Игры в богов

Проклятье и прелесть того, что ты родился в огромной многодетной семье — у тебя буквально везде есть связи. Да, связи такие себе, прямо скажем. Уизли ни разу не клан Сантана, который мог решить любой вопрос, требуя взамен лишь унижения просившего как личности. Уизли брали массовостью, оптом, так сказать, родственных связей. О чем говорить, если главная волшебная улица страны, Косой Переулок, наполовину состояла из Уизли: там дядька магазин магических приколов держит, там жена брата мантии отшивает, там племяшка торты печет в кондитерской. Связи, везде связи. Но, повторюсь, связи такие себе: не представляю ситуацию, в которой мне понадобится или тянучка, от которой нос увеличивается до размеров картофелины, или срочно трехъярусный кремовый торт в форме кашалота. Почему я вспомнил о семейных связях? Обычно я вспоминал о многочисленных дядях и тетях, чтоб в лишний раз убедиться — странные люди, ей-богу. Но, позвольте расскажу сначала. Это была прекрасная, насыщенная событиями среда. Утром я пролежал на матрасе, смотрел в потолок, глотал слезы и думал о том, каким мир станет красочным без меня. Днем — в голосину визжал с Матиаса, который курил на кухне в красной меховой мантии Дурмстранга, вздыхал над телефоном и что-то жалостливое хныкал на испанском в динамик. Вечером же мы с ребятами из «анонимных алкоголиков» сходили на собрание, а потом зашли в бар, чтоб проверить полученные знания, закалить силу воли и просто чисто культурно провести время. И вот, когда меня мордой в капот вязала полиция, я услышал отрывки новостей из радио в машине, в которых обсуждалась реформа образования. В тот момент меня осенило — я вдруг вспомнил, что вопрос с разрешением на обучение в Дурмстранге для Матиаса остался, с бюрократической точки зрения, нерешенным. Утром я вернулся домой полный стремления этот вопрос до выходных закрыть, пока помню. И тогда на поддержку клана Уизли надеяться не приходилось — единственный Уизли, с которым реально можно было о чем-то говорить, это мой некогда ненавистный дядя Рон. Мы хоть и сдружились после того, как начали пить вместе, но не настолько, чтоб я отказался от идеи продать бесполезного кузена Хьюго турецкой мафии в счет своего долга. Но достаточно сдружились, чтоб я попытался через дядю Рона подрулить к министру магии, напомню, очередной своей родственнице. — Здравствуй, дядя Рон! — На пороге их дома в Ромфорде я появился, неся праздник и упаковку пива. Дядя Рон меньше всего выглядел, как муж министра магии. Он выглядел так, словно ждал, когда его страдания в этом мире закончатся. Тетю Гермиону дядя боялся, как огня. Поэтому моя идея ему не понравилась. Собственно, ему не нравилось все, что означало бы необходимость о чем-то просить жену. Я начинал терять терпение, несмотря на то, что только пришел. То есть, мой сын единственный, солнышко мое ясное, аттестат не получит и в тюрьму за наркоту присядет, а все из-за того, что один ничтожный примат боится выглянуть из-под каблука своей сучары-жены! Если бы не здоровые почки Хьюго и мой долг перед мафией, я бы вообще на этой семейке крест поставил. — Но есть же Перси, — проговорил дядя Рон, когда я уже отвлекся и начал думать, как подрядить Луи вырезать кузену почки и не вызвать при этом подозрения. — Перси? Че за Перси? То есть, я всю эту ораву должен еще и по именам помнить! Уизли плодились быстрее, чем микробы на руках после поездки в метро, я с трудом вообще помнил два-три рыжих лица и этого для полного счастья было достаточно. И тут какой-то Перси. Но я вспомнил. Нет, не сам, помогла мама — для этого пришлось просмотреть десять семейных фотоальбомов. И я вспомнил дядюшку Перси, старшего брата мамы. Ой, тот еще родственник, представитель семейного паноптикума. Я плохо его помнил, и даже не потому что Уизли все на одно лицо, а у меня с памятью не особо ладилось. Дядя Перси был очень редким гостем семейных праздников, настолько редким, что его длинная физиономия мелькала лишь на немногих колдографиях и всегда в одном ракурсе — серьезный, как на паспорт, прищуренный и задумчивый. Когда же, в редкие моменты вроде чьего-то дня рождения, выпадавшего на выходные, дядя Перси освещал своим присутствием родовое древо большой семьи, про него можно было сказать лишь одно. Это был тот самый мужчина из документальных фильмов про идеальную набожную семью, в подвале дома которой однажды полиция нашла восемь тел и сатанинский алтарь. Разумеется, это сугубо мое видение, и, конечно, не был дядя Перси ни маньяком, ни сатанистом, хотя бы потому что это будет плохой характеристикой в его личном деле. Но он был человеком неприятным, и не только мне (а то скажете, мол, Альбус, ты ненавидишь всех, ты необъективен). Он постоянно говорил о работе, о министерстве, и с таким важным видом, словно магическое сообщество Британии держалось только на его сутулых плечах. Его абсолютно не интересовало ничего вокруг, кроме собственного тщеславия, но при этом, стараясь угодить и донести, что он — хороший малый, дядя Перси вел себя по-слащавому компанейски, отчего его жена и дочери не очень понимали, что происходит вообще. Последний раз я видел дядю Перси в далеком отрочестве, летом, как раз на чьих-то именинах. И единственное, что запомнил — это испортивший всем день конфликт между ним и Розой, которую он почему-то внезапно решил поучить жизни, и за которую не вступился тогда никто, кроме презирающей ее Доминик. Дядя Перси, уверившись, что дочери братьев какие-то неотесанные дикарки, в отличие от его девочек, более, на моей памяти, желания общаться не изъявлял. Впрочем, как и Роза. И я. И Доминик. Дядя Перси был честолюбивым и скрупулезным карьеристом. Подростком мне казалось, что этот человек фантастически важен и умел. Но я вырос, и на моем пути встречались действительно монстры карьерных достижений. Так вот, дядя Перси не обладал ни хваткой Кобры Кармары, ни храбростью Джона Роквелла, ни харизмой Скорпиуса Малфоя. Кроме того, имея характер неуживчивый и даже мерзкий, дядя Перси то и делал, что кочевал по министерству магии из отдела в отдел, должности занимал… не венценосные, скажем так. Итак, я снова разговорился, а вы, подлецы, меня не остановили. Короче говоря, утром в четверг я стоял в круглом помещении на восьмом уровне министерства магии около покрытой лаком двери, на которой красовалась медная табличка — «Персиваль Уизли. Первый заместитель исполняющего обязанности главы отдела магического образования». — Еба-а-ать, — присвистнул я. — Дядя Персиваль. И обернулся на Матиаса. — А ты думал. Так. Я огляделся. Очередь была огромной, не имеющей конца и края, причем сразу и во все кабинеты. Толпились люди, я черт его знает с какими вопросами, очередь гудела и ругалась. Я понимал, что мы застряли надолго. О чем поспешил сказать Матиасу. — Слышь, — перебил Матиас, не выслушав и половины. — А че будет, если сову накормить дрожжами? Вот знаете, всю жизнь в ребенка вкладываешь все самое лучшее и доброе, пробиваешь ему дорогу в светлое будущее, и вдруг в один роковой момент все разлетается на куски, когда понимаешь: у всех дети как дети, а у тебя — дебил. — Ой, Господи. Раз уж академиком не стать, то может хоть исполнит заветную мечту отца и станет альфонсом. Но, я понимал, что надо зубами выгрызать шанс для сына хоть чему-то в этой жизни научиться, потому что та серая крохотулька, которая была у него вместо мозга, уже покрылась плесенью от безделья и грибов. А потому в ход пошел запрещеный прием. — Извините, только спросить, три секундочки! — лепетал я, боком проталкиваясь к кабинету «дяди Персиваля» и таща следом Матиаса. — Мы только спросить, пропустите мальчика с лихорадкой… В спину сыпались проклятья и ругань. Закрывшись от нее дверью в кабинет, я внимательно огляделся. Кабинет был небольшим и очень прибранным. За блестящим от полировки столом сидел сутулый волшебник с остатками рыже-седых волос и большими залысинами, в очках с очень толстыми стеклами на длинном носу, и с недовольством на вытянутом лице. — Здрасьте, — пробормотал я. Давненько на меня не смотрели, как на говно. Абсурдная ситуация так-то. В коридоре бушевала очередь, а важнейшее, с натяжкой, лицо отдела образования сидело в кабинете и занималось тем, что разбирало бумажную гору. Дядя Перси смотрел на нас, словно думая, сразу послать или все же поздороваться, мы смотрели на него. — Дядя Перси… Дядя Перси, узнав или нет, деловито постучал пальцем по табличке на столе. На табличке все так же значилось — «Персиваль Уизли. Первый заместитель исполняющего обязанности главы отдела магического образования». — Альбус Северус Поттер. Первый заместитель жертвы магического образования, — кивнул я, познакомившись, как положено. — Кстати, вот и она. И толкнул Матиаса вперед. — Альбус. — Дядя Перси причмокнул губами, будто бы вспоминая. Что ты там вспоминаешь, крыса канцелярская? Перед тобой легенда! — Ты разве не в Азкабане? — Ал, я тебе говорил, не воруй тот шифер, — зашептал Матиас. — Пока нет, — ответил я дяде. — Я мало того, что не в Азкабане. Я… Я не дожидался приглашения и сел в кресло. — … законопослушный подданный британской короны, честный налогоплательщик и человек, обеспокоенный вопросами образования молодежи. Сев ближе, я присмотрелся к дядюшке. Его подбородок был покрыт воспаленными красными высыпаниями. Я отсел дальше и отодвинул Матиаса дальше: хорошо, если дядя Перси не умел бриться, но вдруг это не сыпь от бритья, а волчанка или корь? Итак, надо было срочно переходить к делу, потому как желания задерживаться отнюдь не было. — Короче говоря, дядя Персиваль, — проговорил я. — Молодому человеку нужно разрешение на выезд для учебы в другой стране. В последний раз на меня таким взглядом смотрел Диего Сантана пятнадцать лет назад, когда я согласился сбегать ему за сигаретами в обмен на чисто символические сорок процентов контрольного пакета акций. Ой, обожаю этих бюрократических божков, которые и пера в руку не возьмут, всласть не насладившись унижениями просящего! «Будь вежлив и стой на своем», — прозвучал в голове разум голосом отца. «Сломай ему ноги и сожги дом», — отозвался опыт голосом тестя. — Короче, дядя Персиваль, — повторил я, понимая, что надо действовать по канонам разума, потому что руки так и чешутся пойти на поводу у опыта. — Есть взаимовыгодное предложение. Длинное лицо вытянулось в праведном ужасе. Боже ж мой, дядя Персиваль, в твоем случае на коррупцию надо реагировать не так, а благодарностью. — Ты делаешь то, что прописано в должностной инструкции и даешь нам разрешение на выезд, а мы не капаем тебе на мозги и быстренько уходим домой, смотреть «Беременна в шестнадцать». А? — подмигнул я. Дядюшке я очень не нравился, раз уж он, не