Игры в богов

Тогда Мраморный зал, отливавший холодным зеленым светом, переживал не лучшие времена. Древние стены рассекали глубокие трещины. Из трещин же сочилась плесень — мерзкая синюшно-черная плесень, влажная и растекающаяся на тряпке при любой попытке оттереть ее. Она источала сладковатый смрад гнили, отчего пахло в зале омерзительно. Этот смрад невозможно было чем-то перебить, как и невозможно было проветрить помещение — окон не было. Министерство магии находилось глубоко под землей, окон не было ни в одном кабинете. Высокий потолок разделяло, словно многослойный торт, густое поле серебристого дыма, не давая дементорам, парившим над ним, проникнуть в зал. Старые стены чувствовали присутствие мрака — так и разрасталась в трещинах плесень. Люди же, сидевшие под серебристым куполом заклинания Патронуса, вряд ли пребывали в тревожном напряжении. — Это можно было решить не здесь и не так. — Вообще-то нельзя было, — строго отрезал Скорпиус Малфой, наблюдая за тем, как его Патронус, прыткая двухголовая змея, оплетает подлокотник кресла. — Мы здесь, знаете ли, не на именины собираемся всякий раз. И взглядом, в котором блеснуло прохладное превосходство, оглядел членов комиссии внутреннего контроля. Время менялось, фамилии людей, сидевших за столом, нет. Ближе всех к Скорпиусу сидела Марго Тервиллигер — женщина, которая выглядела куда как хуже, нежели могла бы, не гонись она за молодостью. С красотой леди Марго явно переусердствовала, молодясь изо всех сил. Лицо ее было гладким-гладким, словно кожу надели на череп и туго затянули на затылке. Черты лица отсутствовали напрочь, как и способность женщины использовать мимику: губы застыли в полуоткрытой улыбке, глаза же казались неестественно выпуклыми, огромными и далеко посаженными. Эти глаза, которым явно не хватало влаги, расширились еще немного — насколько позволяли гладкие веки изобразить удивление, когда двери зала с громким скрипом отворились. — О, как эта маленькая звездочка выросла. — Помню ее совсем еще крохой, — прогудел Меркуцио Селвин, поправив на переносице круглые очки. — Я тоже, — сдержано ответил Скорпиус, наблюдая за тем, как выросшая маленькая звездочка шагает вдоль рядов скамей к столу комиссии. — Но давайте все же помнить две вещи. Первая — напоминаю, мы не на именинах собрались. Фигура в болотно-зеленых одеждах остановилась у стола комиссии. — Вторая — перед нами совершеннолетняя волшебница. — Взгляд Скорпиуса косо скользнул вниз. — Должностное преступление которой требует разбирательства. Изуродованное красотой лицо Марго Тервиллигер вытянулось, насколько позволяла тонкая восковая кожа. В выпученных русалочьих глазах отражалась неловкость. Леди Тервиллигер отклонилась, завела руку назад и, поправляя на затылке свои короткие черные волосы, бегло переглянулась с Селвином, что сидел от Малфоя по левую руку. — Что ж. — Селвин заговорил первым. — Расскажите нам, как вышло так, что столь блистательный стажер отдела магического правопорядка совершил столь… странный поступок. Малфой задержал на лебезящем Селвине долгий бесцветный взгляд. Селвин, чувствуя его колкость, сжал на столе кулаки. — Другими словами, мисс. — О, чудо, и заговорил строже. — Чем вы думали, когда выпустили поджигателя из заточения? Мисс приоткрыла рот и, не найдя лаконичного ответа, сглотнула ком в горле. — Вы участвовали в его задержании, которое выдалось нелегким испытанием. И выпустили его спустя месяц. Как министерству расценивать этот поступок? — Мне кажется, мы слишком строги к юной Бет, — проговорила Марго Тервиллигер, не дав провинившемуся стажеру ответить. — Очевидно, что неопытность и доверчивость сыграли злую шутку. Чем и воспользовался преступник. Юная Бет вновь не ответила — никто на сей раз не помешал, но с губ не сорвалось ни звука. Скорпиус Малфой потер ладонью нахмуренный усталый лоб. — Кто за то, чтоб отстранить мисс Малфой от службы в отделе магического правопорядка? И первым поднял ладонь, что уже считалось единогласно принятым решением. — Почему? — прошептала Бет, когда за Селвином захлопнулись двери. — Ты сделала глупость, — проговорил Скорпиус, взмахнув палочкой. Пергаменты на столе тут же смотались в свитки и исчезли. — Он вернется с маховиком и… — Услышь себя. Он не вернется. Ты сделала глупость, которая неизвестно чем обернется. Скорпиус вышел из-за длинного стола. И, спустившись с помоста, поравнялся с Бет. — Это то, о чем я говорил. Тебе не место там, где нужно отвечать за свои решения. Особенно, если эти решения принимаются под влиянием третьих сторон. Бледное лицо Бет выглядело совсем поникшим. — Возвращайся домой, — проговорил Скорпиус и, коротко сжав ее плечо, направился прочь. Над потолком качалась тяжелая трехъярусная люстра. Причудливые тени тянулись по полу и стенам, отчего обстановка в зале казалась еще более зловещей. Эл понимала, что что-то происходит. Что-то важное, страшное, что-то, за что она вряд ли сможет ответить и объясниться. Но единственное, о чем могла думать, стоя пред длинным столом сенаторов МАКУСА, это как бы ее не стошнило на пол от зловонного запаха столовой. В самом главном здании МАКУСА пахло столовой. Неизвестно почему и откуда тянулся шлейф таких странных ароматов, но этот запах Эл узнала из тысячи. Так пахло в плохой столовке, как в британском министерстве магии. Где грохочут по стальным рельсам подносы, а на прилавке стынут глубокие емкости с заветренным пюре, склизкими спагетти и жухлым салатом, где запах еды был не аппетитным и зазывающим, а отталкивающим и тошнотворным. Откуда был запах? Почему сейчас? Эл не знала, как и не знала, о чем говорили сенаторы. Все проходило мимо нее — она, безучастный свидетель, стояла, чуть пошатываясь, чувствовала, как пульсирует на лице след от удара об кованную изгородь, и сдерживала тошноту. В ушах звенело, звон заглушал голоса. Взгляд был устремлен вниз. Эл смотрела то в швы меж каменной плиткой, то на собственные кроссовки, на которых сохло восемь слоев грязи, то на свои бедные руки: красноватые, шелушащиеся, с почерневшими местами ногтями. Пока решалось что-то важное, Эл глядела на то, как ноготь на среднем пальце правой руки треснул вдоль, разделяя пластину красноватой от запекшейся крови линией. Пальцы безвольно ковыряли эту трещину, ее наличие стало идеей-фикс — Эл понимала, что если ей сейчас срочно не выдадут пластырь, она расковыряет палец до кости. — Я настаиваю, чтоб разговор прошел без участия в нем мисс Арден. — Мистер Роквелл, успевший лишь наскоро стереть с лица кровь, выглядел так, словно за ночь постарел на десяток лет. — Мисс Арден. Эл подняла взгляд. На нее смотрела сенатор Хелли — грузная темнокожая женщина в старомодной мантии. — Вы кто такая вообще в этой истории и что делали на закрытом объекте МАКУСА? В один момент Эл поняла, что все пропало. Поняла это легко, и так же легко это приняла. Она смертельно устала. В сознании дрогнула паника: что делать, что говорить, как врать, она одна против МАКУСА, обман раскрыт, время сломано… Эта катастрофа вихрем закрутилась, но вихрь унялся так же быстро, как и возник. Эл готова была согласиться с любым обвинением и подозрением, но голос мистера Роквелла прозвучал вновь как гром среди ясного неба. — Мисс Арден находится под моей ответственностью. То, что она оказалась в Сан-Хосе