Высоко в горах, там, где заснеженные зимней стужей горные пики кололи нависшее небо своими вершинами, за пеленой тумана и шумящих в ущельях ветров пряталась от любопытных глаз редких гостей-маглов старинная резиденция. Она размашисто тянулась меж двух гор, словно соединяя вершины гребнями многочисленных крыш, башнями, дымоходами и балконами у черепичных скатов. Черепица, белеющая от снега, так и сливалась с густым туманом, отчего казалось, что старая резиденция не имела законченного вида — темные каменные стены виднелись с извилистой тропы, словно недорисованный эскиз архитектора.
Резиденция была бесконечно огромной. Коридоры соединялись, ходы петляли, лестницы заводили с этажа на этаж, от количества дверей кружилась голова, а сколько в резиденции помещений не сосчитать и на шестой год пребывания в ее стенах. В подвалах, куда дорога была строго запрещена, и вовсе недолго было сгинуть — отец говорил, что один из ходов выведет в пещеру к подземному озеру, где обитает гигантская змея. Резиденцию не обойти, даже если не дергать все запертые на ключ двери. Ничего не стоило потеряться, да и ходить не было желания — очарование готикой прошло, когда ожидание столкнулось с суровой реальностью.
А реальность оказалась действительно сурова. Здесь было всегда сыро и холодно, даже когда ненадолго наступало лето. Восемь месяцев в году окна были покрыты замысловатым узором изморози. Камины дымили постоянно, отчего в резиденции к запаху сырости верным другом прицепился и запах тлеющего дерева. По многочисленным коридорам гулял сквозняк, двери дрожали от завываний ветра, а черепица крыши страшно дребезжала во время бури — к такому не привыкнуть за пару ночей.
Резиденция была старой и пустовавшей долгие годы. Она пустовала десятилетиями, до того, как муж с женой прибыли и впервые зажгли свечи в вестибюле и не задержались более, чем на два года. Она пустовала с тех пор еще семь лет, до того, как вдовец с дочерью вернулись в ледяное убранство померкшего величия.
— Делай здесь что хочешь, — говорил отец. — Но не выходи за ворота.
Тогда-то ворота и захлопнулись, и больше не открывались — их петли сковал лед.
Делать, что хочется, было сложно, особенно если хотелось вернуться обратно в Англию и покинуть хмурую резиденцию навсегда.
— Дай этому месту шанс. Изучи его, попривыкни.
Да вот только как это сделать, когда многие двери закрыты на ключ, ходы скрыты, а те залы и комнаты, где гулять не воспрещалось, были скучны. Однообразны — слишком много пространства, которое нечем занять, вот и извечная картина: ковер, стол, ваза с цветами, канделябр на столе и придвинутые к стене кресла, на которых никто никогда не сидел. Холодные стены отделаны роскошными панелями — золотые орнаменты, лепнина и завитки, но это обилие золота, блестящее от огоньков свечей, не тешило ничего, кроме паранойи. Так, шагая там, где дозволено, казалось, что вот-вот защебечет канарейка, которой обернется очередной кусок выпуклого золотого орнамента.
Скуку можно было пережить, будь в резиденции связь получше — защитные чары блокировали сигналы вышек. Дико, но горделиво жить, как в старину. Волшебников, чья кровь оставалась чистой, можно было лишь на пальцах одной руки пересчитать.
Про резиденцию в магловской деревушке, той, то ниже по склону, слава ходила дурная. Те, кто были современнее и умнее, твердили, что эксцентричный богач, один из тех, кто уж не знает, на что потратить состояние, выкупил историческую ценность и сейчас там, в старинных стенах под покровом ночи майнит биткоины. Те немногие, кто видели, как высоко в небе над башнями парят черные крылатые лошади, языки не распускали, чтоб не прослыть сумасшедшими. Но, невзирая на любопытство, не совали нос высоко вверх по тропе, особенно после той историей с мальчиком, которого местные нашли неподалеку от резиденции с большим пакетом диковинных сластей и без малейшего понимания, где он был и где эти сласти достал.
То ли любопытство, то ли соблазн запрета, то ли сласти были вкусными, но детей из деревни резиденция так и манила. Дурацкая игра на спор была безопасной, хоть и раздражающей. Дернуть за металлическое кольцо на высоких воротах и сбежать, прежде чем загадочный хозяин выйдет разбираться, попасть снежком в каменную горгулью или просто вскарабкаться на ворота и хоть одним глазком заглянуть, что же там.
Мальчик, который удостоился этой участи, был пухлым и не самым смелым в компании своих новых друзей — бедняга был обречен стать посмешищем, которому довелось, превозмогая страх от жутких легенд, приложить немало сил, чтоб подтянуться по обледенелым воротам и заглянуть за завесу тайны. Залез действительно с трудом: подтягивался на уступах, соскользал, разжимал слабые руки, вдыхал холодный воздух и кашлял, потел под теплой курткой, униженно слушал улюлюканье стаи внизу, думал попутно, сломает ли колено, когда будет спускаться. Но, подстрекаемый насмешками, паренек сделал невозможное. Уцепившись озябшими руками за уродливую голову каменной горгульи, он замер на узеньком уступе и, мелко перебирая ногами, подтянулся выше и вытянул укутанную воротником шею.
За воротами тянулся замерзший сад. Припорошенные снегом сосны ровными рядом часовых тянулись до монументальной лестницы, которая вела к крыльцу, под острой крышей которого качался на ветру масляный фонарь. Белый снег, черный камень, серый туман — словно старый дагерротип выглядело то, что скрывалось за воротами, и что не давало покоя злым языкам.
Мальчик жадно вертел головой. Черные стены, заснеженные крыши, темный фонтан, в котором не было воды, белая изморозь на статуях, черное пальто… Черное пальто?
Мальчик мотнул головой еще раз, думая, что в глазах зарябила метель. И лишь приглядевшись во всю силу зрения, разглядел в черном пальто белую фигуру, слившуюся со снежными просторами своей синюшной бледностью и длинными пепельными волосами. Фигура шла к воротам. Мальчик, чувствуя, как вот-вот кубарем скатится вниз, перепугался не на шутку. И вовсе не потому, что белая ведьма его заметила, что уже было не к добру. На черном пальто виднелась веревка, огибающая шею. На веревке за лапы была подвешена ощипанная курица. Когда же хозяйка остановилась у ворот и задрала голову, выпытвающе глядя на гостей, мальчик, неловко сжимая каменную горгулью за разинутую пасть, понял, что белая ведьма не была страшной, как говорили. Она оказалась совсем юной, едва ли старше тех, кто привел его к воротам, и, возможно, даже симпатичной, не искажай ее бледное лицо такое презрительное недоумение. В лице этом — ни кровинки, лишь покусанные на морозе губы алели.
За воротами вновь послышался смех. Мальчику стало стыдно за тех, с кем он пришел. К ногам хозяйки снежного замка упал снежок. Та опустила взгляд, но вскоре снова глянула перед собой.
Смех вмиг стих, когда веревка на шее ее качнулась, а половину ощипанной курицы вдруг оттяпало нечто незримое — лишь чавканье, хруст косточек и брызги красного под ноги, обутые в высокие жокейские сапоги. Огрызок курицы болтался маятником.
Рухнув кубарем вниз, мальчик ушиб колено, как и думал. И захромал вниз по тропе, что есть мочи, вслед за убегающими теми, кто не помог ему подняться.
Белая ведьма, даже не моргнув, отклонила шею — в нее ткнулась костлявая морда фестрала. Широкие ноздри с фырканьем выпустили теплый воздух. Фестрал, заглатывая остатки курицы, вновь боднул приветливо и расправил кожистые крылья, когда хозяйка опустила ладонь ему на голову, между широко расставленных белесых глаз.
— Леди Бет! — послышался визг, который не заглушало даже завывание метели.
С крытого каменного моста, соединяющего западную башню и библиотеку, кричала домовая эльфиха, настолько крохотная, что виднелась лишь ее макушка и большие уши.
— Леди Бет! — в неподдельном ужасе кричала эльфиха.
И глядела то по сторонам, то вниз, не зная, как поскорее спуститься вниз и затянуть свое сокровище поскорее обратно в тепло. То исчезая с хлопком, то вновь появляясь, эльфиха оказалась сначала на балконе библиотеки, затем у солнечных часов близ заднего двора, затем у конюшни, и, наконец, очутилась на мосту, откуда и смогла углядеть леди Бет.
Перепуганная эльфиха, которую едва не сдувало на ветру, вдруг оказалась совсем рядом и, завидев фестрала, ойкнула и оттянула Бет за руку подальше. Но в еще больший ужас пришла, когда услышала рык каменных горгулий, потревоженных недавними гостями.
