Игры в богов

День принес плохие новости, не успев толком и начаться. Мистер Роквелл, несмотря на очень раннее утро, был уже одет и готов отправляться на работу, однако выглядел взъерошено и очень устало. Предполагать, что ночью спалось крепко, не приходилось. Мистер Роквелл очень не любил разговаривать с людьми утром, когда в его организм поступало меньше двух чашек крепкого кофе. Побеспокоивший его человек об этой особенности знал, а потому не обиделся бы, если с порога его послали к черту. — Тебя к секвойе не могли привязать, я не понимаю, — бурчал мистер Роквелл недружелюбно, наблюдая за тем, как молодой человек возится, поднимаясь на крыльцо. Но сжалился. — Что не так с Айл-Ройал, если ходить ты стал хуже, чем до отпуска? Свонсон и правда ходил тяжело. Справлялся со ступеньками крыльца довольно долго, но отважно поднялся и поднял измученный взгляд. — Я ненадолго. Мистер Роквелл пропустил его в квартиру. Свонсон прищурился, оглядев потолок. — Ты один? — Да. — А где… — Спит наверху. Не шуми, этого монстра не усыпило ни одно зелье из запаса, пришлось читать ей мою монографию, но ей стало интересно и она начала задавать вопросы. — Ты ударил ее Оглущающим? Мистер Роквелл вздохнул. — А что мне было делать? Не беси, проходи. Свонсон все же обвел палочкой полукруг, накладывая заклинание против любопытных ушей. И упал в кресло и едва не взвыл в голос. Бережно вытянув ногу на пуф, он закатил глаза. — Что с твоим отпуском? Почему ты здесь? — поинтересовался мистер Роквелл. — Меня срочно вызвали обратно, — негромко сказал Свонсон, все косясь на лестницу. — Ситуация у нас. Мистер Роквелл не смог сходу предположить, что за ситуация сложилась, раз Иена Свонсона мгновенно и среди ночи вызвали из длительного отпуска те же люди, что с большим трудом его туда упекли. Свонсон не выглядел, как тот, кто действительно отдохнул и был готов с новыми силами приступать к работе. — Вчера ночью президент Келли скончался, — мрачно, но безо всякой скорби проговорил Свонсон. Мистер Роквелл воспринял это как неожиданность. Но после, подумав секунду, понял, что это было вполне ожидаемо. — Скончался больной слабоумный старик, живший до этого на лекарствах? Быть не может, что пошло не по плану? Свонсон опустил взгляд. — Айрис насоветовала окружению Келли попробовать акупунктуру, только чтоб ввести Ли в игру, но кто мог вообще подумать, что старику реально помогали иголки и что после смерти Ли он не протянет долго? Не смотри так, да, мы обосрались. — На что вы вообще рассчитывали? С Келли было все ясно. — Он должен был умереть, но в нужное время. А сейчас вообще не то время. — Свонсон вздохнул. Мистер Роквелл цокнул языком. — Люди знают? — Никто не знает, кроме кучки людей из Вулворт-Билдинг. — И меня. — И тебя, да. Мы потянем время, нельзя сейчас объявлять о смерти Келли. — И кто будет вместо? И, самое главное, зачем мне все это знать? Свонсон склонился над журнальным столиком, понизив голос еще. — По протоколу, сам знаешь, вице-президент. Вице-президент при Джакомо Келли, сенатор Локвуд. Мистер Роквелл присвистнул. — Что ж, к роли первой леди Джанин готовилась всю сознательную жизнь. — Мне жаль ее разочаровывать, но Локвуд — не дурак. Он уже понимает, что не вывезет. Народ недоволен и боится. Сначала без ответа и расследования происшествие в аэропорту Лос-Анджелеса и крах моста через гавань. А вчерашнюю вспышку проклятья в Провиденсе подхватили не-маги, от нас ждут объяснений уже в Белом доме и кому-то придется объяснять, что происходит, и почему мы ничего не можем сделать. Локвуд, я уверен, что уже подает в отставку. — И если Локвуд сольется, кто возглавит МАКУСА? — Джон, у меня гораздо меньше полномочий, чем тебе кажется. Кого прикажут, того и буду поддерживать. — А твое личное мнение? Свонсон посерьезнел. — Если как мне кажется, то не испугается только Айрис. Мистер Роквелл звучно закрыл лицо руками. — Но, — поспешил успокоить Свонсон. — У нее очень низкий рейтинг поддержки населения. — Как и тогда. — Выслушай меня, потом будем страдать и молить Бога, чтоб я ошибся. Айрис, не Айрис, кто бы ни оказался на верхнем ярусе Вулворт-Билдинг, одно остается фактом — штаб-квартиры мракоборцев нет после того, что творит проклятье. — Свонсон даже моргать забыл от усердия. — Кто бы ни занял президентский пост, ему нужно будет решать дело с культом, жрицей и ее проклятьем, уже тянуть некуда, закрывать глаза не выйдет — оно добралось до МАКУСА. Делать что-то без сильного сектора правопорядка — невозможно. Люди разбегаются, новых не поступает, а выпускники корпуса начнут поголовно бежать с последнего семестра. Будь готов к тому, что возглавить штаб-квартиру предложат тебе. И не факт, что просить будут вежливо. Мистер Роквелл выпрямился. — Черт. — Я должен был тебя предупредить. Делия не у дел на неопределенное время. Кому-то придется из ничего строить крепкую оборону, и все понимают, кто сможет это сделать. Честно говоря, я предложил свою кандидатуру, чтоб возглавить мракоборцев. — Свонсон скромно прикрыл глаза. — Но мне ответили, что я нахожусь на своем месте. — Вот это уж точно. Свонсон действительно не задерживался. Скривившись, он поднялся на ноги и сжал трость. Казалось, прошло меньше пяти минут после того, как за ним закрылась входная дверь, как по внешнему металлическому подоконнику заскрипели когти почтовых сов. В узкий почтовый ящик на двери просачивались письма и сыпались одно за другим на пол. Глядя на сов, которые толкали друг друга у окна, мистер Роквелл закрыл роллеты и поспешно поднялся на второй этаж. Без стука заглянув в одну из комнат, он с недоумением обнаружил, что гостья не спала крепким сном. Эл Арден, на лице которой помимо гематомы расплывались еще и темные синяки недосыпа, увлеченно читала толстую монографию. — Элизабет, — глухо позвал мистер Роквелл. — Вставай. Эл вздрогнула и обернулась. Ее настороженный взгляд скользнул по хозяину квартиры. — Уходим. — Куда? В голове Эл пронеслось галопом не менее дюжины вариантов, куда именно: от Вулворт-Билдинг и британского посольства, до психиатрической больницы. — На лекцию. Эл чуть не уронила монографию себе на лицо. В принципе, не было в этом мире ничего, что могло бы помешать профессору Роквеллу на следующее утро не следовать установленному расписанию. — Да, сэр. — Переоденься. Мистер Роквелл закрыл дверь. Из шкафа выпорхнули чьи-то чистые, но чуть пахнущие затхлостью старого парфюма черные джинсы, расклешенные книзу. Женщина все же когда-то в этой квартире жила, хотя Эл нервно хихикнула, представив, как профессор Роквелл пытался бы втиснуться в узкий пояс такой причудливой одежки. Поколебавшись, Эл решительно стянула старые форменные болотно-зеленые штаны, смотала их и сунула под кровать. Джинсы напомнили ощущения от гардероба Селесты — оказались чуть широкими в бедрах, но привередничать не приходилось. Заправив смятые резинкой волосы в ворот толстовки, Эл погасила в комнате свет и с тяжелым сердцем вышла из комнаты. Так и замерла, спустившись на первый этаж. Пол прихожей был завален письмами в одинаковых конвертах. Письма продолжали сыпаться из щели почтового ящика. — Мистер Роквелл, — робко позвала Эл, когда ее ноги засыпало конвертами. — Мне кажется, вам пришла почта. Письма вылетали из камина и вытяжки. Совы настойчиво царапали окна. — Спам, — сухо ответил мистер Роквелл и, без предупреждения сжав плечо Эл, трансгрессировал.

***

Целителя Уизли трясло от ярости. Казалось, сейчас из его тела волк вырвется за трое суток до нужной отметки в лунном календаре — мышцы так и сводило до судорог. Стиснув челюсти, Луи изо всех сил старался не орать. Но понимал, что какой бы гнев не разрывал его изнутри, заорать в голос он все равно не сможет — сил на это не было. Целитель устал. Он мог лишь слушать претензии, подавлять неуместные зевки и злиться про себя. — Что вы молчите? — главный целитель Святого Мунго была и рада, что ее не перебивают, но явно рассчитывала на большую реакцию, нежели глухое молчание. — Отделение критических состояний, — произнес Луи. Даже говорить устал, едва лишь начав. — Это не реанимация. Это хоспис, вы прекрасно об этом знаете. Там умирают люди. Прозвучало… не очень умно. Целитель Зеллер медленно переплела длинные пальцы, глядя на Луи снизу-вверх из-за рабочего стола. — Я знаю, Уизли, что в хосписе умирают люди. — В чем тогда проблема? — В том, что Валентайны собираются подавать в суд. Вы вообще знаете, кем был Сигнус Валентайн? — Неходячим стариком ста четырнадцати лет, перенесшим четыре инсульта. Скажите, Фиона, не как начальник, а как целитель, какие шансы у старика были перенести ту лихорадку? Целитель Зеллер резко стянула с переносицы очки, стекла которых напоминали маску раскосых кошачьих глаз. — Уизли, они подадут в суд. И нам придется объяснять. — Что объяснять? Что люди имеют тенденцию умирать в глубокой старости? — Черт возьми, неужели нельзя было сделать большее! Вам доверили главного министерского казначея! Луи сомкнул губы. Целитель Зеллер осеклась, поймав его взгляд. — Я лишь имела в виду… — Мне абсолютно плевать, кто подаст в суд и на кого, не в первый раз на меня орут в коридорах безутешные родственники. Но помимо почившего Валентайна, у меня еще тридцать палат, в которых лежат тяжелые, и тратить время на то, чтоб переговорить в Визенгамоте чьего-то свидетеля защиты я не буду. — И я все это понимаю, но мы обязаны бороться за каждую жизнь. — Какой процент смертности был в хосписе два года назад? — О том и речь. Если вы оцениваете себя высоко, и вас оценивают высоко, то нужно соответствовать. Недовольное лицо целителя Зеллер стояло перед глазами еще долго. Даже спускаясь по лестнице на нижний этаж, Луи слышал грозный голос, несмотря на то, что шум больницы не оставлял шанса расслышать вообще что-то. Хосписом запахло еще на лестничном пролете. Запах, который не чувствовался после нескольких минут пребывания на этаже, догонял быстрее, чем ноги приближали ко входу. Распахнув двери, и тут же что-то ими ударив, Луи заглянул в полутемный коридор. У самого входа оказалась кем-то позабытая каталка, в угол которой и врезались двери. На каталке лежал, моргая в рассеянном ужасе, мужчина, покрытый алыми волдырями ожогов. Луи завертел головой, пока не выискал в конце коридора помощника целителя, одетого в светло-синие одежды. — Второй этаж, ранения от живых существ. Что он здесь, в коридоре хосписа, делает? — На втором этаже нет свободных мест. — Это моя проблема? Скрипела всеми болтами старая каталка, перепугано моргал окруженный волдырями глаз обожженного, спиной пятился в открывшиеся двери помощник целителя. Луи зашагал вглубь коридора, но снова оказался сбит с пути, когда завидевший его волшебник вскочил на ноги, спрыгнул со скамейки и бросился наперерез. — Как моя жена, сэр? Есть новости? Луи повернул голову. — Кто ваша жена и в какой из тридцати палат она лежит? — проскрежетал он, едва сдерживая раздражение. «Вот бы еще выливать на людей свое плохое настроение», — почти пожалел о своем тоне Луи, пока не услышал голос, полный разочарования. — Но вы должны ее помнить, она же… — … ничем не отличается от всех на этом этаже и с большой долей вероятности умрет через пару дней, — протянул Луи бесцветным тоном, прижимая пальцы к шее белокурой ведьмы, у рта которой раздувался похожий на медузу кислородный пузырь. — Все понимаю, всех понимаю, но за кого меня держат здесь? Исполняющий обязанности Господа-Бога? Люди умирают, особенно здесь. Вера верой, но надо же понимать головой, что чудо не всегда случится… Делия, ты меня слушаешь или нет? И косо глянул на Делию Вонг, когда не почувствовал под пальцами дрогнувшую жилку пульса. — Так, нормально общались, что опять началось? — вздохнул Луи и совершил то, о чем мечтал в свое время каждый заключенный мохавского лабиринта — отвесил директору мракоборцев пару звонких пощечин. Пульс на шее директора Вонг дрогнул слабо-слабо. — Вот так-то. Ишь, надумала она. Делия Вонг была не совсем обычным пациентом — ни на что не жаловалась, не издавала звуков вообще, послушно следовала постельному режиму, и просто была приятным собеседником. Изменений в ее состоянии, правда, тоже не наблюдалось, честно говоря, даже становилось хуже, когда сердце периодически пропускало и без того нечастые удары, но у директора Вонг была поразительная особенность. Как только Луи начинало вновь казаться, что милосердней несчастную отпустить на тот свет, ведь ситуация безвыходная, коматозница начинала тяжело и упорно дышать. — Эвтаназия-эвтаназия-эвтаназия, — страшным голосом прошептал Луи ей в ухо. Кислородный пузырь у рта Делии задрожал. — Молодец, так и дыши. Потому что если чуда с Делией не случится, врагом номер один Луи предстоит стать не только для семейства министерского казначея, но и для гремучей верхушки МАКУСА. И если с престарелым казначеем было все ясно и понятно с первого дня, то о том, что убивает Делию Вонг, целитель Уизли понятия не имел. Хуже состояния директора мракоборцев было лишь круглосуточное присутствие ее матери в полутемном коридоре. Маделайн Вонг была крайне молчалива. В первые пару дней. — А давайте я еще буду отвечать за то, что исследователи разворовали ваши инвестиции! — не вытерпел Луи, резко обернувшись, когда сил слушать Маделайн не стало. — Давайте я буду отвечать за Нейта, его эксперименты, за собаку, за девочку на том этаже, за все и всех, лишь потому что вы больше за руку никого не поймали! Ему было жаль женщину, от которой он по нескольку раз в день отмахивался хорошими новостями. Но в один отдельно взятый четверг Луи Уизли вдруг стал виноват во всем: в смерти казначея Валентайна, в понижении статистики выживаемости, в хамстве и в неспособности справляться с возложенными на него ожиданиями и обязательствами. — Мошенник. — Маделайн Вонг уже не сдерживала презрения. — Так забирайте Делию отсюда, — не вытерпел Луи. — Забирайте, возите ее по целителям, по шаманам, на МРТ свозите, не помешает, что хотите делайте, но освободите палату, если что-то не так! На утро пятницы целитель Зеллер назначила очень серьезный разговор. Луи его не боялся — в один миг вдруг стало абсолютно плевать, чем обернется еще одна жалоба, попавшая к главному целителю Святого Мунго на стол. Было легко ходить по коридорам больницы с осознанием того, что где-то есть крохотный шанс потерять эту работу. Руки не дрожали, не тряслись поджилки и глаз тоже не дергался, но даже в этом натужном спокойствии Луи был напряжен. Мрачный октябрь сменил картинку приятной золотой осени на буйство грязи и ливней слишком быстро. Ферма походила на одинокий дом, тонущий в размокшей грязи. Грядки и газоны размыло, крыша амбара текла, остатки позднего урожая гнили быстрее, чем измученные недо-фермеры успевали его убирать. В грязи утопали гигантские тыквы — последний рывок перед долгожданным застоем. Поздним вечером, когда единственными источниками света были лишь две волшебные палочки и лампочка над крыльцом у дома, Луи разогнул спину. Старые джинсы были заляпаны грязью даже выше голенища резиновых сапог, куртка, невесть