Игры в богов

После того, как мы с сыном в первые двое суток пребывания в Дурмстранге обострили и без того натянутые отношения между этническими группами учеников и преподавателей, нас почему-то несправедливо решили наказать. И я бы согласился с решением наказать малого, потому что наказание себя счел недостойным педагога унижением. — А это так и работает, Ал, — говорил Матиас, явно подстрекая меня на восстание. — Сначала нас используют из-за расового несоответствия, потом, из-за того, что мы — вампиры, а потом просто потому что мы социально опасные элементы. — Работай уже, социально опасный элемент. В плане физического труда мы с Матиасом были скорей не помощниками, а угрозой благосостоянию института Дурмстранг. А наказание, назначенное директором Харфангом, оказалось рассчитано на рабочие руки, выносливость, смирение и тягу к труду, чего у нас с Матиасом не наблюдалось от слова «совсем». Это было то самое наказание, услышав о котором, мы сначала фыркнули в снисхождении, мол, работы на полчаса с перекурами. А затем, горбатясь уже третью неделю, всерьез думали писать жалобу, но не знали, кому. Нашим наказанием назначили каторжную работу на кораблях. Каждый день по три часа после занятий, мы соскребали с пришвартованных у берега кораблей вековые окаменелости. Нечто вроде смеси ила, ряски, грязи, ракушек и плесени — все это задубело в грубые наросты на старом деревянном корпусе. И нам, вооруженных скребками и молотками, приходилось приводить в божеский вид дряхлые корабли. Кому? Зачем? Издевательство. Когда же я рассмотрел тот корабль, который был цепями прикован к скале, то с ужасом подумал о том, что будет, когда очередь дойдет до него. Это судно было самым старым, самым дряхлым и не рассыпалось на опилки под силой волн лишь потому, что было скованно нетающим волшебным льдом. Но почти месяц абсолютно бесполезной изнуряющей работы закончился с наступлением холодов, которые, к слову, подкрались ожидаемо быстро. Харфанг сжалился, но не настолько, чтоб сменить гнев на милость, и перенес наказание в замок. И так мы с Матиасом по утрам и до вечера были заняты работой академической, а после ужина, до глубокой ночи драили школу. Ситуация та же, что с кораблями — хоть в лепешку расшибись, но чище не будет. Нет, я честно пытался оттереть древние следы крови с алтаря жертвоприношений, который находился в комнате почета, но лучше не стало. Самое удивительное, что никакой помощи не было. Ни домовых эльфов, ни добрых духов, ни даже слуг-людей — поэтому-то замок и не был холеным и вылизанным до блеска. По школе ходили или дежурные ученики, или такие же наказанные хулиганы и наводили чистоту, как могли. И пока я в первый день наказаний сокрушался, как там мой авторитет учителя, если меня поймают дети за ролью чернорабочего, оказалось, что в Дурмстранге все проще, именно потому что не было слуг. Один из поздних вечеров, последних в роли провинившихся, выдался веселым. Насмотревшись на то, как директор Харфанг, поймав дежурных третьекурсников, отобрал метлу, чтоб самолично показать, как «нормальные прямоходящие люди заметают полы» и замел так сам весь коридор, мы с Матиасом вернулись к работе. Работа была не особо одухотворенной, но общественно важной — мы мыли лестницу. Никогда прежде мои таланты в области бытовых заклинаний не были столь отточены. — Слышь, Ал, — окликнул Матиас. — А че это такое? Я медленно, как вдохновленный дирижер, водил палочкой по воздуху. Повинуясь чарам, мокрая половая тряпка, размером с простыню, размазывала по ступенькам грязь. Стоило мне отвести взгляд и повернуться к Матиасу, тряпка звонко и смачно плюхнулась вниз и, пролетев два этажа, чудом не задела нервного библиотекаря. — Где? Матиас указал на стену между лестницами, ведущими вниз на второй этаж и вверх на четвертый. На ребристой каменной плите, едва заметный за слоем свежей штукатурки был вырезан большой и не очень ровный знак, похожий на треугольный глаз. Стоило Матиасу снова прикоснуться к каменной плите, знак вспыхнул огненным контуром, а штукатурка, плавясь, закапала на пол. — Не трогай лучше, — посоветовал я. И это был лучший совет. Во-первых, в Институте Дурмстранг находилось куча вещей, которые трогать нельзя было. Какие-то алтари, артефакты, священные статуэтки из резного дерева — я помнил, как изменился в лице Харфанг и как звучал его рычащий ор, стоило мне в самых добропорядочных целях очистить пол от воска, что накапал вокруг постамента с черепом оленя. И, во-вторых, даже если и допустить, что я знал, что означал треугольный глаз, возможно даже где-то видел эту символику на черном рынке, то Матиаса просвещать вообще не стоило. — Не трогай, я кому говорю. — Я треснул его по руке. — Вдруг оно проклято? — Схрена оно проклято? — Блядь, вот ты сейчас что-то повредишь, а нам потом скажут, что мы сломали древний символ. Не трогай. — Сам потрогай. — Да не буду я это трогать. Я лучше подожду, что с тобой после этого будет. Матиас закатил глаза и вытянул мою руку к каменной плите. Я всерьез опасался, что символ проклят, и когда пальцы прикоснулись к холодному камню почти помолился во имя спасения души своей. Но силуэт треугольного глаза не вспыхнул. Он оставался ровно таким же, как и секунду назад. — Все, — заключил я. — Ты сломал. Он не работает. Матиас ткнул пальцем в самый центр символа. Контур вновь раскалился огнем. Пламя заплясало в распахнутых черных глазах, а сам Матиас сделал вывод, достойный его и консультации психиатра. — Я Избранный. — Ты дебил, а не Избранный, не трогай, кому сказано! Руки поотрывает! Я часто упоминал, что Матиас был наглядным примером принадлежности к семье Сантана. Но иногда проскальзывал в его сантановское нутро такой крохотный червячок с генофондом Поттеров. Ибо если в огромном доме есть одна-единственная запертая дверь с табличкой «вход запрещен», а из закрытой комнаты раздается лязг бензопилы и дьявольский хохот, любой Поттер посчитает своим долгом эту дверь открыть темной ночью и посмотреть, а что же там такое. Матиас в таких ситуациях запертые двери не открывал, а в прыжке и с ноги выбивал, настолько его манило все тайное и неизвестное. А если это тайное и неизвестное приказали не трогать руками, то тайна превращалась в навязчивую мысль, а ситуация звучала как вызов. — А с чего вы все взяли, что он мой ребенок? — возмутился я праведно, когда в учительской взгляды собравшихся коллег колко на меня смотрели. — Это еще не доказано, может я там вообще не виноват в его создании. И я бы с удовольствием перевел тему в русло увлекательной истории о зачатии наследника наркокартеля под прицелом пятнадцати снайперов и житейские советы тестя под дверью, но коллеги были настроены серьезно. Вернее, не сказать, что коллеги — глянуть только на Харфанга, и можно понять, что тому абсолютно плевать, что здесь за разнос. Активничал и не давал никому и слова сказать вертлявого вида невысокий человек с блестящей лысиной и большими очками в роговой оправе. — Все знают кто вы и зачем здесь, мистер Поттер, — сказал он, протянув руку. — Юнас Волсторм, трансфигурация. «Вообще похуй, не запомню», — едва не поздоровался я, рассеянно пожав вытянутую ладонь. Но запомнил. Потому что на Волсторм мало того, что не тянул на профессора такой сложной науки, как трансфигурация, так еще и казался среди коллег подкидышем. Он был активный, говорливый, одетый по магловской моде в верблюжьего цвета вельветовый костюм с клетчатой рубашкой и джинсовой бабочкой на воротничке. Рядом стоявшие Рада, Харфанг, высокая седая мадам, бородатый Ингар, пышногрудая Сусана и даже пьяница Ласло казались единым организмом, глядевшим на профессора трансфигурации свысока. — … а проблема в том, — Я прослушал первую часть заявлений Волсторма. — Что мальчик активно интересуется происхождением и историей метки Грин-де-Вальда. — Это