— Леди Бет опять пугает старую глупую Хестер! — эльфиха потянула Бет за руку, заставляя отцепиться от фестрала и покорно следовать за ней по лестнице. — Леди Бет совсем не слушается!
Лицо обдало жаром, когда эльфиха Хестер затащила ее в холл. Двери захлопнулись, щелкнули замки. Треск поленьев в камине слышался в кромешной тишине, смешавшись в единую симфонию с шепотом портретов на стенах. Бет не успела и повернуться, как эльфиха стянула с нее пальто и, смешно кланяясь, подталкивала вглубь резиденции, в тепло и под присмотр.
Эльфиха Хестер была крохотной даже по меркам домовиков. Она едва доходила макушкой до колена хозяину, лицо имела маленькое и круглое, похожее на репку, глаза же — огромными и жалостливыми, всегда влажными и полными скорби. Одета она была в два связанных на плечах полотенца, а в больших ушах носила золотые серьги-колечки — подарок от хозяина, который, впрочем, из каждой золотой вещицы делал не милость, а лишнюю пару глаз. Хестер искренне любила и берегла доверенное ей сокровище: как подаренные серьги, так и леди Бет, но, в отношении последней, при всей любви и приказе любить, с каждым годом подмечала, что с юной хозяйкой непросто.
Впрочем, как казалось самой Бет, проблем она не создавала. Прилежно училась всему, чему требовалось, читала книги, не дергала запертые двери, хорошо ела и не плакала по ночам — чего еще желать. Но Хестер, хоть и не была придирчива, а к хозяйке относилась с осторожностью, словно ожидая грандиозного бунта.
На бунт у Бет не было ни времени, ни сил, разве что его каким-то чудом втиснет программа домашнего обучения. Нет времени бунтовать у тех, кто учит греческий в перерывах между трансфигурацией и ботаникой.
Эльфиха Хестер еще долго причитала, когда расчесывала Бет. Шишковатые пальцы стянули пепельные волосы в низкий хвост и заботливо повязали зеленой лентой. Ленту Бет стянула — в этом и был весь бунт.
— Скоро прибудет учитель, — сказала с раболепным восторгом эльфиха и, оставив на широкой кровати комплект теплой одежды, откланялась.
Единственное, что напоминало Бет о том, что время не обошло ее стороной — это неуместные в величии чистокровного семейства джинсы. Застегнув их массивную пуговицу на талии и натянув поверх рубашки шерстяную клетчатую жилетку, Бет глянула на расписание. Красивая грифельная доска с тикающими часами, множество стрелок и мерцающих заметок, приколотые кармашки для упорядоченных записей и мелкие рисунки мелками — куда больше удовольствия Бет испытала, создавая эту доску, чем зевая с закрытым ртом на уроках и слушая очередного учителя. А слушать их доводилось внимательно, потому как каждый из учителей, переступающих порог резиденции отчитывался лично перед отцом. Не очень был ясен смысл этих отчетов: мсье Бернар явно говорил, что у Бет нет никаких способностей к рисованию, а мадам Клодье не могла не жаловаться на то, что на уроках нумерологии ученица откровенно тупит, но уроки продолжались, а серьезного разговора с отцом касательно успеваемости не случалось ни разу. Исключение случилось лишь с музыкой, когда старый профессор Гальяно пропал без вести, после того как снял часть защитных чар в доме и едва не накликал беду. Тогда выходить даже во двор было запрещено, по коридорам грохотали ожившие рыцарские доспехи, под потолком щебетал рой золотых канареек, а уроки были отменены.
А потом все успокоилось. Уроки вернулись, а музыку вместо именитого профессора Гальяно пришла преподавать молодая и неизвестная миру больших талантов Марлена — это были лучшие девяносто два дня в жизни Бет.
Она помнила, как просыпалась с первыми лучами и нетерпеливо ерзала в кровати, дожидаясь утра. Как улыбалась, и как пыткой оборачивались никому не нужные уроки перед музыкой: слепо смотрела в глобус и кивала, рассеянно водила палочкой и повторяла заклинания, чеканила машинально заученные поэмы на немецком и вполуха слушала историка магии, елозя пером в тетради. Как едва не подпрыгивала от трепета сердца, когда ровно в четыре часа после полудня, каждую среду и пятницу, Марлена оставляла мантию в холле и, стуча плоскими каблуками лаковых туфель, поднималась по парадной лестнице. Бет помнила негромкий голос и тепло длинных пальцев на клавишах фортепиано, тишину и сонаты, шифры в нотных тетрадях, искреннее уважение и первый в мире интерес, который грела она сама, а не отцовские галлеоны. Но девяносто два дня подошли к концу почти год назад — однажды и с тех пор Марлена не появилась в холле, уроки фортепиано просто прекратились, а нотные тетради отправились в сундук под кроватью.
— Почему? — спросила она тогда у отца, когда они встретились за ужином.
— Ты уже хорошо играешь.
Бет не спорила. Играла она хорошо, но за клавиши больше не садилась. Но жизнь продолжалась. Она текла медленно, как густой карамельный сироп, неизменно правильно и безопасно.
Пока не появилась Рената Рамирез.
Бет не знала, кто эта женщина. Просто на длинный стол, накрытый к ужину, поставили вдруг три прибора. Рената просто присоединилась к ним, а в жизни Бет сразу из ничего произошло два события. Во-первых, за ужином не будут обсуждать ее учебу и визит глупых магловских подростков. Во-вторых, Рената была максимально не похожа на всех, кто когда-либо здесь ужинал.
— Что ей нужно? — спросила Бет, когда они с отцом глядели на гостью с балкона парадной лестницы.
Отец сжал перила.
— Не знаю, но прячь серебро.
— Как от Ала?
— Да, как от Ала.
Они переглянулись и улыбнулись друг другу, не сдержав смешки. Но быстро посерьезнели, спохватившись.
Рената не была похожа на воровку серебра. В ней немыслимо сочетались утонченность баронессы, взгляд одалиски, уют какой-то очень дальней тетушки, харизма Люцифера и юмор старого пропитого матроса.
— Поразительно, — глядя в лицо Бет своими огромными пронзительными глазами, улыбнулась Рената. — Ты столько всего изучаешь, что моего английского не хватает, чтоб понять смысла всех дисциплин.
— Моего тоже, — вырвалось у Бет.
Негромкий стук столовых приборов стих на мгновение. Понимая, что эта незнакомая женщина за полчаса ужина вытянула из нее слов больше, чем личный дневник, Бет смутилась и коротко взглянула на отца. Тот не ответил.
— Трансфигурация, заклинания, ботаника, зелья, фехтование. — Рената тянула слова и лениво загибала пальцы. — Мифология, нумерология, живопись, астрономия, философия, литература, греческий, немецкий, итальянский, китайский, история… а теоретические аспекты прикладного стекловыдувания?
Бет растерялась и застыла с вилкой у рта. Взгляд Ренаты излучал полную серьезность и ни капли издевки. Затем он оказался обращен к отцу.
— Что, нет?
У отца подрагивала бровь. Рената цокнула языком.
— Малфой, я в шоке. Позор тому чистокровному дому, где наследница не мечтает стать стеклодувом.
Не сразу Бет поняла, что звонкий смех сорвался именно с ее губ. Густо покраснев, она уставилась в тарелку, силясь пережить этот ужин. Не сдержавшись, и все же глянув перед собой, Бет поймала взгляд Ренаты. Та подмигнула и повернула свое острое лицо в полном намерении продолжать светскую беседу и молчать о цели визита.
— Ты надолго в наши края? — как ни в чем не бывало спросил отец. — Или как обычно, пока крестьяне не погонят с факелами из деревни?
— Как обычно.
— Значит, до субботы. Что ж, придется потерпеть.
Кто была эта женщина и почему ей было позволено острить? Что она забыла высоко в горах и как обошла защитные чары? Бет поспешила закончить ужин. Она была явно лишней за столом, где двое сидели друг напротив и откровенно презирали друг друга. Но, поднявшись на ноги, заметила, что глаза обоих выражали насмешку, но вместе с тем и осторожное уважение.
Давно Бет не видела, чтоб отец так ехидно улыбался: едва заметно, косо, но с таким горящим и живым взглядом, что черты его лица на миг изменились на мальчишеские, дерзкие.
— Кто эта женщина?
Эльфиха Хестер, суетливо сунув грелку под матрас, покачала головой.
— Нехорошая, нехорошая грязнокровка, — запричитала она. — Леди Бет должна держаться подальше.
Узловатые ручки взбивали пуховое одеяло.
— Бедный хозяин Скорпиус совсем потерял голову. Он накликал большую беду.
Глаза Хестер вдруг расширились, а тонкие веки задрожали.
