хорошие люди, все. А Джеймс такой красивый, бородатый. Джеймс Сириус и Селеста Исабель — магия в воздухе, — мечтательно защебетала Селеста. И поймав серьезный взгляд, тоже посерьезнела. — Как таким умирать? И, кто знает, может, это к лучшему изменит будущее.
Она присела на подлокотник кресла.
— Роквелл и Вонг выжили, может, они поймают жрицу. И ничего не будет, и мы спасены.
— Селеста, какая же ты тупая, — простонала Эл. — Нельзя. Менять. Ход. Истории. Ты понимаешь, что из-за твоей глупости неизвестно чем обернется наше время. Может, ты вообще не родишься теперь. Кто знает.
И подумала.
— Хотя, это не худший исход.
Она злилась на Селесту. И на себя, потому что не могла ее прогнать. Во-первых, некуда, во-вторых, в чужом старом мире никого больше рядом не было. Одна в поле не воин, особенно если поле усеяно мертвецами.
Неловко помолчали. Приступать к поискам было сложно. Эл лишь пнула выдвинутый ящик стола. Селеста фыркнула.
— Тоже думала, что мы здесь на час, максимум два?
Эл невесело улыбнулась.
— Да.
— Ха, тоже.
— Вернемся тут же, с запонкой, а дома мирно, тихо.
— Мне кажется, что здесь нет этой запонки. Ал ошибся.
— И твой отец?
— Видимо, да, — признала Эл.
Селеста пожала плечами.
— Твой — мог. А моя мама — нет. Она часто принимает странные решения, но они всегда правильные. Если она поддержала эту идею, значит, запонка здесь. Просто мы что-то упустили.
Эл скосила взгляд.
— Ты так веришь маме?
— Конечно, это же мама, я с ней не спорю, даже если не всегда понимаю. Она вот сказала, что когда мы попадем сюда, чтоб я купила на пятьдесят долларов акции одной шарашки, которая сейчас делает какое-то приложение. И я не спорю. Не ной, Эл. — Селеста сжала ее плечо. — Тебе не одной хочется домой. И не одной есть кого терять и к кому возвращаться.
Вздохнув, Эл дернула плечом, сбросив ее руку.
— Два года скоро. Думаешь, там что-то осталось? Если серьезно и без шуток.
— Надо не думать, надо просто искать запонку и вернуться обратно.
— Мы не вернемся, Селеста.
Их взгляды встретились.
— А, ну да, — смутилась Селеста. — Ну, тоже ничего. Как-то пристроимся в этом времени. Ты пойдешь мести улицы. А я удачно выйду замуж.
Эл даже не улыбнулась. Молча оглядела старый кабинет, подергала ручки ящиков стола.
— А теперь точно серьезно. Где жрица? Здесь тихо, мертвецов нет. Или она нас пропустила, или здесь ее нет.
Селеста нахмурилась.
— Это не проблема, а шанс.
— А какой шанс, что она хранит запонку под подушкой, а не носит с собой? Да включай же ты периодически мозг, не дискредитируй МАКУСА.
Селеста обижалась на критику своего внешнего вида куда серьезней, чем на замечания касательно интеллектуальных способностей. А потому не обиделась. Задумалась.
— Может, она в магазин пошла. А что? Откуда здесь продукты, она ведь что-то ест?
Представив себе древнюю жрицу, повелительницу мертвых, которая отменяет проклятье, потому что стоит в очереди на кассе с тележкой продуктов, Эл глубоко вздохнула.
— Что-то не то.
— О да, Эл целых три минуты не думала о проблемах, давайте искать подводные камни. — Селеста картинно прикрыла глаза.
Она спрыгнула с подлокотника.
— Давай искать.
— Здесь нет запонки, — уже четко утвердила Эл. — Она бы ее не оставила.
Ситуация ей решительно не нравилась. Эл не могла сформулировать четко, что было не так в этом доме, кроме пустоты.
Пустоты.
— Самый охраняемый объект МАКУСА без охраны, и внутри тоже пусто. Где охрана?
— А Джеймс в охране?
— Нет.
— Тогда неважно, где эта охрана.
Так и чувствуя, что ее взглядом опускают на уровень плинтуса, Селеста вздохнула. Направившись прочь, чтоб искать, несмотря на уверенность напарницы в провале, она распахнула дверь. Проем тесно закрывали лозы, медленно переплетаясь сонными змеями, оставляя лишь узкие просветы.
По спине Селесты пробежал холодок. Лозы сплетались друг о дружку, словно узор на корзинке, закрывая выход.
— Закрой дверь, — почти беззвучно прошептала Эл.
Тихо и без скрипа толкнув дверь обратно, Селеста попятилась назад.
— Мы в ловушке.
Эл, сдвинув пыльные роллеты на больших окнах, поманила напарницу рукой.
— Смотри.
Стекло было плотным, одним из немногих уцелевших, несмотря на расходившуюся у рамы трещину. Прижавшись к нему щекой, Эл с бешенно бьющимся сердцем наблюдала за тем, как на заросшую желтой травой лужайку выходят похожие на наскоро слепленные фигуры инферналы. За сухими, местами покрытыми гнилью телами тянулись волокна — не то обрывки сухожилий, не то тряпье. Под подволакивающимися ногами темнела трава. Рассеянные и медленные мертвецы двигались едва, тянулись нестройной вереницей из дома к воротам.
— Нет, — прошипела Эл, осадив.
Селеста замерла, едва начав растирать ладони.
— Что?
— Стой тихо. Они не к нам идут.