вовсе не метка Грин-де-Вальда. — Рада, забей, оно дурное, — шепнул директор Харфанг. Рада готова была забить, судя по лицу, как раз профессора трансфигурации. Профессор же негатива в коллективе не ощущал. — Конечно, можно оправдывать и преступления Грин-де-Вальда, и невозможность убрать со стены этот знак. Но задача Дурмстранга сейчас — искоренить темные искусства и выйти на тот уровень, чтоб мы не считались, грубо говоря, фабрикой злодеев. Но имеем обратный эффект — мальчик, который перевелся к нам из Ильверморни и пробывший здесь меньше месяца, уже задает вопросы о темнейшей магии. И получает на них ответы. Рада. Рада цокнула языком. Живые ожоги на ее лице напоминали раскалившуюся докрасна проволоку. — Вы понимаете, что это катастрофа? — Волсторм оглядел всех. Понимали его, видимо, не очень, а потому профессор повернулся ко мне. — Вы-то понимаете? — А я что? — возмутился я. — Понимаете? — А… да-да-да-да. Волсторм обрадовался. — Вот, — торжествующе указав на меня, он повернулся к коллегам. — Человек, сравнивая программы Хогвартса и Дурмстранга, сразу понял, что мы двигаемся снова не в том направлении. — Не, вообще не то, — попытался было возразить я, но куда-там! Профессор явно во мне нашел союзника. — Темное прошлое Дурмстранга должно уйти. Как мы можем стать в один ряд с величайшими школами магии, если мальчик из Ильверморни, попав к нам, получает каждый день психологическую травму? — Это скорее Дурмстранг получает каждый день от мальчика из Ильверморни психологическую травму. — Сусана. — Волсторм повернулся в сторону травницы. — Вот от вас я такого не ожидал. Вы защищаете темные искусства и давите потенциал невинного мальчика! — Че за херню он несет? — я вертел головой в поисках ответов. Удивительный человек, этот профессор трансфигурации. Вроде и по делу говорил, а вроде и вообще не в ту степь его вело. Сусана округлила накрашенные глаза. — Кто давит потенциал? Да я в жизни, за свои шестнадцать лет стажа, не встречала ученика, который бы так здорово разбирался в ядовитых грибах! — Я не понимаю смысла нашего совещания, — прогремела Рада. — Мы час обсуждаем ничто. — Ничто? — Волсторм аж подавился своим негодованием. Но спорить с темной ведьмой, которая была на две головы выше и в два раза шире, он не рискнул. Поправил очки, утер платочком лысину и проговорил: — Просто давайте что-то наконец придумаем с этой стеной и этим символом. И давайте работать по одобренной программе, без… грубых от нее отклонений. Я не до конца со всеми познакомился, но прекрасно понял за этот час, что в треугольнике Рада-Харфанг-Ласло кроется разгадка тайны возможного падения профессора Волсторма со скалы вниз головой. — А, что до Сантана, — не унимался Волсторм. — Советую занять его чем-то. Квиддич, к примеру, а уважаемый Ингар поглядит на него, оценит и… да, Ингар? Уважаемый Ингар за все наше совещание не проронил ни слова. Стоял у окна, смотрел на часы, ждал, когда все это закончится, и зарплату за сентябрь. Повернув голову к Волсторму, он нахмурился. — Вот и отлично. — Волсторм жил в каком-то своем мире. — Ну что ж, я думаю, все на этом. Тодор, я до сих пор не получил ваш план занятий для старших курсов… Вопросов осталось после знакомства с коллегой больше, чем нашлось ответов. Ответы я добыл сам в тот же день, используя беспроигрышную стратегию «подружка на курилке». — О-о-ой. — Травница Сусана протянула это с таким пренебрежением, что я понял — история будет интересной. Владения Сусаны оказались большой и душной пристройкой к первому этажу. Внутри было светло и грязно: старый стол в земле, уйма горшков и котелков, снопы сушеных трав, огромное корыто с перегноем, мелкие ростки в импровизированных кашпо из старых кружек и жестянок. У грядок с чахлого вида растениями стояло большое потрепанное кресло с накидкой. В кресле и сидела, развалившись, замученная тремя уроками подряд травница, курила свою длинную трубку, а на перевернутом ведре у бочки с компостом сидел я, готовясь сплетничать. — Правительственный засланец, — пояснила Сусана, выпустив из напомаженных губ колечко дыма. — Сам учился здесь не так давно, я успела его выпуск застать. Ничем не примечательный нытик, которому то зима холодная, то лавка под задницей жесткая, то учитель строгий. Выпустился и скатертью дорога, но он пошел на госслужбу. Сначала изводил Дурмстранг из кабинетов, мол у нас здесь фабрика зла, а год назад заявился преподавать. — Кто его пустил вообще? — Я стряхнул пепел в горшок с мандрагорой. Мандрагора недовольно распушила жухлую листву. — Бумажка из управления образованием пустила. Ходил здесь, как ревизор, пальцем пыль зачерпывал по полкам, доносы писал, курс Рады вообще прикрыл… — Магию крови? — Ее самую. Ингару тоже насолил, учебный план по боевой магии ему перекроил, часы урезал. Сусана расправила плечи, отчего ее пышная грудь колыхнулась, и вытянула шею. В теплицу заглянули ожидающие за дверью ученики, но входить не стали, мигом нырнули обратно в коридор. — А Харфанг? — поинтересовался я. — Он же здесь директор. — Тодор нас в обиду никогда не давал, — признала Сусана. — Всегда перед чинушами защищал Дурмстранг. Но сейчас, когда это все антимтемномагическое только обострилось, он точно так же преподает только по одобренной программе и отчитывается перед отделом образования через Волсторма. Я вскинул бровь. — А что поделать? Шаг влево, шаг вправо от одобренной программы, и Харфанг с Радой первые же вылетят из Дурмстранга в Нурменгард. — Сусана понизила голос до зловещего шепота. Я слушал и кивал, понимающе, пока не загудел звонок, а травница не перевела взгляд на часы. — У тебя не должен быть сейчас урок? — Сегодня воскресенье. — Среда. Я ахнул. — Вот блядь. Попрощавшись с травницей, я понесся в класс на второй этаж. В коридоре, не осмеливаясь заходить, уже ждал первый курс. — Здрасьте-здрасьте, — обходя детей, бормотал я. — Рассаживайтесь. Я сам добрался до стола и плюхнулся на стул. Развернул шпаргалку в записной книжке, чтоб вспомнить, что учит первый курс. И, почувствовав ухом взволнованное дыхание, повернул голову. — Что? Пухленький мальчишка, красный и взволнованный, опустил взгляд в пол. — Что-что? — Я придвинулся ближе, чтоб расслышать шепот. Бедолага, казалось, был близок к инфаркту. Я даже перепугался — а ну как упадет сейчас, и что прикажете делать? — Можете меня не вызывать, а я после урока отвечу на перемене? — выпалил сиплым шепотом мальчик, вложив в слова все мужество. — А почему? — прошептал я в ответ. Ох уж эти стесняши малолетние, до утра зубрящие домашнее задание, но боящиеся ответить на весь класс. — Иди, — бросил я мальчику. Первый курс — золотые дети. Шумные, непоседливые, дерущиеся за пятую парту у окна, но в их глазах профессор Поттер выглядел не как пропитой задрот, с улицы подобранный, а как академическое светило. Что было моей самооценке только на пользу. Чего не сказать о курсах старше. Чем старше становились дети в стенах этой школы, тем невыносимее было их обучать. Особенно если твои познания ушли недалеко. Но даже обладая профессионализмом гнилой картофелины, я сталкивался с вещами, которыми был вправе возмущаться. — Заткнулись! — рявкнул я, широко раскрыв острозубый рот. — Тишина в классе, блядь! Я так вцепился в края первой парты, что грозился оторвать столешницу от ножек. Изо рта вырывался рык, который в слова едва складывался. Пятикурсники, которые испытывали мое терпение вот уже двадцать минут, пригнули головы. Наверное, где-то я был не очень прав, раз хотел разбить насмешливые лица детворы о стены. Присев снова на корточки так, чтоб упереть подбородок в первую парту, я заглянул в лицо бледной девочки, поседевшей, кажется, преждевременно. — Давай. Не бойся. Нелегка участь умников и умниц в жестоком мире пубертата. Над ботанами издеваются все — их не любят за