Игры в богов

— Где ты его достал? У совиной башни не было освещения. Факелы, висевшие на петлях у закрытой наглухо двери, отсырели после проливных дождей. Луну закрывали тяжелые облака — они казались чернее самой ночи, чернее ночного неба и глади глубокого озера, от которого не по сезону рано пахло ряской. Ступеней под ногами не было видно, очертаний башни тоже, но, несмотря на кромешную ночную тьму, крохотные песочные часы на круглой золотой оси было видно четче, чем звезды на небе. Сиял песок, похожий на невесомую золотую пыль. Через хрупкое стекло песочных часов пробивался свет, делая державшшую часы ладонь яркой и неестественно белой. — Где достал, там больше нет. Часы были очень хрупкими. Едва ли больше фаланги пальца, а ось вокруг тонкая, словно несколько сложенных вместе бумажных листов. Палец, очерчивая плавные контуры песочных часов, чуть их наклонил, что не осталось незамеченным. — Осторожно! Сверху резко опустилась ладонь и пальцы, поддев тонкую цепочку подтянули маховик на себя. — Ничего лишний раз не крути, Бет. Бет задрала голову, чтоб блеснуть раздраженным взглядом. На каменных блоках полулежал, закинув ногу на ногу, гость, которому не были здесь рады. Он чуть склонился вниз, вытянув руку, которой сжал тонкую цепочку маховика времени, на мгновение поколебавшись, можно ли доверять редчайший и такой темпераментный артефакт кому-либо вообще. Посомневавшись с секунду, он опустил маховик времени обратно на раскрытую ладонь Бет. — Не крути, — повторил гость нехотя, улегшись обратно и уперев затылок в каменную стену незастекленного оконного проема. — Уж разберусь. Я, наверное, мракоборец. — Наверное. Бет вновь резко задрала голову и с трудом подавила желание сдернуть гада вниз за длинные, перекинутые через плечо дреды. Гад, как назло, наклонился ниже и его дреды, покачнувшись, задели Бет по щеке. Плотные, тяжелые и колючие — она тут же брезгливо их откинула, как гремучих змей. Маховик снова выскользнул из рук, когда его подхватили за цепочку. — Время назад — крути часы сверху вниз. — Голос наставительно произнес, а пальцы чуть-чуть пошатнули песочные часы. — Вперед — снизу вверх. Смотри, чтоб руки не дрожали. Часы очень легко поворачиваются, не запнись. — А ты уже ими пользовался? — Да. Когда проверял. — И как? — Нормально. Не бойся, в преисподнюю не отбросит. Цепочка плавно опустилась на ладонь Бет. — Где взял-то? — Какая разница. Нашел старый и немного переделал, чтоб отматывал не часы, а годы. Считай, что патент. — А старого, должно быть, кто-то не досчитается в своей коллекции? Да хватит тебе, Матиас. Все знают, что ты его украл, не геройствуй. Матиас закатил глаза. — Арестуй меня, мракоборец. Беги к папе за кандалами и ордером. — Пошел нахуй. — Ты же леди. — Я сказала, пошел нахуй. Бет надела цепочку на шею и осторожно придерживая маховик времени, спрятала его под футболку. Наблюдая за этим, Матиас не сдержал смешок. — Не надо трястись и держать часы рукой всегда. Они не повернутся сами, если их не повернуть. — Я разберусь, — огрызнулась Бет. — Не надо учить меня жизни, оставь это другим. — Хорошо. Бет вспыхнула, так и чувствуя затылком, как Матиас закатил глаза. — Я дипломированный мракоборец с… — Большим самомнением и маленькими возможностями. Не фырчи. Ты сама приходишь сюда, тебе нужны мои советы. Значит, не так-то ты и согласна с тем, что происходит. Бет ждала и боялась этих слов. Кажется, ее понимали безошибочно и позволяли думать, что она права. — Спасибо, Матиас, — протянул Матиас устало. — Спасибо за то, что ты заморочился с маховиком. Может хоть кто-то это скажет? — Нет. Тебя все ненавидят. — Я же не виноват, что каждый хочет стать моим врагом. — Да кому ты нужен. — Ну да. Бет, цепляясь за сколы старого камня, поднялась на ноги. Не оборачиваясь и не прощаясь, она зашагала прочь, подсвечивая ступени светом из кончика волшебной палочки. Матиас, вернувшись в башню, согнал сову с большого кресла. Кресло напоминало нелепый трон в нелепом месте — в тесной совиной башне оно стояло в самом центре круглого помещения. Закрыв ставни, Матиас опустился в кресло и задрал голову, наблюдая за тем, как на него, мигая глазами, смотрят с жердочек совы. Сон всегда был чутким. Распахнув глаза в кромешной темноте лишь услышав снаружи звук, отличный от завывания ветра и шелеста леса, Матиас вскочил на ноги и принюхался. Пахло в совиной башне не мерзко — сеном, затхлостью и немного пометом, не хуже, чем на рынке Сонора. Но сквозь запахи пробивался еще один, словно проникающий в башню сквозь тончайшие щели закрытых ставней. Распахнув ставни и резко высунувшись, Матиас крепко ухватил перепугавшегося школьника за руку и поднял над ступеньками. Друзья школьника-второкурсника разбежались в ужасе, пробудив древнее зло и боясь расправы, а тот, который пытался открыть ставни и глянуть одним глазком, что там в совятне прячут, задрожал и засучил ногами. Матиас медленно поднял руку выше, удерживая школьника так, чтоб их взгляды встретились на одном уровне. Взгляды встретились, с полминуты школьник боялся вдохнуть, прежде чем едва не поседел, когда вампир широченно раскрыл рот, полный длинных острых зубов. Ночную тишину разорвал рык. Когда рука разжалась, школьник рухнул вниз и, пятясь, с трудом поднялся на дрожащие ноги. Ученики бросились на утек, спотыкаясь о камни. Матиас, уперев руки в каменный подоконник, решил благодушно дать ученикам Хогвартса фору. Наблюдая за тем, как они бегут, петляя и оборачиваясь то и дело, он дождался, когда они приблизятся к деревянному мосту, откуда и до замка совсем близко. Лишь тогда Матиас выскочил в окно и, дабы преподать хороший урок глупым детям, бросился следом, пронесся к мосту и, цепляясь за деревянные балки, снова лязгнул зубами, заставив школьников улепетывать так быстро, как в жизни они не бегали. Когда же нарушители скрылись в замке, где, вероятно, получили строгий нагоняй, Матиас вскарабкался на ограждение моста, пригнув голову, чтоб не задеть ею крышу, и тут же едва не рухнул от неожиданности вниз, когда в кромешной темноте поймал взгляд двух сияющих белесых глаз. — Блядь, Рената! Она всегда появлялась из ниоткуда и так же резко исчезала в никуда, оставляя рядом лишь похожий на парящий пепел след. У нее совершенно не было запаха — она не пахла ни человеком, ни мертвецом. Она пугала школьников не меньше Матиаса, но в ее обитель почему-то еще никто в Хогвартсе лезть не рисковал. Рената стояла у ограждения с таким видом, словно ожидала на этом самом месте вечность. Глядя на то, как Матиас спрыгнул на скрипнувший мост с ограды, она спросила: — Что это было? — Тупые дети, — буркнул Матиас. — Лезут и лезут. Я не собирался их кусать. — Знаю. Но выглядело это именно так. Головой думай, прежде чем пугать кого-то. — Ну уж прости. Рената повернула голову, заставив Матиаса отвести недовольный взгляд. — А ты почему не спишь? — Да вот не