— Хестер не должна была этого говорить! — в священном ужасе возопила она и, сокрушаясь, понеслась из покоев леди Бет прочь.
Утро подкралось незаметно. Бет проснулась от сквозняка, который развевал легкий полог над ее кроватью, натянула одеяло повыше и попыталась заснуть снова. Сон не приходил, а потому случилась худшая часть зимнего утра — необходимость вынырнуть из нагретой постели и проскользнуть в ванную. Холодный мрамор пола и горячая вода в душе головокружительным контрастом захлестнули сознание. Рената Рамирез уже казалась сновидением, нежели гостьей — гадая, почему испугалась эльфиха Хестер, Бет долго вытирала мокрые волосы полотенцем, думала, но не довела размышления до конца. Часики на доске с расписанием затикали быстрее, оповещая, что скоро предстоит заниматься французским.
— А я надеялась забрать леди Элизабет на прогулку в деревню.
Отец, уже спешивший шагнуть в камин и высыпать в огонь летучий порох, замер и взглянул на Ренату Рамирез так, словно сам удивился, что она — не сновидение. Затем поднял взгляд на застывшую на лестнице Бет.
— Не думаю, что это хорошая идея.
Сердце Бет вновь сковал лед.
— Не надо думать, пока я здесь, не унижай достоинство, — ответила Рената мягко.
— У Бет занятия в первой половине дня.
Рената сомкнула бордовые губы и глубоко кивнула.
— Да, конечно. Прости, не подумала. Учеба прежде всего.
Она бросила ленивый взгляд в сторону лестницы.
— И леди Бет действительно не следует пропускать уроки, а особенно французский язык. Чтоб спустя десять лет глянуть на тебя и сказать: «Bravo, tu as gagné».
Отец изменился в лице. Взгляд его похолодел. Рената, не став объясняться более, молча направилась вглубь открытых комнат. Ее шаги негромко стучали по мраморному полу. Портреты на стенах зашептались.
Бет сжала перила, когда отец повернулся к ней. И едва не подавилась собственным изумлением, когда он устало и смиренно кивнул в сторону удаляющейся фигуры Ренаты Рамирез.
— Ты шутишь, — одними губами ахнула Бет.
Отец вздохнул и, шагнув в камин, бросил в пламя летучий порох.
На радостях не зная, куда бежать и что делать: то ли догонять Ренату, то ли бежать в спальню за теплой одеждой, Бет заулыбалась.
«Он не доверяет даже стенам и защитным чарам, но доверился ей? Как вообще?».
Но восторг был сильнее, чем желание сопоставлять факты и домыслы.
— Вы говорите по-французски?
— Только если нужно понтоваться, — призналась Рената.
Она оказалась вблизи совершенно другой, нежели если смотреть издали. Оказалась не такой высокой и близко не такой важной, похожей на расправившей крылья птицей. Ее глаза были лукавыми, но не злыми, губы насмешливо улыбались, но, опять же, беззлобно и не ядовито. Казалось, ее искренне веселило ломать привычный уклад вещей.
Бет не знала, о чем с ней говорить. Поэтому грела руки о стакан горячего шоколада и внимательно смотрела с высоты канатной дороги на пейзажи альпийской деревни.
— Что мы будем делать? — спросила Бет, когда фуникулер спускался.
— А что ты любишь?
Вопрос поставил в тупик.
— Но вы же гостья, вам решать.
— Хороший ответ, хороший потенциал, — кивнула Рената, сделав невесть какие выводы. — Что ж…
Она постукивала пальцами, обтянутыми бежевой перчаткой, по ограждению сидения.
— Тогда выберем тебе хорошее белье.
Бет едва не подавилась горячим шоколадом.
— Что?
— У тебя замечательный папа, но даже самых лучших в мире отцов не следует посвящать во все женские тайны. Сделаю тебе подарок — от девочки девочке.
Одно дело ломать привычное расписание, и совсем другое — лезть в настолько личные аспекты жизни незнакомых людей.
— У меня есть белье.
— Это победа, — улыбнулась Рената. — Но кроме того, что ты — академик, ты, прежде всего, женщина. А красивое дорогое белье это, знаешь ли, как высшее образование. Не обязательно его всем демонстрировать, но это повод чувствовать себя лучше других, не произнося ни слова.
Бет растерялась и едва успела спрыгнуть с сидения, пока канатная дорога не повезла ее по второму кругу. Едва поспевая за фигурой, одетой в широкое двубортное пальто молочного цвета, Бет миновала толпу маглов и дернулась, когда почувствовала, что на нее обернулись. Рената обернулась и, оттянув большие солнцезащитные очки, провожала взглядом каждый шаг. Ее темные волосы, заправленные в высокий ворот мягкого свитера, на зимнем солнце блестели.
— Идем.
— Как бы она не выглядела, когда спустится к ужину, скажи, что она прекрасна.
Судя по тому, в каком ужасе застыло лицо отца, Рената Рамирез готовила его к страшному.
— И говори ей это каждый день, — проговорила Рената, словно и не заметив этого. — Отец обязан вести себя с дочерью, как джентльмен, даже если для всего мира он высокомерное неуравновешенное чудовище.
— Ты меня учить будешь?
— Я провела с твоей дочерью один день. Бери ручку, бумажку и записывай, да, черт возьми, я буду тебя учить. — Рената закинула ногу на ногу и вздохнула. — Да, ты растишь ее один. Но, прежде всего, ты растишь девочку, а не совершенствуешь рубедо…
И умолкла, поймав тягучий взгляд, который, сверля ее в требовании помолчать с секунду, направился вверх, в сторону парадной лестницы.
Бет, едва не подпрыгивая от нетерпения, спускалась к ним.
— А я уж подумал, что-то случилось. — Отец улыбнулся. — Тебе очень хорошо.
Бет просияла. Ровный срез каре приятно холодил шею — даже дышать без шлейфа длинных волос было легче.
Это было похоже на внезапный праздник. Лежа поперек кровати и глядя в освещенный свечами потолок, Бет улыбалась своим мыслям. Рядом на кровати мялись бумажные пакеты с обновками, на стене мигало красными искрами позабытое расписание. Щеки все еще помнили морозный румянец, ноги гудели от усталости, а волосы непривычно не путались о вышивку на наволочках — как, оказалось, просты были радости изучающих высокие материи.
За дверью выла, сокрушаясь, нянька Хестер.
— Гадкая грязнокровка уродует леди Бет! — Бедная эльфиха легче пережила бы потерю собственных пальцев, нежели короткую стрижку своего сокровища. — Что скажет бедный хозяин!
Хозяин пребывал в лучшем расположении духа — прежде Бет не помнила, чтоб отец выглядел настолько непринужденно легко и живо, как за ужином, подстрекаемый едкими шутками и ехидничающий в ответ. Хестер переживала совершенно зря.
«Господи», — шептала Бет в ту ночь, сжав руки в замок на одеяле. — «Оставь Ренату здесь навсегда».
Или она сама заколотит все входы и выходы.
Рената должна была остаться. Ведь хотела этого не только лишь Бет — она была уверена, хотела быть уверенной, что между отцом и этой женщиной полыхает искра. Похоже ли это на то, о чем она читала в книгах? Наверняка. Отец давно так не оживал.
«Пусть это будет искра, прошу, Господи».
И эта женщина останется с ними навсегда. Да, золотой ободок на безымянном пальце сообщал, что Рената не одинока, но и отец не снимал обручальное кольцо ни на секунду.
«Я никогда ни о чем не просила».
У Ренаты была дочь. Бет уже видела, как они бы делили одну комнату, шептались по ночам и стали бы подругами. Она бы уже не скучала на уроках одна.
Рецепт счастья был очевиден. Был очевиден до тех пор, пока Бет, уже засыпая, не вспомнила о маме.
«Предательство», — подумала она и помрачнела вновь. — «Мечтать о мачехе. Растеклась».
От мысли, что продалась за новенькое белье и никому не нужные шмотки, Бет едва не расплакалась от унижения. Свернувшись в неудобную позу и подтянув колени к груди, она крепко зажмурилась, заставляя себя спать. И даже заснула, но проспала недолго — от ветра черепица дребезжала так громко, что Бет вскочила и с полминуты не могла понять, что за грохот.
Натянув халат и укутавшись, Бет рискнула выйти на балкон и задрать голову, чтоб глянуть, действительно ли ветром, судя по звуку, унесло не только черепицу с крыши, но и флюгер с дымоходом. Идея спросонья была глупой — Бет быстро замерзла, уже не говоря о том, что ничего не разглядела в ночной темени. Карнизы дрожали, метель колола щеки, и Бет, отвернувшись, вдруг увидела, что в окне второго этажа, в том, что около южной башни, горит свет — единственный огонек, которым сияла темная в ночи резиденция.
