Игры в богов

Поттер, Я знаю, что это письмо ты прочитаешь по дороге домой. Если тебя везут под конвоем и за тобой следят, читай задумчиво и хмурь лицо — пускай думают и боятся, что там я тебе передала. Возвращайся в Дурмстранг, если не соврал, и сиди там до последнего. В США ни тебе, ни Матиасу делать нечего. Я действительно не знаю, что пытается всеми этими случаями делать жрица, а в Роквелла верю чуть меньше, чем в медузу с теми же полномочиями. Лучшее, что ты можешь сделать для себя — быть подальше. Никакого геройства, неравнодушия и информаторов: это не твое дело, не позволяй себя использовать. И сам не лезь. Как бы тебе не хотелось открутить Паломе голову, забудь и вернись на север. Самое главное, Поттер! Если тебя повезет под конвоем лично Роквелл — дай ему, но только надежду и совсем немного. Пусть помучается, он омерзительно хорошо выглядит после того, как мы едва не погибли в лабиринте. Остаток письма (исписанных аккуратным мелким почерком два тетрадных листа) я дочитывать не стал. Изголодавшаяся по нравоучениям Сильвия явно вознамерилась передать мне весь своей опыт и научить ломать людям жизни. Такую бесценную методичку прочитаю обязательно, но дома и под теплым пледом, а не в трясущейся на ветру допотопной карете, которую резвые фестралы мотыляли по небу так, что в окошко выглядывать было страшно. Внутри карета напоминала очень старомодное купе. От бахромы темных занавесок и потертых сидений, впрочем, так и пахло: музейной пылью и тлеющими огарками не одной тысячи свечей, сгоревших здесь за все время, что карета была на ходу. Слышался приглушенный лязг и скрип креплений, за беспокойными фестралами карету подбрасывало, но магия прочно удерживала равновесие внутри. Не дрожали даже огоньки свечей в подсвечнике, у которого, отделяемый столом, сидел директор мракоборцев МАКУСА и внимательно читал газету. — Ох, — тревожно вздохнул я, сложив письмо вдвое. — Ох, что творится… Мистер Роквелл, упорно не замечающий вокруг себя ничего и никого, не выдержал и задержал на мне не менее тревожный взгляд поверх газеты. — Ужас какой, — прошептал я, спрятав письмо в конверт. — Да уж, такое в протокол не записать… И, сунув конверт в рюкзак, заткнул уши наушниками, отодвинул шторку и уставился в темное окно. Даже сквозь музыку я слышал, как скрипит зубами от напряжения самый главный мракоборец МАКУСА. Десять лет прошло с тех пор, как в точно такой же, а может и в этой же карете, Джон Роквелл — самый главный мракоборец МАКУСА, вез меня домой в первый раз. Он так же сидел напротив и что-то читал, в упор не замечая моей компании. А я тогда, в ожидании неизвестного, в один вечер потерявший деньги, влияние, семью, сына где-то на улицах Сан-Хосе, едва не убивший незнакомую женщину и не оказавшийся растерзанным инферналами, думал — что, черт возьми, не так с глазами сидевшего напротив человека? Я тогда впервые присмотрелся, потому что мы сидели рядом и напротив друг друга. У Роквелла были прозрачные глаза. В отблесках огоньков свечей у него были глаза цвета кварца, настолько светлые за четким контуром радужки, что я залип и мучился навязчивыми мыслями. «Болеет что ли, что с глазами?» — думал я, поглядывая уже не украдкой, а прямо. — «Или показалось?» Роквелл на меня тоже начинал коситься, когда я начал аж заглядывать в его глаза, щуриться и двигаться ближе. — В чем дело, мистер Поттер? — Он не выдержал, когда я наклонился и начал заглядывать под газету, чтоб увидеть, какие у него глаза, если смотреть не сквозь отблеск огоньков свечей, а снизу. — У вас глаза, — сконфужено пробормотал я. — Два. Не знаю, какие тогда выводы сделал мистер Роквелл, но понимающе кивнул. — Ничего, ничего, пройдет. И вот, десять лет спустя, мы ехали точно так же и по тому же маршруту. С той лишь разницей, что в полупрозрачные глаза я не заглядывал, ведь сидевший напротив тогда оказался прав — все действительно