***
Старая целительница Ильверморни была ворчливой. Ее поначалу побаивались первогодки — маленькая и морщинистая, похожая на вырезанную из дерева фигуру, она редко покидала пределы больничного крыла, а учеников, так или иначе попавших к ней на поруки, она не встречала улыбкой. Напротив, ворчала и причитала, могла отругать и, прежде чем вылечить будь то простуду или травму квиддичного матча, четверть часа отчитывала ученика за неосторожность. К ворчливой целительнице Матиас привык — Ута нравилась ему больше остальных в школе. Он даже не капризничал, когда ходил в больничное крыло с незавидной частотой. Целительница никогда не ругала его всерьез. Но в тот вечер, глядя в пиалу, до верху наполненную нежно-красным варевом, Матиас так и чувствовал, что целительница не в духе. — Пей, — только и сказала старая Ута. Маслянистая поверхность зелья противно блестела, похожая на слой жира, покрывающий остывший бульон. Матиас, принюхавшись к знакомому запаху, сделал большой глоток и тут же едва не выплюнул зелье обратно в пиалу. — Пей. Чувствуя, что вкус не тот, что прежде — горький, вяжущий рот, а совсем другой, едва-едва травяной, Матиас сделал глоток с тем чувством, что его в этой школе наконец-то решили отравить окончательно. Протянув целительнице опустевшую пиалу и облизнув губы, он внимательно уставился в плоское смуглое лицо, ожидая пояснений. — Все, иди. — Ута была настолько не в духе, что впервые за пять лет не наградила Матиаса конфетой. Выскользнув в коридор, Матиас зашагал обратно в комнату. Ночью по коридорам ученикам ходить запрещалось, но острый слух уловил за стенками шаги и скрип пола — ничто так не провоцирует на нарушение правил, как существование правил. Шагая мимо общежития Вампуса, стены которого были обшиты темными деревянными панелями, Матиас слушал голоса учеников. Не оглядываясь, и не заглядывая к одноклассникам, он прошел дальше по коридору, к лестнице, ведущей в комнату под крышей. Быстро поднявшись по ступенькам, Матиас дернул дверь, жадно вдыхая сладкий запах, шлейфом тянувшийся из спальни и зазывающий его поскорее вернуться. Окно было настежь открыто, а решетка вырвана и аккуратно прислонена к стене. Плотно закрыв дверь, Матиас щелкнул замком и приблизился к окну. — Да как ты проходишь через защитные чары? Карабкаясь по черепичной крыше и чудом не соскальзывая, в окно заглянул незванный гость. Вдруг он вспрыгнул на подоконник, подогнув голову так, чтоб не задеть макушкой деревянную раму, поморщился и, влез в комнату. И это бы выглядело со стороны эффектно, если бы гость не зацепился длинными дредами за гвоздь в оконной раме. Зашипев и прикусив раздвоенный язык, гость начал растягивать пальцами свалянные волосы, нащупывать этот треклятый гвоздь и тянуть волосы на себя, шипя при этом еще громче. Повозившись с минуту, гость распутал волосы, ударил рукой оконную раму, видимо, чтоб неповадно было, и сдув с лица растрепанный дред, глянул на Матиаса недовольно. — Все против меня. Даже, блядь, окно. Матиас смотрел, мигая большими глазами. И вздрогнул, когда гость щелкнул его по носу и плюхнулся с кряхтением на кровать. — Ты следишь за мной? — Присматриваю, — уклончиво ответил гость. Сегодня он выглядел хуже, словно не спал несколько дней. Лицо казалось исхудавшим, глаза блестели и выглядели сонными. — Косячок есть? — Нет, — буркнул Матиас. На него посмотрели с умилением. — Да не пизди, знаю, что есть. А ну-ка. — Гость, вновь поморщившись, склонился с кровати вниз. Ощупал матрас, сунул под него ладонь, пошарил. Затем спустил руку вниз, потрогал доски на полу, нашарил между ними щель и приподнял ту доску, что была хлипкой и неплотно прилегала. — Опа! Достав из тайника самокрутку, он сунул ее в рот и щелкнул пальцами. Над указательным тут же вспыхнул огонек. Прикурив от него и сжав руку в кулак, развеивая огонь, гость серьезно глянул на Матиаса, стоявшего у кровати. — Зачем ты опять здесь? Тебе нельзя. — Почему? — Нам нельзя видеться. А если я с ума сойду? Гость нахмурился. — Хуже не будет. Кто как не я присмотрит за тобой. Никому нельзя верить. И, потянувшись, придирчиво осмотрел Матиаса с ног до головы. — Ты какой-то не такой. Я таким не был. — В смысле? — Что-то уже идет не так. Кстати, говоря. И выдохнул в лицо Матиасу дым. — Что это была здесь недавно за симпатичная азиаточка, которая с тобой говорила у Шеппарда? Матиас нахмурился. — Ты следишь за мной? Внутри дернулось неприятное ощущение. Ильверморни была хорошо защищена от чужаков. Каменный Вампус у ворот не должен был подпустить чужака и близко. — Присматриваю, — уклончиво повторил гость. — Нет, давай