— Ты приехала за этим?
Вино негромко потекло из наклоненной бутылки в бокал.
— Да. — Рената не лукавила.
Стоя в коридоре близ приоткрытых дверей в каминный зал, Бет глядела на нее. Рената, явно мерзнувшая больше привычных к метели обитателей, придвинулась ближе к камину.
— Начать то, что началось, а потом залечь на дно в горах — круто, но не выйдет. Я одна расхлебывать не буду. Не выйдет растрясти улей, а потом сказать: «Давайте все успокоимся».
В узкую щель Бет увидела отца. Он, опустив бутылку на столик, сел в кресло.
— И ты пришла ко мне.
— Да. Затеяли вдвоем.
— Давай я назову тебе причину, по которой ты сейчас сходишь нахрен.
Они замолчали. Бет задержала дыхание, боясь, что ее засекли. Но нет.
— Ты должна была дать против него показания. А что сделала ты? — Голос отца был ледяным. — Протупить так, а потом приходить и говорить, что все пропало, не надо.
— Он не устраивал пожар.
— Он просто стоял рядом, так сошлись звезды.
— Верь или нет, но это так.
Даже в коридор тянуло напряжением.
— А жрицу из лабиринта тоже не он вытащил? И вампиров не он нагнал? Опять мальчика подставили, опять злой Малфой к нему придирается. — Отец потер ладонью хмурый лоб. — Я всегда к тебе хорошо относился. Но ты сейчас или не видишь берегов, или продолжаешь тупить, или хочешь прикрыться моей спиной.
— Третье.
— Ну вот. Культ — это твоя головная боль.
— А magnum opus?
Бет сглотнула ком в горле. Рената повернула голову. В тонкую щель меж двустворчатыми дверями попало ее лицо, направленное прямо на Бет. Большие глаза сияли белесой слепотой.
— Нет, Малфой, — глядя прямо в лицо Бет, произнесла Рената. — Это касается нас обоих.
Впервые Бет почувствовала, что привилегированность превосходного образования переоценена, когда познакомилась с Ренатой Рамирез. Это осознание пропало, стоило ближе познакомиться с ее дочерью — Селеста была вульгарна, проста и чуть смышленее галетного печеньица. Все встало на круги своя, но вновь повернулось не так, как нужно.
Волшебницу, которая заставила Бет чувствовать себя безмозглой идиоткой, звали Мойра. Она была чернокожей женщиной средних лет, одетой в мантию поверх вязаной кофточки, которая обтягивала внушительный бюст и не менее внушительных размеров животик. Мойра сидела в широком крутящемся кресле, практически не вставала со своего места и царствовала в мире корреспонденции, ключей, расписаний, брошюр и справочных материалов — глаза, уши и хваткие руки единственного в США корпуса, где обучали мракоборцев.
С такими женщинами, от которых зависят первые шаги куда-либо, с вечно чем-то недовольными и глядящими так, словно оказывают услугу, умела разговаривать кузина Бет. И Селеста умела — вернее, не добившись своего, начинала так громко орать и ругаться, жестикулируя маникюром, что у клерков не было шансов, ибо не родилось еще существо в мире, способное переорать децибелы разъяренной красавицы. Бет не умела ни договариваться, ни орать. Поэтому Мойра, чья должность, судя по табличке на двери, называлась «консультант по обучению», одержала разгромную победу.
— Милочка, — глядя на Бет, как на дерьмо в седом парике, проговорила Мойра. Очки на цепочки блеснули. — Еще раз повторяю. Аттестат Ильверморни, рекомендация и будет вам приемная комиссия. Что я сделаю, если у вас этого нет? Откуда я знаю, может вы палочку в руках два раза всего держали.
— У меня лучшее европейское образование, — процедила Бет ледяным тоном. — Домашнее.
Мойра сдвинула очки. И оглядела Бет с ног до головы.
— Понятно.
Что ей понятно — было не понятно.
— Милочка…
— Мое имя написано в документах. Они напротив вас лежат.
— Милочка, — повторила ведьма. — А почему именно к нам?
Бет вскинула белые брови.
— В каком смысле?
— Как вам сказать…
Мойра так скривилась и показательно надула губы, что Бет почувствовала, будто у этой женщины к ней личная неприязнь. Она взяла протянутые ей документы и рассеянно вышла в коридор, пораженно гадая, что опять не так пошло на ее жизненном пути, раз ей не дают даже попытаться стать мракоборцем.
«Да какого черта?» — внезапно спохватилась Бет. — «Я и есть мракоборец».
«Ты наследница Благороднейшего и Древнейшего Семейства», — прозвучал голос отца в голове.
«Ты кассирша», — вразумила совесть голосом Селесты.
Бет вздрогнула и мотнула головой. И вернулась в кабинет. Мойра, подняв взгляд, отставила открытый йогурт и вздохнула.
— Да-да?
— А можно все же записать меня на вступительные экзамены, прежде чем посылать?
С таким видом, будто эта наглая девчонка требовала занять ей денег, Мойра протяжно вздохнула еще раз. И, явно не зная, как обосновать свою позицию, завертела головой. Неизвестно, что увидела за спиной Бет, но аж привстала и громко позвала:
— Господин декан! Господин декан!
Бет возрадовалась, когда в кабинет, откликнувшись на зов, зашел долговязый мужчина с залысинами и печальными усталыми глазами. Вот он, человек, который точно повлияет на гадину за столом, не кто-нибудь, а декан! Самый настоящий декан!
— Здравствуйте, — улыбнулась Бет.
— Здравствуйте, здравствуйте. Мойра. — Декан Грейвз повернулся и расправил сутулые плечи. — Очень спешу. Что стряслось?
Мойра важно указала ладонями на Бет.
— Мисс Элизабет Арден. Желает поступить к нам. Домашнее обучение. — И так, словно это о чем-то бы говорило, кивнула. — Угу.
Декан Грейвз внимательно осмотрел Бет.
— Арден, Арден… не внучка ли вы случайно знаменитого Герберта Ардена? Мы некогда были неплохо знакомы.
— Дедушка Герберт, да, — кивнула Бет, понятия не имея, кто это вообще такой. — Передам ему привет.
— Мистер Арден же почил несколько лет назад.
— Я занимаюсь спиритизмом, — не моргнув и глазом, соврала Бет.
Декан Грейвз бегло глянул на заявление у нее в руках.
— Мисс Арден, домашнее обучение, значит?
Бет кивнула. И, к своему удивлению, услышала тот же вопрос, что и несколькими минутами ранее:
— А почему именно к нам?
И ничего на этот вопрос не ответить.
— Извините, — склонил голову Грейвз. — Очень спешу.
И боком, не задев Бет плечом, понесся прочь.
— Да что не так? — едва поспевая за деканом, не унималась Бет.
Декан Грейвз явно устал ее игнорировать вежливо. Он то вздыхал, то качал головой, то улыбался, то извинялся — устал в итоге.
— У меня лучшее образование, да, я получала его дома, но…
— Это отлично, что вы умеете играть на скрипочке, — прервал декан Грейвз. — Но этого недостаточно для мракоборца.
— Играть на скрипочке?
«Сука, я из воды, грязи и палок могу сварить яд. Я повязала вампира, который разнес ваш лабиринт Мохаве на атомы, а ты мне про играть на скрипочке?!»
Декан Грейвз словно почуял ее негодование. Не желая скандалить, но также и не стремясь объясняться, он заискивающе улыбнулся, когда остановился у двери своего кабинета.
— Мисс, служба мракоборцем — не для всех.
— Совершенно согласна. Она не для тех, кто страдает поверхностным мышлением.
— Это серьезная подготовка, требующая серьезных усилий. И, если вдруг что-то пойдет не так… а что-то пойдет не так, практика показывает…
— Что пойдет не так? — сухо спросила Бет.
— Да что угодно, от замечания преподавателя до неумения работать в команде. Что угодно, а потом на пороге Брауна встречать ваших недовольных родителей и доказывать им, что вы — гений, но просто не сложилось. Мракоборец — не та специальность, где работают привилегии, они больше мешают. Понимаете?
— Нет.
Декана хотелось пожалеть, настолько у него было несчастное лицо.
— Мисс, здесь не пансион светских девиц и не спецшкола. Здесь подготовка молодых людей к государственной службе. Я уверен, что ваши умения по достоинству оценят где угодно.
— У меня есть образование!
— А рекомендации?
Бет вспыхнула и скривила губы в презрении.
— Дайте мне сдать вступительные экзамены.
— Да Господи-Боже…
— Вы не имеете права отказать в сдаче экзаменов.