прошло. Сколько раз я проигрывал в голове сценарий встречи, которой лучше бы не случаться! Я задыхался переполняющими чувствами, закипал и давился ими в долю секунды. Ненавидел сидящего напротив за лабиринт Мохаве, было жаль впустую потерянного времени и испытанного терпения, больно помнить себя строчкой в плотном графике, зудящей соринкой в полупрозрачном глазу, узником горящих коридоров и обиженным подлым кляузником. Слой за слоем, я тонул в этих грязных водах, стоило вспомнить лишь имя. Каждый мой сценарий был пропитан агрессией: вот уж где моя фантазия работала лучше, чем голова и руки за достойную идею! Сколько раз я представлял, как выдавлю эти глаза пальцами, разобью усталое лицо в фарш. Мечтал, чтоб Роквелл лишился всего и бежал с позором, и не куда-нибудь, а в приют всех обездоленных магов в Мексике — он прожил бы там от силы сутки, не было ведь на рынке Сонора никого, кто бы отказался бросить в главу мракоборцев МАКУСА камень. Мечтал, чтоб Роквелл и сам оказался в лабиринте, и как бы ему там было тяжко, ох, как же тяжко. Но вот, сидя в карете рядом, я даже не пытался ему хамить. Не сожалел и не стыдился, что предал огласке то, что касалось только двоих. Оторвавшись от окна, я не знал, на чем еще остановить взгляд, а потому уставился в газету, которую читал Роквелл. Читал он несчастный номер «Нью-йоркского Призрака» уже часа полтора — видимо, у самого главного мракоборца МАКУСА были беды не только с контролем собственной ширинки, но еще и с техникой чтения. Я уже вдоль и поперек изучил первую полосу и пестрящие проступающими чернилами колонки статей, рассмотрел каждый миллиметр на иллюстрации — живом снимке были изображены дымящиеся развалины и суета спасательных служб. И перевел взгляд на другую страницу, повернутую ко мне. Страница была явно последней — на ней печатали кроссворд, разгадав который можно было выиграть новенький самокипящий котел, и никому не нужную рубрику гороскопов. «Тук-тук! Тельцы, откройте двери старым знакомым. Грядущий год обещает не одну приятную встречу и карьерное продвижение, однако подумайте, наконец, над своим здоровьем!» Я фыркнул и, сунув в рот сигарету, чиркнул зажигалкой. Мистер Роквелл, как раз по слогам дочитав очередное слово, опустил раскрытую газету и глянул поверх нее на меня. — Здесь нельзя курить. А меня нельзя провоцировать на ироничные ответы. Ехали бы молча, каждый в своих мыслях, я бы и не грубил, но стоило лишь зацепить, как в голове сразу вспыхнуло не менее трех десятков гадостей в ответ. И пока я давился ими, перебирая и думая, что бы такое наиболее жгучее выплюнуть, мистер Роквелл вытянул руку и, двумя пальцами забрав сигарету, затушил ее о дно блюдца. — Потом не окажется так, что мой окурок найдется где-нибудь на месте нераскрытого преступления? — процедил я издевательски. — Не могу точно сказать. Короче говоря, не удивляться, если что, когда за мной приедут на север, как только лабиринт Мохаве будет отстроен. Что я и поспешил фыркнуть, прежде чем Роквелл снова закрыл лицо развернутой газетой. И почти получилось пошутить про то, что самый главный мракоборец МАКУСА в предложении из трех слов еще не все прочитал, но я вдруг спохватился. — Лабиринт отстроят? — Я не знаю, — последовал ответ без паузы. — В смысле, ты не знаешь? Двадцать лет назад именно ты выступал перед Конгрессом за то, чтоб сохранить тюрьму в лабиринте… — Вот мы и нашли читателя трудов Розы Грейнджер-Уизли. Наши взгляды встретились. — Я не знаю, будет ли отстроен лабиринт, — повторил Роквелл строже. — Пожар не только уничтожил стены. В шахтах рванул газ. Нет больше лабиринта, есть лунка в пустыне Мохаве, а под ней — завалы. Я почти хихикнул. Интересно, что будет, если сказать Сильвии, что золотой рудник, который она почти сумела присвоить, махая киркой и поднимая на восстание против смотрителя заключенных, уничтожен взрывом? Ее расстрелянное