спится, — ответила Рената. — Думала проведать тебя. — Зачем? — Потому что не каждый хочет стать твоим врагом. Ты хороший ребенок. — Я не ребенок. — Не для меня. — Рената улыбнулась и потрепала Матиаса по щеке. — Немного вырос, но все еще ребенок. Глядя на нее, доходившую ему до плеча, Матиас мученически вздохнул. — Думала заглянуть к тебе в башню. Вдруг у тебя есть какие-нибудь тревожные нехорошие мысли или желание сгоряча сделать что-нибудь, что не следует. — Рената вытянула руку и убрала дреды с его лица. — Но это все моя бессонница. Я верю, что у тебя нет ничего злого на уме. Ты бы не подставил меня так, сделав что-то в замке. Ведь мне дорогого стоило уверить людей тебе доверять. Матиас, чувствуя, как колется внутри совесть, сжал губы. Рената, как издеваясь, улыбнулась. — А помнишь, как мы пообещали не говорить ничего Диего, когда я внесла за тебя залог… — Да хватит уже! Рената вдруг посерьезнела и, сжав Матиаса за подбородок, повернула его голову к себе. — То, что ты удумал — не смей. Отвернувшись через силу, Матиас цокнул языком. — Не лезь мне в голову. И в мою жизнь. Ты мне не мать, ты мне, знаешь кто? И задумался. — Бабка. Старая безумная бабка. — И, скосив взгляд, буркнул. — Прости. На лице Ренаты ни мускула не дрогнуло. — Тебе не доверяют, и не без оснований. Маховик времени и хорошее поведение — залог того, что ты здесь. И выкрасть этот маховик и сорвать девчонкам миссию, я считаю, не лучшая идея, чтоб не стать главным международным ублюдком. — Я прекрасно понимаю, что это за «миссия». — Тем более. — Это не миссия не девчонок, а твоя и Малфоя. Вы оба понимаете, чем закончится стычка, и хотите, чтоб девчонки были далеко. Выйдет у них с запонкой или нет, вам по сути плевать. — Черные глаза Матиаса глянули на Ренату без страха. — А все эти люди, все дети в школе, идут за вами двумя. А международный ублюдок — я. — Мы втроем. — Вы вдвоем, — прорычал Матиас. — Блядь, да что у вас в голове? Ты хочешь отослать Селесту, туда, где ее не найдут, да, но девки всерьез думают, что смогут найти запонку! Бет, которая мракоборец только по диплому и разговаривает по три слова в день. И Селеста, ладно, на Селесту я ставлю, нас одни люди воспитали. Но что они найдут? Они не были в Коста-Рике ни разу, не видели тот дом, не сумеют защититься и украсть. На какой успех вы рассчитываете? — Давно не слышала, чтоб ты говорил так много. — Ты издеваешься? — Нет. И, отвечая на твое следующее заявление… — ПЕРЕСТАНЬ ЭТО ДЕЛАТЬ! — … нет, я не продвину мысль о том, чтоб отправить тебя одного. Никто меня не поймет. И я не стану тебя защищать снова, — строго и монотонно проговорила Рената. — Я не стану тебя покрывать. — Да пожалуйста. — Но не скажу никому о том, что у тебя в голове. Матиас обернулся. Рената вдруг подмигнула. — Присмотри за Селестой. — Блядь, я нянька тебе что ли… И, под тяжелым немигающим взглядом, снова сдался. — Хорошо. Рената не отвела взгляд и не моргнула. — Хорошо, хорошо. И, не дожидаясь очередной попытки взывания себя к морали, пронесся прочь, обратно в совиную башню. Кофемашина была старой. Даже по меркам этого времени она была безнадежно устаревшей, не раз чиненой, кое-где подтекающей и имеющей стертые надписи на кнопках. Кофе из нее пах чем-то железным, был невкусным, а иногда в стаканы попадали то ли кусочки ржавчины, то ли многолетний налет. Бет все чаще ловила себя на том, что такая работа ее устраивает. Безмолвно тыкать пальцем в немногочисленные кнопки и слушать шипение кофемашины, конечно, не предел мечтаний, но хотя бы не приходилось щебетать, быстро передвигаясь меж столиков, как это делала Селеста. «Дожили», — каждый день думала Бет, надевая фартушек. — «Леди пришла спасать мир, но не может, потому что она работает в забегаловке». Что самое интересное, Селесту в этой жизни устраивало все. Лишний раз подтверждая мысли о том, что она — прирожденная официантка дешевого пляжного кабака, где жарили в старом масле пирожки и креветки, Селеста ловко лавировала меж столиков, была прекрасна, улыбчива и совершенно счастлива. Счастливой быть невозможно! Провальная ситуация, идиотская работа, немыслимая жара и запах — Бет не знала, на каких курсах людей учили это выносить. В полдень народу было мало — в такую удушливую жару мало кто рисковал гулять по пляжу. Да еще и заглядывать в забегаловку, где единственным источником прохлады был старый вентилятор. Вентилятор крутился, лопасти гоняли горячий воздух, из кухни полыхало жаром горячих закусок, шипела кофемашина — привыкшую к холодам Бет раздражало все. Раздражала и газета. Раздобыть в Коста-Рике номер «Нью-Йоркского Призрака» было сложно — пришлось оформить подписку. Всякий раз гадая, как сломается от этого время, Бет читала газету, пряча ее за прилавком. Всякий раз гадала, но именно в этот раз поняла, что время безнадежно сломано. И уже не только Селестой и ее выходкой в доме с инферналами. — Да вы издеваетесь, — прошептала Бет. — Всей своей семьей издеваетесь. И яросто сложила газету, на первой полосе которой пестрил и кричал заголовок «КТО ПРИМАНИВАЕТ ВАМПИРОВ В ИЛЬВЕРМОРНИ?». Газета тут же отправилась в мусорку, но, тут же спохватившись, Бет достала ее обратно, боясь, что маглам на глаза попадется чудная пресса с прыгающими чернильными буквами и живыми иллюстрациями. — Плохой день? — послышался голос. Бет повернулась, раздраженно напрягая плечи. Пляжный супергерой, похожий то ли на спасателя, то ли на местного дискотечного завсегдатая, улыбнулся. — Чего надо? — хмуро спросила Бет. — Латте, — опустив локоть на прилавок, сказал супергерой. — И твою инсту. Бет подняла взгляд, тоже опустила локоть на прилавок и поманила гостя заведения пальцем. Прекрасная и довольная жизнью Селеста, сжимая в руке бумажный пакет, полный апельсинов, прижалась к двери, пропуская на выход изрыгающего ругательства посетителя, державшегося за опухший нос. — Vuelva a venir… — растерянно, а главное «вовремя», крикнула ему вслед Селеста, помахав рукой, сжимающей апельсин. И, вздохнув, направилась к кофе-бару. — Эл, надо поговорить. — Молчи. Сев на высокий стул, Селеста разгладила на бедрах цветастое платьице. — Мы в гостях у этого мира. Нужно привыкать. — Будешь читать мне нотации, и тебя о прилавок приложу. Селеста с хлопком опустила руку на прилавок. Идиотская гирлянда, мигающая лампочками, потухла, а вентилятор позади стал крутиться медленнее. Дохлые мухи, прилипшие к серпантину липучки под потолком, зажужжали и принялись пытаться вырваться из ловушки. — Все-все-все, — сжав ладонь, вокруг который заклубился черный пепел, поспешила успокоить Бет. — Прости. Селеста сжала ладонь в кулак, заставив в один миг исчезнуть и пепел, и проблемы с электрикой, и жизнь в мухах на липучей ленте. — Ты представляешь, что я могу сделать, если разозлюсь? — спросила Селеста. — Да. — Нет. Даже мама не представляет. Поэтому, Эл, не умеешь держать себя в