то, что они импонируют учителям, их презирают за ответственное отношение к урокам, ненавидят за то, что они просто знают больше. Я и сам хорошо учился в Хогвартсе, но надо мной не смеялись лишь потому, что все смеялись над заучкой Розой, которая кроме того, что была отличницей, была еще и полноватой, страшной и прыщавой. Но вот я стал, внезапно для себя, учителем. Да, я не знал своего предмета, фамильярничал с классом, мог ругаться и ржал с непонятных фамилий. Но когда оказалось, что тщетные попытки стать учителем возымели обратную связь, я прозрел. И готов был просто на куски рвать тех, кто хохотал за спиной зайчат, которые, к моим урокам готовились, домашнее задание делали, книжки читали и высоко тянули руку, чтоб ответить на заданный вопрос. — Рты на замок! Дайте человеку ответить, недоучки сраные! — прикрикнул я снова, когда за спиной отличницы снова не сдержали презрительного смешка. Отличница, кажется, уже была не рада, что родилась ответственной девочкой. Ее губы дрожали, глаза хлопали, а дыхание было прерывистым и хриплым. — Давай, не ссы, — подбодрил я. — Пусть ссут те, кто не выучил семнадцатый параграф, потому что я спрошу всех. И обвел взглядом класс. — Каждого. Вот тогда поржем мы. Заглядывая в лицо каждого пятикурсника, я наслаждался. — Это был прозрачный намек срочно ознакомиться с семнадцатым параграфом. Страницы учебников зашелестели. Наверное, это был мощный посыл, заставить учиться неучей. Хотя, по факту, мне было искренне плевать на этих детей — моя задача отчитать параграф, пересказать его и получить за это зарплату. Но я снова скатился в жизненную мудрость и разглагольствования. Я даже не знаю, что на меня нашло. Просто захлестнула такая вдруг ненависть к ржущим ни с чего. Вспомнил этих немногих умников, которые или стеснялись говорить, или молчали на уроках, или отвечали, а потом слушали ядовитые цоканья языком, хохот и шутеечки. И меня понесло. — Знать или не знать — это не дар. Это выбор. Ржать от того, что не знаешь, хуже, чем знать и молчать, гораздо хуже. Потому что тупым в жизни быть сложно, — заверил я, расхаживая у доски. — Тупым в жизни быть грустно. Унижать кого-то за то, что он потратил вечер не на пинание хуев, а на почитать книжку — это не от большого ума. Мораль… Я откашлялся и отошел дальше от учительского стола. — Вы — дебилы малолетние. Да, как-то так. Если вы ведете себя, как скот, то вы — скот. Если как дебилы, то вы — дебилы. Меня так понесло, что, казалось, посмей кто-то перебить, в него бы полетел стол. Но ученики молчали. Раскаянья на их лицах не было, понимания того, что так жить нельзя, тоже. Они просто смиренно сидели, так как в Дурмстранге не спорили с учителями, и ждали, когда закончится урок. — Школьные знания не определяют ваш реальный уровень интеллекта. Хотя бы потому что я сейчас половине класса могу поставить неуды за то, что вы мне не нравитесь, — признался я. — Но что действительно определяет ваш реальный уровень интеллекта — это поведение и отношение. Мой предмет, наверное, кажется вам теоретической херней, основанной на байках, мифах и старых справочниках. Я и сам так думал. Но сделал то, на что способен меньший процент всех учеников Дурмстранга. Я сгреб с первой парты книгу и высоко ее поднял. — Тупо дочитал учебник. И очень многое для меня, иностранца, который здесь месяц умничает, встало на свои места. Кто из вас мне скажет, почему одни ваши сокурсники используют волшебные палочки, а другие — посохи? Воцарилась тишина. Ученики переглянулись друг с другом, словно впервые заметив такую разницу. Лишь две руки на класс взмыло вверх. — Не сомневаюсь, — вздохнул я, жестом попросив знающих опустить руки. — А почему так? Почему такое меньшинство? Это ведь ваша история. Ваших наций, вашего института. Не? Снова оглядел учеников. — А кто из вас вообще дочитал до того момента, когда скандинавскому волшебнику Олафу Далекому рыночный торговец продал не ту карту, обманув тем самым? Кто знает? Я ткнул пальцем в девочку, вскинувшей руку. — Я в тебе никогда не сомневался. Для остальных девяноста восьми процентов расскажу очень коротко, спойлер к тому, что вы должны знать уже года три как. Балканский торговец обманул северянина, продав лживую карту, которую сам и составил, а северянин, поверив ему, отправился в путь и немыслимым чудом достиг берегов этого самого острова. Отсюда и пошло вечное противостояние викингов и цыган — цыган составил и продал карту, викинг нашел остров. И на землю, а потом уже и на выстроенную здесь школу магии, претендуют и те, и те. Не знали разве, — поинтересовался я. — Откуда корни многовековой вражды? Многие поколения подогревали ее, вражду ради вражды, сомневаюсь, что, зная истинную причину. Ведь для этого надо прочитать книжку на уроке истории. Я был рад звонку с урока, похожему на гул рога, больше, чем ученики. Настолько был одновременно усталым, злым и разочарованным, что или бы сам махнул рукой, или бы сорвался в агрессию снова. Не понимал, почему злился. Десяток натянутых причин сплелись в одну большую — я бесился. Злился на то, что к урокам, к которым я готовлюсь бессонными ночами, у абсолютного большинства отношение наплевательское. Злился, что, в принципе, можно было не пытаться — всем плевать, ведь это же история магии! Скучнейший и бесполезнейший предмет. Я и сам так думал, когда учился в Хогвартсе. После С.О.В. забыл эти лекции, как страшный сон, о чем ни разу не пожалел. Злился, что к тем немногим, кто хотел что-то знать, отношение насмешливое, словно они рассказывают смешные анекдоты, а не отвечают учителю. Злился, что моя дочь такой же ботан, только не боящийся отвечать на вопросы учителей и не стыдящийся знать чуть больше, чем остальные — я начал понимать, что вряд ли Шелли была популярна в Хогвартсе и вряд ли она сейчас звезда Салема. Злился и потому что снова сорвался в гнев и вылил на учеников кучу ненужного дерьма — ну не исправить лентяев и придурков, не мне так точно. Злился еще и еще, пока не подытожил все тем, что мотивации что-либо делать для того, чтоб быть хорошим учителем, у меня не наблюдалось. Разве что стараться, чтоб не разочаровать Матиаса. Но Матиас не удивится — он знал, как никто, что я обязательно облажаюсь. Короче говоря, я решил принципиально не заморачиваться. Не заморачиваться и плыть по течению работало всегда — сколько себя помню, в картеле Сантана я выезжал только так. Поэтому, решив хотя бы эту ночь провести под одеялом и спать не менее десяти часов, я успокоился. Школьникам не нужны знания, им нужны оценки и чтоб урок побыстрее заканчивался. Поэтому я не стану стараться и прыгать выше головы, буду делать то, что в первый день: не вылезать, не агрессировать, не умничать, а ученикам травить байки о жизни. И все будут довольны. За ужином в обеднем зале ко мне подсел человек, подобравший очень неподходящий момент, чтоб задружиться. — Мистер Поттер, вы позволите? Я, отняв от губ кубок, глянул на лысого волшебника в вельветовом костюме безо всякого интереса. Волшебник сел рядом, придвинул стул ближе и склонил голову. — Юнас Волсторм, трансфигурация. — Альбус Северус Поттер, этика и сексуальное воспитание. Брови Волсторма поползли вверх. — Шучу, — бросил я. — Историк. — Да я знаю. — Так, а хуле… То есть, приятно. — Я скупо пожал протянутую руку. — Очень приятно. Волсторм мне натянуто улыбнулся. — И мне приятно видеть среди коллег новое лицо. Хоть кому-то было в этой жизни приятно видеть мое лицо. — Этой школе нужен альтернативный взгляд на многие вещи. Думаю, вы согласны со мной. Я нахмурился. — Смотря о чем вы. Волсторм придвинулся ближе ко мне и понизил голос до шепота. — Дурмстрангу нужны перемены. Который год мы боремся с тем, чтоб изгнать тьму из этих стен. Но тьма — это не только черная магия, это та пропасть, где мы сейчас находимся. Согласны? — Я? Да. Я