отчитав меня, лишь цокнул языком, поправил очки и стащил с подставки пустой бланк из разглаженного желтоватого пергамента. Взгляд дяди задержался на татуированном лице Матиаса — словно сомневаясь, стоит ли брать на себя ответственность, или отправить такое чудо прочь из Хогвартса, человек с благородным именем Персиваль все же низко склонился над столом. По пергаменту заскрипело перо. — Имя. — У меня много имен, — зловеще произнес Матиас, оскалив острые зубы. — Матиас Энрике Моралес Сантана, — бросил я, толкнув сына локтем. — Не балуйся. Дядя Перси выводил каждую букву, как детсадовец каракули в прописи. — Полных лет, — протянул он бесцветно. — Семнадцать. — Дата рождения. Я завис. — Первое августа… — Так, уже успех, — закатил глаза Матиас. — Год. Скажи год. Папа. Не все сразу!!! — Да Боже, отними ты от сегодняшнего дня семнадцать лет! — взвыл Матиас. — Как я от четверга отниму семнадцать лет? — рявкнул в ответ я. Дядя Перси поднял взгляд и прищурился. — Я сам заполню. Мы с Матиасом переглянулись. Перо вновь заскрипело по пергаменту. — Четверг минус семнадцать лет, — прогнусавил я шепотом. — Наркоман-грибожор, блядь. — Алкаш. — Я? — Нет, это я в чашку с коньяком опускаю чайный пакетик, чтоб все вокруг думали, что это не бухло, а «Эрл Грей». Дядя Перси запыхтел. Казалось, искры из его глаз прожгут пергамент и стол. Мы с Матиасом умолкли, но поглядывали друг на друга, унижая взглядом. Дядюшка долго заполнял строки, да еще и с таким видом, словно от этого бланка с разрешением зависит благополучие всего волшебного мира. Единственный вопрос он задал лишь когда дошел до конца: — А где будем учиться? — Дурмстранг. Жирная клякса капнула на пергамент и растянулась подтеком. Дядюшка так и замер. Подумав с пару секунд, он поднял взгляд и блеснул стеклами очков. — Почему там? Какое твое собачье дело? — Я, конечно, был против. Но сынок умирает как хочет изучать темную магию на румынском языке. Сынок взглядом дал понять, что в старости стакан воды мне не поднесет никто. Дядя Перси, юмора не поняв, продолжил писать. Тут бы мне, конечно, поинтересоваться, да что с этим Дурмстрангом не так, но дядя Перси так резко опустила на пергамент печать, что мы вздрогнули. Взмахнув палочкой, дядюшка заставил пергамент смотаться в тугую трубочку, которую тут же наскоро перевязал лентой. — От души, — кивнул я, когда мне безо всяких слов протянули разрешение. — Еще вопросы есть? — спросил дядя Перси тоном человека, которому я должен буду за эту милость до конца дней своих стричь газон. — Что будет, если сову накормить дрожжами? Очки дяди сверкнули вновь. Я повернулся и одарил Матиаса полным безнадеги взглядом. Что-то мне подсказывало, что этому парню Нобелевской премии не видать. Но, что поделать, пришлось поднатужиться и найти оправдание: — Зато он хороший добрый мальчик. У него большое сердце. — И хер. — И хер, — кивнул я. Но тут же спохватился. — Так блядь! Вышел отсюда! Вытолкав Матиаса из кабинета в коридор, где бесновалась очередь, я и сам поспешил покинуть дядю. — Спасибо. — Робко махнув разрешением, я чуть поклонился, прежде чем дверь захлопнулась, едва не зашибив мне лицо. Домой я вернулся триумфатором, Матиас же — словно к смертной казни приговоренным. До последнего, паршивец, надеялся, что в Дурмстранг был моей несмешной шуткой. До вечера он со мной не разговаривал принципиально. Вечером я решил быть умнее и лишний раз подчеркнуть важность полного школьного образования, а потому шаг к примирению сделал первым. — Пишет он, — буркнул я, выхватив у Матиаса недописанное письмо. — Что ты там пишешь? Жалобу на родного отца в сальвадорское консульство? — Если бы да, то мне бы пришел ответ с разрешением решать наши конфликты с помощью ножа. — Не шипи, каторжанин. Письмо Матиас не стал выхватывать. Кивнул, позволив ознакомиться. — М-да, — протянул я. — С таким почерком не в Дурмстранг, а в медицинский поступать надо. Так, что тут у нас… Дорогая Джанин… И поднял на сына взгляд. — Да имей ты совесть, отстань от женщины. Раз пошутил, ну два, ну восемь, но уже не смешно. — А ты не смейся, а ошибки лучше проверь, сделай хоть что-то полезное, — прошипел Матиас. — Ну хоть так, а то с твоей интимной корреспонденции плакать хочется. Это еще хорошо, что у тебя отец с аттестатом и высшим образованием, а то пришлось бы за тебя перед всем МАКУСА краснеть. Матиас протяжно цокнул языком. — Ничего-ничего, — уверил я, хлопнув его по плечу. — Родители для того и нужны. Ну, погнали… «Дорогая Джанин, это мое последнее письмо перед тем, как меня отправят на север»… Ага, служить дозорным на Стене, малой, откуда такой драматизм? — Дай сюда письмо. Спасибо за ничто, как обычно. — Да погоди, все. Все, дальше идем. «Прежде, чем ты порвешь это письмо, я хотел бы извиниться за предыдущие восемь». — Челюсть отвисла. Я даже оставил без внимания отсутствие запятой. — «Мне жаль, что пришлось ставить под угрозу твой брак, но это единственный предлог, чтоб тебе написать»… Я опустил пергамент. Матиас отвел взгляд. — Малой, — прошептал я в священном ужасе. — Ты что? Момент настал, несмотря на мои надежды, что он настанет, когда Матиасу исполнится лет сорок. Нужно было поддержать, рассказать, что-то о женщинах и мягко подтолкнуть сына к тому, что так нельзя, но так как из взрослых рядом никого не было, пришлось это делать мне. — Пожалуйста, — взмолился Матиас. — Не надо. Но я уже откашлялся, чтоб поделиться глубинной мудростью своих познаний в делах столь тонких. — Женщины. Что мы о них знаем… — от напряжения я закурил. — Женщины — они как колготки. Да. И выдохнул дым в окно. — Есть плотные, есть тоненькие. Есть цветные. Есть те, что подороже, а есть те, что подешевле. Но суть в том, что все они так или иначе натягиваются. — Ал, выйди отсюда. Я вздохнул и повиновался. Что-то с глубинной мудростью не заладилось, хотя я очень старался. — Короче говоря. — Я поднялся со стула. — Ты это… чтоб не это, а то будет беда. Понял? Матиас глянул мне в лицо с презрением. — Ты — ужасный человек. — Зато у меня есть аттестат. — Никогда бы не подумал. Я похлопал малого по спине на прощание, а тот попытался отбиться локтем. — Но, если чего, мало ли чего, я всегда с тобой. — Не смей мне угрожать! Пришлось неловко покинуть кухню и оставить Матиаса наедине с гневом. Несмотря на то, что аналогия показалась крайне удачной, как для первого аккорда взрослого разговора, что-то подсказывало — Альбуса понесло не туда. «Ничего», — подытожил я. — «В Дурмстранге не до того будет». Кстати о Дурмстранге. Я триумфально двигался навстречу аттестату сына. Договорился с профессоршой, едва не продал ей душу, но договорился. Осилил список покупок для обучения. Обошел отдел образования за сутки и получил разрешение на выезд. Даже, чтоб Матиас не выл в голос, купил ему испано-румынский разговорник (который в первые же десять минут полетел мне в голову). На этом мой родительский трамплин как бы и все, но что-то все равно тревожило и не давало уснуть. Нет, это не опасение отправлять сына далеко за конец географии — я дни в календаре зачеркивал, когда это чудо станет ответственностью не моей, а Дурмстранга. Долго ворочаясь на матрасе, я думал, накручивал себя, в итоге сдался и махнул рукой. Среди ночи же резко проснулся. Что-то мне снилось, вообще отдаленное, но проснулся я с четким осознанием, что именно не так. А как Матиас попадет в эту северную крепость? Ведь она находится… а никто не знает, где она находится, потому что это тайна, покрытая мраком! В шаге от решения проблемы мы, как заведено у Поттеров, облажались. Остаток ночи я провел без сна. Думать было не над чем, а потому я читал и перечитывал письмо о поступлении. Изучал внимательно само письмо, чтоб понять, где ответ, что мы пропустили. Дошло до того, что я несколько минут пытался водить письмом над зажжённой свечой в поисках скрытого послания. Послания не обнаружилось. Это был просто пергамент, без всякого на нем скрытого смысла. Ближе к утру я начал думать, что Рада Илич меня обманула. В принципе, как и я ее со шкурой единорога — бери, что дают, и не выступай. И вот, когда я начал желать Раде смерти в осином улье, я вспомнил о том, что помимо письма в конверте был еще вкладыш. И поспешил отыскать его. Пришлось повозиться, чтоб найти — Матиас скомкал его в знак протеста и сунул в мусорное ведро. «… разрешение на учебу для студентов, проживающих не на территории Дурмстрангского Альянса, является необходимым. Отправка документа — только в нашем конверте! Без наличия документа дальнейшая информация об обучении не предоставляется». Все, Ватсон, расходимся, дело раскрыто. Оставалось дело за малым — найти сову. Обожаю задачи в пять утра, вроде срочно найти сову в магловском квартале. Но, пока квартал спал, а сов за окном не наблюдалось, я бережно разгладил свиток, полученный от дяди Перси, затем еще более бережно сложил его так, чтоб влезал в алый дурмстрангский конверт. И, едва всунул, как что-то пошло не так. — Нет-нет-нет! Второе такое разрешение я вряд ли получу. Почему второе? Да потому что первое, идеально сложенное, вспыхнуло и рассыпалось в конверте пеплом. Из открытого конверта повалил едкий дымок. — Что там? — Матиас, внезапно бодрый как для того, кто в принципе не просыпался раньше полудня, свесился с перил. Я обернулся на него. — Разрешение сгорело. — Ой, горе, горе. Он мог глумиться сколько угодно, но мне было до боли обидно. Вот что теперь делать? Вернуться к дяде Перси и притвориться дураком, разрешение потерявшим по дороге? «Собственно, почему бы и да», — подумал я, и уже решил брать Дурмстранг измором, получать столько разрешений и отправлять им, чтоб администрация сжалилась и приняла моего сына на учебу. Но, как оказалось, когда я вновь заглянул в конверт, он не пустовал. В нем было, как ни странно, письмо, вместо ожидаемой кучки пепла. «Ваше разрешение получено. Просим заранее подготовить восковую печать с конверта (аккуратно отделите ее от пергамента, не повредив). Первого сентября ровно в полдень, просим незамедлительно использовать эту печать в качестве портала. До встречи». Я изучил внимательным взглядом восковой оттиск на конверте. Он был довольно большим, медного цвета, и напоминал больше всего монетку в один кнатт. На нем был какой-то рельефный рисунок, который чувствовался пальцем, но разглядеть было невозможно — после того, как документ в конверте сгорел, воск немного потек. — Не, малой, не вышло, — торжествовал я. — Собирай вещи. И пока Матиас наверху ломал стену кулаком от злости, я осторожно отделял печать от конверта ножиком. С потолка сыпалась тонкая струечка вековой штукатурки — Матиас бесновался, проиграв неравную схватку с моим стремлением обеспечить ему светлое будущее.

