Игры в богов

Хлопок, шум дороги и хлесткий ветер появились в один миг вместе и так внезапно, что ноги, едва почувствовав твердую опору, подкосились. В глаза бил яркий свет фонаря, освещая ступеньки у крыльца. Позади пронесся автомобиль, да так, что оглушил скрипом шин и ревом двигателя, заставив Эл вздрогнуть и обернуться. Сердце колотилось, а в горле застыл неоконченный выдох. Хорошо освещенная фонарями дорога мигала огоньками автомобильных фар и вспышками сигналов светофора. Огни плыли перед глазами, мерцая то тускло, то так ярко, что заставляли щуриться. Дернувшись на отклик и не сразу поняв, откуда он прозвучал, Эл потопталась на месте и обернулась. Мистер Роквелл стоял на крыльце у одного из входов в длинный квартирный дом, придерживая открытую дверь. — Идем. — Нет, — Эл в ужасе попятилась назад и чуть не рухнула, когда нога скользнула с тротуара. Оглядываясь по сторонам, Эл пыталась выискать знакомый путь, но рука вдруг сжала пальцы на капюшоне ее толстовки, заставив пискнуть так, словно выкручивали не ткань, а ухо. — Я пойду… — Куда ты пойдешь, это Бостон! Быстро зашла! — прогромыхал мистер Роквелл и подтолкнул Эл на крыльцо. Та, спотыкаясь на ступеньках, оглядывалась. — Я сейчас буду кричать, — прошептала она, увидев, что в окно за ними с неподдельным интересом наблюдает соседка. — Я сейчас сам буду кричать, если ты не зайдешь. Шагай, смелее. Мистер Роквелл вытянул руку и дернул дверную ручку, пропуская Эл в коридор. Не без опаски и чувствуя спиной чужое присутствие, та переступила порог. Это оказалась просто квартира. Из темного коридора никто не выпрыгнул, а когда вспыхнули неярким светом немногочисленные лампы, то не осветили ничего, что бы заставило бежать в ночь. Было тепло, приятно пахло старой кожаной мебелью, деревом и подтаявшим воском. Эл неловко застыла, впившись невидящим взглядом в источники совершенно ужасного звонкого писка — сразу же отыскала взглядом вредноскопы на каминной полке. Вредноскопы волчком вертелись, грозясь сбить друг дружку на пол, нестройно пищали наперебой и трещали всеми своими шестернями. Вздрогнула Эл, оторвавшись от вредноскопов, лишь когда два пальца аккуратно раздвинули ее веко, и вдруг напротив оказалось задумчивое лицо мистера Роквелла. — М-да. — Неизвестно, что он усмотрел в глазу перепуганной Эл, вжавшейся в деревянную балку, но вывод сделал неутешительный. — Ну, ничего. Мистер Роквелл взмахнул палочкой, и вредноскопы вмиг затихли, погрузив комнату в тишину. Тишина отрезвила Эл похлеще ведра холодной воды. — Мы должны вернуться. — Нет. — Там… — Там делать нечего. До утра у тебя есть время отоспаться и придумать версию, — сказал мистер Роквелл мрачно. — Не надейся, что у тебя ее не спросят. — Версию? — протянула Эл рассеянно. — Версию. Кто ты, что ты, как ты… ну как обычно. — Мне нечего придумывать. Я… — Арден, — вздохнул мистер Роквелл. — Больше, чем от выходок МАКУСА, тупости студентов и махинаций дипломата Малфоя, я устал только от того, что постоянно ловлю тебя за руку в местах, где тебя быть не должно. Завтра буду говорить с тобой строгим страшным голосом, светить в лицо лампой и угрожать камерами, но сегодня я прочесал два квартала в спальном районе, обошел одиннадцать домов и пытался ломать голову над тем, как ты умудрилась обмануть систему наблюдения и контроля за волшебниками. Все завтра. Просто иди спать. Эл закивала. Потому что допрос был бы худшим завершением дня. — А где мы? — вдруг спохватилась она. — У меня дома. Завтра пристрою тебя в общежитие при кампусе. Блеклые глаза Эл выпучились. Мистер Роквелл звучно закрыл лицо рукой. — Единственное желание, которое ты у меня вызываешь, — проскрипел он, наблюдая за тем, как Эл пятится к двери. — Это желание депортировать. И покормить. Но больше депортировать, поэтому успокойся, оставь свою честь, невинность и прочие эдельвейсы тем гурманам, которые на тебя оборачиваются. — Это оскорбление или вы так успокаиваете? Вместо ответа мистер Роквелл подошел к тумбе в коридоре и выдвинул ящик. Покопавшись, вытянул небольшой ключ на металлическом колечке и протянул Эл. — Вторая комната от лестницы, ключ один, закройся там, и до утра, чтоб ничего о твоем здесь присутствии ничего не напоминало. Что-то в мистере Роквелле от «Американского психопата» определенно было, однако Эл, оценив перспективу снова до самого утра шататься по ночному городу без документов, денег и вещей, вытянула руку навстречу ключу. Тупо саднящее плечо вдруг обожгло такой резкой болью, что в глазах на миг потемнело, а рука, показавшаяся тяжеленой, заставила ссутулиться. Боль была такой силы, что Эл внезапно ясно для себя поняла — ее проклял культ, иначе что в обычном человеческом теле может болеть так, до слепоты и отдышки? Мистер Роквелл был иного мнения, когда беспардонно ощупал перекошенное плечо и выступающую косточку: — Ключица, — коротко сказал он. — Что? — Эл подняла голову. — У тебя сломана ключица. И тут же понял, что сказал что-то не то и не так, потому что ужаса на лице Эл Арден отразилось в разы больше, чем несколько минут назад, после осознания перспективы ночевать в Бостоне. Она вдруг очень резко побледнела, еще сильнее, чем вообще возможно было бледнеть здоровому человеку. — Не может быть. — И зашептала в неподдельном ужасе, так и съехав по стенке на пуф. — Может, ты упала на машину с высоты. Ладно, сон отменяется. — Мистер Роквелл, вздохнув, протянул руку. — Давай, в «Уотерфорд-лейк». Эл замотала головой. Рука Роквелла опустилась. — Нет? — Нет. — Ладно, — спокойно отмахнулся он, совершенно не намереваясь спорить. Ответ его даже устроил — видимо покидать квартиру в его планы не входило. — Я починю. — Вы? — Эл опешила. И прижалась спиной к стене так, словно крохотное расстояние уберегло бы остатки ее целых костей от сомнительных медицинских познаний мистера Роквелла. — Базовое заклинание лечения сломанных костей, будете проходить на втором курсе, — протянул мистер Роквелл. — Идем. Эл словно вросла в пуф. Лишь мотала головой, стараясь не дышать и всячески не обращать внимания на боль. — Что опять? — мистер Роквелл прищурился. — Твой первый перелом? И сам чуть не сел на месте, когда Эл кивнула. — Да быть не может. Арден, — не без восхищения произнес он. — Ты же доходяга бедовая. То под развалинами аэропорта на треснувший мост ползешь, то под машины кидаешься, то фестралов в небе угоняешь. И это твой первый перелом? — Да. — Сопоставив неоспоримые факты мистера Роквелла, Эл и сама задумалась о том, что по самым скромным подсчетам должна была умереть уже раза четыре. — Что ж, не последний на службе. Вставай, говорю. Ничего страшного там нет. Искренне считая, что над ней издеваются, не видя трагедии в нарушении первозданной целостности ее тела, Эл попыталась ощупать ключицу. Пожалела об этом сразу же — боль ослепила, а под раскаленной кожей вместо ожидаемых осколков кости нащупала лишь отвердевший отек. И вскрикнула, когда рука дернула ее за капюшон, заставляя подняться на ноги. — Идем. Мистер Роквелл обернулся. — Я надеюсь, плакать не собираешься? Эл запротестовала, покачав головой, отчего волной прокатилась от груди к плечу новая волна обжигающей боли. В глазах предательски защипало. — Не смей. — Не буду, — выплюнула Эл злобно. — Ну и хорошо, — вздохнул мистер Роквелл. — Давай, собралась, впереди лестница, важно не сломать еще и щиколотки. Вторая комната от лестницы оказалась небольшой и очень аскетичной. Эл не сомневалась, что закрыта на ключ она была не первый год — в ней пахло пылью и старым пергаментом. Сев на застеленную чуть задубевшим покрывалом кровать, Эл подумала, что в этой комнате некогда жила женщина — из-под покрывала виднелась наволочка в мелкий цветочек, а у стены стоял туалетный столик с мутным круглым зеркалом, но вместо косметики и украшений на нем тяжелели стопки старых газет и писем. Мистер Роквелл приоткрыл окно, впуская прохладный воздух с улицы, достал волшебную палочку из кармана и приблизился. — Стягивай верх. Одной рукой, правой не шевели. Я помогу. Эл сглотнула ком в горле и вцепилась в холодное покрывало. — Зачем? Серый глаз задергался. — Я сама, — буркнула Эл. — Хорошо. — Мистер Роквелл тактично отвернулся. И замер, глядя в