и попала в эпицентр — только моя ответственность и моя вина. — В каком это смысле, Роквелл? — Элизабет Арден — моя ученица, — не моргнув и глазом, проговорил Роквелл. — Несколько лет назад, когда кадровые вопросы в штаб-квартире мракоборцев были... странными, я разглядел ее потенциал и взялся обучать, а то, что она до сих пор не студентка Брауновского корпуса — результат упадничества тестовой системы оценивания, где одна четверть балла может существенно повлиять на будущее… Челюсть Эл так и дернулась вниз. Едва держась, чтоб не перевести на мистера Роквелла полный изумления взгляд, Эл сглотнула накопившуюся во рту слюну. Сенаторы зашумели в негодовании. — Вы что, потащили эту мисс в Сан-Хосе, и это при том, что у нее даже нет соответствующей подготовки?! — И в этом моя ошибка. Я признаю, что это было фарсом. — Полупрозрачные глаза мистера Роквелла замерли, глядя в одну точку. — Переоценить свои возможности, как учителя, переоценить успехи ученицы и подвергнуть ее жизнь опасности… Это ошибка, за которую я готов ответить. Сенатор Локвуд вздохнул и переглянулся с коллегами. — Джон Роквелл признал свою ошибку. Что-то новенькое. Эл, не сводя с Роквелла ошарашенного взгляда, приоткрыла рот. Роквелл, не поворачивая голову, скосил взгляд в ответ и, стоило сенатору Хелли, сидевшей прямо напротив, склониться над бумагами, быстро подмигнул. — И еще, мистер Роквелл, остается открытым вопрос о том, что вы, экс-мракоборец, делали в Сан-Хосе у проклятого дома? То, что по вашей вине гражданское лицо, мисс Арден, не имеющая соответствующего образования, была на месте, отдельного рода преступление, но вы… — Блядь, ну это уже какие-то Содом и Гоморра здравого смысла. Глаза Роквелла расширились. Сенаторы смолкли. Эл не сразу поняла, что последняя фраза сорвалась смешком с ее губ. — Что вы сказали, прошу прощения? — Сенатор Хелли вскинула брови. Эл чувствовала, как сейчас умрет на месте. Внутри сжалась пружина страха. И вдруг разжалась. — У меня, как верно подметили достопочтенные сенаторы, нет соответствующего образования, и мне жаль, что отмахиваться от инферналов пришлось не дипломом Брауновского корпуса, а волшебной палочкой и ногами, — прошипела Эл, сузив глаза. Усталость как рукой сняло, ее место заняла всепоглощающая ярость. — Однако выбирать мистеру Роквеллу было не из кого, подмоги мы так и не дождались. Она мотнула головой, так и чувствуя, что из носа сейчас снова хлынет кровь. — Проклятье вырвалось на свободу, инферналов сдерживает лишь корка льда и слабенькие защитные чары. У нас шестеро погибших и пятеро тяжелых в больнице, и вместо того, чтоб думать, где брать людей, что делать, и как, в идеале бы, скрыть это от маглов, мы уже час обсуждаем, какой мистер Роквелл самодовольный засранец и на каком основании он там оказался! Да Боже, все знают, что он самодовольный засранец, но только никто не знает, что делать с инферналами и никто не попытался даже узнать, где группа, что отправилась на место, и что с ней… Шагая по коридору, в котором пахло, почему-то, буфетом, Скорпиус Малфой повернул голову и едва сдержал зевок. — Разве здесь кто-то вообще работает до одиннадцати утра? — Разумеется, Малфой, в отличие от вашего консульства, — коротко и колко ответила Айрис Эландер. Несмотря на раннее утро, в глазах ее не было ни капли сна. Плотные черные одежды без единой складочки, песочные волосы собраны в гладкий тугой узел, лицо сосредоточенное, но движения быстрые, рваные. Как бы не силилась Айрис Эландер выглядеть хозяйкой ситуации, она все же немало волновалась. Скорпиус же выглядел так, словно не ложился вовсе. Стремительные сборы, быстрое путешествие порталом, коварность разных часовых поясов и банальное нежелание работать в единственный за месяц выходной не сыграли на руку его внешнему виду. Госпожа Эландер, и без того не питавшая к коллеге ни любви, ни уважения, ни терпения, была вне себя. Они опаздывали и без того — сенаторы начали заседание на полчаса раньше, не сообщив об этом никому. — Может вам кофе налить, мистер Малфой? — Буду премного благодарен. — Малфой сарказма не понял, а потому с готовностью уселся за стол в ожидании чашки ароматного напитка. И вот они спешили по коридору, опаздывая. Малфой был беспечен — казалось, в дипломатической службе повидал уже все, и ничего бы не могло его удивить. Госпожа Эландер, имея стаж более двадцати лет, умилялась этой самодовольной наивности. — Альбус Северус Поттер живет в Лондоне. Его сын — рядом, под одной крышей. — Это намек, что самые опасные элементы, угрожающие безопасности МАКУСА, не при чем? — Именно, Айрис. Госпожу Эландер передернуло от отвращения. — Гражданин Великобритании проник на территорию секретного объекта МАКУСА. Занимайтесь им, этим нарушителем, сами, МАКУСА согласен на депортацию. — Очень интересно. О каком секретном объекте речь? — Пунтаренас. Сан-Хосе. Скорпус вскинул брови. — И МАКУСА согласен просто передать Британии нарушителя, проникшего на правительственный объект? Ага, то есть, за тех наших игроков в квиддич, которые драку на стадионе устроили, мы год ругались и мирились, а здесь, когда кто-то полез к инферналам, вы предлагаете мне тихую депортацию без галстуков? Айрис, что вы мутите? Вместо ответа, Скорпиус удостоился взглядом, полным нескрываемого презрения. Тяжелые двери загрохотали, открываясь. — Что ж, договоримся, — проговорил Скорпиус мирно, отхлебнув кофе из картонного стаканчика. — … и вообще, чем дольше я живу в МАКУСА, тем больше мне кажется, что инструкцию к политическим решениям писали Никколо Маккиавелли и маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад, нанюхавшись за гаражами клея, — подняв ладонь, чтоб ее не смели перебивать, прорычала Эл. — И, несмотря на то, что мне близки мировоззрения этих исторических фигур, происходящее здесь и сейчас кажется, культурно изъясняясь, непонятным. Позади раздался негромкий, но очень протяжный звук — Скорпиус Малфой, застыв в дверях, выплюнул кофе. — Роквелл, вы что-нибудь скажете? Мистер Роквелл перевел взгляд на сенаторов. Казалось, несмотря на усталость и серьезность, он искренне наслаждался тем, что происходит. — Скажу, что именно поэтому настаивал на том, чтоб разбирательство перенесли на попозже. — Дело не терпит отлагательств. — Ну да, это ведь не инферналы за забором в километре от магловского шоссе… — Нам нужно отдохнуть. — С хлопком закрыв рот Эл своей ладонью, Роквелл и бровью не повел. — И нужна помощь целителей. Напомню, мы только вернулись из Сан-Хосе. Хоть это и было очевидно. Оба потрепанные, перепачканные грязью и кровью с ног до головы. — Я буду держать ответ, — сказал Роквелл отчетливо. — За все, что произошло ночью. Но не сейчас и без участия мисс Арден. Взгляд его пристально застыл, так и пригвождая сидевших за высоким столом сенаторов к месту. — О, Роквелл, вы ответите. — Обязательно отвечу. Мне есть, что ответить. Диалог был настолько напряженным, что Эл вжала шею в плечи и замерла, боясь, что ладонь Роквелла на ее губах сожмется и задушит к чертям. Между нею, мистером Роквеллом и столом сенаторов словно воздух стал гуще. В один миг на плече Эл сжалась крепкая рука, а тело дернулось во внезапном рывке трансгрессии. — Идемте, мистер Малфой, — проговорила за спиной Скорпиуса Айрис Эландер. — Разговор будет непростой.