каменное сердце остановится окончательно на сей раз? — Ясно, — ответил я, снова сунув в ухо наушник и отвернувшись к окну. Зашуршала газета. Рокочущий ритм музыки стучал в барабанную перепонку так, что онемело ухо. Но я даже не мог сказать, что это за песня и о чем пелось — слышал лишь собственное дыхание. Руки сжимались на потертых рукавах куртки так сильно, что даже сквозь плотную подкладку ощупывали кость предплечья. Побелевшие пальцы напротив комкали края развернутой газеты. — Да о чем ты думал?! — не выдержал я одновременно с тем, как Роквелл отшвырнул газету. — Я пытался вытащить тебя, вот о чем! — Я не об этом! — А я об этом, десять чертовых лет я об этом! Откинувшись на мягкую спинку сидения, я обессиленно закрыл глаза. — Десять лет? Роквелл вместо ответа отвернулся, словно воспринял это, как личное оскорбление. — Пиздец, — прошептал я. На глупость, которая началась по щелчку и не имела никаких предпосылок закончиться чем-то хорошим, мы потратили десять лет. Десять сраных лет. Если что-то, не имеющее смысла, затянулось на десять лет, значит, у затянувших не было мозгов. Выходит, так? Судя по выражению лица мистера Роквелла — это единственное мое умозаключение, с которым он был согласен на все сто. Календари работали неправильно, кто-то сломал время. Не могло пройти десять лет. Десять лет — это целая жизнь, эпоха. Но, начав лихорадочно задумываться и попутно думать, какие из воспоминаний были реальными, я все же начал вспоминать — могло пройти. Как — не знаю, но могло. — О чем ты думал, — повторил я, стянув наушник. — Когда отстаивал лабиринт Мохаве? Ты ведь знал, что там творится. — Я думал о том, как изолировать ублюдков от людей. — А о том, что будет, если сломается система и один из этих ублюдков сумеет выбраться наверх и сбежать? Думал? Что будет, если один из таких озлобленных ублюдков доберется до палочки, двустволки, да хоть до вилки пластмассовой? В лабиринте молятся Богу о том, чтоб завтра появилась вода и сдох Джон Роквелл, — сказал я. — И неужели ты ни разу не задумался о том… — А ты думал моя работа — это бумажки в Вулворт-билдинг с полки на полку носить? Не взывай к моей совести, я отвечаю за каждый свой поступок и его последствия, точно так же, как твой отец, твой брат и каждый, кто выбрал этот путь. Не знаю, удивишься ли ты, но врагов на свободе у меня куда больше, чем у тебя было в лабиринте. Послышался стук — хлесткий хвост фестрала явно оставил на карете вмятину. — Я знал, что происходит в лабиринте. И что Норт лжет в отчетах и перегибает палку на самом деле, — выплюнул Роквелл, не дав мне сказать. — Мне никого не было жаль в этом лабиринте — там нет невиновных и узников совести. Я действительно пытался тебя вытащить. И даже если бы ты раньше на все газеты раструбил о том, что было за эти десять лет, я бы все равно пытался. И мне абсолютно плевать, поверишь ты в это или нет. — Потому что мы были близкими люди? — Мы никогда не были близкими людьми. Ты был досугом и одним из трех. — И где сейчас остальные двое, спустя десять лет? — фыркнул я. — Может быть, ждут тебя в этот Сочельник дома у накрытого стола? Мистер Роквелл вновь развернул газету, отряхнул ее так, словно от слоя скопившейся за время нашего разговора пыли, и погрузился в чтение. Снова заткнув уши наушниками, я уставился в покрытое изморозью окошко. Мы больше не говорили и не смотрели друг на друга до самого прибытия. Карета с лязгом десятка сломанных деталей рухнула вниз, и чудом ее огромные колеса не треснули под тяжестью. Чудом не треснул и деревянный пирс — когда щелкнула задвижка дверцы, я увидел, что приземлились мы на пристань. Подсвечивая себе под ноги палочкой, нас встречал одинокий министерский служащий. На этом моя миссия вроде как была окончена. Непривычно было всем нам, что меня не увели, да еще и не надели кандалы. Мне просто разрешили идти. Я и пошел, пока не