стену и слушая, как Эл позади шипит, путаясь в рукавах толстовки. — Чем больше ты шевелишь рукой, тем сложнее будет чинить кости. — Я сама, — выпалила Эл, просунув голову сквозь горловину. И, вытряхнув руку, не иначе, из рукава, отчего болью сковало и правое плечо, и лопатку и спину, просипела: — Насколько сложнее? Мистер Роквелл обернулся. — Ничего там страшного нет, — вместо угроз, усмехнулся он. — Это просто перелом. Но Эл Арден уже была в дюйме от порога паники, особенно когда почувствовала собственную кость, неестественно скрипнувшую под отеком. — Просто перелом, — снова заверил мистер Роквелл. — Одно заклинание, просто сядь и не двигайся. Эл зажмурилась, комкая покрывало пальцами. И встрепенулась, когда почувствовала, как в отек ткнулся кончик палочки. — Арден! — прорычал мистер Роквелл. — А вы раньше это делали? — Да. Прищурив слезившиеся глаза, Эл отклонилась и вытянула шею. — А сами ключицу когда-нибудь ломали? — Дважды, — все еще терпеливо прошипел мистер Роквелл. — И как? — Мне не понравилось. Сиди. Эл колотила крупная дрожь. Палец вновь сдвинул широкую лямку топа, а в ключицу снова уперлась волшебная палочка. — Только не дернись. У Эл задергались и глаза, и поджилки, и пальцы, и ноги, как в припадке. Ледяной ужас и осознание непоправимости захлестнули, и Эл крепко сжала руку мистера Роквелла. — Что опять? — Мистер Роквелл до этого момента считал себя человеком вполне стрессоустойчивым. — Вы просто вот так вот используете целительское заклинание? — Да. — Но… Но как же. — Эл задыхалась. — Без диагностики, сбора анамнеза, вдруг у меня уже септический шок или… Целители же обычно спрашивают. — Что спрашивают? — Реакции, самочувствие, перенесенные болезни, день цикла… — Это ценнейшая информация, Арден, ты мне ее обязательно расскажешь, а сейчас просто заткнись и не двигайся, — процедил мистер Роквелл ледяным голосом. Эл вспыхнула румянцем. Румянец по синюшно-бледной коже выступил пятнами. — Подождите! Мистер Роквелл снова опустил палочку и задрал голову к потолку. — А мне подойдет это заклинание? — Еще слово, и тебе подойдет только Авада Кедавра. — Это не смешно, мне все детство лечили гемофилию, вы сейчас сделаете что-то не так, дрогнет рука, осколок кости заденет сосуд, и я умру, — шептала Эл с неподдельным ужасом на лице. — Что делать, если у меня плохо сворачивается кровь? — Кушать печень, там железо. — Я не хочу кушать печень. — Губы Эл задрожали. — Я хочу домой. На впалых щеках заблестели мокрые дорожки. — Собралась, — прогремел мистер Роквелл. — Не рыдать. Эл крепко зажмурилась. — Замерла. — Насколько больно будет по шкале от… — Сана крепитум. — Что? Тело до самых колен обожгло такой болью, что Эл, вытаращив глаза, дернулась вперед и заорала в голос. — Лучше не знать, — проговорил мистер Роквелл, не сомневаясь, что от той силы, с которой в его руку вцепись бледные пальцы, сосуды будут задеты именно у него. Боль была невыносимой, но короткой. Кость словно протянули сквозь плоть, раздался глухой щелчок, и Эл рухнула на кровать без сил, хватая холодный воздух ртом. Ни плеча ни правой руки не чувствовалось — лишь кончики пальцев слабо покалывали. Мистер Роквелл вернулся в комнату, в которую обещал не заходить, с большой коробкой. Эл повернула голову. — Скажите, что принесли обезболивающее. Мистер Роквелл опустился на стул и принялся задумчиво рыться в коробке, которая ожидаемо оказалась аптечкой. Пару минут молчал, просматривая лекарства так, словно с ассортиментом собственной аптечки знакомился впервые. — Просроченный трамадол или просроченный оксикодон? Эл моргнула. — Я потерплю. — Хороший выбор, — согласился мистер Роквелл, спрятав пузырьки обратно в коробки. — Скоро пройдет. И, вытянув руку, выключил лампу. В комнате резко стемнело. — Спать. Проводив в темноте силуэт его фигуры взглядом, Эл притянула подушку ближе. Стоило лишь закрыть глаза, как сквозь тупую боль в окаменевшем плече она провалилась в беспокойный сон. В котором ворочалась, сжимала покрывало и вздрагивала, хоть ни единого сновидения в пустую голову так и не пришло.

***

Попасть на работу в Салемский университет было еще сложнее, чем закончить это престижнейшее учебное заведение. Университет требовал безукоризненной репутации и исключительных знаний, а уж пройти собеседование и за пятнадцать минут убедить администрацию в своей незаменимости под силам было далеко не многим. Чего стоит лишь факт того, что величайший изобретатель-новатор в истории МАКУСА за последние сто лет, Натаниэль Эландер, так и не был удостоен в Салеме чести носить титул магистра целительства. А легендарный мракоборец Джон Роквелл не сумел получить в этих стенах должность преподавателя за неимением достаточных знаний в области магического права и, чего греха таить, чистокровного происхождения. Каким образом на работу в общежитие попал импульсивный дворецкий, который был не в состоянии ни уважительно общаться со студентами, ни поддерживать величественную гармонию обстановки, не знал никто. Ректор Айсгрубер получал за последние два месяца столько гневных писем от студентов, что хватило бы для растопки камина до конца года. Студенты жаловались часто: на недостаточно хорошую еду, на удобства, на учебный план и преподавателей. Они имели на то право, и ректор Айсгрубер к жалобам привык — даже заимел шаблон отписки в ответном письме. Студенты Салемы были избалованы. Они всегда жаловались, и рассмотреть каждую жалобу… да нужно назначать для этого еще одного ректора! Но когда жалобы начали приходить и содержать один и тот же текст — недовольство новым дворецким, ректор Айсгрубер задумался. «Детишкам не угодить», — решительно заключил он. Ведь новый дворецкий был прекрасной заменой слегшему на больничный Крейну. Это был интеллигентного вида молодой человек, бодрый и бойкий, с мелодичной литературной речью, порядочный и ответственный. Тем не менее, не сумев проигнорировать сорок восьмую жалобу на хамство, ректор Айсгрубер направился в общежитие лично, дабы убедиться — происходит ошибка и наговор. — Да, — сказал дворецкий. — Наговор. Ничего, разберемся. А от кого конкретно жалобы? Айсгрубер шагал по коридору, который казался бесконечным. Коридор куда-то плыл и петлял, словно заворачиваясь спиралью. Распахнутые глаза пощипывало повисшей в воздухе дымкой. Пахло чем-то очень пряным, травянистым, но по-своему приятным. Запах походил то ли на сандал, то ли на древесную смолу, то ли на диковинные специи — нос хоть и пощипывало от желания чихнуть, а в общежитии было так душно, что на лбу быстро выступила испарина, но ректор не задыхался. Он дышал чуть тяжелее, чем привычнее, потел, зевал, но упорно проверял, что же в общежитии не так. — Да все здесь так, — следуя высокой тенью за пошатывающимся ректором, заверил дворецкий. — Чаю? И услужливо сунул ректору блюдечко с чашкой, в которой благоухал темно-янтарный горячий напиток. — Да, Рамос, спасибо. Справедливости ради, в общежитии царил бардак. Дворецкий даже не пытался утирать студентам носы и безропотно сметать метелкой пыль с тумб и столов. По углам коридора были распиханы горы книг и пергаментов, немытые чашки и блюдца, объедки, которые студенты выносили из комнат и, не в состоянии пройтись метр до мусорной корзины, складывали на все поверхности в коридоре в надежде, что за них уберут. Но ректор Айсгрубер шагал по коридору, оглядывался рассеянно, искренне не понимал, что не так. Дворецкий Рамос шагал позади, одной рукой направляя ректора, едва касаясь его плеча, а другой же отбивая едва слышный ритм по своему бедру. — Что за отвратительная во… — Одна из дверей вдруг резко открылась, студентка, которая оказалась не на занятиях, выглянула в коридор явно спросонья, и тут же на полуслове рухнула без чувств. — Я могу понять жалобы, — проговорил голосом, похожим на урчание кота, дворецкий, ногой затолкав обмякшую студентку в комнату, когда они с ректором проходили мимо. — Студенты были привязаны к Крейну. Ректор осоловело смотрел по сторонам, восхищаясь узорами на стенах. Его широкое лицо краснело, а дыхание становилось все тяжелее. — Да, — выдохнул он. Инспекция закончилась высочайшей оценкой эффективности дворецкого Рамоса. Ректор Айсгрубер остался при