Прижавшись к окну, Селеста тоже выглянула.
— Кто-то будто зовет их к воротам. — Ее глаза вдруг просияли. — Это наш шанс.
— Стой, я сказала.
— Если вернулась жрица, то запонка…
— Стой на месте. Смотри.
Металлические пластины, укрепляющие забор, с лязгом раздвинулись. Гнутая изгородь сминалась в узел — ожившие лозы вновь оплели ее, скручивая пруты. За воротами суетились люди.
— Смотри. — Селеста ткнула пальцем. — Кто-то пришел.
Люди за воротам отскочили назад, когда рухнула часть изгороди, грозясь подмять под себя гостей. Взбешенные лозы вдруг взмыли высоко вверх. Волшебники нацелили палочки. Лозы, не подчиняясь чарам, заметелись ранеными змеями и рухнули оземь, прижав сразу троих к земле. Те же, кто устояли, медленно шагнули за ворота, не оглядываясь.
— Мракоборцы?
— Гражданские, — проговорила Селеста, не разглядев формы.
— Ликвидаторы может?
Те, вроде бы, формы не носили. Будь там строгий дресс-код, Селеста бы взвыла.
— Что они делают?
Они выманивали инфернала, наиболее близкого к изгороди, за забор. Негромко постукивая волшебной палочкой по гнутым прутьям, один из магов шагал назад. Инфернал двигался медленно, лениво, подволакивая ногу, державшуюся лишь на нескольких сухожилиях. Вдруг путы серебристой нити, вылетевшие из концов палочек незваных гостей, оплели его, прижав костлявые руки к туловищу. Инфернал издал короткий хрип, прежде, чем серебристые нити оплели его голову полностью, подавив звук.
— Они воруют инфернала? — Эл понимала, что не понимала ничего.
Лишь наблюдала за тем, как неведомые чары затянули скованного в силки мертвеца в раскрытый на земле чемодан. Металлические листы баррикад подперли хлипкий забор прежде, чем инферналы успели сгрудиться в поток. Поток ринулся вперед, но, наткнувшись на преграду, рассыпался и оставил на металле малоприятное коричневое месиво.
— Так и должно быть? — спросила Селеста.
— Меня спрашиваешь? Не знаю.
— Надо что-то сделать, остановить их…
Эл вспыхнула.
— Я тебя захуярю, если с места сдвинешься.
Селеста повернула голову.
— Не ломай время еще больше, хватит с нас, — шипела Эл. — Пусть идут.
— Но…
— Мы не знаем, может так и надо. Пусть идут. Не наше дело.
Эл отпрянула от окна и одернула жалюзи. Селеста жадно смотрела вслед волшебникам, которые спешно покинули периметр, вышли за защитный купол и исчезли, трансгрессировав.
— Зачем кому-то воровать инфернала?
— Без понятия. Но это не наше дело.
— А если сказать Роквеллу? Или Вонг? Раз уж они все равно выжили…
— Я тебя убью.
— Но…
— Они знали, что охраны не будет. Или охрану снял Роквелл, чтоб они пришли за инферналом, или кто-то действует в обход МАКУСА. И то, и другое — не наше дело. Наше дело — запонка. Ты уже сломала историю, не делай хуже.
«Хотя, куда уж хуже», — здраво рассудила Эл.
И, чтоб не тратить силы на бессмысленные препирания, бросила:
— Обыщем здесь все. Нужно убедиться, что запонка точно не здесь. Сможешь уложить инферналов обратно?
Селеста неопределенно пожала плечами.
— Минут на тридцать, не больше.
Эл кивнула.
— И уходим отсюда.
Она распахнула дверь, стиснув зубы. И отскочила, когда безжизненные сухие лозы, буквально только что еще перекрывающие проход, рухнули к ее ногам и более не дернулись. Осторожно их переступая, Эл вышла в коридор, шагая так тихо, как только могла. Внимательно глядя под ноги, боясь, что шуму наделает попавшее под подошву ботинок стеклышко, она вытянула руку к ограждению балкона второго этажа, сжала его, как поручень для переправы, и выглянула вниз.
Тишина.
Спустившись по разбитой лестнице, на которой отсутствовали некоторые ступени, Эл оказалась в холле. И задрала голову.
— Ты что, — одними губами прошептала она. — Уже?
— Я ничего еще не сделала.
Инферналы вновь лежали в пожелтевшей траве кучами трухи и мусора. И вновь было тихо. Устало опустившись на нижнюю ступеньку, Эл обессиленно вздохнула.
***
Во взрослой жизни большинства из нас есть лишь три врага: коммунальные службы, начальство и соседи. Если с первыми двумя я справляться научился посредством унижений и безропотного повиновения, то третьему шанса не давал.
Всем ведь знакомо: идешь домой, преисполненный самыми светлыми чувствами и благими намерениями, улыбаешься миру, и вдруг на тебя обрушивается гнев соседа.
— Чтоб ты сдохла, и дети твои выздыхали, свинорожая тварь, — рявкнул я на соседку, сжимая дверную ручку. — Я нормально с тобой говорю! Что ты сказала? Я сейчас сам полицию вызову!
Я подобрал с крыльца пивную бутылку и швырнул ее в соседку, орущую на меня из окна своего дома.
— Я образованный интеллигентный человек, учился в университете, на минуточку, дипломированный специалист! Мне делать больше нехуй, как с бельевой веревки твои проссанные простыни по ночам воровать! На твоих простынях стыдно даже гроб в могилу спускать. Иди к своим тупым детям, мажьте говно по стенам и не наговаривай на честных людей, сифозная ты жопа!
