***
Чем дольше я на этом свете жил, тем серьезнее задумывался над тем, что проклятье седьмого крестража, висевшее на моем отце первые семнадцать лет жизни, не могло не сказаться на эволюции семейства Поттеров. Так я, сын, получился не сказать, что бракованным, но вызывающим упоминанием своего имени у людей либо желание креститься, либо гомерический смех. Матиас же, внук, переплюнул меня по степени позора знаменитого дедушки Гарри. Я понял, что с Матиасом будет непросто еще в его глубоком детстве, когда пятилетний сынок в знак не слишком большого ума сожрал три патронных гильзы, а меня тогда впервые чуть не лишили родительских прав, когда служба опеки разглядывала рентген и выясняла, откуда в доме уважаемой семьи Сантана оружие. Вообще все проблемы Матиаса были от того, что он постоянно что-то жрал: то несъедобные колюще-токсичные предметы, то людей, то грибы. Кстати, про грибы. Утро в Детройте началось в каноничной ситуации нашей семьи — с того, что к нам, с благородной целью повязать и бросить под суд, постучались мракоборцы. — Туда б твою. — Вышел я, значится, утречком ранним с чашкой кофе и сигареткой на крыльцо, и увидел обращенные ко мне непроницаемые лица полудюжины волшебников в форменных пиджаках. И мозг начал лихорадочно думать, где я снова накосячил. К чести своей, за последний год я был практически безгрешен, если не считать воровства матрасов со склада работодателя, продажу оружия, периодического сливания с соседской машины бензина и регулярного участия в антиправительственных акциях против президента Келли. Я не знал, кто такой президент Келли, но всех президентов МАКУСА ненавидел уже заочно. Тесть поддержал меня в этом, тоже считая элитарную верхушку американского правительства грубым синонимом слова, обозначающего сексуальные меньшинства, а кто я такой, чтоб идти против принципов, совести и тестя? Не сразу пришло осознание, что прошли те времена, когда я боялся мракоборцев. А че мне будет? В Мохаве отправят? Депортируют? К кобре Рамирез в соседнюю камеру посадят? Ха-ха. — Мистер Поттер. — Судя по тону, которым произнесли мое имя, директор мракоборцев думала о том же. «Мадам Пикачу», — едва не ляпнул я, чтоб тактично поздороваться с Делией Вонг — маленькой, до мультяшного миленькой и, ути-бозе-мой, какой серьезной. — Драсьте. Судя по взгляду на меня снизу-вверх, Делия Вонг приказала бы меня повязать на пожизненное за малейшую кражу простыни с соседской бельевой веревки. Я хмыкнул. Слишком часто удавалось выходить сухим из воды, отделавшись легким испугом, а потому мракоборцы МАКУСА подсознательно были друганами, которые поднасрали мне с лабиринтом Мохаве. Делия Вонг со мной дружить явно не собиралась — я ей очевидно не нравился. Ну и к лучшему — ее предшественнику я очень нравился, до сих пор по ночам снилось его тяжелое дыхание симпатией в затылок, и где сейчас этот предшественник, а? Кстати, а где он? Часть меня хотела, чтоб он сдох в канаве, но часть же твердила, что секс после тридцати — как пиво по акции: не выделывайся, бери, если предлагают, и, по возможности, бери еще, пока предложение действует. Правило жизни номер четыре, на минуточку. Так сразу захотелось одновременно пива и простого человеческого грехопадения, что я, собственно, забыл о директоре Вонг, гневно сопящей мне в кадык. — Да-да? — Ваш сын. — Какой? А, — спохватился я. — И? Наверное, директор Вонг была хорошим мракоборцем, а я был предвзят к мракоборцам в принципе. Но, черт, нет, это не мракоборец. Она выглядела слишком мило, настолько мило, что если бы Диего выглянул из окна и увидел директора Вонг, умилился бы и попросил ее оставить. Это вам не Роквелл, который одним взглядом вызывал у окружающих расстройство желудка, икоту, чувство неполноценности и желание сдаваться в плен. «Че началось-то?» — возмутился я сам себе. — «Не упоминай Джона!» И снова я прослушал, что говорила мне с порога Делия Вонг. Но спохватился вовремя — когда она направилась в дом прямо минуя меня, я резко перегородил ей путь, уперев руку в дверной косяк. — Ордер есть? Перед моим лицом развернули свиток пергамента. — Блядь. Кажется, прошли те времена, когда я мог позволить к правоохранительным органам снисхождение, ведь у меня был сын, а у сына были проблемы. Я посторонился, пропуская директора Вонг внутрь. — Где Матиас? — спросила она, впрочем, уже целенаправленно поднимаясь на второй этаж. — Спит еще, — соврал я, стараясь не выдать, что краем глаза вижу и краем уха слышу, как медленно по потолку ползет, цепляясь за деревянные балки, главный грибник МАКУСА. — Вы получали письма? — Письма? — удивился я. И чуть было не глянул наверх, чтоб уничтожить Матиаса взглядом. — Разумеется. — И? — спросила директор Вонг — И я провел беседу. В эффективность моих бесед верили не больше, чем в примочки из капустного листа от пневмонии. Я нарочито громко опустил руку на перила, чтоб отогнать Матиаса, опасно нависшего вниз головой над одним из мракоборцев. Широко раскрытый рот послушно клацнул, острые зубы скрылись, а Матиас, недовольно прижался обратно к потолку. Только мы свернули в коридор второго этажа, балки скрипнули, а по полу прокатился негромкий стук приземлившегося на ноги. — Что это? — Директор Вонг и мракоборцы резко выглянули. — Кошка, — ответил я, глядя в пустую кухню. Мракоборец толкнул одну из дверей, а я чуть не споткнулся от беспокойства, не зная, что хуже: если в спальне застанут Матиаса, или если не застанут. Матиас с видом юного солиста католического церковного хора сидел на кровати у раскрытого окна, читал учебник по древним рунам и, оторвавшись, поднял на нас полный праведного просветления взгляд — малой или искренне недоумевал, или каялся, или уже позавтракал священными индейскими грибами и вместо мракоборцев наблюдал, как слоненок Дамбо, за парадом розовых