передумали, лишь у ступенек, ведущих на берег, обернулся. Несмотря на ожидание того, что стоит мне ступить на землю, Роквелл захлопнет дверь кареты и умчится обратно, я увидел, что к фестралам приблизился именно служащий министерства. Роквелл же быстро трансгрессировал, не глянув ни на фестралов, ни на меня. Завтра было Рождество. Я понял это не потому что прошелся пешком по улицам, где мерцали огни гирлянд и сияли украшенные витрины. И не потому что нищий бродяга, в шапку которого я рассеянно бросил пару монет, пожелал мне счастливого Рождества. Осознание того, что завтра Рождество, пришло, когда я повернул в скважине ржавый ключ, толкнул скрипнувшую дверь, нашарил выключатель и оглядел гостиную своего дома в Паучьем тупике. Не было связи между большим праздником и гостиной утлого приземистого дома, где пахло пылью и закисшими коврами. Гостиная выглядела так же, какой мы ее с Матиасом оставили утром первого сентября, когда проспали писк будильника и собирались в Дурмстранг нервно и второпях. Пакеты какие-то на полу, коробки, засохшая грибница Матиаса в ведре, повернутое криво кресло, грязные чашки, обертки конфетные. Дом всегда был засраным, это флэтчеровское проклятье — сколько его не убирай, не ремонтируй, он всегда будет выглядеть плохо. Здесь не место для праздников. Здесь не будет украшенной ели, омелы под потолком и горы подарков. Здесь мусор, плесень и боггарт. Так уж вышло, что я не отмечал Рождество. Не было с кем, не хотелось, не моглось. Последнее Рождество, которое я запомнил праздничным, было на Шафтсбери-авеню. И празднично было не благодаря, а скорее вопреки моему участию: все сделали вдохновленная Доминик и неугомонный Скорпиус. Это было как раз то Рождество, которое нестыдно вспомнить. А потом этот праздник из моей жизни исчез. Его не было в Коста-Рике — в доме набожного старика Сантана никогда не было нарядной елки, имбирных пряников, фигурок ангелов и северных оленей. Там не собирались за одним столом и не радовались жизни: сеньор Сантана ненавидел притворство, Камила ненавидела отца, Альдо ненавидел жить, Сильвия ненавидела их всех и вообще ей за столом не были рады, а я в первый год со своими гирляндами выглядел придурком. В доме на сваях тоже не было праздников — там были неразобранные коробки, вещи и разобранная мебель. А когда я стал жить один, то каждый день отмечал, как большой праздник, напиваясь в хлам. Нет, меня не угнетало то, что праздников не было. Просто в тот поздний вечер, вернувшись в Паучий тупик, я не захотел в нем оставаться. Матиас, крайне возмущенный отсутствием на острове церкви, остался в Дурмстранге. Старик Диего находился на другом конце земного шара и не отвечал на звонки — деда мы, видимо, утомили. Кобра осталась в тюрьме. Гарантировать себе праздник и напроситься к друзьям… ха, куда там. Скорпиус пребывал в премерзком настроении уже второй год и находился МАКУСА. Встречать праздник с Луи и вовсе смешно: кузен не пил, не ел ничего, кроме овсянки и яиц, и скорей всего вообще завтра был на смене. О Доминик я не знал ничего, но надеялся, что ей хотя хватит однажды мозгов подать на развод — брак Малфоев не спасет даже супергерой. Поэтому утром я отправился в Годрикову Впадину. Не без привычной опаски, хотя на сей раз мне действительно не было стыдно. У меня стабильная работа, я — не под следствием, сын — учится, дом не сгорел, соседи живы, Малфой не во что меня не втянул. Это был тот редкий случай, когда Альбус Северус Поттер был спокоен за себя. Но именно потому что я — Альбус Северус Поттер, и мне нужно, сука, реинкарнироваться в тело монаха, чтоб очистить имя от прошлых грешков, я снова ощущал себя, как в кандалах и на углях. Родители были мне очень рады. Не ожидали, но я верил, что искренне обрадовались. От этой искренности было неловко — они не знали, куда меня усадить. Но во взгляде и отца, и матери я видел