своем мнении: — Святой человек, — заключил он, прежде, чем рухнул на собственный стол и громко захрапел, подкошенный усталостью. — Боже! — Шелли только открыла двери, ведущие на этаж, как едва не задохнулась. Натянув ворот по самые глаза, она зажмурилась. — Что за... это шмаль? Гость, открывая последнее окно, обернулся. — Иди отсюда. Чего не на занятиях? Кашляя в свитер, Шелли повернула голову. — Что ты сделал? И… И увидела руку, видневшуюся из-за приоткрытой двери одной из комнат. — Что с Луизой? — Ничего, — буркнул гость. — Иди куда шла. Едкий дымок выветрился быстро. Уже спустя пару минут Шелли рискнула высунуть нос из свитера и принюхаться. — М-да, — протянула она. — Я начинаю думать, что те подклады, которые ты распихивал под плинтуса и дверные косяки — это не обереги. — Лучше бы ты думала, как создать маховик времени. Не пей! — воскликнул гость, едва успев выхватить из рук Шелли чашку. — А что там? — Негигиенично. Шелли разжала пальцы на чашке и вышла из все еще задымленной кухне. Гость, обмахиваясь полотенцем, метнул ей вслед прищуренный взгляд. — Вообще, Рошель, к тебе ряд претензий, — произнес он, нагнав и отворив дверь ее комнаты без стука. Шелли, едва не выплюнув электронную сигарету в окно, обернулась. — В смысле? Ко мне? — Не зря Крейн к тебе постоянно докапывался. Во-первых, ты куришь в комнате, что запрещено правилами. — Ты задымил какой-то шмалью весь кампус, и будешь мне что-то за пахнущую персиком сигаретку предъявлять? — поразилась Шелли. Гость скрестил руки на груди. — Во-вторых, у тебя под кроватью удлинитель на пять розеток, а от музея ведьм в окно тянется кабель через весь кампус. Шелли моргнула. — Да ладно тебе, за все время кабель кроме тебя никто не нашел, на нем мощное Дезиллюминационное заклинание. — Ты больная? А если погорит здесь все общежитие от твоего удлинителя? — А паяльник и лампу для ногтей мне к спутнику через антенну подключать? — прорычала Шелли. — Ты мой удлинитель не трогай, я беру со всего кампуса по галлеону за зарядку телефона, к концу учебы окупится мой телескоп. И не надо взывать к моей совести, мне не стыдно. Гость тяжело вздохнул. Его пальцы так и сжимались в кулаки. — Что-то еще из претензий? — быстро шаря пальцами по корешкам книг, протянула Шелли. — У тебя в шкафу живет это! И рывком отворил скрипнувшую дверцу. В гнезде из старых кофт сидела пучеглазая птица. — Не трогай моего дятла, как только у него срастется лапка, я его выпущу, — бросила Шелли. — Он засирает общежитие. — А студенты не засирают! — Так это студенты! — Сука, только тронь дятла, язык на паяльник намотаю, — выпалила Шелли, так резко захлопнув дверцу шкафа, что гость едва успел убрать пальцы. — Да что с тобой такое? Гость никогда не был в плохом настроении — он всегда был стабильно раздражен и иногда избирательно добр, не признавая этого. Шелли, глядя на него из-под рваной челки, так и чувствовала, что гость готов придраться к ней по какой-угодно причине, даже если придется подкинуть ей под кровать те самые травы, которые жег накануне. Одарив ее долгим непроницаемым взглядом, гость ответил: — Ничего. Тебе письмо. И протянул конверт на вытянутой руке так, словно тот пах неприятно. — О. — Хмурые складки на переносице Шелли разгладились. — Ал — это твой родственник? Встретив взгляд, гость бросил: — Да на конверте подпись, не вскрывал я твою почту снова, кому ты нужна. Медленно распечатав конверт, действительно оказавшийся невскрытым, Шелли коротко произнесла: — Не твое дело. — В общем, да, — согласился гость и вышел из комнаты, негромко прикрыв дверь. Шелли любила Салем. Но из месяца в месяц ловила себя на том, что любить университет себя скорей заставляла, нежели чувствовала искреннее наслаждение студенческой жизнью. — А может, ты пойдешь к себе в комнату и будешь верещать там? — А может, нищим грязнокровкам надо просто не попадаться на глаза? — Грязнокровки не такие уж и нищие, раз снова получили грант, правда, заюш? — улыбнулась Шелли в ответ на гримасу темноволосой сокурсницы. — Тише, тише, — расслабленно просочившись в общую комнату, пропел гость. — Не шумим. Чаю? Темноволосая цокнула языком и взяла протянутую чашку. — Арчи, идем, — бросила она стоявшему рядом кавалеру. — Здесь воняет канифолью и грязной кровью. Шелли закатила глаза и опустила старый фолиант на стол. — А мне чаю можно? — Иди, возьми пакетик, залей кипятком и хлебай на здоровье, — отрезал гость. Оценив перспективу вставать и перелезать через гору книг на сидении рядом, Шелли вздохнула и принялась грызть печенье всухомятку. Гость, скептически глядя на нее сверху-вниз, отвернулся к тумбам и, сняв с подставки чашку, с ненавистью и громким стуком донышка опустил на стол. — Кто это вообще? — Я стараюсь не запоминать имена тех, кому не нравлюсь. — Ты хоть с кем-то в этой жизни вообще знакома, Рошель? — снисходительно протянул гость, залив пакетик в чашке кипятком из медного чайника. — Просто бесится, что грант выбила я. Здесь это в порядке вещей. Спасибо. — Шелли потянулась к чашке. — Ты не тем занимаешься на досуге. — Я учусь в Салеме на стипендии и работаю. У меня нет досуга. У меня есть проблемы со сном. Гость закатил глаза. — Я про то, что та херня… лунные коровки, звездочеты… — Коровки — это не херня. — Не коровками тебе надо заниматься, а рукопашным боем, потому что, помяни мое слово, тебя однажды выловят за ухо и изобьют. Ботан — это приговор, а борзый ботан — это заключение коронера. Надо понимать такие очевидные вещи. Судя по всему, гость сменил гнев на милость. Потому что явно был не против поговорить. — Что хоть за грант? — Эландеровская премия. Покрывает все расходы на создание разных штук и обеспечивает летнюю практику в исследовательском центре. Я ради нее вообще в Салем и поступила. Лицо гостя перекосило. — Рошель, лучше ноготочки продолжай делать, серьезно говорю. — Да что бы ты понимал в высокой науке. — На кой хер им нужен астроном? — Я немножко инженер вообще-то, — заявила Шелли. — Мой атлас ночного неба… И помрачнела, вспомнив. — Был нагло спизжен. Но это неважно. Грызя печенье, Шелли покрутила нитку чайного пакетика. — Ведь даже несмотря на то, что мой эксперимент с аммиачной селитрой и перуанским порошком мгновенной тьмы немного вышел из-под контроля, во мне видят очень большой потенциал. Уткнувшись снова в старую «Историю и эволюцию артефакторики», Шелли замолчала. Из-за раскрытой книги, скрывшей ее лицо, слышался хруст орехового печенья. — Не стой над душой, я не соберу маховик за сорок минут до отбоя, — послышалось раздраженное. — Какого отбоя, ты еще даже не на половине книги. Шелли звонко опустила фолиант. — Отбоя. Мне надо спать, знаешь ли, иногда, хотя бы часа по четыре. Как всем нормальным людям. И, увидев в лице напротив замешательство, поинтересовалась без шуток: — А ты спишь вообще? Потому что каждую ночь слышала грохот на общей комнате, шаги, злобное бормотание или шорох, с которым копались в ее книгах и записях. — Ну если прям очень вымотаюсь, — ответил гость. — Серьезно? Не каждый день? — Нет, конечно. — Ого, — восхитилась Шелли. — Я тоже так хочу. — Чтоб ботанить круглосуточно? Да, это стоит того. Шелли вновь подняла книгу и уставилась в страницы. Продолжая чувствовать тяжелый взгляд виском, моргнула. Стул рядом скрипнул. На стол опустились руки. — Да Боже, если чего-то хочешь, скажи прямо, что ж ты сверлишь меня! — не вытерпела Шелли и минуты чтения под прицелом. Лицо у гостя было задумчивым и совершенно не понимающим степени неудобства, которое нагонял. Шелли вскинула брови. — Чего хотел Ал? Вопрос прозвучал настолько внезапный, что Шелли растерялась настолько, что сходу забыла и о письме, и о том, кто такой Ал, и о том, где она находится. — Ты знаешь его? — вопросу собственному она удивилась не меньше. — Не так хорошо. Но его все знают. Он начал эпидемию. Чувствуя, что не может уловить начало мысли и соединить с концом, Шелли подумала еще раз. Гость коротко и невесело улыбнулся, безмолвно подсказав. Рот его растянулся так, что уголки губ оказались на уровне высоких скул, а острые длинные зубы блеснули. — А-а… — Шелли чуть отодвинулась. — Ну… да. Слушай, прости, но это пиздец крипово, не делай так в темноте. — Уж