руках и быть милой, просто спроси меня как. Держи апельсинку. Эл апельсинку не взяла, а вместо этого протянула газету, побывавшую только что в мусорке. — Читай. Селеста, надкусив кожуру на апельсине, наивно нахмурилась и придвинула к себе газету. Пять минут не издавая ни звука, что для нее было рекордом, Селеста внимательно читала, грызя апельсин и оставляя на кожуре следы вишневого блеска для губ. Наконец, дочитав статью на первой полосе и разгадав слово «чемерица» в кроссворде под статьей, она подняла взгляд. — И ты уверена, что это Матиас? Эл придвинула газету обратно к себе. — … с явным доказанным намерением устроить резню в общежитии ни о чем не подозревающих учеников, — прочитала она фразу из середины статьи. — А кто еще? Думаешь, почему его отселили в совиную башню? Потому что он нападал на детей. — Он ни на кого не нападал, иначе бы его просто выгнали из замка. — Ты его защищаешь! — Он нормальный ребенок. Эл моргнула, сомкнув длинные белесые ресницы. — Ребенок? Он старше тебя. — Но я же тетя, — искренне не поняла недоумения Селеста. — Мы что-то с этим сделаем? — Нет. Пусть выкручивается сам. Селеста не спорила. Придвинувшись ближе, она шепнула, словно их могли подслушать: — Если он здесь, у него маховик. Мы сможем вернуться домой. Это же хорошо. — Если он здесь, у него уже не только маховик, — сухо сказала Эл. — Понимаешь теперь, почему мы до сих пор не нашли запонку? Селеста приоткрыла рот и мотнула головой, подумав. — Нет. — То, о чем кричал Альбус! Разуй глаза. Он ее ученик. Ты думаешь, он уничтожит запонку? Или принесет Ренате? Или хоть кому-то? — вскинулась Эл. — Мы потеряли время, маховик и запонку. Уже точно, что запонку потеряли. Эл с остервенением осмотрела липкий прилавок, старую кофемашину, красивое лицо Селесты и все, что окружало ее в последнее никому не нужное время. — Значит, — беспечно очищая апельсин от кожуры, пожала плечами Селеста. — Надо просто забрать у него маховик и запонку. — Какая ты молодец в своих умозаключениях. Все у тебя просто. Селеста вновь пожала плечами. — Ты хоть понимаешь, что все было напрасно? — Да. — И? — А ты хоть понимаешь, что если я буду психовать по каждому поводу так же, как ты, Коста-Рику снесет шторм? Эл снова осеклась, не впервые уже заметив контраст. Селеста редко была серьезной, и вообще не вязалась с серьезностью. Беспечность и глупость были в ней во всем: от коротеньких летних нарядов с воланами и до влюбленного ночного разглядывания газетной вырезки с колдографией Джеймса Поттера. Селеста не понимала миссии, не хотела быть серьезной и много думать. Она с удовольствием плелась позади. Эл все чаще казалось, что она лидер лишь потому, что глупая беспечная Селеста дала на то покорное согласие. Так, чисто посмотреть, к чему это все приведет. «Если ты хочешь быть лидером, не жди признания. Но готовься к тому, что всегда будешь отвечать одна и за всех», — говорил отец. — «Дневник Фламеля достал Альбус, а эликсир варил Луи. Но виноватым навеки остался я». Эл не хотела быть лидером. Она хотела домой. — Будь я тем, кого ищут, с философским камнем и маховиком времени в кармане, куда бы я отправилась? — В другое время, где точно не найдут? Губы Эл задрожали. Селеста отвела взгляд. — Черт, это слишком логично. Но… Эл скользнула осторожным взглядом через плечо Селесты. В забегаловку вошли типичнейшие посетители — усталые взмыленные пляжники, легкая одежда которых липла к мокрым телам и купальникам. Нагруженные зонтиками и плетеными пляжными сумками, они изнывали от жары и, судя по тому, как задрали головы к меню на стенде, готовы были платить немыслимо дорого за холодные напитки. — Почему он залез именно в школу? — Эл сжала руку дернувшейся к гостям Селесты и зашептала тише. — Он мог найти кровь где угодно, но выбрал самый сложный путь, точно зная, что его обнаружат. Он точно знает, что нельзя нарушать законы времени — он переделал маховик. Почему же так рискнул и подставился? Пляжники настойчиво требовали холодную содовую. — Кому в чужом времени может доверять тот, кто не доверяет никому? — Эл их не слышала — голоса слились в какофонию вместе с шумом вентилятора и музыкой из колонок. Озарение наступило так резко, что вмиг перед глазами потемнело. Тонкие бледные губы Эл дрогнули в улыбке. — Ну конечно. Ты поняла, да? Да? Селеста смотрела на нее, хлопая глазами. — Нет, — призналась она шепотом. — Но ты гений, Эл. Эл снисходительно вздохнула. — Ну да, кто-то из нас должен быть. Забрав из холодильника пару банок ледяной газировки, Селеста одарила напарницу восторженным взглядом. — Объяснишь потом? — Видимо, придется, — снисходительно протянула Эл. И, глядя вслед Селесте, которая плавной походкой направилась к посетителям, прошептала: — Ну какая же дура. Селеста, услышав и усмехнувшись, закатила глаза.

***

Преподобный Рамос был условно набожным человеком, который считал серьгу в ухе у парня грехом, а убийство с особой жестокостью — по ситуации. Он был человеком простым и свойским, не стеснялся крепкого словца и больше создавал проблем прихожанам, нежели решал, однако единственное, в чем его нельзя было упрекнуть — в строгости к внуку и бдительности. Проводя утро перед проповедью не в подготовке текста, а в изучении сайтов, подобранных поисковой системой по запросу «признаки наркомании у подростков», преподобный что-то выписывал в блокнот. Читал, сверял, думал, снова выписывал в попытках понять, почему, стоит ему заглянуть в комнату внука, то застает того в одной позе на кровати, глядящего в стену и сжимающего в руках аптечку.  — Просто думаю, — отвечал Матиас всякий раз, моргая. Заключив в итоге, что все статьи на сайтах про детей-наркоманов написаны чисто с его внука, преподобный Рамос закрыл крышку ноутбука и, подкарвшись так тихо, как только мог, резко заглянул в комнату Матиаса с контрольной проверкой. — Что? — Матиас повернул голову, оторвавшись от разглядывания стены. «Это амфетамин!», — сразу же подумал преподобный. — Чем занят? — Читаю. — Матиас продемонстрировал раскрытую и перевернутую вверх ногами книгу. И прищурился. — А что? — Ничего. И, прикрыв дверь, преподобный зажмурился и заглянул в комнату. — Если хочешь мне что-то рассказать, что угодно, сделай это. Деду можно говорить все, он ругать не будет. Матиас заморгал. — Дед, ты че? «Он что-то слышал», — подумал Матиас, стараясь не выдавать страх. «Он наркоман», — лишний раз убедился преподобный Рамос. Дверь закрылась. Матиас сидел неподвижно, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Наконец, когда хлопнула и входная дверь, он спрыгнул на пол и заглянул под кровать. — Ты живой там? Из-под кровати сначала высунулась рука, затем вторая, а затем попытался вылезти хрипящий и ругающийся гость. Схватив его за руку и потянув, при этом свободной рукой приподняв кровать так, будто она весила не тяжелее позабытой книжки, Матиас чуть пошатнулся. Гостя ему