кому когда-то принадлежавшая, годилась лишь на то, чтоб выбросить, пока никто не видит — с нее уже не оттереть ни землю, ни гнилую тыквенную мякоть. В амбаре теснились тыквы на полу, застеленном большим куском плотного полиэтилена. Тыквы гнили — они перележали на грядках, в грязи и под проливными дождями. За них гнули спину не один вечер после и без того тяжелой работы, но никому не были нужны тыквы в таких количествах. Джейд, стягивая перчатки, глядела на гору урожая и думала о том же. У нее в глазах не было торжества, от того, что грядки, наконец, очищены. Лишь тоска. Наследство ее утомляло. — Я думаю продать ферму, — сказала она тем же вечером, когда они сидели у окна за большим столом и грели гудящие руки о горячие чашки. Луи не удивился тому, что усталая Джейд наконец-то устала окончательно. Ферма, опустевшая после смерти ее матери в прошлом году, явно была проклята для наследников самой хозяйкой. — Мать бы не хотела, конечно. Но я больше не могу. Здесь все в труху. И действительно. В старом доме вполне можно было жить, но подвал был затоплен, а крыша почти прохудилась. Амбар с трудом переживал ветреные дни — в стенах были щели, толщиною с два пальца. Огород постоянно требовал работы, до которой с трудом доходили руки. Весной передохла вся птица от какой-то заразы — курятники пустовали: Луи думал, что Джейд выдохнется уже тогда, когда они по такой же темноте жгли безжизненные тушки. Но фермерская дочка была неочевидно крепкой, и сдалась лишь когда вся работа была сделана. — Дело, конечно, твое, — неопределенно сказал Луи. Дуя на горячий чай, Джейд глядела перед собой так, словно ожидала другого совета. — Правда так думаешь? — Хочешь, знать, что я на самом деле думаю? Она закивала. — Перетерпи, — сказал Луи. — Ты не продашь ферму хорошо. Да и как только деньгами запахнет, братцы сразу же с правами на землю подтянутся. — Да конечно, как раком с сапкой на огороде — так мы с тобой… — А как деньги на горизонте, все наследники подтянутся, земля есть земля. А пока ты хозяйка и эта ферма никому не нужна, перетерпи, — повторил Луи. — Не надо весной ничего засаживать, пусть будут эти голые огороды, что можно подлатать, подлатаем. Здесь можно жить, и живи себе. Джейд задумчиво смотрела, как в чашке плавает кружочек лимона. — И, так тебе скажу. Здесь ты в полнолуние при первой судороге хочешь — в амбар вышла, закрылась, хочешь — в лес спустилась, и никто не видит, не слышит. В городе, где соседи в окна друг другу дышат, такого не будет. Подумай. Глядя в залитое дождевыми каплями окно, Луи скосил взгляд. — И еще скажу. Что бы ты не решила с этой фермой, как-то намекни Норману, что тебе иногда нужна помощь. Джейд измученно вздохнула. — Я знаю, что ты не обязан мне помогать… — Пока здесь живет Бонни, обязан. И тебе я, конечно, помогу. Но если ты не можешь сказать мужчине, с которым живешь, что надо немного включиться, и сам он не понимает, то давай я скажу. — Что ты скажешь? Он и так против того, что ты помогаешь. — Против, но самому что-то сделать — не додумался. Когда Луи переоделся в оставленную одежду и приготовился трансгрессировать, Джейд молча сунула ему свернутый вдвое листок бледно-желтой бумаги. — Уже готовы. Луи протянул руку за бланком. — Спасибо. — Не было проблем, что ты брал у Вонг кровь на анализ? — Еще бы кто выследил. — Луи поднял взгляд. — Смотрела? Джейд честно кивнула. — И как? — Не удивишься. Луи и не удивился тому, что было на именном бланке частной клиники. Гораздо больше удивился тому, что утром пятницы о его скромной персоне главный целитель Зеллер и не вспоминала. Смена прошла на редкость спокойно, настолько спокойно, словно над хосписом целителя Уизли расправил крылья, в конце-то концов, запоздалый ангел-хранитель — Я поговорил с Маделайн Вонг. — Скорпиус Малфой не был тем, кого хотелось видеть под конец спокойного дня, но оказался, по-видимому, тем самым покровителем. Он не захаживал в гости, не проводил время дома, и на сверхурочные в министерстве тоже не задерживался — как проходил досуг друга целитель Уизли и представить не мог. Скорпиус выглядел отнюдь не как тот, кто решил провести вечер пятницы дома у друга, за вредной едой на вынос и разговорами ни о чем. Он хоть и принес коробку с пиццей и бутылку вина, улыбался и был мягок, ощущение отличного от того, что этот добряк чего-то хочет, не было. Вино так и осталось в закрытой бутылке, а пицца стыла на столе. — Она в отчаянии. И конечно может говорить всякое. Никаких претензий к тебе и к твоей работе нет ни у нее, ни у руководства. — Что ж… радует, — сказал Луи. — Я понимаю ее. Она надеется на чудо. — Но понимает ли она, что чуда не случится? — Скорпиус опустился в кресло, не сводя с Луи взгляда. — Или… — Или? — Или мы чего-то все же не знаем о Втором Дыхании. Лицо Луи обрамила маска ледяного презрения. — Чего ты хочешь? — Провести пятницу с лучшим другом, — признался Скорпиус. — И узнать, почему Делия Вонг все еще жива. — Какое тебе вообще дело до Делии Вонг? — А у тебя есть теории, почему это не тупое милосердие? Луи фыркнул. Скорпиус просиял. — Серьезно? Просвети меня, просто интересно. — Роквелл, — произнес Луи. Скорпиус нахмурился. — Звучит или как угроза, или как стоп-слово. Что «Роквелл»? — Роквелл — ферзь МАКУСА. Даже если он будет завхозом работать, он останется ферзем. Единственный рычаг для Роквелла — его ученики, а кто управляет Роквеллом, тот управляет МАКУСА. Логика есть? — Определенно. Но тогда, исходя из нее, МАКУСА управлял наш Альбус. — Поэтому они до сих в дерьме. Они выдержали секундную паузу, пока не заулыбались. — Я очень признателен, что ты почтил похороны моей бабушки своим присутствием, — произнес Скорпиус. — Но лучше бы ты стоял подальше от деда, потому что теории заговора так и поперли. Луи был согласен, но не улыбнулся в ответ. От самого старшего Малфоя было не отвязаться на тех похоронах — требовал арестовать внука немедленно, а после, прежде чем его увели, и вовсе твердил, что это другой человек. — Ему не лучше? Скорпиус вздохнул и заметно погрустнел. — Когда вдали от нас — лучше. Но ты лучше меня знаешь, что это не лечится. И погрустнел настолько, что держать марку ироничного истукана не стал более. — Ладно, Луи, я действительно не винишко пришел пить к тебе… непьющему, кстати, только вспомнил, прости, — вздохнул Скорпиус. — Нужна консультация. — Рука? — мигом догадался Луи, стоило другу лишь закатать рукав. Скорпиус коротко кивнул и стянул кожаную перчатку. Рука опустилась на стол. Полусогнутые пальцы дрогнули. — Поразительно, — только и сказал Луи. — Поразительно? Она не слушается. — Укус инфернала вызывает некроз и быструю смерть, ты и так сломал все мои разработки из «Уотерфорд-лейк» этим, чего жалуешься? Включив все лампы в гостиной, Луи покрутил руку друга, пристально оглядывая каждый дюйм светлой кожи. Рука казалась чуть более тонкой и худой, но абсолютно здоровой. Под кожей проступали хитросплетенья бледно-синих вен, кости пальцев были четко очерчены, даже линии на ладони, и те появились — ничего и не напоминало о том, что рука не так давно выглядела, как обглоданные кости. — Сожми пальцы. Пальцы дрогнули неуверенно, но сжали, и довольно крепко, руку Луи. — А прикосновения чувствуешь? — Да, — сказал Скорпиус. — Тогда в чем проблема? Оно зажило лучше, чем можно было ожидать. — Смотри, чего покажу. Левая рука действительно двигалась несколько неумело. Расстегнув мантию и вытащив волшебную палочку левой рукой, Скорпиус нацелил ее на стакан, стоявший рядом на столе. — Вингардиум Левиоса. Палочка сделала плавный выпад. Но стакан и не дернулся. Тут же схватив палочку здоровой, правой рукой, Скорпиус лишь повторил быстрый выпад — стакан тут же вспорхнул вверх, легко оторвавшись от стола. Луи откинулся в кресло и развел руками. — Я понятия не имею, почему так. Честно. Образец кожи, который я у тебя взял, сгнил за считанные минуты. У тебя иммунитет к проклятью инферналов, можно было бы сказать, но не скажу, потому что черт его знает, как вообще работает твой организм. И глянул на руку снова. — Эспандер себе купи, разминай пальцы. Колдуй пока правой… — Надолго ли? — Да кто ж знает. Может, навсегда, придется переучиться. Скорпиус невесело сжал каменные пальцы. — Нейт бы убил за такого подопытного? — ухмыльнулся он тут же. — Не то слово. Если бы сбылась его мечта, сидели бы вы с Матиасом в одной палате. — Вот уж радости-то, — протянул Скорпиус тихонько. — Что ж, ничто не может быть приятней того, что Нейт после смерти не принес миру никакой пользы. — Я не знаю, Скорпиус. Ухмылка сползла с лица Скорпиуса, как потекший грим. — Поясни. Луи был необычайно серьезен. Серьезен настолько, что глядел в одну точку, словно сквозь друга. — Второе Дыхание. Ты соврал Роквеллу? — ужаснулся Скорпиус, скорей гадая, нежели действительно поверив. — Оно работает? Луи нетерпеливо мотнул головой. — Я не знаю. Нейт был утопистом, мамкиным живодером, кем угодно, но не мошенником. Да, инвестиции разворовали, но это было после смерти Нейта. Я думаю, он нашел что-то, что не успел проверить. Будь это ненаучной хренью, мой дом не был бы взорван. Луи махнул в сторону невысокой стопки разглаженных листов. — Я читал и перечитывал его заметки по Второму Дыханию… — Погоди, брат. — Скорпиус ужаснулся. — Я сейчас тебя верно понял? Ты вывез из больницы бумаги по Второму Дыханию? — Конечно нет, я их сразу отсканировал, как только заметки попали ко мне. — У тебя доступ к ним до сих пор?! — Да послушай меня, — перебил Луи нетерпеливо. — Нет в этих заметках ничего сверх понимания, это по большей части действительно сухая теория о методе управления человеческим организмом, что-то из старых синкретических религий, шаманизма и баек -никем не подтвержденное, нигде не проверенное. Нейт начал Второе Дыхание задолго до того, как я начал учиться у него — это было чем-то вроде его курсовой работы в Салемском университете, причем неудачной работы. Но почти десять лет назад проект вдруг замер, и только перед самой смертью Нейт нашел что-то, что заставило его снять заметки с верхней полки архива. Скорпиус хмурился. — И ты веришь, что это может сработать? — Скорее нет, чем да. Но мне нужно время. — У Делии Вонг его нет. — Есть у нее время. Анализы не такие плохие, как ожидалось. Она проживет столько, сколькое ее продержать. — Не могу поверить. Ты веришь в Натаниэля Эландера. — В условиях хосписа это лучше, чем слепо верить в Бога и ждать чуда. Скорпиус выглядел так, словно всерьез сомневался в адекватности Луи. Впервые им довелось поменять взгляды, с которыми некогда они друг на друга смотрели. — Делай, что считаешь нужным. Любопытно будет взглянуть на результат. — Вот только… — Я тебя прикрою, — пообещал Скорпиус. Луи невесело хмыкнул. — У тебя нет власти в Святом Мунго. — Боже, как жаль. Кстати о власти и Святом Мунго, — протянул Скорпиус бесцветно. — Не жди от семейства Валентайнов претензий. Уверен, смерть своего старейшины они отмечают с шампанским, наследство там стоит трех таких казначеев. Что самое интересное, Скорпиус оказался прав. Целитель Зеллер, напуганная судебным разбирательством, всю похоронную церемонию вела себя очень осторожно, принося свои глубочайшие соболезнования родным и близким Сигнуса Валентайна. Родные и близкие выражали скорбь лишь траурными черными мантиями, а дочь и вовсе выглядела так, словно смерть престарелого казначея была лучшим, что случилось с ее семьей за последний десяток лет. Церемониального служащего из сотни тех, кто пришел проститься, слушали лишь стоявшие в первых рядах. Родственники делили наследство, министерские чиновники — освободившееся кресло главного казначея. Все были заняты этим пасмурным субботним утром. Лишь человек исключительной эмпатии, такой, как Скорпиус Малфой, был хмур, задумчив и бесконечно скорбящим. Когда же процессия расходилась, а репортеры сделали последние снимки для некролога в «Пророке», Скорпиус услышал он негромким оклик на тропе, сопровождавшийся тихим стуком. — Мои самые искренние соболезнования. Тот, чей взгляд Скорпиус поймал у могилы, поравнялся и заговорил тише, чем шелестели мантии неподалеку идущих. — Ваш отпуск подошел к концу так стремительно, мистер Свонсон? Это был самого неприметного вида молодой человек. Одетый в простые черные брюки и такой же точно пиджак, со слегка взъерошенными темными волосами и бесхитростным незапоминающимся лицом, он казался массовкой любого мероприятия. На всех свадьбах, похоронах, годовщинах, приемах, официальных визитах и неформальных посиделках за чашкой чая Иен Свонсон выглядел одинаково уместно и неприметно. Единственное, что ломало его неприметность на похоронах Сигнуса Валентайна, была трость, на которую Свонсон тяжело опирался, заметно хромая. — Что поделать, мистер Малфой. Жаль, — Свонсон прикрыл глаза. — Что при таких обстоятельствах пришлось встретиться. Они молча зашагали вверх по тропе. Свонсон хромал все сильнее. Уголок его рта то и дело подрагивал в едва заметной гримасе — подъем дался ему непросто. — Надолго в наши края? — Совсем нет. Вечером у меня рейс. — Свонсон вытянул шею, оглядывая толпу собравшихся. — Вот как. Даже не проведаете Делию? — Обязательно проведаю. Но она, как мне кажется, в надежных руках. — Вы как всегда любезны, даже думается, что вы непричастны к взрыву в доме целителя Уизли. — Утечка газа, как и утечка мозгов, штука очень опасная и редко остается без последствий. Их обгоняли. Один из волшебников, спеша, даже едва не врезался Свонсону в плечо, но тот успел за мгновение увернуться. Волшебник даже не обернулся, словно и препятствия на пути не было никакого. — Не ожидал увидеть вас. — Скорпиус понизил голос и повернул голову, когда они оказались у ворот кладбища. — То, что вам было обещано, вам уже отправлено. — Да, получил сегодня утром. Спасибо. — Где Бет Арден? Взгляд некогда лучистых глаз скользнул в сторону лица Свонсона. На лице этом не дрогнуло ни одной мышцы. — Где-то на территории Соединенных Штатов. Скорпиус едва не подавился неожиданным гневом. Свонсон коротко улыбнулся самой участливой улыбкой. — Вы думаете, это тот ответ, который меня устроит? — Это тот ответ, который достоин отправленных вами сведений. — Ты думаешь со мной торговаться, Иен? — Мистер Малфой, — протянул Свонсон, сжав набалдашник трости. — Вам нужна девчонка Арден, а мне нужна информация, и шутка в том, что информации много и она разная, а Бет Арден одна-единственная и очень вам нужная. Да, я думаю торговаться. — Кем ты себя возомнил? — Счастливым обладателем золотой антилопы. Мне нужны действительно интересные сведения, то, что я не подслушал бы в коридоре атриума. И тогда, может быть, я помогу тихонько вернуть Бет Арден домой. А если вам нужен более честный друг, я оставлю вам контакты Джона Роквелла. «Способный парень, жаль, если умрет в такое тяжелое время», — думал Скорпиус, глядя вслед прихрамывающей фигуре. Не став дольше задерживаться, он трансгрессировал прочь. «Я могу развестись с ней, пока не стало поздно». — Такая мысль пришла после того, как одну из немногих