беспокойство. Моему «все в порядке» уже никто никогда не верил. Джеймс с семьей тоже были там. Отчего количество настороженных взглядов увеличивалось вдвое: и брат, и его жена смотрели на меня с опаской, племянники еще не прохавали, что дядя Ал с подвохом, а потому радовались — я им нравился почему-то. И это было бы классное семейное Рождество. С елкой, детьми, подарками, накрытым столом и смешными вязаными свитерами, если бы не напряжение, которое создавал именно я. Так уж вышло, что для служащих министерства не было секретом, что мистер Роквелл куда-то вчера меня увозил. А потому, представляете, да, что было за столом? В ожидании услышать из «Пророка» не то про поножовщину, не то про оргию в карете, семья сидела как на иголках. Джеймс почти умер там, над пудингом. И праздник для семьи, и тут же переглядки, вздохи, попытки выпытать как бы невзначай, нервные движения, тревога в голосе — а все потому что Ал был за столом. И хоть бы я голову об стол разбил, доказывая, что все нормально, что нет, не убил я никого в дороге, и не домогался тоже, мне уже никогда никто не поверит. — И как все прошло? — спросил Джеймс деланно спокойно, но с видом человека, который уже представил себе, какой скандал снова рухнет на бедные головы британских волшебников. — У нас все получилось, — ответил я, дав брату возможность сделать любой вывод. Послышался звон бьющегося блюда — отец выронил конфетницу на порог. Блюдо жалко, родню тоже, но я не соврал. Все действительно получилось — я поговорил с Сильвией и уломал ее помочь показаниями. Ничто так не заставляет понять своих родителей, как твое собственное отбитое дитя и его фокусы. Я сделал все для того, чтоб заслужить такое отношение родни. И был уже не в том возрасте, чтоб зависеть от мнения других. Доказал себе, что могу с нуля освоить дисциплину и стать просто учителем мечты для викинго-цыганских детей. Доказал это Матиасу. Почему я должен из кожи вон лезть, чтоб доказать это жене брата? Кто я такой, чтоб мешать людям думать обо мне плохо? Ибо не дурак придумал правило жизни номер двести сорок два: градус уверенности в себе прямо пропорционален размеру хера, положенного на мнение окружающих. — Мой сын по гороскопу Лев, — сказал я, попивая горячий какао у камина. — Но я всегда считал его Водолеем. Потому что он в детстве ссался, пиздец. Как пожарный гидрант, серьезно. Уровень воды в океан метров на семь-десять поднимался. Что делать, хер знает, я по врачам не ходил, а просто перестал его поить. Но Матиас всегда был мстительным ребенком. И он начал в знак протеста сраться. Я отхлебнул еще какао и помешал маленькие зефирные шарики ложкой. — Пришлось вынести его из дома, под пальму. Колибри носили ему в клювиках нектар, а обезьяны сбрасывали вниз кокосы. Так Матиас жил лет до одиннадцати, пока его не забрали в Ильверморни. А я поехал прыгать на нервах у Джона Роквелла. И не только на нервах. Я вообще прыгун в душе. Мы с Лорен, женой Джеймса, наконец-то пообщались и познакомились по-человечески, когда остались у камина вдвоем. Я приветливо улыбнулся и снова сделал глоток какао. Не знаю, какое впечатление я произвел на невестку в личной беседе по душам, но, кажется, сугубо положительное. Лорен осталась под впечатлением на долгое время — я добродушно помахал рукой, когда она подхватила ребенка и поспешила на кухню. «Зови следующего, милая», — злорадно думал я. И, нет, не потому что я жаждал поиздеваться на Лорен. Не сомневаюсь, что у Джеймса была хорошая жена. Но она от меня шарахалась, притом, что мы виделись раз, а я был вежлив, трезв и без ножа. Она что-то шептала то Джеймсу, то маме, волновалась, уводила детей, чтоб не дай Боже, дядя Ал их придушил. Опять же, моя вина и моя репутация. Но, опять же, какого черта? С Лорен было напряженно. Но это я еще не до конца понял, насколько напряженно было с Джеймсом. Они были отличной парой — друг другу под