было уже жаль — тот не напоминал более хищную кошку, а скорее кота, которого из жалости было бы гуманнее усыпить. Задев затылком каркас кровати, он пополз вперед, путаясь в собственных дредах. За ним самим тянулось по полу шлейфом смазанное кровавое пятно. С кряхтением упав обратно на кровать, гость поднял мученический взгляд. — Блядь, девять раз… я уже и забыл, почему сбежал из дома в свое время. Кожа его была горячей, влажной, а рядом с большой воспаленной раной — натянутой алеющей. — Да дай ты ее сюда, — буркнул гость, забрав у Матиаса аптечку. — Сам найду эти антибиотики. — Я думал, тебя подлатали в больнице. — А я не думал, что придется прыгать с моста потом. Что ты замер? Давай, бери иглу, плоскогубцы, флягу Ала и зубную нить. Матиас нервно сглотнул. — Зачем? — на всякий случай спросил он. Гость глянул на него терпеливо и с болью. — Догадайся с трех раз. Будешь шить. — Я? — Нет, я извернусь и сам зашью! — Как для того, кто пришел меня ночью прирезать, ты слишком много прав качаешь. — Если бы мне было куда идти, поверь, я бы пошел, — огрызнулся гость. Матиас повиновался. Отыскать иголку было сложно — никогда прежде он этим не занимался. Перерыв шкафчики в поисках чего-нибудь, где дед хранил швейные принадлежности, он наткнулся на множество интересных вещей, которые видел впервые. Тут же захотелось поперебирать все это великолепие, покрутить в руках, посмотреть, что там дед хранил в коробочках и шкатулках. Ситуация не располагала, поэтому Матиас, судорожно все открывая, углядел лишь ворох каких-то украшений, платков и изящный флакон, наполовину наполненный духами, короче говоря, все, что угодно, кроме такой нужной иголки. Иголка отыскалась там, где нормальный человек в жизни искать не будет — Диего зачем-то затыкал их за обои над дверью. — Ты че иголку у кузнеца ходил заказывать? — привстав, прикрикнул гость, шипя от боли и поливая рану чем-то из фляги. — Дай сюда. Выхватив ее у Матиаса, он сцапал следом и принесенные плоскогубцы, а затем, впившись внимательным осторожным взглядом, принялся сгибать иголку в полукруг. Оторвав от катушки кусок зубной нити, вдел ее в игольное ушко, пару раз ругнувшись на неудачу и свои дрожащие руки. Следом же щелкнул пальцами, разжигая огонек над указательным, сунул в этот огонек иголку и хорошо прогрел, пока та не раскалилась докрасна. — Теперь держи. Матиас дрожал не меньше. Подчинившись, он неловко взял скругленную иголку и умоляюще глянул на гостя. — И как шить? — Как одежду. Смелее. Я ее уже зашивал раз десять. Хуже не будет, там просто разошелся шов. Сев на пол, Матиас приблизился к ране. Глубокая, воспаленная, сочившаяся кровью и гнилостным соком, она явно не раз была уже штопана до этого — на обугленных краях оставались куски ниток. Кожа у краев была натянутой и казалась настолько надутой от воспаления, что страшно было проткнуть иглой — казалось, сейчас польется гной. Гость откинулся на подушку и мученически уставился в потолок. Рельефные мышцы сокращались от тяжелого частого дыхания, а рука вдруг крепко перехватила руку Матиаса, стоило ему лишь поднести иголку к коже. — Дай сюда. А то боюсь, что всеку тебе. Матиас был благодарен, потому что был близок к истерике. Протянув иголку, он хотел было уйти, но гость, сев и склонившись над раной, бросил: — Сядь и смотри, что делаю. Лучше учись сейчас, чем потом. А то когда будешь гуглить, как зашить рану, слетит операционная система на ноуте. Иголка втыкалась, зубная нить затягивалась, гость морщился, но не ругался больше. Матиас делал вид, что смотрел, на деле же — глядел в сторону, чтоб не видеть, как впиваются нити в рваные края кожи. — Почему нельзя было обратиться в больницу? — В больницу? — отозвался гость, оттянув нить, затягивая ее туже. — Забудь. У тебя другое тело, другие возможности. Придется дольше объяснять, что у тебя с языком, зубами и… ну короче, нельзя им верить. Зашипев снова, он прижал к ране тряпку, смоченную содержимым фляги. Матиас отвернулся. — Почему она не заживает? Ей же месяц, ты сказал. — Ага. — На мне быстро все заживает. — Не знаю я, почему не заживает, — огрызнулся гость. — Не хочет. Не отвлекай тупыми вопросами. Процесс в тишине продвигался быстрее. Гость даже приободрился, желая побыстрее закончить. Приободрился настолько, что усмехнулся и толкнул Матиаса в плечо. — Нормально все. Жить будем. Уносите, сестра. И протянул Матиасу гнутую иголку с остатками влажной окровавленной зубной нити. Сидя с ногами на подоконнике в гостиной, Матиас быстро выдыхал белый дым и глядел на то, как от ветра гнется шиповник. Это успокаивало не сильнее монотонного тиканья часов. Гость подкрался тихо, и выхватив изо рта Матаиса самокрутку, облокотился на подоконник и сделал затяжку. — Ну чего ты. Ты же крепкий, — протянул он. И, опустив руку на голову Матиаса, повернул ее в свою сторону. Матиас дернулся и отпрянул. Гость, прикусив самокрутку, вздохнул: — Что опять? Матиас мотнул головой. — Я не пугаю тебя. Это ты меня боишься. А не должен, — буркнул гость. — Я не хочу так жить. Не хочу становиться тобой. — Ты и не обязан. Это твой мир и твоя жизнь. Я — расходник, и я здесь, терплю тебя, рану и все это, чтоб у тебя было все по-другому. Если ты сомневаешься… что ж, значит, все идет как надо. И протянул Матиасу тлеющую самокрутку. — Зачем ты здесь? — Этот вопрос Матиас задавал все чаще. — Скажи правду, наконец. Гость замялся. Повертел свисающий с шеи маховик времени и задумался, подбирая слова. — Мне нет пути домой. И лучшее, что я могу сделать, приглядывать за тобой. — Да не нужно мне это! — Это тебе так кажется. Думаешь, я ту запонку в магазине купил? Взгляды черных глаз пересеклись. — Погоди… — Все нормально. — То есть, из-за того, что ты спиздил не только маховик, но и эту запонку, у меня могут быть проблемы?! — взревел Матиас. И едва подавил желание сжать кожу гостя с раной на боку в охапку. Гость отодвинулся. — Я этого не говорил. — В глаза смотри. — Ничего с тобой не случится. Я присматриваю. Вдобавок… президент Роквелл жив. — И? — И, поверь, это плюс триста к успеху. Просто поверь мне. Матиас хмыкнул. — Никому нельзя верить. Ведь да? Гость задумался. — Ну так-то да. Не бойся, я отосплюсь и уйду. Видеть ты меня не будешь, но приглядывать останусь. Так что, если у тебя остались вопросы… Гость скосил взгляд и толкнул Матиаса локтем. — … валяй. Время спойлеров. Матиас протянул ему самокрутку, не глядя. Рот приоткрылся в немом вопросе, но тут же губы накрепко сомкнулись. — Мне нельзя знать. — Да забей ты наконец, — протянул гость, затянувшись. — Мир в руинах, а ты боишься разжигать костер. Спрыгнув с подоконника, Матиас обернулся и фыркнул. — Что? — Я вдруг подумал. Ты похож на Ала. Гость опешил и закашлял. Тут же скрючившись и прижав руку к ране на боку, он откинул с лица дреды и протянул Матиасу окурок. — Внезапно. — Правда, — заверил Матиас. — Такой же… не