серьезно. Кто это была и о чем говорили? Я такого не помню. — Мракоборец Вонг, — проговорил Матиас. — Она узнавала у Шеппарда, как у меня дела. А у меня — не хочу ли я чего-то рассказать, если директор не услышит. Гость был удивлен. Подложив под голову подушку, он задумчиво зацокал языком. — Интересно. А ты что сказал? — Что все в порядке? — Сколько тебе, напомни. Двенадцать? — Скоро шестнадцать. — И у нас все в порядке? Матиас толкнул гостя в ноги, освобождая место на кровати. Сев рядом, он повернул голову. — Короче, я договорился с Шеппардом. Он ставит мне зачет по всем экзаменам, а я не говорю Вонг, что меня поят красным зельем. Ну, блядь, я по-другому не сдам. Гость замер с самокруткой во рту. Черные глаза смотрели на Матиаса с восторгом. — Слушай, а что-то в тебе есть. Но. — И тут же посерьезнел. — Уже что-то не то. Ой, пиздец, собрали двух пастушек в дорогу, но мозги в котомку не завернули… — Почему? — Матиас прищурился, внимательно глядя в лицо гостя. — А что мне было делать, если я не сдам… Подожди. Если ты не помнишь Вонг и не договаривался с Шеппардом, то ты не сдал экзамены? — Ну да. — Тебя исключили? — Конечно нет. Оставили на второй год, — цокнул языком гость. — Исключили потом. — Почему? — Как бы тебе… Скажем так, это не прибавило мне популярности, и я действовал по ситуации. — Ты кого-то покалечил? — Лучше бы сказал мне спасибо, — буркнул гость. — А не смотрел как смотритель музея на пиздюка с капающим мороженным. Точно говорю, я не был таким душным, что с тобой не так? Девочка у тебя хоть есть? — За что говорить тебе спасибо? — За вкусное зелье. Матиас поразился. — Ты подменил отвар Уты? Гость склонил голову в поклоне. Длинные черные дреды свесились на пол. — Даже Ута не уловила разницу. Как ты это сделал? — Я, знаешь ли, хорошо умею варить, даже построил на этом хороший бизнес в свое время. — Ты зельевар? — Ну-у-у, — протянул гость, почесав затылок. — Можно и так сказать. Его лицо Матиасу не нравилось. Оно было бы красивым, не выгляди таким резким и исхудалым. Бронзовая кожа лоснилась, белки глаз были красными, а под самими глазами тяжелели мешки. Губы были блеклыми и сухими, рот широким и приоткрытым — длинные острые зубы мешали сомкнуть челюсти. Челюсть квадратная, острая, острые и широкие скулы, нос казался клювом хищной птицы. Недоброй птицы, той, что кружит, предзнаменуя беду. Опустив взгляд, Матиас увидел виднеющиеся из-за распахнутых краев плотной рубашки, надетой поверх черной футболки, цепочку. Длинная и тоненькая, явно женская, она тянулась до самого живота и заканчивалась крохотными и сияющими песочными часами, обрамленными круглой золотой осью. Гость, поймав взгляд, сжал часы в кулак. — Это он? — спросил Матиас. — Маховик времени? — Да. — Можно глянуть? — Нет. Взгляды снова встретились. Гость сдался и вздохнул. Стянув длинную цепочку через шею, он протянул ее Матиасу. — Только часы не крути. Матиас осторожно, словно тикающую бомбу, опустил маховик на ладонь. Он оказался тяжелым, несмотря на внешнюю хрупкость. Песочные часы блестели, золотой песок медленно сыпался по крупице, а на золотой оси вокруг пальцы нащупали неровную гравировку. — Кто такая Бет? — Матиас поднес маховик к лицу и, наблюдая за тем, как качаются часы, прочитал косые буквы на оси. Гость нахмурился и забрал цепочку. — Хозяйка маховика. — А откуда маховик у тебя? В честный взгляд не верилось. — Я его одолжил на время. — Правда? — Матиас вскинул бровь. Гость протяжно цокнул языком. — Ты что, украл его? — Одолжил на время. Это не воровство, я ей его подарил. То есть, достал. Чувствуя на себе снисходительный взгляд, Матиас отсел дальше. Гость надел цепочку на шею. — Это не воровство. Это, — протянул гость, вновь с кряхтением опустившись на подушку. — Как бы так, чтоб ты понял… — Я не тупой. — Шесть из десяти. Так вот, это… О. Скажи, забрать у кого-то ключи от машины — это воровство? — Да. — А если этот кто-то — пьяный в говно подросток, у которого нет прав? Тогда это воровство? Матиас задумался. — Наверное, нет. — Вот! — кивнул гость. — Что во благо, то не грех. Или как там дед на проповедях втирал налогоплательщикам. И присмотрелся к Матиасу снова, хмуря лоб. — Нет, ты точно какой-то не такой. Слишком правильный. — Зато я не спиздил у девчонки цепочку. Вообще не по-мужски, если что. Воровать у женщин, — вразумил Матиас. — Поуважительнее со старшими. — А сколько тебе лет? Гость хитро усмехнулся. — А сколько ты бы дал? — Сорок три? На голову опустился сильный подзатыльник. Гость оскорбленно улегся обратно. — Мразь, я ненамного старше тебя. — А что у тебя с лицом? Не верю. — А ты поживи