***

Жизнь сверкает новыми красками, если ты немножко дебил. Я потратил час своей жизни в поисках знакомого дома на знакомой улице. Дважды обошел по кругу Шафтсбери-авеню, дошел до Чайна-тауна, разворачивался обратно и снова шагал, глядя по сторонам. Дома номер семнадцать упорно не находил, оттого и оглядывался, внимательно изучая окрестности. Нет, я не нашел десять отличий между тем Сохо, который помнил, и тем, который путал меня сейчас. Совершенно не понимая, где дом, я воспользовался онлайн-картой в телефоне, двадцать минут следовал навигатору, который водил по всем закоулкам и подворотням, затем уже начал строчить в техподдержку приложения гневный отзыв, когда карта вывела к тому же месту, откуда начался путь. Тогда-то настигло озарение — дом номер семнадцать не украли. Знакомый фасад был скрыт за синей строительной сеткой, чего мне оказалось вполне достаточно, чтоб не подумать и не найти с первого раза. Униженный судорогами собственного интеллекта, я вошел внутрь. Лестничные клетки были чистыми, пахло свежей штукатуркой, а меж входных дверей немногочисленных квартир торчали рекламные брошюрки агентств по недвижимости. Как я и подозревал еще давно, дом номер семнадцать не был жилым — не осталось никого из наших бывших соседей, кто бы не соблазнился высокими ценами на жилье в Сохо. Единственная квартира, в заселении которой я был уверен на сто процентов, находилась пролетом выше, и лишь ее дверь не была отмечена многочисленными рекламными буклетами. Остановившись на пороге, я нажал на кнопочку звонка и приветственно поднял ладонь, когда Доминик открыла дверь. — Ал. Вот честно, с таким выражением лица, какое было у Доминик, только нахрен слать сектантов, которые ходят от дома к дому, чтоб поговорить о Боге нашем общем. Она смотрела на меня без малейшего интереса — даже тонкие брови не дрогнули. Или милая кузина повидала в своей тепличной жизни столько всякого дерьма, что отказывалась реагировать на все вокруг, то ли, Доминик, беги в больницу, тебе парализовало лицо. Но затем я вспомнил, что на истекающего кровью единорога в гостиной она отреагировала лишь скупым: «Ну, бывает». Если ты, Альбус, человек-оркестр, то Доминик в этой жизни — глухонемой гость концертной программы. — Скорпиус дома? Я пришел к нему. И лишь глядя в лицо Доминик, где каждая черта подчеркивала отсутствие во мне интеллекта как такового, понял, что в полдень буднего дня застать Малфоя дома глупо. — Вы разминулись, — подтвердила догадку Доминик. И не стала уточнять. Тем не менее, я зашагал в квартиру вслед за ней. Машинально — ни смысла, ни особого желания быть гостем не было. Не обращая на меня ни малейшего внимания, Доминик вернулась на застеленный клетчатым пледом диван, забралась на него с ногами и притянула к себе большой холст, расчерченный микроскопическими отметками, вытянула из стакана с мутной красноватой водой кисточку и принялась сосредоточено вычерчивать узоры. Среда. Полдень. Да чтоб я так жил, чтоб в полдень среды сидеть на диване, разрисовывать картину по номерам, вполуха слушать с экрана ноутбука цикл старых бессмысленных ток-шоу, попивать кофеек и не думать о том, как не умереть с голоду или от побоев кредиторов! Почему она? Почему не я? Я ведь отличная потенциальная содержанка — не хочу ничего делать, но хочу за это много денег и любви. Что надо сделать, чтоб найти богатого придурка, который будет холить и лелеять мою праздность в четырех стенах? «Переехать в Бостон, когда тебе предлагали, ослина», — вразумил голос совести. Даже не смешно. Я топтался на месте. Гостиная была абсолютно той же — все поползновения супругов сделать ремонт остались за кадром. Бордовые обои с золотыми узорами, голая кирпичная стена со следами когтей оборотня, прикрытыми гирляндами, ковер на старом занозистом паркете, разномастная мебель, густо нагруженные мелочами поверхности — ничего не изменилось с тех пор, как я съехал. В квартире было тяжело. Эта тяжесть крылась отнюдь не в том, что Доминик общалась со мной сквозь зубы — так было всегда. Темные стены с давящим великолепием золотых узоров, плотные шторы, неяркое оранжевое освещение от торшера, запах чистящих средств, тлеющих свечей и лака для ногтей. Много всего вокруг — книги на полках и столе, ворох тканей у приткнутой в угол швейной машинки, множество дорисованных-разрисованных картин на полу, прислоненных к стенке. Звук возмущающихся экспертов ток-шоу. Просто мир лени и попыток хозяйки хоть чем-то занять свое бесцельное существование. Доминик повернула голову. — Ты собрался ждать Скорпиуса? — Наверное. Он когда обычно возвращается с работы? — Я не знаю. — Понятно. Ну хоть спроси, зачем он мне нужен, спустя столько лет. Ну хоть глянь на меня, ну хоть искусство светской беседы вспомни, кактус ты тепличный. Кто с тобой разговаривает, кроме портретов Фламеля и его жены-толстухи? Да никто, потому что от тебя пользы, как от гирлянды на стенке — сиять красиво и делать в квартире атмосферу. Тем не менее, помимо нагнетания атмосферы, Доминик неплохо справлялась с еще одной опцией, насколько я помнил. — Ну, — Доминик растерялась, оторвавшись от картины. — Посмотри, может, найдешь что-то в холодильнике. Я еще не готовила сегодня. А я не готовил с февраля, поэтому всяко был согласен на любой перекус. Прошел на чистейшую кухню, настолько чистую, насколько позволяло обилие на полках посуды, баночек, скляночек и прочего хлама, который годился лишь на то, чтоб красиво стоять, но не иметь никакого практического назначения. Плита выглядела так, словно на ней в жизни никто никогда не готовил, и я решил попытать счастья у холодильника. Открыл его и глаза аж расширились. — Дом, — протянул я. — Можно на секундочку… Попутно едва удерживал два выпавших на меня контейнера — стоило открыть дверцу холодильника, как на меня посыпалось то, что едва-едва умещалось на полках. А чего только не было на тех полках! Контейнеры, тарелки, ковши, и все это полное еды. Недоеденной и совсем нетронутой, свежей и заветренной, аппетитной и не особо, видимо, неудачные кулинарные эксперименты. Слипшаяся лапша, какое-то мясо с хрустящей корочкой, красный соус в ковше, ком картофельного пюре, куриные крылышки, что-то рыбно-капустное, аккуратный бисквитный рулет, жаркое со стручковой фасолью и перцем, уныло выглядящий домашний хлеб, суп, затянутый тонкой пленочкой — явно не первый день стоял, замаринованный в горчице окорок — то есть, его в скором времени будут готовить, но зачем? А эти запахи! Острый соус, сладкий крем, соленый маринад, хрустящая корочка, подлива с зеленью, ванильный экстракт, копченый балык… Я поспешил закрыть холодильник, чтоб не нюхать. В таких количествах готовила, на моей памяти, только бабушка. Но это было оправдано — голодная орда внуков сметала со стола все, что видела. Зачем готовить столько, когда в квартире жило двое, обжорами не прослывших, людей, я не понимал. Еда портилась быстрее, чем ее успевали есть. — Ты же сказала, что не готовила еще, — протянул я, когда Доминик приблизилась и открыла холодильник. Кажется, обилие блюд ее не смущало совершенно. — Это же вчерашнее. — А-а-а. Короче я начинал понимать, что свист фляги моей милой кузины заглушает и ритм жизни Сохо, и шум ремонтных работ за окном, и ток-шоу из ее