Вот как выбесит на ровном месте какая-то перхоть, и все настроение испортит.
— Да Боже ж мой, пожалела она какие-то три простынки! — гаркнул я, шагнув в дом и захлопнув дверь.
И не сразу понял, что дверь не была закрыта на ключ. Насторожился и, чувствуя спиной взгляды, обернулся.
— О.
За столом сидели, глядя на меня со смиренной болью, отец и действующий президент Магического Конгресса Управления по Северной Америке. Я чуть было не вышел обратно на улицу, потому что от градуса напряжения в доме кипел воздух. Но умер бы на месте, если бы сумел подавить в себе рвущуюся шутку:
— Кто из вас украл у соседки простыни? Отец? — Я указал на него пальцем. И повернулся к президенту. — Повелитель?
Они даже не улыбнулись. Отец выдвинул рукой стул.
Я перестал улыбаться. Видимо, настолько все серьезно. Коротко взглянул на Роквелла. Тот не сводил с меня непроницаемого холодного взгляда. Честно говоря, я ожидал более теплой встречи. Нет, не ползанья по пыльному полу на коленях и мольбы переехать в Бостон (хотя, почему нет), но хотя бы не смотреть на меня, как на подсудимого.
— Это не я. — Заявил сразу.
— Что?
— Что угодно.
Сев меж двух огней, я сжался.
— Ты говорил, что у тебя есть информация про инферналов, — напомнил отец. — Излагай.
Честно, я настолько растерялся, что забыл вообще всю информацию, которой когда-либо владел. Смотрел перед собой, боковым зрением видел край белой рубашки Роквелла, видел противоположную стену, и не мог понять, откуда пахнет чем-то очень приятным и сладким. То ли как ореховая паста… нет, вряд ли, а то я бы свалился в приступе аллергии прямо на стол. Нет, скорее, как что-то вроде малины, причем очень яркий и сильный запах, не как у самой ягоды, а как у чего-то с ее вкусом. Мороженое, сироп, жвачка — запах сильный, неестественный, но приятный.
Я жадно его вдыхал, не расслышав вопрос.
— Что?
— Ты говорил, тебе есть что рассказать про инферналов и проклятье, — повторил отец. В его голосе я слышал раздражение. — И требовал встречи с президентом Роквеллом. Мы во внимании.
Я встрепенулся и повернул голову. Президент Роквелл глянул на меня с такой непробиваемой серьезностью, что во мне снова проснулся балагур.
— Ох, какой строгий президент.
Объясните мне, дураку, зачем был этот натужной театр строгости, если нас в комнате трое, и каждый знает, что двое из них — любовники? Я открыл было рот, чтоб это спросить прямо, но президент Роквелл резко хлопнул ладонью по столу, заставив меня прекратить улыбаться.
— Был задан вопрос.
Я вскинул бровь.
— Тебя просто бомбит от подавленной агрессии. Глаз дергается, шея напряжена, закрытая поза, дышишь сквозь зубы. Почему так? В МАКУСА все плохо, профессиональное выгорание или твоя эротомания не находит выплеска? Хочешь поговорить об этом?
Теперь по столу треснул ладонью отец. Я вздрогнул и повернулся.
— А ты-то чего?
Не дай мне Бог после сорока стать таким сухим и черствым!
— Или рассказывай, что хотел, или расходимся.
Не давнее как пару дней назад я изнывал от собственной беспомощности и требовал, чтоб кто-то что-то сделал. Вот, кто-то пришел и требовал объяснений. И я растерялся.
— Можно мы останемся вдвоем? — спросил я мягко.
— Нет, — отрезал отец.
— Хорошо.
Словами я согласился, но под столом, в знак протеста, прислонил ногу к ноге президента МАКУСА и ткнул коленом в бедро. Президент даже не моргнул.
«Ты что, охуел, падаль?» — Нет, разумеется, я на это не обиделся, но при первой же возможности сожгу ему квартиру.
Я был из той категории людей, для которых пренебрежение страшнее казни. В моем характере было отталкивать людей, причем делать это грубо, но ждать, когда они первыми придут извиняться и унижаться.
Зато, пока пытался всеми силами жестов и мимики показать, что чемоданы собраны, а я готов лететь в Бостон хоть сейчас, мозг вспомнил, чего я так жаждал рассказать хоть кому-то, кто мог бы остановить проклятье из Сан-Хосе. Одна часть меня уже поразмыслила, сколько стоит эта информация, другая же хотела сдаться.
— Когда мы залезли на виллу. — И я сдался. — С контрабандистами. Среди нас была то ли румынка, то ли болгаринка, Рада Илич, преподаватель Дурмстранга.
Я поднял на Роквелла взгляд.
— Она чуть не уничтожила инферналов тем же ритуалом, что когда-то Палома призвала их. Ритм и голос.
У Джона Роквелла по жизни было две эмоции. «Да-а-а, блядь» — редкая эмоция крайней степени удовлетворения и «Да блядь!» — более частая эмоция негодования, безысходности и боли. И вот в эмоциональный диапазон заслуженног сухаря МАКУСА вклинилась новая эмоция, третья.
— Да ты, блядь, издеваешься?!
На секунду показалось, что он меня сейчас схватит за шкирку и треснет головой о стол.
— Можно мы поговорим наедине? — Роквелл сдержался и повернулся к моему отцу.
— Нет.
— Хорошо.
Роквелл встал из-за стола, очень глубоко вздохнув.