прости, — сухо ответил гость. — Не ходи по темноте значит. Так что? — Что? А, Ал. — Шелли почесала затылок. — Поздравлял с днем рождением. — У тебя день рождения? — В декабре. Он поздравляет по три раза в год, забывает. — Да уж, — сухо протянул гость. — Гнилой папаша. — Он мне не отец. — Вот как? Шелли пожала плечами. — Ну то есть, не настоящий. Нет, настоящий, просто не такой, как все. — Это да, он не такой, как все. — В моем зачатии двадцать один год назад Альбус Северус Поттер никакого участия не принимал, — холодно произнесла Шелли. — Вот так. Гость хмыкнул и больше с вопросами не лез. — Я не знаю, откуда он появился и на что вообще рассчитывал. — Шелли выдохнула в распахнутое окно персиковый дым. — Мне было одиннадцать, меня забрали от бабушки в другую страну, купили сову, телескоп и странные книги, посадили на поезд… конечно я хотела поверить во что угодно. Сидя на подоконнике, гость повернул голову. — Но достаточно просто на этом поезде проехаться в один конец, чтоб понять, кто такие Поттеры и почему Ал соврал мне. Ну то есть, он не соврал, он сказал то, что я хотела услышать. Конечно, он не мой отец. Мне было одиннадцать, и я ехала в школу магии, имела я право поверить в чудо? — Конечно. И как вы вообще с этим? Шелли протянула сигарету. — Летом перед третьим курсом, я спросила Ала прямо. — Два года ждала? — гость сунул сигарету в рот и поперхнулся сладким дымом. — Ужас какой. — Почему ужас? Ал всегда ко мне хорошо относился, а мы не так часто виделись, чтоб я нагнетала и фыркала, что что-то мне не так. — Да я про твое курево. Забирай. Шелли усмехнулась. — Я спросила, и он спросил, меняет ли это что-то. — А ты? — Ответила, что нет. — Не хотела опять нагнетать? Удобная Рошель. — Нет, просто это действительно не важно, — ответила Шелли. — Отцов не выбирают, а я, выходит, могу. Ал странный, но понятный. Он заботится обо мне, даже на расстоянии и даже если не помнит, когда мой день рождения. Письмо важнее, чем херня, которую он иногда пишет. — По-своему заботится. — Да, но мне и не нужно большего. Он проебывается, да. Часто. — И ты все равно его так любишь? — Гость хмурился, явно сомневаясь в душевном здравии мастера маховиков времени. — Мне не понять. — У тебя есть семья? — вдруг спросила Шелли. Гость задумался. — Следующий вопрос. — А у меня есть. И из двадцати сопереживающих морд моих дядь, теть и каких-то бабок, которые все осуждали Вэлму, только Ал, не связанный со мной родством, просто появился, забрал меня за руку и устроил в Хогвартс. При этом вообще без намека на то, что моя бабушка какая-то ебнутая, и живем мы вообще не так, как надо, — сказала Шелли. — И, поверь, мне реально этого достаточно. Вряд ли мой родной папа дал бы мне большее. — Откуда ты знаешь. — Знаю. Я люблю Вэлму, но понимаю, кто она и чем жила. Я видела всех этих бичей, которые периодически появлялись в нашем доме и учили ее как жить. Ее детей, я имею в виду: это — лучшая мотивация терпеть салемских сучар и бежать от жизни живущих на пособие в засраных трейлерах. И я могу, знаешь ли, включить мозг и подумать, почему меня забыли на крыльце бабки, хотя ни Вэлма, ни Ал никогда плохо об отце не говорили. Вообще не говорили, если честно. А тетя Тара, которая нравственность и мораль клана Вейнов, при всяком удобном случае жалела сиротку-племянницу, чей непутевый папаша сдох от передоза. — Я надеюсь, ты не веришь в этот бред? — Не хочу верить. Но… — Вот и не верь, — посоветовал гость прохладным тоном. — Какая уже разница, просто представляй, что он был крутым. Шелли сделала глубокую затяжку. — Если честно, у меня нет травмы маленькой брошенной девочки, — улыбнулась она. — Скорее… триумф девочки, которую вдруг просто нашли в удачное время и в удачном месте. И это стоит того, чтоб Ал поздравлял меня с днем рождения каждые три месяца. Гость уставился перед собой, скрыв острозубую улыбку за спадающими на щеку дредами. — Что ты ржешь? — Шелли скосила взгляд. — Ты очень странный человек, Рошель. Мне даже не жаль, что ты — гораздо лучше меня. Но действительно жаль, — гость вздохнул. — Что тебя любят только сумасшедшие. — Не сумасшедшие. Просто их не слышат. В темном коридоре слышались чьи-то шаркающие шаги. Сжимая керосиновую лампу, Шелли выглянула за угол. Три сокурсницы, нервничая и глухо хихикая, просочились в комнату, таща большой пакет, в котором явно гремели жестяные банки. — Ты сделаешь с этим что-то? — шепнула Шелли. Гость выглянул за угол. — Не-а. — А за дятла и удлинитель мне мозг вынес! — Ну ты сравнила. Вновь плюхнувшись за стол, на котором остались позабытые записи, Шелли закинула ноги прямо на стопку старых книг. — А ты? Гость обернулся. — Что я? — Расскажешь о себе чего-нибудь? Усталое лицо вытянулось. — Я? — Ага, — Шелли кивнула. — Ты обо мне все знаешь, даже слишком все, серьезно, завязывай за мной следить, это пугает. А я знаю только то, что ты откуда-то из будущего и застрял здесь, потому что сломал маховик. — Ты и этого знать не должна, вообще-то. Черные глаза смотрели с раздражением, которое Шелли списала на плохое освещение, недосып и усталость. — Ты же чем-то занимался в будущем. Чем-то жил, кем-то был. Расскажи что-нибудь, у тебя же явно был длинный путь. — Чего-чего? Сколько, думаешь, мне лет? — Тридцать восемь. Гость так и сел, как подкошенный. — Сколько? — Больше? Меньше? — заморгала Шелли. — Вообще мимо. Почему тридцать восемь? — Ты себя в зеркало видел? — Нет. — О-у… — Шелли осеклась и почесала сигаретой висок. — Я к тому, что ты создаешь впечатление зрелого и… — А что если я вдруг окажусь плюс-минус твоим ровесником? — Боже, что за пиздец у вас там в будущем, тогда спрошу я. Да ладно, хорош, — улыбнулась Шелли, хлопнув гостя по руке. Тот аж подскочил, как током ударенный. — Сколько бы тебе ни было, ты же чем-то занимался. Работал, учился… — Рошель, — проскрежетал гость. — Тебе не пора спать? Шелли глянула на настенные часы. — Пора. Но я просто хотела сказать, что раз уж мы надумали делать маховик… — Мы пока нихрена не делаем, только ноем и жрем печенье, — прорычал гость. На его затылок опустился звонкий подзатыльник. — … я считаю, что мы можем общаться. Нормально, а не «через отъебись». Шелли захлопнула книгу и встала из-за стола. Попытавшись одним махом подхватить и три фолианта, и тетрадь, и тарелку с печеньем, она повозилась. Гость провожал каждую попытку насмешливым. — Просто интересно, кто ты. Ну, нет так нет. — Ты ведь в курсе, да, что как только будет готов маховик, меня здесь не станет? — Ага, — кивнула Шелли, наконец, подняв все, что собиралась унести. — Вот только ты не оставляешь шанса помнить о тебе что-то, кроме постоянных пустых угроз. Хотя вру. Я буду помнить, как ты кипятил мне воду в котле. Спокойной ночи… — Я не сплю. — Это не мое дело, лишний факт о тебе. — Шелли подмигнула и зашаркала подошвой комнатных тапочек прочь. Тарелка с печеньем подпрыгивала на книгах, грозясь рухнуть на пол. Соседка Сью досматривала десятый сон, накрывшись одеялом с головой. Забравшись в растленную кровать, Шелли села придвинула свечу ближе и, щурясь в полумраке, продолжила чтение. Признаться, что нагребла слишком много книг, которые ни на шаг не приближали к пониманию того, как работает время, Шелли не могла даже себе. Информация в усталой голове не задерживалась — оставалось стойко принять поражение. Проснулась Шелли не от того, что в лоб больно упирался уголок очередного учебника, и даже не от попыток раненого дятла выбраться из шкафа. Открыть глаза заставило ощущение чьего-то навязчивого присутствия, просочившееся даже сквозь крепкий сон. Ощущение напоминало сонный паралич: открыв глаза, Шелли смотрела на темный силуэт фигуры, стоявший у ее кровати, но пошевелиться не могла — испугалась. — Что тебе надо? — с трудом переведя дыхание, прошипела Шелли. Рука вытянула электронную сигарету. — Ты забыла на столе. Шелли потерла глаза. — Спасибо. На лице гостя не дрогнул ни мускул, по крайней мере в темноте. — Я был смотрителем лабиринта Мохаве. В свое время. До войны, — буркнул он вдруг так, словно длинный язык завязался узлом. Не дождавшись ни ответа, ни знака того, что сонная Шелли его услышала и поняла, вышел из комнаты и закрыл бесшумно дверь.