последних суббот Скорпиус Малфой решил провести дома. Доминик бесцельно крутила колесико мышки, глядя в подсвеченный экран. Она вряд ли следила за календарем и знала, как сейчас день. Она едва ли следила вообще за жилищем — кухня была ослепительно чистой, но гостиная напомнила склад: наброшенные друг на дружку полотна картин, ворохи старых тканей, спутавшиеся пледы, чашки на журнальном столике, куча книг, раскрытые блокноты из остатков того, что когда-то продавалось в магазине, где Доминик работала, сохнувшие в горшках цветы. Это был не тот беспорядок, который критичен, но тот, который заметен. Домовому эльфу хватило бы десяти минут, чтоб прибраться, но домовиков Доминик выгоняла быстрее, чем те успевали представиться. Скорпиус даже наблюдал за ней, стоя с чашкой поодаль. С ней оставаться наедине было неловко и скучно. — Кто такая Бет? И опасно. Чашка дрогнула в руке Скорпиуса, когда Доминик, подняв взгляд, заговорила впервые за утро. — Ты звал ее во сне. — Не помню этого. Доминик отмахнулась. — Если все твои мысли занимает Элизабет Тервиллигер, то сэр Генри не будет в восторге, если что. — Что ты несешь? Он помнил Доминик и ее умение из ничего сделать проблему, из проблемы — десять, поверить в одиннадцатую и изысканно мстить за двенадцатую. Она никогда не мстила эмоционально, швыряя хрусталь в стены и рыдая в закрытой ванной. Она создавала гнетущее ощущение того, что все в порядке, вела себя беспечно и чуть более мягко, чем требовалось, и едва-едва заметно холодно, скрывая за натужной мягкостью колкие льдинки того, что все она на самом деле запомнила. Гнула свою линию до самого конца, пока провинившийся не изнывал уже сам и не мучился во сне и наяву. Она всегда прощала, но подчеркивала — этого никогда не повторится. Скорпиус ее немного боялся всегда. Последнее время ощущение того, что чемоданы будут собраны, не покидало ни на минуту. — Мне все равно, — ответила Доминик. «Дожили», — подумал Скорпиус. — Если честно, я давно хотела предложить тебе открытые отношения. Чашка хрустнула в руке Скорпиуса и осыпалась под ноги черепками. В пальцах осталось ли отколотое керамическое ушко. Свет в доме мигнул. — Лишь бы ты была счастлива, — произнес Скорпиус тоном, с которым было бы уместнее произнести речь на похоронах, а после расстрелять всех собравшихся. Доминик коротко улыбнулась. — Чудненько. «У деда деменция, у жены — полигамия, как здесь оставаться положительным персонажем вообще», — сокрушался Скорпиус, поднимаясь в спальню. С полным осознанием необратимости того, что последняя нервная клетка только что лопнула, он вывалил из шкафа чемодан. «Чего ради я цепляюсь за этот брак? Да кто она такая вообще?» — Я был неправ. В руке Доминик покачнулась вилка. Скорпиус прищурено смотрел в стакан. — Если мне нужно кому-то доверять, то я выберу тебя. Я не должен был относиться к тебе, как к должному. Не должен был оставлять тебя одну и не считаться с твоим мнением. Руки Доминик подхватили салатницу и опустили в тарелку Скорпиуса еще овощей. — Я не должен был экспериментировать с Аркой Смерти и философским камнем, чтоб выяснить, какой артефакт сильнее, — вздохнул Скорпиус. — И не должен был влиять на результаты выборов министра магии. — Скорпиус… — Не должен был устраивать государственный переворот в МАКУСА. И в Уганде тоже, даже если их золотые запасы существенно влияли на курс галлеона и создавали большой дефицит государственного бюджета. И не должен был влиять на исход выборов министра магии. — Скорпиус, ешь, пожалуйста! — Доминик повысила голос. Скорпиус моргнул, сжав в онемевшей руке вилку. — Я просто решил, что пропасть между нами… — Мне было достаточно услышать, что здесь не будет звучать других женских имен. Скорпиус закивал. Доминик с опаской глядела на него, выждала долгую паузу, пока жевала спаржу, но вскоре усмехнулась. — А твое предложение? — Какое? — Нарушить священные клятвы брака, — поинтересовался Скорпиус тоном человека, который не на шутку переживал, но очень тайно. — Я буду рад услышать любой твой отрицательный ответ. Доминик цокнула языком и закатила глаза. — Малфой, — произнесла она. — Это было в последний раз. — Если ты про государственные… — Я про какое-то женское имя! — А, конечно. Тишина застыла, прерываемая лишь негромким стуком приборов. От первого за последний год совместного ужина иного и не ожидалось — дома Скорпиус Малфой ощущал себя хуже, чем в гостях у малознакомых людей, с той лишь разницей, что уйти поскорее было немыслимо страшно. — Когда ты возвращаешься в МАКУСА? — Сегодня вечером. Доминик явно не ожидала такого скоро отъезда. — Хорошо, — сказала она вместо негодования. — Может, я могла бы… — Нет, — отрезал Скорпиус. Взгляды встретились. — Пожалуйста, — тон стал мягче. — Оставайся дома.

***

Когда на стол неподалеку опустился масляный фонарь, то его теплый свет проникал в глаза так настойчиво, что миновал даже сомкнутые веки. Щека ощутила жар, что и заставило проснуться от ощущения, что горят ресницы, кожа и волосы, Шелли вздрогнула и открыла глаза. И тут же почувствовала, что проснулась не там, где нужно. На не было одеяло, почти сползшее на пол, но в щеку больно уткнулся уголок книги, оставив красноватый след. Согнутую спину сводило болью, босая нога ощупала ножку стула. Вокруг было просторно, темно и очень холодно, на столе, за которым и произошло пробуждение, лежала раскрытая книга, рядом стоял фонарь, а у ухо доносился едва слышный звонкий стук. Шелли обернулась и едва не поседела под розовой краской на волосах, когда в темноте увидела высокую фигуру, сжимающую в раскаленной докрасна руке глиняную кружку, в которой что-то помешивал чайной ложкой. — Ты с ума сошел? — гнев подавил зевок. — Сейчас… Шелли огляделась в поисках часов. — Ночь, — но темнота за окном была красноречивей. — И что я делаю… Она схватила фонарь за ручку и обвела им круг по темноте. — В библиотеке? Силуэты книжных полок и винтовых лестниц выглядели пугающими декорациями. — Ты перенес меня в библиотеку среди ночи?! — вскипела Шелли почти так же, как пенка в глиняной кружке. Гость не понимал, в чем гнев, недовольство и трагедия. — Ты не хотела просыпаться. — И это повод нести меня спящую через весь Салем в закрытую билблиотеку?! Ты слышал о личном времени, личном пространстве, сне, в конце-то концов?! Я… у тебя там «Несквик»? — Шелли вытянула шею, силясь заглянуть в кружку, когда унюхала знакомый аромат. Звучно опустив напиток на стол, гость хлопнул Шелли по пальцам, которые чуть было не сжали горячую кружку, и протянул соломинку. На этом любезности подошли к концу. Рука придвинула к краю стола распахнутую книгу, а палец указал на один из абзацев. Шелли, грызя соломинку, нахмурилась. — Это «История хронометрии»? — «Магическая инженерия». — Я еще не дочитала. — Я дочитал. Шелли хотела было опустить еденький комментарий касательно того, что гость не производил впечатления того, кто в состоянии понять хотя бы первый абзац оглавления из тех книг, которые она набрала в библиотеке, но задумалась. Если гость не спал по ночам и был одержим своим маховиком, то что ему оставалось делать, кроме как читать книги, которые она набрала? Осторожно глотая горячий напиток, Шелли придвинула книгу к себе и взглянула на указанный абзац. «…как уникальный источник магической энергии, являлся неотъемлемой частью алхимического ремесла, в частности промежуточных стадий Великого Делания. Серебро является материальным результатом стадии альбедо и началом стадии цитринитас (слияние мужского и женского начала, предшествующее финальному этапу — рубедо). Однако с эволюцией науки и общественных отношений, первозданная ценность серебра, как алхимического металла, была утеряна. Наличие в серебре примесей различных металлов не только сказывалось на качестве артефактов, но и стало потенциально опасным для колдовства. В то же время магические свойства платины подтверждались частотой удачных экспериментов и…» И перелистывать страницу не хотелось. Это была одна из тех книг, которые убивали самооценку и уверенность в собственном интеллекте. Шелли осилила не один подобный фолиант, но считала это бесполезным — такие вещи дочитывались исключительно из упрямства. Ничто из написанного древними учеными в голове среднестатистического студента не откладывалось. Поэтому еще не до конца проснувшаяся Шелли призналась честно: — Я ничего не поняла. Гость упер руки в стол и сокрушенно склонился над ней. — Че здесь непонятного? И впился в Шелли взглядом. Шелли лишь громко втягивала какао через трубочку и моргала в ответ. — Рошель, соберись, — строже одернул гость и сунул руку в карман. — Еще раз. Шелли не понимала, чего он хочет, кроме как по лицу с локтя. Она не понимала, почему озарение на гостя нахлынуло именно сейчас, в ночь на вторник, когда ей вставать рано утром на занятия и хорошо бы перед этими занятиями успеть что-нибудь почитать. Шелли не хотела разбираться в инженерии девятнадцатого века, она хотела спать. Но гость достал из кармана плотный пакетик, в котором находились порванная цепочка и тусклые песочные часики, посаженные на погнутую ось. На дне пакетика осел светло-серый порошок, а его остатки, не покинувшие пределы песочных часов, трещина в которых была заклеена смолой, парили с легкостью невесомых блесток, бились о стеклянные стенки и чуть светились. — Песок, который сыпался из часов. Помнишь, когда ты вертела маховик, все вокруг было в песке? Ты еще говорила потом, что таким обычно ногти украшают? Шелли зевнула. — Я еще сказал, что ты ебнутая. — Да помню я, помню. Гость потряс пакетиком. Маховик времени в нем подпрыгнул. — Не тряси! — мигом проснулась Шелли. — Вдруг… И присмотрелась. — А ему уже хуже не будет. Ладно, окей, песок в часах, который высыпается через трещину. Причем здесь вот это? Она не знала, как одним словом назвать пробуждение ночью в закрытой библиотеке и насильно читать отрывок из книги об алхимической инженерии. Гость снова ткнул пальцем в абзац. — Самый распространенный металл, который использовали алхимики и инженеры — это серебро, но когда хитрые гоблины начали мешать серебро с примесями, серебро перестало годиться для многих вещиц. А платина, — гость ткнул пальцем снова. — Это один из самых чистых благородных металлов, ее не мешают ни с чем. Ее свойства в магии… Он суетливо перелистнул пару страницу до закладки из самокрутки. — Один в один, как у серебра. С платиной проводили кучу экспериментов, когда ее начали завозить в Старый Свет, она стоила в четыре раза меньше, чем серебро, но маги не отказывались от серебра, не доверяя дешевому заменителю. Гоблины начали тут же мешать золото с платиной, чтоб удешевить галлеоны, а алхимики и мастера считали платину непригодным грязным материалом, потому что она тяжелее золота и сложнее поддается плавке. И только до Николаса Фламеля в начале девятнадцатого века дошло, что чистота и тяжесть платины помогают не только сохранить магическая свойства металла, но и делает готовые изделия защищенными от коррозий. — Платина не царапается, не гнется, не тускнеет, — прошептала Шелли, лихорадочно думая и глядя в книгу, а вернее на палец, который пристукивал по странице, зазывая читать. — А если ее магические свойства повторяли свойства серебра, то чистота сплава и твердость обеспечивали только… — Лучшее качество изделия. Вот почему маховики времени были такими дорогими, когда продавались — в них мельчайшая обработанная платиновая пыль. Это даже не серебро и не алмазная крошка, даже не лунный камень. — Лунный камень продается в любой аптеке по галлеону за ковш, — вразумила Шелли, глядя на свет фонаря в пакетик с маховиком. — То есть, если этот порошок — это не что-то супер-алхимическое и авторское, а платина, то… достать сердцевину реально? Гость закивал. — Достаточно кусочка платины и… — И? — Уговорить пару гоблинов обработать этот кусочек. Это я возьму на себя, я переговорщик от Бога. Уже представляя, что шторы от крови оттирать ей, Шелли вздохнула. И хотела зевнуть, но куда там! В голове вспышками искрили идеи. Внезапно их безуспешная затея заимела план. Эфемерный, нечеткий, но план. «Я ведь смогу сделать такой же сосуд», — глядя на хрупкие песочные часы, думала Шелли. Мысли кружили, как остатки платиновых песчинок. — «Это два полых конуса с соединенными вершинами. Я могу сделать модель, поместить внутрь платиновую пыль и останется лишь понять, как работают законы времени в рамках Вселенной, но это уже условные мелочи!» Шелли задумчиво продолжала втягивать закончившийся в кружке какао через соломинку. Гость, убедившись, что сонная девка впитала то, что он намеревался сказать, упал на соседний стул и облегченно вдохнул. Губы с чмоканьем разжались на покусанной соломинке. Глаза Шелли расширились. — Ты гений, — прошептала она с неподдельным восторгом. — Да ладно, что ты, — гость отвел взгляд в сторону темных полок. — Ты дочитал до этого момента, не заснул, не забил, а понял, о чем говорится и сопоставил с реальным положением дел… — Судя по тому, как дрогнул голос Шелли, она сама на такие подвиги редко была способна. — Это все равно, что наизусть знать бесконечное число Пи после запятой: вроде нахрена, а вроде и мозг работает. Гость приоткрыл клыкастый рот, выдохнул, но вдохнул обратно и отвернулся снова. — Все, Рошель, завязывай. Можешь идти, спать. И махнул рукой в темноту, где, предположительно, находились закрытые двери. Шелли вытянула шею из одеяльного кокона. — Спать? Ты шутишь? Мы ночью одни в пустой университетской библиотеке, нам есть чем заняться! — Рошель, завязывай, кому говорю, — проскрипел гость, отодвинувшись. — Нам нужна литература. — Шелли вскочила на ноги, сбросила одеяло и подхватила масляный фонарь. — Мы все это время искали не там. И зашагала вглубь библиотеки, задирая голову на высокие полки. — То есть, все там искали, но нужно больше книг. Гость вздохнул и упер подбородок в руку. Позади послышался глухой стук, с которым в полутьме ночной библиотеке упорная салемская студентка не вписалась в поворот. — Что-нибудь о благородных металлах и их колдовских свойствах. — потирая колено, как ни в чем не бывало, продолжила Шелли. — Как называется наука, изучающая благородные металлы? — Откуда я знаю? Шелли долго ходила по библиотеке, изучая подписи и указатели на полках, иногда снимала с полок книги, изучала обложки и ставила обратно в тесный ряд. Отложила несколько томов, а потом, отыскав нужную секцию на втором этаже, придвинула лестницу к одному из шкафов. Понимая, как высок шанс того, что не обладающая ни грацией, ни инстинктом самосохранения в погоне за важной книгой Рошель может в темноте запутаться в собственных ногах и рухнуть вниз, гость нехотя поднялся следом и сжал на лестнице руку. — Держи фонарь, — распорядилась Шелли, крепче завязав пояс растянутых пижамных шортов. — И, самое главное, чтоб фитиль не дымил, дым может навредить ветхим страницам. А то будет неудобно перед библиотекарем. — Главное, чтоб мой фитиль не задымил, вот за что действительно будет неудобно. — Что? — Лезь быстрее, что ты там замерла! И пока вверху, на