***

Долго ворочаясь на новом диване, накрытом плотной защитной пленкой, Эл то просыпалась, то снова засыпала. Диван был на редкость неудобный. Вернее, он был неудобен для использования в качестве спального места. Узкий, с покатой спинкой, которую подпирали массивные подушки, довольно жесткий и не рассчитанный на то, чтоб высокий человек вытянулся на нем в полный рост. Эл долго ворочалась на той полоске места, которую смогла занять, подгибала под себя ноющие ноги, пыталась спать, но часто просыпалась. Скользила и неприятно скрипела защитная пленка, вечно съезжала и липла к телу. Вдобавок, в доме на берегу оказалось невыносимо жарко. Дом казался ловушкой. Коробкой с панорамными окнами, в которых плескалась океанская лазурь, воздуха словно не было. Удушливые запахи свежего ремонта били в нос и мешали дышать. Эл и просыпалась пару раз от того, что сон нарушал запах едва засохшей на стенах штукатурки. Но засыпала снова, заставляя себя, потому что очень устала. Лишь когда солнце достигло зенита, а летний зной, раскаляя дом, стал невыносим, Эл, шлепая босыми ногами по чистому полу, вышла на кухню. Безукоризненная белизна новейшей мебели, синева океана за окном, бледный песок и буйство зеленых самшитов закружились яркой палитрой. Кухня. В своем собственном доме Эл на кухне не была ни разу. Сомневалась даже, что сумела бы отыскать ее. Здесь же кухня была единственным местом, куда хотелось идти сразу, после пробуждения. Несмотря на то, что кроме новой мебели и чистоты свежей застройки больше на кухне не было ничего. «Пожалуйста, любите этот дом так, как любила его я. С.» — записка в груде визиток от агентств недвижимости никуда так и не делась. Эл повертела записку в руках и сунула обратно. Делать в этом доме ей было нечего. Ночь закончилась. Открыв раздвижную дверь и шагнув на нагретую солнцем каменные плитку, Эл вышла во двор. Кожу обдувал теплый густой ветер. Со стороны низких ступеней, что вели к пляжу, пахло солью. Обогнув круглый пустой бассейн и скрывшись в тени под навесом, Эл уперла руки в невысокую изгородь и уставилась далеко перед собой. В линию горизонта упиралось бесконечное полотно океана. Волны негромко плескались, лениво лаская берег. «Почему мы так ни разу и не сходили на пляж?», — вдруг подумала Эл, почувствовав непреодолимое желание зайти в воду хотя бы по щиколотку. — «Мы все время жили возле океана». Мысли были рассеянными. Тяжелая голова не хотела думать о том, о чем надо. Она хотела смотреть на океан и застыть сейчас, стоя у изгороди и самшита, навсегда. Навсегда, но ровно до того момента, как у самого уха послышалось тоненькое жужжание. Блаженную негу словно ветром сдуло — Эл так и чувствовала мочкой крохотное дрожащее тельце насекомого. Сжала пальцы у уха и тут же почувствовав, как в кулаке забилась, дребезжа крылышками, назойливая букашка, Эл брезгливо скривилась. Букашка в кулаке вдруг замерла — ее короткая, но насыщенная событиями жизнь, вероятно, так и закончилась, в тонких белых пальцах. Разжав кулак и думая, обо что можно вытереть перепачканную бренными останками руку, Эл опустила взгляд. По ладони ползала вполне живая и довольно крупная черная муха. За спиной слышалось, сквозь шелест листвы на ветру, жужжание роя. Муха лениво обползала ее указательный палец. Эл застыла, как громом пораженная. «Снова». Снова. Новый ничейный дом вспыхнет уничтожающим жизнь пламенем, затрещит по швам, как аэропорт Лос-Анджелеса, окажется смытым с берега гигантской волной — как угодно, но побережье обречено. Отчетливо это понимая, Эл боялась вдохнуть, словно ее вдох пробудит под фундаментом древнее зло. Мухи за спиной жужжали все громче. Вжав длинную шею в плечи, Эл робко задрала голову, так и ожидая, что ее сейчас ударит молнией, прежде чем начнется великий шторм. Но небо было чистейшим, словно брат-близнец лазурного океана. Благодать, не потревоженная ни единым признаком непогоды, лишь редкие белесые облака, похожие на мякиш свежего хлеба, бороздили нежную синеву. Щурясь от солнца, Эл смотрела в чистое небо, и, случайно поймав взглядом большое и блестящее в лучах окно второго этажа, приоткрыла рот. Из окна на нее смотрела девочка. Застыв, как вкопанная, Эл смотрела на нее в ответ. Девочка, невысоко подняв руку, помахала ей. Эл рассеянно помахала в ответ, не сводя взгляда с маленькой фигурки. — Стой! — но спохватилась и, едва не путаясь в собственных ногах, понеслась обратно в дом. Рывком дернув дверь и забежав на кухню, Эл поскользнулась на скользком полу и, уцепившись за тумбу, чуть локтем не смахнула круглую прозрачную вазу с ландышами. Вода в вазе плеснулась. Не отвечая себе на вопрос, откуда в необжитой кухне новостройки вдруг появились ландыши, посуда на полках, глубокое блюдо в бесшумно работающей духовке и большой клубничный торт с шестью зажжёнными свечами, Эл пронеслась мимо, моргая быстро-быстро. В гостиной эхом отзывались негромкие голоса и шаги. На сквозняке из открытого окна шуршали рисунки, позабытые на низком кофейном столике. С тихим стуком перекатывались карандаши. Забежав на второй этаж, спотыкаясь на лестнице, Эл спешила по светлому коридору, думая, какое из окон приметила со двора. Не пришлось заглядывать в каждую комнату — нужная дверь была так плотно засижена черными мухами, что не проглядывался даже ее цвет. Мухи жужжали громко, дверь казалась сплошной дрожащей черной дырой в стене. — Чего ты хочешь? — шептала Эл, посторонившись. Жужжащий живой барьер проделал в себе брешь. Черное полотно мух рассеялось вокруг блестящей дверной ручки. Осторожно, не касаясь мух, повернув ее, Эл открыла дверь. В комнате витал густой светло-пурпурный туман. В нем тонули, растворяясь, края шелковистой шторы, полупрозрачный, сверкающий редкими блестками полог кровати и спадающее на пол одеяло. Густой зыбкий туман, пахнущий ночной свежестью, волнами и цветами, покрывал каждый дюйм комнаты. В нем горели теплым желтым светом мелкие лампочки у кованого изголовья кровати. Комната была пуста. Вернувшись в коридор и закрыв за собой дверь, на которой больше не ползали черные мухи, Эл рассеянно спустилась вниз и села на ступеньку. Ссутулившись и устало выдохнув, она запустила пальцы в волосы, но тут же выпрямилась, почувствовав на себе пристальный взгляд. Шлепая босыми ногами по нагретому солнцем полу, Эл вернулась на кухню. И медленно, боясь нашуметь, придвинула к себе высокий табурет у стола-островка, села на мягкое светло-голубое сиденье. С девочкой в шелковой пижаме их разделял стол, на котором сочился кремом и клубничным джемом большой торт. Неловко сложив перед собой руки, Эл смотрела перед собой. — Сегодня твой праздник? — спросила она севшим голосом. И кивнула на торт между ними. Торт лоснился от глазури. Шесть маленьких витых свечей утопали в подтаявшем креме. Девочка не ответила, лишь моргнула. Неловко глядя друг на друга, они с Эл молчали и не двигались. Не утерпев первой, девочка посмотрела по сторонам внимательно и привстала на высоком табурете. Эл отклонилась назад и зажмурилась, но рой мух не захлестнул ее. Девочка лишь поковыряла верхушку торта и отправила перепачканный густым кремом палец рот. — Погоди, — шепнула Эл, соскользнув с табуретки. — У меня подарок. Не уходи. Девочка, стянув с торта еще и большую клубнику, с интересом вытянула шею, провожая Эл взглядом. Метнувшись обратно к дивану, с которого исчезла полиэтиленовая пленка, Эл подтянула к себе рюкзак, схватила его за лямку и бросилась обратно на кухню. — Это тебе. И достала из большого отделения большой темно-красный флакон. Опустив флакон на стол и подтолкнув к имениннице, Эл задержала дыхание. Большие черные глаза покосились на флакон. Привстав на табуретке снова, девочка задула свечи на торте. Эл крепко зажмурилась, вдыхая запах горелых фитилей. И, открыв глаза, не увидела перед собой ни торта, ни дымящихся свечей, ни девочки. Новенькая кухня блестела безукоризненной белизной, пустые тумбы были все так же покрыты тонким слоем от ремонтной пыли. В доме пахло все так же: шпаклевкой и клеем. Стояла звенящая тишина. Упав на диван, скрипнувший защитной пленкой, которая тут же прилипла к одежде, волосам и рукам, Эл без сил вздохнула и прижалась лбом к подлокотнику. Казалось, она снова была готова провалиться в беспокойный сон, но остекленевший взгляд смотрел перед собой, на единственный изъян в свежем ремонте — застывший отпечаток маленькой ладошки на штукатурке рядом с лестницей. «Чего ты хочешь?», — отчаянно думал Эл. — «Я не понимаю». Сунув бесполезный красный флакон обратно в рюкзак, Эл поймала себя на том, что ее совершенно не удивляет и не пугает происходящее. Гораздо больше удивил и напугал внезапный звук — отчетливый поворот ключа в скважине главной двери. Эл, вскочив на ноги, понеслась на лестницу и низко присела, заглушая собственное дыхание. Чужая волшебная палочка в кармане чужих джинсов больно уперлась в бедро. Дверь хлопнула. По полу гулко прокатились шаги. Видя, как на стене растягивается тень, Эл, не помня себя, вскочила на ноги и быстро сделала палочкой выпад. Красная вспышка вылетела стремглав, а на пол упало грузное тело. В ответ атаки не последовало. Что-то подсказывало Эл, что это не стражи МАКУСА явились по ее душу в чужой дом. На полу растянулась невысокая пышная дама, не по-погоде жарко одетая в брючный костюм с тесноватым пунцовым пиджаком. Рядом рассыпалось содержимое маленькой сумочки: телефон, блокнот, ручка, упаковка жвачки и ключи. Эл опустила палочку и закрыла лицо рукой. «Джуди Дарлен», — прочитала она имя с визитки, найденной в блокноте. — «Элитная недвижимость, приятные сделки». Визиток оказалось уйма. Блокнот с трудом закрывался. Немало повозившись, чтоб запихать все в сумочку обратно, и еще больше вымотавшись, оттащив риелтора в комнату с остатками стройматериалов и стоком в полу (вероятно, ванную), Эл в очередной раз упала на диван. Бросив косой взгляд в сторону красовавшейся на комоде бутылку