— И ты говоришь об этом только сейчас? — Он повернулся ко мне.
Я понимал всю свою глупость. Но не признал ее.
— Какая разница, когда я это говорю. Я говорю.
— Какая разница?! — Роквелл резко надо мною навис, уперев руки в стол.
Я отклонился назад и, широко раскрыв рот с ноющими острыми зубами, зарычал. Роквелл отпрянул.
— Мне предъявлены обвинения? — Я вскинул бровь. — Нет. Поэтому сядь и сиди тихо. Что для тебя допрос с пристрастием, для меня — предварительные ласки. Ну да тебе известно.
Отец снова ударил по столу ладонью. Я оскорбленно повернулся.
— Прекратите ломать мою мебель.
Я видел нехорошую тенденцию в том, что президенты МАКУСА мечтали дать мне по морде. Никогда прежде я не был за себя так горд.
— То есть, преподаватель Дурмстранга смогла отогнать инферналов тем же способом, что жрица? — Роквелл с большим трудом оставался спокоен.
Я кивнул.
— И ты говоришь об этом сейчас.
Я снова кивнул.
— Мы месяц виделись каждый день с тех пор, как тебя арестовали после дела с контрабандистами. У тебя тогда ничего не шевельнулось просто рассказать о Раде Илич?
— Честно, нет. После того, как меня дважды чуть не убили в камерах, знаешь, настроения сотрудничать не было как-то.
— А мне лично рассказать не дано было?
Я замялся.
— И что бы изменилось?
— Что бы изменилось? — Роквелл снова проговорил сквозь зубы, злясь. — Эта Рада Илич все то время, что ты молчал и мялся, сидела в наших камерах. Мы могли просто взять ее за руку, приставить десяток ликвидаторов, вернуться в тот дом и снять проклятье!
Он глянул на меня вдруг совершенно другим взглядом.
— Ты что, специально это сделал?
— Что?
— Это была попытка наказать МАКУСА, наказать меня или что это было? Что-то ты говоришь, что-то придерживаешь до лучших времен, про что-то не говоришь вообще. В этом весь ты, но, черт возьми, проклятье — личное для тебя дело, как ты мог смолчать о том, что Рада Илич может его снять?
— Я не говорю, что она могла его снять, она просто делала то же, что жрица.
— И ты молчал. — Роквелл закрыл лицо рукой. — Столько усилий было потрачено за эти почти два года, что ты молчал…
— А сколько усилий было потрачено за пять лет до этого? — сухо спросил я. — Вы все знали про инферналов. И что? Туда лазали контрабандисты, мародеры, я — дважды. На ваш секретный объект. И не факт, что прямо сейчас туда не лезет никто. И не надо про охрану и защитные чары — я сам туда лазил, видел и охрану, и защитные чары. Пять лет это был проходной двор. Что вы все с этим сделали?
Я уставился президенту в глаза.
— Если успех твоей работы зависит только от того, скажет тебе что-то мелкий жулик, или нет, то ты хреново работаешь, Джон Роквелл.
— Альбус! — рявкнул отец.
Снова его защищая. Незыблемый авторитет Роквелла, кажется, не запятнать ничем.
— Пять лет вы знали про проклятье. Ты нормально жил, покрывал президентского сынка, натягивал информаторов в удобное для себя время, никто ничего не делал. И вот, когда вы дотянули до того, что проклятье стало сильнее, и похватались за головы, виноватым оказался кто? Правильно, я.
Я понимал, что следовало рассказать о Раде Илич раньше. Но не признался бы вслух. А если на меня скалить зубы, я зарычу в ответ — закономерность, которая работала всегда. Наверное, нет, точно, именно поэтому у Джона Роквелла в свое время получилось вытянуть из меня показания об инферналах. И не только об инферналах, много грешков за мной водилось с тех пор. Роквелл не давил, не пугал и не агрессировал, позволял мне ощутить комфорт и перехватить темп беседы, а для меня, нарцисса-интеллектуала, диктовать свои условия и вертеть собеседником было важно. Я не мирюсь с агрессией, лишь чувствую ее в свою сторону, костьми лягу, а опущу собеседника. Я всегда мастерски отыскивал болевые точки и умело на них давил, упиваясь тем, как слова давят человека.
И это не талант, это боль. Я легко поддавался этим импульсам и каждое последующее слово вызывало во мне еще больший поток гадости. Мы разошлись с Джоном Роквеллом мирно, и я остался о нем высокого мнения, навсегда запомнив, как человека, который в один момент решил мне поверить в противовес всему миру. Но в тот момент я готов был обвинить его в халатности, саботаже, домогательствах, коррупции и бездействии, лишь потому, что он позволил себе говорить со мной не так, как мне того хотелось.
Я мог лишь догадываться, насколько повысился градус кипения, что отец все же встал и вышел, оставив нас в комнате вдвоем. Я смотрел только на Роквелла, ожидая возражения, оправдания, агрессии, чего угодно, лишь бы продолжить зубоскалить.
Но он, глядя на меня в упор, молчал.
— Что ты замер? Услышал про Раду Илич. И что дальше? Будет переломный миг или ну его нахер этот Сан-Хосе?
Роквелл покачал головой. Его спокойные серые глаза лишь мигали, в то время как мои, кажется готовы были из орбит вылететь на пол и прожечь в нем дыры.
— Скажешь что-нибудь? — я растерялся.
— Спрошу.
Лучше так, чем пытка молчанием.
— Ты пьешь чаще пары раз в неделю?