с мое, ублюдок, — прорычал гость. И недовольно добавил. — Да отдам я эту цепочку. — Когда вернешься? — Я не вернусь. — Что? Матиасу все больше казалось, что над ним издеваются. Широкие плечи гостя дрогнули. — А так можно разве? — Я не в той ситуации, чтоб возвращаться. — Но время… — И что? — Но цепочка… — Я ее верну. Просто позже. — Получается, Бет тоже здесь? Почесывая с противным звуком свою густую шевелюру, гость закатил глаза. — Как же она вернется домой, если у тебя маховик? — спросил Матиас. — Нехрен там делать, там жизни нет, — оборвал его гость жестко. — Так, все, я сказал. Кончай с моралью. Внизу слышались громкие шаги дворецкого. Шум из общежития стих вмиг, словно кто-то невидимый резко прикрутил бегунок громкости. Вскоре послышался скрип ступеней, а в щелочку меж полом и дверью проник приглушенный свет — по ночам дворецкий проходил по коридорам, сжимая в руке канделябр с тремя свечами. Матиас резко повернул голову и открыл рот. — Ну давай, зови на помощь, — шепнул гость. — Сам будешь объяснять, что ночью у тебя в комнате делает взрослый мужик. — Да блядь… — Объяснять сначала Шеппарду, а потом деду. Затихнув, Матиас впился взглядом в дверь. Дверь дернули на себя со стороны коридора, убедились в том, что она заперта изнутри, и вскоре дворецкий зашагал обратно вниз. Ступени снова заскрипели. — Уходи, — прошептал Матиас. Гость возвел глаза к потолку. — Уходи, пожалуйста. Ты меня пугаешь. — Не пугайся. — Да чего ты хочешь от меня? — надрывался Матиас все тем же шепотом. — Я не скажу про твою запонку, она не нужна мне. Не скажу про тебя, просто оставь меня в покое. Глядя на него выжидающе, гость вздохнул и приподнялся на кровати. — Ладно, я уйду. Но мне нужно немного помочь. И перекинул длинные тяжелые дреды на плечо. — Надеюсь ты не собираешься спать. Как только погасят фонари, придется тебе выбраться из школы на Аппалачскую тропу. Матиас опешил и протер лоб, на случай, если там вдруг проступила надпись «идиот». Не сказать, что за все время обучения в школе, он ни разу не нарушал правила. Правила нарушались сами по себе, без имеющегося на то злого умысла. Но идти на поводу у кого-то и нарушать правила ради других, Матиас не согласен был. — Зачем? — Туристов много. Пора бы научиться добывать еду. Матиас осекся. — Не-а. — Да ладно. Знаешь, мог бы проявить благодарность. Лично я был бы благодарен, если бы в свое время кто-то научил меня. Ты же столько раз пытался перешагнуть грань. Сколько можно жрать сырую говяжью печень и пить кровь с рынка? Придерживая руку на животе, гость сел на кровати. Матиас вздрогнул, когда их лица оказались близко. — Тебя здесь посадили на поводок. Это не комната, это карцер, а ты не особенный, ты другой. Ты не станешь человеком, и не надо. Природа сделала тебя лучше, сильнее, быстрее, надо просто быть чуть смелее и наглее. Не ведись, мелкий, не забывай, кто ты на самом деле. — Ты пугаешь меня. — А ты пугаешь их всех. Разница в том, что я снимаю с тебя ошейник, а они затягивают его туже. Не ссы. На тропе всегда пропадают туристы. Медведи, болота, все дела. И снова щелкнул Матиаса по носу. Отскочив, Матиас потер кончик носа ладонью. — Ты не можешь вмешиваться в мое время. Усек? Гость фыркнул. — Могу, это бесплатно. — Не можешь! Зачем тебе это вообще надо? — Матиас едва не взвыл. — Если можно подстелить себе соломку, нахер падать спиной на голый асфальт? — Да блядь! — Да блядь! — выругался в ответ гость. — Сам можешь не пить, принеси только мне! Подожди… Гость попытался ухватить Матаиса, вскочившего на ноги, за локоть, но, приподнявшись, скривился и рухнул обратно. Матиас отпрыгнул к стене и выхватил из кармана волшебную палочку. — Послушай. — Гость мирно выставил ладонь. — Надо учиться. Я расскажу, что нужно сделать, это пригодиться тебе, это на всю жизнь. Ты быстрый, ты смелый, ничего не бойся, просто один удар в артерию и подставляй емкость… — Уходи, а то буду кричать. Плевать, что подумают. — Мне некого просить, у меня нет никого кроме тебя, а у тебя — никого, кроме меня. Пожалуйста, помоги мне, и я уйду. — Глаза гостя искрились, а язык заплетался от волнения. Молил он недолго, уже через мгновение прорычал, комкая простынь. — Принеси мне кровь, или я прирежу кого-нибудь в этой школе. Троих. Пятерых. Двадцатерых. И кого обвинят? Кто здесь голодный неуправляемый вампир? И объясни потом, что это не ты сделал, а твой двойник из будущего — палата в матрасах обеспечна. И, глянув в лицо Матиаса, зажмурился. — Прости. Я не хочу тебя пугать, правда. Но мне не выжить без твоей помощи, я не могу бегать по тропе. Он дрожащей рукой расстегнул рубашку