приветственного вина, перевязанную бантом, Эл почти решилась — время пришло, да и идей для дальнейших действий толком не было. «Что делать?» Конкретных планов у Эл не было, но то, что пришлось делать спустя менее, чем пятнадцать минут, не вписывалось ни в одни рамки хорошей идеи. — Это дом, — проговорила Эл и обвела рукой заштукатуренные стены. — Он большой. Супружеская пара маглов, явившаяся вслед за риэлтором, внимательно слушала и оглядела комнату. И снова устремила взгляды на Эл. Если та и выглядела, как риэлтор, то только как риэлтор, в жизни которого наступили одновременно и темные времена, и черная полоса, и безысходность. Помятая, со растрепанным хвостиком пепельных волос, с ссадиной на лбу, в одежде с чужого плеча и безо всякого стремления продать выгодный дом — такой Эл предстала перед покупателями. — Здесь есть окно, — произнесла Эл и, подтверждая свои слова, указал вперед. — Вот оно. — Мисс Дарлен, — с сомнением спросил мужчина. — Угу. — По телефону вы звучали иначе… — Была выпившей. Пройдемте дальше. Дом очень хороший, да. Театр абсурда продолжался. Маглы упорно шагали следом, перешептывались, но глядели по сторонам. — Так что, брать будете-нет? — Эл решила этот театр закрывать, и повернулась к маглам. Маглы переглянулись. — Вообще-то так быстро это не делается, мисс. — Кажется, женщина начала что-то подозревать. — Дело ваше, — протянула Эл. — Согласна, спешка ни к чему. Хоть предыдущий владелец, наркобарон, еще в тюрьме, с юридической точки зрения право собственности на дом еще непонятно. Маглы застыли на месте. — Ну то есть пока не ясно, будет наркобарон по выходу сюда возвращаться или нет. Скорей всего, нет, но я была бы осторожна на месте новых жильцов, потому что замки никто не менял, а охрана территории здесь такая себе… — Ну что же вы, ну куда же вы, — гнусавила Эл лениво, особо не стремясь догонять маглов, спешивших обратно к машине. — Ну слава Богу. Машина, минуя подъездную дорогу, унеслась прочь. Эл, закрыв дверь, поймала взгляд девочки, наблюдавшей со второго этажа. Девочка довольно улыбнулась. Эл тоже хмыкнула в ответ. Но с проживанием в новом ничейном доме, который маленькая хозяйка упорно считала своим, нужно было заканчивать. Подхватив рюкзак и спрятав палочку в карман, Эл в последний раз оглянулась — маленькой хозяйки уже не было. «Куда идти?» Плана в голове все еще не было, а значит, ничего не оставалось, кроме как идти вперед.

***

От великолепия библиотеки кружилась голова. Библиотека представляла собой длинное помещение, высокие арочные потолки которого были расписаны превосходно сохранившимися фресками — от разглядывания подсвеченных тысячами парящих свечей сюжетов кружилась голова. В два этажа тянулись бесконечные ряды, заставленные книгами стеллажи. Красное дерево блестело, бликовали огоньки свечей, под ногами приятно скрипел мозаичный пол, а посреди зала тянулись спиралями вверх две изящные лестницы. Меж книжными рядами парили, не касаясь колесиками пола, изящные тележки, нагруженные фоллиантами, изредка лязгали старые лесенки, передвигающиеся вдоль высоких полок. У одной из таких полок, держа одной рукой лесенку, а другой — кипу книг, которые не влезали на рядом стоящую тележку, стоял гость. Он смотрел вверх. За те часы, что он провел в салемской библиотеке, его взгляд успел рассмотреть каждую фреску на потолке. — Или слезай, или я тебя сам сброшу, — в пятый раз простонал гость, крепче сжав лестницу. — Считаю до десяти. — Да заткнись ты. Лестницу шатало. Шелли, стоя на верхней ее ступеньке одной ногой, вторую ногу поставила на полу выше, пока не видел библиотекарь. И так, стоя очень и очень шатко на высоте в три человеческих роста, она пошатывалась, но упорно тянулась вверх, чтоб разглять корешки книг на самой верхней, подпирающей второй этаж, полке. Пальцы быстро постукивали по корешкам, перебирая. Остановившись на нужной книге, Шелли пововозилась, осторожно вытянув ее — книга словно вросла в полку меж двух соседних, видимо, так высоко за учебной литературой не лазал еще никто за последние годы. Вниз посыпалась труха из пыли и опилок от полки. — Рошель, библиотека закрывается, — поторопил гость, глядя на большие часы. — Я еще не все. — Да еб твою мать! Тотчас же из книжной полки позади выпорхнуло приведение Лорелии — библиотекаря Салемского университета и хранителя книг. Приведение залепило гостю мощную затрещину. Унизанная опалами рука прошла сквозь голову гостя, заставив того поежиться от неприятного ощущения, отмахнуться от призрака и затрясти лестницу с Шелли так, что та едва не грохнулась вниз, сжимая книгу. Спускаясь аккуратно и нашаривая ногой ступеньки, Шелли протянула гостю то, за чем лезла так высоко. Взяв книгу в затертом коричневом переплете, гость изучил обложку. — «Строение и принцип работы паровых машин девятнадцатого века», — прочитал он и поднял взгляд на Шелли, спускавшуюся вниз. — Ты вообще помнишь, что надо собирать? — Да, — кивнула Шелли. — Да? Гость красноречиво указал на забитую книгами тележку. Тележка жалобно скрипела и, казалось, прогибалась под тяжестью старых томов. Колесики ее периодически задевали пол и дребезжали. — Да ты помрешь раньше, чем дочитаешь половину! Шелли, не слушая, подняла взгляд на часы. — Надо уходить, да. И, облегчив тележке работу, подхватила трехтомник «Хронометрия сквозь века». Гость, подталкивая тележку следом, негодовал, читая названия многочисленных книг: — «Неделимые частицы», «История и эволюция артефакторики», «Магическая инженерия». А это, что за… — И попытался приподнять с тележки тяжеленный фолиант толщиной с каминное полено. — Матерь Божья. «Философия пространства и времени. Концепции и опровержения теорий». Рошель, ты в своем уме? Не отвечая на глупые вопросы, Шелли жадно глазела на полки, словно стараясь напоследок найти ту самую книгу с ответами на все вопросы. — Хорошо, я понимаю, что ты — безнадежный ботан. Понимаю даже некоторые книги. Но это! «Легенды и мифы Древнего Мира». Рошель, это тонкий лед. Я знал одну ботаничку. И что ты думаешь? Девка настолько пропиталась знаниями, что поехала кукухой и стала почти на четверть такой же ебнутой, как ее папаша, а это уже катастрофа вселенского масштаба. Рошель, не надо, — шептал гость, явно издеваясь. — Ты начнешь читать эти книжки, нихрена не поймешь, начнешь комплексовать, обесценишь себя и не видать нам маховика времени. Увернувшись от пролетавших мимо книг, гость пригнул голову и зашептал еще пронзительней: — Одумайся. — Это ты одумайся, — обернулась Шелли. — Прежде, чем начинать создавать что-то, нужно, первое, хоть немножко ознакомиться с темой… — Хоть немножко? — Гость оглядел книги. — А, второе, понять, с чего начинать. Ты знаешь, с чего начинать, например? — Да. — А я — нет. — Да я же дал тебе бесценную тетрадь с разработками и чертежами, — возмутился гость. — Ты что, даже ее не открывала? Тяжелые двери библиотеки отворились, выпуская их в полутемный коридор. — Почему же, открывала, — кивнула Шелли. — И этого вполне достаточно, там все расписано попунктно. — Ты шутишь? Это записки сумасшедшего на опиатах. — Да нормальная инструкция, че ты. Вне стен библиотеки тележка парить по воздуху более не собиралась. Она с громким лязганьем опустилась на пол. Гость, сжав одной рукой ее ручку, покатил вперед — колесики слабо поддавались напору, казалось, что нагруженную тележку просто волокут, царапая пол. — Половина текста будто на выдуманном языке, это невозможно читать, — проговорила Шелли. — Или я просто не понимаю почерк. Но даже если там реально все по полочкам разложено — пока я ознакомлюсь с тем, что такое вообще время с точки зрения… этого всего… Она обвела взгялдом стопки книг. — Да. Пока не буду уверена до конца, даже отвертку в руки не возьму. — Это займет годы. — А ты хотел, чтоб я быстренько собрала тебе маховик за недельку до начала семестра, пока есть время? Судя по тому, как гость отвел взгляд, примерно на это он и расчитывал. Шелли не верила своим глазам. — Да я свой атлас собирала годами. А по сравнению с маховиком, мой атлас — ничто. Это сложный механизм, который задевает струны тончайшей и непотняйшей материи Вселенной — времени. — Да там херня по сути. Я достану тебе исправный маховик, а ты там подкрутишь винтики, чтоб отматывало не часы, а годы… — Пока я прочитаю все, что наметила, за практику не возьмусь, — скучающим тоном буркнула Шелли. — Если такой умный — сам бери тетрадочку ту, отвертку я тебе выделю, и сиди, крути винтики. Гость задрал голову к потолку и протяжно вздохнул. — Нет, это какое-то издевательство… и что прикажешь? Ждать, пока ты начитаешься? — А ты куда-то спешишь? — Вообще-то, да. — Мне очень жаль. — В голосе Шелли ни капли жалости не было. — Но ты сам ко мне пришел. Тележку катить было сложно. Колесики совсем разболтались. У лестницы гость просто схватил ее подмышку и, стараясь держать равновесие, чтоб книги не посыпались по ступеням, зашагал вперед и поравнялся с Шелли. — Ботан, — прошептал он едко. По скверу, высаженному вдоль каменной дороги темно-зеленым постриженными кустами, шли молча. Салем казался безлюдным. В сумерках красновато-серого неба редкие окна светились теплыми отблесками свечей. Учебные корпуса и вовсе пустовали. Окна темнели, почти сливаясь с фасадом из темного камня, который оплетал плюш. Два здания общежитий, возвышавшиеся над сквером грозными величественными близнецами, выглядели мрачно. В черпице заостренных крыш дребезжал ветер — казалось, это завывания каменных горгулий. Дребезжали и карнизы, чудом державшиеся на ветру. Внутри общежития неприятные звуки стихли. Вместо них звуками простенькой, но приятной и медленной музыки первый этаж наполнял одинокий старый рояль. Словно кто-то невидимый перебирал клавиши — музыканта за роялем не было. — Итак. — Темный уют Салема гостя не очаровывал. Он опустил тележку с книгами сразу же, как Шелли открыла дверь в свою комнату. — Начинай. Опустив книги, которые несла