***

Наблюдая в узкое окно восточной башни за тем, как фигура в широкой мантии, подбитой жестким мехом, шагает к воротам замка, я стиснул зубы. Ожидание неизвестного, но уже однозначно негативного, витало в Дурмстранге и ощущалось явственней, чем вонь на кухне поварихи Магды. — Началось. — Сусана выразила всеобщий настрой. Тодор Харфанг отбыл на первое слушание в одиночку. — Че началось-то? — буркнул я, обернувшись. — Жопы в горсть и работать. Вторник, десять утра, солнце еще высоко. Хоть солнца здесь и не видно. — В самом деле, — произнесла хмурая Сигрид. — Зря что ли над расписанием корпели. — Вот именно. Если их всех пинком и напутствием не погнать работать, так бы и стояли, переживая, гадая. Настрой такой себе, ожидаемо: я знал, что все в восточной башне вещи уже собрали. Я и сам свои немногочисленные пожитки закрыл в чемодане, на случай, если Харфанг вернется с плохими новостями. Плохие новости никто не озвучивал в течение всей следующей недели. Харфанг отбывал и возвращался на остров, с каждым днем выглядя все хуже и хуже. Никому ничего не говорил, новостей не знала даже Рада. Оставалось лишь додумывать самим. Надо ли говорить, что догадки были одна хуже другой. — Все сядем. Эту мысль произвел на свет нервный библиотекарь одним из вечеров. Мы глянули на него не без насмешки. — Серджу, если мы все сядем, ты умрешь первым, — успокоил я. — Такие долго не живут. И осмотрел коллег. — Вы все умрете, если честно. Только мы с Ингаром выживем. И будем обязаны в это сложное время возрождать род темных магов. Ингар опустил кубок. — Пытаться, по крайней мере, — успокоил я. — А ты чего такой спокойный? — раздражалась день ото дня травница. — Понятно, ты здесь без году неделя, но мог бы хоть как-то сопереживать. — Я свое уже отпереживал. Ведь, по сути, когда твой больно-ублюдочный ребенок сидит уже вторую неделю в изоляции на булочках с вишней и мыслях о светлом будущем, все остальное кажется таким ничтожным. Я не думал о Матиасе сознательно. Большая часть меня хотела, чтоб там, на самом верху западной башни не было никого, просто пустая комната. Его не было в коридоре, в общежитии, на уроках и в обеднем зале — я мог думать, что его никогда не было на острове. С каждым днем та часть сознания, которая чувствовала за это вину, становилась все слабее. «Ведь это же нормально?» — думал я, обычно по ночам. — «Нормально? Каждый ведь родитель хоть раз однажды задумывается над тем, а как бы сложилась жизнь, не родись его ребенок вовсе?». Мои, наверное, думали, и не раз. Старик Диего думал — он любил своих детей, но всегда сознательно держал дистанцию. Луи думал — сто процентов, думал, он стал отцом слишком рано, без желания того и без плана на будущее. Больше я родителей-детей сходу не вспоминал, но мысль от того не становилась размытей — это нормально. Я засыпал с тем, что Матиаса нет, просыпался с этим, не видел его лица среди учеников. И мне не было плохо — я никогда не любил его на самом деле. Мне было стыдно и больно за это раньше, когда я не мог полюбить ребенка. Ребенка, который был виноват лишь в том, что… да ни в чем — вот за что я чувствовал вину. Когда же ребенок вырос в асоциальную жестокую плесень, когда я понял это, увидел своими глазами и услышал оправдания, вины уже не было. Я не любил его. Потому что он такой. Потому что была причина, она появилась, она всегда была где-то, не на поверхности, и вот, вот она. Это был полет. Когда совесть, до последнего лепечущая оправдания в адрес Матиаса, заглохла, потому что нечего здесь оправдывать, я почувствовал себя так, словно упали прикованные к рукам гири. Я был свободен. «Тебя нет, тебя нет». — Я говорил это уже не тем, кого действительно не было. На моих уроках исчезли глупости и переклички по полчаса. Я был действительно хорош. Нигде и никогда я не вкалывал так, как в загибающемся Дурмстранге. Ел, спал и курил с учебником. Я научился понимать то, что зубрил. Единственное, что не делало из меня сверхэффективного человека — тяга много и долго пить. Но расписание уроков было плотным, классы мелькали перед глазами, и тяга оставалась лишь несбывшейся мечтой. Заседание тянулось. — Хороший знак, — проговорила Рада, ковыряя в тарелке вилкой. — Значит, Тодору есть, чем защищаться. Выглядела Рада все так же плохо. Не просто изуродованной, но еще и изможденной. Ее мощное тело, состоявшее, кажется, из сплошных каменных мышц, никогда прежде не выглядело больным. Глядя на то, как рука, которая была шире моих двух, держит вилку и дрожит, я вздохнул. Это выглядело своеобразным символом упадка Дурмстранга. — Все в порядке, — мрачно сказала Рада, когда я пристал с расспросами. — Просто некоторые ритуалы могут быть… болезненными. Это единственное, что она сказала о превращении в ящера, разорвавшем не только мантию, но и все ее тело на клочки. Один за другим на слушание Харфанг забирал с собой преподавателей. Первым довелось на себе почувствовать гнев чиновников Ингару — он отбыл рано утром и вернулся к ужину. — Ничего. — Коротко ответил он на десяток вопросов, с которыми мы с Сусаной и Ласло едва не сбили его со ступеней восточной башни. По лицу Ингара действительно не прочитать было ни единой эмоции. Зато когда Харфанг забрал Сусану, уже в первые пять минут после их возвращения мы всей учительской знали, где проходит заседание, как проходит, кто в комиссии, что проверяют и спрашивают, а также какие перспективы. — Да не заговаривай ты людям зубы, вот уж точно цыганка, — вразумил Харфанг, заставив наш галдеж стихнуть. Когда же меня вызвали на слушание, я растерялся. — А че я скажу, я здесь просто заместитель уборщицы. — Идем уже. — Харфанг толкнул меня к пирсу, на котором красовался старый спасательный круг — портал. Дурмстранг заразил меня привычкой делить обитателей острова на цыган и викингов — так или иначе, в форменных алых мантиях все ученики были на одно лицо. В учительской «викинги» были в меньшинстве и я, глядя на Сигрид и Ингара, сделал вывод, что все волшебники-северяне жесткие и немногословные. От них веяло холодным величием, они не улыбались, не кривились, и даже выглядели как из старых книжек про темных магов. И вот портал перенес нас в место, которое было вроде как залом суда где-то в Норвегии, если верить флагу на стене. И это было место, больше похожее на конференц-зал. Светлое, хорошо освещенное, с уютными стендами на стенах, с большими столами, за которыми сидели приятного вида люди: лучезарные, одетые в светлые одежды, и не в строгие мантии по большей части, а в костюмы, совсем как магловские чиновники. Люди переговаривались, многие пили ароматный кофе, на подоконнике стояли коробки с печеньем. Мне выдали какие-то визитки и бейджик на шлейке. Мы как на симпозиум приехали, вот только во всей этой атмосфере выглядели с Харфангом как два бельма: шнырь из лабиринта Мохаве и ужас проклятого замка Валахии. Харфанг вообще в любой обстановке выглядел как чистейшее зло. Костлявый, морщинистый, хмурый и в своей тяжелой мантии — в принципе по одному виду директора школы, можно было понять, что это за школа вообще. Но никакой опасности от заседания в обстановке не ощущалось. Зал суда в Вулворт-Билдинг, для сравнения, выглядел так, словно и подсудимого, и присяжных за запинку в ответе могут казнить на месте. «Какие мракоборцы, такая и обстановка», — я выискал взглядом пропажу — профессора Волсторма, который в своем пиджачке вельветовом и с джинсовой бабочкой под воротом клетчатой рубашки выглядел в этом зале уместно, органично и просто хорошо. Какие мракоборцы? Ну не вязался у меня щуплый щеголь Волсторм с мракоборцем, больше бы поверил в изначальную версию — профессор, инспектор чего угодно. Я еще раз глянул на Волсторма. «Где выражение лица «четыре тысячи шестой день без отпуска»? Где шрамы и преждевременная седина? Где взгляд, которым уничтожается все живое?» — я не мог сопоставить никак. Волсторм казался мне деятельным дурачком. — Погоди, — буркнул Харфанг. — Пусть тебя эти добрые лица не сбивают с толку. И оказался совершенно прав, хоть и не знал правила жизни номер один — чем добрее рожа, тем большая перед тобой сучара. Не верите? Просто напоминаю, что мое первое впечатление об атташе Сильвии на пороге белоснежной виллы было чем-то вроде «милая бухгалтерша, от которой подставы ждать не придется». Все еще не верите? Что ж… — Да, господа, это не шутки, — сказал профессор Волсторм, когда заседание началось. — Это тот самый Поттер. Директор Харфанг взял на работу того, кто мало того, что не имеет образования, так еще и прямиком попал в классы через лабиринт Мохаве. То есть, к детям пустили зарегистрированного убийцу, контрабандиста и просто… ну вы посмотрите на него. Та-да-ам! Ну не сука, а? Нет, мне сразу сказали коллеги, что Волсторм гнилой, но это все равно было предательством. Он же так ко мне подсаживался за обедом, шептал наговоры на окружающих, что я уж думал, к черту Ингара, надо брать, что дают, пусть оно тщедушное, дурное и бесит всех вокруг. Джон Роквелл так со мной и связался, на минуточку. — Что?! — Но я все равно обиделся. — Кто без образования?! Харфанг закрыл лицо рукой. — Два курса университета Сан-Хосе, детская психология, блядь, на минуточку, животное! — орал я. — Да у меня навыков общения с детьми больше, чем у всех здесь вместе взятых. — Поттер, сядьте на место. Наивные. Да чтоб переорать злого меня, надо иметь как минимум сальвадорское гражданство. Но Харфанг сам дернул меня за руку, усадив обратно на стул. — Мистер Альбус Северус Поттер, — смаковал Волсторм. — Не имея образования, я подчеркиваю… — Сука, я тебя сам сейчас подчеркну, ножом и по горлу… — … занимает пост учителя истории и дирекцию школы совершенно не смущает ни его прошлое, ни отсутствие у мистера Поттера минимальных познаний в этой дисциплине вообще! Это все в копилку к тому, что преподают сомнительные личности. Сначала Рада Илич… — К слову, — произнесла волшебница в молочного цвета свитере с высоким воротом, листая пергаментный свиток. — Подопечные мистера Поттера очень неплохо сдали тестирование, а также у мистера Поттера чрезвычайно высокий рейтинг среди учеников. — Очевидно, что ученики запуганы. Очередное заседание ни о чем. Мы не решили ни одной проблемы, не обговорили ни одного решения. Все, к чему готовились с Харфангом, вся оборона, была бессмысленна: мы готовились отстаивать интересы школа. На заседаниях же, мракоборец Волсторм, чувствующий себя куда уверенней, чем в холодных стенах враждебно настроенного Дурмстранга, занимался тем, что во всех красках сравнивал преподавателей с дерьмом. Мы двадцать минут обсуждали, а вернее слушали монолог, о том, какой я отсталый, некомпетентный и просто мразь со сроком. И я понимал, что заседание с участием Ингара, скорей всего, было таким же, и даже к Сусане Волсторм нашел к чему придраться. У одного на все одна эмоция и ученики на тренировках калечатся, вторая сиськами трясет у горшков и котлов, Ласло пьет и не просыхает, библиотекарь нервнобольной, Рада Илич — о, здесь надолго, здесь с ночевкой надо собираться! — Простите, я все же выскажусь. — До конца