Я осекся.
— В смысле?
— Думаю, что да, — кивнул Роквелл. — У тебя дрожат руки. И капиллярная сетка под глазами. Глаза слезятся, цвет лица нездоровый, но ты вряд ли болен — ты ипохондрик, уже бы оббивал пороги больниц и в доме было бы много лекарств. Думаю, что ты пьешь часто, и сейчас мучаешься от похмелья. Тебя дергает, когда стучат по столу и повышают голос. Голова болит?
И резко опустил ладонь на стол. Я поморщился.
— Вчера был не выходной день, не праздничный. Тебе не нужен повод выпить много и часто. Остается лишь гадать, почему ты пьешь. Потому что можешь или потому что запиваешь чувство собственной несостоятельности?
Я откинулся назад на спинку стула, а Роквелл, напротив, наклонился ближе.
— Тебе скоро сорок лет, ты не состоялся ни как сын, ни как отец, ни как мужчина. У тебя нет нормальной работы, целей и человеческих отношений. Последнего не будет никогда. Ты утомляешь друзей и родных, отталкиваешь партнеров, потому что требуешь все, и ничего не даешь взамен, кроме отверстий и головной боли. Ты запиваешь это чувство или стресс от того, что видел в Сан-Хосе, когда из земли полезли мертвецы?
— Пошел вон отсюда. — Я не узнал собственный голос.
Роквелл отклонился.
— Как видишь, я тоже умею делать больно и говорить много о том, чего не знаю. Поэтому еще раз на меня откроешь рот, я напомню, где ему место.
Он одернул рукава рубашки.
— Я потерял своих людей на той вилле, я рисковал своими людьми снова, годы спустя. Поставил на кон свою репутацию и жизнь, когда возвращался туда снова и снова. От тебя требовалось лишь не мешаться и рассказать все, что знаешь, ты и с этим не справился. И ты будешь мне говорить, что я что-то не так сделал?
— Пошел вон.
— А ты точно все рассказал? Или года через два ждать еще какого откровения?
И вдруг у меня все посветлело все. Я улыбнулся.
— Может быть. Может быть, я рассказал тебе не все.
Роквелл изменился в лице.
— А может быть, все. А может быть, нет. — Я пожал плечами. — А может, я действительно никчемное пропитое отверстие. Но уже не твое. Ты мной не владеешь.
— Так, во-первых…
— Во-первых, я молод, и мне чертовски нравится быть молодым.
— И к чему это было?
— К тому, что я сочувствую, если у тебя случилась старческая деменция и ты забыл, где в моем доме выход.
— Зато я помню, где в этом доме вход.
Я оскорбленно замер, тараща глаза. Был бы под рукой нож, клянусь, метнул бы в президента МАКУСА и забрал бы у Скорпиуса Малфоя монополию на организацию государственных переворотов. Но ножа под рукой не оказалось, а потому оставалось лишь прошептать:
— А ты хорош.
Роквелл смотрел прохладным взглядом своих полупрозрачных серых глаз.
— На тебя пока не рявкнешь, нормально вести себя не будешь. Ты, слава Богу, уже не подросток, но нос еще не дорос мне говорить, где я справился, а где нет. И срывать на меня свое похмелье и злость тоже не надо, ответ прилетит сразу. Если для того, чтоб прикрыть тебе рот и встряхнуть, мне нужно будет переходить на личное — я это сделаю. Придется вспомнить, что я президент, я вспомню.
Я фыркнул и отвернулся. Роквелл толкнул меня ногой под столом.
— А теперь иди, выпей воды и таблетку от головы, приди в себя и рассказывай, что знаешь об этой Раде Илич.
***
Еще по опыту службы мракоборцем Джон Роквелл четко усвоил, что хуже, чем слышать плохие новости, может быть лишь пересказ их тем, кто ожидал чего-то хорошего. В гостиничном номере был быстрый интернет, однако, глядя в монитор ноутбука на лицо директора штаб-квартиры мракоборцев, президент Роквелл надеялся, что то, как исказилось вмиг лицо Делии Вонг — это из-за помех со связью.
Лицо директора Вонг действительно исказилось. Оно посерело вмиг, а рот застыл в приоткрытой гримасе. Директор Вонг сидела без движения с пару минут, слушая.
— Это сейчас серьезно? — наконец, спросила она севшим голосом.
Президент Роквелл, развалившись в кресле, устало расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.
— Да.
— Пиздец, блядь!
Директор Вонг тут же обернулась и прикрыла крышку ноутбука.
— Мама, я не ругаюсь!
Можно быть трижды взрослой замужней женщиной, директором штаб-квартиры мракоборцев и правой рукой президента МАКУСА, но строгая мама сильнее всех регалий. Впервые за день президент Роквелл улыбнулся.
Директор Вонг вновь повернулась к экрану.
— И он молчал два года?
Президент Роквелл молча кивнул.
— Рада Илич была с нами тогда рядом, за стенкой! А сейчас у нас даже нет возможности ее допросить — если не хотим, конечно, рассориться с Дурмстрангом.
— И обвинений нет, чтоб предъявить.
— А то, что она тусила с контрабандистами? Дело закрыто с концами?
— Ага.
Президент Роквелл размял затекшую шею и невесело вздохнул.
— Не хочу нагнетать, но основая проблема сейчас даже не в том, что мы потеряли такого свидетеля-участника, как дурмстрангский преподаватель.
Директор Вонг, подвязывая светлые волосы гребнем высоко на макушке, нахмурила светлые брови.