в руках, на стол, Шелли нахмурилась. — Что? Гость обвел книги рукой. — Это. — Прямо сейчас что ли? — А тебе вдохновение нужно или что? — Вообще-то, да, — вразумила Шелли так, словно говорила о чем-то само собой разумеющемся. — Зажечь свечи, налить чаю, открыть печенье… Не в силах понять, она издевается или нет, гость осмотрел комнату бегло еще раз. На видном месте не стояло ни свечей, ни чашки, ни коробки с печеньем. — … нужен красивый ежедневник, чтоб делать пометки, его надо выбрать. Удобная одежда, и чтоб никто не стоял над душой и не пыхтел. Садись и читай, — фыркнула Шелли. — Разница между зубрежкой и наукой во вдохновении. Я могу прочитать это все, лишь бы для галочки, и не понять нихрена. Но если настроиться и заинтересоваться действительно, то только тогда будет смысл что-то начинать. — Так, тебе чай сделать или блокнот купить, я не понял. Шелли вздохнула так тяжело, что погрустнела. — Ты хоть от чего-то в жизни получаешь наслаждение? Хотя, не отвечай. — Женщина и наука… наука и женщина, — имея в виду невесть что, пробормотал гость. — Все, что можно было усложнить, усложнено. То есть, ты целый день нагребала никому не нужные книги, и хочешь сказать, что не будешь их сейчас читать? Логическая цепь в его голове не сходилась. — Нет, конечно, — удивилась Шелли. — Мне вечером на работу. — Что-о-о? — протянул гость в ужасе. — Ты работаешь? — Нет, что ты, книги, пергамент, карты, линзы и расходники для атласа, одежда, еда, взносы, страховка и сигареты для меня бесплатны, потому что я молодец. — Но ты же на стипендии. Ты не платишь за учебу. — За учебу — нет, за хорошую учебу и жизнь — да. Бесплатное образование так и работает, да. Шелли упала в кресло и закинула ноги на подоконник. — Наша планета вращается вокруг своей оси и Солнца, а не вокруг твоих желаний и целей. Я согласилась тебе помочь. Но это не значит, что придется закрыться в комнате и сутками экспериментировать с механизмом, о котором я не знаю ничего. К следующей пятнице я тебе маховик не соберу, смирись. Да, я буду изучать тему, шаг за шагом, но, кроме того, буду еще и работать, учиться. Я здесь, в Салеме, борюсь за каждый кнатт стипендии, поверь, очень непросто попасть сюда и остаться здесь. Поэтому основной приоритет моих действий — учеба. И если будет выбор, чем занять вечер: конспектами лекций или маховиком, маховик подождет. — Он не может ждать! — Пусть учится. Гость закрыл лицо руками и мученически ссутулился. — Это просто абсурд! Я предлагаю тебе прославиться на весь мир и поднять кучу золота, а ты выбираешь ходить на лекции. — Если кому-то что-то не нравится, напоминаю, к моей комнате на цепь он не привязан. Кстати говоря, тебе скоро тоже будет не до маховика. — Это еще с чего бы? Шелли ехидно сдула с лица удлиненную прядку рваной челки и сунула в рот свою персиковую сигарету. — Кое-кто, напоминаю, немыслимым для меня образом пробился в охрану общаги. И попутно исполняет обязанности дворецкого на нашем этаже, чтоб беспалевно шнырять по Салему. — В голосе Шелли звучало веселье. — Так вот, надеюсь, ты помнишь, что в субботу — день заселения перед семестром? Судя по лицу гостя, он не особо-то и помнил, что вообще с кем-то договаривался, что это его проблемы. — Кстати, а как ты пробился? — Неважно, — бросил гость. — Ну заезд в общежитие. А мне что? Голос его был небрежен, но грубое лицо выглядело обеспокоено. Шелли заулыбалась — на ее щеках появились лукавые ямочки. — А ты не понял, да, что такое Салем? — не без удовольствия спросила она. — Скажем так, студентота здесь непростая. Если мне не облом помыть за собой чашку и протереть полы в комнате, то за остальным придется с бумажкой бегать, чтоб зад подтирать. Крейн, конечно, мозги мне выносил с первого дня, но то, что общежитие еще стоит, его заслуга. Так что, дорогой друг, крепись. Шелли выдохнула сладкий густой дым и снова заулыбалась. — На этаже двадцать комнат, сорок человек. Тебе пиздец. Гость фыркнул и низко склонился над ней. — А ты думаешь, я сорок яйцеголовых рож на место не поставлю? — Не-а, если не хочешь в первые же полчаса вылететь из Салема со скандалом. Пока эти яйцеголовые рожи платежеспособны, ты здесь и мамка, и папка, и домовой эльф, и кухарка, и прачка… — Посмотрим. — … и почтальон, и слесарь, и сантехник, и уборщик… — Заткнись уже. — … и швея, и садовник, и нянечка в детском саду, и, наконец, охрана, — торжественно закончила Шелли. — Так что, времени на маховик у нас обоих не так много. Первое сентября скоро. Осталось семь дней. И дрогнула, когда гость вылетел из комнаты, хлопнув дверью. Довольно выдохнув дым, Шелли рассмеялась.

***

Все последующие дни я пребывал в таком радостном расположении духа, что Матиас, в знак протеста против моей счастливой физиономии, грозился поджечь дом. Недолго ему оставалось дышать вонью вседозволенности. — Осталось семь дней, — зловеще шептал я ему в ухо, проходя мимо. Потому что на календаре — двадцать пятое августа. Клянусь, я дня знаний так не ждал даже когда сам учился. Первое сентября — день, когда ваши дети становятся уже проблемой государства. — Я отправляюсь из-за тебя далеко на север. В мир безбожников, темной магии, телесных наказаний и румынского языка, — прошипел Матиас, ковыряя ложкой в позавчерашней овсянке. — И тебе меня не жаль? Папа. Опустившись на стул рядом, я глубоко вздохнул. — Как ты можешь так думать? Ну конечно, — заверил я понимающе. — Конечно не жаль, засранец. Итак, грузовик с счастьем наконец перевернулся и на моей улице. Я ждал первого сентября, зачеркивал дни в календаре и бесконечно шутил, пока Фортуна не вспомнила, что Альбусу Северусу Поттеру в этой жизни везти не должно в принципе. А потому в один из блаженных дней счастье вдруг закончилось. Сова была настолько крупной и настолько недружелюбного вида, что я долго решался к ней подходить вообще. Ее мощные лапы, унизанные крупными когтями, оставляли на подоконнике глубокие царапины, а крюком изогнутый клюв едва не проткнул мне руку, стоило попытаться отцепить письмо. — Если для того, чтоб засунуть своего отпрыска в вашу систему образования, нужно еще что-то, — шипел я, открывая красный конверт. — То я подкину вам сына под ворота! — Что там, Ал? — протянул Матиас, развалившись на диване. — Меня не берут, потому что я не говорю по-румынски? — Не надейся, полиглот. Развернув письмо, я вновь увидел незнакомый и очень короткий текст. Но чернильные буквы тут же расплывались, меняли расположение и складывались во вполне читабельные слова. Если не считать довольно неаккуратный почерк. Альбус Северус Поттер! Извещаю, что Ваша кандидатура на пост учителя истории магии одобрена. Прошу явиться вовремя, к началу занятий известным способом. До встречи, Тодор Харфанг Директор Института Дурмстранг — Че-е-е-е? — выплюнул я на письмо чай, который имел неосторожность прихлебнуть во время чтения. — Нет, погодите… Матиас молниеносно подлетел и выхватил у меня письмо. С каждой секундой прочтения лицо малого озаряла радость. — Я просто это перечитаю, минуточку… — Они что с ума сошли? — Я застыл в ужасе, как вкопанный. — С хрена? Я что, похож на учителя? — Сейчас. — Матиас всучил мне письмо. — Я знаю, что тебе нужно, отец. Сейчас. Я не понимал, что происходит. Кто в здравом уме решил нанять меня преподавателем в школу? В Дурмстранг? — Вот. — Вернулся Матиас. И протянул мне испано-румынский разговорник. — От сердца отрываю, тебе нужнее. Никогда прежде он не был так счастлив. А я — растерян. И, надо сказать, перепуган малость. — А ты отправлял резюме? Или как там это проходит? — поинтересовался Матиас. — Я? Я что, больной, чтоб добровольно отправиться в богадельню на севере? — вразумил я. — Никогда ничего я не отправлял, ни с кем не договаривался. Разве что пьяный был. Мы с Матиасом переглянулись. — Вот блядь. Матиас закивал довольно. Я закрыл лицо рукой и тяжело вздохнул. — Не смешно. Да даже если и пьяный, кто вообще в здравом уме мог одобрить мою кандидатуру? Я же сидел! Было не смешно, хотя Матиас хохотал. Чем больше я думал о свалившейся на голове перспективе, тем страшнее становилось жить. — Я же ни черта не знаю об истории магии. Нет, правда. Единственное, что я знал об этой дисциплине, ограничивалось первым курсом школьной программы, и то, задайте любой вопрос — впаду в ступор на неделю. — Они же не всерьез, — я был уверен. Произошла несмешная роковая ошибка. — Ладно я, придурок, ляпнул, но куда смотрит Дурмстранг? Взять меня на работу учителем! Да что за… А ты! — А я что? — заморгал Матиас оскорбленно. — Признавайся, гаденыш, ты отца сглазил?! — Это тебя Бог наказал. Альбус Северус Поттер — отец, аферист, педагог! Чем дальше по жизни, тем больше я понимал, что апогей в ней счастья был тогда, когда я исполнял роль придворного шута-собутыльника скучающего в инвалидной коляске наркобарона. — Нет, — проговорил я, подытожив. — Никуда не еду. — А че, так можно было? — вскинул бровь Матиас, отчего его татуировка подпрыгнула вверх. Отцу — можно было. Отец был зрелой самостоятельной личностью, действия которой не были обусловлены юношеским нигилизмом и периодическим употреблением психотропных препаратов растительного происхождения. — Закрой рот. — Но ответил я куда короче. Закурив, я начал расхаживать по комнате. — Да бред. Как я поеду? — бормотал я, заверяя то ли Матиаса, то ли себя, то ли письмо из Дурмстранга. — Даже если бы и хотел, то как? Я же… Глянул на свое помятое отражение в мутном стекле серванта. Я не внушал доверия себе самому. — Да у меня же… Долги. Первое, что пришло в голову. Как оказалось, все, за что я цеплялся, было ничтожным. Альбус Северус Поттер, почти сорок лет: ни работы, ни целей, ни планов, ни мечты, ничего, кроме долгов, презрения и деградации в стенах своего родного клоповника. Родственники считают придурком, письма с угрозами уже некуда складывать. — А почему бы и да, — в итоге заключил я, переглянувшись с Матиасом, такого умозаключения не ожидающего.