слонов. — Где грибы? — строго спросила безо всяких представлений и предисловий директор Вонг. Не знаю, что за письма я должен был получать, но, чую, не впервые, ох не впервые, Матиас попадал в поле зрение штаб-квартиры мракоборцев за последний год. — Какие грибы? — удивился Матиас, но выглядел так, будто у него под кроватью парник как минимум с тридцатью грибницами. — Парни, ищем. — Э! — возмутился я, но в лицо тут же прилетел ордер. Мракоборцы начали беспардонно переворачивать вверх дном шкафы и ящики. Мелькали взмахи палочек, вылетали на пол вещи, а когда затрещали защелчки на школьном чемодане, сердце мое упало. Защелки поддались не сразу, и мракоборцы тут же сгрудились около чемодана. Матиас, поймав мой взгляд, бегло ухмыльнулся, и в ту же секунду чемодан распахнулся. — А что вы собирались там найти? В чемодане теснились аккуратно сложенные учебники и тетради. Директор Вонг выдвинула перед собой стул и села напротив. — Где грибы? Плечи Матиаса легко дрогнули. — Отравились уже пятеро, ты понимаешь, насколько все серьезно? — Отравились? — Да, Матиас. — Земля пухом. — Они живы. — О, Мадонна, зачем. «Пиздец, молодому, сядет», — едва не выл я в голос. — А с чего решили, что именно он виноват? — спохватился и вступился я. — Потому что я черный. — А может, потому что на тебя указали все, кому ты эту отраву продавал? — Возможно, не знаю. Директор Вонг смотрела с презрением. — Ты доволен собой, Матиас? — А вы собой, Делия? Грибы нашли? Грибы искали. Матиас развел руками и прикрыл глаза. — Надеюсь, в систему бонусов вашей зарплаты не входят аресты нашей семьи, а то мы разбиваем ваши обвинения, рвем руками ваши кандалы, не горим в ваших лабиринтах и уничтожаем ваших президентов. Я не сдержался, и звонко отбил его протянутую мне ладонь. — Парни, вяжи его. — Э! — снова воскликнул я. Матиас, вытянул шею, когда его прижали к столу, заломав руки за спину. — Не имеешь права, — гаркнул я и отшвырнул вновь прилетевший в лицо ордер. — Он несовершеннолетний. — И грибов здесь нихрена нет, — прохрипел Матиас, оскалисто ухмыляясь. — Предъявленно подозрение. Есть подтвержденные обвинения и куча сопутствующих прецедентов, — монотонно возразила директоро Вонг. — Он несовершеннолетний, — повторил я. — Десять дней держать в камере, пока разбираетесь, не имеешь права. Быстро сказала своим бабуинам отпустить пацана, он после операции. Матиас, ты после операции. — Щас умру, — подтвердил Матиас. — Швы лопаются. Директор Вонг, поверив в это меньше, чем в мой путь искупления грехов, тем не менее отдала приказ. Кандалы упали, а Матиас, выпрямившись, размял шею. — Мистер Сантана, — проговорила директор Вонг напоследок. — Вам исполняется семнадцать первого августа, верно? Мои надежды камнем рухнули вниз. Первое августа. День слушания. — Встретим вас в суде с именинным тортом, — пообещала директор Вонг, трансгрессировав после короткого напоминания. Чередой коротких хлопков за ней трансгрессировали и мракоборцы, оставив нас двоих среди беспорядка перерытых вещей. Матиас, потирая запястья, коротко глянул на меня. — Ал, они же ничего не нашли. — Ты понимаешь, что тебя судить будут уже не как школьника? — Я понимал сам, но поверить не мог. Не хотел. Никогда. В. Этой. Гребаной. Жизни. Семнадцать. Ему совсем скоро семнадцать. Совершеннолетний волшебник с мозгами кирпича. Темные коридоры, камеры с решетками, твердые лавки, вспыхивающие факелы, допросная со сдвигающимися стенами, сокамерники, которым острый на свой змеиный язык Матиас вряд ли станет приятным соседом. У моего сына со своим гонором выжить в камере шансов меньше, чем у тощей полудохлой Сильвии в шахте лабиринта Мохаве. Правда, она выжила, одна из очень немногих, но Сильвия на то и Сильвия, чтоб помимо умения понтоваться, не гнушалась гнуть спину и лезть босиком по раскаленным камням навстречу выходу. А избалованному дурному Матиасу до таких умений, к сожалению или к счастью, было недосягаемо далеко. Я не хотел, чтоб он досягал умений Сильвии. Да, она делала деньги из воздуха, но кто знает, сколько глоток перегрызла на своем пути. Не хотел, чтоб сын повторил подвиги деда. Боялся, что пойдет по моему пути. Но оказалось, что бояться поздно. И бояться никогда не было достаточно. Этот дурак не понимал, почему я в один миг едва не поседел. — Спокойно, дочка, щас все решим, — вечером говорил старик. Я настолько ждал чуда, что даже не обиделся на «дочку». Судя по тому, как яростно старик захлопнул автомобильную дверь, что машина аж просела, диалог будет напряженный даже по сальвадорским меркам двух моих дражайших родственников. — Только не бейте. Диего был хорошим дедушкой, но язык у Матиаса без костей — как ляпнет что-то едкое, желчное и злобное, так дедушка сорвется и нокаутирует его пощечиной. А рука у дедушки тяжелая, удар поставленный, нервы не железные, я и сам некогда имел абонемент на рентген, после наших с ним бесед задушевных. — Где грибы? Тот же вопрос, который задавала Делия Вонг, низким басом легендарного наркобарона звучал, как прелюдия к апокалипсису. Максимально не смешная ситуация, а у Матиаса подрагивал и тянулся вверх уголок рта. — Пожалуйста, скажи, что ты их выкинул. — Я навис над Матиасом и был близок к тому, чтоб трясти его за плечи. Скажи, сучок, что ты их выкинул, и при следующем внезапном обыске мракоборцы ничего не найдут! Сеньор Сантана меня отпихнул и толкнул к лестнице. Меньше всего хотелось их оставлять с сыном наедине: у одного дергались в ухмылке губы, у другого — в срыве глаз. Титаны схлестнутся через три, два, один… Но мне в их битве была уготована иная роль. Я вернулся в комнату Матиаса, перерытую вверх дном. Переступая ворохи мятой одежды, раскрытые книги, россыпь карандашей и ручек, мотки проводов и прочие вещи, которые хламом лежали на полу, я огляделся. Матрас на кровати был поднят, ковры стянуты и смотаны, даже мебель успел посдвигать от стен. Я смотрел на результаты обыска и не мог отделаться от давящей боли в груди. Ее не заглушило и то, что, не сдержавшись, я с ноги пнул школьный чемодан. Внизу говорили уже по-испански. У меня не было контроля над ситуацией. Никогда не было. Но это был тот случай, когда от причитаний ничего не зависело. И я, стараясь не думать, когда Матиасу прилетит в лицо и стоит ли уже учить его делать заточки из подручных предметов в целях подготовки к пенитенциарным учреждениям, продолжил обыск, в целях найти и уничтожить то, что искали и еще будут искать мракоборцы.***