заседания моего терпения не хватило. И мне позволили эти лучезарные приятные люди. Волсторм опустился в кресло. — Просто хотелось бы внести ясность, — произнес я. — Где был господин Волсторм, наш бдительный амбасадор лиги добра, когда такая дикая сволочь, как я, высадился на берегу острова и пошел преподавать? Я глянул на Волсторма, ожидая ответа. Ответа не последовало. Харфанг едва заметно улыбнулся в бороду. Что я там говорил, что готов был работать за пожрать и идею, особенно против кого-то? У Волсторма шансов не было. — Сволочь без образования, с судимостями и сомнительной биографией высаживается на остров, и что-то мистер Волсторм не бросился преграждать мне путь. Он не бросился под повозки, с криками: «Да что же вы делаете, кого вы нанимаете!». Он не стоял стражем у дверей класса, чтоб не впускать меня к детям. Он ничего не сделал для того, чтоб на моих уроках мои дети не учились по моей программе, — сказал я. Хорошо начал. Меня слушали. Но нужно было больше фактов, больше железных доводов, и я прислушался к голосу разума. «Феличита… хлебушек с маслом, голуби в касках, феличита!» — звучало в голове. Вовремя, это важно. Но, что интересно, меня лишь осенило и понесло дальше: — К слову за те два месяца, что я преподаю и живу в замке, могу сказать, что эта бездеятельность — во всем. — О какой бездеятельности речь? — О той, о чем мы говорим уже неделю, — оборвал меня на вздохе Харфанг. — Претензий ко мне, к педагогам, к программе и к условиям проживания — масса. В течение всего прошлого года Волсторм ходил и инспектировал, но дальше писанины доносов ничего не заходило. — У вас в библиотеке до сих пор хранятся книги с Сами-Знаете-Каких- времен и принадлежавшие Сами-Знаете-Каким волшебникам, — запротестовал Волсторм. И зря, потому что тут-то Харфанг и начал его валить. — Год назад по первому требованию комиссии мы собрали запрещенные книги, однако никто их не конфисковал. Нельзя выкинуть такие книги, нельзя их уничтожать. Это ценнейший источник знаний. — Вы его послушайте! Источник знаний! Да ваш источник знаний сгубил не одну детскую жизнь! — Эти книги должны изучать мракоборцы, целители, ликвидаторы проклятий, алхимики, да все в ваших министерствах, кто зовет себя профессионалами, — прогромыхал Харфанг. — Но книги никто и не сдвинул с места. Ты знал, Волсторм, что книги до сих пор в замке, и ничего с этим не сделал. Никто ничего не сделал. В течение всего этого времени, и дело не в одних лишь книгах. Голос Харфанга осип, казалось, он сейчас сорвется на кашель. — Запретили предметы, запретили многие темы, запретили дуэльный клуб, — ввернул я следом. — А взамен никто ничего не предложил. Дурмстранг веками придерживался своих традиций, он согласен их менять, но дайте же инструмент! Переучите преподавателей, наберите новых, расширяйте штат, что-то вложите в эту школу, чтоб потом спрашивать. Не будет Рада Илич вместо темных искусств преподавать основы вязания. Понимаете, в чем беда? И мне кивали. То есть, не херню нес, понимали. — Вы все, все присутствующие здесь, — Харфанг обвел костистым пальцем комиссию. — Учились в Дурмстранге. Я всем вам читал лекции по предмету, который ныне запрещен. Плохими людьми это вас не сделало. Дурмстранг выпускает исключительных волшебников, и они лучше других знают, как дела обстоят в замке на самом деле. Школе нужны перемены, я согласен. Но нужен и инструмент этих перемен, Поттер говорит верно. — Школа прогнила, — протянул Волсторм. — Сейчас не идет речь о том, чтоб соответствовать международным нормам и не краснеть на турнирах. — Мы никогда не краснели на турнирах. — Чтоб вы понимали, Волсторм, — вмешался я. — Я застал турнир двадцать третьего года, как ученик Хогвартса. И я болел за Раду Илич из Дурмстранга, потому что она была на три головы сильнее и способнее своих конкурентов. И я помню Раду Илич еще когда она не была… привычной. Она была просто девчонкой, каких сотни, но исключительно сильной и целеустремленной девчонкой. И если не школа приложила к этому руку, я хер с горы, а не педагог. — Вы и так хер с горы, простите. Я цокнул языком и откинулся на спинку стула. — Это нормальная школа, она готовит нормальных сильных волшебников. Не закрывать ее надо, а привести в порядок, и чтоб делали это не три оставшихся учителя, которые работают за идею, а сообща как-то, — буркнул я. — Балканы с одной стороны, Скандинавия — с другой, никто ни за что не отвечает, но все осуждают директора Харфанга и его сброд в учительской. Членов комиссии больше в два раза, чем преподавателей, это нормально? Мне бы, конечно, вместо Харфанга в компаньоны Сильвию, старика Диего и Малфоя на подпевку, и мы бы вынесли к чертям кобрячьим и этот зал суда, и комиссию вперед ногами, и печенье в коробочках. Но и так неплохо справлялись, я честно ожидал, что будет все куда хуже. Во мне, особенно если затыкали рот, порой просыпался великий оратор. Я вообще великий человек, знаете ли. — Закройте школу, — рычал Харфанг. — Закройте, и триста учеников останутся ни с чем. — Учеников возможно распределить в другие школы. — Сколько учеников взял на себя Хогвартс после войны, когда Дурмстранг был закрыт? Десять? — Харфанг впился в комиссию жадным взглядом. — А Шармбатон? Франция не приняла наших беженцев. — Времена меня… — Ни черта не меняется. Никому не нужны наши дети с острова. И нам, в первую очередь, если мы позволим Дурмстрангу самоустраниться. Предчувствие было хорошим. Я поглядывал на часы, потому что на этой победной ноте хорошо бы закончить. И мы закончили. Я ощущал триумф, Харфанг же был насторожен. — Ну что там? — травница Сусана первой кинулась ко мне, стоило лишь ступить на порог этажа. — Все хорошо. Я всех спас. И я действительно чувствовал победу здравого смысла над бюрократией. Это была, наверное, самая спокойная ночь на острове — уснуть вышло сразу же и без снов. Но сон выдался недолгим. Поначалу показалось, что спалось настолько крепко, что рассвет наступил быстро. Но секунду спустя пришло осознание, что разбудил меня не колокол, а нетерпеливый стук в двери. На пороге в темном коридоре, сжимая в руке сгусток огня, стояла Рада. — Чего тебя, червячиха? — просипел я. — Мое сердце занято. Рада даже не улыбнулась. — Идем. — Дай хоть оденусь. Даже спросонья не спросил, куда идем. Наскоро оделся и подхватил тяжелую куртку, прежде чем вышел в коридор и направился вслед за Радой. — Завтра Харфанг забирает на слушание меня и твоего мальчишку, — произнесла Рада, когда мы спускались по винтовой лестнице. И я споткнулся, чуть не повалившись на спину. — Матиаса? Зачем? Я понимал, зачем, на самом деле. И не смог от этого вздохнуть. — Он совершеннолетний волшебник, — ответила Рада через плечо, сжав мое запястье и быстрее потянув вниз по ступенькам. На каменной стене тень ее напоминала размытое крылатое чудовище. — Скорей всего завтра я со слушания отправлюсь в Нурменгард. И твой мальчишка может составить мне компанию за тот пожар. Мы почти летели вниз. — Если хочешь о чем-то поговорить или выпытать — самое время это сделать, Поттер. На переходе в замок, она меня оставила и подтолкнула, но ускорение мне не понадобилось — помчался через весь этаж к мосту на западную башню так, что стены, вспыхивающие факелы и каменные барельефы слились в единую краску. Миновал мост и взлетел по ступеням на самый верх башни, не оглядываясь на красных колпаков. Рывком дернул дверь и в полутьме поймал взгляд бодрствующего Матиаса, которого до этой ночи видеть в жизни больше не собирался. Мы смотрели друг на друга. В голове ни единой мысли. Кроме страха за ребенка, на котором я поставил крест. — Уходим отсюда, — выпалил я на выдохе, не дав сыну и рта раскрыть. — Куда? Сжимая его горячую руку, я бежал по мосту. — К поварихе, — крикнул я сквозь свист ветра. Большая серебристая сова мигнула желтыми глазами, умиротворенно сидя на ограждении. — Она единственная, кроме Харфанга, знает, как попасть с острова на Большую землю. Оттуда, откуда угодно, обратно в Лондон, хрена лысого ты попадешь в Нурменгард, не в мою смену. — Ал, — Матиас ускорился, поравнявшись со мной. — Я правда не думал. — Да заткнись ты, поджигатель доморощенный. В последний, сука, в последний раз я за тебя впрягаюсь. Не разбуди меня Рада, спал бы сейчас и плевать, как бы тебе пришлось отвечать за свой поступок. Придурок. Как я горел. Казалось, если я сейчас обернусь на Матиаса, то так ему всеку, что полетит мое чадо ненавистное вниз с моста и гордым носом в землю. Ох уж странная штука, эта ваша ненависть. «Оставь, Ал. Оставь. Его заберут в Нурменгард, ты его не увидишь больше, это то, к чему ты стремился всю жизнь — чтоб он был от тебя недосягаемо далеко». Черта с два, я его оставлю! Пусть сгорит весь этот замок, весь остров и все обитатели, до последней белки на дереве, но я вытащу этого малолетнего мудака, и изобью поджопниками до комы. Мы нырнули в теплый замок, мокрые и красные от холода. Спустились по главной лестнице в холл, где как раз хлопнули тяжелые двери. Черные глаза Матиаса расширились — он первым увидел, понял и остановился, дернув меня за руку. Я глянул в сторону невысокой фигуры, облаченной в клетчатое пальто и твидовое кепи, которая, судя по большому мокрому зонту в руках, боролась со стихией, прежде чем войти в замок. — Доброй ночи, мистер Поттер. — Юнас Волсторм снял кеппи и кивнул мне. Его приторное приятное лицо улыбнулось мне. Я придвинулся, закрыв Матиаса плечом. Закрыть Матиаса плечом! Матиас был выше меня, мулатом и с татуировкой на лице — вот бы надеяться, что мальчишка окажется незаметным и сольется со стенкой. — Волсторм, — ответил я. — Что вы здесь делаете, в этом страшном темном месте? — Я вернулся, директор Харфанг любезно согласился предоставить мне разрешение и портал. — Волсторм блеснул стеклами очков. — И, вовремя, потому как вам и вашему… дебоширу, как раз не спится. С его мокрого зонта на каменный пол накапала целая лужа. — Отправляйтесь спать, Поттер. Я доставлю юношу обратно в башню, не переживайте. Оставшись на лестнице в одиночку, я поймал взгляд Матиас. Его раскосые глаза сначала долго глядели на меня, а затем, когда Волсторм сжал его плечо, мельком глянули на огонь в каменной чаше. Затем Матиас снова глянул на меня. Я покачал головой, в тот момент искренне пожалев, что сам не могу вызывать Адское пламя. — Поттер. — Волсторм обернулся. — Отправляйтесь спать. Я улыбнулся ему. Улыбка сползала с лица, корчась гримасой. Волсторм улыбнулся мне в ответ, выставив напоказ жемчужные виниры. Его сухие губы натягивались, рот округлялся в широкую букву «О», ряд зубов царапал костяшки. Пальцы одной руки ногтями впивались в шершавое нёбо, о пальцы другой бился беспокойный язык. Челюсти тянулись, тонкая, словно папиросная бумага, кожа у уголков губ трескалась, делая улыбку шире. Лицо хрустнуло, раскрывшись разорванным ртом, как цветок… — Поттер! Я вздрогнул и вновь поймал взгляд профессора Волсторма. Он уже не улыбался. — Спокойной вам ночи. — Да, — закивал я, сквозь истомную дрожь. С мокрых пальцев на пол капала кровь, но, кажется, Волсторм ее не видел. — Спокойной ночи.