— Но рекомендаций, повторяю еще раз, у вас нет!
Грейвз замотал головой.
— Мисс… Арден, — вздохнул он. — Я не имею достаточно лишнего времени, чтоб с вами спорить, поэтому прошу меня простить, но…
И потянулся к дверной ручке. Но Бет, глядя ему в морщинистое лицо, прижала ладонь к двери и толкнула ее вперед, захлопнув. Декан Грейвз вытаращил глаза.
— Так, это уже хамство.
— Нет, это дверь. И она закрыта, пока мне не будет выдано разрешение на вступительные экзамены.
«Тебя сейчас выгонят», — твердил разум голосом учителя живописи.
«Разъеби к хуям этот университет!» — А чертик на плече принял облик гордой Селесты, танцующей с помпонами на радостях.
Декан Грейз дернул ручку, а Бет сжала пальцы на двери в кулак. Дверную ручку, замочную скважину и тонкую щель у косяка затянула потрескивающая корка прочного льда. Декан Грейвз одернул скованную руку с трудом и размял покрасневшие пальцы.
— Вон отсюда.
Явно устал миндальничал, высунул из внутреннего кармана мантии волшебную палочку и направил на лед. Из кончика палочки повалил густой горячий пар, пошипел, заставив лоб декана взмокнуть, но, когда чары развеялись, оказалось, что лед и не думал растаять. Он походил на горный кварц — мутный, твердый, и ни разу не подтаявший.
— Портоберо! — проговорил декан Грейвз, вновь нацелив палочку на затянутую льдом дверь.
Дверь дернулась, словно на сквозняке, но лед лишь хрустнул.
— Аберто.
Лед оставался прочным. Декан повернулся к Бет и уже не пытался выглядеть тактичным.
— Откройте дверь.
— Дайте разрешение на вступительные экзамены.
— У меня через час совещание, в кабинете — важные бумаги!
— А я совершенно никуда не спешу до первого сентября. — Пальцы Бет зацокали по льду.
— Откройте дверь, — прошипел декан снова. — Я буду жаловаться.
— На что? Что мракоборец не может открыть дверь?
Декан едва не метал молнии. Его кабинет, затянутый льдом, находился у лестницы, прямо напротив аудитории, из которой по звонку, оповещающему конец очередной аттестации, повалили ученики. Растерянный декан, попутно улыбаясь приветствующим его студентам, выглядел жалко.
— До свидания. Не знаю, когда проверю. Не надо мне писать, до понедельника я не ваш преподаватель, я вас не знаю. До свидания… так, теперь вы. Вы два семестра не ходили на мои лекции и сейчас спрашиваете, что надо, чтоб получить зачет? Как твое имя, смертник?
Но не так жалко, как всякий раз, когда в одном помещении присутствовал профессор Роквелл. Тот, как нутром чувствуя, что где-то кому-то требуется помощь, безошибочно повернул голову в сторону кабинета декана Грейвза.
— Пока молись, а потом до обеда мне полный конспект лекций, три реферата на вольную тему из методических материалов и два стихотворения на выбор. Мистер Грейвз! — И, хлопнув студента по плечу, поспешил к бедолаге у замерзшей двери.
Бет, узнав низкий голос, в ужасе вытаращила глаза, вжала голову в плечи и начала молиться, чтоб исчезнуть на месте. Бывший президент МАКУСА, тот самый, что видел ее в форме мракоборца на проклятой вилле, нынче был слегка небрит, одет в коричневый клетчатый костюм с заплатками на локтях, и выглядел точно так же, как и в первую встречу — в целом нейтрально, но слегка высокомерно.
— Роквелл, — проговорил декан, пыхтя. — У нас здесь… маленькая авария.
И попытался уцепиться за ледяную корку, чтоб открыть вмерзшую дверь. Мистер Роквелл вскинул брови.
— Вот как.
Грейвз, едва не скуля, вновь повернулся к Бет.
— Немедленно открой дверь!
Бет боялась даже вздохнуть, так и чувствуя рядом Роквелла. Тот, опустив взгляд на ее сжавшуюся фигурку, задумчиво протянул:
— Что происходит?
«Он не помнит. Не помнит!» — Бет едва не осела на пол от облегчения.
— Небольшая авария, — повторил Грейвз. — Ничего такого.
— Ну и хорошо. Всего доброго.
— Роквелл, погодите! — Декан унижено сдался.
— Да-да. — Но, слава Богу, нет в МАКУСА человека с более широкой душой, нежели у Джона Роквелла.
Грейвз снова пнул лед.
— Сделайте что-нибудь. Мне срочно нужно в кабинет, а эта мерзавка…
— Давайте без оскорблений.
— Эта именно что мерзавка закрыла дверь и требует допустить ее ко вступительным экзаменам.
Мистер Роквелл глянул сначала на Бет, потом на ледяную дверь.
— А в чем проблема?
Бет, не будь столь перепугана возможными последствиями этой встречи, просияла бы. Декан Грейвз замялся.
— Мы обсудим это позже, есть ряд причин, по которым… Вы откроете эту дверь или нет?
— Нет, — отрезала Бет.
— Да как вы смеете! Роквелл!
— Что? — недоумевал профессор.
Декан был зол.
— Откройте эту чертову дверь!
Мистер Роквелл кивнул. Задумчиво приблизился, оглядел дверь внимательно, постучал согнутым пальцем по ледяной корке, поковырял обледенелые петли. И, наконец, вынес вердикт опытного чародея:
— Тут только в окно лезть.
— Вы что, — гаркнул декан Грейвз. — Издеваетесь?
Мистер Роквелл сдвинул очки на кончик носа и глянул поверх стекол в тонкой металлической оправе.
— Разве я произвожу впечатление человека, который издевается?
— Нет, конечно нет, — буркнул Грейвз. — Но дверь…
— Покрыта льдом. Стихийная магия, если не ошибаюсь. Крайне капризная штука, отвечает только хозяину, заклинаниями не снять. Так что, если вам действительно надо в кабинет, лезьте в окно и не тяните время, на солнышке лед не растает.
Бет не сдержалась и коротко усмехнулась. Декан Грейвз сунул мистеру Роквеллу свой портфель и, пыхтя, поспешил вниз по лестнице.
— И не думайте, что эта выходка сойдет вам с рук!
— О, декан, я забыл, — протянул мистер Роквелл очень негромко, глядя в дверь. — Пожарная лестница окрашена… а, ладно.
Бет неловко отвернулась, боясь поймать его взгляд.
— Да? — Но строгий взгляд пронзительных серых глаз уже скользнул по ней. — Вы что-то сказали?
— Стихийные чары можно снять. Заклинание «Финита».
— Я знаю, — спокойно ответил Роквелл.
Бет вспыхнула и неловко замялась.
— Приемная комиссия — первый этаж.
— Да. — И поспешила ускользнуть. Но тут же вновь замялась. — Но у меня не принимают документы и…
Мистер Роквелл вновь глянул поверх очков.
— Идем.
«Дура, беги!», — выл голос разума.
«С ним к алтарю, если поможет». — Чертик с голосом Селесты имел свое видение сложной ситуации.
Они спускались по лестнице. Бет намеренно отставала, боясь, что Роквелл узнает ее лицо. Но он не оборачивался.
— Значит, вы британка, — но вдруг проговорил, когда они шли мимо арочных окон. — Почему поступать к нам, в Лондоне сильная школа.
— А как вы узнали, что…
— Акцент.
— У меня первозданный английский.
— Точно британка.
Бет сомкнула губы и, ускорив шаг, свернула в уже знакомый кабинет Мойры. Та, при виде ее, мученически цокнула языком.
— Милочка, вам же объяснили.
— Мойра, — послышался за спиной Бет низкий голос. — Мне нужно пять минут твоего времени.
***
Признайтесь, вам было про меня интересней читать, когда я был молодым, дурным и свободным от обязательств. И я согласен, ведь так жить куда интересней и проще. Да, до восемнадцати лет я был морально еще большим дедом, чем буду в свои девяносто, но все тогда было хоть и сложно понимаемо, но легко осуществляемо. Прокручивались приключения, мелькала безвыходность, которую я решал по щелчку, были силы и энергия… Да, я бы многое изменил, будь шанс. Например, занялся бы каким-то спортом, потому что нынче на хруст моих суставов выли из лесу волки. Долечил бы зуб мудрости, потому что в мире никогда не дешевеют три вещи: хлеб, шлюхи и стоматология. И сделал бы вазэктомию лет в четырнадцать, если бы знал, что к сорока придется ночами рыскать по заброшкам Детройта в поисках своего отбитого на все извилины чада.