— В смысле?
— Все, что мы знали о культе, все те крупицы, они нахрен сейчас разбиваются, — проговорил президент Роквелл. — Мы думали, это один из культов анимизма, что-то вроде вуду, сантерии или религии Пало. Но что объединяет все эти культы, кроме схожести некоторых ритуалов?
— География.
— Точно. Западная Африка и Карибы. Наша жрица четко подходила по всем рамкам. И вот этот культ выстреливает в Восточной Европе. Откуда?
— Илич. Сербская фамилия. Она ведь сербка?
— Да.
— Сербка, практикующая ритуалы культов Западной Африки и Карибского бассейна. — Директор Вонг закрыла лицо рукой. — Разрыв шаблона. Что думаешь, как это?
Президент Роквелл прикрыл глаза и устало потер пальцами переносицу.
— Я думаю, что мы все эти годы, когда проверяли все существующие культы, бились в никуда. Ладно, я подумаю, как вывести на разговор Раду Илич. Может, есть смысл созывать совет безопасности.
— Думаешь, она на него лично приедет?
— Она — нет. Но директор Дурмстранга — да. Попробуем через него.
— Ясно.
— По самой жрице есть новости? — спросил президент Роквелл.
Директор Вонг покачала головой.
— Ее нигде не перехватывали. Ни на одной таможне. Она не могла проскочить. На сегодняшний день ощущение такое, что она сидит где-то в Нью-Йорке и носа не высовывает.
— Людей хватает?
— Отозвали тех, кто охранял дом с проклятьем. Ликвидаторы усилили купол — сможет без охраны и поддержки простоять с неделю, — проговорила директор Вонг. — Плюс, не-маги объявили жрицу в розыск.
— В качестве кого?
— Лже-проповедницы и основателя деструктивной секты.
Президент Роквелл хмыкнул.
— Ничего себе.
— ФБР нехило взялись за это. Уж не знаю, как ты так быстро договорился, но сейчас жрица во всех новостях и ориентировках. Так-то оно хорошо, главное, чтоб не-маги не начали снимать документалки и искать этот культ, а то опять будет тридцать трупов и новое проклятье.
— Это уж точно. Ладно, уже поздно. До завтра, Делия.
Делия Вонг кивнула и первой отключилась. Закрыв ноутбук, президент Роквелл встал с кресла и, распахнув молочно-белые шторы, открыл окно. Именно в тот момент, когда в комнату проник приятный прохладный воздух, а президент Роквелл задумался над тем, что единственным верным решением будет лечь спать, в дверь настойчиво постучали.
Решив не открывать, президент Роквелл замер на месте без шума и движения, чтоб настойчивый посетитель подумал, будто в комнате никого нет. Но в дверь снова постучали. Сдавшись, президент Роквелл направился к двери и рывком ее распахнул.
— Блядь, — коротко произнес он, с ног до головы оглядев гостя. — Что опять случилось?
Я смотрел на него недоуменно и оскорбленно. Хотя, вспомнил тут же про классификацию болезней, в которую добавил запатентованную лично «болезнь мракоборца» и фразу, с которой меня встречали все пациенты, а потому тут же хохотнул.
Роквелл подумал, что я издеваюсь.
— На двери я оставил табличку «Не беспокоить». Это не аксессуар интерьерный.
— Я тебе че, горничная, таблички на дверях читать? — Я шагнул вперед прежде, чем закрыли дверь.
Президент Роквелл нехотя не впечатал мое лицо в дверь и отошел, дав пройти.
— Как ты меня нашел?
— Помнишь, у Шерлока Холмса была развитая агентурная сеть детей-бродяжек, которые по всему Лондону могли найти кого угодно и где угодно?
Роквелл глянул на меня с невольным интересом.
— Да.
— Так вот, у меня не так, — сказал я. — Просто знаю, что ты всегда останавливаешься в одном отеле, а администратору сказал, что я курьер и у меня для тебя срочная посылка из рук в руки.
Я поднял большой конверт, демонстрируя всю серьезность подготовки.
— А что в конверте?
— Ничего.
— Мое любимое. Зачем ты здесь?
Как же сложно порой говорить с человеком, во взгляде которого читается намерение послать тебя к черту. Я видел, что Роквелл устал. Он всегда был усталым, и с ним таким было совершенно невозможно говорить о чем-то кроме показаний, трупов, проклятий и жертвоприношений. У меня раньше как-то получалось вытягивать его из бесконечной служебной рутины. Мне так вспомнилось прежде, чем пришло уточнение того, что количество наших встреч можно было пересчитать по пальцам обеих рук, а потому действительно близкими людьми мы не были.
— Я протупил с Радой Илич. Признаю.
— Ну хоть так. Для тебя это уже победа.
И правда. Хуже, чем готовлю, я умею лишь вслух признавать свои ошибки.
— Я не знаю, почему. — Пришлось сдаться. — Это не был умысел насолить МАКУСА или тем более тебе. Веришь или нет, но после того, как мы выбрались из дома, да со всеми этими тягомотинами в камерах, как отшибло. Выбрались и хорошо. А про Раду я вспомнил только, когда Джеймс рассказал, что их что-то спасло. Что кто-то остановил инферналов. И сразу побежал к отцу. Веришь?
Роквелл смотрел на меня выжидающе и холодно.
— Верю.
— Я честно не хотел тебя подставлять. И уж тем более не считаю, на самом деле, что ты все это время хуи пинал. Просто…
— Надо было меня чем-то уколоть, потому что я повысил голос?