ноутбука. — Будешь что-то? — Да я как-то вроде и нет, — бессвязно ответил я. Доминик радушием хозяйки душить не стала, и закрыла холодильник. Повисла неловкая пауза, так, словно я вдруг вскрыл чей-то страшный секрет. — А зачем тебе Скорпиус? — поинтересовалась Доминик. — Мне казалось, вам не о чем говорить. Нет, ну что так радикально. Если однажды загоржусь настолько, что для поддержания равновесия потребуется, чтоб кто-то смешал меня с грязью, обязательно обращусь к Скорпиусу. — Матиасу нужно разрешение на выезд для учебы. И я вообще не понимаю, где его брать, думал, может, Скорпиус чего подскажет. — Выезд? — Ага, он будет учиться в Дурмстранге. — А почему там? Вот как ответить на глупый вопрос? — Ну а где ж еще? — ввернул я. Не став уточнять и вообще скорей поинтересовавшись из вежливости, нежели реально интересуясь, Доминик согласно кивнула. Ну хоть кто-то не падал в обморок. Когда я на радостях похвастался Дурмстрангом родителям, те впали в такой ужас, словно услышали, что Матиас был продан в бродячий цирк. Домой я ушел, с одной стороны, ни с чем, с другой же — лишний раз уверенный в том, что из всей своей семейки был самым адекватным. Бессмысленный визит на Шафтсбери-авеню не оставил после себя ничего, кроме гнетущего ощущения смиренной безысходности. Нет, не подумайте, что я тогда жалел Доминик. Да ни черта подобного. Конечно, я был психологом от Бога, ведь, напоминаю, два курса университета Сан-Хосе, но трясти познаниями и за руку тащить утопающего в апатии — неблагодарный и ненужный никому труд. Не вздыхайте и не называйте меня эгоистом лишь за то, что я позволил королеве драмы делать то, что она хотела — сидеть в своей крепости одиночества, вариться в болоте бессмысленных дней и страдать. Это было единственное, что пока еще объединяло супругов. Даже мне, с ними не контактирующему в принципе, даже прохожему на улице, было ясно и понятно — их брак уже все. В нем не осталось ни любви, ни заботы, ни уважения, но эти больные люди не хотели спасаться. Они принципиально не разводились, чтоб молчать неделями, с презрением оглядываться друг на друга в коридоре, жить сначала в разных спальнях, потом в разных домах, а теперь уже в разных странах, но упорно не снимать обручальные кольца, чтоб смотреть на них и страдать о том, как когда-то давно, целый месяц после свадьбы их семья была счастлива. И, поддерживая хлипкое состояние семьи, эти люди пытались создавать вокруг иллюзию того, что все в порядке, на зависть другим. Вы можете из говна и палок построить корабль — он будет держаться на воде, но не пытайтесь на нем переплыть Атлантику. Все, что вам нужно знать о браке моих некогда лучших друзей, это то, что суть его легко объясняется аналогией с говном. «Я — великий человек», — заключил в итоге ваш покорный слуга, шагая в Паучий Тупик. Ничто так не поднимало настроение, как осознание ущербности других и ощущения себя при этом человеком глубоко понимающим и бесконечно мудрым. Мне часто казалось, что считывать с человека всю подноготную и понимать истинный порядок вещей — это дар мне, как избранному, на которого у Вселенной свои планы. И оттого было вдвойне обидно, что терапевт называл этот великий дар шизофренией. Радостный от того, что жизнь других скатывается на дно, я даже перестал мечтать о жизни печальной содержанки. Домой вернулся в удивительно неплохом настроении как для того, кто за день, как и за всю жизнь, ничего не добился. И, знаете, надо бы выделить вечер до первого сентября и прочитать что-нибудь про этот Дурмстранг. Потому что чего-то про него я явно не знал, раз в попытке избежать обучения там, Матиас встретил меня, честно моргая своими большими раскосыми глазами, и фразой: — А я пропылесосил. В доме от этого чище не стало. Но ковер приобрел даже какой-то красноватый цвет своего первозданного вида, а потому уборка удалась. А, зная Матиаса, пнутая им в стену мокрая тряпка — это уже генеральная уборка. Поэтому я хмыкнул в одобрении. — Молодец. Так тебе в характеристике для Дурмстранга и напишем. Старателен, исполнителен, любит чистоту. Лицо Матиаса скривилось. Юлить он больше не пытался, сказал прямо: — Ал, я все понял. Не надо в Дурмстранг. И сказал это таким страждущим голосом, словно до этого я избивал его ногами и волшебным посохом. Матиас уселся на диван, склонил голову и в крайней степени раскаянии за все свои прегрешения, шмыгнул носом. — Ну правда, ты ведь не отпустишь меня на север. Ты же взвоешь без меня на второй день. — Я? — едва не фыркнул, опешив. И тут же спохватился. — А, да, я такой. Матиас повернулся ко мне. — Ведь даже несмотря на то, что ты ушел за сигаретами и пропал на десять лет, — процедил он уничтожающим тоном. — Я знаю, что в глубине души, очень в глубине, в самом ее днище, ты все равно меня любишь. Да? — Конечно. Королева драмы проснулась и нацепила диадему страданий. Такая королева драмы, что я всерьез подумал, что родства с Малфоями у Матиаса больше, чем со мной, и уж куда больше, чем со строгим дедом. — Если ты любишь меня, — прошептал Матиас так, словно умирал от горячки уже третьи сутки. — Если ты действительно любишь меня, то не отпустишь в Дурмстранг. Папа. Мои губы задрожали. — Мой пирожочек. Конечно, я тебя никуда не отпущу, — проговорил я, прижав его к груди. — Как я отпущу тебя так далеко, ведь умру от фантомных болей, если тебя рядом не будет. Конечно, мальчик мой, конечно, нахрен нам тот Дурмстранг. Сиди дома, продавай свои грибы, отсиди десять лет за это, а потом все наладится само собой, и будет тебе счастье на жизненном пути. Наши взгляды встретились. — Собирай вещи, — процедил я. — Сынок. — Я тебя ненавижу, — прорычал Матиас. — И не забудь подштанники, а то отморозишь чего на леднике, нечем будет дев порочных без резинки натягивать. — Будь ты проклят. — Уже давно, пирожочек. Уже давно. Я однажды говорил, что дети случились в моей жизни слишком рано. Что лишь на пороге сорока лет появились силы и искреннее желание участвовать в жизни молодого поколения, например, собирать школьника на учебу, переживать и хлопотать, собирать чемоданы и по три раза возвращаться в Косой переулок, потому что что-то забыли купить. Так вот, дорогие друзья, я соврал. Тяжелее, чем собирать в Хогвартс Шелли и выстаивать с ней очереди, а потом еще час ждать, пока она подберет из тысячи совершенно одинаковых линз для телескопа то самое идеальное, было лишь собирать Матиаса в Дурмстранг. Я вообще не понимал, кто собирал это чудовище в Ильверморни раньше, потому что это невозможно. Вдобавок список предметов, необходимый для обучения в Дурмстранге, был… интересным. — Нам нужна теплая меховая мантия. Красная. — В ателье мадам Малкин я не отрывался от списка. — Камзол парадный. Тоже красный. И еще вот, полотняная рубаха, простая. — А мне нужны помощь и нормальная семья, — выл за спиной Матиас. — Молчи, каторжанин. Вместо мадам Малкин на меня смотрела, кутаясь в расшитую звездами шаль, очень смутно знакомая волшебница. Она узнала меня прежде, чем я вспомнил, что жена Джеймса работала в ателье. — Ну, пойдем, — Лорен не сказала мне ни слова и кивнула Матиасу на низкий табурет. — Снимать мерки. Я принялся ждать. — Собираетесь на праздник? — спросила немолодая женщина за высоким столом, уже разматывая огромный