Я уже не мог — ресурсы дипломатии закончились. И это случилось так быстро, что я не успел понять, когда началось. Когда ребенок, в целом вменяемый и думающий, превратился в асоциальную мразь, испытывающий вас на прочность. В университете Сан-Хосе детских психологов не учили, что делать, если хочется придушить ребенка, потому что он, блядь, уже не видит рамок вашего терпения!
А знаете, что самое уничтожающее остатки спокойствия в этой ситуации? Что прежде, чем устроить разнос, вам придется дождаться, пока виновник истерики проспится!
— Когда я должен был об этом узнать?
Он едва открыл глаза, как я протянул ему развернутое письмо и поднес так близко к лицу, чтоб не оставить шансов смотреть куда-то в сторону. Реакция чуть более, чем отсутствовала — Матиас был сонный, заторможенный и осоловело хлопал глазами.
— Уважаемый мистер Сантана, — прочитал я с выражением, подрагивая от ярости. — В дополнении к письму от двенадцатого июня, напоминаем вам о необходимости явиться на дисциплинарное слушание, назначенное на первое августа текущего года, где и будет принято решение о дальнейшей судьбе вашего пребывания в Школе Чародейства и Волшебства Ильверморни. Ответ от вашего официального опекуна касательно понимания ситуации не был получен до сих пор. Напоминаем, что неявка на слушание по делу об умышленном отравлении учащихся и распространении веществ из списка запрещенных и потенциально опасных грозит Вам лишением свободы до принятия соответствующего решения! С наилучшими пожеланиями, число, подпись, еб твою мать, Матиас, что происходит?!
— А, это, — протянул Матиас.
Меня так взбесила эта небрежная отмашка, что я был близок к тому, чтоб заставить сына это письмо сожрать.
— Не хотел тебя тревожить.
Как же сложно спокойно смотреть на ребенка, у которого мало того, что нет ни капли уважения, так еще и татуировка на лице.
— Нет, малой, свинтить не выйдет, — спохватился я, когда Матиас секундой спустя исчез с кровати и оказался у двери.
— Какая разница, они все равно найдут, за что меня исключить, — Матиас упорно отмахивался, спустившись на первый этаж.
Я резко выдвинул стул.
— Это не придирки, мол, вампир нас бесит. Это срок, Матиас!
— Да какой срок, — он протяжно цокнул языком и достал из холодильника яблоко. — Это не наркотики.
Острозубая пасть очень широко раскрылась, поглощая яблоко целиком, клыки сомкнулись и раздался громкий хруст.
— Учили в теплицах, на ботанике, священные грибы, которые индейцы использовали для контакта с духами предков. — Матиас выплюнул косточки в раковину. — Ну я подмутил одну грибницу, сунул в горшок, а она взяла и проросла. Так что мне, выкидывать? Ну я и…
— Начал продавать по школе галлюциногенные грибы?
— Ну… да.
— Убью.
В этом весь Матиас! Его поймали за руку на продаже наркотиков, но он все свел в тему того, что занимался сохранением редчайшего вида магических грибов, а завистники и недоброжелатели клевещут на него в рупор.
— Да это не так все на самом деле страшно, как звучит. Это просто грибы. Год все в школе жрали, и ничего, но вот кто-то просрался, и сразу все, сальвадорский барыга!
Представляю, как я бы оправдался перед отцом, мол, не так все страшно, это всего лишь кокаин, оружие и контрабанда. У меня от негодования слов не было. Матиас мое молчание явно воспринял, как должное.
— С одной грибницы на выходе получается двадцать унций сухаря. Двадцать унций отборнейшего священного индейского псилобицина, а чтоб наперло, как свинью, достаточно кусочка, размером с горошину.
— Матиас, ты охренел мне такое говорить?! — взревел я, смахнув со стола посуду. — Ты, засранец, вообще в жизни попутал?! Хоть бы, блядь, постыдился, хоть бы для приличия все отрицал! Ты понимаешь, что за это ответственность уже не только перед Богом, а перед Соединенными Штатами Америки и… двадцать унций с одной грибницы, говоришь?
Матиас довольно кивнул.
— Просто интересно, — протянул я. — А сколько ты за год расплодил грибниц?
Матиас раскрыл свой большой школьный чемодан.
— Твою мать.
На неразобранных вещах лежали, туго набивая каждую щель, пакеты. Вакуумные, полиэтиленовые, файлы для бумаг обычные, просто мотки из пищевой пленки — они были набиты чем-то вроде коричневатых скрюченных корешков. Пахли они резко, даже через упаковку — химозной приправой, которую часто кладут в лапшу быстрого приготовления. Лежали на сложенной одежде, распиханы по бокам, топорщились из внутренних отделений, а когда Матиас деловито вытащил толстый учебник по трансфигурации, раскрыл и вывернул страницами вниз, пакетики с грибами посыпались в чемодан.
— Сколько это в галлеонах? — фыркнул Матиас самодовольно. — К выпускному я куплю Дубай, вот сколько.
— Если не посадят, — вразумил я. — Ну ты… грибник сальвадорский.
— Микология — царица наук, отец.
Я все чаще не мог понять, Матиаса в роддоме подменили или просто при жизни сглазили.
— Так, я благодарен, что узнал о твоем барыжничестве за двое суток до суда, но…
Но, услышав шаги в коридоре, мы с Матиасом, не сговариваясь, захлопнули чемодан и замерли у него неприкаянными часовыми. В комнату заглянул сеньор Сантана — о грибных делах не осведомленный, но, судя по выражению лица, уже нас с сыном во всех грехах человечества подозревающий.
— Что вы делаете?
Мы с Матиасом глянули друг на друга.
— Момент отца и сына.
— Что ты мелешь, Ал?
Я зарядил мелкому подзатыльник. С годами это стало делать сложнее — малой был высоким.
— Я на пару дней отъеду, — проскрипел сеньор. — Ты — за старшего.
И ткнул в меня пальцем. Я обрадовался — ничто не радует так, как когда тебя сорокалетнего назначили главным в доме. Матиас улыбнулся. Для него звезды сошлись.
— Чтоб пока меня нет, все было четко и по графику.
Я едва поспевал за стариком, который спускался вниз.
— Никого не водить. Особенно тебе, красавица моя. — Он обернулся и глянул на меня так, будто у меня уже под кроватью томились участники оргии, в ожидании, когда злой тесть уедет.
— У меня никого и нет.
— Да конечно! А что это за мужик каждое утро трется у нас во дворе?
— Почтальон.
— Дожили, отдаешься за газету с кроссвордами.
— Чтоб вам было что на старости лет разгадывать. Все в дом, все в семью, — ввернул я.
Сеньор Сантана мой сарказм не любил. Он вообще мало что любил в этой жизни.
— Звонить буду каждые шесть часов. Упаси вас обоих Господь не ответить до третьего гудка. Окна вымыть, плинтус прибить.
Не знаю, куда он собирался, но скорей бы уже собрался! Матиас, кажется, был того же мнения. Бодрый и покладистый, он едва ли не бегал за дедом с пустыми чемоданами.
— А мне что делать?
Старик обернулся.
— С лицом что-то сделай, сил нет на твой партак смотреть.
Я понимал, почему Матиас был настроен так радостно, словно Рождество наступило на сезон раньше. Понимал, почему он на меня так поглядывал — не испорчу же я дедушке Диего поездку и себе после этого прикус тем, что расскажу о грибных увлечениях нашего драгоценного ребенка. И о суде, на который мне предстояло этого ребенка привести за руку через… месяц.
Я говорил о том, что отцовство — лучшее, что случалось со мной в этой жизни?
Смотрел на Матиаса сурово. Чтоб не улыбался засранец, чтоб не радовался. Если старика Диего он еще побаивался, то меня, видимо, считал эдаким придурком, с которым считаться в принципе не обязательно. И я понимал, почему так. Но в некоторых вещах не следует дерзить.
Надеясь, что мой взгляд красноречиво обещал очень серьезный разговор, как только за стариком закроется дверь, я смотрел на Матиаса и медленно щурился.
Серьезный разговор начался, но что-то пошло не так.
— Съедобно, — глубоко дыша, проговорил я. — Но не прет. Че-е-ерт.
И огляделся по сторонам.
— Какая охренительно красивая кухня. Такая густая.
Вспышки густых пузырей походили на растекающуюся гуашь. Мир пах заварным кремом, злость втянуло в вытяжку, а на тумбе сидел Матиас, прижимал к ушам чашки, словно наушники, и покачивался плавно. Он, улыбаясь, походил на чеширского кота. Он тоже мигал красками — волосы его казались не черными, а с багряным отливом, а татуировка над бровью отзеркалилась внизу, под глазом и мазалась потекшими чернилами в слово «El Incendiario».