Гигантский зал напоминал зимний оазис посреди июля. Стены были словно изо льда — неровный рельеф, сколы и легкий оттенок блестящего серебра холодили помещение лучше большого фонтана в самом центре. Мраморный пол под ногами скользил, а в свете развешенных высоко свечей мерцал. Длинные столы, устланные белоснежными скатертями, располагались по обе стороны. На них тяжелили вазоны с цветами, подносы с небольшими квадратными пиалами десертов и высокие многоярусные блюда, на которых теснились диковинные пирожные. Играла негромкая музыка, неспешно сновали волшебники, хвастая неотразимостью своих спутниц и незапятнанностью репутаций. Пахло свежестью и хорошим брютом. В последний раз мистер Роквелл пребывал в подобном официозе помпезных сладостей и званых гостей лет десять назад, на дне рождении племянницы. Что тогда, что сейчас, мистер Роквелл придерживался одной схемы действий — занял место поближе к шампанскому и подальше ото всех, поглядывал на часы и думал, когда можно будет уже уйти. Но все было не так просто. Прошли времена, когда можно было просить Делию в определенное время прислать Патронуса, который прервет торжество тревожным сообщением о том, что все пропало и без Роквелла не справятся, и уже не вручить племяннице шарики и откланяться под предлогом неотложности службы. Ведь спутница мистера Роквелла так хищно цеплялась за его руку, что тот моргал азбукой Морзе сигнал бедствия. — Не могу поверить, что я на это согласился. Спутницей была Айрис Эландер, не изменяющая строгому трауру даже на подобных мероприятиях, где присутствовала часто. На ней было плотное черное платье с воротом, плотно обтягивающим длинную шею, делающее фигуру еще выше, а плечи шире. Тусклые пшеничные волосы были привычно стянуты в тугой узел, лицо казалось нездорово бледным, но губы улыбались вежливо — госпожа Эландер не скрывала ни седины, ни морщин, скрывала лишь презрение к половине присутствующих в зале. — Никто не любит затворников, Джон. — Я не затворник, — отрезал мистер Роквелл. — Я выхожу из дома. В магазин, в спортзал, на работу. Оставив это без комментариев, Айрис Эландер склонила голову, поздоровавшись с проходившим мимо человеком. — Затворников не любит никто, — повторила она негромко, приняв от официанта бокал. — Они производят впечатление тех, кто скрывается. Если человек скрывается, значит, он или боится, или побежден. Не спрашиваю, боишься ли ты, спрошу, а побежден ли? Мистер Роквелл повернул голову. — Ясно. Пальцы на его предплечье сжались. — Что ты делаешь? — Держу, чтоб не сбежал. И да, — Айрис усмехнулась. — Я все еще считаю, что мы бы составили хорошую партию, не противься ты очевидному. — Айрис, я гей. — Какая мелочь. Кстати о мелочах, которые переросли в огромный скандал. Всем думающим людям плевать на эти слухи. Там, где замешан Альбус Северус Поттер, не может и речи быть о правде. — Ты хочешь об этом поговорить? — Я хочу, чтоб человек, на которого делают большие ставки, перестал думать, а что о нем думают другие. Казалось, они по залу наворачивают уже третий круг. — Бери пример с Вонгов. — Айрис отсалютовала упоминаемой чете бокалом. — Посмотри на них. Кто оплошался больше Ли Вонга в этой стране? «Ты», — едва не ответил мистер Роквелл, но умолчал. — Мерзкая семейка никак не утонет в галлеонах, но скорей распадется МАКУСА, чем брак Ли и Маделайн. Это я к тому, что мир прощает тех, кто оступается. Надо просто быть наглее. — Что я здесь делаю? Мистер Роквелл спросил прямо, не дожидаясь удобного случая. — Наслаждаешься ярмаркой талантов, — подсказала Айрис. — Наслаждаешься, Джон. Затворников и недовольных никто не любит. На высокой площадке, над которой парили свечи, стояла подставка с грифельной доской. У доски, крутился организатор, одетый в расшитую звездами мантию. Вдруг многие присутствующие зааплодировали, вогнав тех, кто прослушал первую презентацию, в ступор. — Каждый год лучшие умники МАКУСА клянчат здесь финансирование, гранты и пропуск в люди, — тоже хлопая, правда без малейшего восхищения, проговорила Айрис. — Посредственности. — А Нейт не с того ли начинал? — уточнил мистер Роквелл, тоже пару раз хлопнув в ладоши. — Нейт был гением, которого истолковали не так. А эти селекционеры ромашек и переводчики с мертвых языков не способны на большее, кроме как разводить меценатов. Но, знаешь ли, именно такие мероприятия, где все мы гости без чинов, очень полезно посещать. — Еще слово и мне начнет казаться, что вы со Свонсоном организовали коалицию по возвращению меня в Вулворт-билдинг. — Не говори глупостей, — протянула Айрис. — Нас гораздо больше. Мистер Роквелл пропустил ответ мимо ушей, внимательно наблюдая за волшебником, одетым во фрак с белой жилеткой и парадную мантию. Волшебник, наслаждаясь шампанским, стоял близко у площадки и внимательно слушал. — Ты позволишь? — шепнул мистер Роквелл. Айрис Эландер коротко кивнула, не скрывая удовольствие. Мистер Роквелл шагнул вперед, учтиво извинившись перед волшебниками, мимо которых просочился, и, перехватив у официанта бокал, приблизился. Но не к колдуну, которого приметил у плошадки, а к столу, уставленному замысловатыми десертами. Не