и задрал влажную черную футболку. Блестящий рельефный живот напряженно вздымался, а на левом боку, едва державшийся на отклеившихся пластырях, темнел пропитанный кровью большой кусок наскоро свернутого повязку бинта. Сорвав пластыри и сдвинув повязку, которая вмиг окрасила руку кровью, гость тяжело задышал. На левом боку не доставало хорошего куска плоти. Рваные края кровоточащей раны чернели, кожа вокруг воспаленно алела и стягивалась, а кровь лилась, уже на кровать, густая, толчками. Он раны исходил сладковатый запах гнили. Матиас подавился вздохом и приблизился. — Видишь? — жадно шептал гость. — Я не охотник. И улыбнулся острыми зубами. — Это… — Ерунда. Я с этим уже месяц. Но мне нужно хорошо питаться, тогда становится легче. Помоги мне. — Я позову Уту. — Не надо! — Гость снова дернулся, поспешив перехватить Матиаса за руку. Черные края раны раскрылись еще шире. — Нельзя никому говорить, ты сломаешь время. — Ты уже его сломал. — Но только для тебя, я тебе доверяю. Нельзя никому говорить, никто не должен знать. Просто сделай то, о чем я прошу. Дрожащая рука похлопала себя по бедру и достала из кармана штанов-карго складной нож. Короткое острое лезвие блеснуло у Матиаса прямо перед лицом. — Стой! Матиас дернулся к двери, но сильная рука не дала ему сдвинуться с места. — Возьми нож и сделай то, что я говорю. Или я умру здесь. На твоей кровати. И тут же задохнулся на полуслове. Склонив голову, гость опустил взгляд вниз, на руку, сжимающую песочные часы, которые свисали с длинной цепочки на его шее. Гость задержал дыхание. — Я его разобью, — прошептал Матиас дрогнувшим голосом, сжимая хрупкий маховик в руке. — Спокойно. — Отпусти меня, или я разобью маховик. И сжал песочные часы крепче. Шея, на которой висела цепочка, напряглась, гость боялся моргнуть. — Видишь, какой ты смелый. Ты справишься… Но, стоило Матиасу сжать маховик чуть сильнее, каменные пальцы разжались, выпуская руку из тисков. Матиас, отпрыгнул назад, дернув цепочку на себя. Тонкие звенья лопнули. — НЕТ! — не своим голосом взревел гость, рискуя перебудить Ильверморни. В попытке перехватить ускользающую цепочку, он забылся и ринулся вперед, но рухнул с кровати на пол, к ногам Матаиса. С трудом поднявшись на колени и подняв нелюдские воспаленные глаза, гость вытянул руку, попытался встать и тут же подкошено упал обратно. Матиас попятился назад, поспешно запихивая маховик времени в карман. Гость хрипел какие-то угрозы, но спина его выгибалась колесом, а из груди рвался влажный кашель. На пол клыкастый рот выплевывал сгустки крови. — Стой! — откашлявшись, прохрипел гость, повернув перекошенное от боли и выпачканное в крови лицо. Но Матиас, тяжело дыша, уже выскочил за дверь и повернул в скважине ключ.***
В последний раз я просыпался в действительно хорошем настроении лет в пять. Тогда я еще не нюхнул запаха жизни. Единственный запах, который тогда вообще чувствовал мой вечно красный от аллергии нос, натертый салфетками и платками, это запах спреев от насморка. Так вот, в то утро я проснулся, что уже победа. Проснулся действительно в неплохом настроении, так иногда случалось, если я не напивался перед сном. Позавтракал сэндвичем из хлеба и кетчупа (авторский рецепт, в послесловии выложу подробное описание), оделся в лучшую свою одежду (что-то украл у Скорпиуса, что-то снял у соседки с бельевой веревки), сверху накинул клетчатую рубашку (стиль стилем, а застудить поясницу и умереть от цистита в муках мне не нужно) и глянул в зеркало. Отражения в зеркале не было, но я не расстроился. Если человек не отражается в зеркале, ему как минимум не стоит комплексовать из-за того, что он урод. Я был в своей лучшей форме. Поздоровался с соседкой пожеланием ей умереть от проказы. Похохотал с мальчика, который упал с самоката и завизжал на всю улицу. Даже на работу пришел в приподнятом настроении. Наш штат сотрудников становился больше. Я в него не вписывался — те, кто работали на производстве и складах смотрели на меня странно. Понятно почему: я не выглядел как тот, кто реально может участвовать в процессе производства боеприпасов. Я выглядел как тот парень из офиса, который тусит у кофеварки, по десять раз в час бегает на курилку, ни черта не делает, но за задержку зарплаты готов поднять восстание. Сильвия вписывалась в коллектив причудливо, но очень органично. Она, пытаясь попутно вникнуть сама, переводила группе мигрантов инструкцию от какой-то машинки с английского на ломанный арабский. Мигранты мало что понимали, но кивали и были от начальства в раболепном восторге. — Короче, если руки не оторвет, значит работает