самых дальних полках, шуршали страницы старых книг, гость уставился в темную полку напротив. Нога, обтянутая высоким вязаным носком, пнула его в плечо. — Свет на меня! — Я ее сейчас оторву, — сжав ногу, прорычал гость. — Это поможет тебе направить свет вверх? Задрав голову и взвыв, гость послушно поднял фонарь. Опасно покачиваясь на самом верху лестницы, Шелли уперла ногу в полку и осторожно тянула за хлипкий корешок книгу в темно-зеленом переплете. — Аналитическая геохимия благородных металлов в современном вулканическом и осадочном процессах. О! — глаза Шелли засияли ярче масляного фонаря. Гость фыркнул. — Чего? — Ты спишь в носках? Едва не выронив книгу, которую повозилась чтоб достать, Шелли глянула вниз. — Конечно. Резкое лицо гостя озарила широкая усмешка. — И летом? — Да. Ты не в курсе, что нельзя спать без носков? — Почему? — Это плохая примета, может сбить машина. Лицо Шелли оставалось настолько серьезным, что гость подавил смешок. — Ну а с другой стороны, — протянул он. — Разве нормальный человек согласился бы со мной собирать маховик… Огонек в фонаре погас, а откуда-то послышался шорох перелистываемых сквозняком страниц. Дернув ойкнувшую Шелли за ногу и стащив с лестницы, гость юркнул меж двух полок. Шелли, сжимая в руках книгу, задержала дыхание. Меж книжных рядов пронесся серебристый призрак статной дамы в траурном кринолине — библиотекарь Лорелия просекла, что ночью храм книг не пустовал. Гость, схватив Шелли в охапку, как-то самое одеяло, которое лежало на полу у читальной секции, проскочил к лестнице и в темноте скрылся меж очередными рядами. Лорелия, завывая, пронеслась в обратную сторону. — Только не говори, — взмолился гость, когда они вернулись в общежитие, миновав призрака и охрану кампуса. — Что на твоем одеяле есть бирка. Вроде «собственность Рошель — королевы ботанов и лунных коровок». — Нет там никакой бирки, — опустив на стол в общей комнате тяжелую книгу, сказала Шелли. На утро и в течение всего дня Шелли не получили нагоняя за ночные похождения в библиотеке. Не имея никакого желания выяснять, что случилось с позабытым одеялом, Шелли обходила библиотеку десятой дорогой, про себя помня — под кроватью своего часа дожидается не совсем легально добытый том. День выдался солнечным — погода как чувствовала, что занятий после полудня у многих студентов не будет. Общежитие пустовало, что было лучшей наградой за все старания и достижения. — Почему ты не со всеми? — поинтересовался гость, глядя в окно. — Не любишь квиддич? В небе виднелись фигуры игроков в квиддич, облаченных в темно-синюю форму с золотыми полосами. Трибуны были полны зрителей, и их гул эхом гоняло по всему кампусу. — Не настолько, — протянула Шелли, выдохнув персиковый дым. — Это и не матч так-то. Последняя тренировка сборной Салема перед субботним матчем. Играют против Брауновского корпуса, где готовят мракоборцев и всех, кто когда-либо будет работать на государство. — Звучит неплохо. — Да, но без интриги. Салем разбивает Браун уже семь лет подряд. А с тех пор, как Арчи Коста на воротах, у брауновских служак нет шансов. — Арчи Коста — это который неспетая песня душных евреек? Шелли вспыхнула и зарядила гостю подзатыльник. — Ну который еще с кальяном. — А-а, — протянул гость и скосил взгляд. — Да сколько же можно жрать сладкое? Прикусив сигарету, Шелли открыла упаковку печенья. — Это общее печенье. Чем больше съем я, тем меньше достанется моим врагам. — Остановись, Рошель, ты даже пахнешь уже не человеком, а ванилином. Я когда тебя в одеяле вчера в библиотеку тащил, по ощущениям, будто из пекарни мешок пончиков украл. — Отстань, — отмахнулась Шелли, оглядев стопку книг на столе. — С чего бы начать… Книг было много. Вчерашняя находка так и оставалась нетронутой — сил начать новую книгу, пусть и нужную, не сыскалось. Книги были везде, все начатые и недочитанные, не все понятные, а некоторые оказались нечитабельными. На одном из фолиантов и вовсе был замок. — Что-то я устала, — вздохнула Шелли, сев за стол. Гость возмутился до глубины души. — В смысле, устала? Мы еще ничего не сделали. — Ты можешь прикинуть, сколько литературы каждый день проходит мимо меня? — едко спросила Шелли. — Напоминаю, я еще учу астрономию, механику и зелья. — Кто виноват, что ты вынесла половину библиотеки? — Тебе самому не надоело читать по ночам? Шелли вдруг нахмурилась. — Нет, правда, а что ты делаешь по ночам, если не спишь? И не особо следишь за порядком здесь. Гость цокнул языком и скрестил руки на груди. — Читаю. — Каждый день, грубо говоря, восемь часов ты просто читаешь? И после этого ботан — я? — ахнула Шелли. — Да из тебя бы вышел идеальный студент. Ну что ты смеешься? Гость впился в нее тяжелым взглядом. — Ты можешь переваривать гору сложной информации, тебе не нужно каждый день спать, а еще ты совсем неглупый. Это же можно как-то использовать толково. — Нет. — Ты не спишь. У тебя в сутках реально больше времени. Ты бы мог стать… — Шелли задумалась. — Да кем угодно, если приложить немного усилий и не выбирать первое же, что тебе подкинула жизнь. Гость прищурился. — Ешь свое печенье. Шелли пожала плечами и осторожно понесла к столу горячую чашку. — Просто почему тюремщик? — Смотритель. — Один хрен. Почему? Ты такой же задрот, как я. — Я не задрот. — Ты по ночам читаешь библиотечные книги. И это в студенческом общежитии и без надзора строгой администрации, — вразумила Шелли. — Ты же упертый, как ослина. Да, нездорово упертый, меня все еще напрягает, что ты постоянно за мной следишь, будто я сбегу, но ты добился того, чтоб тебе помогли с маховиком. Шуршишь, что-то делаешь все время, находишь, понимаешь логику старых авторов. И, бац, тюремщик. Это тот случай, когда внешность обманчива, но не слишком. — Ты вообще меня не боишься? — процедил гость. — Я боюсь вылететь из университета, а ты просто иногда немножко напрягаешь, не более. Отвернувшись, гость снова уставился в окно. Судя по лихому виражу фигуры у трех колец-ворот и ликованию трибун, красавец Арчи Коста только что отбил потрясающий гол. — Хочешь, в субботу сходим на этот сраный матч? Шелли приоткрыла рот. На старую страницу упал кусочек печенья. — Серьезно? — Ты же хочешь заняться хоть чем-то, кроме чтения. А одну тебя, скорей всего, будут бить. — Да с чего меня… Хотя, да, наверное. — Припомнив весь свой послужной список конфликтов со студентами, Шелли могла представить, что за трибунами и вдали от общежития ее запросто могут запинать. — А ты любишь квиддич? — Когда-то давно играл. — Хорошо? — Пока не долбанулся головой вниз — неплохо. Шелли улыбнулась. — Знаешь, я курсе на втором просила Ала научить меня летать на метле. — Он согласился? — улыбнулся гость. — С таким видом, будто ждал этого всю жизнь. Тип у него отец — ловец, а у него самого — диплом университета Сан-Хосе, я не поняла причем здесь… но это прозвучало как аргумент. — Чем все закончилось? — Сидели с ним в травмпункте, и спорили, как выглядит рентген жопы. За это мне и нравится Ал. — За рентген жопы? Не тебе одной. Шелли хихикнула. — Нет. За то, что вообще не очкует браться за что-то, чего не умеет. Нет, правда, я бы на твоем месте, если бы нужен был маховик, пошла бы к Алу. Неделя-две, маховик готов. — Качества, правда, хуже, чем с «Али-экспресс»… — Но сделано с любовью. — И на отъебись. — Как и все в этом мире. Трибуны взревели снова. Вратарь в сине-золотом сделал круг почета, облетев трибуны с высоко вскинув кулак. Ясное небо озарило вспышкой алых искр. Искры выпорхнули вверх и образовали над горизонтом раскинувшего крылья феникса — символа Салемского университета. Ни на феникса, ни на звездного вратаря оставшиеся в общежитии не обернулись в окно. — Туда всех берут. Брали. В лабиринт Мохаве. Косой, кривой, тупой, сквиб, хоть с кочерыжкой вместо головы, — гость невесело усмехнулся. — Главное, чтоб высокой моралью не страдал и чтоб легкие здоровые были. Мой вариант был. — И подвоха ты еще на моменте собеседования или что там, не почувствовал? Гость покачал головой. — Там нет подвоха. Берут в охрану лабиринта, следить за заключенными. Какой подвох? Все знали, что такое лабиринт. Чтоб ты понимала, оклад платили едва ли не самый максимум по стране. Больше, чем у мракоборца, по слухам. Туда же добавь страховку и хорошую пенсию. Дожить до нее, с каменной пылью вокруг, сложно, но у меня бы получилось, думаю. Люди туда служить не идут: репутация дурная, условия сложные, но для меня это было лучшим вариантом. Да для многих лучшим, там соцпакет такой, что только ради него можно идти. Работа непыльная вообще. Отчеты наверх писать и не очень пристально за порядком приглядывать. А каждые три месяца на две недели выходишь из лабиринта, смену сдаешь. Вполне жить можно. Гость косо ухмыльнулся. Шелли даже показалось, что по этой работе он скучает. — Золота столько, что не успеваешь тратить до начала новой смены. Гуляешь так вот день, два, неделю, а на вторую уже скучаешь и рвешься обратно в Мохаве. — Дичь какая. — Ненавижу нихрена не делать. Дергая за нитку пакетик в остывшем чае, Шелли нахмурилась: — А правда то, что в газетах писали про лабиринт? — Как сказать, — уклончиво сказал гость. — Про голодовки? — Ага. — Когда я там работал это… это в пересчете если на время сейчас, то где-то лет через шесть… или… короче. — Сам запутался и сам же махнул рукой. — Еда была для всех. Да, небогатая, но в расчете на всех заключенных. Доходила не до всех, правда, но, честно скажу, я по лабиринту за теми, у кого еду отобрали, не бегал с подносом. Чтоб жить, надо жрать. Кто не жрет, не живет. Никаких высоких материй и сложных формул. — Но это нечестно. — Это тюрьма. Не столовка университетская. Сильный выживает слабого. Если слабый остается слабым, то светлая ему память. — И тебе не было их жаль? Гость глянул на нее с усталой насмешкой. — Рошель. Посмотри на меня еще раз. — Я понимаю, что не было, — вразумила Шелли. — Но почему? Они же все равно люди, у них есть права… — Начинается. Это уроды, которые в лабиринт не за просто так попали и не на недельку. У них одно право — тереть тряпкой стены этого лабиринта и думать над своим поведением. — Всегда есть процент тех, кто попал в заключение, будучи невиновным, — уперлась Шелли. — Вот на таких наивных добряках и держится система суда присяжных. Тебе отдельно взятый бич будет рассказывать, что десять детей ножом порезал, а ты будешь думать, что он в душе хороший человек, а все прегрешения его случились из-за несчастного детства и издевок в школе. Нельзя жалеть ублюдков. Они все невиновны, они все одинаково ноют и жалуются смотрителю. Их всех поголовно подставили и оклеветали. Но все их личные дела попадали ко мне, — усмехнулся гость. — Охране нельзя совать в них нос, чтоб быть объективными ко всем узникам, но кто не нарушал это правило? Лабиринт — это последняя точка кипения МАКУСА, и я клянусь тебе, невиновные хорошие люди туда не попадают. Его лицо вдруг посмурнело. — Не попадали. На моей памяти. — Черные глаза стали смотреть жестче. — И мне действительно никого не было жаль. Слишком все было отлично, чтоб жалеть кого-то. Сквозняк заставил невесомые страницы раскрытой книги зашелестели. Шелли захлопнула тяжелый том, придавив ойкнувшую закладку, похожую на бледно-розовый язык. — А как ты питался там? Тебе же нужна кровь. — Проще, чем когда-либо. У меня было несколько доноров, — ответил гость. — По личным делам я отыскал самых здоровых узников, и те за ништяки, вроде лишнего вареного яйца, газеты или письма легко отдавали по полпинты крови. У меня было больше, чем нужно, за смешную цену. — Если все было так отлично, почему ты оказался здесь с поломанным маховиком? Сидел бы в лабиринте в своем времени, что же случилось? — Шелли почти злилась. Она ожидала истории-покаяния. Но никакого сожаления гость не испытывал, и даже не пытался его отыгрывать лицом. Это была история о работе, которую он искренне любил и по которой скучал. История о работе со своей спецификой, о работе не для всех — но о той, какой больше нет. Стать тюремщиком в лабиринте Мохаве, оказывается, предел мечтаний. Гость выглядел мрачно. Небрежная улыбка ностальгирующего тюремщика исчезла. — В лабиринте всегда были болячки. Там нет условий и лекарств, зато есть каменная пыль и бациллы ближнего. Кто-то от них умирал быстро, кто-то долго, кто-то не умирал — болезни были, но от побоев умирали чаще. Никого не проверяли целители перед тем, как отправить в Мохаве. И вот с очередным пополнением в лабиринт доставили преступника из… то ли Судана, то ли… не помню. — Что он принес в лабиринт? — Чуму. Шелли вытаращила глаза и не сразу поняла, что рефлекторно отодвинулась. Гость фыркнул. — А помнишь, Рошель, что давала мне покурить свою сигарету? Мотнув головой, Шелли попыталась дурные мысли из головы вытряхнуть. — И что случилось потом? — Этот чумной урод три дня был нормальным, потом три дня кашлял, а на четвертый скопытился. Смотритель на тело посмотрел, нашел эти гнилые бубоны, говорит: «Ебать, чума, в печь». И сам через восемь дней от той же заразы помер, а я его место занял. К тому времени у нас уже был не лабиринт, а лепрозорий. — Гость тяжело вздохнул, словно вдруг устав в один миг. — Блядь, а в лабиринте ж еще клопы в одежде, матрасах… короче, там без вариантов всем было сдохнуть. — Это же лечится? Ну, антибиотики, зелья? Не Средние же века. — И смотритель успел, и я после него — мы наверх в Вулворт-Билдинг слали отчеты о том, что у нас чума. Просили сделать что-нибудь, потому что мне на день, скажем, двадцатый, было проще считать выживших, чем ходить с бумажкой по лабиринту и считать умерших, — сказал гость. — Сначала наверху не верили. Мол «в холеру еще можно поверить, но чума, вы что, откуда?». Он холодно усмехнулся, глядя в чашку Шелли. — А я пишу в ответ: «Так приходите к нам с проверкой, нас как раз осталось человек сорок, толкаться не будем». Никто не пришел почему-то. Начали присылать зелья и инструкции, но это только чтоб держать на ногах охрану. На заключенных уже давно поставили крест. Охрана все равно не протянула долго, их тоже пришлось жечь. — А ты заразился? — Нет, — отрезал гость. — Тупой вопрос: а чего? — Я крещенный. Шелли развела руками. — Все логично, вопросов не имею. Гость поджал губы. — Я не до конца понимаю, как работает мое тело. То есть, дай мне арахис, и я умру, но помни — я пережил чуму. Хотя, помню, начал кашлять в том лабиринте и все, думаю, последний титан пал. Чистое надел, помолился, лег умирать, заснул, проснулся — живой. Это потом только дошло, что у меня в легких и каменная пыль, и пепел от покойников. И твоя, в рот ее ебать, химозная сигарета, Рошель! Шелли даже не улыбнулась. — Тебе не надо над этим шутить. Гость цокнул языком. — Хорошо, не буду. Чума — это не смешно. Трибуны снова ликовали. Кажется, Салем в этом году снова на голову разобьет Браун. — Они продолжали слать инструкции, — протянул гость. — Люди из МАКУСА. Говорили не позволять никому покинуть лабиринт. Больные рвались прочь, приходилось держать всех внутри одному — охраны не осталось на