оборачиваясь, мистер Роквелл услышал за спиной негромкие шаркающие шаги. — Маделайн смотрит? — прошептал мистер Роквелл, повернув голову. — Да. — Отлично. Сейчас я буду загадочно шептать тебе в ухо всякое, чтоб ночью жена устроила сцену. — Тебе не надоело? — Не-а. Ли Лун Вонг фыркнул и переплел на бокале длинные пальцы. — Ты совсем пропал, не заходишь к нам. — Я никогда к вам не заходил, вы мне не нравитесь, — честно сказал мистер Роквелл. — Ты нам тоже, я просто попытался продолжить диалог. С тобой невозможно говорить. И это после августа в Палермо. — Нет, это после декабря в Детройте. Мистер Вонг вздохнул и обернулся. — Ты чуть не уничтожил мой брак. — Это по глупости, сейчас бы я так не поступил. — Потому что осознал, что следует держать рот на замке? — Потому что ты старый. Ладно, — посерьезнел мистер Роквелл, вновь глядя перед собой. — Это Освальд? Там, у сцены. И указал бокалом вперед. Мистер Вонг, словно дожидаясь этого весь вечер, кивнул. — Целитель Уизли говорил, что Тимоти Освальд фактически первое лицо исследовательского центра Нейта. Что он здесь делает? — поинтересовался мистер Роквелл. — Что меценат делает на ярмарке талантов? Ищет таланты, — просто ответил Ли Лун Вонг. — Но здесь нет целителей. — Не целительством едины. Алхимики, инженеры, ликвидаторы проклятий, да кто угодно, кто может принести пользу. А ребятки здесь попадаются толковые и готовые работать за идею, лишь бы вырваться в большой мир. Мог ли ты тогда представить, что утопия Нейта про таблетку от смерти станет самым дорогим проектом за последние сто лет? Мистер Роквелл бегло оглядывался, чувствуя, что посторонние взгляды иголками сверлят тело. Люди из разных концов зала поворачивали головы. — Нет, — только и ответил мистер Роквелл. — Что сказать… наконец-то исследованиям уделяется должное внимание. — Да, Джакомо Келли прекрасно исследованиям не мешает, это единственная его заслуга на посту. Рука мистера Вонга спешно уперлась в край стола, не дав Роквеллу зашагать прочь. — Недовольство растет, и не только в узких кругах, — зашептал он. — Келли не справляется и не пытается справляться. У него есть поддержка отдельных считанных лиц, но нет поддержки населения. — Так баллотируйся, Ли, — жестко ответил мистер Роквелл. — Или баллотируйте Айрис. Да хоть усритесь всем своим загадочным кругом, только оставьте меня в покое. По лицу Ли Лун Вонга нельзя было сказать, что подобному ответу он удивился. — Что ж, тогда передам остальным не мешать тебе и дальше учить малолеток тому, как должна работать система, которая не работает. Свечи вмиг погасли, погрузив зал в темноту. От фитилей тянулся дым, а по залу пробежал шепот. Мистер Роквелл задрал голову, машинально нащупывая во внутреннем кармане пиджака волшебную палочку. Слышались шаги растерянных гостей, негромкий треск чего-то, похожего на тиканье механических часов. И вдруг в темный потолок взмыли ярчайшие светло-голубые лучи. Причудливые тени заплясали на полу и по стенам, а тонкие лучи переплетались, огибая вспыхивающие точки. Тишина взорвалась аплодисментами, когда на потолке замерцала, едва заметно двигаясь, по кругу, карта созвездий. Мелкие зигзаги, яркие точки, линии и диагонали складывались в путанные фигуры. Свет казался таким живым и густым, а созвездия такими близкими и нависшими, что многие подняли руки в попытке прикоснуться. Мистер Роквелл не шелохнулся, вдыхая знакомый запах — сладкий, тягучий, шлейфом огибающий зал и тянущийся куда-то совсем близко. Боком протиснувшись мимо гостей, мистер Роквелл обогнул стол. Пытаясь уследить за шлейфом запаха, которого быть здесь не могло и не должно было, он практически не разбирал в полутьме мерцающих созвездий путь. Запах витал, словно издеваясь — то ускользал, то вновь возникал и манил еще сильнее, зазывая и дразня. Он просачивался в тонкие оконные щели, им пахли легкие длинные шторы, он смешался с запахом дождя. За приоткрытым окном, в которое и глядел мистер Роквелл, дрогнул металлический карниз. — Закрывайте двери, — шепнул на ухо первому попавшемуся официанту мистер Роквелл. Нос втягивал сухо воздух, в котором тонула сладость зова. Ближе, ближе, совсем близко — к горлу подкатил ком. — Джон. — Голос отыскавшей его в толпе Айрис Эландер заставил вздрогнуть. Мистер Роквелл глядел в оконный витраж и моргнул. Пальцы, сжимающие палочку, свело судорогой. Повернув голову, он увидел лишь госпожу Эландер, а за ее спиной, на площадке у высокого табурета, потрескивала рабочими шестернями музыкальная шкатулка, словно сотканная из сотни тончайших проволок. — Что? Но голос Айрис растворился в громе аплодисментов. Высокий старый магистр, дернув рычаг на музыкальной шкатулке, заставил лучи света втянуться в путанный механизм. Свечи вновь вспыхнули, заставив зажмуриться от того, насколько в зале вдруг стало светло. — Ничего, — отпрянув от витража, отрезал мистер Роквелл, тоже рассеянно хлопая. — Что это было? И указал на потолок. — Что это было? — Очередное изобретение Фархана Аль-Саада. Атлас звездного неба, альтернатива учебникам и свиткам. — Айрис взяла спутника под руку и сжала пальцы на плотной ткани пиджака. — Аль-Саад? Он еще не ушел на покой? — Напротив, из года в год доказывает, что его рано списывать со счетов. Ясный ум есть ясный ум. Астрономия, конечно, интересная наука, но не имеющая прикладной пользы, поэтому я удивилась, что атлас Аль-Садада только что купили за бешенные деньги. Слушая ее вполуха, мистер Роквелл обернулся. Силуэта, приерещившийся ему в ярком витраже окна, исчез, а вместе с ним исчез и сладкий тягучий запах. Мучительнее, чем вытерпеть мероприятие от начала и до конца, было лишь долгое прощание с гостями. Казалось, прощание тянулось дольше, чем фуршет — мистер Роквелл уже не пытался следить, кому пожимал руки и кивал головой. — Было