Осознание того, что мы с сыном нажрались грибов, включили запись Харе Кришны и ждали просветления пришло внезапно, когда я задумался о природе красок, которые растекались перед глазами.
— Так, хорош. — Поднялся со стула и комната закружилась вдруг, словно кто-то перевернул куб, в котором я застрял.
Я крепко зажмурился, добрался с приключениями до раковины и плеснул в лицо холодной воды.
— Ну тип, — проговорил Матиас позже, поглощая из холодильника все, до чего дотягивались руки. — Это не наркотик. Это расширение рамок сознания.
— Чтоб я больше не видел.
— И это не преступление. Я в душе грибник, мне прикольно выращивать. Почему я должен отвечать за тех, кто готов покупать грибы? — Матиас вытянул язык и, обвив им банку кукурузы, притянул к себе с дальней полки.
Я поежился. Язык с хлюпаньем втянуло обратно в рот, Матиас облизнулся раздвоенным кончиком.
— Они сами решают, покупать или нет. Не моя вина. Я организовываю досуг, и только.
Глядя на него обеспокоенно, я вздохнул, не зная, что сказать. А что сказать? Опять бушевать?
— Теперь понятно, почему Джанин и ее боевые домохозяйки на тебя взъелись.
— Да не из-за грибов. Им дай только повод, с самого моего первого дня что-то было не так, всегда была причина, почему мне не место среди людей.
— Ты же сам понимаешь, что это глупости?
— Нет. Мне правда среди них не место. Они тупые.
Матиас поддел пальцем кольцо на крышке и откупорил банку.
— Сучки, вроде Джанин, внушили всем, что я опасен. Пускай боятся, мне уже не двенадцать, сейчас они действительно меня боятся. — Он острозубо оскалился.
— Ты хочешь нормального отношения, но, малой, нельзя пинать мир ногой и ждать, что тебя за это погладят по голове. Как минимум, нужно не рычать на одноклассников и не продавать запрещенку.
Он так на меня смотрел, словно это не я умудренный опытом и жизнью. Он невесело улыбнулся снова.
— Это не так работает.
— Именно так и работает.
— Я ни на кого не рычал первые годы. Но Шеппард, Джанин, учителя, дворецкий, каждая блядина в Ильверморни ждала и молилась, чтоб я косякнул и отчислился.
— Но не агрессией же все это решать. Надо быть немного умнее.
— Пока одноклассники тусили и по совету мамочек держались подальше, я сидел в башне и читал энциклопедии. И вот я знаю, как вырастить из мицелия ведро прущих индейских грибов, а эти мыши мне за это платят столько, сколько скажу. Я не немного, я был охрененно умнее. И если там кто-то этими грибами отравился, — Матиас отправил в рот полную ложку кукурузы. — Мне абсолютно плевать, я годами мечтаю о том, чтоб эта школа вымерла.
Я представил его речь перед судьей.
Мой сын сядет, инфа сотка.
— Ты не рассказывал о буллинге.
— И что бы ты сделал? И что бы ты сделал, если достаточно было просто не сесть в лабиринт Мохаве и не стать центром слухов о президентах-пидорасах.
Матиас глянул на меня, как на предателя.
— Это еще хорошо, что теплокровные ублюдки боятся смеяться мне в лицо. Будь я курсе на третьем-четвертом… да короче, Ал, от тебя не помощи ждать надо, а чтоб хуже не было.
Да, такое себе. Я вздохнул.
— Ну ладно мне. А Диего? Ему-то можно было сказать?
Матиас закатил глаза.
— Ага, давай еще дед мои проблемы будет решать, потому что я слабак, не вывожу наезда кучки прямоходящего фарша.
Я не знал, действительно, как реагировать. В школе я не был прям уж популярен, но не был и изгоем. Против меня никогда не плелись заговоры, а дружбы Скорпиуса вполне хватало, чтоб не переживать, что там подумает кто-то со стороны.
Матиас никогда не производил впечатления затравленного подростка. Он всегда выглядел уверенно, был хорош собой, очень хорош — с его телосложением только сиять школьной звездой спортивной команды. При этом он был смышленым, хорошо и едко шутил, обжигал наследственной дедовой харизмой. У Матиаса были все ресурсы, чтоб быть лучшим.
Это не я — хлюпик тщедушный, адепт культа ингаляторов и капель для носа.
Это не Камила — строптивая, но поверхностная.
Это не Альдо — красивый, но ранимый и пугливый.
Это не Финн — сильный, но тупой, как картофелина.
Взяв незавидный генофонд в ежовые рукавицы, добавив вагон любви и труда, сеньор Сантана слепил что-то действительно хорошое, полноценное, у чего были все шансы стать лидером. Но Матиас оказался несчастен. У него не было Сильвии, которая действительно любила детей Сантана, но всегда это отрицала. У него не было меня, который всегда их слушал и знал подноготную бед и радостей.
И я в тот момент не знал, как так вышло. Вернее, все я знал. Не мог поверить.
— Понимаешь, что первого августа мне придется как-то в суде доказывать, что ты не барыга, а грибник-любитель? — И я не понимал, как. С моим послужным списком и реноме Матиаса, шансов у нас не было никаких.
И малой это прекрасно понимал.
— Да. — Он спокойно кивнул.
***
Красный клен гнулся от пронизывающего до костей ветра. Его ветки опасно хрустели, бились в окно и грозились продырявить окно насквозь. Чугунного цвета тучи низко нависли, не оставляя солнечным лучам шанса скрасить грядущую бурю. Немногочисленные в летнюю пору студенты, прикрывая головы папками, забивались под козырьки корпусов. В безымянном корпусе Брауна, где обучали мракоборцев, было тоже людно — казалось, переждать непогоду здесь собирались все, кто только можно.
Селеста сидела на деревянном стуле у окна, ковыряла ногтем дыру на колене, обтянутом узкими джинсами, бледнела и тяжело вздыхала всякий раз, как смотрела на часы.
— Боже, я сейчас умру, — призналась она, откинувшись на спинку стула.
И тяжело задышала. Топ, из которого проглядывало кружево бюстгальтера, натянулся, отчего и без того повышенный градус напряжения в коридоре корпуса достиг рекордной отметки.
— Ой, не могу больше.
И закинула ногу на ногу. Каблук негромко цокнул об пол. Сидевший рядом абитуриент покрылся испариной.
— Вот сколько можно ждать? Почему так долго? — Селеста нашла в бедолаге благодарного слушателя. — С утра такая нервотрепка, Боже. Где эти списки? Когда их вывесят? Две недели на нервах, четыре кило веса ушло, посмотри, штаны болтаются, вот.
Парниша побагровел.
— Уже снятся эти вступительные. Мне нужен релакс. Всем нужен релакс. Давайте все соберемся после результатов и напьемся, мы этого достойны, мы заслужили… а ну погоди, у меня, кажется было… о-о! — В сумке Селесты зазвенели ключи, духи, зашуршали пакеты и забряцали флаконы с косметикой друг о дружку. — У меня есть пиво, со вчера не выложила.
— Ты тоже поступаешь? — собрав всю смелость в горсть, спросил сидящий рядом.
Селеста подняла взгляд.
— Что? Нет.
И, застегнув сумку, потеряла к беседе всякий интерес. Постучала каблуком по полу, поковыряла розовыми ногтями деревянный подлокотник, повздыхала тяжело и повернула голову.
— Эл, что ты сидишь?
Эл, сидевшая без движения и с постным лицом, скосила взгляд.
— Что?
— Иди, спроси, где списки поступивших. Если стесняешься, давай я сама спрошу.
— Тебе вообще было необязательно со мной ехать через всю страну.
Селеста отмахнулась.
— В смысле? Я тебя не оставила бы. Помнишь, ты же пришла ко мне на кастинг, поддержать.
— Я пришла забрать ключи от квартиры.
— Это неважно. Ты пришла. А вообще, Эл. — Селеста повернула голову и откинула волосы за спину. — Ты почему так спокойна? Это же… ТИХО ВСЕ! Списки!
И вскочила на ноги, вытянув руку с нацеленным на стену пальцем. На стене действительно, искрясь золотыми огнями, проступали чернильные надписи.
— Так, разошлись. — Селеста, помахивая сумкой, понеслась в бой.
Эл не шелохнулась, наблюдая за тем, как у стены началась возня. Она знала, чего ждать. И не удивилась, когда Селеста, так яростно всех расталиквающая, чтоб занять лучшее место, снова изучила списки, поводила по каждой фамилии пальцем и обернулась совершенно растерянная.
— Эл, ты только не переживай… Они ошиблись.
— Хорошо, — кивнула Эл и подхватила рюкзак. — Идем домой.
Слыша, как за спиной цокают каблуки Селесты, она не быда удивлена.