***

Сидя за большим круглым столом в комнате, где окна были завешены плотными коричневыми шторами, Эл была в ловушке. Мышеловка, ожидаемо, захлопнулась быстрее, чем в голове появился план действий. План, к слову, так и не появился. Однако, несмотря на то, что все пропало, Эл не чувствовала себя в западне. Вокруг были не темные очертания камеры, а обшитые панелями стены просторной комнаты, больше похожей на небольшой банкетный зал, нежели на чей-то кабинет. Руки не сковывали кандалы, а на подносе перед Эл стоял чайный сервиз из белого фарфора с розовыми цветочными узорами. Из носика чайника валил пар, в чашке, доверху наполненной чаем, плавало колечко лимона, рядом стояли ажурные пиалы, наполненные конфетами и печеньем. МАКУСА был настроен к Эл явно дружелюбно, если, конечно, в чае не плескалась сыворотка правды. Именно поэтому, даже не тронув чашку и не соблазнившись на сладости, Эл занималась тем, что разворачивала обертки шоколадных лягушек, самих лягушек откладывала на блюдо, а пятиугольные вкладыши внимательно рассматривала и хмурилась. Ожидание неизвестного тянулось. Эл развернула около дюжины лягушек, прежде чем дверь скрипнула, и мистер Роквелл зашел в комнату, составить ей компанию. — Собираешь карточки? — спросил он, сев напротив. Эл кивнула. — Тебе попались самые распространенные. Кроме, разве что, вот этой, — мистер Роквелл повернул к себе вкладыш, с которого хмурился молодой волшебник в мантии, подколотой серебристым трилистником. — Чедвик Бут, один из основателей Ильверморни. Довольно редкая. — У меня ни одной из этих карточек не было никогда, — сказала Эл. — Я думала, мне не хватало только Королевы Вампиров. — Королевы Вампиров? — Ага. Самая редкая коллекционная карточка. Если вынести ее на солнце, она визжит. Мистер Роквелл вскинул брови. — Не знаю, может миф от британского производителя, — протянула Эл, впрочем, не особо переживая. И, сложив карточки в стопку, сунула в рюкзак. — Кто вы, мисс Арден? — спросил мистер Роквелл. В руках у него не было ни палочки, ни документов, ни свитков. Он откинулся на спинку стула так, словно пришел просто побеседовать и попить чаю, к которому, впрочем, тоже не притронулся. — Коллекционер вкладышей, — пожала плечами Эл. — Вас зовут Элизабет Арден? Неопределенно пожав плечами, Эл уставилась в стол. Мистер Роквелл вздохнул. — Сколько раз ты была там? В Сан-Хосе. — Больше, чем вы. — Больше? — Гораздо больше. — И как? — Страшновато. — Как прошла охрану? — Там нет охраны, Роквелл, мы оба это знаем. Там защитный барьер, расшатанный проклятьем, которое рвется из дома. Попасть за барьер может любой, кто знает, что искать. — Эл вертела в руках чайную ложку и задумчиво поджала губы. — Вы хотите правду? — Да. — А правда в том, что я не понимаю, почему за вас так топили. Вы не сделали ничего с тем домом, кроме того, что говорили всем вокруг, что никто ничего не делает. Эл горько усмехнулась. — Вы однажды появитесь даже на этих дурацких карточках от шоколадных лягушек. О вас будут говорить и думать, как о герое. — Но я не герой. — Вот именно. Вы не герой. — Разочарована? — мирно спросил мистер Роквелл. — Да нет, — честно ответила Эл. — Не сотвори себе кумира. — Я не герой в этой истории, Элизабет. А кто ты? Эл тяжело вздохнула. — Неудачница. Роквелл хмыкнул. — Тогда у нас много общего. На мгновение их взгляды пересеклись. — Будь я сейчас на должности, при исполнении, — признался Роквелл. — Я бы тебя бросил за решетку, без света и воды, и сидела бы ты там, пока не ответила на все интересующие меня вопросы. — Бросили бы меня за решетку? — усмехнулась Эл. — Да хотя бы за кражу волшебной палочки. Я бы нашел, за что. И сидела бы, не умничала. — Как было с Селестой? Мистер Роквелл нахмурился и попытался углядеть во взгляде Эл подвох и насмешку. Ни того, ни другого там не было. — Кто такая Селеста? — Вы приказали бросить ее в лабиринт Мохаве без суда и следствия. И вы даже не удосужились узнать ее имя? Губы Эл скривились в презрении. — Вы не помните ее, да? Лицо Роквелла изменилось. Полупрозрачные глаза расширились. — Девчонка из культа? Ее звали Селестой? — Она никоим хером не причастна к этому культу, — горячо выпалила Эл. — Она единственный человек из всех, кого я знаю, кто никогда не сделал ничего плохого. И вы бросили ее в лабиринт Мохаве. Просто потому что решили, что можете. Решили сыграть в богов, Роквелл? Роквелл смотрел на нее, не моргая. Эл с остервенением бросила чайную ложку и та, звякнув о фарфоровое блюдо, отлетела прочь. — Вот что произошло в лабиринте и в аэропорту. Селеста. — Да, — кивнула Эл. — Сенаторам вы наврали, что я ваша ученица, поэтому и была в Сан-Хосе. На самом деле не думаю, что мне есть чему у вас поучиться. — Тебе и не придется, — сообщил Роквелл невесело. — Как думаешь, чего ты тут ждешь? — Не знаю. Пока лабиринт Мохаве отстроят? — Прихода консула. Блеклые глаза Эл расширились от удивления. — Консула? За многие годы опыта службы мракоборцем, мистер Роквелл видел немало преступников, которые с меньшим шоком воспринимали пожизненное заключение. Кажется, Элизабет Арден ожидала чего угодно, кроме самого логического окончания своих загадочных дел. — Мне нельзя покидать МАКУСА, — сказала она таким тоном, словно Роквелл должен был решить этот вопрос и, если останется время, убрать нетронутый чай со стола. — Мне очень жаль, — честно ответил мистер Роквелл. — Но я ничего не решаю. — Но вы здесь. — И? Эл звучно опустила ладонь на стол и съехала по мягкому сидению стула вниз. — А кто решает? Хоть черта помянуть не успели, он был уже на пороге. Дверь распахнулась. — Здравствуйте снова, Роквелл, — послышался за спиной Эл прохладный голос. — Вы очень верно подметили, что ничего более не решаете, но почему-то я снова и снова на вас натыкаюсь. Чувствуя, как волосы на затылке встали дыбом, Эл застыла без движения. — Вы мне просто нравитесь, Малфой, — ледяным тоном проговорил мистер Роквелл. — Взаимно. Всего доброго. На дрогнувшее плечо Эл опустилась узкая ладонь с тяжелым ониксовым перстнем на указательном пальце. Скосив на него взгляд, Эл нервно сглотнула ком в горле. — Что ж, мисс Арден. — Мистер Роквелл встал из-за стола. — Удачи вам. Он зашагал прочь, на секунду задержав взгляд. Высокий лоб нахмурился. — Всего доброго, — повторил Скорпиус Малфой с нажимом. И, как только за Роквеллом закрылась дверь, сжал плечо Эл крепче и трансгрессировал без предупреждения. Помещение, в котором они оказались после головокружительного путешествия, походило на довольно запущенного вида музей. У покрытых гобеленами стен сияли огнями подставки для свечей, над которыми подрагивала дрожащая паутина. За стеклами витрин красовались древние свитки трухлявого пергамента с давно потерявшими яркость чернилами. Витрины были грязными, в разводах и забившейся по углам грязью. Давно не чищенные рыцарские доспехи, охраняющие широкие двери на парадную лестницу, были покрыты малоприятным зеленым налетом. А на полу, лениво елозя щеткой и больше размазывая грязь, нежели вычищая, сидел старый домовой эльф. Безо всякого ропота пред волшебниками, эльф проводил Скорпиуса бесветным взглядом и лишь едва склонил голову в формальном поклоне. Эл шагала позади. Казалось, каждый ее вздох был слышен на половину города, а биение сердца эхом прокатывалось по консульству. Вдруг двери пред ними скрипнули петлями и открылись, а навстречу зашагал высокий молодой человек, облаченный в строгую полосатую мантию. — Господин генеральный консул, — протянул Скорпиус то ли констатировав, то ли сообщив, то ли подчеркнув тоном, что данный господин пользуется уважением не большим, чем полирующий полы эльф-домовик. Господин генеральный консул выглядел точно под стать помещению, в котором они находились. Величественный, важный, но не до конца. Черные волосы с аккуратным пробором, но на щеках — дурацкая двухдневная небритость. Дорогая мантия с серебрянными застежками помятая, с заломами, в кошачьей шерсти, да еще и с куском изоленты, прилипшей на подол. На запястье блестели массивные золотые часы, но руки перепачканы чернилами. Туфли с пряжками и вовсе выглядели так, словно господин генеральный консул в свободное от службы время играл в них в футбол. Скорпиус вскинул брови в приветственном презрении. Эл удержалась от снисходительного кивка консулу лишь потому, что в одежде с чужого плеча, с синяком под глазом и разбитыми губами выглядела немногим лучше. — Это она? — поинтересовался господин генеральный консул, к которому Скорпиус зашагал навстречу и задержал у двери. — Отлично, веди ко мне в кабинет. Странно, но досье на нее я все еще не получил, ни единой бумажки. — Потому что оно у меня. Я займусь мисс Арден. Консул выглядел разочарованно. — Мисс Арден и ее поведение — это сейчас наша сравнительно меньшая проблема. Ты слышал о происшествии в Акадии на чемпионате юниоров по игре в плюй-камни? — Скорпиус скорбно покачал головой. — А, это, — протянул консул. — Там все так плохо? — Все так плохо? Бартоломью. — Масленый голос понизился до шепота. — Пятеро наших несовершеннолетних граждан ввязались в драку с американской и канадской командами. Сейчас эти дети, им по пятнадцать лет, сидят в кабинете Айрис Эландер, хлюпают расквашенными носами, и никто не знает, что с ними делать. Глава международного комитета игр и спорта вызывает на ковер все стороны конфликта, и меня слушать не стали, у меня просто не хватает полномочий. Бартоломью рассеянно глянул в сторону. Взгляд его скользнул по стоявшей поодаль Эл. — Ты меня услышал? — жестче произнес Скорпиус. — Приведи в порядок мантию, отправляйся в Вулворт-Билдинг и сделай так, чтоб британцев на будущее не исключили из лиги вообще. Судя по тому, как Бартоломью подчинилися и, бормоча под нос