двадцать пятый день. — Гость зацокал пальцами по впалой щеке, которую упер в ладонь. — А когда нас осталось на весь лабиринт пятеро, и я отправил последний отчет наверх, в котором писал, что мы уже все, ответа уже не было. На следующий день отправил вдогонку, что я остался один. И тогда каминная сеть, через которую мы передавали письма, просто отключилась. — Они тебя эвакуировали? — Я ждал этого, потому что жечь тела уже не мог, и они были везде, они воняли, откуда-то лезли крысы и все это жрали. Мне нужна была кровь, я не знал, сколько протяну сам… Короче, очень ждал эвакуацию. И я услышал помощь, за главным входом, где тяжелые огромные двери, которые вели к ступеням наверх. Черные глаза расширились вдруг. — И они взорвали выход. Потолок обвалился и завалил двери. Они оставили меня там, чтоб не выпускать чуму. Так что да, ты права. В этой работе все же был подвох. — Как ты выбрался? — глухо прошептала Шелли. — Трансгрессия? — Не умею и там не работает. — Портал? — Мимо. Кирка, руки и полез. Разобрал завалы, возился долго, даже не скажу сколько. Но я вылез. И не протупи я, как законопослушный гражданин, все было бы иначе, клянусь. Пустыня Мохаве не так далеко от мексиканской границы, если бы я сразу бежал, ничего бы не было. Но нет, вернулся в МАКУСА, сказать, что я здесь, я жив. И начался сначала карантин — три месяца на мне в стерильной комнате искали бубоны… — Не нашли? — Не нашли, я был здоров. Меня выпустили и МАКУСА, чтоб не обосраться, сделал меня чуть ли не национальным героем. Верный долгу, отважный смотритель, — гость закатил глаза. — Но не обосраться не получилось. Вообще МАКУСА во все времена делает это талантливо. Тонкие губы дрогнули в широкой оскалистой улыбке. — По факту, я мог развалить МАКУСА, не выходя из дома. Народ взбесился: «У него чума, он заразный, взять его!». — Это средневековое мракобесие! Да любой целитель, любой медик скажет, что если инкубационный период… — Да хоть Господь-Бог снизошел и сказал бы, панику придурков не унять. Она распространяется быстрее этой самой чумы. Газеты писали наперебой, по радио только о чуме и разговоров — якобы где-то кого-то видели в бубонах то в Калифорнии, то в Мэне. Каждый чих принимали за симптом, закрывали Ильверморни трижды, перекрывали границы, устраивали карантины, а виноват во всем мудак-смотритель, который вылез из лабиринта и пришел в большой город. Спасибо прессе и активистам — меня начали гонять по всей стране, как чумную крысу, но смех в том, что и покинуть МАКУСА я не мог, не выпускали на таможнях, как заразного! — Это не смешно, — снова сказала Шелли еще более мрачно. — А куда бы ты направился? — К Алу, наверное. Вампиры друг за дружку стараются, ты по бабке своей видишь. Но меня никто не выпускал. Я в итоге еле сбежал в Мексику, просто по стене на границе под пулями пограничников лез. Добрался на товарняках до деревни на рынке Сонора — там моя «чума» вообще была меньшим, до чего могли местные доебаться. Ну и как-то, — гость потупил взгляд. — Понеслось. Лет через десять лабиринт Мохаве «проветрили» и «прибрали», отстроили, что снесло взрывом, но меня на работу уже не звали. Я оставался в Мексике. Некоторое время потом жил в Коста-Рике, в Венесуэле тоже жил. — Что делал? — Да разное, — уклончиво ответил гость. — А вернулся в МАКУСА потом? — Только когда тяга делать зло стала сильней меня. Гость вздохнул, поймав взгляд Шелли. — Так что, мораль истории — не попадай в лабиринт Мохаве, заболеешь, и над тобой будут смеяться. Хотя ты и не попадешь уже. Он заправил дред за ухо. — Не надо на меня так смотреть, и думать тоже не надо. Шелли нахмурилась. — Ничего я не думаю. — Помнишь, что я тебе сказал о системе присяжных? Не жалей меня. Я после лабиринта наделал кучу такого, чем действительно не горжусь, и что уже не исправить. Не потому что меня обидели, недосмотрели или сломали, а потому что захотел. Мне нравится с тобой говорить, но не привыкай и не оправдывай. У зла приятный голос, не растекайся перед ним. — Мне кажется, я еще с порога дома Вэлмы сказала все, что о тебе думаю на самом деле. — Но с тех пор мы два месяца вот так вот говорим. Я не обижу тебя, Рошель, — пообещал гость. — Но не жалей тех, к кому мир якобы несправедлив. Они потом свое берут. Шелли раскрыла рот, чтоб спросить, но гость предусмотрительно покачал головой. Стены общей комнаты вспыхнули, и на деревянные панели опустились сотканные из поблескивающих искр синие полотнища с золотым фениксом, расправившим крылья — Салем готовился поддерживать дух студентов всеми силами. Золотые фениксы появились даже вверху, под потолком — ожили изящные фигурки, которые были рождественскими елочными игрушками, выпорхнули из кладовой и взмыли вверх. С игрушек-фениксов осыпалась мелкая противная золотая пыль. Едва заметная, но после которой подолгу приходилось отмывать руки и следующие несколько дней находить назойливые блестки в волосах и одежде. Глядя на золотые крупицы, осыпавшиеся на палец, Шелли задумалась: — Покажи маховик. Гость послушно вытащил из кармана пакетик со сломанными часами. Шелли осторожно поковыряла разноцветными ногтями крохотную колбу песочных часов — наковыряла так, что почувствовала, как заклеенная трещина разошлась чуть больше, а крупицы стекла заскрипели под плотным пакетиком. — Внутри часов была платиновая пыль, — проговорила Шелли, на свет глядя сквозь пакет, на дне которого оставался темно-серый порошок. — Платина — сильный износостойкий металл, в десятки раз прочнее и тяжелее серебра. При этом магические свойства практически одинаковы. По идее, если свойства платины в артефакты, верны, то она должна была этот маховик сделать просто неубиваемым. Ну то есть хоть топчись по нему, а стекло в часах будет целым. Когда ты пересобирал маховик, ты об этом знал? — Платина уже была в часах. И я не пересобирал маховик. — В смысле, ты же… — Его пересобрала ты через пятьдесят лет, — буркнул гость. Шелли приоткрыла рот и глянула на маховик в пакетике. — Нет. Гость молча кивнул. — Если бы маховик пересобрала я, то сделала бы ось не из золота, а из вольфрама, — сказала Шелли. — Золото можно руками согнуть, а вольфрам сделал бы маховик действительно неубиваемым, хоть под асфальтный каток его подкинь: платина внутри и вольфрам снаружи скорей сломают каток, чем маховик. И это еще не говоря о том, что при перепаде температур в хроносфере вольфраму ничего бы не было. — Где ты, бабка-семьдесят лет, нашла бы вольфрам в доме престарелых? — В лампах накаливания. — Где ты лампы накаливания через пятьдесят лет бы нашла? — вразумил гость. — Чего ты со мной споришь? Шелли поджала губы. Но бесилась недолго, тут же взгляд ее блеснул: — И какой я была? — Не помню. — Да ладно тебе. — Я не могу рассказать, это сломает законы времени. — А то, что ты умудрился расхреначить маховик времени и застрять не в своей эпохе — не сломает законы времени? — Рошель, нельзя. Иногда с тобой сложнее, чем с тобой семидесятилетней, и это ты еще в своем уме! Задумайся, что будет дальше. — Хоть один спойлер! Гость закатил глаза. — Один. Если через пятьдесят лет на пороге увидишь мудака с маховиком времени, закрывай дверь на все замки и звони в полицию. Шелли хмыкнула. — То есть, мне сейчас, по уму, делать то же самое? — Нет. — Почему же? — Потому что я действительно не хочу тебя обижать. В коридоре слышался гул торжествующей толпы. Последняя репетиция перед важным матчем выдалась, видимо, более, чем успешной. В общую комнату залетел золотой снитч и, описав полукруг, волчком завертелся средь фигурок фениксов под потолком. — Значит, вольфрамовая ось? — протянул гость, скосив взгляд. Шелли повернула голову. — Или иридий. Или, в крайнем случае, хром. Но не золото. Гость задумчиво усмехнулся, потянув уголок острозубого рта высоко к скуле. — Посмотрим, что можно придумать.

***

Лекцию остановили — это могло закончиться опасно. Декан Грейвз, зная, что профессор Роквелл не брезгует швырять в тех, кто заглядывает в аудиторию во время занятий, заклятия, рискнул распахнуть дверь даже без опаски. — Мистер Роквелл… Его за преподавательским столом не оказалось. Декан оглядел тихую аудиторию. — … еще одну записку я замечу на своих лекция — зачитаю вслух, мистер Монтомери, — послышался ледяной скрежет. — И добавлю свою рецензию к вашим интимным перепискам. Грейвз, что за паника, что случилось, снова уронили ключи в сток? Мистер Роквелл нашелся на самом верхнем ряду амфитеатра, у пунцового студента. Он сдвинул на кончик носа очки в тонкой металлической оправе, чтоб стекла не мешали глядеть на декана с большим презрением. — Мистер Роквелл, — выдохнул декан, даже не отреагировав на издевку. — За вами пришли? — Пусть уйдут, у меня лекция. — Роквелл. — Взгляд декана Грейвза посуровел. — Сию же секунду. Мистер Роквелл захлопнул учебник и молча направился вниз. — Прошу прощения, скоро вернусь, — бросил он студентам, и вышел в открытую дверь. — Эйвери, окажите милость, подмените меня. Тема — на доске. Декан Грейвз, замерев у двери неловким швейцаром, проводил Роквелла тревожным взглядом. И глянул на доску. — Ох, это очень важная тема. Система правосудия МАКУСА… может быть, у кого-то есть вопро… Тонкая белая рука взмыла вверх. Мерзкая седовласая девчонка косо ухмыльнулась. — И чтоб сидели тихо! — прикрикнул декан, захлопнул дверь и зашагал из лекционного зала прочь. Студенты, разумеется, не сидели тихо. Тут же по аудитории прокатился тревожный шепот. Мистер Ровелл под конец лекции так и не вернулся. Студенты первого курса покинули лекционный зал, оставив дверь открытой. На перемене внимание Эл заняло объявление на светло-лиловой бумаге, приклеенное к стенду с информацией, что в студенческом дворике. «Сдача комнат, долгосрочно». «Да ты издеваешься», — Эл перечитала объявление трижды, прежде чем понять и возмутиться. И направилась на следующее занятие, несмотря на перерыв. Однако вопрос оставался открыт. Жить было негде, и куда она вернется после того, как через четыре часа занятия будут на сегодня окончены — Эл не знала. С такой проблемой она столкнулась в жизни впервые. Как обухом лопаты в лицо — резкое понимание того, что жить негде не с завтрашнего дня, не через неделю, а прямо сейчас. Несмотря на ответственное отношение к учебе, Эл все занятия тревожилась о том, что ей некуда идти. Переночевать тихонько в спортивном зале уже не казалось глупостью. Эл всерьез и обдумывала эту перспективу, когда на последнем занятии, мешала стеклянной палочкой укрепляющий раствор — густой и ярко-бирюзовый. Палочка провалилась в раствор и застыла, как в желе, когда в дверь лаборатории заглянул декан Грейвз. — Мистер Мортимер, — позвал он. — Мне нужна Элизабет Арден. Старый зельевар отпрянул от чьего-то котла и оглядел студентов, не зная всех по фамилиям. — Да-да, разумеется. Арден, вы можете идти. Эл подхватила тетрадь и вышла из задымленной лаборатории в светлый коридор первого этажа. Декан Грейвз был серьезен не на шутку. Он молча вытянул волшебную палочку, подняв в воздух пустой кофейный стаканчик с пола. — Это не мое, — ответила Эл. — Я не мусорю в коридорах. Декан скривился. — Я не знаю, что ты натворила, Арден, — проговорил он. — Но ты доигралась. За тобой срочно послали. И быстро глянул вверх. — И я тебе не завидую. Консультант по обучению, Мойра, аж приподнялась, выглядывая из-за стойки. Эл не шелохнулась. Сердце пропустило удар. «Опять или фестрала воровать, или консула бить, да что ж за жизнь-то, Господи!» — почти простонала она. И нехотя сжала двумя пальцами стаканчик. Рывком под живот ее утащило в вихрь размытых красок. Ноги опору не почувствовали. Полет был слишком длинным и когда он закончился, Эл словно выбросило из торнадо. Она рухнула на спину и больно ударила лопатку. Сломанная ключица вспомнила былые времена и начала побаливать. Над потолком качалась большая люстра. Вокруг, как частоколом, возвышались ножки стульев и столов. Над Эл вытянулась рука, и она, поколебавшись секунду, за нее ухватилась. — Мистер Роквелл, — произнесла Эл. — У меня занятие. Мистер Роквелл вскинул брови и оставил это без комментария. Эл тревожно заглянула ему в глаза. — Что? Меня забирают? Роквелл покачал головой. Эл не поверила и огляделась. — Где мы? Но помещение вокруг не было смутно знакомым британским консульством. Оно оказалось тоже смутно знакомым — темные деревянные панели на стенах, длинный дубовый стол с волшебной картой под толстым стеклом, стулья с прямыми жесткими спинками. Эл была здесь прежде. — Вулворт-Билдинг? — Переговорная штаб-квартиры мракоборцев МАКУСА, — уточнил мистер Роквелл и указал Эл на стул. — Садись. Только сейчас Эл заметила, что он был одет не так, как утром. На нем был удлиненный темно-синий пиджак, и рубашка была не белой, обычной, а серой, без воротника. На пиджаке у нагрудного кармана была нашивка — орел и звездно-полосатый флаг. — Помнишь, что я обещал с тобой сделать, если возглавлю мракоборцев МАКУСА снова? — В голосе мистера Роквелла не прозвучало ни угрозы, ни насмешки. Эл задержала дыхание. Мистер Роквелл кивнул. — М-да. — Я рассказала вам правду. — Мне этого мало. — Да чего вы хотите от меня? — выкрикнула Эл, сдавшись, еще не начав битву. — Я не знаю ничего, я не знаю, где жрица, я… — Арден, — мистер Роквелл чуть повысил голос. Эл умолкла, кусая губы. — А похуй, — выплюнула она тут же. — Что ты мне сделаешь? Мой отец тебя уничтожит. И твой МАКУСА тоже, жрице и напрягаться не придется. Поэтому пока есть время, человек у власти, беги и предъявляй едва совершеннолетним симпатичным мальчикам обвинения в излишней гетеросексуальности. И назначай исправительные работы. Выеби хоть кого-то, прежде чем выебут тебя за то, что леди Элизабет не в порядке. Нерв на щеке мистера Роквелла дрогнул. Эл чувствовала, что у нее горят щеки. — Все, леди Элизабет? — Нет. — Я слушаю. Эл потупила взгляд. — Спасибо, что починили ключицу. — На здоровье, — тоном, желающим человечеству смерти в геенне огненной, произнес мистер Роквелл. — Теперь, если ты закончила пищать мне в ухо угрозами… — Это меццо-сопрано, — тихонько сказала Эл. Мистер Роквелл вздохнул и очертил волшебной палочкой некий силуэт перед собой. По невидимому контуру заплясали редкие искры, и на столе появился аккуратный темно-синий сверток. Опустив на него ладонь, мистер Роквелл придвинул его к Эл. Та осторожно развернула сверток. Длинный темно-синий пиджак разгладил складки сам по себе. Нашивка блеснула новенькими нитями. — Что это? — Форма. Важно подчеркнуть: форма. Не пижама. Не спортивный костюм. Не купальник. Форма. Переодевайся. Эл облизнула пересохшие губы. — Не здесь, — предупредил мистер Роквелл. — Дальше по коридору уборная. Иди и переодевайся. — Что вы делаете? Мистер Роквелл встретил изумленный взгляд. — Даю тебе рекомендацию снова. И коротко усмехнулся уголком рта. — Переодеваться — это был, если что, приказ. Эл сжала форму и рассеянно попятилась к двери. — Простите за… — Вон отсюда. — Да, сэр. И юркнула за дверь, по пути свалив стул. Когда дверь захлопнулась, мистер Роквелл откинулся назад и звучно закрыл лицо рукой.