знаю, как сказать. И подумал, о чем бы спросить, будь у него право на один вопрос. Матиас не знал гостя и не хотел узнавать. Не знал, что ожесточило черты лица, которое, по утверждению гостя, было немногим старше его собственного. Не знал историю маховика времени и запонки, что покоилась за плинтусом в его собственной спальне. Вопросов было куда больше, чем ответов, которые можно было услышать, но все они вмиг потерялись, когда появилась возможность поинтересоваться. — Почему ты сбежал из дома? — Матиас спросил, позабыв вдруг про то, что действительно стоило ответов. Гость тоже удивился и нахмурил брови. — Да не прям сбежал… скорее просто ушел. — Во сколько? — А я помню? Мне было меньше двадцати. Матиас вытаращил глаза. — Спокойно, — буркнул гость. — Я же тебя не призываю уходить. — Но ты ушел. — Так случилось. — Почему? — Почему-почему… Гость вздохнул, разглядывая свои перепачканные затертой кровью ладони. Он явно подбирал слова, поглядывал в лицо Матиаса, хмурясь. — Тебе сколько сейчас? Десять? — Вообще-то скоро шестнадцать. — М-да, — протянул гость. — Тогда ты уже понимаешь. Тебе здесь не место, нигде не место. Не надо глаза пучить, сам думал об этом. Матиас отмахнулся. — Ты другой, и это не скрыть. Тебя боятся, сам знаешь, и иногда лучше быть от всех подальше. Вот тебе и ответ. Внезапно гость дернулся и резко обернулся, позабыв о боли. Тонкий острый нос дрогнул, принюхиваясь. — Что? — спохватился Матиас. Гость завертел головой и чуть было не сказал, но вдруг уперся. — Сам пойми. Дыши и слушай. — Я чувстую только запах блядской жаренной рыбы от соседки. — А что кроме? Дыши и слушай. Матиас глубоко вдохнул — запах рыбы ему не нравился. Рыбой и горелым маслом пахло сильно, ничего другого и не вдохнуть. Навострив уши и слыша, как мигают собственные глаза, чуть слипаясь, Матиас вдохнул поглубже. Едва-едва ощущая сквозь вонь соседского обеда запах раскаленного асфальта, влажной земли и шиповника, Матиас принюхался сильнее, позволяя запахам увести себя дальше. В нос ударил тонкий запах кондиционера для одежды, пахнущего, как свежее постельное белье, и запахи увели бы еще дальше, если бы с улицы не прозвучали друг за другом хлопки. Громкие и резкие, как издевательские громовые аплодисмены. Увидев в окне длинные тени трансгрессировавших на порог, Матиас вздрогнул. — Уходи, — шепнул он. — Я не могу. В дверь постучали. — Ты не можешь трансгрессировать? — Чтоб меня не откинуло к берегам Кубы — нет, — прошипел гость. Оттянув от раны скомканное мокрое полотенце, он, скривившись, осмотрел ее и застонал. — Как всегда. — В комнату, — решительно прошептал Матиас под аккомпанемент стука в дверь. И толкнул посиневшего от боли гостя. Наконец, пронесшись ко входной двери, Матиас дернул ее рывком на себя. — О. — И сделал вид, что удивился. — Здравствуй, Матиас. Мракоборцы в форменных пиджаках стояли настолько близко, словно собирались выпрыгнуть навстречу. — Вы за Алом? Он у наших соседей украл кусок шифера с крыши, я знал, что за ним придут… — Нет. — Ясно. — Матиас замигал глазами, заранее продумывая побег.

***

Скорпиус Малфой не был конфликтным человеком, если не считать обоюдную ненависть ко всем своим многочисленным мачехам, попытки государственных переворотов и не прошедшие временем отношения с друзьями. — Хорошо, — пока еще терпеливо процедил Скорпиус. — Я не буду ходить на работу, я буду сидеть с тобой. Мы будем нищими, но дружными. — Вот опять. — Что «опять»? Скорпиус был настолько в замешательстве от того, что происходило под его крышей, что опустился до выслушивания советов. Советов всех, кто мог объяснить, как себя корректно вести и сохранить брак, если жену вдруг переклинило настолько, что она даже моргала с угрозами. «Это самый сложный период, надо просто перетерпеть», — говорили знатоки на форумах. Терпение уже не работало — Доминик, такое чувство, сознательно требовала конфликта, чтоб в конце обидеться. Поэтому советчиков пришлось менять на тех, кто не по наслышке знает, что такое делить дом с ожидающей ребенка женщиной. «Просто давай ей деньги и не пересекайтесь до тех пор, пока сыну исполнится год», — советовал отец. «Утром говоришь, что она не поправилась, и идешь на весь день бухать с тестем. Все, это залог крепкой семьи, мы так и жили», — Альбус тоже делился опытом, но не понял значения фразы «Ал, только быстро», и разглагольствовал три часа. «Нам вообще было не до того, у нас экзамены были на носу», — Луи проблемой не проникся совершенно. Когда тем утром в дверь громко постучали, Скорпиус уверовал в то, что к нему снизошел ангел, чтоб уберечь семью от развода. Поэтому, помчавшись открывать любому, кто бы там ни стоял на пороге, Скорпиус дернул дверь и гостю, надо сказать, удивился. Нет, ангелом он не оказался, называли его обычно иначе. — Господин президент, — протянул Скорпиус удивленно. — Доброе утро. Президент Роквелл не был компанейским соседом. Разобщавшись с жителями этого старого престижного дома в историческом районе Бостона, Малфой лишь подтвердил правильность составленного ранее портрета. Роквелл был вежлив, но на этом все: ни с кем не поддерживал связь, никому не оставлял ключи от своего жилища, не рассказывал о себе ничего, лишь бдительная обеспеченная домохозяйка, знавшая все и про всех, уверяла, что этот человек работает на ЦРУ. Роквелл не был рад такому соседству, как Малфои за стенкой. Отчего видеть его на пороге было как минимум странно. — Нужна помощь, — сказал Роквелл без приветствий. Скорпиус удивился еще больше, но, не став уточнять, послушно вышел на улицу следом. Шли недолго — Роквелл тут же свернул к соседней лестнице и, поднявшись на крыльцо, толкнул дверь. — Я не знаю, может уже надо целителям его передать, моя реанимация — все. — Да обрушится на МАКУСА шторм, ибо непоколебимый Роквелл был в панике. Скорпиус наслаждался замешательством на лице президента. Непоколебимый Роквелл в своей жизни повидал все, кроме, видимо, алкогольной комы, в которой Альбус Северус Поттер блаженно пребывал каждый второй четверг месяца. — Ему дважды сын звонил, — бросил Роквелл. — Что делать? — Не отсвечивайте, господин президент, уберите эту вашу аптечку. — Скорпиус с готовностью присел рядом с бездыханным телом. — Сейчас все будет. — У него пульса нет. — Ну так зовите целителей и объясняйте, что этого к вам в койку ветром надуло. Спокойно, говорю, у нас это норма. Альбуса не так надо реанимировать. Малфой хитренько растер ладони и наклонился к другу. — Поттер, — прошептал он. — Вставай, там ничейный щебень за гаражами. Президент Роквелл выпал в осадок от подобной реанимации. Ведь тело вдруг начало подавать признаки жизни. Я плыл в темноте и меня, кажется не было. Нас в темноте было двое: я и мое стремление познать просветление, но вдруг откуда-то прозвучало про бесплатный щебень, и Колесо Сансары закрутилось, как волчок, не давая вырваться наверх из