рулон плотной кроваво-красной ткани. — Собираемся в Дурмстранг. Шлеп! На стол, покрытый алой тканью, упали тяжелые портновские ножницы. — Господь Всемогущий, — ужаснулась ведьма. — Он покинул нашу семью, мэм, — отозвался Матиас сухо. Да что не так вообще с Дурмстрангом? У меня было ощущение, что о подноготной этой школы магии все что-то знали, кроме меня. Из ателье мы вернулись спустя несколько часов. В теплой алой мантии, отделанной мехом, Матиас походил на человека, ограбившего гардеробную сутенера. — Зато тепло, — оторжавшись, уверил я. — Это самое главное. Эта мантия даже в свернутом состоянии была необъятной. Она норовила распрямиться, едва влезла в большой пакет, который уже вскоре трещал — мантия, кроме того, что была плотной, так еще и очень тяжелой. По пути я изучал список и все пытался понять, что именно было в нем не так. Понял это лишь когда шагал мимо «Флориш и Блоттс» — книжный магазин был настолько полон покупателей, что очередь из учеников Хогвартса и их родителей тянулась аж на улицу. Очередь галдела, ругалась. Волшебники изнывали от безделья и духоты — как же знакомо. А мы прошли мимо, потому что… книг в списке покупок не было. Вот что было не так с Дурмстрангом в первую очередь. Я снова сверился со списком, покрутил пергамент. И убедился, что список необходимого был крайне лаконичен: одежда, палочка или посох, ингредиенты для зелий, пергамент, перья и чернила. Больше ничего. Ни котла, который занимал половину чемодана. Ни телескопа, который вообще абсолютно бесполезен в школьной программе большую часть времени. Ни латунных весов, ни учебников, ни справочных материалов — одежда, канцтовары и личные вещи. Все. Пока что счет был в пользу Дурмстранга. Учебники стоили, как крыло от самолета. Северная школа радовала тем, что щадила родительский кошелек. Тем не менее, в книжный магазин я все же направился. Правда, трезво оценив шансы простоять в очереди во «Флориш и Блоттс»до самой ночи, я свернул в Лютный Переулок. В «Лавке редких экземпляров и древностей Морганы» не было ни редких экземпляров, ни древностей. Это было огромное захолустное помещение, больше похожее на склад, нежели на магазин. Средь разных товаров: от драной старомодной одежды и до поддержанных волшебных палочек, иногда попадались занятные вещицы. Барахольщица Моргана была генеральным спонсором всего мусора в Паучьем Тупике, но я иногда любил порыться в залежах старья в ее лавке — порой попадались действительно неплохие вещи, которые за копейки покупались, но задорого продавались знающим людям. — Погуляй, — бросил я Матиасу, когда мы вошли в лавку. Матиас брезгливо скривился. Да, лавка была непризентабельной. Полутемной и грязной, с комьями вещей прямо на полу, на подстеленных картонках, с ворохами старых пожелтевших газет и горами никому не нужных книг, в которых угадывались и драные школьные учебники прошлого века, и магловские романы, и темномагические справочники, которых не сыскать даже в «Горбин и Бэркес». Барахольщица Моргана как раз заклеивала учебник заклинаний семьдесят шестого года с помощью нарезанной на полоски газеты и густого желтоватого клея. Увидев меня, она откинула с глаз спутанные седые волосы. — История Дурмстранга? — захохотала Моргана, услышав мой запрос. — Нет в помине таких книг, они тайны свои охраняют, историей не хвастают. Я приуныл. — Да ладно тебе. — Викинги и цыгане не могут поделить крепость на севере. Вот тебе и вся история Дурмстранга. — Викинги и цыгане? Отлично, малой, это прям твоя компания. — Я повернулся к Матиасу. Барахольщица не помогла. Тем не менее, я купил потрепанный учебник истории магии за первый курс — Моргана клялась, что там был про северную школу целый параграф. За чтение этого самого параграфа я засел сразу же, как вернулись домой. Но не задалось сразу же — я провалился в глубокий крепкий сон сразу же, как дочитал оглавление. История магии, такая история магии — наука, созданная для того, что высыпаться на уроках между действительно интересными предметами. — Ал. — А Матиас продолжал нагнетать. — Еще не поздно передумать. Давай вернемся в Детройт. Или в Сальвадор. Куда угодно, можешь даже снова уйти за сигаретами на десять лет. — Заманчиво, — кивнул я. — Но не дождешься. Нытье мелкого мешало сосредоточиться на чтении. Но уже не учебника, черт бы с ним, а на письме из Дурмстранга. Письмо было написано на непонятном языке, но, стоило внимательно вглядеться в написанное, как буквы менялись, складываясь в знакомые и читабельные слова. — Я не хотел поднимать эту тему. — Матиас понизил голос до драматичного шепота. — Но Диего немолод. За дедушкой нужно приглядывать. У дедушки, чтоб вы понимали, бицепс был шире, чем обе мои руки, пресс крепче, чем фундамент дома номер восемь в Паучьем Тупике, а единственное, почему за дедушкой стоило приглядывать — так это чтоб не убил ненароком соседей в порыве споров на социально-политические темы. Я глянул на Матиаса безмолвно, но красноречиво. Надежда в глазах Матиаса угасала. — На вот. — Я протянул ему вкладыш из конверта. — Читай правила Дурмстранга. Там что-то было про казнь вроде в конце. Если там все преподаватели такие, как Рада Илич, не сомневаюсь, что моя шутка окажется не шуткой. Тем не менее, я углубился в чтение письма. — … официальный язык — румынский… — Ал, румынкский! — взвыл Матиас. — Румынский! — … просим позаботиться о наличии прибора для устного и письменного переводов, — монотонно продолжил я, отмахнувшись. — Обращаем внимание, что неспособность освоить учебные материалы в связи с незнанием языка не является уважительной причиной и оправданием для плохой успеваемости! Все, Матиас, никаких тебе «no hablo по-румынски». Дурмстранг, не знаю, что с тобой не так, но ты крут пока что. — Предупреждаем, что неуспеваемость строго карается… — Отчислением? — Плетьми, — ответил я. — Шучу. Не уточняют. Рискнешь узнать сам, а? Матиас меня ненавидел. — Мой маленький сладенький барыга. — Я ласково потрепал его по щеке, и продолжил читать. — О-о-о! У меня две новости, и обе хорошие. — Тебя лишают родительских прав, а я возвращаюсь к деду? — Лучше, малой. Я аж откашлялся, чтоб торжественно объявить о том, что прочитал в письме. — Первая: румынский язык — обязательный предмет. Готовь пропись, учи алфавит. — Да ты гонишь! — Матиас пинал лестницу. Боггарт отзывался на это воем из шкафа. — И вторая. — Давно я так искренне не наслаждался мучением ближнего. — В Дурмстранге учатся до девятнадцати лет. И вытянул шею. — Еще. Три. Курса. Матиас. Энрике. Моралес. Сантана. Это, конечно, омерзительно подло, так издеваться над ребенком, пребывающем в стрессе. И я бы был максимально плохим отцом, если бы еще сказал, что… — А вот если бы кое-кто не выебывался и поступил в Хогвартс, то отмотал бы там один годик, и уже следующим летом все, на вольные хлеба, навстречу свободе. — Но я был плохим отцом. — А так три года. В Дурмстранге. А мораль истории, такова. Я чиркнул зажигалкой, чтоб поджечь сигарету во рту. — Никогда не пытайся переиграть отца. Ненавидя весь мир во главе со мной, Матиас направился в комнату. Я был доволен. Доволен настолько, что не стал пытаться и дальше выяснять, что за чернуха в Дурмстранге заставила ужасаться всех, кто узнавал, что сына я туда отдал сознательно.