приятно увидеться, Джон. — Взаимно, сенатор Локвуд. Айрис, казалось, внимательно наблюдала. — Такие мероприятия важны. Не позволяй никому забывать свое имя. — Не заставляй меня повторять то, что я повторил Вонгу, — строго проговорил мистер Роквелл, спускаясь по украшенной вазонами лестнице. — На тебя делают ставку люди… — … которые громче всех кричали по поводу газетной грязи с моим участием. Передай Свонсону, кому угодно, кто в вашем подполье ждет, что я вернусь и снова начну тянуть это дерьмо, что этого не будет. Прости. И, разжав пальцы на своей руке, мистер Роквелл спешно направился прочь, обгоняя на лестнице неспешных гостей, чей вечер, в отличие от его, явно удался. Бегло глядя по сторонам, он увидел, краем глаза, что не только для него ярмарка обернулась разочарованием. Волшебница, из растрепанной прически которой выбилась и спадала на лицо взлохмаченная розовая прядь, сидела на краю нижней ступеньки с тлеющей сигаретой меж дрожащих пальцев и не поднимала на обходивших ее гостей свое измазанное потекшей тушью лицо.***
Я не состоялся, как отец. Спойлер к концу книги — так и не состоялся никогда. Понимал я это всегда, и чем взрослее становился Матиас, тем яснее было осознание того, что некоторым людям во имя сохранения всего святого и светлого в мире нельзя в принципе становиться родителями. Но я не понимал, как. Как я, будучи очень неглупым, с двумя курсами высшего образования, что уже в жизни немало, с богатейшим жизненным опытом и ярчайшими примерами в памяти, знал, что отцовство — не мое, но не придумал ничего лучшего, чем стать отцом во второй раз. Звонок Шелли застал меня врасплох. Настолько врасплох, что на секунду я забыл сразу две вещи: кто такая Шелли и по какому поводу в тот момент мы с Матиасом скандалили. — Ушел нахер отсюда, я сказал, что найду твою нычку грибную, и я ее найду, — прорычал я, оттолкнув Матиаса от двери. — Да ты поднимаешь пол! — А что мне, блядь, остается делать?! Уйди, пока ломом не втащил! — Именно на этой жизнеутверждающей ноте я вновь оттолкнул Матиаса от комнаты и ответил на звонок. — Да! Говорить с одним ребенком, думая, что хочешь прибить на месте второго — обречено на провал. Не мог думать ни о чем, кроме того, что Матиас в шаге от тюрьмы и что что-то там под полом, доски которого я начал выламывать ломом, было припрятано, ведь паскудный грибник уже не лыбился и не шутил, а занервничал и ломился в спальню. Не мог думать ни о чем, кроме этого, а потому Шелли просто прошла мимо моего понимания и осознания. У нее была уникальная особенность. Она никогда не создавала проблем. Нет, серьезно. Я ни разу не совал нос в ее школьный дневник, не получал гневных писем из Хогвартса, в то время как Громовещателями из Ильверморни можно было год отапливать котельную. Шелли хорошо училась, не была конфликтной и скрытной, не лгала и вообще не требовала внимания. От Шелли не требовалось ничего, кроме как не забеременеть в пятнадцать, с чем она блестяще справилась. Она поступила в Салем, а единственная помощь, которая требовалась при этом от меня — помочь ей донести до общежития багаж. Это был тот случай, когда не трогать и не вмешиваться было лучшим, на что способно в воспитании этого самородка такое ничтожество, как я. И, нет, не надо фыркать. Шелли не просто не создавала проблем. Она была тем самым ребенком, один на миллион, за которого ты спокоен всегда. Ответственная спокойная умница, у нее в принципе не могло случиться чего-то из ряда вон, когда все всегда было под контролем. — Что? Погоди… Как выслушать ее, если мысли и действия заняты тем, чтоб не прибить на месте Матиаса, упорно пытающегося проникнуть в комнату. Я знал, что близко, знал, что почти нашел эти злосчастные грибы! И Шелли звонила очень редко — мы были близки духовно, но скорее условно. И я не мог слепить в одну картину мира все богатство событий в ту минуту. Тут в ухо идеальный мой ребенок твердит, кажется, что бросает университет и возвращается к бабке, зарабатывать на жизнь маникюром, и тут же, прямо перед глазами проклятый мой ребенок рвется в комнату, перепрятывать то, что почти найдено! — Да еб твою мать, — выругался я, когда Матиас все же проскочил в комнату и захлопнул дверь прямо перед моим лицом. И спохватился. — Это не тебе! Так че там? И мне бы, разумеется, начать Шелли переубеждать и твердить, что учеба прежде всего, но, во-первых, вообще было не до того, в чем она точно разберется сама и лучше, чем с моей помощью. А, во-вторых, маникюр, ноготочки и все эти бабские примочки — куда перспективнее астрономии и дипломов, поверьте мне. Чтоб вы понимали, для примера, моя дражайшая кобра Сильвия за свой совершенно незаметный маникюр полупрозрачного молочного цвета отдавала денег больше, чем платила в месяц всему коллективу цеха боеприпасов. Поэтому даже когда у Шелли, кажется, что-то случилось, я был спокоен — она освоила золотую жилу и всегда сумеет себе заработать на хлеб с маслом. — Давай я перезвоню? Пожалуйста, — взмолился я, пнув дверь. Стул, которым ее наспех подперли, скрипнул, а я отшвырнул слепо телефон прежде, чем услышал в нем ответ. Матиас, сидя на корточках, поспешно отшвырнул кусок выломанного плинтуса и сжал в кулак то, что-то, что прятал, судя по всему, за ним. — Что в руке? — рявкнул я. Матиас оттолкнул меня плечом и, быстро направившись прочь, надел на шею цепочку с блеснувшей на ней красной бусиной, спешно сунул под футболку и в виду имел все мои оклики и попытки. — Да ты издеваешься! — Я перехватил его за руку и развернул к себе. — Это кулон! Мамин кулон, — прорычал Матиас. — Не твои сраные грибы, ищи дальше. — Какой кулон? Я опешил. И это прозвучало действительно более удивленно, чем агрессивно. Матиас в чувствительности замечен не был, скорее наоборот. — Мамин кулон, ты мне сам его отдал. — Я? — Блядь, ты