***

Медленно и без скрипа открыв дверь, Эл выглянула в коридор. Из тонкой щелочки под соседней дверью виднелась полоска зажженного света. Стараясь не шуметь шагами по старым доскам, Эл просочилась к лестнице. Лишь опустив ногу на ступеньку и почувствовав нотку скрипа, ощупала перила на прочность. Присев на край и бесшумно съезжая, Эл углядела внизу ковер и только вытянула ноги, чтоб спуститься на него, как поняла, что ее операция по тихому побегу провалилась с треском еще более громким, чем неосторожное передвижение. Мистер Роквелл сидел в кресле, пил чай и внимательно за ней наблюдал. — Арден, — произнес он. — Что это за цирк Дю Солей? Спрыгнув с перил и тут же споткнувшись о край ковра, Эл пожелала провалиться сквозь землю. — У вас… Мистер Роквелл вскинул брови. — У вас там, в комнате, горит свет. — Я боюсь темноты. — Мистер Роквелл опустил чашку на журнальный столик. — Как ключица? Эл, в процессе незаметного побега, позабыв о травме, дернула плечом. Плечо было тяжелым, онемевшим, но боль прошла. — Нормально. Спасибо. — На кухне есть еда. — Я не голодна. — Как хочешь. Мистер Роквелл был ненавязчив. Более того, несмотря на поздний, а вернее очень ранний час в четыре утра, он был занят — внимательно изучал скрепленный скобами отчет. Неловко потоптавшись на месте, Эл направилась обратно в комнату. — Ты мне не мешаешь. Эл обернулась. Полупрозрачные глаза глядели на нее поверх отчета. — Хочешь спросить — спроси. Я получил отчет ликвидаторов. Бросившись к дивану, как оголтелая, Эл жадно впилась в изнанку пергамента. — Они нашли ее? — И не знала, какой ответ боится услышать больше. — Кого? Жрицу? — Селесту. — Селеста… — протянул мистер Роквелл, явно не сразу поняв. — А, она. Нет, они никого не нашли, кроме развалин незаселенного жилого комплекса и проклятья, которое фонит на половину Род-Айленда. — Незаселенного? В смысле? — Вот я почти решился тебя будить, чтоб узнать, как ты жила два месяца в незаселенном доме. Эл только проснулась, но уже чувствовала, что голова идет кругом. Мистер Роквелл даже отчет отложил, внимательно наблюдая за реакцией на бледном лице. — Это была просто квартира, в ней все было, — заверила Эл. — Вода, электричество, еда… Я же жила там. — Арден, это незаселенный дом-коробка на шесть квартир. И он пустовал. Эл откинулась на спинку дивана и прижалась затылком к твердой кожной обивке. — Это была обычная квартира. — Я был там до взрыва и отчета ликвидаторов. Дом был пустым. — Я не знаю. Мистер Роквелл вздохнул. — Да как ты вообще туда попала? — Я снимала там комнату. Нашла дом по объявлению в кампусе, у одного из корпусов магловских студентов. — Нашла объявление о сдаче комнаты? — Да. И это была просто обычная квартира, — горячо заверила Эл. Казалось, над ней издеваются. Мистер Роквелл почему-то вытаращил глаза. — Ты сняла комнату по первому же объявлению на столбе? — А что? — И за сколько? — Двести в месяц. — Двести долларов в месяц? Комната в почти в центральном районе Провиденса? По объявлению на столбе? Боже, Арден! — мистер Роквелл пребывал в священном ужасе. — Да ты что? — Что? — нахмурилась Эл. — А тебе в голову не приходило, что где-то здесь подвох? — Откуда я знала, что это иллюзия? Все было отлично до вчерашнего вечера. Мистер Роквелл звучно закрыл лицо рукой. — Ты же умная девчонка, как можно так глупить? Взгляд Эл похолодел. — А где прикажете искать жилье? — Да не на столбе же по объявлению за двести долларов в месяц. Где искать… интернет, риэлтор, газеты, да хотя бы прицениться. Ты не поняла до сих пор, что в такой сомнительной квартире взбесившаяся на второй месяц культистка — это далеко не худшее, что могло с тобой случиться? Эл не понимала, что от нее хотят. — Знаете ли, я не каждый день ищу жилье, откуда мне знать? Это была обычная квартира, нормальная квартира. Там жила старушка, довольно милая. Вспомнив жилистую, покрытую пятнами руку, Эл вздрогнула и поежилась. — Я не знала, что Селеста так может. — Насылать такую мощную иллюзию? — Менять облик. Что вы… Мистер Роквелл жестом заставил ее умолкнуть, что-то поспешно записывая на клочке пергамента. Стоило ему убрать карандаш, как пергамент вспорхнул вверх и, пролетев над головой Эл прилип к пробковой доске, усеянной такими же клочками с малопонятными заметками. От клочка к клочку потянулась толстая красная нитка. Задумчиво глядя на заметки, мистер Роквелл молчал с минуту. — Но это точно была она. Эл закивала. Один из клочков на доске беспокойно задергался, пригвожденный кнопкой. Дети. Сосуд. Р.Р. Не имея ни малейшей мысли о том, что было написано и что происходило у Роквелла в голове, Эл отвела взгляд. — Вы все вообще не так видите, — только и сказала она. Роквелл повернул голову и стянул с переносицы очки. Эл стиснула зубы до скрежета. — Это не культистка, которая творит хаос ради веры в ничто. Я жила в этой квартире, не чувствовала опасности ни разу до вчерашнего вечера. Селеста всегда заботилась обо мне, она продолжала делать это, даже когда с ней случилась беда. Она снова нашла нам жилье, обустроила его и защитила. Она держала меня не как заложницу, — вразумила Эл. — Она пыталась защитить меня. Снова. — От кого она пыталась тебя защитить? — От МАКУСА. От вас. Мистер Роквелл осекся. — От меня? Эл отвернулась и уставилась в камин. — Она не такая, как жрица. — Боюсь, — проговорил мистер Роквелл. — Что именно такая. Ее ищут, она защищается, поэтому ее ищут. Круг замкнут. — Да что вы вообще знаете о жрице? — Ни черта. Поэтому и бросил твою подружку в лабиринт. Взгляды встретились. Эл презрительно скривилась. — И я поплатился за это сполна. Поверь мне, Арден, я не горжусь тем, что сделал. — Но иначе, разумеется, не могли. — Да, не мог, — голос Роквелла стал строже. — У меня инферналы в Сан-Хосе разрывают преграды и рвутся в город. Фонит больница, в которой находят метки этого культа. Полвека истории детоубийств, рожающих малолеток и никому не известной религии на крови и вере Обскура в каких-то богов. Ни одного факта, кроме постоянно ускользающих следов. И за все это мне держать ответ перед Конгрессом, перед прессой, перед людьми, которые так же, как ты сейчас, смотрят и думают, что этот Роквелл ни черта не делает, а только упивается своей властью. Твоя Селеста, на которую сработали вредноскопы, стала первой серьезной зацепкой за долгое время. Лишь бы она заговорила, я был готов бросить ее хоть в преисподнюю, хоть в лабиринт, и я это сделал. Твоя форма не всегда будет чистой, если нужно спасать людей. Вас не научат этому в Брауне, бери ручку и записывай. — И кого вы спасли, Роквелл? — спросила Эл. — За все это время вы спасли хоть кого-то? — Тебя. И, поверь мне, хотел бы я сделать больше. Мистер Роквелл резко свернул отчет ликвидаторов в трубочку. — Мне жаль, Арден. Без оглядки на лабиринт и то, что ты сейчас скажешь. Правда жаль. Эл не сказала ничего. Лишь, ссутулившись, принялась рассматривать свои руки сквозь упавшие на лицо волосы, выбившиеся из смятого и растрепанного хвостика. — Жрица боялась смерти и преследований, — произнес мистер Роквелл, тоже наклонившись над столиком. — Это подкосило ее. Что подкосило твою подругу? Эл дернула плечом. — Я помню ее в Вулворт-Билдинг. Молодая красивая девчонка. Стойкая, не трусиха — мало кто в допросных рта не раскрывает. Что