нихрена не слушал, если честно. Думал о своем, ел кашу и мечтал выспаться. Волсторм, наверное, грузил меня чем-то еще, потому что так обрадовался, услышав одобрение, что даже отложил ложку. — Это очень важно, что человек извне попал сюда. Вы можете помочь укоренить в Дурмстранге традиции Хогвартса и других цивилизованных школ магии. У Дурмстранга величайшая история и огромный потенциал, но сейчас школа на грани закрытия. Все из-за того, что тьма проникла в эти стены и не желает быть изганной. Харфанг очень неохотно принимает любые перемены, знали бы вы, сколько было шуму… Я закатил глаза и глотнул терпкого вина из кубка. Не понимаю, что в моем виде, поведении и отсутствии поддержки диалога выдавало, что я ищу друзей и открыт для новых знакомств. Назойливый преподаватель трансфигурации явно видел нечто большее. — Ваша речь на уроке пятикурсников была… вдохновленной, — сказал Волсторм. — Но агрессивной. Это недопустимо, мистер Поттер. Я застыл и повернул голову. — Откуда вы… — Мелочи, работа такая, — пожал плечами Волсторм. — Я верю в ваши самые добрые намерения, более того, в вас тогда говорил профессионал, влюбленный в свое дело… — И коньяк. — Что? — Я говорю, что сожалею. Нельзя срываться на детях. Помня, что профессор трансфигурации — местный кляузник, я решил показаться послушным и ничем не выдавать, что на самом деле мне плевать. — Понимаю, как вам сложно адаптироваться здесь, — закивал Волсторм. — Дурмстранг с его правилами и варварскими методами — не то, к чему вы привыкли. Но этот контраст и важен. Вы ведь понимаете, что так, как здесь, так нельзя? Я привык к тому, чтоб воровать по соседям, листать Тиндер и напиваться в хлам. Не очень уверен, это ли имел в виду Волсторм, но на всякий случай я закивал. — Черная магия, сомнительные дисциплины, наказания учеников, — качал головой профессор трансфигурации. — А уж контингент… Он прозорливо оглядел стол учителей, сидевших от нас через два пустующих места. — Ласло позволяет себе появляться на уроках пьяным, Ингар, поговаривают, до сих пор использует телесные наказания, тоже мне, боевая магия. Дисциплина, которую читает Сигрид, не одобрена, устарела и не имеет никакого толку сейчас. Румынский язык преподает человек, который ненавидит детей, — шептал Волсторм мне в самое ухо. — А Раду Илич вообще следует запереть в Нурменагрде, все ее тело пропитано черной магией, а душа давным-давно уничтожена. — Как у любой другой женщины. — А Тодор Харфанг, зная и видя все это, наотрез отказывается принимать любые изменения. Свои принципы он ставит выше международных норм права и безопасности детей. Для полного набора здесь, в этом замке, не хватает только психопата-шизофреника. Я нервно расхохотался. — Это да, это точно. Согласен. Волсторм сиял. — Я могу рассчитывать на вашу помощь? — Если не материальную — то сколько угодно. «Такой идейный, и так его здесь все ненавидят, что он всерьез считает бывшего узника лабиринта, афериста и пьяницу лучшим для себя союзом в борьбе с укоренившимися здесь традициями», — подумал я в то же время. Так и не понял я, как мог помочь и в чем этому идейному вдохновителю. Сделав вывод только ему понятный, Волсторм принялся за еду. Прерывать я его ни в коем случае не стал — не хотел снова слушать триста слов в минуту. — Могу я попросить вас о том. — Волсторм заговорил снова, лишь закончив трапезу. — Чтоб наш разговор остался между нами? — О, конечно! — заверил я. — Я здесь человек новый, чужой. Мне секретничать не с кем. Вечером того же дня я созвал экстренный педагогический совет. — … ты — алкаш, ты — социофоб, а тебя, Рада, вообще надо закрыть в камере и не показывать людям. Так и сказал. Возможно я и был в чем-то согласен с Волстормом в отношении политики Дурмстранга. Но такой этот Волсторм был нудный и душный, что я просто не мог ему не поднасрать. Вдобавок ничего так не укрепляло отношения в коллективе, как дружба против кого-то. Против кого — было очевидно. Преподавателя трансфигурации ненавидели все. — Вот сволочь, — выругался Харфанг. — Мало того, что сволочь, — жадно добавила травница Сусана. — У него глаза по всему острову, следит за каждым шагом, чтоб потом писать наверх доносы о том, что здесь у нас творится. — Не нагнетай. Все под контролем, Волсторм здесь не хозяин. — Именно поэтому мы собрались на крыше, ночью и под куполом защитных чар. Харфанг недовольно сжал волшебный посох. Я сидел на корточках, на карнизе, и наблюдал за тем, как взрослые люди, преподаватели, топчутся рядом и что-то обдумывают. — Так, а что здесь у вас творится-то? — поинтересовался я. Ко мне сразу все обернулись. Даже вековой старичок, который был морщинистым настолько, что глаза его тонули в складках дряблой кожи, обратил внимание. — Да ничего не происходит, — бросила Рада. — Дурмстранг хотят подмять под общие стандарты магического образования. А у нас… — Темная магия? — Не так, как у всех. Я снова задумался. — Тогда пусть Волсторм думает, что мы за одно. А я буду шептать, когда грядет очередная проверка, чтоб замок успеть причесать. Директор Харфанг усмехнулся, отчего его узкое изможденное лицо перекосило. — Свой человек. — Ласло в моем настрое никогда не сомневался. В отличие от Рады. — А взамен? — Ее рассеченная черным шрамом бровь дрогнула. — Дайте денег. И они так все прям возмутились. Лицемерный Альбус во всей красе! «Вроде и темные маги», — подумал я ласково. — «А такие солнышки наивные». Ночное совещание на крыше закончилось на весьма неоднозначной ноте: все признали, что я молодец, но денег дать не обещали. Спускаясь по лестнице к переходу в высокую башню, я быстро догнал Ингара. Коротким взглядом трезво оценил стремящиеся к нулю шансы провести вместе ночь-другую, и, прежде чем получил резь в животе от проклятья, поспешил поинтересоваться: — Как там буйный восьмикурсник? Приходил на квиддич? Ингар был очень неразговорчивым. Даже здоровался он молча. Поэтому он явно засомневался, отвечать мне или нет, но все же нехотя бросил: — Приходил. «Ебать, информативно!», — подумал я раздраженно. — И как? — пришлось уточнить. — Нормально. Интересно, а занятия он тоже вел в односложной манере общения с аудиторией? — Если бы, конечно, не пытался сбросить с метлы каждого, кто подлетает. И помнил, что в команде не он один, — внезапно снова буркнул Ингар. — На метле держится хорошо, высоты не боится, но ловца из него не выйдет. Здоровый слишком. Если выучит, где лево-право, и будет слушать команду, пусть пробуется в охотники. Думаю, даже если бы Ингар сказал, что единственная перспектива Матиаса, связанная с квиддичем, это красить кольца-ворота, тот бы не расстроился. Матиас не был вообще увлечен чем-либо в этой жизни, кроме выращивания грибов. Думал я до того сентября. — Вопросы, — коротко и отрывисто произнесла после надиктовывания лекции сухим бесцветным тоном Рада Илич, захлопнув книгу и подняв взгляд на учеников. Вопросов не ожидала, хотя каждый урок заканчивала таким образом. В классе лишь шуршали конспекты и шипели утомленные письмом ученики. Глаза Рады расширились, когда вверх взмыла рука. — Да. — Если вдруг, гипотетически, профессора Волсторма найдут со следами насильственной смерти в лесу, вы начнете действительно преподавать темные искусства вместо той херни, что начитываете сейчас? Класс замер в тишине. Затих и шелест пергамента. Изумленные и напуганные лица учеников смотрели с опаской на преподавателя — в Дурмстранге никто не смел говорить с учителями, а уж тем более Радой Илич, подобным образом. Грозная Рада застыла на месте, как громом пораженная. Застыли и живые черные шрамы на ее лице и руках. Глаза темной ведьмы прожигали тяжелым взглядом ехидное лицо с натянувшейся татуировкой над вскинутой бровью. — Встать. Стул скрипнул. — Вон отсюда. Матиас кивнул и, подхватив книгу, зашагал меж рядами парт прочь.