даже не помнишь, — с презрением бросил Матиас. — Я-то надеялся, что хоть иногда ты бывал трезвым. Это все было так глупо, бессмысленно. Я ненавидел его в тот момент, за то, что он не понимал очевидного. Что я кричу и перерываю дом вверх дном, не потому что так хочется. — Я просто пытаюсь тебя спасти! — крикнул я ему вслед. Но Матиас вылетел из дома, оставив дверь хлопать на сквозняке. «Не возвращайся, просто не возвразщайся», — молила самая гнусная часть меня. Но ноги сами пошли его искать. Эта буря должна была рано или поздно закончится. Потому что нельзя столько, нет сил, нет времени. — Я не поеду. Хуй там оно закончится! Простите мой французский, но хуй там! Я пребывал в двух состояниях и не знал, чего хочу больше: выйти за сигаретами, и снова пропасть на пять лет, или просто по-детски расплакаться. Альбус Северус Поттер, здравствуйте, мне скоро сорок, а я хочу, чтоб кто-то взрослый оградил меня от этих проблем и все решил. Из Матиаса лезли бесы. — Я не поеду! — орал он. Почему? Ну почему? Я пытался, честно, пытался понять. Сын был по самые уши в дерьме. Он не вернется в Ильверморни, и будет этому рад — он ненавидит это место и этих людей. Ему светит срок. Ему всего семнадцать. Он ни к чему и ни к кому не привязан, какого же черта это недоразумение рубило руки помощи? Почему Англия, моя Родина, для него такое табу? — Ты доучишься седьмой курс, у тебя будет новая школа, новые друзья и новая жизнь, — твердил я, аж подрагивая от безысходности. Матиас на каждое мое слово готовился выплюнуть десять контраргументов. — Я тебе в жизни не буду вспоминать то, что случилось здесь, мы забудем, просто собери свой сраный чемодан! Он тоже подрагивал. Большие раскосые глаза смотрели на меня с такой неподдельной ненавистью, что опускались руки. Я не понимал, чем заслужил это, почему меня не слышат, ведь очевидно все! Вдруг мое плечо сжала крепкая рука и рывком дернула назад. Я обернулся на сеньора Сантана и едва не задохнулся. Я забыл, что он все слышал. — Не рви сердце, — только и сказал он. Мне. — Не хочет ехать, пусть не едет. Матиас усмехнулся. А я едва не взвыл. Вот она, слепая любовь. Диего самолично расковыряет землю до недр преисподней, чтоб выпустить демонов, если его сокровище того попросит, заскучав. Опять дед хороший, а отец — паскуда приезжая. — Да он же сядет, — вразумил я. — Пусть. Сеньор Сантана перешагнул порог. — Он парень взрослый, жизни понюхал. — Он шагнул ближе, поравнявшись с Матиасом. — Хорош его воспитывать, он захотел быть на равных, как в настоящей жизни. Хорошо. Я подавился вдохом, когда старик сжал рукой ворот его футболки, натягивая ткань. — Ты пришел на мою территорию со своей наркотой. Знаешь, что за такое делают в настоящей жизни? — Хорош, — окликнул я, хорошо зная ответ на вопрос. Сильная рука так пихнула Матиаса в стену, что картины в рамках попадали на пол. — И я могу это сделать, — прошептал старик. — А могу помочь собрать чемоданы и отвезти в аэропорт. И выбор за тобой, собирать барахло сейчас и быстро, или завтра и сломанными руками. Настал тот день, когда я произнес эту фразу: — Он ненавидит нас обоих. Сеньор Сантана, злой, как сорвавшийся с цепи цербер, выплюнул окурок. — Перебесится. Не давай ему борзеть, на шею сядет. Да, он помог собрать чемоданы и отвез в аэропорт. Необычно было увозить от него Матиаса и не получить за это по морде. И вообще ситуация мне не нравилась. Мы с Диего были не чужими людьми, год прожили под одной крышей и прожили хорошо, но события последних дней внесли не сказать, что разлад. Мы в один миг просто друг от друга очень сильно устали. Устали настолько, что я был отчасти рад уехать туда, где никто не ждал. — Я позвоню, как мы приземлимся. — Но до последнего пытался быть непринужденным. Дед и внук, ставшие друг для друга разочарованием в краткие сроки, не ответили, не спорили, лишь друг от друга отвернулись и зашагали: сеньор Сантана — к парковке, Матиас — в аэропорт. Два самых упертых в мире существа. Мне казалось, мы в той ситуации, когда надо сплотиться, а не разбегаться. — И что вы будете делать? — спросил я. — Вздохну спокойно и буду лечить горб, который вырос от того, что два чертовых нахлебника сидели на моей шее и болтали ножками почти двадцать лет, — выплюнул сеньор Сантана. — Чтоб я вас обоих, пидора и барыгу, больше не видел. По крайней мере в старике я был уверен. Да, он нас с вилами погнал прочь, но я точно знал, что если вечером старик не получит полный отчет, чем Матиас поужинал (а чем бы не поужинал — это ужасно, потому что кормил я), то до утра будет хрипеть мне в ухо угрозы. Мы шагали по блестящему полу аэропорта, катя за собой чемоданы. Я — самый неприметный в мире человек, и парень с татуировкой на лице. — Надень очки. Безмолвно миновали барьер, за которым виднелась таможня волшебников. Прошли мимо, не обращая внимания, смешались с маглами в толпе. Новый повод для беспокойства нашелся сам собой — у Матиаса найдут запрещенку. И чуть не умер на месте, когда рамки запиликали. — Сорри, — улыбнулся Матиас сотруднице службы безопасности и, стянув ремень с металлической пряжкой, сунул его в корзину. А дальше тянулась очередь к стойкам регистрации. Сжимая наши документы, я вновь нервничал. Нервничать на проверке документов — выработанная годами привычка, от которой не избавиться. — Малой, — стянув с его уха наушник, шепнул я. — Где грибы? Я понимал, что это вообще не лучшее время, но грибы не были найдены. И у меня не было вообще ни малейшей уверенности в том, что Матиас не решит провести свое сухое золото с собой. И это вообще не та вещь, которую сложно обнаружить. Я помнил, как много было этих пакетов и как они воняли — это запах химозной приправы из лапши быстрого приготовления. Эта гадость даже через закрытый чемодан завоняет все багажное