***

В коридорах пахло удушливо. Сладкий цветочный запах, явно усиленный чарами, витал по больнице назойливым шлейфом и скорее мешал, нежели создавал ощущение приятного спокойствия. Пахло так, словно кто-то жестокий и услужливый то и дело подносил к носу тряпку, смоченную эфирным маслом. Усилий стоило, чтоб унюхать, что цветочный запах скрывал смрады больницы: зелья и гниющие раны. Открыв раздвижные двери одной из палат, мистер Роквелл немало удивился, что внутри удушливого запаха не было. Вдобавок, окно было открыто настежь, отчего в палату вместе с ветром проникал неприятный запашок из мусорных баков, находившихся прямо у здания больницы со стороны подворотни. На подоконнике у открытого окна сидел Иен Свонсон. Его левая нога была прямо вытянута, туго обмотана многочисленными слоями плотных повязок, и больше всего напоминала трубу. Свонсон, сжимая в зубах перо, с кончика которого капали чернила, запечатывал в конверт письмо. Затем, осторожно просунув его сквозь решетки на окнах, повозился, чтоб привязать к лапе совы, терпеливо дожидавшейся снаружи. Сова сидела на внешнем карнизе, и было ей явно тесно. Острые когти неприятно лязгали по карнизу, сова была недовольна, а потому пыталась всячески клюнуть Свонсона, всячески сопротивляясь его попыткам привязать письмо. Когда же Свонсон все же справился, отделавшись клевком в руку, сова раздосадовано взлетела. — Работа кипит? — поинтересовался мистер Роквелл. Свонсон обернулся. — Привет. — Привет. Спрыгнув с подоконника, Свонсон резво и смешно запрыгал на одной ноге до кровати. — Работа-то кипит. Говорят, когда меня отсюда выпустят? — Да поболей пока. — Да ладно, — отмахнулся Свонсон, подняв вытянутую ногу. — Там настолько все печально? Не верю. — Ну, как тебе сказать. Мистер Роквелл с минуту думал, как бы помягче и без прикрас описать ногу, державшуюся на клочке кожи и плоти ниже колена, после того, как живые путы, окутывающие остатки изгороди проклятого дома, обвили ее, сжали до хруста костей и дернули, в явном намерении оторвать. — В целом, неплохо. Выглядел Свонсон действительно неплохо, даже бодро. Громоздкая шина на изувеченной ноге ему очень мешала — нога напоминала подобранный не по размеру протез. Повертевшись и не зная, куда эту ногу пристроить, чтоб не торчала прямой трубой, Свонсон повертелся на кровати и не придумал ничего лучше, чем опустить ногу на прикроватную тумбу. И тут же вытаращил глаза и схватился за колено — нога явно не беспокоила Свонсона, но ровно до тех пор, пока он не обращал на нее внимания и не трогал. — Позвать целителя? — спохватился Роквелл. — Не надо, — прошипел Свонсон. — Еще один галлон Костероста я не осилю. Мучился с ногой он еще долго, не зная, как удобно усесться. Наконец, приняв более или менее приемлемое положение, Свонсон спросил: — Как дела у Делии? — Плохо, — коротко ответил мистер Роквелл. — Был у нее? — К ней не пускают даже Маделайн. — Кстати о Маделайн. — Свонсон осторожно глянул на Роквелла. — Ей сообщили? Роквелл кивнул. — Я сказал. — Хочешь обсудить? — Проклятье, которое в очередно раз сломало четыре уровня защитных чар? Здесь обсуждать нечего без ликвидаторов и участия международной конфедерации. — Я про то, что стало с Вонгом-старшим. Мистер Роквелл одарил Свонсона тяжелым прохладным взглядом. — Здесь тоже нечего обсуждать. Свонсон не стал развивать тему дальше. Лишь спросил: — А его тело? — Я заберу. Роквелл был изможден. Казалось, он едва говорил, сохраняя остатки сил. Впрочем, Свонсон надеялся, что силы на ответ экс-мракоборец все же найдет. — А девчонка? В коротком вопросе было все. Мистер Роквелл и хотел было на него ответить, но ответа не нашел, а потому лишь развел руками. — Не спрашивай. — Она ничего не говорит? — Ничего. Ее пристроили в палату, понаблюдать. Но она бодрая. — Настолько бодрая, что уже успела покрыть хуями сенаторов и назвать нас империалистической богадельней? — Ты уже знаешь, да? — безо всяких сомнений спросил Роквелл. Свонсон кивнул. — Мне отправил весточку человек, который знает человека, который помощник сенатора Локвуда. Так вот, насколько я понял, Арден отожгла так, что мистер Скорпиус Малфой в своем консульстве рвет на голове волосы, без понятия, как замять этот инцидент. — Я бы искренне посочувствовал мистеру Скорпиусу Малфою, но мне известно значение слова «карма», а потому нет. Усталое лицо Роквелла вдруг озарила совершенно ребяческая усмешка. — Ее как понесло, минут на десять. Рот не закрывается, все молчат, на меня смотрят, а я не могу ничего сделать, — сообщил он. — Потому что я с ней согласен, и потому что понимаю, что начинаю ржать. Свонсон тоже улыбнулся, но сдержано. — И у тебя нет к этой Арден вопросов? — Больше, чем к кому-либо. — Как она попала в Сан-Хосе? Роквелл вздохнул и потер седые виски. — Создала портал, как говорит. Портал отбросил ее на ближайшую таможню, а она снова создала портал уже оттуда, не дожидаясь проверки. — То есть, она была раньше возле того дома? — Сто процентов, раз создала портал, — подтвердил Роквелл. — И сумела найти брешь в ограде и отогнать инферналов. Громким звуком, о чем тоже знала. — Иен, остановись. Я все это понимаю, но не нахожу ответа. Глядя в открытое окно, Свонсон притих. — У нее есть подготовка и знания. При этом она намеревается зачем-то поступать в Брауновский корпус. Рекордно сдает тесты, — протянул Роквелл, прикрыв глаза. — Дважды оказывается там, где быть ее не должно. Знает о том, о чем не должна знать. Ничего не объясняет. Гаркать на нее и кулаком по столу бить… не знаю, она не преступница, она дважды серьезно выручала. Не знаю. — Такое дело, Джон, — проговорил Свонсон невесело. — Версия есть у меня. — Озвучь. — Британский шпион. Роквелл фыркнул. — Да, смешно, — согласился Свонсон. — Но я эту версию должен озвучить в Лэнгли, понимаешь? — Да. — Ну то есть она десять раз может быть хорошей девчонкой и выручать нас из лучших побуждений, но у меня есть версия, я обязан ее озвучить. Не сыграет версия — хорошо. То есть, плохо. Сыграет — будем принимать меры. Доложить я обязан. — Все правильно, — согласился Роквелл. — Британский шпион, значит… И задумался крепко. — Так-то смысл есть. — Проникнуть в Брауновский корпус, затесаться в доверие к тебе. Через тебя попасть в Вулворт-Билдинг. — Логично. С одним вопросом. Свонсон вскинул брови. — А нахрена? Узнать правду про президента Келли? — Бинго. И это объясняет, почему забегал Малфой. Версия была настолько рабочей, что Роквелл с сомнением глянул на Свонсона. — А ты хорош. Переманить тебя что ли обратно? — Куда? — съехидничал Свонсон. — Лаборантом к тебе на кафедру? Роквелл одарил его строгим взглядом. Но огрызаться не стал. — Слушай. — Свонсон с усилием уселся удобнее, подложив под спину подушку с соседней кровати. — Знаю, что тебе не до того. И, по-хорошему, не должно быть до того, ты не у дел… — Короче. Вытянув руку и открыв низкую прикроватную тумбочку, Свонсон достал из нее волшебную палочку. — Проверьте палочку Эл Арден. На всякий случай, может, где мелькала. А я об этом в Лэнгли пока умолчу. Мистер Роквелл нахмурился. — Ты