***

К концу октября выпал первый снег, который был похож действительно на снег. Голые скалы и темно-зеленое полотно хвойного леса покрывали белоснежные шапки, поблескивающие на морозном солнце. Все еще казалось, что виновницей раннего снега была какая-то магия. Не мог снег выпасть так рано, да еще и лежать сугробами несколько дней. Я был первым, кто прочувствовал снег в Дурмстранге. Отнюдь не потому что заражал окружающих рождественским настроением. Как-то так случилось, что я проснулся от холода на пласте еловых ветвей, у старого капища далеко за лесом. И, потирая алую кожу, ставшую на ощупь сухой, как кора дерева, попытался вспомнить, как оказался рано утром далеко от замка, да еще и в заснеженном лесу. Но не вышло: все, что помнил, это как от кого-то убегал и, по-видимому, получил от кого-то — под носом оказалось немного засохшей крови, которую я утер рукой. В руке, когда разжал замерзшие пальцы, обнаружил гильзу. — Блядь, — протянул я, глядя на расстрелянное в труху дерево. Пистолет пришлось искать. Нашел в снегу и сунул за ремень одубевших джинсов. Вопросов масса, ответа — ни единого. Тем утром я замерз настолько, что с минуту стоял на месте, потирал потерявшие чувствительность руки, вдыхал ледяной свежий воздух носом и не двигался, с полной уверенностью, что обратно не дойду. Но пошел назад, скорее интуитивно, чем реально ориентируясь в лесу. Не заблудился, не замерз еще больше, и вскоре вышел к квиддичному полю, где умудрился столкнуться с Ингаром и десятком тепло одетых учеников. — За грибами ходил, — стуча зубами, ответил я максимально уверено, и направился в замок. И холод можно было пережить — я быстро пришел в себя и согрелся сначала в горячей воде круглой каменной ванны, а потом за завтраком. После завтрака же ничто не выдавало во мне человека, который ночь провел на морозе и чуть не сдох на обратном пути. А может выдавало, черт знает, но чувствовал я себя как прежде, а окружающим было совсем не до того, чтоб интересоваться подробностями странной ночи. Директор Харфанг, Рада Илич и Матиас с самого утра отсутствовали. Не хватало в замке лишь троих, отправившихся на слушание, а казалось, что школа опустела. Напряжение так и витало в воздухе — не до уроков было даже мне. И это было абсурдно: в ситуации, когда мой сын с большой долей вероятности вместо школьного общежития может оказаться в тюрьме за поджог, я шел работать, потому что больше ничего не оставалось. Урок утром прошел как-то мимо меня. Я даже не помнил, какой это был курс и что мы учили. Что-то было не то. Сродни тому, что мир рушится, за окном — разломы, апокалипсис, метеоритный дождь, а ты сидишь в накренившемся кресле и смотришь по телевизору ток-шоу о неверных мужьях. Это словами не передать, какой был немощный абсурд. Мои уроки, мой этот весь день, попытки поддерживать обычный день. Матиас там сейчас сядет лет на пятнадцать в одну камеру с червячихой-демоницей, а я у доски контурную карту разворачиваю и про какие-то походы рассказываю! Вы что вообще? Двух преподавателей не хватало, а за учительским столом в обеднем зале казалось пусто: видимо Харфанг в своей широкой мантии и мощная Рада занимали зрительно много места. Было непривычно сидеть и не толкаться локтями. — Сука, я щас встану и вырву нахрен ноги! — рявкнул я, треснув ладонью по столу. Младшекурсники, бросавшиеся хлебным мякишем, затихли. В отсутствие Харфанга, Рады и Ингара мелкая эта перхоть не боялась, по ходу, ничего. — Ты глянь, что творят. — Я придвинулся к Сусане, но та ела, глядя в газету. Да уж, из авторитетов остались только пьяненький Ласло и нервный библиотекарь, у которого ложка в руках дрожала. Полегчало, когда в обедний зал, распахнув двери, вошел одетый в спортивную форму Ингар — дети притихли и шумно принялись хлебать горячий суп. Сусана мигом опустила газету и придвинулась так близко, что едва своей огромной грудью мне в тарелку не легла. — Ну что там? Ингар сел рядом со мной и повернул к любопытной травнице голову. — Не вернулись еще. Я живо представил, как Ингар исполнял обязанности не только тренера по квиддичу, но еще и дозорного флюгера, который выглядывал с крыши, вернулся ли директор Харфанг на остров или нет. Сусана тяжело вздохнула. — Ох, я переживаю. Раде, конечно, конец. — Успокойся. После обеда, который в горло не лез, нужно было продолжать работу. Шагая на урок, я гадал, а понимали ли ученики масштаб проблем Дурмстранга. Что будет, если школу все же решат закрыть и куда девать триста юных волшебников — о чем говорили не на слушании, не в учительской, а в общежитиях школьников? Дети ведь не дураки, все понимали. «Куда их всех распихать?» — думал я, оглядывая коридор по пути. — «Кому они нужны?» Вспомнил деревню отбросов и детей оттуда. Их было не так много, но они, никем не ученные, кроме родителей и соседей, бегали, путались под ногами, создавали кучу проблем, а уж попади волшебная палочка в руки к недоучке такой…за столько раз, сколько деревня горела, неудивительно, что она однажды сгорела окончательно. «Кто будет учить этих малолеток? Занятые родители по выходным?». Понимание, что я не должен вообще думать о чьих-то чужих детях, пришло сразу же, как я зашел в класс. По факту, меня не должно было быть на этом острове вообще — я не учитель. Я оказался здесь, потому что бежал от долгов, а мой сын не смог больше никуда поступить. И черт с ним, с этим аттестатом и средним образованием уже — как только Матиас вернется со слушания, чем бы оно там не закончилось, я его заберу и мы сбежим в Англию. А цыгане, викинги, червячихи и темная магия останутся далеко-далеко. Нельзя привыкать к этому месту, к этим детям и коллегам. Нельзя переживать за судьбу чужой мне школы и корчить из себя учителя. Альбус, тебе нужно было одно, то, ради чего ты оказался здесь — присматривать за Матиасом, а в итоге ты помог всем, присмотрел за всеми, кроме него. Пока ты листал книжки, чтоб кому-то угодить, Матиас научился сжигать людей. Я до стола рабочего дойти не успел еще, а накрутил себя так, что когда обернулся на класс, понял, что ненавижу этих детей. Хорошо хоть у меня над ними была власть. — Чистые листочки достаем, — прошипел я громогласно. — Контрольная. По классу прокатилось негодование. — Но вы не предупреждали! — А кто должен предупреждать? — рявкнул я. — Жизнь не будет предупреждать перед каждым ударом под-дых. Бить первым, это важно, всегда надо носить с собой нож и… Я немного потерял суть собственного нравоучения. Третий курс глядел на меня с непониманием. — Книги — спрятать, конспекты — на край стола. — Раздавая бланки с заданиями, проговорил я. — На бланках ничего не пишем! Упаси вас Бог почеркать эти бумажки! И не списывать, у меня глаз наметанный, я вижу ваши коварные планы раньше, чем ваши детские мозжечки их успеют придумать… И не надо думать, что сможете выдавить из меня подсказку, я в этих делах — кремень. — Здесь не «б», — шепотом выл я, сидя на корточках у предпоследней парты. — Думай. Сколько эпох насчитывает магическая история? Три — это мало, думай. Мальчик ткнул пальцем в следующий вариант ответа. — Шесть эпох — это дохера. Думай, что между три и шесть. Не четыре, нет. Ниже глазки. Еще ниже глазки. Я не буду никому ничего подсказывать, просто смотри ниже, ниже, чем «б» и «д». Я как раз следил за тем, что ученики не жульничали и не списывали, когда унюхал тонкий и едва слышный аромат из коридора: сладкий, густой, хоть и размытый холодный воздухом. Вскочив на ноги, я бросил к двери, но вовремя успел обернуться: — Три минуты, пишем тихонечко. Не списывать! Отойти от закрытой двери толком не успел, как прислушался. Нет, бедлам не начался, и даже страницы учебников не зашуршали. Спеша навстречу зову, я быстро вдыхал холодный воздух. Запах становился сильнее с каждым шагом — я его догонял. Но вместо Матиаса на одном из переходов к западной башне увидел старую сгорбленную Магду. Похожая издалека на коричневый камень, она: круглая, низкорослая и сутулая, меленько ступала, опираясь на клюку и стараясь не поскользнуться на мосту. Было так странно ее видеть не в замкнутом пространстве и не в тени. Повариха казалась темным призраком замка — на глаза не попадалась, днем не ходила, передвигалась всегда тихо и под стенкой, словно кралась. И вот в ее пуховом платке были снежинки, клюка цокала по льду, а похожие на бревна ноги чуть неуверенно ступали по мосту. Магда обернулась на меня. И вновь зашагала вперед. Нагнать ее не составляло труда. Хорошо, что она перестала маскировать зов под кухонную вонь специй и жира — хоть стоять рядом можно было. — Скажи, — не впервые прошептал я, склонившись. — Как покинуть остров? Повариха снова не ответила. Она вообще не обратила на меня больше внимания. Продолжала, как квочка, тяжело идти, хрипловато дышать и что-то бормотать себе под нос. Осознание того, что наше спасение зависит только от бабки, которая молчит, заставило меня крепко сжать рукой ограду моста, чтоб не толкнуть ею Магду вниз. — Магда, — позвал я, но так не оборачивалась. Пришлось снова шагать за ней в западную башню. Стоило зайти в башню, как замерзшее лицо приятно закололо теплом. Магда сжала на перилах крючковатые пальцы, после мороза казавшиеся еще более морщинистыми и негнущимися. И тяжело поднялась на первую ступеньку винтовой лестницы. В принципе, пока повариха поднялась бы до второго этажа, у меня было время развести костер, сварить нам суп и обойти остров дважды. Магда еле передвигалась. Каждая ступенька на подъем давалась ей так тяжело, что, казалось, бабка щас душу Богу отдаст. Она поднимала и клюку, и свои шерстяные юбки, и ноги в грубой стоптанной обуви с таким трудом, что я слышал скрип ее суставов, оханье и хрипотцу. «Тебе лет дохерища, ты еле дышишь», — думал я, наблюдая за ней. — «Чего ж ты ходишь сюда, ты ж не дойдешь однажды». А Магда очень медленно, но очень упорно поднималась вверх. Я направился за ней, преодолев пройденный ею подъем за несколько секунд. — Я пытаюсь спасти сына, — прошептал я. — Как покинуть остров? Это была отчаянная, но не очень хорошая идея — пытаться заговорить с ней сейчас. Она еле дышала, на ответе задохнулась бы и упала замертво, клянусь. И мы поднимались молча. Долго. Очень долго. Так медленно, что от этого шага у меня колени сводило. Топ. Топ. Топ. По ступеньке в три секунду. Школу уже закроют, детей увезут на кораблях в три захода, снег сойдет, весна наступит, а мы с поварихой как раз этаж на четвертый поднимемся. Магда меня игнорировала. Я был все ближе к тому, чтоб дернуть ее за мантию и просто выбросить со ступеней. Задрав голову, чтоб не глядеть поварихе в спину, я вдруг поймал взгляд глаз бусинок и застыл. На меня выглядывая с верхних ступенек, смотрел крохотный серый человечек с грубым перекошенным лицом. Он был похож на очень мелкого домового эльфа, только вот не было у домовиков ни таких уродливых рож, ни гнилозубых оскалов. Да и не было домовых эльфов в Дурмстранге. В западной башне обитали лишь красные колпаки — мелкие жестокие бесы, которых, как мух на мед, тянули места, где когда-либо проливалась кровь. Я лязгнул зубами, и красный карлик, пискнув, сбежал прочь, наверх. Поодиночке эти бесы были трусливы, когда же нападали скопом, могли с ног свалить даже мощную Раду. Мы поднимались все выше. Красные карлики выглядывали с интересом и явным желанием пустить кровь нам обоим. Острые мордочки выглядывали одна за другой, тонкие шеи тянулись, большие узловатые кулаки сжимали края ступеней. Магда издала какой-то очень странный звук, похожий то ли на «кис-кис-кис». Не сомневаюсь, что она их подзывала, потому что бесенята заволновались и заколотили кулачками. Она остановилась на площадке между шестым и седьмым этажами. Красные карлики бросили к ней, прыгая, обдирая подол старой мантии. Из складок многочисленных потрепанных тканей, повариха достала влажный мешочек. И, сунув в него дрогнувшую руку, бросила карликам мелкие куски склизкого сырого мяса. — Ну нахер, — бросил я и, глядя, как за кусочки мяса друг друга колотят черти, зашагал обратно на урок. На остаток занятий я хотел было забить, потому что Дурмстранг и его эта вся мишура уже бесили, но дети приготовили доклады, и это оказалось сильнее моих принципов и раздражения. Тогда я подумал, слушая учеников одного за другим, которые готовились к уроку, переживали, старались, да даже если и тупо списали с учебника, что в принципе, если Дурмстранг закроют, я могу детей двадцать-тридцать забрать с собой в Паучий Тупик. «А если разобрать ту комнату и выбросить хлам, туда встанет как раз с десяток спальников», — задумчиво хмурился я. — «Еще пятнадцать штабелями в гостиной, а Кобра тощая, будет жить в кладовке. Разместимся, как-то, ничего». В коридоре едва слышно пахло знакомой тягучей сладостью. Как я и предполагал, повариха только под вечер сумела спуститься с западной башни и поковылять обратно к себе на кухню. Но когда, минуя толпу учеников, я вошел в обедний зал к ужину и увидел на помосте во главе учительского стола директора Харфанга, то сердце сделало сальто и камнем рухнуло вниз. Шагая меж двух столов, я выискивал среди учеников Матиаса, и с каждым шагом, с каждым мелькнувшим лицом страх нарастал. Но вот он! Сидел у края, чуть поодаль от студентов, ближе к учительскому столу, явно на ужин опоздав. И я выдохнул. Живой, невредимый, не в кандалах — как мало нужно для счастья. Матиас, кажется, тоже меня высматривал и, когда наши взгляды встретились, взгляд его черных глаз потеплел. Как бы я его не проклинал, как только всеми силами старался не думать и не вспоминать, как не жалел, что это чудо вообще уродилось на свет, в тот момент к черту ужин. Я был готов схватить его за руку, собирать вещи и бежать прочь из холодного страшного Дурмстранга. Но малой ел, а когда малой ел, то куда-то его зазывать было бесполезно. Даже если бы у нас было пять минут на побег до штурма острова мракоборцами, Матиас бы из-за стола не встал, пока не доел суп. А когда на столе появились пирожки — все, там и мракоборцам бы со штурмом ждать пришлось, пока дитя наестся, а дитя не наестся, пока не исчезнет еда. Но и после обеда побег не удался. Во-первых, повариха так и не сказала, как покинуть остров. А, во-вторых, директор Харфанг собрал всех в учительской, за ужином даже не намекнув, какие ждут новости: хорошие или плохие. — Плохие, — сразу сказал библиотекарь. — Да для тебя с утра проснуться — уже плохая новость, — фыркнул я. В жаркой, нагретой очагом учительской, новости ждали хорошие — библиотекарь не сглазил. — Школе — быть, — только и сказал Харфанг, когда мы все выждали минутную паузу в напряжении. «НО». Должно быть «но». Харфанг же лишь достал из-под мантии и звонко опустил на стол бутылку чего-то густого и пахнущего, когда вылетела пробка, спиртом и полынью. Вонь неимоверная, на вкус — дерьмо. Но какая школа, такой и вкус триумфа. — К новостям, — объявил Харфанг. — Ингар. Тот повернул голову. — Остаешься. Обрадовались все, даже пессимист-библиотекарь, Ингар лишь кивнул и сказал: — Хорошо. Обожаю этого мужика. Выживал здесь, кажется, на горячих супах и похуизме. — Но учебный план пересмотрят, внесут корректировки. Много, — предупредил Харфанг. — Со всем соглашаться, всему следовать и без своей