отделение. — Спокойно, — буркнул Матиас. — Я же не дурак. Крайне сомнительный довод. — И? — Я все съел, чтоб не нашли. Я так звучно выронил конверт с документами, что тот, шлепнувшись на пол, перепугал впереди стоящих. — Ты спорол все грибы? — беззвучно прошептал я. — И меня прет, как желтого окуня. Если откинусь, выбрось мое тело из иллюминатора, всегда мечтал умереть, упав с неба лепехой на крышу церкви, чтоб прихожане прихуели от того, что ангелы на самом деле черные. Понятно, что он обманывал, но я так взбесился, что был близок к тому, чтоб самолично сдать Матиаса службе безопасности. Гнев поумерился, когда нос уловил густой сладкий запах — даже Матиас стянул наушники и повернул голову. Источник запаха мы оба нашли сразу. Наш взгляд встретили четыре женщины, которые замерли в самом конце очереди к соседнему окну. Мы смотрели на них, они — на нас. — Шагай. — Я отвернулся первым и толкнул Матиаса в спину. — Матиас. — М-м? Он сонно стянул с глаз солнцезащитные очки. Повертел кудрявой головой и зевнул так широко, что грудной ребенок, которого мать баюкала, расхаживая в проходе, заплакал еще громче. — Че? Уже прилетели? — Еще не взлетали. Ничто не усыпляло сына сильнее чтения вслух моей курсовой работы со времен университета Сан-Хосе и чего угодно, требующего минут десять просто спокойно посидеть. — Где грибы? — снова прошептал я. Надо спрашивать тогда, когда он наиболее уязвим и не успеет придумать, что соврать. — Грибы — в лесу, — серьезно сказал Матиас. — Разбуди, как тяночки-стюардессы начнут катить тележки с едой. Боже, нет в женщинах ничего прекраснее, чем полные тележки еды. Все, заводите самолет, я готов мигрировать. — Слава твоему черному Богу, Матиас Энрике Моралес! — буркнул я. Матиас растянулся в кресле и вновь нацепил очки. — Прощай, МАКУСА — Родина горячих споров, горячих бургеров и горячих президентов… — Тихо. — Я упорно пытался слушать стюардессу. — А то прослушаем, где аварийные выходы, и все. Когда самолет взлетел, напряжение не спало. Легче не стало — все, что у меня осталось в Лондоне, это пыльные интерьеры дома номер восемь, ключ от которого гнил под ковриком у двери. И Матиас уже не балагурничал. Мне даже стало его неоправданно жаль. За весь перелет мы не сказали друг другу ни слова. Теперь он был только моей проблемой. И я понятия не имел, что с ней делать.***
Магистр Аль-Саад повернулся, когда дверь в его кабинет скрипнула. Гостей он не ждал, а вечер собирался посвятить, как и полагалось, молитве, а потому без особой радости повернул голову. — Снова вы. Шелли закрыла дверь и вошла. — Не понимаю, почему вы преследуете меня, — сказал Аль-Саад, ногой поправив завернувшийся край ковра. — Вам некуда поехать на каникулы? — Вы украли мой атлас. Многочисленные часы, которыми была увешана вся стена, нестройно тикали, создавая ощущение, что разговор проходит в опасной близости от вот-вот сдетонирующей взрывчатки. Взрывчаткой себя чувствовала Шелли, опасаясь, что если снова ее попытка разобраться провалится, она скрутит шею знаменитого магистра астрономии в узел. — Рошель, — наставительно проговорил магистр Аль-Саад. — Не называйте воровством помощь. — Помощь? То есть, украсть мое изобретение — это помощь. Спасибо, магистр, от души. Магистр поднял ладонь. — Ваш успех и формула изобретения — результат не везения, а наставничества. И, раз уж вы хотите подниматься и дальше по лестнице академических высот, то должны понимать, что главная награда для ученого, это не чек. Это признание изобретения. Шелли скривила губы. — Атлас хорош. Им заинтересовались, он поможет обучать еще не одно поколение. Это награда ученого. — Вы украли мой атлас, — повторила Шелли. — И не думайте, что я это проглочу. Аль-Саад посерьезнел. — А четыре свидетеля у вас есть? Если нет четырех свидетелей, то обвинение считается клеветой. Знаете, Рошель, какое наказание на Востоке ждет женщину, которая клевещет? — Здесь не Восток. — И это спасает вас. И вновь говорить с магистром было невозможно. Шелли вылетела из кабинета, не дождавшись внятного ответа, не связанного с самохвальными одами и религиозным подтекстом. Миновав лестницы, она чувствовала спиной выразительный взгляд Аль-Саада, даже когда из разделяла уже не одна стена. «Старая гнида». Большую часть маленькой комнаты занимал раскрытый чемодан. Шелли торговалась и с ним, и с собою, до последнего не желая расставаться с университетом, а также до последнего надеясь на справедливость. Справедливости не случилось — магистр Аль-Саад, даже пойманный на воровстве за руку, умудрялся вести себя так, словно это к нему проявили глубочайшее неуважение. В чемодан отправлялось все без разбору. Шелли смела хлам с туалетного столика: проволоку, гайки, ржавые обломки, винты и шарниры, инструменты, которые с грохотом упали вниз. На них, из шкафа посыпалась одежда, и плевать что инструменты были грязными и липкими от канифоли. Чемодан не закроется. Ком одежды, книги и конспекты, детали и запчасти, инструменты, а еще громоздкий телескоп, тренога для него, чемоданчик с набором хрупких линз, тубус с чертежами и папка с расчетами. Шелли потребовалось бы заходов пять-шесть, чтоб освободить общежитие от следов своего пребывания. Помучившись, закрывая чемодан, Шелли упала на кровать и обессиленно раскинула руки. В комнате было душно — глаза закрывались, но разум отказывался спать. Сборы были частично закончены, комната походила на багажный отсек. Даже не потрудившись искать на дне чемодана пижаму, Шелли натянула первую же футболку, которую нашарила рукой, глубоко особо не копаясь. Рухнув на кровать снова и поджав колени к груди, она зажмурилась, всеми силами представляя, что завтра ее здесь уже не будет. Магистр Аль-Саад открыл глаза, резко проснувшись ото сна. Среди ночи в темной комнате, пахнувшей травами и