что, гад, стащил у нее палочку? — Не стащил. В той суматохе, что мы бежали, она эту палочку могла случайно выронить, — уклончиво ответил Свонсон. — А я — случайно подобрать. — Молодец. Роквелл сунул палочку во внутренний карман пиджака. Свонсон откинулся на подушки. — А теперь серьезно. Когда меня выпустят? Мистер Роквелл критически задержал взгляд на его ноге. — Сиди на больничном и болей до последнего. Сейчас такое изо всех щелей польется, что лучше переждать. Я загляну к тебе еще. Свонсон проводил его до дверей бесцветным взглядом. Вновь шагнув в приторно пахнущий коридор, мистер Роквелл зашагал прочь, к пандусу. Целители бегали, внизу гудела очередь. В коридоре на парящих по воздуху носилках лежал безжизненный человек, рот и нос которого закрывал полупрозрачный подрагивающий пузырь, похожий на гигантскую медузу. Поднявшись на ярус выше, мистер Роквелл пропустил вперед спешивших целителей и, остановившись на мгновение у развилки трех коридоров, повернул голову вправо. Правый коридор от стены до стены был забит глухой стеной, у которой нелепо стоял большой цветок в глиняной кадке. На скамье у широких дверей одной из палат сидела светловолосая волшебница. Ее бордовое платье с расширенными к низу рукавами казалось на фоне стен ярким пятном. Кожа женщины была нездорово-бледной, а глаза с тяжелыми веками были блеклыми, усталыми и ввалившимися. Глаза проводили мистера Роквелла внимательным взглядом. Мистер Роквелл покосился на закрытые двери палаты, женщина же покачала головой. Неловкое молчание повисло. Дверь в палату хлопнула, но целитель пронесся мимо, даже не обернувшись на ожидающих. Мистер Роквелл опустился на скамью и прислонил тяжелую голову к прохладной стене. Ожидать неизвестного было сложно. По коридору сновали целители, перед глазами то и дело мелькали их лимонно-желтые халаты. Маделайн Вонг сидела неподвижно и почти не моргая, словно алебастровая статуя. Сидела молча — она по жизни была столько же неразговорчива, сколько величава. Недаром поговаривали, что союз Вонгов, самый крепкий союз в МАКУСА, состоял не так из любви и денег, как из безграничного уважения друг друга и тишины, а в доме их было тихо настолько, что слышно, как стрекочут крылья пролетающей в саду стрекозы. Мистер Роквелл, голоса Маделайн не слышавший никогда, даже на свадьбе ее дочери, не знал, нема она или нет, больна или это все слухи, но в долгие часы молчания в больничном коридоре был благодарен ей за молчание. Говорить им было не о чем. Разве что взгляд Маделайн то и дело застывал, направленный на мистера Роквелла, а он не знал, что она пытается ему таким образом сказать. Увидев на развилке трех коридоров высокую фигуру в черном, мистер Роквелл поднялся на ноги и поспешил увести Айрис Эландер подальше. — Я искала тебя, — проговорила та, когда они вышли к фонтану с пронзительно голубой водой. — Как Делия? — Без прогнозов. Идем, поговорим не здесь. Длиннопалая ладонь Айрис Эландер заскользила по перилам пандуса, когда они неспешно направились вниз. — Ужасное происшествие. Я уже говорила с Маделайн, пока тебя не было. Кому как не мне понять, что такое остаться вдовой и потерять единственного ребенка. — Делию пока не хоронят, — ледяным тоном напомнил мистер Роквелл. — Ну да, надеемся, — кивнула госпожа Эландер. — Но поговорить я хотела не о Делии. — А я — о Делии. Поймав холодный взгляд, госпожа Эландер тяжело вздохнула. — Джон, никто не мог ожидать, что все повернется таким образом. — Никто из тех, кто придумал посадить во главе страны слабоумного коматозника, не думал, что он изредка приходит в себя и пытается разводить бурную деятельность? — Это форс-мажор. — Форс-мажор?! — прогремел мистер Роквелл так, что проходившие мимо дежурные сестры подпрыгнули и обернулись. Пришлось с усилием понизить тон. — У нас шестеро погибших, пятеро тяжелых, штаб-квартиры мракоборцев, считай, нет — выжившие бегут из Вулворт-билдинг, и ты называешь это форс-мажором? — Никто не знал. — А когда вы на пару с сенаторами или с кем там придумали назначить умирающего Келли президентом и руководить через него, вы не задумывались, что это идиотская идея? — Это не идиотская идея. — Правда? Знаешь, что будет вишенкой на торте? Устройте сейчас Турнир Четырех Волшебников. Ситуация несмешная, но я буду смеяться. Госпожа Эландер покрутила кисти рук. По ее непроницаемому лицу мистер Роквелл не мог понять, видит ли она всю трагедию, или до последнего уверена в только ей понятной стратегии. По лицу же Роквелла читалось все четко и ясно — первый, кто сейчас с ним заговорит загадочно о кулуарных интригах МАКУСА, рискует разделить участь великого, но непонятного исследователя, и упасть с пандуса вниз головой. — Тебе придется держать ответ перед сенаторами. — сказала Айрис Эландер коротко. — Объяснить обстоятельства смерти Ли, а также… — Не беспокойся, — отрезал мистер Роквелл. — Мне есть что сказать. Хоть сейчас. — Сейчас тебя слушать не готовы. — Жаль, а говорить я как раз настроен. Потому что скоро первое сентября, у меня начнутся лекции, расписание плотное. — Ты сейчас серьезно? — Да. Землистое лицо Айрис обрамила маска недовольства. — Ты нужен в Вулворт-Билдинг, — прямо прошипела она. — Прощай, Айрис, спасибо за все. Выдержав паузу, сопровождаемую тяжелым красноречивым взглядом, Айрис Эландер выпрямилась. Ее длинная шея, обтянутая тугим черным воротом платья, напряглась. — Хорошо. Коротко растянув губы в улыбке, которая должна была быть воспринятой, как понимающая, госпожа Эландер склонила голову и зашагал по пандусу вниз. Ее рослая фигура в плотных черных одеждах на фоне светлой и нарочито беззаботной обстановки напоминала жнеца — не самого желанного гостя в больнице. — Вас тоже умиляет, что эта женщина берет на себя слишком много и ведет себя так, словно это не ее сомнительное президентство привело страну к тому, что имеем сейчас? — прошептал на ухо вкрадчивый голос. Мистер Роквелл вздрогнул и резко обернулся. Скорпиус Малфой, отклонившись назад, быстро улыбнулся. — Здравствуйте. Я искал вас. — Вы издеваетесь? — Нет, это утратило смысл. Я просто вас искал. «Что он слышал?» — мелькнуло в голове мистера Роквелла. — «Давно ли слушал?». Скорпиус скривился. — Не беспокойтесь, когда я увидел, что госпожа Эландер отвела вас на разговор, то понял, что снова будет намекать вам на сожительство, и благоразумно решил не подслушивать. Осторожно скользя на покатом пандусе, Скорпиус поравнялся с мистером Роквеллом. — Прежде всего, хочу принести свои самые искренние соболезнования. МАКУСА обезглавлен этой потерей. — Делия Вонг жива, — проскрипел мистер Роквелл. — Ну да, ну да. Но я говорил о ее отце и людях, которые погибли в том доме. — Спасибо, мистер Малфой. За соболезнования и разъяснение в частности. Вы здесь за этим? — Я здесь за мисс Элизабет Арден, — проговорил Скорпиус, когда они спускались на ярус ниже, чтоб не мешать проходу целителей. Они спустились на площадку третьего этажа, отделанную бледно-голубой мозаикой. Мозаичный пол скользил под ногами — прямо мимо них, спеша, проскользила на подошве мягких туфель