лепты. Жизнь — боль, когда злые чиновники запрещают бросать в учеников топоры. Бедный Ингар, не переживет. — Касается всех. Школьную программу будут менять — готовимся, принимаем и не спорим. Комиссия довольна только румынским языком… — Серджу всех подкупил, — шепнул я. — Посмотрите, какое у него лицо хитрое. — И историей магии. Я выплюнул горький ликер в камин, отчего пламя аж вспыхнуло. — Че серьезно? Харфанг кивнул, но выглядел так, словно сам себя не расслышал. — Одна из причин, почему родительский комитет вступился за Дурмстранг — это то, что ученики в восторге от нового профессора. — Ну так, ебать. — А чему здесь удивляться? Кто за дело взялся? — Два курса университета Сан-Хосе, на минуточку. Понимая, и не зря, что я сейчас включу звезду исторического сообщества и начну напором идти к должности министра образования Восточной Европы, директор Харфанг более меня не хвалил. Снова посерьезнел. — Что касается темных искусств. Рада, — он повернулся к ней. — Ты все слышала. Рада кивнула. Судя по тому, что ее живые ожоги так плотно друг к другу прижались и дергались резко, но редко, Рада едва сдерживала гнев. — И я требую подчиниться, — проговорил Харфанг. Судя по всему, Рада отстаивала свою линию до последнего и даже не боясь Нурменгарда. Травница с интересом вертела головой, ожидая пояснения, но пояснений не было. Харфанг лишь добавил: — По поводу права Рады преподавать еще идет процесс. В ближайшую неделю надо будет снова собраться над расписанием и подумать, кто и когда сможет заменить уроки темных искусств у учеников. Так, что еще… Рада тихонько, насколько позволяла ее комплекция, вышла из учительской. «Боже, дура, радуйся, что тебя не посадили пока», — думал я. — «А если еще и зарплату за октябрь начислят, так вообще беги и помоги поварихе посуду мыть». — … запрещенные книги, снова. Список расширили, нужно все перебрать, все собрать и подготовить к сдаче. — Снова-здорово? — спросил библиотекарь с нотками истерики в голосе. — Наше дело — собрать и закрыть. Когда за книгами придут, куда их заберут… — Заберут ли, — добавила Сусана. — Вот именно, — кивнул Харфанг. — Это не наше дело. Разговор был серьезным, со своей стороны школа готова ко всему. Пусть тоже наверху напрягутся. И время застыло. Я как не поверну голову к часам — все без пятнадцати семь. Меня тянуло поговорить с Матиасом, просто бы его увидеть, но Харфанг монотонно и во всех подробностях рассказывал о предстоящих нововведениях. Обсудили и библиотечные книги, и финансирование, и уроки защиты от темных искусств, и конференцию какую-то, и родительские дни, и что со знаком Грин-де-Вальда на стене делать — короче каждый дюйм острова обсудили, все решили, что можно. Рада вовремя ушла, потому что обсуждение было в самом разгаре. Да я сам уже почти вышел, когда вдруг все закончилось. — Поттер, на два слова. Я с готовностью ринулся к столу Харфанга. Уходившие преподаватели прощались, любопытная травница с интересом обернулась, чтоб подслушать, но Ингар ее подтолкнул на выход и закрыл плотно двери. — По поводу мальчишки. — Харфанг вздохнул тяжело. — Пускай остается. Да хер с этим, мы уже чемоданы собрали! — Наше счастье, что никто не пострадал. Спустили его выходку на тормоза. Но еще один хоть малейший проступок — с обоих спущу по три шкуры, — пригрозил Харфанг. — Никогда ничего подобного и не повторится, — заверил я. — Матиас сам труханул больше меня, когда проклятье сработало. Он просто начитался книжек из запрещенки, признаю, и он признает. Лазал в запретную секцию. — Ну да, ну да, — вздохнул Харфанг. И я снова готов был работать за пожрать, идею и коллектив. Просто не отправляйте сына в тюрьму — как меня, однако, легко переубедить. — Поттер, под твою ответственность. И только потому что ты взялся за ансамбль балканской музыки. — Да мы вам такую «феличиту» под Рождество исполним с колокольцами и контрабасами… Надо было как-то разговор заканчивать, пока я на радостях директору Дурмстранга не наобещал руку, сердце и театральный кружок возглавить. — Беги уже, рвешься, — разрешил Харфанг. — Он еще в западной башне. Завтра вернется в общежитие. И я побежал. Скользя по влажному полу, петляя в пустых коридорах, выбежал к ближайшему переходу до западной башни и бросился по скользкому мосту вперед, не обращая внимания на колющую лицо метель. По винтовой лестнице просто взмыл вверх, даже не запыхавшись и не считая этажи. Лишь когда увидел на самом верху арку в тесный коридор и заветную дверь, сердце сделало удар. Распахнув дверь, я увидел, что Матиас не один. Я смотрел даже не на него, а в широкую спину Рады. Рада обернулась — лицо ее не было ни злым, ни добрым. И черт его знает, что она хотела у Матиаса выведать. Не булочку с вишней выпросить уж точно — снова Матиасу повариха подогнала тарелку. Рада вышла из маленькой комнатки, оставив нас одних. Матиас смотрел на меня робко и не без опаски. — Ключи, — прорычал я холодно, вытянув ладонь. — Что? — Ключи от класса истории. Сюда. Матиас приоткрыл рот. В этой кудрявой голове явно происходила такая сложная мозговая работа, что малой аж моргать забывал. — Ал, — наконец, сказал он. — Ну ключи-то за что? — Ты был нормальным ребенком, это тебя та твоя цыганка испортила, — ввернул я. — Быстро сюда ключи, убью, сука. Порывшись в кармане, где что-то тихо звякнуло, Матиас достал два ключа на колечке и опустил мне на ладонь. — И дубликат дубликата. — Ал, да хорош. Я чуть согнул пальцы. Вторая связка опустилась следом. Я перехватил Матиаса за руку и крепко прижал к себе. — Придурок, блядь. В последний раз отец за тебя неделю не жрет. Помяни мое слово, Матиас, в последний раз. Шаг влево, шаг вправо, и ты сядешь, а я с кресла не встану, чтоб тебе помочь. — Я не хотел их сжигать на самом деле. Просто напугать. Но не смог остановить огонь. Честно, я думал просто напугать! — Получилось? Матиас отпрянул. Я по лицу понимал, что он действительно сам не на шутку испугался и огня, и последствий. — Запомни это ощущение. На всю жизнь запомни, каторжанин. Если грибы не напугали, пусть хоть огонь мозги на место вставит, — буркнул я. — Сделай так, чтоб я действительно не начал думать о тебе так, как сказал в гневе. Матиас рассеянно кивнул. Чтоб не разозлиться, я начал жевать теплую булочку. — Ал. — Что? — Не говори Диего. Я повернул голову. — Чего не говорить? Что ты в классе цыганок зажимаешь или что за массовый поджог чуть не сел? Надо перестать унижать малого, потому что мне даже его жаль стало. Такое оно бедное, потерянное-растерянное. — Да уж конечно не скажу! Мне первому по хребту и прилетит, спасибо, сыночек, за мою спокойную старость. Что ты замер, иди булку жри, тебя больше в этом замке кормить не будут. — В смысле? — Кажется, в этом Матиас видел большую трагедию, чем в поджоге. — Мне Харфанг так и сказал. Говорит, еды на твоего, Поттер, деграданта, не хватает, жрет он много, а толку с того нет. Мозги не выросли у молодого растущего организма, — вразумил я, протянув Матиасу тарелку. — Как огонь разжечь он прочитал, а как потушить… И вдруг тарелка чуть не выпала из дрогнувшей руки. Я повернул голову. — Матиас, а где книга? Матиас так и замер, протянув руку к румяной булочке. — Книга? — Книга, сыночек. Где книга, из которой ты про Адское пламя вычитал? Если бы я только знал, как описать эту нахлынувшую волну ужаса в момент, когда все успокоилось. — Скажи, что ты ее успел вернуть в библиотеку. — Ал, я… Я по глазам видел — нихрена он не успел. — Серджу будет проводить ревизию по запрещенке, за книгами придут из министерства, ты хоть понимаешь, что будет, если одной книжки из списка не досчитаются? — Я вскочил на ноги. — Где книга, я успею… Договориться с нервнобольным библиотекарем — черт с ним, а вот где искать эту книгу, если все вещи Матиаса: от чемодана и до кровати в общежитии, были куда-то спрятаны, одному лишь Харфангу известно, куда, в рамках наказания изоляцией. — Матиас, пожалуйста, думай, — взмолился я. — Где книга? Где вообще всего вещи? Не добившись ответа, потому что Матиас лишь моргал и явно не знал, как из себя звук выдавить, я бросился из башни прочь. Искать в тайниках, в подполе, в нишах под партами, в классе истории. Падать в ноги Харфангу и просить вернуть вещи сына обратно, чтоб искать там. — Ал! Стой, Ал! Но я не слышал — в голове уже свое. Искать, срочно, сейчас! На площадке столкнулся с Радой. Она стояла, согнувшись над перилами и, кажется, терпеливо дожидалась, когда мы с Матиасом наговоримся. — Поттер, в чем дело? — резко выпрямилась она, когда я вылетел из комнатки и побежал вниз по ступеням. И я бы ее послал. Но смотрел снизу вверх, едва дыша. — Книга. Надо найти книгу до того, как Серджу начнет собирать запрещенку по списку. Рада нахмурилась. — Книгу, — вразумил я громче. — По которой малой научился вызывать пламя. — Поттер, послушай… Но я не хотел слушать, я хотел, чтоб мне помогли. И по Раде не было заметно того, что сейчас будет бурная деятельность. Я бросился вниз по лестнице, не оборачиваясь ни на скрип двери, ни на оклик Матиаса. — Доигрался? — Рада повернула голову, когда Матиас вышел на площадку и склонился над перилами, глядя вниз. — Он же сейчас весь остров вверх дном перероет и ничего не найдет. Не жалко его? Матиас выругался, закусив губу. — Хватит лгать. Кто научил тебя вызывать Адское пламя? — Я сам. — Это ты будешь на комиссии в следующий раз рассказывать. Мы оба знаем, что нет никакой книги, и Поттер ничего не найдет. — Я не знаю ничего, — уперся Матиас, косо глянув на ведьму. — Я просто читал книгу. — Ни в одной книге, даже самой запрещенной и темной ты не найдешь сложнейшего проклятья Инферно Интеритус. — Факелы на стене тут же вспыхнули и высокие столбы огня взмыли к потолку, но Рада сжала руку в кулак — пламя погасло. — Оно прожигает страницы. Матиас смотрел перед собой. — Об Адском пламени можно читать, но ему не научиться по книгам. Только от носителя. Кто научил тебя, Матиас? — Значит, носитель, кто я, чтоб снова спорить с учителем. — Я — единственный носитель на острове. — Значит, научите меня. — Матиас резко повернул голову. — Контролировать его. Раз мы оба знаем, что я лгу. Если бы я мог научить этому сам, мне было бы унизительно начитывать диктанты и прогибаться под тех, кто меня на самом деле боится. Рада сжала ограждение своей крепкой пятерней. Кожаная перчатка на ее пальцах натянулась и заскрипела. От спирали лестницы кружилась голова — камень, перила, факелы и окошки-бойницы слились в одно размытое месиво вокруг. Я летел вниз, пока резко не остановился на ступеньках в пролете седьмого этажа. Тремся ступенями ниже, совсем близко, стоял невысокий человек в расстегнутом клетчатом пальто, из-под которого виднелась джинсовая бабочка у верхней пуговки рубашки. Профессор Волсторм смотрел на меня с улыбкой приоткрытого рта и сжимал волшебную палочку. — Куда так спешите, мистер Поттер? Я не знал, что он тоже вернулся в замок после слушания. Я чуть не сел, когда ноги подкосились. Не его нужно было бояться, но уже в торжествующем взгляде виделась беда — он коварен. — А че мне теперь, нужен пропуск, чтоб ходить по острову? — произнес я. — Вам не пропуск нужен, а хороший адвокат для юного поджигателя. Глядя в приветливое лицо, я скривился. — Вы же не думали, что я проглочу то, как Харфанг по старым связям все замял? — улыбнулся Волсторм. — И вот вы, проведя с сыном наедине минуты три, уже сломя голову бежите куда-то с таким перепугом… Это как минимум любопытно. — Уйди, Волсторм. — Не задерживаю вас. Но приглядываю. И за вами, и за вашей подружкой Радой, кстати говоря, нашел давние запросы МАКУСА по ее душу, к чему бы это, не знаете? — Не знаю. Рада наверху, если не ссыте подойти к ней в одиночку и не сдохнете на подъеме — прошу, спросите у нее. Волсторм, чую ссал. Я бы вообще на его месте по замку ходить боялся — не живут такие гниды долго и счастливо. Задрав голову и глядя в бесконечную спираль ступеней, Волсторм протянул: — И госпожа Илич тоже наверху. Вот интересно, чем же юный поджигатель подогрел такой интерес у двух преступников и тут же собрал их в своих покоях? В шуме ветра я услышал приглушенный цокот по каменному полу. Волсторм дернулся, как будто его подкосило. — Я все же пройду, в сторонку… Отцепись! Да что ты… Подумав, что это он мне что-то, отпрянул. Волсторм качался на ступеньках, дрыгая ногой, и я, опустив взгляд, увидел, что на него напрыгивают мелкие красные карлики. — Так, это уже… Да чтоб вас, прочь! Волсторм дрыгался, как в припадке. Карлики прыгали на его ноги, карабкаясь когтистыми пальчиками вверх. Одни цеплялись за пальто и ползли вверх так быстро, что не уследить и не сосчитать, сколько их было. Волсторма крючило, он в панике вскрикивал, пытаясь заводить руки за спину и стягивать чертей. — Поттер, помоги мне. Его палочка выпала из рук и с тихим цокотом покатилась вниз. Ее тут же подхватил один из красных колпаков и, ликуя, запрыгал. Я не знал, сколько чертей живет в этой башне, но не менее двух дюжин окружили профессора Волсторма, отчаянно пытавшегося скинуть с себя тех, кто проворно карабкался. Карлики веселились, скрипуче хихикали, те, кто долезли до плеч, тянули рот Волсторма пальцами, корча гримасы, дергали за уши, а один мелкий попытался даже повиснуть на носу, но шлепнулся вниз и упорно запрыгнул на пальто снова. — Поттер, моя палочка! Волсторм покачнулся. Его нога опасно дернулась — я видел, что на самом краю ступени он устоял лишь половиной ступни. Подошва ботинка скрипнула. На пальто сзади вновь напрыгнули и потянули профессора вниз. Волсторм едва устоял снова, на сей раз успев вытянуть руку и ухватиться за мою футболку, видневшуюся из-под расстегнутой куртки. Пальцы его сжали ткань так сильно, что царапнули мне кожу. — Поттер, — Волсторм поймал мой взгляд. Его рот пальцы красного карлика тянули в ужасающей кривой улыбке. — Прошу, помоги мне… Я тоже широко и криво улыбнулся в ответ его гримасе. И толкнул вперед — пальцы на моей футболке разжались. Профессор кубарем полетел вниз, цепляя ступени. Красные карлики, торжествуя, побежали следом за смазанными каплями крови. Следуя за ними, уже и неспешно, уже и как-то спокойней, я вдруг почувствовал такую легкость, словно проблем как не бывало. Где книга, какая книга? Ни единой мысли, а я и не думал. Просто в один миг мысли закончились и осталась пустота. Я просто зашагал вниз. Тело в клетчатом пальто распласталось у третьего яруса. Я его осторожно переступил, не мешая красным колпакам торжествовать. Слабые пальцы попытались ухватить за штанину, но я ударил ногой в алую лысину, и больше пальцы не шевелились. «Что будет теперь?». На ограждении моста мне ухнула большая замерзшая сова. Я мигнул ей в ответ — секрета не будет. Пошел вперед, а позади послышался сначала шелест крыльев, а затем звонкие шаги по каменному полу. Больше я к шагам не прислушивался. Лишь в холле, у закрытых дверей, на мое плечо опустилась крепкая рука. — Поттер, — послышался низкий голос у уха. — Тебе не нужно искать эту книгу. Я повернул голову. — Да? — Я сама найду. Поймав взгляд проклятого алого глаза Рады, я кивнул и снова направился в башню. В восточную, на этот раз. Спать. Куртка слетела на пол, когда я стряхнул ее с усталых плеч. Не зажигая печь, я