— Ты просто уйдешь? Алло, — Селеста негодовала, едва за ней поспевая. — Ты что? Вернись и набей всем морды, это твое место, ты должна быть в самом верху этого списка. Ох, блядь, цветочек…
И, не вписавшись в растение в кадке, чуть отшатнулась, но снова ускорилась.
— Ты не можешь просто так встать и уйти. Надо разбираться, требовать пересдачу, пересмотр…ну или у декана в кабинете поплакать, у меня это всегда работало. Ты же на три головы опытнее этих малолеток, тебе доверили в вилле инферналов искать запонку, Эл, ты чего?
За спиной слышался шум торжествующих, вздохи негодующих и скрип дверей. Сварливый голос Мойры требовал соблюдения порядка.
— Мисс. — послышался громкий голос откуда-то сверху.
Эл задрала голову. С балкона второго этажа, похлопывая ладонью по перилам, на нее смотрел профессор Роквелл. Смотрел задумчиво, слишком задумчиво — Эл вновь захотелось бежать.
«Узнал?»
— … Арден. — Видимо, вспоминал фамилию. — Поднимитесь в кабинет двести семь.
И, не став особо упрашивать, ушел прочь.
Селеста, тоже тревожно глядя вверх, напряглась.
— Узнал?
— Я не знаю.
— Иди.
Эл повернула голову.
— Иди, — повторила Селеста. — Приставать не будет, он же этот… Но если будет, зови меня.
И тут же смутилась от безмолвной насмешки.
— Ну то есть вдвоем его повяжем. Иди короче.
Минуя толпу и не глядя на списки, Эл поднялась по лестнице. Кабинет двести семь искала недолго — он находился в самой глуби коридора около большой пустующей аудитории. Коротко постучав в резную дверь, Эл заглянула внутрь.
— Да, входите. — Профессор Роквелл чуть обернулся. Он стоял и большого книжного шкафа и наблюдал за тем, как высокая стопка сама по себе раскладывает книги по местам.
Эл перешагнула порог и, закрыв за собой дверь, замерла в дверях. Роквелл отошел от шкафа и, облокотившись на стол, скрестил руки на груди.
— Мне казалось, вы упорнее, — без предисловий сказал он. — Так лихо ворвались и так быстро уходите.
Эл поправила лямку рюкзака на плече.
— Вы хорошо сдали вступительные.
— Я знаю, сэр.
Мистер Роквелл хмыкнул.
— Самоуверенно. Но, правда хорошо. Рекордно хорошо. Если бы я не знал наврняка, то подумал бы, что этот тест вы уже сдавали.
Эл не моргнула. Лишь губы ее дрогнули.
— Даже история магии, — продолжил Роквелл. — Коварная дисциплина — материала много, вопрос не предугадать, а все выучить невозможно. Но у вас девяносто семь из ста. Да никто на памяти моего стажа не сдавал выше, чем на семьдесят пять.
— Девяносто семь?
— Да.
— А в чем три ошибки? — ледяным тоном спросила Бет. — Я могу видеть бланк?
Мистер Роквелл с полминуты смотрел на нее молча и с ухмылкой.
— В чем три ошибки? — переспросил он
— Да. Где ошибки?
Но вместо ответа он фыркнул. Но спросил серьезно и без малейшего намека на шутку:
— Так почему же вы уходите?
— Меня нет в списках.
— Но вы сдали на превосходно экзамены.
— У меня нет рекомендаций. Я знала, что меня не будет в списках.
— Но пришли сдавать вступительные.
— Но меня нет в списках.
— И? Вы же пришли на вступительные, сдали их. Зачем?
— Потому что это зависело от меня, — ответила Эл. — Я сделала все, на что могу повлиять, но есть процедура отбора. И я не могу ее менять, потому что считаю себя лучше других.
— А вы считаете себя лучше других?
— Нет, я считаю, что если семьдесят пять по истории магии — это потолок, то с другими в МАКУСА что-то не так.
Профессор Роквелл кивнул и зашел за широкий письменный стол.
— Ясно.
Эл склонила голову и уткнулась взглядом в стену, разглядывать зеленый орнамент. Слух уловил шелест пергамента и скрип пера по нему.
— Через двадцать минут списки поступивших попадут на стол декану Грейвзу. — Мистер Роквелл обмакнул перо в чернильницу снова. — У вас двадцать минут, чтоб отдать Мойре рекомендацию.
Эл задержала дыхания, глядя, как на пергаменте мелькает размашистый косой почерк. Мистер Роквелл, финально оставив внизу росчерк, протянул пергамент через стол.
— Вы даете мне рекомендацию? — все еще не верила Эл.
— Да, я немного понимаю в мракоборцах. Двадцать минут.
Эл поспешно схватила пергамент и, боясь размазать свежие чернила, неловко запуталсь в лямке рюкзака, едва не выронила бутылку воды и вообще забыла, кто такая Мойра и куда надо идти.
— Спасибо! — и едва вспомнила, что следовало поблагодарить профессора.
Мистер Роквелл оставался непроницаем.
— Пожалуйста, только корону на голову не надевайте. С вас я буду спрашивать на порядок больше, чем с остальных, раз уж… семьдесят пять для вас не потолок.
Эл робко улыбнулась.
— Спасибо.
— До встречи осенью.
Выскочив за дверь, Эл улыбалась. Впервые с тех пор, как маховик времени сломал им жизнь. Впервые кто-то был на ее стороне безусловно и просто потому что она молодец.
— Ну что? — Селеста, задрав голову, вся извелась, ожидая на первом этаже.
Эл победно помахала рекомендацией. Улыбка все еще не сходила с тонких бледных губ. Селеста ахнула и захлопала в ладоши.
— Щас я буду тебя обнимать. Красотка!
Глядя на нее сверху вниз, Эл перестала улыбаться. Не профессор Роквелл в новом странном мире первым оказал ей поддержку. Глупая вульгарная Селеста делала это с первого их общего дня.
— Иди уже сюда, пока они не передумали, — окликнула, смеясь, Селеста. И нацелила бойкий взгляд на толпу у кабинета Мойры. — Так, рассыпались в стороны, все равно вас всех отчислят после первого же семестра. Эл, что ты застыла, иди сюда, я их держу!
— Иду, — улыбнулась Эл снова.
***
Я так и не спросил, как он съездил и куда ездил. Меня не за что было ругать — дом был чист, правила выполнялись. Все было хорошо.
Мы сидели на крыльце молча. Смотрели, как мигает в ночном небе фонарь. Я натянул рукава рубашки и, ссутулившись, выдохнул изо рта горький дым. Детройт, год, правила, матрасы — это все казалось таким пустым.
Не знаю, о чем думал сеньор Сантана. Но знал, что ему куда больнее, чем мне.
— Хотел бы я сделать больше, — только и сказал он в итоге, когда я протянул ему зажигалку.
— Куда уж больше.
— Значит, было куда.
Конечно я рассказал старику. Матиас мог просить сколько угодно, но я не собирался потакать его системе «никому не говори и все рассосется само собой».
— Он сядет, — произнес я. — Я почитал, конечно, про правовой статус грибов, но школа только и ищет повод его выставить. Блядь, потерпел бы год, один сраный год, и все, закончил бы Ильверморни и в жизни бы больше не увидел этих людей. Но нет!
Я снова злился. На него, на себя. На этих людей. На сучку Джанин, на всех их вместе и по отдельности. Не знаю, чего я хотел для Матиаса, какого будущего. Не думал. Но когда мы столкнулись с тем, что будущее Матиаса начнется с позорного исключения, злобы на род людской и судимости, я понял, что хотел чего угодно, но не этого.
Старик глянул на меня. Но вместо обвинений, которые часто лились в мой адрес по поводу и без, сказал:
— Забирай его отсюда.
Я ушам не поверил. Да чтоб старик Диего отпустил от себя внука дальше, чем на десять шагов!
— Иначе пострадает или он, или другие. Это надо было давно сделать. Забирай его отсюда, прочь из этой конченой школы, где его никто не знает. Чтоб заново. — Сеньор Сантана закурил. — Или он сядет. А, ну он и сядет. Раньше увозить надо было.
— Да куда я его увезу? — буркнул я. — Кому мы нужны, кроме вас?
— Никому. Так бывает чаще, чем ты думаешь. Но тебе надо его спасать, пока не стало хуже.
— Куда уж хуже.
— Да уж есть куда.
Старик затушил недокуренную сигарету о ступеньку и поднялся на ноги.
— Поэтому хоть раз делай то, что я говорю.
— Я только этим в жизни и занимаюсь.
— И правильно делаешь, поэтому ты еще жив, — буркнул старик. — Делай, что говорю. А говорю, что пора возвращаться домой.