порочного круга страданий, именуемых жизнью. Я начал думать, где взять тачку, чтоб везти этот щебень, раньше, чем открыл глаза, а когда справился и с этим, огляделся и ахнул: — Джон! Ты приехал… Джон закрыл лицо рукой и тяжело вздохнул. А я бодрствовал очень недолго. Голова была тяжелой и гудела, как улей, поэтому оторвать ее от подушки было крайне невозможно. Я попытался, но рухнул обратно и вскоре провалился в сон. Скорпиус, прикрывая ладонью усмешку, принял кружку с горячим кофе. — Где он умудрился так нажраться? — Вы меня спрашиваете? — поразился Роквелл, сев на высокий табурет. — Черт, ну ты же не отдыхать сюда приехал, минимум два дела неотложных, нет, он где-то напился и ближайшее время будет подыхать. Напряжение ощущалось. Роквелл был усталым и раздраженным. — Ну и вляпались же вы, Роквелл, — протянул Малфой. Президент Роквелл вдруг задумался и осознал всю глупость ситуации, о которой никто не должен был знать. Звонко опустив кружку на кухонную тумбу, он цокнул языком и закрыл лицо руками. — Как же я ото всех вас устал. — Да ладно вам, — отозвался Скорпиус, даже без издевки. — Дело такое… Я распространятся о том, кто у вас ночует и в каком состоянии не собираюсь. Роквелл не поверил ни на крупицу, уже заранее готовясь к тому, что к вечеру во всех газетах будет соответствующая статья. — Вы же знали, что у него проблемы с алкоголем? — Не знал, что настолько. — То, чем в МАКУСА травят тараканов, у нашего Альбуса — аперитив. — А вам это кажется веселым? Скорпиус вскинул брови. Президент Роквелл повернулся к нему. — Не кажется, — холодно ответил Скорпиус. — Мы, знаете ли, близкие друзья. Я помню Ала еще трезвым и нудящим, что я живу не так, как надо. Времена меняются. — Понятно. Роквелл посомневался снова, покручивая кружку на столе. — Знаете, я давно хотел задать вопрос, но знал, кому конкретно, — признался он. — Думал как-нибудь задать его Поттеру-старшему, но не думаю, что это корректно. Вам… наверное вам, раз бы близкие друзья. — Пожалуйста. — Почему так? Скорпиус отпил горький кофе и нахмурился. — Вы же все это видите. — Роквелл сделал отрывистый жест в сторону лестницы на второй этаж. — Это ведь не за один день такая зависимость. Вы видите, Поттеры наверняка тоже, но почему же за столько времени никто не попытался ему как-то… помочь. Я знал, что он пьет, я сам пью. Но есть же разница, есть же норма организма, культура этого. Но с ним вообще другое: два дня нормальный, на третий — тело. Неужели никто проблему не видит? Скорпиус кивнул. — Можно вопрос нескромный? Вот вы сколько вместе? — Мы не вместе. — Я о другом. Сколько вы знакомы? Давно, думаю. Но видитесь редко, очень редко. Вы ничего не видите и многое не знаете. Сегодня вы впервые увидели Ала, скажем, неприпудренного ко встрече. Но, скажу вам так, не только вам он дорог. Все еще. Скосив взгляд, Скорпиус вздохнул. — И мы плясали вокруг него с бубнами. Просто ему это не нужно, понимаете? Он оклемается, вы устроите воспитательный момент, и, сотку даю, на вас такое дерьмо из его рта польется. Ал понимает зависимость, и любая попытка это исправить натыкается на его агрессию. Нельзя помогать тому, кого все в этой жизни устраивает. Мы это поняли не сразу. И в какой-то момент случились весы, на одной чаше которых семья, карьера, жизнь, внуки, как у Поттеров, а на другой — Ал, который ничего не хочет менять. Президент Роквелл терпеливо выслушал, пристукивая пальцами по тумбе. — Да уж. — Так что вопрос времени, когда у вас тоже случатся весы. Мне жаль. Ну да не будем раньше времени, — Скорпиус быстро приободрился и выпрямил спину. — Лучше скажите, Роквелл, а что у вас в исследовательском центре происходит? Рука Роквелла дернулась и едва не плеснула в лицо Малфоя горячий кофе из кружки. — Откуда… У этого Малфоя была такая мерзенькая черта — улыбка полоза, с которой он прикрывал свои светлые янтарные глаза и чуть дергал плечами, словно вежливо сдерживая смешок. — А вы не тусовщик, да, Роквелл? — Что? — Не почитаете бомонд МАКУСА своей компанией? Очень зря, скажу я вам, — заверил Скорпиус. — Много интересного упускаете. Не давнее как в прошлую пятницу я посетил прекрасную оперу, где в одной ложе собрались очень уважаемые люди: от светской львицы Маделайн Вонг и ее подруг и до тех, кто решает, как жить простому люду. Роквелл нахмурился. — Продолжайте. — И обсуждали отнюдь не оперу. Я хороший друг и не буду говорить под запись или под протокол, скажу вам так, по-соседски. Разговоров было только об теории Натаниэля, и все эти разговоры вдруг стихли, как только я показался в поле зрения. Вот я и хотел спросить, что происходит и почему это вдруг результаты экспериментов Нейта стоят таких денег? — Речь была о деньгах? — Об инвестициях скорее, — протянул Скорпиус. — Не то чтоб я подслушивал… — Да, конечно. — Знаете, я плохой экономист и предпочитаю инвестировать только в свой гардероб. Но даже моих скудных познаний хватило, чтоб понять — то, что исследуют в «Уотерфорд-лейк», стоит очень больших денег. Скорпиус сел удобнее на табурете. — У вас за спиной что-то происходит. И это финансируют далеко не последние люди. Вы понимаете, Роквелл, что один неверный шаг в сторону исследовательского отдела, и вас сметут точно так же, как смели Айрис? Те же люди. — И зачем вы мне это говорите? — Мы соседи, — просто ответил Скорпиус. — И, возможно, пора бы вам научиться заводить друзей. Тем более сейчас. Вы ведь понимаете, что творится? Теория Нейта неплоха, но утопична и требовала радикальных методов. Все, что у него было — поддержка Айрис и энтузиазм. И вот Нейт оказался в чем-то прав и на кону очень большие деньги, а дают их очень серьезные люди. Исследователи теперь могут позволить себе любые методы. Малфой скрестил руки на груди. — Если им понадобится философский камень — они его заберут. Если понадобится заспиртовать Матиаса Сантана в колбе, они это сделают. Если нужно будет убрать вас, чтоб не мешались — сами понимаете. — И что вы предлагаете? — Дружбу. Вы хороший президент, но не стратег. — А вы — стратег? — Лучший из лучших. Я не предлагаю устроить переворот, хотя люблю это дело. Но просто будьте на чеку, в больнице действительно что-то происходит. Телефон на тумбе громко завибрировал. Роквелл глянул на яркий экран и тяжело вздохнул. — Ему опять сын звонит. А если что-то важное? — Собирайтесь на службу, я разберусь, — пообещал Скорпиус, накрыв телефон ладонью. — Что? Вы? — Роквелл опешил. Скорпиус оскорбленно закивал. — Я вообще-то мальчику дядя. Первый в мире родственник. — Это многое объясняет в жизни несчастного ребенка. — Нет, ну если хотите, разбирайтесь сами на правах… а на каких правах? Роквелл развел руками, обещая Малфою незримый карт-бланш. Поднимаясь на второй этаж, он подумывал о том, что, видимо, в прошлой жизни был ленивым и беспечным, раз в этой может похвастаться умением раз за разом встревать в неприятности.