лекарствами, его разбудила привычная бессонница. Но, распахнув глаза, старый магистр понял, что этой ночью дуновение смерти ощущается им ярче обычного. Скованное сонным параличом тело лежало, напряженное, словно камень, пригвожденное к матрасу, а по груди топтался бес, не давая сделать вдох. Зажмурившись и шепча молитву, Аль-Саад благодарил за еще один прожитый день и просил, чтоб глаза его не обманывали, но если на то воля Всевышнего, чтоб пред его взором было открыто то, что открылось, просил спасти его и прогнать чудовище прочь. Открыв глаза вновь, все еще шепча, он увидел, что к нему, низко-низко, склонилось лицо. Нижняя челюсть его опускалась, растягивая рот немыслимо широко и обнажая длинные острые зубы. Старый магистр не мог дышать. Рот над ним все раскрывался, грозясь целиком заглотить его голову. На изможденное старостью лицо спадали колючие волосы, сорочку на груди комкали цепкие пальцы. И вдруг зубы клацнули, едва не оттяпав магистру Аль-Сааду крупный горбатый нос. — А что на Востоке делают с ворами? Аль-Саад захрипел. Кандалами сомкнулись раскаленные пальцы — кости магистра захрустели и медленно потянулись из суставов, вслед за рукой, тянувшую его запястье на себя. Рука горела. Не в силах кричать, магистр Аль-Саад глядел перед собой. И вдруг пальцы на запястье разжались. Рот растянулся в усмешке. — Да я ж пошутил. И, не дождавшись от магистра Аль-Саада ожидаемого смеха, опустил ладонь на его грудь. Ладонь приподнялась невысоко, задержалась в воздухе и хлопнула по груди снова. И снова. И снова, пока в голове Фархана Аль-Саада не зазвучал ритм. Простой, самый простой, с которым прихлопывала ладонь по обтянутым кожей костям, но он обволакивал, заглушая ночную тишину. В его звучании были барабаны и крики, звон стекляшек и треск огня, гортанный голос, рвущийся из горла, бурлящая кровь и агония — Аль-Саад дрожал с макушки до пят, слушая, как поддается биение его собственного сердца. Оно колотилось так же быстро, как отбивала ритм ладонь по его груди, замирало и билось вновь. Его разгоняли, раскачивали, как старую несмазанную качель. То быстро, то замедлдяя, то медленно, один удар, еще один, тихо, еще один удар, удар-удар-удар… тихо! С ужасом поняв, что его сердце, доживающее в груди последний рывок агонии, подчинено, Аль-Саад закрыл глаза. Зло всегда возвращается. Молитвы не прогоняют его, они помогают не бояться. Рука отпрянула от груди и зависла. Сердце, колотясь, рвалось следом за ней, едва не ломая хрупкие кости и не прорывая себе путь прочь из тела. Ладонь резко опустилась на грудь в последний раз, и магистр Аль-Саад застыл, не моргая и не дыша более, словно кукла. Проснувшись от света, щекочущего лицо, Шелли потерла опухшие глаза. Задрав голову и мигом проснувшись, она смотрела на парящие под темным потолком созвездия, голубоватое свечение которых и разбудило ее за два часа до будильника. Опустив босые ноги на пол, Шелли внимательно наблюдала за едва заметным размеренным движением ночного неба на потолке студенческого общежития и зажгла огонек на конце волшебной палочки. Бледно-голубое свечение, раскидывая небесные фигуры, лилось из небольшой коробочки, похожей на музыкальную шкатулку. Шестерни в ней крутились без устали, важно потрескивали. Атлас стоял на туалетном столике ровно так же, как и несколько дней назад, до злополучной ярмарки, словно прося, чтоб над ним покорпели еще пару часов, пока совершенство не будет достигнуто. Рассеянно вытянув руку и дернув рычаг, Шелли замерла у зеркала. В нем виднелась она, всклокоченная ото сна, ее сияющая огоньком волшебная палочка и шкаф позади. Но вряд ли шкаф был способен дышать в спину и дарить ощущение тревоги. «Бежать». Она почти ощущала спиной чью-то вздымающуюся грудь. Пальцы крепче сжали волшебную палочку, и в ту же секунду горячая ладонь зажала Шелли рот и прижала крепко затылком в твердое плечо. — Не кричи. Шелли, колотя ногой в стену, соседям, дворецкому, кому-угодно, дотянулась рукой до коробочки своего атласа и слепо замахнулась назад — на то, что не отражало зеркало у туалетного столика. Сильная рука перехватила ее запястье. — Спокойно! Не чувствуя ногами пол, Шелли задергалась и сумела укусить пальцы, зажавшие ей рот. В ту же секунду она оказалась усажена на подоконник и отпихнута к раскрытому окну. Рот накрыла и вцепилась пальцами в острые скулы толкающая ее в окно, навстречу ночному ветру, рука. Шелли опасно склонилась, отделяемая от падения лишь ею — рукой, державшей ее лицо в охапке. Он наклонился. Его знакомое лицо оказалось напротив Шелли. — Я тебя не трону, только не кричи. Шелли вцепилась в его руку, боясь, что та сейчас толкнет ее в окно. — Мне нужна помощь. Перед лицом заколыхалась покореженная цепочка, словно сломанный маятник гипнотизера. — Почини это, и я твой должник. В коридоре за дверью послышались торопливые шаги. Гость, сдернув Шелли с подоконника, сам нырнул в открытое окно. Дрожа от ветра и страха, Шелли шаталась на ватных ногах. — Что за шум, мисс? — сжимая канделябр, в комнату заглянул дворецкий. — Простите. «Зови на помощь, Крейн!», — взглядом молила Шелли. Но дворецкий, не разглядев мольбы, лишь покачал головой и покинул комнату. Пятясь и вновь почувствовав, как в спину давит подоконник, Шелли тяжело задышала. «Бежать». Но рука, судорожно сжимающаяся на подоконнике, нашарила круглую пластину. Сцапав ее и рассмотрев на свет, Шелли провела пальцем по обугленной цепочке и треснутым песочным часикам, посаженным на оси. Оси были погнутыми, одна из них держалась лишь на остатках креплений. — Откуда это у тебя? — повторила Шелли тот же вопрос, что задала в их первую встречу. Но ответа не последовало. Даже выглянув в окно, уже без страха и сомнений, Шелли лишь заправила растрепанные ветром волосы за уши. В комнате она снова осталась одна.