недовольство, зашагал прочь, власти и влияния у господина генерального консула было ничтожно мало. — За мной, — бросил Скорпиус, впервые вспомнив о присутствии Эл за спиной. И повел вверх по широкой парадной лестнице со сколами на деревянных перилах. Безмолвное движение привело их в просторную комнату, посреди которой стоял длинный, заставленный аккуратными стопками бумаг стол. Взмахнув палочкой и невесть откуда приманив стул с красной бархатной спинкой, Скорпиус молча указал на него ладонью, а сам опустился в кресло напротив. — Что ж, мисс Арден, — проговорил он. Заерзав на стуле, Эл промолчала. — Выделяться из толпы — это не всегда хорошо, — переложив одну из стопок бумаг на другую, продолжил Скорпиус. — Как можно, понимая ответственность, влезть во все объективы МАКУСА, которые только существуют, и это менее, чем за трое суток, я не понимаю. Как так вышло? — По ситуации, — просто и честно ответила Эл. Так и чувствуя, как лоб прожигает взгляд янтарных глаз. — По какой ситуации? — Безвыходной, судя по всему, раз, понимая ответственность, пришлось влезть во все объективы МАКУСА. Скорпиус на мгновение приоткрыл рот. — Это было дерзко, юная леди. — Вы задали вопрос, сэр. Оставить вопрос без ответа считаю большей дерзостью. — Да, наверное. Макунув остро заточенное перо в чернильницу, Скорпиус оставил на одном из пергаментов росчерк. — Что ж, ситуация сложная, но радует, что никто серьезно не пострадал, — примирительно и чуть улыбнувшись, ответил он. Лицо Эл застыло в ужасе. — Никто не пострадал? — Я вас имел в виду. Моя задача — защищать интересы своих сограждан, а не всего человечества. А потому единственное, что нам сейчас нужно, вернуть вас домой, пока в МАКУСА не стало слишком опасно. Дернувшись на стуле так, что по полу скрипнули его ножки, Эл замотала головой. — Я не могу вернуться. — Мне очень жаль, что это не обсуждается, — произнес Скорпиус кратко. Не веря ушам своим, Эл уставилась в его бледное лицо. — Подпишите вот здесь. К ней придвинули пергамент и протянули перо. — Моя подпись что-то решает? Взгляды на мгновение встретились. — Нет, — признал Скорпиус и сунул перо обратно в чернильницу. — Выше нос, мисс Арден, уже завтра утром вы будете дома. Ваши дела здесь окончены. «Не может быть», — сокрушалась Эл про себя. — «Не верю!». — Вы ведь знаете, что произошло с… вообще? — Знаю, — кивнул Скорпиус, сворачивая пергамент в свиток. — И? — И уверен, что МАКУСА разберется без вашего участия в деле, которое вас не касается. Сжав под столом пальцы в кулак, Эл прошептала: — Мне нужна помощь. Поймав полный неподдельной мольбы взгляд, Скорпиус согласился. — Этим мы сейчас и занимаемся. — Не такая помощь! — взвыла Эл. Она вдруг вскочила на ноги и, сжав края стола, нависла над Скорпиусом, аж подрагивая от гнева. — Зачем тогда вообще это все было? — Понятия не имею, о чем вы, — произнес Скорпиус. — Если о ряде неприятных ситуаций, которые сложились… что ж, думаю, кое-кто слишком увлекся свалившейся на него свободой. Сядьте, пожалуйста, на место. Эл рухнула обратно на стул и скрестила руки на груди. — Если всегда было так, как сейчас — проскрипела она. — Тогда очень многое встало на свои места. Время, проведенное в ожидании, Эл не засекала, несмотря на то, что громоздкие напольные часы тикали с такой громкостью, что их слышно было в коридоре. Не обращая внимания на то, как за ней неприкрыто следит портрет дриады, расчесывающей волосы гребнем, Эл занималась тем, что корпела над намертво закрытой шкатулкой, в которой была спрятана ее конфискованная волшебная палочка. Шкатулка была простой, деревянной и с резьбой на крышке, старой и, казалось, рассыплется в труху, если швырнуть ее об стену. Однако шкатулка была хитрей — волей-неволей, а Эл мучилась с шестизначным кодом на замке. — С-с-сука, — прошипела Эл, пытаясь короткими ногтями крутить мелкие бегунки с циферками. — Ноль-шесть-ноль-один-ноль шесть… Замок не поддался. Попробовав еще не менее полудюжины комбинаций и начав искать подсказки в кабинете, вроде записанных наскоро почтовых индексов или даты создания картины с дриадой на стене, Эл почти разуверилась в себе, как во взломщике. Пока не осенила последняя комбинация: — Один-один-ноль-три-восемь-три, — шептала одними губами Эл, вращая циферки замка. Замок щелкнул, шкатулка со скрипом открылась. Едва не возликовав вслух, Эл подняла крышку. Внутри лежала, дожидаясь, волшебная палочка. Рука потянулась к ней, но застыла, стоило Эл увидеть, что на черном бархате мягкой обшивки помимо палочки и неких писем лежали две диковинные вещицы — запонка на черном шнурке и маленькое кольцо с крохотным осколком такого же, как и на запонке, алого камня. Растягивая между пальцами шнурок и глядя, как блестит в свете крупных восковых свечей запонка, Эл развернула дрожащими пальцами письмо. Сколько должно пройти времени, чтоб ты понял, что игра проиграна? Перестань игнорировать мои письма, клянусь, если не получу ответ, встреча будет личной, и она тебе не понравится. Пока не поздно, уничтожь magnum opus. Твоя фора в том, что никто, не знает, что это на самом деле такое — они не знают, что искать. Не жди, действуй. Я не знаю, что ты наделал, но это всего лишь эксперимент, который не должен был закончиться удачно. Уничтожь и забудь, еще не поздно вывесить белый флаг. Р. Слушая звонкие шаги за дверью, Эл на мгновение зависла, глядя в пергамент. «Что такое magnum opus?», — думала она, разглядывая запонку. — «Вторая запонка?». И, спохватившись, едва не выронив от волнений запонку, письмо и шкатулку на пол, уложила находки обратно и захлопнула крышку. Хлопок крышки утонул в скрипе открываемой двери — Эл готова была поклясться, что успела немыслимым чудом, секунда в секунду. — Я знаю, черт возьми, что время работы — до шести вечера! — открыв дверь, но глядя в сторону коридора, прогромыхал Скорпиус. — Напишу президенту Келли, что работе консулов мешает эльф-домовик, у которого мытье полов строго по расписанию! И, глянул в свой кабинет, на сидевшую в кресле Эл, чье честное настороженное лицо выражало крайнее уважение, но, вместе с тем, негодование. — За мной. На крыше соседнего административного здания, похожего на скучный прямоугольник с темными окнами, на ветру дребезжал старый черный дилижанс с завешенными кружевными шторками окна. Лязгали упряжью два запряженных фестрала — больших, горбатых, недружелюбного вида и с узкими мордами, похожими на драконьи. Скорпиус Малфой сложил зонт, защищавший их с Эл от проливного дождя. — Прошу. И указал на открывшуюся дверцу. Кованные ступеньки с грохотом спустились, приглашая в транспортное средство. — Вот вы где! — послышался оклик позади. Глаза Скорпиуса расширились. — Быстро, — шикнул он, подтолкнув Эл к дилижансу. — Внутрь. И резво обернулся. — Лорд Бартоломью! Что опять? Господин генеральный консул, похожий на вымокшую собаку, откинул со лба влажные волосы и хлюпнул носом — явно простыл в дороге, каким бы образом не добирался до места встречи, на которую его никто не звал. — Разобрался с подростками и дракой в Акадии, там оказалось все далеко не так страшно. — Да ты что… — Айрис Эландер даже сначала не поняла, что за спешка. Но дело решено, претензий никто не имеет, стороны примирились и пожали друг другу руки, а я готов везти эту Элизабет Арден в Лондон. Эл чуть замешкала у дверей в дилижанс. — Нет необходимости, — заверил Скорпиус. — Все уже готово, осталось лишь зайти внутрь и… — Отлично. — Бартоломью схватился за мокрую дверцу и, путаясь в мантии, шагнул в волшебный дилижанс. — Да чтоб ты сдох, — прошипел Скорпиус отчаянно. И поспешил в дилижанс следом — дверца за ним громоподобно захлопнулась. Внутри дилижанс оказался куда вместительней, нежели могло показаться. Он напоминал скорей просторное люксовое купе старого поезда. Был даже стук — стучал засов неплотно закрытой дверцы, из которой сквозило сквозь заметную щель. Во всем великолепии темных оттенков и запаха кожаных обивок, Эл сидела на месте, не двигаясь и глядя в одну точку. Точкой этой была налипшая на середину лба консула Бартоломью мокрая волосина. Господин генеральный консул был настроен строго. — Так опозорить Британское правительство, — сокрушался он. — Вы правда посмели послать почтенных сенаторов на… — Хуй, — закончила Эл. — Арден! — послышался из-за перегородки, громогласный возглас Скорпиуса. — Что? Я честно говорю генеральному консулу, как все было. Из-за перегородки, разделяющей помещение на рабочий кабинет и место для приятного путешествия, выглянул Скорпиус Малфой. Его усталое лицо излучало крайней степени раздражение. — Только попробуй устроить здесь вертеп и государственный переворот. — Малфой, занимайся протоколом, — бросил консул Бартоломью неожиданно храбро. — Только… обзови правонарушения Арден как-нибудь литературно, вроде… ну, ты умеешь. И вновь повернулся к Эл. Шумно листая папку с листами гладкого пергамента, генеральный консул цокал языком. — А это? Кто вам дал право обзывать легендарного американского мракоборца Джона Роквелла? — Кем? — Вы знаете кем. — Волан-де-Мортом что ли? — Арден! — снова рявкнул Скорпиус из-за перегородки. — Еще одно слово, и ты не выйдешь из башни до скончания веков. Бартоломью обернулся и цыкнул. За перегородкой послышался скрип стула и негромкие удаляющиеся шаги. Глядя в перегородку слепо, словно пытаясь сквозь нее понять, как далеко надзиратель ушел, Эл повернула голову к консулу. Тот как раз призвал ее ко вниманию, протяжно откашлявшись. — Но что мне совсем не понятно. Это что вы вообще делали возле инферналов? Уже не слыша шагов за перегородкой, Эл повернула голову к стучащей двери. «Сколько под нами метров?» По запотевшему окну расползалась изморозь. Мысли бешено метались, но Эл тут же вздрогнула, когда