***

Матиас часто подозревал, что родился не в то время, не в том месте и под несчастливой звездой. Иначе не объяснить себе тот факт, что этот парень постоянно влипал в неприятности. Неприятности начались в детском саду, когда выяснилось, что нельзя кусать детей ноющими деснами. Продолжались и дальше, когда отец отлучился из кафе на пять минут, а пропал на пять лет. Достигли пика, когда директор Школы Чародейства и Волшебства Ильверморни не взлюбил его с первого взгляда. И продолжались по сей день, когда дом наводнили мракоборцы, а на плечо, заставив вздрогнуть, опустилась чья-то рука. — Не понимаю, в чем проблема, — проговорил Скорпиус Малфой. Его длинные пальцы легонько сжимались на плече Матиаса. — Во-первых, я представитель британского правительства, а молодой человек — наполовину британец. А, во-вторых, я его родственник и имею полное право представлять интересы несовершеннолетнего племянника в случае… внезапного допроса. — Пиздец, — прошептал Матиас. — Лучше бы Ал. Дядю Скорпиуса он в своей жизни видел лишь пару раз и особой любви к родственнику не питал. Дядюшка был чужаком, производил впечатление человека то ли хитрого, то ли глупого. В этом плане Матиас был истинным Поттером, продолжая традицию каждого члена семьи быть племянником неприятного и бесячего дядюшки. У деда Гарри это был некий Вернон, у Ала — Рональд, у Матиаса — дядя Скорпиус. — Президент Роквелл слишком занят, чтоб пожелать доброго утра лично, — шепнул дядя Скорпиус едва слышно в ухо директору Вонг. Директор Вонг — самый милый мракоборец в истории магии, коротко кивнула, дав понять, что намек ясен. Скорпиус улыбнулся. Директор Вонг и ему казалась очень милой, не по протоколу милой. Невысокая, с маленьким заостренным лицом, сжатыми губами, напоминающими по форме сердечко, и с длинными светлыми волосами, собранными в высокий конский хвост — директор мракоборцев выглядела не директором, а ровесницей Матиаса. Да уж, явно не Роквелл, у которого в свое время на лице было написано, что он просто суровая машина закона, которая взглядом может выбить показания, дурь и зубы. Наверное, Делия Вонг была суперхорошим профессионалом, раз ее подчиненные — мужчины и женщины, выглядящие выше, старше и серьезнее, называли ее директором Вонг, а не «ой-бозе-мой». Мракоборцы разбрелись по гостиной, расхаживая так, словно посетили не типичнейший дом в пригороде Техаса, а национальный музей. Они смотрели на стены, осматривали мебель, ничего не искали и по шкафам не лазали, но напрягали присутствием. — Матиас, — окликнула директор Вонг. Матиас вздрогнул, резко повернувшись к ней. — Расскажи, что там случилось в Ильверморни. — Я рассказывал. — Здесь нет Шеппарда. Директор Вонг села в кресло и наклонилась вперед. — Тебя никто не винит. — Да конечно! — вспыхнул Матиас. — Эти мрази уверены, что я хотел натравить голодного вампира на школу, чтоб он всех перегрыз. — Но ты ведь не хотел этого. — Вот уже хочу. Скорпиус сжал пальцы на его плече. Матиас повернул голову и одарил дядюшку долгим тяжелым взглядом. — Не надо так делать. А вы что, не видите, он на меня давит. — Никто на тебя не давит. Омерзение, которое Матиас чувствовал к дяде Скорпиусу было необоснованным, но таким сильным, что хотелось сбежать, лишь бы он не был рядом. — Никто на тебя не давит. — А дядя Скорпиус, как на зло, сел ближе. — Я лишь хочу, чтоб ты говорил директору Вонг правду. Она здесь, чтоб разобраться и защитить твое доброе имя, а не чтоб позлить тебя. Матиас, краем глаза наблюдая за мракоборцами, находившимися в опасной близости от его закрытой спальни, кивнул. — Я никого не приманивал, — буркнул он. — Он выследил меня по запаху. — Я верю, — кивнула директор Вонг. — Ты видел этого вампира до той ночи? — Нет. — Хорошо. С полной уверенностью, что ему не верят, Матиас снова косился на дверь в спальню, стараясь при этом не вертеть головой. Напряженной спиной почувствовал щелбан — дядя Скорпиус снова безмолвно вклинился. — Он говорил тебе что-то? Имя, откуда он? — Ничего. Кроме того, что голоден. Директор Вонг снова коротко кивнула и проводила взглядом своих людей, расхаживающих позади Матиаса. — Я не расскажу чего-то нового, — проскрипел Матиас. — Или вы думали, я боюсь Шеппарда, что ничего в школе тогда не сказал? Он резко наклонился вперед, сбросив с себя ладонь Скорпиусу. — Я не боюсь свиней. Будь у меня план реально приманить голодного вампира, я приманил бы его к комнате Шеппарда. Я ненавижу вас всех, но если бы мне решать, резня началась бы с Шеппарда. — Надеюсь, вы понимаете, что это не признание? — проговорил Скорпиус. — Очевидно, что парень в стрессе. — Я не в стрессе. — Закрой рот. Директор Вонг, вы представляете, в каком состоянии и условиях все это время учился парень, что он такое говорит? — спросил Скорпиус тягучим спокойным голосом. — От хорошей жизни дети не думают о том, с чьей комнаты начать резню. При этом, когда появляется такая реальная возможность, Матиас голодного вампира закрывает у себя и не дает попасть в чью-либо комнату. Будь здесь умысел, мы имели бы действительно резню, которая началась с кабинета директора. — Я согласна, но в ситуации нужно разбираться. — Сто процентов, — кивнул Скорпиус. — Мы здесь не потому что, Матиас, тебя в чем-то винят, — заверила директор Вонг. — Все гораздо глубже: что с безопасностью школы, что за вампир это был, откуда он и что действительно хотел. Нет гарантии, что в сентябре на территорию Ильверморни при такой охране не залезет еще кто-нибудь. Поэтому нужна вся картина того, что случилось. Кстати говоря. Директор Вонг раскрыла плоскую кожаную сумку и осторожно свернутый в трубочку гладкий желтоватый пергамент. — Составили портрет вампира, — сказала она, раскрывая пергамент. — Глянь, узнаешь? Развернув свиток, она опустила взгляд и замерла без движения. Тонкие брови директора Вонг нахмурились, а рот приоткрылся. Она несколько секунд смотрела в портрет, а затем медленно подняла взгляд на Матиаса. Матиас изо всех сил сохранял спокойствие, но был близок к паническому побегу в окно. Скорпиус поднялся на ноги, обошел кресло, в котором сидела директор Вонг, и заглянул в портрет через ее плечо. — Это он? Директор Вонг растеряно глядела то в портрет, то на Матиаса. — Должно быть произошла какая-то ошибка, — негромко и монотонно протянул Скорпиус в самое ухо директора Вонг. Матиас, сидя напротив, чувствовал, как от голоса дяди по коже пробежал холодок. — Вы ведь и сами это понимаете, директор Вонг. Директор Вонг заморгала. — Чья-то глупая шутка. Вы ведь своими глазами видели того вампира в больнице. Вы бы подметили сходство, будь оно. Верно? Янтарные глаза, казалось, просверливают висок директора Вонг. — Да, — вдруг встрепенувшись, ответила она, сложив пергамент обратно. — Это бред. Скорпиус кивнул и вернулся на место. Директор Вонг устало вздохнула и потерла ладонью лоб. — Здесь еще такой момент, — снова заговорил Скорпиус. — Вопрос отношения внутри школы… — Директор Вонг, — окликнул один из мракоборцев, расхаживающих по гостиной. — Стоит осмотреть дом. Директор Вонг встрепенулась, но Малфоя было не заткнуть: — Во-первых, по какому праву? Ордера мы не видели, — протянул он, вновь поднявшись на ноги и повернувшись к мракоборцам. — Во-вторых, а что вы хотите здесь найти? Вампир, который сбежал из-под носа мракоборцев и целителей, прячется где-то здесь под кроватью? Мракоборец, уже опустивший ладонь на дверь в спальню Матиаса, обернулся. — Директор Вонг, — проговорил Скорпиус, вновь опустив руку на плечо Матиаса. — Я знаю, какое у меня в МАКУСА реноме. Не хочу его подтверждать и снова разжигать скандал. Но моего племянника, мою кровинку родную… — Я его впервые вижу вообще, — прошептал Матиас. — … притесняют в школе. Ситуация накалилась так, что как ему возвращаться осенью в Ильверморни — я не знаю. Понимаете, вопрос же глубже. С одной стороны, задеты интересы и безопасность гражданина Великобритании. С другой — в центре скандала опять национальное меньшинство из Республики Эль Сальвадор… это очень тонкий лед, знаете ли, сегодня. Матиас потерялся во времени, сколько и куда вообще перевел тему дядюшка Скорпиус. Он вздрогнул и заморгал, проясняя картину перед глазами, лишь когда входная дверь резко захлопнулась. Оглядевшись, Матиас увидел, что в доме они остались вдвоем. — А… — Не благодари, дорогой, — скупо ответил Скорпиус. Дядюшка вновь начал непроизвольно раздражать. — Тебе нельзя здесь быть вообще-то, — буркнул Матиас. — Где Ал? — Работает. Тебе повезло, что я оказался рядом. Дядюшка изучал его внимательным взглядом, отслеживая каждое сокращение мышц на гладком лице. — Ну так, что, Матиас, расскажешь, что здесь происходит на самом деле? Или лучше расскажешь, почему здесь пахнет травкой? Матиас сжал плед на диване. Дядя Скорпиус открыл окно. — Да ладно тебе, — протянул он. — Я верю, что на тебя просто спускают псов. Не стал бы ты в самом деле кого-то покрывать и прятать, ты же не дурак. И задержал взгляд на закрытой комнате. — Не дурак, — ответил Матиас. — Вот и славно. Дядя Скорпиус так резко отвел от двери взгляд, что заставил занервничать. — А что в комнате? — Пакет травы, труп голой бабы и домашка по зельям. — Ах, прекрасная молодость. Дядюшка отошел от спальни, более не пытаясь искать предлогов туда заглянуть. Матиас осторожно откинулся на спинку дивана. — Ладно. — Дядюшка одернул манжеты рубашки и выпрямился. — Не буду задерживаться. — Уходишь? — не без радости спросил Матиас. — Прости, но сидеть с тобой не буду, ты взрослый парень. И я полагаюсь на твою здравую голову, чтоб не натворить глупостей и не слушать абы кого. — Конечно. Скорпиус улыбнулся. — Папе привет. И, не утруждаясь этикетом, трансгрессировал на месте, не выходя за дверь. Матиас сидел, не двигаясь. В доме было пусто, но взгляд змеиных глаз дядюшки чувствовался каждой клеточкой тела. Не без усилия решившись подняться с дивана и заглянуть в комнату, Матиас не повышал голос громче шепота: — Эй… В комнате было пусто. Штора, закрывая распахнутое окно, дрожала от ветра.