***

Брауновский корпус подготовки мракоборцев считался престижным учебным заведением. Попасть туда можно было лишь двумя путями: имея либо прославленное семейство мракоборцев Грейвзов в родословной, либо высочайшие проходные баллы. Студенты, часто дружившие группками против группок, друг с другом всегда были знакомы задолго до первого дня занятий. Их объединяла старая добрая Ильверморни — даже не общаясь близко, имена сокурсников с других факультетов знал каждый абитуриент. А потому, изучая списки поступивших, каждый понимал, с кем предстоит сидеть рядом на лекциях и, если повезет, работать плечом к плечу. Никто не знал, кто такая Эл Арден, откуда она взялась, как поступила и прошла строжайший отбор, кто дал ей рекомендацию и почему ее зачислили на курс. Никто не помнил ее со школьной скамьи, никто не слышал о ней и не подозревал вообще о существовании этой волшебницы, пока она вдруг просто не появилась на занятиях. Она просто вошла в аудиторию, поднялась на второй ряд сидений, заняла место у окна, развернула блокнот на пружине и в позе послушного секретаря просидела весь первый день занятий. Она не обращала внимания на сокурсников, на шепот за спиной, не говорила и не вертела головой, глядя лишь на две точки — перед собой и в блокнот. Она не появлялась больше нигде — только аудитории и коридоры корпуса. Ее не застать было ни в студенческом городке, ни в столовой с подносом, ни в садах под высокими кленами, ни в компании кого-либо. Эл Арден появлялась из ниоткуда ровно за пять минут до начала занятий. — Откуда она взялась? — шептались за спиной. Но оставалось лишь разводить руками. Эл Арден выглядела не так, чтоб ее можно было не запомнить. Высокая, подтянутая и несколько угловатая, она могла бы казаться симпатичной, будь в ее нездорово-бледном лице больше мягкости и женственности. Черты были резковаты — нос длинный и прямой, губы синюшные, тонкие и презрительно сжатые. Бледными были даже глаза, казавшиеся круглыми из-за белесых ресниц. Голова же выглядела обритой, из-за того, что тонкие волосы, точно такого же цвета, что и кожа, были собраны в короткий гладкий хвост. Эл Арден была сплошным бельмом. Ее было видно с другого конца аудитории. Ее научились узнавать и в коридорах. Ее невозможно было не запомнить, несмотря на то, что она была бы благодарна меньшему вниманию к своей персоне. Эл Арден была непростительно высокомерна. Редко кто мог поймать ее взгляд, но всякий раз во взгляде было ленивое презрение и сигнал, что Эл Арден повидала всякое дерьмо. Но вряд ли это дерьмо было раскидано дальше библиотеки, ведь девчонка была до ненормального хорошо подготовлена к занятиям. Она не чувствовала конкуренции — на однокурсников внимания не обращала вовсе, словно в аудитории всегда находилась одна. Она нажила себе немало недоброжелателей в первую неделю учебного года — их имена узнать не удосужилась. Эл Арден была единственной студенткой Брауновского корпуса, имя которой профессор Роквелл запомнил сразу. И единственной студенткой Брауновского корпуса, которую профессор Роквелл неприкрыто невзлюбил. И грянул гром. Нет, не литературно выражаясь — небо действительно грохотало непогодой. Октябрь подкрадывался быстрее, чем о нем вспоминали, и принес он с собой проливные дожди и холод. Высокие окна заливало водой, карнизы гремели на ветру, клены гнулись к земле, а дорожки размывало грязью и налипшей на камни подгнившей листвой. Со стороны аудитории, в который горели парящие под потолком свечи, казалось, что раскаты грома и блеск молний вызывает не октябрь, а сошедшие в схватке титаны. — Количество отклоненных законов. — Льда в голосе профессора Роквелла было больше, чем во всех айсбергах мирового океана. — Две тысячи второго или третьего года? — Тонкие губы Эл Арден едва двигались. — Третьего. — Семнадцать. Восемнадцать, если считать закон о разрешении на использование маховиков времени подразделениями мракоборцев стран-участниц Международной Конфедерации, который был пересмотрен и отклонен в ноябре две тысячи четвертого. Полупрозрачные глаза Роквелла сузились. Он склонился над столом ниже, едва не просверливая в белом лбу Эл Арден дыру. — Кто инициировал создание трибунала над темными магами в рамках съезда конфедерации две тысячи третьего года? — Гильдия невыразимцев. — Конкретное имя. Студенты перешептывались. Те, кто сидели ближе, боялись даже моргать. Роквелл не просто придирался к студентке-первокурснице. Он ее уничтожал. — Бродериус Лапланте-Четвертый. — Но Эл Арден не уничтожалась уже двадцать минут, даже когда опрос вышел далеко за рамки проверки домашнего задания. — Оригинальное название законопроекта. — «Manifeste de vengeance et de justice», однако члены конфедерации посчитали название провокационным. Расстояние между лбами двух упертых волшебников было всего в пару сантиметров. Казалось, Роквелл понимал, что не в силах завалить ученицу вопросами, и старался завалить и подкосить напором, под которым некогда кололись в допросной преступники. — Страны, выступившие против законопроекта. — Норвегия, Дания, Румыния. — Кто представлял Румынию на том съезде? — Отавиан Димитру. — Что на нем было надето? — Как минимум — трусы, — не моргнув, ответила Эл отчетливо. Роквелл не сдержался и резко опустил ладонь на стол. Серые глаза впились в Эл с плохо скрываемой ненавистью. Эл едва заметно улыбнулась. — Я могу повторить ответ на семи языках, перефразировать трехстопным анапестом, наложить его на концерт для фортепиано с оркестром и исполнить своим меццо-сопрано. Надеюсь, этого будет достаточно, чтоб вы зачли мне домашнее задание, профессор? В повисшем напряжении трещала штукатурка на потолке. — Тема занятия — на доске. — Побежденный и униженный профессор Роквелл резко отпрянул и зашагал к постаменту у преподавательского стола. Разрываясь между гордостью за то, что его ставка на девчонку сыграла, желанием все же победить Эл Арден и соблазном отправить ее в заколоченном ящике под двери британского посольства, мистер Роквелл незаметно для себя пропустил сентябрь. Пропустил ставшие привычными усталость и тревоги, читая по вечерам «Призрак» не как новости, а как литературу посредственного качества. — Я просто… отвлекся, — проговорил мистер Роквелл, свернув газету. Он словно собственному выводу не поверил. Бесчестье и слухи, президент Келли, заговор правительства, стратегия Айрис, обернувшаяся катастрофой, смерть Ли Лун Вонга, проклятье, вновь набирающее силу, миллиард вопросов без ответов, уничтоженная штаб-квартира мракоборцев, несчастная Делия, шансы которой оставались чертовски малы… — Отвлекся? Опираясь на тонкую трость, Иен Свонсон переступил порог. Все еще сильно хромая и тяжело наступая на больную ногу, он повесил куртку на вешалку и направился в гостиную. — Да. — Мистер Роквелл чувствовал себя идиотом, ведь пропустил грандиозно много, потратив время, силы и всего себя на то, чтоб поставить на место зазнайку-альбиноса. — Что ж, — протянул Свонсон. — Это даже хорошо. Он поморщился, опустившись в кресло. — Мы знаем, как ты обычно провожаешь тяжелые времена. Не став огрызаться, мистер Роквелл задержал взглядой на прямо вытянутой ноге. — Ты уже в строю? — Пока нет, отсиживаюсь. Но лучше бы нет. Меня хотят отправить в Айл-Ройал. Острое лицо Свонсона не выражало ни малейшей радости по этому поводу. Мистер Роквелл, вернувшись в гостиную с двумя чашками, опустил их на столик. — Это очень неплохо. — Это же психушка для увечных и немощных. — Глупости какие, — фыркнул Роквелл. — Там лучший закрытый куророт МАКУСА, просто так не попасть. Я там год на реабилитации был после Детройта. Лес, озера, дневной сон и никакой связи с внешним миром. Свонсону явно не прельщала перспектива год провести в тепличных условиях без писем, газет и слухов. — Сегодня был у Делии. — Он резко сменил тему. — Ее дела ничем не лучше? Мистер Роквелл кивнул. — Тебе уже делали ожидаемо интересное предложение возглавить мракоборцев снова? — Четыре раза. — Понятно. Айрис или… повыше? — Повыше. — Даже так. — Если ты пришел за этим, то… — Нет, нет, — покачал головой Свонсон. — Никому не пожелаешь сейчас нырнуть туда. Но я не просто чаю пришел попить. Мистер Роквелл фыркнул. — Да уж понятно. Свонсон опустил чашку на журнальный столик. — Элизабет Арден. — Ага, — протянул мистер Роквелл. — И что с ней? Лицо Свонсона на мгновение вытянулось. Он явно ожидал реакции другой. — Она сейчас учится в Брауновском корпусе? — Верно. — И у тебя вообще к ней никаких вопросов? Мистер Роквелл хотел было ответить, что процесс идет, но он пока не нашел такого вопроса, задав который Эл Арден, не унизил бы на весь курс мракоборцев собственное самолюбие и интеллект. — Вопросов много, — кратко пришлось ответить. — Тогда вот тебе еще в копилку интереснейшая ситуация с этой мисс Арден. Он вытянул руку, в которой мгновенно появилась тонкая стопка пергаментов, перевязанных