господин генеральный консул, вероятно, обидевшись, что его не слушают, с силой ударил ладонью по столу. «Ты что, дурак?». — Вывернуть рюкзак, — вдруг отрывисто гаркнул консул. Видимо, когда в спину не дышал Малфой, он был куда как более в себе уверен. — Что? — переспросила Эл. И едва не отпихнула ногой консула, который дернул ее рюкзак на себя и, расстегнув застежку, вывалил перед собой все содержимое. Неизвестно, что ожидал там обнаружить Бартоломью, но, когда на стол вывалились скомканная одежда, духи Селесты, груда карточек от шоколадных лягушек, мелочевка вроде пластырей и леденцов от кашля, и вообще ничего, хотя бы косвенно относящегося к запрещенным темномагическим артефактам. Рассеянно перебирая карточки, Бартоломью нахмурился. — Кому нечего скрывать, тот не скрывается. — Точно, — кивнула Эл и, схватив красный флакон вишневых духов, брызнула сладкой струей прямо в пристально на нее глядящее лицо господина генерального консула. Бартоломью, чьи вмиг покрасневшие глаза еще секунду были распахнуты, взвыл в голос и прижал руки к лицу. Помещение наполнил знакомый удушливый запах, а Эл, даже не поморщившись, как прежде, вскочила на ноги и рывком дернула дверь дилижанса. В лицо ударил ледяной ветер. Щеки и лоб тут же заколотили мелкие острые капли. Глянув вниз и увидев лишь редкие огни, застланные густыми облаками, Эл крепко схватилась за выступающую ручку у дверцы и шагнула на дребезжащую ступеньку. Меленько двигаясь по ступеньке, скользкой от дождя, Эл вытянула руку. По пальцам, словно кнутом, ударил голый тонкий хвост фестрала. Эл, вжавшись в карету, зажмурилась. Двигаясь к самому краю, она схватилась онемевшей рукой за бортик пустующего сидения кучера. Взгромоздившись на мокрое сидение, Эл с трудом удержалась — хвосты фестралов беспокойно рассекали воздух у самого ее лица. «Нельзя подбираться к фестралам со спины», — звучал в голове голос разума и конюха. — «Не лягнет, но хвостом если полоснет — лицо потом не соберешь». Едва удержавшись, Эл вдруг повалилась на бок и больно врезалась спиной в соседний бортик сидения кучера. Фестралы чувствовали позади возню и страх Эл — дилижанс резко повело влево так, что колеса оказались на мгновение в горизонтальном положении. Дернув вожжи вправо что есть сил, Эл снова с трудом усидела на скользком сидении — повозка выровняла ход. Фестралы испустили хриплый звук, похожий больше на протяжный клекот крупной хищной птицы, нежели на ржание. Наклонившись и вытянув руку к мокрой жерди оглобли, соеденияющей экипаж и запряженного в него фестрала, Эл сжала холодный металл. Толстая ледяная корка покрыла жердь и сжала разболтанное от бросков дилижанса крепление. — Стой! — послышался крик, заглушаемый свистом ветра и дребезжанием экипажа. Скорпиус, высунувшись из дилижанса, стоял на ступеньке. Его форменная мантия развевалась на неукротимом ветру, а светлые волосы, вмиг вымокнув, липли к лицу. — Бет, вернись внутрь. — В глазах его стоял ужас. Чуть примерзшая к заледенелой оглобле ладонь дернулась. Эл резко обернулась. — Залезай обратно, — Скорпиус махнул рукой и пошатнулся от рывка дилижанса. — Мы все решим, ничего не произошло. Давай просто вернемся домой. В голосе прозвучала мольба. — Пожалуйста. Сжимая озябшими пальцами вожжи, Эл, смотрела на него в ответ. Разбитые губы дрожали. — Вернись внутрь, — повторил Скорпиус, двигаясь по ступеньке к ней. — И ты мне скажешь все, что считаешь нужным. Все, Бет. Я же вижу, ты хочешь мне сказать… — Я… Эл отклонилась назад — хвост фестрала чуть не полоснул ее по лицу. «Все, чего ты хотела все это время — вернуться домой. Почему не сейчас? Почему так?». — Сказать тебе, — рассеянно прошептала Эл. «Что мне сказать тебе, спустя все это время?» Она и не заметила сама, как устояла, не шелохнувшись на ветру, и, сжимая вожжи, оттолкнулась от замерзшего крепления оглобли. И потеряла тот момент, как и страх, когда вдруг оказалась в очень неудобной, но знакомой позе — верхом на горбатой спине фестрала. Ноги широко расставлены, колени приподняты, спина прямая и наклоненная чуть вперед, главная рука — на впадне меж крыльев, левая — сжимает вожжи, готовясь задать направление. — Мне есть, что сказать. — Эл не знала, слышали ли его сквозь вой ветра, а потому крикнула громче. — Bravo, tu as gagné! И, не видя, как изменилось бледное лицо позади, что есть сил сжала ноги на боках фестрала, а правой рукой надавила меж крыльев, на обтянутую тонкой кожей мышцу. Фестрал дернулся вперед — скованное льдом крепление к повозке лопнуло, дилижанс опасно дернуло в сторону. Дилижанс, запряженный уже лишь одной оставшейся тварью, смутно напоминающей лошадь мотнуло снова на ветру. А второй, фестрал, расправив кожистые крылья, издал хриплый протяжный звук и, дребезжа остатками сбруи, камнем нырнул вниз, прямо навстречу низко нависшим облакам, где совсем скоро пропал из виду.

***

Первое сентября, как и всякая беда, подкрадывается незаметно. Можно быть к нему бесконечно подготовленным, но утром, проснувшись рано от волнения, молиться, чтоб на календаре было тридцать второе августа. Так обычно думают школьники. И некоторые родители, из коих был и я. Содранная с конверта восковая печать, оказавшаяся в нужное время порталом, валялась под ногами, как мусор. Таким мусором был завален весь каменный островок, на котором мы оказались. Да, пунктом назначения был островок. Покрытый мхом и низкими колючими кустарниками, без единой постройки и возвышения — просто пласт камня посреди моря. Или океана. Или озера. Я понятия не имел, где мы. Ни малейшего. Под ногами камень, вокруг вода. Хотя, не только вода. Конкретно вокруг нас с Матиасом было не менее трех сотен фигур, облаченных в красные мантии. Те самые, с которых я орал безбожно, пока с сына снимали мерки. Три сотни, навскидку, учеников Дурмстранга. На каменной земле. Чего-то ждут. Пока это походило на съезд секты. Люди в красных плащах стоят, ждут, вокруг тихо. Острый камень с говном чайки на нем, в принципе, можно было принять за алтарь. И дурмстрангцы: кто с посохами, кто с палочками. И ощущение ни разу как на платформе девять и три четверти, где гудели голоса, звучал смех, и слышалась беготня. Такое ощущение, что все эти ученики были друг с другом не знакомы, иначе я не понимал, почему они не приветствовали друг друга после летних каникул. Повторюсь. Они просто стояли. Молча. Все такие разные, но такие, черт возьми, на одно лицо в этих алых мантиях. Неприветливые. Суровые. Тихие. И средь них мы — амбассадоры Нетфликса: гей и мулат. — Ал, мне что-то некомфортно. — Не ссы, малой. Дави массой, ты же на спорте. — А ты? — А у меня есть ствол. Матиас глянул на меня с интересом. Я вздохнул в ответ. — Ал, — снова шепнул Матиас. — Че-то я здесь больше черных не вижу. — Подожди, пока стемнеет. — Я серьезно. Где диаспора черных братьев? Я отмахнулся. Были вопросы посерьезней — на нас уже глазели. — Может сказать, что я — новый препод? — прошептал я. — Ага, скажи. Тебя сразу начнут бить. — Пизда тебе на первом зачете, малой. Нет, правда. Смотрели на нас очень недружелюбно. Причем и ребята постарше, и дети помладше. Некоторые выглядели настолько постарше, что мне было неловко — чувствовал себя шнырем-малолеткой средь старшеклассников. — Хоть одна расистская шуточка, и я просто начинаю ломать хребты. — Матиас сразу решил обозначить свою позицию касательно международного образования и дружбы народов. Это додуматься же нужно было, отдать самого вспыльчивого в мире подростка в среду, где уже с первого взгляда назначаются мордобои? «Он сядет», — снова заключил я. — «Мактуб». Самое интересное, что если сейчас я поймаю еще один такой вот взгляд, то сяду рядом с Матиасом. — А чего мы ждем? — спохватился я, дернув паренька, который был на две головы ниже меня. Паренек ойкнул и обернулся на меня. Ну хоть кому-то я внушал если не уважение, то не насмешку. И прежде, чем рот моего нового лучшего друга открылся, чтоб ответить на вопрос, вода вокруг забурлила. Студенты, стоявшие у самого берега, даже не дрогнули, лишь организовано отошли назад. Вода словно проседала, образовывая яму на своей бурлящей темной глади. Я не понимал, что это — то ли морской змей готовится напасть, то ли какой-нибудь кальмар лениво переворачивает щупальца. Дурмстрангцы не разбегались и вообще едва ли обращали внимание. Матиас крестился двумя пальцами и шептал что-то по-испански — парень будет популярен в этой школе, прям чую. Вдруг раздался гул, похожий на приглушенный гул рога. Из воды торчала тонкая палка, в которой я не признал мачту ровно до тех пор, пока с самого дна рывком не вынырнул на поверхность огромный двухпалубный корабль. Уши вмиг заложило от того грохота, с которым всплеснулись волны. Корабль выглядел устрашающе плохо. Он походил на скелет — хлипковатого вида, покрытый закаменелым илом, с щелями в деревянном корпусе и драными парусами, с которых свисали склизкие водоросли. Корпус не просто был в щелях — я видел в нем зияющую пробоину, похожую на след от пушечного ядра. Иллюминаторы корабля горели зловещим красноватым освещением. И вдруг гробовая тишина, в которой застыли дурмстрангцы, изменилась гулом ликования и взрывом аплодисментов. Я стоял средь этого внезапного праздника жизни, не понимая, как судьба довела меня до этой жизни. На берег со скрипом тысячи несмазанных телег рухнул склизкий от водорослей трап. Добро пожаловать на борт звучало бы угрозой. — Ал, — прошептал Матиас. — Может, пойдем домой? Вы знаете, аттестат аттестатом, новая жизнь и вся херня, но идея была заманчивой. Я огляделся по сторонам. — А где дом? Вокруг лишь вода. И черт его знает, где мы находились вообще. Ученики потянулись вверх по трапу. — Ну что, — вздохнул я, поправив тяжелую куртку на плечах. — Идем.