медсестра, так, словно под спешила не по полу, а по ледяному катку. — Разговор был непростой, но всем очевидно, что конфликт не нужен, — сообщил Скорпиус негромко. — Мы заберем мисс Арден домой, а МАКУСА остается лишь простить ее несдержанность и забыть, как страшный сон. Мистер Роквелл вскинул брови. — А вы обсуждали только поведение мисс Арден перед сенаторами? — Разумеется нет, но за ее поведение и действия в целом вы поручились. Верно? — Да, мистер Малфой. — Она ваша ученица? — Да. — Ну вот видите, Роквелл, ваше слово еще многое значит. Как вы можете охарактеризовать мисс Арден, как учитель? — Высокомерная хамка, но крайне эрудированный профессионал. — У вас много общего, — протянул Скорпиус. — Понятно, почему вопросов не возникло. Что ж, спасать людей и чинить мосты, конечно, похвально, но грубить сенаторам нельзя. Я заберу мисс Арден домой, и инцидент будет считаться исчерпанным. — Вот как. Скорпиус улыбнулся. — Да. Роквелл, выдыхайте. Роквелл выдохнул. — Но, знаете, одна ситуация, — но тут же вновь вдохнул. — Не все так просто. — Все элементарно, вопрос решен. — Все очень сложно. Вы правильно сказали, что нельзя хамить сенаторам и оказываться в опасных местах без разрешения. Но дело в том, что первого сентября начинается учебный год в Брауновском корпусе, куда мисс Арден с блеском поступила. И, поверьте, мистер Малфой, даже смерть в геенне огненной не является уважительной причиной, чтоб отсутствовать на моих лекциях. Скорпиус выглядел так, словно на него вылили ведро ледяной воды. — То есть, мы не можем решить конфликт диалогом и уважением, потому что у вас с первого сентября лекции? — Совершенно верно. — У меня есть разрешение Конгресса. — А у меня есть учебный план. И не дай Бог мисс Элизабет Арден не будет сидеть первого сентября за первой партой с пером, тетрадью и благоговением во взгляде. Разумеется, если она сама того не захочет. Распахнутый янтарный глаз Малфоя задергался. — Роквелл, у меня есть разрешение Конгресса. — Могу я на него взглянуть? Скорпиус проводил взглядом проходивших совсем рядом целителей. Казалось, в голове его кипела сложная работа. — Я не понимаю, почему вы уперлись и кто вы такой, чтоб упираться, вообще, — прошептал он в итоге. — С Айрис, с Конгрессом, с кем угодно, вы можете все еще вести себя, как царь и бог, капризничать, кричать, что хотите. Со мной — не надо. Я не лезу в ваш учебный план, а вы не лезьте в мою дипломатию. Собственно, я пришел к вам не разрешения спрашивать, могу ли забрать мисс Арден, а узнать, где она сейчас. Встретив взгляд, с которым его безмолвно посылали во всем известном фаллическом направлении, Скорпиус поспешил дружелюбно улыбнуться. Улыбка, как известно, открывала все двери. — Второй этаж, конец коридора, детское отделение, палата «одиннадцать-А», зеленая дверь, на двери нарисован петушок, — холодно ответил мистер Роквелл. И направился следом, искренне желая Малфою споткнуться. Малфой явно спешил и был к перспективе споткнуться близок. — Почему детское отделение? — спросил он, чуть повернув голову. — Мест больше не было. — Но настояли на госпитализации? Что-то серьезное? — Из Сан-Хосе все вернулись потрепанными. Сомневаюсь, что целители дадут добро на какие-то дипломатические моменты, прямо сейчас, — сказал Роквелл. — Ей дали сонное зелье, проспит еще сутки. — Я разбужу. Отоспится в дороге домой. — Не сомневаюсь, Малфой. Детское отделение больницы «Уотерфорд-лейк» напоминало филиал ада. Шум и крики, смех и плач, грохот и цокот каблуков усталых сестер, пытающихся выловить всех маленьких пациентов. Повсюду были раскиданы цветастые конфетные обертки, игрушки, развернутые и драные книжки, развернутые полотнища настольных игр с растерянными фишечками и кубиками, стаканчики с пролитым на пол соком. Тишина за стенами отделения объяснялась лишь мощной защитой звукоизолирующих чар, иначе детей было бы слышно с самой улицы. В кресле сидела, закрывая лицо руками дежурная сестра, а возле нее, колотя ботинком в игрушечный барабан, маячил мальчик лет четырех с перемазанным оранжевой мазью лицом. — Не смешно, маленькие негодники! — кричала еще одна дежурная сестра, вокруг которой бегали, веселясь, дети. — Где моя палочка? Ах вы… Мистер Роквелл сдержанно указал Малфою вперед. — Туда. — И опустил взгляд на девочку, смотревшую на него, задрав голову и приоткрыв щербатый рот. — Что? Девочка заверещала и побежала дальше, выронив по дороге куклу. — М-да, — заключил мистер Роквелл. — Генофонд. В коридоре послышались громкие шаги, которые, впрочем, лишь едва различались. — Роквелл! — … и поиграйте с ними в заложников: привяжите к стулу, заклейте рот и закройте дверь, — Мистер Роквелл все же вошел в отделение, но лишь чтоб утешить усталую дежурную сестру. — Я знаю, о чем говорю, на меня два раза оставляли племянников… что там, мистер Малфой, вас обляпали желе, а ребенок не понял ответных угроз? Малфой вылетел в коридор коршуном, едва не сбив с ног двух мальчиков, сцепившихся за игрушечную метлу. — Вы думаете, это шутки? — Это детское отделение, здесь всякое бывает. — За мной. Роквелл повиновался. — Что там, мистер Малфой? Не нашли дверь с петушком? Но, поймав полный презрения взгляд, посерьезнел. Зеленая дверь в конце коридора была распахнута. Узкая расстеленная кровать пустовала. Окно было открыто настежь, а к стене прислонена решетка со следами ледяной изморози на выбитых креплениях.

***

— Да чтоб тебя! Имея тысячи причин для гнева, Эл, по традиции, злилась на Селесту. Спешно перебирая многочисленную одежду в шкафу, Эл почти выла в голос. Пестрое, цветастое, пошлое, блестящее, неудобное, тугое — в шкафу было все, кроме того, что действительно можно было надеть. На боку зиял огромный фиолетовый синяк. Разбитые губы стягивало неприятной пленкой, которую то и дело хотелось облизать. Совесть мучили угрызения — волшебная палочка, украденная из кармана обессиленной дежурной сестры, была первой вещью, так или иначе взятой Эл без разрешения. Палец обожгло мерзкой болью, когда треснутый вдоль ноготь острым сколом зацепился за плетение на свитере в шкафу. Глядя, как противная розовая нитка тянется к ее пальцу, Эл замерла на мгновение, отчаянно поняв, что против нее весь мир. Бережно отцепив нитку так, словно на это было время, Эл поспешно отыскала в шкафу серую майку. Майка была большеватой, висела на узких плечах и напоминала наскоро надетый мешок. Наскоро, словно кто-то засекал время, Эл побросала в раскрытый светло-лиловый рюкзачок все той же Селесты немногочисленный багаж: черная футболка, волшебная палочка дежурной сестры, красный флакон духов и открытку, в которой хранились доллары с последней зарплаты. «Нормально. Все нормально». Руки стянули короткие волосы в тугой хвостик. Присмотревшись к своему отражению в зеркале, Эл осторожно выкрутила из уха крохотную золотую сережку-гвоздик и бросила в сливное отверстие желтоватой от налета раковины. Затем, подхватив рюкзак, вышла из квартиры, закрыла дверь на все замки, бегло поздоровалась с проходившей по этажу соседкой. И, спешно шагая прочь, бросила ключи в мусоропровод.