рухнул в кровать. Подушка была влажной и жесткой, перья из нее кололи лицо, но давно не доводилось засыпать так быстро. Проспал мертвецки долго — тело затекло в неудобной позе. Но вдруг я проснулся. Распахнул глаза и уставился в темноту и очертания подушки, когда услышал вниз знакомый цокот и звук, похожий на тонкие скрипучие смешки. Оно было внизу, под кроватью, клубилось там, подпрыгивало, бесилось — кровать ходуном заходила, матрас забугрился, шаталось изголовье. Высунув руку из-под одеяла не без отваги, я нашарил на подоконнике зажигалку и притянул к себе, едва не вывернув на пол полную пепла и окурков пепельницу. Крохотный огонек осветил вмиг замершее изголовье кровати, а когда я медленно повел зажигалкой в сторону, то увидел, что по матрасу, комкая простынь, шарит тонкая узловатая ручка. Я вскочил и прижался к стене. Кровать снова задрожала. Вслед за ручкой вытянулась другая, и вот со мной встретилась взглядом маленькая неприятная рожица красного колпака. — Пошел вон, — прошептал я. Еще один, и еще один, и еще трое — они подтягивались на кровать, заглядывая с интересом. Я медленно переступил изголовье кровати и опустил ногу на пол, обходя чертей. — Блядь! В ногу вонзились острые зубки. По штанине поползло вверх мелкое тельце. Я пнул его в стену, куда оно и улетело с писком, но тут же на спину наскочило не менее двоих, заставив согнуться. По колену карабкался красный карлик, я, полусогнутый, схватил его за голову и с силой оттащил от себя. Затем быстро выпрямился и вскрикнул, когда острые пальчики вцепились в шею сзади. «Еще… чуть-чуть!», — сцепил зубы, я пытаясь двинуть ногой, на которую напали сразу пятеро и окружили, повиснув. Шею, казалось, мелкие пальчики сейчас просверлят насквозь. Одним рывком добравшись до кровати снова, я выхватил из-под подушки пистолет и быстро щелкнул предохранителем. Резко обернувшись, обвел вытянутой рукой комнату. Карлики исчезли. Телу стало легче на все сто тонн — никто на нем не висел, а чтоб в этом убедиться, я сделал шаг в сторону. Нога двигалась легко. Выдыхая пар изо рта, я опустил пистолет. Но вдруг едва слышный скрипучий смешок послышался в темноте — опустив взгляд, я увидел, что под кроватью мелькнула и спряталась тощая серая ножка. Присев на корточки, я поднял свисающий край простыни и заглянул осторожно, под кровать. Мелкое тельце тут же выскочило мне навстречу и прыгнуло на лицо. Я скрючился и, резко попытавшись оттянуть черта, заехал себе в нос. На губу хлынула кровь, а красный колпак, довольный, сжал мою голову еще крепче — мелкие пальцы сверлили виски. Путаясь в куртке на полу, я с трудом поднялся, но не тут-то было — карлики снова ринулись на меня. Тянули за ноги, рвали футболку, карабкаясь к лицу, отлетали в стену, когда у меня получалось отряхиваться. Пальцы лезли в рот, тянули уголки рта, царапали щеки, тыкались в глаза, заставляя жмуриться, в уши хохотали черти. С трудом сумев выпрямиться и сбросить с себя целую груду бесов, я оказался у зеркала, в котором кроме пустоты не было ничего: ни моего давно забытого лица, ни чертей, его терзающего. Глядя в пустое зеркало, я тяжело дышал, а черт, обхватив мою голову руками и ногами, пытался грызть мою щеку. «Почему? Почему вас нет? Что с этим зеркалом?!» — выл я в панике, стряхивая красных колпаков. — «Почему этот замок надо мной смеется?!» Ноги цепляли куртку на полу. Карлики ликовали, когда я почти терял равновесие. Наконец, сбросив уродца с лица, я прижался спиной к двери и выставил пистолет. — Стойте на месте. Губы облизали соленую кровь из разбитого носа. Рука на рукояти дрогнула. — Стойте, блядь, на месте! «Почему никто больше не проснулся? Красные колпаки пробрались в восточную башню, почему вы спите?!» Выскочив за дверь, я быстро ее захлопнул и ринулся прочь. Ноги тянуло болью: они путались, спотыкались о ступени винтовой лестницы. Позади слышалось хихиканье и цокот. Я ускорился. Они догоняли — цеплялись за штанины. Выбежав на переход в замок, я побежал по мосту. Северный ветер заглушил смех, но я не замедлялся, и не зря. Ведь уже в замке, нагретом и освещенном огнем, слышал этот скрипучий смех и цокот по каменному полу снова. Вспыхивал огонь в каменных чашах, освещая старые высокие старые стены. На спину напрыгнул черт, заставив сгорбиться и остановиться. Я успел быстро его сбросить, пока не догнали остальные, толкнул тяжелые двери и выскочил во двор. — Назад! — пятясь, я снова обернулся и обвел вытянутой рукой. — Не дождетесь… Но они уже не боялись. Они хихикали и крались навстречу. «Бежать, бежать, БЕЖАТЬ!». Я бросился со всех ног туда, куда смотрел, но кованные ворота были захлопнуты. За ними на меня обернулась стройная фигурка в молочно-белом легком платье, не мерзнувшая этой ночью. — Пожалуйста, — вцепившись в прутья, взмолился я, слыша сзади чертей. — Открой мне! Она обернулась и повернула ко мне свое красивое знакомое лицо. — Селеста, пожалуйста, — прошептал я, хватая ее теплую руку. — Я никому не скажу… Помоги мне. И она толкнула скрипнувшие ворота, пропуская меня. Я бросился, скользя на покрытой изморозью каменной тропе. — А что ты такая раздетая в холодину? — и обернулся на фигуру в летнем платье, но лишь зря замедлился — Селесты у ворот уже не было. Мне скалились черти. Споткнувшись на ровном месте, я побежал прочь. Лицо колола метель, карлики догоняли — цеплялись за растянутые штанины, подтягивались выше, заставляя спотыкаться. Я несколько раз падал и отползал, стягивая их, потом снова поднимался и бежал, забывая даже дышать. В темном лесу ноги дрожали, спотыкались о корни деревьев, проваливались в норы. Лицо хлестали колючие ветки. Черти, перепрыгивая корни и кочки, как барьеры, спешили и не отставали. Впереди деревья редели — мне открылся залитый лунным светов круг старого капища. Каменные истуканы, припорошенные снегом, делали каменный круг похожим на корону с неровными зубцами. Ноги подкосились и я, упав опять, подполз и прижался спиной к столбу. Неровные сколы и узоры на древнем камне впились в спину. Из лесной чащи на меня смотрели, рвались, но не приближалась, словно щитом сдерживаемые, красные колпаки. Их мелкие серые рожицы скалили гнилые зубы. Я оскалился им в ответ и рассмеялся в хриплой отдышке, а рука сжала пистолет. — Что? Страшно? Страшно. Боялись они капища или меня — не знаю, но я оглядывал темноту вокруг, смотрел на то, как каменный круг окружают робко выползающие красные колпаки, и смеялся. Пока не перевел взгляд в сторону и не увидел расстрелянное дерево. «Я был здесь». — Вот черт. — Дрогнувшей рукой я вытянул обойму. Страх снова захлестнул. Черти ползли быстрее, как почуяв, что у меня в обойме остался лишь один патрон. Они вставали на ножки, уже не ползли, а приближались, подпрыгивая, тянули ручки, хихикали, скрипели и пищали. Они окружали каменный круг. Я оказался в ловушке. Застывшее тело не могло двигаться. Но ботинке сжались крохотные пальцы. Штанину тянули. «Что мне делать с одним патроном?» Глянув в узоры казавшихся в лунном свете пятнами татуировок на пальцах, я вдруг понял, что. И, быстро сунув обойму обратно, зажмурился прежде, чем холодный металл ощутил горячей головой. И вдруг все стихло. Я тяжело дышал, жмурясь, слушая тишину ночного леса. Даже ветра не слышно. Лишь где-то тихо-тихо ветки скрипели. В груди давился выдох. Аккуратно открыв глаза и оглядевшись, я не увидел впереди ничего, кроме гладкого снежного покрова, по которому тянулся ко мне одна-единственная путанная цепочка следов. Опустив пистолет, я выдохнул и опустил взгляд на каменные узоры под собой. Голова раскалывалась. А еще я замерз. — Все, — шептал я, вновь зажмурившись. — Все хорошо. Все хорошо. Провел по горячей щеке дрожащей рукой. — Все хорошо. Казалось, вместе с долгожданным выдохом изо рта вырвется и сердце. Вместо того чтоб встать, я прилег на секунду, чтоб отдышаться. А когда открыл глаза, вокруг было очень бело и светло. Глядя вверх на то, как сыплются с неба ласковые снежные хлопья, я сглотнул слюну, смачивая саднившее горло. Поднялся и обхватил руками озябшие плечи, за невозможностью обнять и согреть озябшее все. Кожа была шершавой и слабо чувствовала пальцы. Взглядом отыскал расстрелянное дерево, нагнулся и подобрал пистолет. Сунул его за пояс и натянул футболку ниже. — Все хорошо. — Шмыгнул носом и утер засохшую под ним кровь. И двинул обратно. Мои следы припорошил следы. У квиддичного поля меня встретил Ингар в окружении команды по квиддичу. Я увидел там Матиаса — он смотрел на меня с явной опаской. — За грибами ходил, — выдохнул я, когда Ингар приоткрыл рот. — Туда. И, неопределенно махнув рукой, направился в замок. *** «Дорогой Квентин, Сообщаю, что дела у бабушки не очень, целители не дают прогнозов. Она все еще воображает себя дыроколом, и в «Уотерфорд-лейк» разводят руками — как реагирует сознание стариков на рикошет Веселящих Чар, не может сказать точно никто…» — Квентин, мне очень жаль, — протянул гость и, скомкав чужое письмо, бросил в камин. И потянулся за следующим конвертом. Быть личным почтальоном избалованным студентам и разносить почту по комнатам лично в руки получателю гость не собирался, а потому вопрос с кучей собравшихся за неделю и никем не разобранных до сих пор писем, решал радикально и по-своему. В общежитии было так тихо, что треск поленьев в камине был слышен даже в коридоре. А грязно так, что добираться до каминного зала приходилось высоко поднимая ноги, чтоб переступать завалы из грязных мантий, набросанных прямо на пол, коробок и книг. Гостя беспорядок раздражал, но не настолько, чтоб его убирать — развалившись в кресле и закинув ноги на подлокотник соседнего, он занимался разбором почты. «Дорогой мистер Соммерс! Вынуждены напомнить Вам о необходимости своевременных выплат по займу. В случае просроченной задолженности банк вынужден будет применить штрафные санкции…» Гость повернул конверт, разглядывая фамилию и имя получателя. — Значит, должник… Пригодится. И бросил письмо в камин. Письма были в основном от родственников и профессоров. Гость читал их, особо не вникая и все чаще просто бросая конверты в огонь. С посылками дело обстояло интересней. Размотав сверток, в котором оказалась новенькая теплая мантия из тончайшей и мягкой шерсти, и уже покопавшись в большой коробке, где оказалось черствое, как камень, домашнее печенье, гость дотянулся до стопки тех посылок, что прибыли со вчерашней вечерней почтой. И снова ничего интересного: заказы из книжных магазинов, стопки новых пергаментов и связки перьев, семена растений, одежда. Гость тянулся от посылки к посылке, пока в одной из неприметных крохотных коробочек не раздался шум — что-то мелкое и сильное билось о картонные стенки. Впившись взглядом в восковой оттиск на прикрепленном к коробочке неподписанном конверте, гость застыл. Руки дрогнули, а пальцы сжались в кулаки. Из коробки настойчиво что-то рвалось. С трудом преодолев желание бросить это в камин, гость потянул за ленту, развязав державший коробку закрытой узел. Вверх из заключения взмыла звонкая золотая канарейка и, щебеча свою веселую песнь, обвела под потолком круг. Гость, медленно поднявшись с кресла и бесшумно попятился в коридор. Канарейка, словно разгадав его попытку сбежать, вдруг резко спикировала и пулей полетела вперед. Секунда и золотая вспышка, и челюсти гостя, как в тиски, сжало плотно прилегающей ко рту повязкой из твердой коричневой кожи. Ремешок обвил голову и застегнулся накрепко, впившись золотой застежкой в затылок. Распахнув глаза, гость сгорбился и вцепился в повязку пальцами, но даже не смог сдвинуть. Ряд острых зубов вдавливало назад, скулы сводило болью. Заметавшись, как раненое животное, гость перекинул кресло. Силясь расстегнуть ремешок, который давил все сильнее, он выдохся слишком быстро, как для себя самого. Дрожащими руками гость оторвал от неподписанного конверта восковую печать и вытащил короткое послание. «Ничего не забыл?» Намордник упал под ноги — ремешок расстегнулся сам собою. Хрипло дыша, гость сплюнул кровь через плечо, и снова взглянул в письмо. Губы задрожали за секунду до того, как руку обожгло болью. Старые белесые шрамы на бронзовой коже вдруг раскалились докрасна, и, тут же чернея и извиваясь, словно живые растревоженные змеи, поползли вверх по руке. Беспокойные черные следы тянулись выше локтя и продолжали бороздить руку, упорно поднимаясь все выше. Гость, обнажив окрашенные кровью зубы, закричал и ударил изуродованной рукой в стол. Тот надвое раскололся и рухнул на подкошенных ножках. Рука пульсировала — боль чувствовалась уже и у плеча. Стянув футболку, гость молнией пронесся в ванную и оказавшись у зеркала, сжал пальцы на холодно ободке раковины. Отражения в пустом зеркале не было. — Сука, — сквозь зубы выругался гость, тяжело дыша. — Сука! Опустив голову и прижав подбородок груди, он пытался высмотреть конец живых ожогов. Увидел, что те, достигнув плеча, прожигали кожу ниже — спускались к груди. Закусив покусанные губы, гость на мгновение зажмурился, но снова распахнул глаза. Черная спираль сделала последний свой виток в нескольких дюймах выше от замершего под напряженными мышцами сердца. Боль утихла. Черные ожоги застыли без движения. Раскололось и осколками упало в раковину разбитое зеркало, следом закапал кровь из разбитых костяшек. Глядя в стену, гость тяжело дышал, не видя уже не только своего отражения, но и очертания кафельной плитки. Задержав неровное дыхание и выпрямившись, гость вернулся в каминный зал. Не глядя ни на завалы почты, ни на разорванный конверт средь прочего мусора, ни на повязку, вновь взмывшую ввысь канарейкой, он стащил со стола и ввинтил в ухо наушники. В ушах запульсировала громкая музыка, заглушая пульс. Дрогнувшие пальцы потянулись к камину — огонь потянулся навстречу. Растягивая жар между пальцами и глядя, как горит изувеченная рука, гость согнул и вновь разогнул стремительно обугливающиеся пальцы. Жар усиливался, огонь большим сгустком горел на руке, словно на кончике факела. Твердые руки опустилась на каменный подоконник, тело над ним ссутулилось, длинные дреды повисли, закрывая лицо. — Инферно. Проклятье заглушил гам ликующей толпы. Он прогремел так, что собственный тихий голос гость не услышал. Словно проснувшись ото сна, он выпрямился и откинул дреды с лица. И застыл, глядя в три виднеющихся из окна кольца на высоких шестах. Рука на подоконнике сжалась в кулак. Бесноватое пламя зпало, словно втянувшись в пол. Карниз, вместе с остатками сгоревших занавесок, рухнул вниз за спиной гостя. — Где ты был, уже сорок-десять, наши впереди! — Шелли подвинулась на трибуне. Гость опустился рядом и вытянул шею. В разгоряченное лицо дул прохладный ветер, охлаждая. — Наши это кто? — В синем. На поле схлестнулись судья и два капитана. В гуле болельщик не было слышно, что происходит, игра явно застопорилась за выяснением не то правил, не то какого-то нарушения. Сжав наскоро перевязанную руку в кулак, гость уставился перед собой. Взгляд ловил кусочек неба с парящими высоко игроками, и нижние ряды трибун, где мелькали талисманы в поддержку команд. Шелли смотрела, повернув голову. — Все нормально? Гость коротко усмехнулся, моргая. Холодный ветер разгонял пелену в глазах. — Да. Все нормально, Рошель.