тесьмой. — Что это? Слухи, которые насобирал? — Можно и так сказать. Смотри, какая интересная с Элизабет Арден ситуация. — Свонсон опустил пергамент на столик и придвинул пальцем к Роквеллу. — Ее абсолютно никто не ищет. Мистер Роквелл нахмурился, но не спешил уточнять. — Девчонка сначала врывается на мост, потом оказывается в Сан-Хосе, так ничего толком и не объясняет. Далее бежит из больницы и на сутки пропадает со всех радаров. Британское консульство, вместе с задницами наших правоохранителей, горит и дымится от того что устроил мистер Скорпиус Малфой, — проговорил Свонсон. — Далее ситуация решается так же быстро, как и находят мисс Арден — МАКУСА не имеет претензий, британцы ее увозят от греха подальше, чему сама мисс Арден не рада. По заявлению мистера Бартоломью Тервиллигера, вот, момент… Свонсон быстро пошарил в стопке, и вытянул тонкий лист. — «… вела себя вызывающе и крайне агрессивно, что в итоге привело к нападению с явным умыслом расправы» … — Нападению? — опешил мистер Роквелл. — На Тервиллигера? Просматривая заявление взглядом, Свонсон кивнул. — И тут же: «Покушалась на жизнь консулов, сломав упряжь летательного транспортного средства на высоте в более чем девятьсот метров, и скрылась в неизвестном направлении, оседлав фестрала». Мистер Роквелл чувствовал, что голова идет кругом. — Подожди, остановись. В смысле на высоте в более чем девятьсот метров она сломала карету, угнала фестрала и скрылась? — Да. — Бред, ее бы сдуло ветром. Уже не говорю о том, что неужели два вооруженных палочками волшебника не смогли бы помешать ей. — Это слова Бартоломью Тервиллигера, — пожал плечами Свонсон. — Врать ему незачем. Приукрасить… да, возможно, но зачем? Он консул, действует в интересах британцев, и клеветать на гражданку Британии нашим же правоохранителям, раздувать пузырь этот — или он совсем придурок, или где-то кто-то набрехал. — А папаша его? — Папаши на горизонте так и не появилось. — Значит, набрехал. Да только замахнись на Бартоломью, сэр Генри тут же начнет заваливать всех письмами, мол, недосмотрели. — Шутка в том, что на горизонте не появилось вообще никого, — ответил Свонсон. — Скандала нет. МАКУСА никаких претензий и вопросов к мисс Арден не имеет, Бартоломью Тервиллигер от своих же слов отказывается, а когда я пришел с этим всем к Айрис, поболтать просто, она даже слушать не стала. Туда, где хоть раз засветилась фамилия мистера Скорпиуса Малфоя, она лезть решительно не собирается. Сам же мистер Скорпиус Малфой разводит руками и на эту тему не общается — он отбыл в Лондон. А мисс Арден спокойно учится в Брауновском корпусе. Инцидент исчерпан, как оказалось. — Иен, — спокойно произнес мистер Роквелл. — Я понимаю тебя. И понимаю, что ты прав. Но если инцидент исчерпан, значит кто надо договорился с кем надо. Вот тебе и скрытый смысл. — Это я прекрасно понимаю. Но зачем? — Не знаю. — А она сама молчит до сих пор? — Да. — Цирк, — протянул Свонсон, закрыв лицо рукой. Он огляделся, ожидая поддержки хоть от кого-то: хоть от книжного шкафа, хоть от филина на жерди, хоть от невидимых духов. — И никого ничего не смущает? То ли я параноик, то ли чего-то не знаю. — Ты не параноик. Просто мы оба чего-то не знаем. Попробуй пропихнуть в Лэнгли свою теорию о том, что Арден — шпион британцев. — Я сделал это еще две недели назад. — Есть какая-то реакция? — Нет. — Вот тебе и ответ. — Но… — Иен, — снова мягко сказал мистер Роквелл. — Я знаю, что ты прав. Но ты бьешься в закрытые двери сейчас. Отступи, пока они не распахнулись и не треснули тебя по лбу. Свонсон выдержал долгий красноречивый взгляд. Мистер Роквелл кивнул. — Ты думаешь, меня отправляют в Айл-Ройал не просто так? — Думаю, что ты кого-то очень сильно раздражаешь своей активностью. — И что мне делать? Мистер Роквелл поднял чашку с остывшим чаем. — Отправляться в Айл-Ройал. Это отпуск, лучший оплачиваемый отпуск, черта с два так повезет еще раз на службе. Поезжай. Лечи ногу, дыши воздухом, ходи на рыбалку, отсыпайся, кушай хорошо. — Это ссылка. — Да, это ссылка, — голос Роквелла стал строже. — Если угодно. Но это не каземат в подвале, еще раз тебе говорю. Это курорт. Сиди на этом курорте хоть неделю, хоть две, хоть год, как я. Не лезь. В Вулворт-Билдинг не осталось никого, кто сможет тебя защитить. Делия в больнице, я — не у дел, Ли — мертв, Айрис — кто угодно, но не друг тебе. В Лэнгли прекрасно знают, что происходит, раз они-то и отправляют на курорт. Подумай, против какой силы ты выступать собрался. Свонсон откинулся в кресло и упер затылок в кожаную обивку. Пальцы его покручивали набалдашник трости. — Значит, собирать вещи на курорт. — Именно. Квартиру на Массачусетс-авеню Иен Свонсон покинул с трудом. Больная нога не слушалась и совсем отказывалась сгибаться после долгого сидения в кресле. — На курорт, — заключил мистер Роквелл наставительно, закрывая дверь. Вернувшись в гостиную, убрать чашки со стола, он заметил, что стопка перевязанных тесьмой пергаментов была Свонсоном забыта. С малой вероятностью случайно. — Всего доброго. — Стоя у дверей аудитории, мистер Роквелл прощался со студентами. — Да, до четверга… Мисс Конелли, словом «краш» меня с трудом можно было называть лет тридцать назад, а сейчас попрошу использовать «профессор» или «сэр», даже шепотом и за глаза. Волшебница вспыхнула и, тараща глаза, прошмыгнула в коридор. Аудитория стремительно пустела. Свечи гасли, заколдованная губка чистила доску от записей мелом. — Всего доброго, — повторял мистер Роквелл, кивая. — Всего доброго. Арден, стоять. Эл замерла, почти успев переступить порог. Сокурсники, обходя ее, как мешающее пути препятствие, оборачивались, но профессор Роквелл, стоило последнему студенту выйти в коридор, взмахнул палочкой. Дверь аудитории захлопнулась. — Иди сюда. Эл, раздраженно сжав блокнот, повиновалась. — Мне начинает казаться, что вы ко мне придираетесь, — сказала она, шагнув к высокому столу. — Что за история с фестралом? — спросил мистер Роквелл тоном, не терпящим увиливаний от ответа. Глаза Эл расширились от неожиданности. — Каким фестралом? — Даже не пытайся. Изумление не было фальшивым — Эл не ожидала вопросов спустя месяц. И это был очередной вопрос, на который отвечать она не знала как и не собиралсь вовсе. — А почему вы спрашиваете? — хлопая белесыми ресницами, поинтересовалась она. — Потому что могу. — Вы можете спросить у меня только домашнее задание, профессор. — Ага. — Профессор Роквелл улыбнулся и сел за стол. — Это опять тонкий намек на то, что я в отставке и не имею права, да? — Точно, сэр, — улыбнулась Эл в ответ. Улыбка Роквелла и холод в его взгляде ей не нравились. Она изо всех сил старалась этого не выдать. — Жаль, что я действительно в отставке и действительно не имею права что-либо сделать, — признал Роквелл. — Потому что я точно знаю, что бы сделал. — И что же? — Для начала предложил бы тебе забрать палочку. Эл нахмурилась. — Какую палочку? — Твою волшебную палочку. Которую ты потеряла в той суматохе у ворот проклятого дома. На счастье, не потеряла, палочка у меня. И, будь у меня полномочия, я бы эту палочку проверил. А потом проверил бы еще раз, не мелькала ли вдруг эта одиннадцатидюймовая палочка из виноградной лозы и с шерстью ругару внутри, где-нибудь, — сказал мистер Роквелл задумчиво. — И с большой долей вероятности обнаружил, что, да, мелькала. До того, как ее настоящая хозяйка попала в лабиринт Мохаве, как адепт опаснейшего культа. — Она никогда не… Он наклонился через стол к Эл. — И, будь у меня полномочия, я бы бросил тебя в камеру уже за это. А ты бы ответила мне на все вопросы, которые я посчитал бы нужным задать, потому что никто уже не придет на помощь и не прикроет тебя, будь ты хоть мерлиновой родственницей. Потому что ты была бы только под моим контролем и в моей камере, и я бы расколол тебя прежде, чем кто-либо узнал, что тебя надо спасать. Конечно, будь у меня полномочия. Эл презрительно скривила губы. — Как жаль, что вы на пенсии. МАКУСА потерял лучшего палача. — Возможно. — Мистер Роквелл вновь отпрянул и выпрямился. — Что ж… раз вам нечего сказать, не смею задерживать. Не глядя на него, Эл зашагала к двери. — Мисс Арден, — услышала она вдогонку. — Помните Делию Вонг? — Да. Но мы не были знакомы лично. Мистер Роквелл кивнул, закручивая на чернильнице крышечку. — Ее дела все так же плохи, прогнозов целители не дают. — Жаль слышать. — Она моя ученица. И она очень хорошо справлялась на службе. Поэтому мне вдвойне любопытно, кто бы смог вместо нее занять место директора штаб-квартиры мракоборцев. Эл замерла, как громом пораженная. Внутри у нее словно замер ледяной штырь, мешающий двигаться. Даже не оборачиваясь, она знала, что губы профессора Роквелла дрогнули в мстительной усмешке. — Всего доброго, мисс Арден, — произнес он спокойным тоном, и, вызвав у той мелкую дрожь, прошел мимо и вышел за дверь первым.