— Да, — выдохнул я.
Как для того, встречи с кем можно пересчитать по пальцам, он понимал меня слишком хорошо. Роквелл сонно и формально кивнул.
— Принимается.
Я поднял взгляд.
— И мне тоже надо было тебя уколоть, — признал он тяжело. — На самом деле, я так не думаю. В отличие от тебя самого.
— Я не считаю себя никчемным пропитым отверстием.
— Ну слава Богу. Все, закрыли тему.
— Примирительно пожмем друг другу руки. — Я скосил взгляд. — Или еще что-нибудь.
— Думаю, тебе пора.
Роквелл опустил ладонь на дверную ручку. Я внимательно смотрел ему в лицо, надеясь увидеть истинную эмоцию под ледяной маской усталости.
— Как раньше не будет, — сказал Роквелл. — Ты сказал «нет». Я это принимаю и уважаю.
— Я не говорю «нет» конкретно сейчас.
— Я не про одну ночь раз в год. Про одну ночь раз в год «нет» говорю я. Прими это и уважай.
Наши взгляды встретились. Я быстро увел глаза в сторону.
— Это было лучшее и самое правильное решение, — произнес Роквелл. — Я ошибся, когда позволил всему зайти так далеко. И ошибся в аэропорту.
— Я был твоей ошибкой?
— Самой роковой.
Прозвучало как лучший в моей жизни комплимент. Поэтому я не заспорил, а лишь хмыкнул.
— Так и скажи, что жена нашла на матрасе отпечатки моих очков и начала что-то подозревать, а то: «Ошибка, ошибка, честные президенты не трахаются, если только не обещали этого народу в предвыборной кампании».
Роквелл закатил глаза. И, не сдержавшись, улыбнулся. Его усталое лицо посветлело, глубокая морщина на нахмуренном лбу разгладилась. От смешка расслабились напряженные плечи. Кажется, Роквелл был единственным, кого моя манера речи не напрягала, а, напротив, расслабляла.
— Спокойной ночи, — сказал я, кивком указав на дверь и напомнив, чтоб мне ее открыли. — В одиночестве.
— Иди уже.
Роквелл посуровел и подтолкнул меня в коридор.
Если бы за каждый раз, как меня выгоняют любовники, давали по галлеону — купил бы себе персидского кота, пушистого такого, с приплюснутой рожей.
«Ничего, ничего. Ночь помучаешься, и сам придешь», — злорадствовал я. — «А я не пущу».
И меня так эти мысли воодушевили, что я даже не расстроился. Чем старше я становился, тем больше понимал, что миром правит триумвират власти, секса и денег. Я не имел ни крупицы из этого, но ничего так не грело душу, как осознание того, что у ближнего не было хотя бы одного из компонентов.
Не знаю, в какой момент я из одухотворенного интеллигента превратился в чудовище, рыскающее по отелям с низменной целью отдаться скверне, но это мракобесие нужно было заканчивать, пока в недрах моей жалкой душонки осталось малейшее уважение к самому себе. Я ускорил шаг, бесшумно продвигаясь вперед по полутемному коридору, вышел к хорошо освещенным лифтам и нажала на кнопку вызова одного из них. Лифт тут же звякнул, и я вошел внутрь, буквально на долю секунду разминувшись с тем, кто вышел из соседнего лифта. Двери соседнего лифта открылись после такого же короткого звяканья, но лифт, в котором откупорил флягу я, уже закрылся и плавно опускался вниз.
***
Президент Роквелл, услышав стук в дверь, подумал, что над ним точно издеваются. Застегнув рубашку на всякий случай, он поднялся с кровати и с желанием убивать людей табличкой «Не беспокоить!», зашагал к двери.
Уже едва опустив ладонь на ручку, замялся и вздохнул.
— Хорошо, но только в последний раз, — сказал он нехотя, распахнув дверь.
И тут же осекся. На пороге, глядя на него снизу вверх, стояла Роза Грейнджер-Уизли.
— Я думала, мы друзья.
Роквелл провел рукой по лицу.
— Прости. Я ждал не тебя. Вернее, вообще никого не ждал. — И глянул на циферблат наручных часов. — Одиннадцать вечера, Роза. Давай все завтра, я никакой.
— До завтра не терпит. Я нашла Ренату Рамирез.
— Кого?
И тут же проснулся.
— Ты ее нашла? — Роквелл не поверил собственным ушам. И мгновенно проснулся. — Где?
Роза мотнула головой.
— У нас час времени, пока она не передумала. Собирайся.
Не услышав внятных объяснений, президент Роквелл, тем не менее, вскоре смотрел на высотку перед собой. Под ногами хлюпали лужи после недавнего дождя, прохладный воздух заставил проснуться окончательно. Роза, стоявшая рядом, заметно волновалась.
— Идем. — Она, едва дождавшись зеленого сигнала светофора, зашагала к высотке первой.
Роквелл направился следом.
— Времени очень мало — она принципиальная. — Уже в лифте Роза начала быстрый инструктаж. — Она — перверзный нарцисс. Не терпит критики, ярких эмоций и жалости. Будет пытаться манипулировать и играть с тобой — позволяй ей чувствовать, что она нас контролирует. Если заинтересуешь ее — она будет искать встречи снова. Не называй ее Ренатой, она ненавидит это имя. Сейчас ее зовут Сильвия, но избегай называть ее по имени вообще.
— Что за фарс? — от несвязных слов Розы голова шла кругом. — Я умею вести допросы.