с ней случилось? — Лабиринт, — ответила Эл, не задумываясь. — Мама. Дом. Я должна была лететь в Брауновский корпус. И оставить ее одну. Чем дальше шла цепочка, тем больнее Эл было говорить. Губы скривились на последних словах. — Вредноскопы в аэропорту. «Почему ты понимаешь все сейчас, спустя почти три сраных месяца? Почему ты не могла даже задуматься об этом раньше?» Эл действительно чувствовала себя глупыхой, снимающей комнату по первому попавшемуся объявлению на столбе. Просто задумавшись на мгновение, она поняла, что беспечная солнечная Селеста никогда не была счастливой. — Я скучаю по ней. Просто пойти на поводу и переждать вчерашнюю ночь, одну единственную ночь, в задымленной дурманом квартире уже не казалось глупостью. «Ты снова оставила ее одну». Впервые за всю сознательную жизнь почувствовав чужую боль, Эл с уверенностью сказала бы, что вчерашняя сломанная ключица — это мелочь. Скрипнуло кресло. Мистер Роквелл поднялся на ноги, подхватив со стола чашку. На миг его рука дернулась у плеча Эл, но сжалась в кулак — он обошел диван и направился на кухню. Подняв голову и оглядев пробковую доску над камином, Эл попыталась разобрать умозаключения мистера Роквелла. На пробковой доске теснилось столько клочков, в три слоя, что заметки составлялись явно не за одну ночь. Протягивая палец вслед за красными нитями, Эл вдруг перевела взгляд на две колдографии, явно из личных дел — люди, изображенные на снимках, были серьезны. Поймав взгляд Эл, белокурая волшебница с очень миловидным детским лицом вдруг ей подмигнула. Молодой человек же нахмурил брови и вдруг исчез со снимка, шагнув за рамку. — Эти люди, — произнесла Эл, когда услышала приближающиеся шаги. — Они были у виллы Сантана тогда, ночью. Комментарий получился очень путанным, но мистер Роквелл, поравнявшись с Эл, протянул ей дымящуюся кружку и согласился. — Да. — Парню ногу оторвало. — Нет, он ходит на обеих. А в погоне за повышением на костылях бегает быстрее любого гепарда. — Он ушел, — Эл ткнула пальцем в пустой снимок. Мистер Роквелл хмыкнул. — Стесняется. Или убежал писать донос. Одно из двух. Это он нашел тебя вчера, кстати. Эл повернула голову. — Если однажды увидитесь снова, сможешь его поблагодарить. Или проклясть. Тут уж сама решай. Телефон на столе пиликнул. — О, ушел писать донос, — улыбнулся мистер Роквелл мягко, перевернув телефон экраном вниз. — Это ваши ученики? Мистер Роквелл не ответил, лишь задержал на Эл внимательный взгляд. — А почему не дети? — Она — азиатка. — Моя жена — китаянка, она сейчас в отъезде. — Вы давно не женаты и вряд ли были счастливы в браке. — Эл поймала блеснувший взгляд. — Спальня на втором этаже закрывается на ключ. И там туалетный столик. Не представляю, зачем он вам. И детей у вас нет. У вас есть собака. — Собака? — В ванной на крючке ошейник с колечком для поводка. Мистер Роквелл сделал из чашки большой глоток. — Там и утонул мой сенбернар. — Мне очень жаль, — ответила Эл. — Совсем щенок? Ошейник не на взрослого сенбернара… — Да, Арден, это мои ученики. — Мистер Роквелл так резко сменил тему, что Эл не успела проследить за мыслью. — Делия Вонг и Иен Свонсон. Однозначно лучшие профессионалы. И оба очень бедовые и непростые. Мистер Роквелл указал чашкой на снимок волшебницы. — Пришла в Брауновский корпус, едва наскребла проходной балл. Ее отец был мракоборцем. — Тот, что погиб у виллы? — Да. Он был мракоборцем, лучшим в свое время. Он Делии рекомендацию не дал, и она так меня достала нытьем, соплями и слезами, что я подписал ей бумажку, лишь бы она не рыдала на весь Вулворт-Билдинг. Я был уверен, что девку после первого же семестра отчислят. — Делия Вонг на снимке явно смутилась. Мистер Роквелл ей настолько мягко улыбнулся, что даже его ледяные глаза потеплели. — И был в шоке, когда три года спустя увидел ее на пороге штаб-квартиры. Ей было непросто, не та фамилия, чтоб пускать на службу, но она опять упросила дать ей шанс. — И вы взялись? — Не хотел, сомневался, но взял, — кивнул Роквелл. — Много мы всякого прошли: и на допросах плакали, и ноги ломали на лестницах, и в обмороки падали. Медленно, но очень уверенно, не спеша, никого не обгоняя, Делия ползла на финиш. И вот она директор штаб-квартиры. Лучший директор, я бы сказал, за долгие и долгие годы. Лучший директор на снимке так засмущалась, что на глянцевой бумаге проступили красноватые пятна. — А с ним было совсем иначе, — сказал Роквелл, указав на вернувшегося в снимок Свонсона. — Мальчишка залетел в Вулворт-Билдинг с тех же условий, что и вы сейчас в корпусе: опыт только по методичке. Придурок придурком. Но залетел так, что в первые пару месяцев умудрился с кем-нужно подружиться, кого-надо поддержать, и подсидел меня. Эл вытаращила глаза. — Он? — В двадцать один год и без опыта работы это чудо умудрилось целый месяц побыть исполняющим обязанности директора штаб-квартиры мракоборцев. Потом, правда, нервы сдали, сбежать хотел. Но кто его такого шустрого отпустит. Пришлось оставить, раз оно приблудилось. Намучился с ним не меньше. — Тоже плакал на допросах? — Лучше бы плакал. Парень такую звезду во лбу себе зажег, что остужать приходилось. Ничего, остудили, научили. На моей памяти по карьерной лестнице быстрее никто и никогда не поднимался. Он уже учит сенаторов жизни. А еще это единственный человек во всем МАКУСА, кто может вести конструктивный диалог с британским консульством, вернее с некоторыми его служащими. Талантище, что говорить. — Сейчас опять звезду зажжет. — Ярче уж некуда. Сжимая горячую кружку обеими руками, Эл осторожно отпила содержимое. Чаю она, кажется, разучилась доверять. — Почему вы дали мне рекомендацию для корпуса? Из-за результатов вступительных? Мистер Роквелл немало удивился вопросу. — Почему? — протянул он. — Честный ответ хочешь? Эл кивнула. — Чисто посмотреть, что сделает с тобой декан Грейвз, после твоей выходки с замороженной дверью. Прозвучало обидно, но Эл нашла силы улыбнуться впервые за долгое время. — Он звал вас вслух, когда я после лекции поднимала руку. — Я жил ради этого момента. Роквелл усмехнулся. — А если опустить мнение идиотов и прочих деканов, у тебя блестящее будущее, Арден. Если повзрослеешь, позволишь тебе помочь и перестанешь, наконец, лгать. — Мне достаточно лет. — Квартира за двести долларов по объявлению на столбе. Эл закатила глаза. — Позволишь задать вопрос? — спросил мистер Роквелл чуть тише. И, открепив от доски снимок Иена Свонсона, перевернул его другой стороной. Эл кивнула. — Как долго и в каком звании ты служила мракоборцем в Англии? Кружка дрогнула в руках Эл. Взгляд мистера Роквелла не был строгим. — Я не… — Штаны. Штаны. На ней были те самые заношенные болотно-зеленые штаны, которые и парадно-выходными, и спортивными, и домашними, и пижамными, и, некогда, форменными. Пальцы мистера Роквелла аккуратно оттянули растянутую резинку и вывернули боковой шов, у которого был накрепко пришит выцветший ярлык. На ярлыке была вышита блекло-золотыми буквами буква «М», разделенная надвое волшебной палочкой — символ отдела магического правопорядка. Эл забыла, как дышать. Поймала взгляд мистера Роквелла, заправившего ярлычок обратно. Миссия провалилась окончательно на рассвете тысяча девятьсот сорок девятого дня после своего многообещающего начала.