***

Студенты Салемского университета, а вернее абсолютное большинство, с молоком матери впитали тот факт, что все двери мира будут им открыты. Школа Чародейства и Волшебства Ильверморни немного попускала самоуверенность учеников, предоставляя всем условия одинаковые и не терпящие исключений. Салем же привилегированность поддерживал и гордился, словно коллекционер, что в своих стенах собирал столько молодых именитых волшебников. Дворецкий одного из этажей общежития вновь вернул студентам равенство — абсолютно всех он презирал, ненавидел и считал дерьмом. — Повтори, что ты сказал, — прошептал гость голосом, который древние народы приняли бы за предвестник мора. За спиной его красовались последствия студенческого хаоса в общей комнате: гора немытой посуды, мусор, пустые бутылки, рваные скатерти, залитые чем-то свитки пергамента, книги с вырванными страницами, хлопающие крыльями совы, неровная стопка писем и разбросанная одежда. Обернувшись к студенту в очках и клетчатом халате, через плечо которого было перекинуто широкое полотенце, гость был вынужден сделать сразу три вещи: отмахнуться от вопящих позади девчонок, требующих, чтоб немедленно отыскали их посылки, резко обернуться и сжать в горсть остатки спокойствия. Студент в халате, явно не понимая, почему новый дворецкий был близок к нервному срыву, поправил ладонью очки. — Почему нет горячей воды? — Горячей воды? — Вы предлагаете принимать ванну с холодной водой? В коридоре послышался громкий звук чего-то бьющегося. — Когда я скрывался в амазонских джунглях в год засухи, — прорычал гость, нависнув над студентом. — У нас воды вообще не было. Мы собирали древесный сок, а когда и он закончился, умывались ядовитой водой из озера, в которое племя каннибалов сбрасывало трупы. Кровь и пот запеклись под палящим солнцем и коркой отпадали вместе с кожей, раны забивались личинками насекомых, а когда пошел первый за четыре месяца дождь, мы мылись под ним и собирали воду в чаши, которые сделали из черепов тех, кто дождя не дождался… Студент моргнул. Сквозь толстые стекла очков его глаза казались огромными. — Вон отсюда, — прошептал гость. — А то я начинаю ловить флэшбеки. — Кто вообще вас сюда назначил? — Мамка твоя. Разошлись по комнатам! — Наши посылки! Их должны были доставить еще позавчера! — кричали девчонки позади. Гость выпрямился и крепко зажмурился. Пальцы его судорожно сжимались. — В коридоре — битое стекло! — Разошлись, я сказал! — треснув кулаком по стене так, что с нее попадали грамоты в рамках, рявкнул гость. — Сука, поубиваю всех! Ебаные рукожопые уроды! Ты чего хочешь?! Шелли вся сжалась, замерев на пороге. — Тарелочку помыть, — пискнула она, прижав к груди блюдце. — ВОН ОТСЮДА! — Да, сэр. — Губы ее задрожали, а ноги стремительно вели прочь, когда Шелли спохватилась. — Какого черта? И, вернувшись в общую комнату, зарядила гостю подзатыльник. — Пошел ты. Переступая через горы мусора на полу, Шелли пробралась к кухне и, критически оглядев залежи грязной посуды, покрутила вентиль крана. — А что с горячей водой? — поинтересовалась она, сунув блюдце под тонкую струйку. — Рошель, — процедил гость. — Ты еще такая молодая, тебе жить и жить. Зачем ты провоцируешь меня? — Просто спросила. Вообще хотела сегодня волосы красить. — Волосы красить? — гость рухнул на диван, отчего груда хлама посыпалась на пол. — О-о-ой, блядь. Отряхнув от последних капель чистое блюдце, Шелли оторвала от рулона бумажных полотенец кусок. — А я говорила, что тебя эта работа доконает. Крейн справлялся хорошо. Советую выметаться из Салема, пока все целы. — Ты маховик времени собрала? — Нет. — Так че ты шастаешь без дела? — огрызнулся гость. — Иди и собирай. Шелли цокнула языком. — Бегу, спотыкаюсь. И высунула волшебную палочку из волос, собранных на макушке в пучок. Примятые волосы рассыпались по плечам, а от быстрого движения палочки щетка у вновь открывшегося крана ожила и принялась старательно натирать посуду в раковине. — Не думай, что я тебя пожалела, — сказала Шелли, посторонившись, когда мимо нее в раковину полетела стопка грязных тарелок с присохшими остатками соуса. — Просто не хочу, чтоб по моей одежде ползали тараканы. Тараканов в общежитии пока не было, несмотря на масштабы грязной посуды. Посуда появлялась на миниатюрной кухоньке сама собой — студенты заколдовывали ее, заставляя трансгрессировать прямо к мойке. У мойки неиссякаемое количество тарелок и чашек не помещалось, поэтому посуда гремела и съезжала, занимая все пространство вокруг. Удивительно, но единственными вредителями, помимо студентов, в общежитии были лишь красные муравьи, банку с которыми привез с собой и разбил на следующий же день один из умников. Гость пока еще терпел, помня о цели, которая была куда сильнее, чем его раздражение. А потому давил в себе гнев, как мог. — Так, а когда будет горячая вода? Ой… Гость, сидевший за расчищенным столом, подавился на хриплом гортанном звуке, который изрыгал, напрягая горло. Подняв взгляд на двух студенток, заглянувших в общую комнату, он с каменным лицом, сгреб со стола обезглавленного черного петуха и бросил в ведро под столом. — Не отвлекаем? — робко спросила одна из студенток, попятившись в коридор. — Нет, что ты, милая, я как раз собирался чинить бак с водой, после того, как прокляну вас всех нахрен. Девчонки, встретив тяжелый взгляд, поспешили вернуться в комнаты. Гость, утерев с лица птичью кровь, вновь провел пальцем по ряду черных свечей, как по струнам арфы и, наклонившись, вытянул из ведра черного петуха. — … me agarra la bruja, — сквозь зубы, стискивающие самокрутку, напевал гость, старательно зашивая в тельце тряпичной куклы сердце петуха. — Me lleva al cerrito… И вновь поднял взгляд. — Да-да? В дверях стоял облаченный в полосатую пижаму молодой человек. — Моя простыня мокрая. — Так не ссысь под себя, — посоветовал гость. — Чего надо? Отбой был в одиннадцать. Молодой человек, бесстрашно прошагав мимо, взмахнул палочкой. Чайник, висевший над камином, задымил, а жестяная крышка звонко запрыгала. — Вуду? — снисходительно протянул студент, обходя гостя за столом. — Ну попытайтесь. Гость хмыкнул. — Но вы не так делаете. — Ну да, конечно. — Знаете ли, я третий год как изучаю здесь религиозный синкретизм. — А я двадцать лет как продал душу, — улыбнулся гость осторожно, чтоб не демонстрировать широкий острозубый оскал. — Иди с Богом. Залив горячей водой чаинки на дне чашки, студент снова повернул голову. — Вы вообще знаете, что вуду могут практиковать только женщины? — А зачем, как ты думаешь, мне длинные волосы? Студент, подхватив чашку, зашагал прочь. — Светлая память, — протянул гость, вновь склонившись над куклой. Но так и дернулся от очередного шума. — Да еб твою мать! И, готовясь открутить голову первому же, кого встретит в коридоре, где взорвалась хлопушка, вылетел из комнаты. Двери в конце коридора хлопнули. На ворсистый ковер оседали кусочки блестящего конфетти. В воздухе повис запах жженных спичек. — Уже вроде и не малолетки, че ж такие дебилы, — сокрушался