***

Когда-то давно, целую вечность назад, проклятье души моей, которое по паспорту звалось Финнеасом Вейном, карьерный рост и угроза расстрела вынудили обратиться в реабилитационный центр. Я помню, как это было карикатурно смешно в несмешной ситуации: он ныл, пытался сбегать, уверял всех, что у него нет проблем с наркотиками, пытался договориться посредством взяток и угроз. И вот, за то, что мне казалось это тогда смешным, меня постигла кара. Нет, не в том смысле, что я страдал от пагубной зависимости. Просто однажды я проснулся после причудливого сна о кармических путях и вагоне щебня в бледно-желтом помещении, на высокой твердой кровати, переодетый в серую пижаму, с биркой на запястье и с тремя целителями, которые одним видом дали понять, что мне отсюда не выйти просто так. — Какая алкогольная зависимость? Покажи пальцем! — надрывался я, когда побег посредством прыжка с четвертого этажа не увенчался успехом. — Не надо меня лечить, я нормальный человек, а не какой-то пропитой бич. Блядь, бутылку пива мне дайте и все пройдет, что вы как… Меня тащили по коридорам, обратно в палату, и я, вереща и мотая головой, прочитал яркие буквы на одном из стендов. — «Уотерфорд-лейк»? Ой, нахуй надо, уберите руки! Я — гражданин Великобритании, на минуточку. Я здесь по заданию вашего правительства! Да, звучало бредом. Но ведь правда же — Роквелл поручил мне ответственную миссию по допросу моей тещи-шизофренички. Роквелл… Я начал понимать, кто виновник того, что из меня целители изгоняют бесов. А меня тем временем вежливо, но настойчиво провожали к палатам. Больница была большой, мы довольно долго шли, непонятно пахнущей — то ли мерзко, то ли ничем, и многолюдной. Со стен следили портреты прославленных целителей. Еще ничего не началось, а я уже рвался на волю. Казалось, меня здесь расчленят, замучают и выкинут в канализацию, настолько хотелось бежать. Это был животный необоснованный ничем страх — я ипохондрик, по больницам ходить люблю, попадал в них, особенно с перепою, с завидной частотой. Но нигде прежде мне не было так неспокойно, как в «Уотерфорд-лейк». Длинные коридоры, портреты, запахи, которые то есть, то нет, целители в желтых халатах, почти сливающиеся с такими же стенами — я такую панику поймал, не описать. Отделение, в которое мы пришли, имело искрящуюся вывеску «Отравления настоями, грибами и травами». Я даже пошутил что-то на эту тему, несмешное, но меня не слышали. Не в силах понять, откуда паника, я думал. Ко мне относились не просто хорошо, а бережно. Отдельная палата, никаких лишних вопросов, вежливость целителей и сестер, улыбки и прохладная вода с мятой, даже какую-то книжку принесли. Все было мило и уж точно не зверски. Я чувствовал себя то ли Камилой Сантана, которая в самой дорогой клинике планеты всей делала себе пластическую операцию инкогнито вопреки тому, что персонал знал кто она, от кого и за чей счет, то ли богатой любовницей, которую покровитель соблаговолил отдать в руки профессионалов. Странное ощущение, скажу я вам. И неприятное, хотя я был на триста процентов уверен, что Роквелл позаботился о том, чтоб след не указал никому на него. В палате стоял чан, накрытый круглой крышкой в мелкую дырочку. Под крышкой раскалялись угли и тлели какие-то травы, наполняя палату тяжелым запахом. Это должно было, по идее, как-то лечить от отравлений, но, клянусь, от этой терапии мне стало хуже, чем было: болела голова и клонило в сон, слизистую носа обжигала вонь, нечем было дышать и щемило в груди, кажется, и аллергия началась на травы эти. Целители приходили, ничего не говорили, улыбались, и подливали в чан воду, заставляя угли шипеть. Злой на весь мир, но уже не чувствующий мучительного похмелья, я репетировал в голове истерику, которую закачу президенту МАКУСА, до того момента, как не выдержал и уснул. Проспал долго, когда открыл глаза, в палате было уже темно. Проснулся я резко, в тишине, от накатившего страха. Так и лежал, вдыхая запахи трав и тяжело дыша, слушая изо всех сил и думая, а что же меня во сне так испугало. Мелко вдыхал, слушал, пытаясь представить звуки и идти за ними, как по лабиринту. Острый слух уловил шаги внизу, легкие, звучные. Гул машин за окном, еле-еле слышно. Шелест форменных халатов и тихие голоса, храп, вода в фонтане, жужжащая над гниющей раной муха — это звучало ночью в больнице. Как вдруг, еле-еле, едва слышно, как отголосок, я услышал собачий лай. Это был даже не звук, который уловил слух. Я бы подумал, что мне показалось, что я это выдумал, потому что лай был такой тихий, такой далекий, чтоб вы понимали, шелест халатов звучал громче. Но вдруг по ушам ударил такой грохот, прозвучавший совсем рядом, что я сжался на кровати и задержал дыхание. Вот это меня и разбудило. Грохот. Это было похоже на то, словно кто-то гонял железный мяч в стенах, пробивая в них ходы. Я слышал, как грохочет камень, чувствовал, что дрожит пол — едва, но я слышал, как пристукивают ножки тумбы. Мне казалось, что рушится больница. А лай становился все громче. Тихо встав с кровати, я прошел к двери и бесшумно выглянул в коридор. Мне ожидалась эвакуация, беготня, что угодно, но было тихо и пусто. Люди явно не слышали, как грохочут стены. Босые ноги холодил прохладный влажный пол, и я крался, как вор, оставляя на нем вереницу следов. Я хотел идти вперед, потому что вообще не понимал, откуда был звук и что вообще где в больнице. Но пришлось резко прижаться к стене, зажать рот проснувшемуся портрету и спрятаться за колонну. Буквально в двух шагах от моей палаты, там, где была глухая стена, обвешанная стендами, стоял целитель. Его сияющая ладонь была прижата к стене, по которой расползались яркие белые узоры. Целитель резко дернул рукой вправо, сдвигая стену, словно дверь шкафа-купе. Стена тихо отъехала, целитель быстро шагнул в открывшийся проход, не глядя по сторонам и не оборачиваясь. Проход быстро закрылся — стена встала на место. Но в эти несколько секунд, что он был открыт, я успел почувствовать, чем оттуда пахло, из того коридора. Смертью. Я хорошо знаю этот запах.