— С такими — вряд ли. Просто слушай меня. Если что-то пойдет не так, она перестанет говорить и выставит нас обоих. Законы знает, знает, что срок давности по всем ее преступлениям в МАКУСА истек. Знает, что она важный свидетель и нам нужна ее помощь, а потому не спугни. Поддайся, ей важно знать, что мы у нее в узде. Поверь, мне было непросто с ней говорить, и еще сложнее уговорить рассказать тебе про культ. Не подведи меня, друг.
Два дела, которые градом обрушились на голову Роквелла в последний месяц, вдруг слились в одно связующее звено. Которое, судя по взволнованной Розе, было не самым сговорчивым и настроенным на сотрудничество.
— Какое отношение она имеет к культу?
— Она расскажет сама. Хочу, чтоб ты услышал этот пиздец из первых уст, а не от меня.
Двери лифта открылись. Роза, шагнув на площадку, быстро подошла к двери в начале небольшого коридора и вжала кнопочку звонка до упора пальцем. И, не дожидаясь ответа, распахнула дверь, которую предусмотрительно оставили открытой.
Пустая квартира, похожая на чистую белоснежную коробку, выглядела холодной и необжитой. Роза шагала вперед и, резко остановившись у входа в гостиную, постучала в деревянную раму арки.
— Это я. Не одна, как договаривались.
Женщина, стоявшая у окна, обхватив себя руками, повернула голову. Президент Роквелл, не отрываясь, смотрел на тонкий гордый профиль, острый подбородок и длинную шею. Роза вошла в гостиную и опустила сумку на пол у стула.
— Это Джон Роквелл, — произнесла Роза, когда женщина повернулась к ним, скрестив на груди руки. — Расскажи ему то, что рассказала мне.
Поймав тяжелый взгляд больших глаз, президент Роквелл поспешил перебить Розу, которая снова собралась заговорить:
— Против вас ваши слова использованы не будут. Даю слово.
Женщина молчала, лишь оглядывая его. И косо глянула на Розу.
— Я ручаюсь за него, — серьезно сказала Роза. — Тебя не подставят. Расскажи не о том, что делала в мире маглов. Только о культе.
Карие глаза вновь нацелились на Роквелла. Узкая ладонь, едва дернувшись, указала на кресло.
— У вас сорок минут, — зачем-то глянув на часы, сказала Рената Рамирез.
— Оставишь нас? — Роквелл повернулся к Розе.
— Нет, — ответила вместо Розы Рената Рамирез.
Роза усмехнулась.
— Без обид, — Рената Рамирез улыбнулась бордовыми губами. — Нет привычки верить экс-мракоборцам.
Президент Роквелл понимающе кивнул.
— Понимаю.
— Неужели?
— Да. Но хотелось бы понять конкретную причину?
Женщина медленно закинула ногу на ногу.
— Вас зовут Роквелл, да?
— Верно.
— Так вот, Роквелл, последний экс-мракоборец, которого я знаю, по первому зову сливает мне все тайное и явное, что происходит в Вулворт-Билдинг, а еще всякий раз жалуется на то, что вы — высокомерный пидор.
Президент Роквелл прищурился. Рената Рамирез серьезно добавила:
— Честно говоря, представляла вас более слащавым.
— Простите, что подвел.
— Ничего, отработаете.
— Знаете, Рената, — с акцентом на имя-табу, протянул президент Роквелл. — Я начинаю понимать, на какой ноте вы с мистером Альбусом Северусом Поттером сошлись и начали сотрудничать.
Роза закрыла лицо рукой.
— После разговора с Альбусом тоже хочется глаза с хлоркой промыть.
— Не надо глаза хлоркой, лучше — уретру антисептиком, а то парниша по каким только кустам не лазил, — посоветовала Рената Рамирез.
— Пиздец, переговоры! — Роза вспыхнула.
Понимая, что норовистая Рената сейчас уйдет в протест и МАКУСА лишится единственного свидетеля, Роза цокнула языком. Но ценная свидетельница и экс-мракоборец смотрели друг на друга, выжидая словно, кто кого переглядит. Президент Роквелл откинулся в кресло и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, давившую на горло.
— Давайте сначала про культ, — произнес он. — А потом про уретры. Если, конечно, останется время.
Президент Роквелл глянул на циферблат наручных часов.
— Время уходит. А вы с каждой попыткой меня отвлечь, добиваетесь только того, чтоб вам никто не помог. Дело культа и жрицы — мертвый груз, который президенты перекладывают друг на друга вот уже лет сто. И я, между нами говоря, не хочу прыгать выше головы, а тем более, выше вашей головы — давить, умолять, упрашивать вас не буду. У нас на носу Турнир Четырех Волшебников, поверьте, мне есть чем заниматься. То, что я здесь, это услуга Розе.
Лицо Розы вытянулось.
— Вы красивая женщина, но не производите впечатление приятного собеседника, — признался Роквелл. — Особенно ночью. В мое личное свободное время. Поэтому, давайте решать сразу: или вы сорок минут заговариваете мне мозги, и я ухожу, или мы заканчиваем прямо сейчас, и я ухожу, или вам реально нужна помощь, и я остаюсь.
Взгляды встретились.
«Перверзный нарцисс», — думал про себя президент Роквелл, когда женщина отвечала на первый вопрос. — «Тридцать лет стажа, нарциссами вздумали пугать. Начитались умных слов, тоже мне. Что не Поттер-Уизли, то два курса психологии университета Сан-Хосе, честное слово. Перверзный нарцисс — надо хоть загуглить, что это вообще такое».