гость. — О! Шелли, сидя на пухлом пуфе у двери в комнату, подняла взгляд. — Ты петарды жжешь? — Нет. — А кто? — А я ебу? — Логично, — согласился гость. — Вопрос можно? — протянула Шелли, выдохнув персиковый дым сигареты. — Да. — Ты в крови? Гость опустил голову, чтоб оглядеть грудь, обляпанную красными подтеками. — Возможно. А ты почему сидишь здесь? Шелли закатила глаза и ткнула в дверь сигаретой. — Соседка ночует не одна. — Проститутка, — выплюнул гость. — А ты че? И склонился низко. — Подслушиваешь? Шелли цокнула языком. — Да ладно тебе, у всех свои приблуды. Я вот без алтаря это действо вообще не представляю. — Чего-чего? — ужаснулась Шелли, брезгливо отодвинувшись. Гость посуровел и выпрямился. — Ладно. Идем. — Куда это? — Вода тебе горячая нужна или как? — прошептал гость. Шелли вспыхнула и вскочила на ноги. — Только тихо. — Я только краску возьму, подожди, — обрадовалась Шелли и, постучав в дверь комнаты, ссутулилась. — Три секунды, извините… Огромный чан для зелий был закопченным. Корка пригорелого налета не отмывалась десятилетиями, делая чан тяжелее на несколько килограмм больше, чем он был новым. — Просвети меня, — прошептала Шелли, глядя на то, как гость засекает время, прижимая ладонь к закопченной стенке. Вода в чане бурлила мелкими пузырями. — Ты не можешь использовать магию, чтоб отмыть кухню, но можешь нагреть воду рукой? — И еще поплавить металл, не отвлекай меня. — Но… — Блядь, да пойди ты голову краской намажь, не отвлекай, пока не передумал! — гаркнул гость. — Это, знаешь ли, не та магия, когда можно пиздеть под руку. Если не хочешь, чтоб я сжег Салем из-за того, что ты решила красить волосы, молчи. Шелли нахмурилась. Ей казалось, что толстая стенка чана стала мягкой. Вода бурлила. — Да ладно тебе. — Шелли хлопнула гостя по спине, отчего его рука дрогнула и чан объял огонь. — Будто это Адское пламя. Гость одарил ее уничтожающим взглядом и сжал пальцы, заставив огонь, погнувший чан, потухнуть. — Это Адское пламя? — ужаснулась Шелли, глазам своим не веря. — Ты что, использовал сложнейшую и практически неконтролируемую черную магию, чтоб нагреть мне воду для душа? Губы ее задрожали, а глаза распахнулись шире. — Никто и никогда не делал для меня большего! — И я не удивляюсь, почему, — прорычал гость, потащив раскаленный чан в ванную комнату. — Все, иди. Шелли, дрожащими руками распаковывая упаковку нежно-розовой краски, зашагала в ванную. Захлопнув за ней дверь, гость подул на свою раскрасневшуюся ладонь. В дверь постучали. — Здесь щеколда сломалась. — Никто за тобой не будет подглядывать, ты нахрен никому не нужна. — А можно мне тогда какой-нибудь ковшик? Гость взбеленился. — Блядь, а «Сникерс» тебе не принести? — А есть? — поинтересовалась Шелли, выглянув из-за двери. Толкнув ее обратно в ванну, гость скрестил руки на груди. — Халат, три полотенца, краска, тапки, шапочка, ковшик… да я с меньшим арсеналом на год уходил в пустыню. Покраска затянулась. Когда же, наконец, дверь в ванную распахнулась, гость, вновь сидевший за столом перед куклой вуду, прервал ритуал и вытянул шею. Из ванной комнаты валил густой пар, а в коридор шагнула красная, как помидорина, Шелли Вейн, облаченная в теплый махровый халат и большие тапки с заячьими ушками. — Ну слава Богу, я уж думал — утопла, — закатил глаза гость. Придерживая полотенце на голове, Шелли покачала головой, не сказала ни слова, лишь счастливо выдохнула. — Я довольна. — Прекрасно. Иди спать. — Я не могу, там Сью трахается с парнем. — А ты храпом им мешать будешь или че? Шелли цокнула языком. — Я заварю чай. Можно попросить тебе убрать птичьи кишки со стола? Гость скосил взгляд. И с видом человека, которому испортили вечер, одним движением руки смахнул ком внутренностей в ведро. На столе остался жирный след крови. — Держи тряпочку. — Тряпочку? Но Шелли уже протянула ему охапку бумажных полотенец. — Да что ты будешь делать, — выругался гость, вымакивая со стола кровь, в тот самый момент, как в коридоре послышались шаги и голоса. В коридор, ведущий к комнатам, со стороны лестницы зашли двое крепких молодых мужчин, выглядящих чуть старше, чем ожидалось от студентов. Широкоплечие и коренастые, как братья, даже одетые в похожие куртки, они шагали следом за парящим впереди багажом. В руках оба сжимали метлы. — Кто это? — спросил гость, выглядывая из-за угла поверх головы Шелли, обмотанной полотенцем. Шелли с придыханием зашептала: — Это Арчи Коста, с четвертого курса «госуправленцев». — Ее влажные ресницы затрепетали. — Профессиональный вратарь, играет за «Вермонтских Волков», должно быть, они только со сборов вернулись. — А нахрен ему тогда «госуправленцы»? — Я не знаю, но он солнышко… — Фу, блядь, — гость снисходительно опустил взгляд. — Рошель, умерь восхищение, с тебя сейчас цистерна жидкости на этаж ниже натечет. Шелли ткнула его локтем в живот. Дверь, ведущая в одну из комнат, хлопнула. Гость, отпрянув, едва сдерживал смех. — Заткнись, — прорычала Шелли, пунцовея в тон своим свежеокрашенным кончиков волос. — Я молчу. — Ты ржешь! — Просто думал, что ты в упор не замечаешь ничего, на что не глядишь через телескоп. Это хорошо, это значит, что ты… нормальный человек, хотя и очень странный. Но. — Опустив перепачканную кровью руку на плечо Шелли, гость покачал головой. — Не пытайся. — Да я и не… — Это правильно, — кивнул гость. — Он же по виду, из крутых. Тех самых, кому бладжер отбивает остатки хромосом… — Заткнись, — повторила Шелли, посуровев. — Если бы я хотел с кем-то откровенничать, ты был бы последним. — … а ты — ботан. И не важно, что ты можешь выглядеть на одиннадцать из десяти. Ты — ботан. Шелли скрестила руки на груди. — Чтоб ты знал, я тоже популярна. Между прочим, я — член тайного общества защиты североатлантических лунных коровок… Гость подавился вздохом и захохотал. — И еще казначей клуба звездочетов. — Казначей? Тебе доверяют деньги? А в этом клубе знают, что ты — еврейка? Увернувшись от подзатыльника, гость, все еще хохоча, мирно выставил ладони. — Ладно, ладно, все. И, отправившись оттирать стол от разводов крови, сдерживал смех, как мог. Шелли оказалась злопамятной. Сидя за столом, застеленным свежей скатертью, у керосиновой лампы, она гневно сербала чаем, листала тонкие страницы старинной книги и не обращала на гостя ни капли внимания. — Ну прости, — не вытерпел гость, улыбаясь. — Но это очень смешно. Лунные коровки… И поймал ледяной взгляд прищуренных глаз. — Все, я молчу. Снова стало гнетуще тихо. От Шелли удушливо пахло краской для волос, несмотря на то, что ее волосы все еще сохли под чалмой из полотенца. Гость, в один глоток допив горячий чай, хмурился. — Я же говорю, ботан. Ночь, студенческая общага, а она уткнулась в книгу. Читает. Что ты там хоть читаешь? И приподнял плотную обложку книги, на которой потертыми золотистыми буквами было выгравировано «История и принципы хронометрии сквозь века». Черные глаза гостя вспыхнули. Шелли поймала короткий взгляд. — Я тебя понял, — тихо сказал он, аккуратно опустил обложку, и более чтению не мешал.