правильно. — Завидев меня, Сильвия поспешила закончить инструктаж. Она быстро зашагала ко мне, уже указывая ладонью на широкие металлические двери, ведущие в коморки, гордо называемые кабинетами. В коморках было невыносимо жарко из-за отсутствия вентиляции. По ушам бил громкий и ужасный звук работающего оборудования. Я, пропустив Сильвию вперед, закрыл дверь — это немного помогло со звукоизоляцией. — Скажи мне, милый Поттер. — Сильвия уселась за мой стол и вытянула ноги. — Ты что сделал с турками? — А что не так? — Они согласились покупать наши патроны, весьма дерьмового качества, кстати говоря, дороже, чем контрабандные. И на вес. На вес, Поттер. Патроны на вес. Я смотрел в ее изумленные глаза. — Ты как это сделал, черт? Поняв, что меня не будут ругать, а наоборот, я откинулся на спинку стула и закинул ноги на стол. — А, с-с-сука! — Что-то хрустнуло тут же в бедренном суставе. Да уж, эпичность — не мой главный козырь. Сильвия смотрела на меня с насмешливым умилением. Нужно было срочно реабилитировать свой образ, а потому я сделал ставку на свой исключительный талант глашатая. — Знаешь, что общего у меня и опытной лесбиянки? — Телосложение, одежда, прическа и судя по твоему нытью, у тебя наверное менструация чаще, чем у любой из них. — Блядь, нет! Ты испортила мой каламбур про язык без костей! Кобра! Мне иногда кажется, что Сильвия в дальнем родстве с дементорами, потому что она тоже была холодной, костлявой, лучше выглядела в капюшоне, отпугивала мужчин и питалась отчаяньем. — Тебе не понять некоторых аспектов успеха. Во-первых, ты кобра. А во-вторых, все дело в том, что я талантливый переговорщик и торгаш. Знаешь ли, в университете Сан-Хосе, где я два года изучал психологию, дураков не держат. Сильвия важно кивнула. — Поэтому тебя и отчислили. — Так блядь! — Я обиделся. — До сих пор интересно, что нужно было делать, чтоб отчислили. И это при связях Диего. А помнишь, как он тебя потом за это гонял с ремнем по виноградникам… Всякий раз как я думал, что мой характер состоит на семьдесят процентов из дерьма и на тридцать из уныния, то вспоминал, что в мире существует Сильвия, которая меня в этом деле переплевывает. — Ну ладно. — Она смилостивилась. — Молодец, хорошо сработал. Связи с турецкой мафией теперь твой кусок работы. Ты им понравился. Я фыркнул. — Ну так. — Они даже предлагали обменять тебя на ящик рахат-лукума и кальян, но я сказала, что такое сокровище стоит как минимум еще столько же, и торговаться они больше не захотели. Молодец, одним словом. Это была похвала в ее стиле, и я высокомерно смолчал. — Что, и зарплата будет? — Ишь чего захотел, а может тебя еще застраховать? При всем моем извечно предвзятом отношении к Сильвии, она была классной. В жизни не признаюсь вслух, но мне нравилась ее манера шутить. Шутить долго она не умела — вмиг становилась строгой, когда чувствовала, что между нами истончается ледяная стена. — Ты еще здесь? А я как раз задумался. — Слушай, мать. У меня вопрос. Сильвия уже заранее приготовилась слать меня подальше. Но я был настроен серьезно, без шуток. — Слушай, ну ты же страшная. Серьезно, ты похожа на мангуста, который вчера сдох под колесами фуры. Нет, не так. Ты выглядишь так, будто кто-то попросил косоглазого пятилетнего ребенка нарисовать лучевую болезнь. — Поттер, ты сейчас не встанешь. — Да погоди ты, — отмахнулся я. — Я же не со зла. Просто все к чему. Ты прям не очень. Но на тебя другой раз смотришь — глаз не отвести. Шишка дымит, как труба «Титаника». Не у меня, конечно, я в общем говорю. Хотя, знаешь, всякое бывало. В США сейчас должно было быть раннее утро, и наверняка в Техасе где-то проснулся мой возлюбленный тесть Диего от резко нахлынувшего желания сломать кому-нибудь лицо. — Как ты это делаешь? — спросил я в итоге. Сильвия смотрела на меня снисходительно и выжидающе. — Нет, я понимаю, что внешность — ничто и мы ее не выбираем, но… — Кто тебе сказал такую глупость? Я готовился внимать ценнейший совет. — У тебя есть выбор как выглядеть. Выглядеть плохо — это не приговор, а выбор. — Сильвия косо глянула на меня, изучая. — Просто месяц попробуй не пить, и ты удивишься, насколько изменится твое лицо. Я немного смутился. — Да-а-а, — протянула Сильвия. — С лицом, конечно, надо что-то делать. — Ой, кто это мне говорит. — Но все не так плохо. Просто не пей. И переоденься, Бога ради, это что вообще на тебе, ты шапито по дороге ограбил или как это попало на твое тело… Итак, я, преисполненный гордости за успешную сделку с турецкой мафией, обдумывал не дальнейшие финансовые перспективы, а свое унылое лицо. Тревожный знак, прежде я таким не страдал и подходил ко внешности с юмором. Делая вид, что работаю, я потратил день на изучение в интернете статей о том, как стать красивым за сутки и бесплатно. Я потратил на эти глупости почти весь день, уже почти сдался и искал информацию об осложнениях после удаления лазером капиллярной сетки под глазами, и лишь к вечеру встрепенулся. Страшная рожа была меньшей из проблем, окружающих меня.***
Президент Роквелл был парадоксально хорошим служащим. Парадокс заключался в том, что в небоскребе Вулворт-Билдинг президента, а ранее мракоборца, а еще ранее стажера, ненавидело за прямой категоричный характер подавляющее большинство чиновников. Однако люди, вне здания по всей стране считали его человеком если не хорошим, то хотя бы не подлым и находящимся на своем месте. Роквелл не был харизматичным и обаятельным лидером, который улыбался в камеры и махал рукой детям. Этот человек вообще не улыбался, у него лицевой нерв не был под это заточен. Он не любил детей, старался их избегать, не сюсюкался с младенцами и не умилялся детской непосредственности. Он был богат, но не был меценатом, ничего не финансировал из собственного кошелька, не крутился в благотворительных кругах, и вообще ни в каких кругах не крутился, потому что не любил скопления людей, самих людей и их внимание. Он производил впечатление человека холодного, строгого и высокомерного. Но Роквелл не был холоден — он просто редко кипел. Не был паталогически строг, лишь требовал от подчиненных выполнения вверенной им работы. И высокомерным тоже не был — президенту просто не повезло с выражением лица и светло-серым, почти прозрачным, цветом глаз. Иногда, оценивая себя, президент Роквелл заходил в тупик, не в силах понять, каким образом он, производя впечатление человека не очень приятного, умудрился собрать на выборах рекордное количество голосов. Чем дальше, тем больше Роквелл думал, что это шутка, которая зашла слишком далеко. Половину ночи потратив на разговор с роковой, но неприятной женщиной, а другую половину — на раздумья и систематизацию полученной информации, президент Роквелл заснул на рассвете и проснулся к полудню и это разорвало его привычный режим жаворонка. В муках от гудящей головы и понимания, что половину дня безбожно потратил, президент Роквелл сидел в кресле, смотрел в стену и думал. Думалось плохо и лениво. Президент Роквелл пребывал в том ненавистном состоянии апатии, когда хотел лишь того, чтоб его никто не трогал. В дверь постучали. Президент Роквелл медленно повернул голову и глянул на дверь так, будто она сломала ему жизнь. Явно надеясь, что посмевший прервать его тишину, там, за дверью, поймает негативные вибрации его ледяного взгляда, президент Роквелл выждал, нехотя поднялся и направился к двери. — Что опять случилось? — простонал он, упершись лбом в ее прохладную поверхность, когда на пороге лишь мелькнуло мое лицо. Скажите, ну неужели я настолько создаю проблемы, что еще не успеваю открыть рот, как уже у окружающих желание прятаться в овраг? — Внезапно я понял, что ты президент. А почему ты без охраны? — Потому что для меня опасность представляешь только ты. И, да, раз я президент, то не ходи ко мне, пожалуйста. Тем не менее, шагнув в гостиничный номер, я огляделся, не увидел внутри ничего, что могло бы говорить о том, что президента оторвали от важных дел, и повернулся к Роквеллу. — Я налажал с Радой Илич. Да, косяк. Он кивнул. — Я рад, что ты понимаешь всю важность. Ну, давай. — И жестом вежливого швейцара снова открыл мне дверь. — Да подожди. Я знаю, как исправить. Я же имею выход на контрабандистов, могу пустить слух, что организовываю очередное паломничество в эпицентр темной магии, и Рада по-любому поведется… — Пожалуйста, остановись! — прикрикнул Роквелл. — Хватит. Его лицо перекосилось. — Ты сказал, я услышал. Все, на этом твоя миссия окончена. Не лезь. Дальше мы сами, нормальным законным путем. — Ну конечно, вперед, Роквелл. Так вам и расскажет Рада где она научилась таким фокусам и что это такое. Роквелл вдруг замер, придерживая открытую дверь. Задумался. Не знаю, что он там обдумывал, на мгновение показалось, что сейчас он согласится с моей идеей. — Твою мать. — Не знаю, до чего он там додумался, но вдруг закрыл лицо рукой и захлопнул дверь. Я наблюдал за тем, как он вернулся в комнату, сел в кресло и устало ссутулился. — Я вообще не подумал об этом… Вспомнив обо мне, он резко поднял взгляд. Видимо, мне не полагалось здесь быть, что-то слышать и задавать вопросы. Тем не менее вскинул бровь в безмолвном интересе. Не знаю, почему такой раб системы и слуга кодекса, как Джон мне в итоге сказал то, что в МАКУСА должно было касаться только его, директора мракоборцев и немногочисленных приближенных. — Я вчера говорил с Ренатой Рамирез. Мои внутренности словно ледяная рука на кулак намотала. Вспомнил сегодняшнюю Сильвию: насмешливую, усталую и никак не выдавшую, что я ее так подставил. — Она рассказала мне про культ. И, — Роквелл вздохнул, глядя перед собой. — Если тому, что происходит в культе, можно научиться, как научилась Рада Илич, мы в дерьме. Я не знал, что сказать и что рассказала Сильвия, но косвенно понимал, что происходит. — И что делать? — Я не знаю. Сев на подлокотник кресла, я машинально опустил ладонь, но Роквелл пересел на кресло напротив, за секунду да того, как мои пальцы ощутили ткань его брюк, натянутых на колене. — Расскажи, что с тобой, — съехав с подлокотника в освободившееся кресло, произнес я. — Что такого тебе рассказала Рената Рамирез, что ты сидишь здесь, не работаешь над… чем там занимаются президенты, а в гордом одиночестве пьешь… Подняв со столика пустой стакан, я принюхался. — … односолодовый виски. — Я — свободный гражданин свободной страны. — Не в моем присутствии. Пальцы Роквелла сжались на подлокотнике. — Одна из тех мелочей, которую ты больше никогда ни в ком не найдешь — я всегда понимал тебя, — пришлось напомнить. — Несмотря на то, как далеки мы всегда были, я знаю, что стоит за образом лучшего мракоборца МАКУСА, и чего стоит этот образ поддерживать. Чтоб все вокруг видели идола, который все знает, все умеет и все решит. Сделай то, что всегда делал рядом со мной. Расслабься. Он смотрел в сторону, не отрывая взгляда. — Расскажи, что занимает твои мысли. — С чего бы? — Это только моя прерогатива. Интересно услышать, что смеет конкурировать со мной в твоей голове. Роквелл тяжело усмехнулся. — Как же ты уверен в том, что я без тебя не смогу, смешно. — Ну так смейся, Джон. Наши лица встретились. Он откинулся в кресло и потер двумя пальцами напряженную переносицу. — Рената Рамирез рассказала мне о культе. И не мне первому. — Роквелл сдался. — Она рассказала это директору мракоборцев, когда стажировалась. И он не сделал ничего. Я внимательно смотрел, кивая. — Он слушал то, что слушал я. И просто… сказал ей продолжать работать? Или как это было? Услышать про смерти целых поколений женщин и детей, и не сделать ничего, зная, что дело жрицы лежит в архиве. — Роквелл сжал кулаки. — Услышать это и отмахнуться. Да если бы один человек сделал то, что должен был, не более, ничего бы не было. Они нашли бы эту жрицу. Но вот мы потеряли тридцать лет… Он хотел было что-то добавить, но лишь глубоко вздохнул и махнул рукой. — Люди, которые учили меня быть тем, кем я стал в итоге, предатели, трусы и лжецы. Один бросил остальных на смерть. Другой побоялся поднять с кресла зад и что-то сделать. — А разгребать завалы тебе. — Да. Я закинул ногу на ногу и нахмурился. — Откуда в тебе синдром отличника? Вечное соревнование с кем-то, авторитарные родители, пустота внутри или еще что-то? Роквелл глянул на меня снисходительно. — Если бы я захотел пройти психотерапию, то нашел бы специалиста более… — Трезвого? — Я хотел сказать «компетентного и независимого», но суть ты уловил. — Но понял бы тебя хоть кто-то лучше меня? — Ты слишком в себе уверен. — Тем не менее? — Нет, — признался Роквелл. Я ликовал. Но тут же посерьезнел. — Ты не обязан знать ответы на все вопросы. И не обязан был ангелом-хранителем МАКУСА. Ты устал — и это нормально. Не знаешь, что делать и куда бежать — ляг, отдохни. — А что бы сделал знаменитый Гарри Поттер на моем месте? Лег и отдохнул? Я вскинул бровь и переплел пальцы. — А знаешь, что сделал знаменитый Гарри Поттер, когда мне было больно и плохо? — Что? — Ничего. Не сотвори себе кумира. — Зачем ты здесь? — Резкий вопрос разбил умиротворенную негу. Я отодвинулся на край кресла и наклонился вперед. — Я прекрасно понимаю, что весь твой интерес и слова — просто предпосылка, чтоб намекнуть на постель. — Будто бы ты не хочешь со мной спать. — Я хочу с тобой жить. — Извращенец. Роквелл смотрел на меня внимательно. Я уж подумал, что дело в той самой капиллярной сетке под глазами и отодвинулся назад. — И правда, — он согласился с чем-то, что я воспринял на свой счет. — Надо же было так встрять. И улыбнулся. — Я понимаю, какая это глупость. Просто тогда мне показалось, что могло выйти. — А раньше — нет? — Нет. Я не думал, что у меня будет столько времени. — Сколько времени? Не поверю, что карьера президента разгрузила твой график директора мракоборцев. Не знаю, как так получилось, что я, обладая обаянием печной трубы и внешностью резинового сапога (с чертовой капиллярной сеткой!) умудрился заговорить ледяное сердце. Я понимал, что ему нравилось, когда рядом сидели и высокомерно умничали, в то самое время, как его собственное величие и гордость испарялись с каждым моим словом. Мне нравилось ломать стены, но не хотелось. Наверное, это изменилось за два года. Я чувствовал вину. — Блядство, — выругался я и, сунув в рот сигарету, чиркнул зажигалкой. Роквелл наблюдал за мной, прищурившись. — Я не разрешал здесь курить. Сделав настолько глубокую затяжку, что едва не посинел от нехватки воздуха, я выдохнул дым ему в лицо. — Выгони меня. Или предложи что-нибудь, чтоб я согласился потушить сигарету. Двадцатка за пачку — это должно быть прям золотое предложение, знаешь ли, чтоб я согласился так бездумно переводить продукт.***
— Джон, у нас пиздец. Президент Роквелл мысленно орал в ночь. Впрочем, не удивился, глядя в экран на смурное и усталое лицо директора Вонг. Она была одета в форму и явно не спешила заканчивать на сегодня работу. — Я только что из «Уотерфорд-лейк», — сообщила директор Вонг. — Сегодня ночью туда поступил вампир в тяжелом состоянии. Сестры на смене осмотрели травму, перепугались и вызвали целителя Уизли, потому что это его профиль. Президент кивнул, дав понять, что включился в процесс. — Уизли прибыл, осмотрел и сразу отправил мне Патронус. У вампира на теле хороший след от укуса, по виду, Уизли говорит, это не зверь тяпнул. — А кто тогда? Что вообще говорит? — А говорит, что, судя по состоянию кожи вокруг — это один в один след от проклятья, которое мы принесли из Сан-Хосе. А глубоко в ране Уизли нашел зуб. Человеческий. Роквелл вытаращил глаза. — Ты хочешь сказать, что это укус инфернала? — Ничего не хочу сказать, но человеческий зуб, незаживающая на вампире рана и следы, как от проклятья. А самое интересное, что сначала вампир проник в Ильверморни, угадай в чью конкретно комнату. — Да ну нет. — Опять наш «Торпедный катер»! Перепугался, но побежал не будить охрану и орать о помощи, а к целительнице. Целительница осмотрела рану вампира, благо уже неподвижного, и связалась с «Уотерфорд-лейк». Вампира забрали. В Ильверморни паника, Шеппард рвет и мечет. Требует забрать этого чертового мальчика куда-нибудь, потому что он приманивает вампиров. К утру об инциденте узнают родители учеников. Начнется. Президент Роквелл невесело фыркнул и хлопнул ладонью по подлокотнику. — Я только была с проверкой. Все нормально. И вот имеем, что имеем, — буркнула директор Вонг. — С Шеппардом я поговорю. Пусть сначала пояснит что с охраной школы, а потом уже диктует условия кому учиться, а кому нет. Что с вампиром? Кто такой? Директор Вонг была раздражена и отрывисто пожала плечами. — Документов нет. Внешность приметная, сейчас пробиваем, числится ли где-то в розыске. Уизли вырезал поврежденные ткани, успел до того, как о шумихе узнали в исследовательском отделе и примчались мешаться под ногами. Но их спугнул этот вампир, когда пришел в себя. — Он в сознании? Допросили? — Он поймал какую-то паническую атаку, на вопросы не отвечал, попытался сбежать, его пристегнули. Но пока мы разгоняли тут же налетевших репортеров в коридоре, он вырвался. Сломал медбрату шею, отгрыз голову почти…и сиганул в окно. Я отозвала часть людей на поиски. — Директор Вонг прикрыла глаза. — Джон, он залез в тот дом. Я должна отзывать еще часть на охрану купола в Сан-Хосе. Мы не можем бросить все силы на жрицу. Она словно извинялась. Президент Роквелл кивнул, не отделываясь от чувства, что его долг принимают за личную прихоть. — Как он сумел сбежать из этого дома, раз уж проник? — Без понятия, хватает того, что вампир знал про этот дом и что-то наверняка там искал. И еще знаешь что? Следы от проклятия были только возле раны. А вспомни нас, когда мы вернулись с англичанами. Эти следы были везде и быстро разрастались. — То-то исследователи и набежали. — Президент Роквелл задумчиво повернул голову. — Делай, что должна. Я возвращаюсь в МАКУСА. — Принято. Закрыв крышку ноутбука, президент Роквелл цокнул языком и тяжело вздохнул. «Что вообще происходит?» — думал он. — «Что это за ребенок такой?». И, недолго обдумывая дальнейшие действия, встал с кресла и прошагал к двери, за которой теснилась небольшая ванная комната. Постучав в нее костяшкой согнутого пальца, он дождался ответа: — Заходи. Президент зашел. — Поедешь со мной в МАКУСА? Я, едва расслышав его слова за шумом душа, повернул кран, чтоб выключить воду. В вытянутую руку ткнулось протянутое в ответ полотенце. — Так, — прижимая мягкую белую махру к распаренному лицу, протянул я. — Интересно.