стать, дружными, хорошими родителями, внимательными детьми. Но Джеймс… мне бы порадоваться за него. Мы никогда не были дружны в детстве: я получал свои тумаки и бегал жаловаться маме, он прятал свои вещи и мечтал, чтоб меня украли, но мы были братьями и все же родными людьми. Мы вместе фыркали на семейных ужинах, вместе смеялись с ненавистных родственников, которых видели редко: ржали и с дяди Дадли, и дяди Персиваля. И вот я вырос — в мудака. И Джеймс вырос — он стал похож на этих ненавистных странных дядюшек больше, чем кто-либо. Нет, у него не было ожирения и залысин. Он был мракоборцем и хорошим семьянином. Стабильный, правильный и примерный. Он сделал в своей жизни один верный выбор и не хотел видеть ничего дальше этих пристойных рамок. Более того, все, что в эти рамки не втискивалось, осуждалось им вслух. — Так, что твой грибник-отравитель? Еще не выгнали? — спросил он, когда мы вышли на заснеженное крыльцо. Спросил шутливо, компанейски, по-братски, а я ему чуть рот не разорвал. Мудак я, характер такой. — Нормально. А твой что, горшок освоил? — Да. — А младший? Джеймс повернул голову. Я компанейски и по-братски хлопнул его по спине. Может мой сын и грибник-отравитель, но у него мозгов хватило эти грибы сначала вырастить, потом продать, а потом через границу провезти. И это я молчу, что мое исключительно талантливое дитя после месяца в Дурмстранге на румынском стелит, как на родном. А вот это, что у Джеймса по дому бегает — это не дети, это два косоглазых тушкана. Правильный такой из себя папаша хоть бы книжку какую им почитал, потому что если странности и истерики младшего еще как-то оправдываются возрастом, то старшему на будущий год в Хогвартс. А он у мамки с рук не слезает и визжит по поводу и без. Мы с Диего про Матиаса все понимали — парень немного дебил, не без того. Но пусть каждый считает дебилом своего ребенка, а то за чужого можно получить по морде. Я искренне понадеялся, что брат намек понял. Видимо, понял, мы оба поняли. Вот бы еще сейчас поссориться, выясняя, чьи дети умнее. Ясен хрен, что мои: Шелли тянет на три Нобелевские премии, а Матиас в детском саду получил грамоту за поделку из листьев, какая здесь вообще конкуренция против двух джеймсовых телепузиков? К чему конфликты между родными людьми, если объективно я лучше, а дети мои умнее? Короче, выбесил сходу. — Чего хотел Роквелл? — А Джеймс сходу спросил то, о чем думали все весь этот день. Я дернул бровью и усмехнулся. — Я серьезно, Ал. Тебя забрали из Дурмстранга, закрытого Дурмстранга, в течение суток. Брат шутки понимать разучился. — Я не под следствием. — Я знаю. Мне настолько стало непривычно, что не пришлось доказывать, а Джеймс реально мне верил. — Он спрашивал о Ренате Рамирез? Я чуть сигарету не выплюнул в снег. — Что ты знаешь о Ренате Рамирез? — Я ее задерживал для экстрадиции, — сказал Джеймс. — И мой отряд. Так что скажешь? Что я тебе скажу, брат? Собирай жену, собирай детей, меняй документы и беги в жопу глобуса, потому что Рената Рамирез очень злопамятная и скоро выйдет на свободу. И разницы нет, когда она отыграется: сразу или десять лет спустя, беги сейчас. — Роквелл спрашивал про лабиринт Мохаве, — соврал я. — Про то, что там случилось. Джеймс нахмурился. — Они считают, что пожар в лабиринте был началом. Началом тех разрушений, которые сейчас вспыхивают у них по всей карте. Роквелл допытывался, что там произошло, в Мохаве, откуда огонь взялся, видел ли я что-то подозрительное. Поверь, Джеймс, говорить со мной ему было так же неприятно, как мне отвечать в сотый раз, что пока на голову падали куски горящих стен, глазеть по сторонам на что-то подозрительное не выходило. — А Рената Рамирез? — Что Рената Рамирез? — протянул я устало. — Она оказалась в лабиринте только из-за меня. Она ничего не знает, и, думаю, искренне охреневает от того, чем все кончилось. Не знаю, о чем думал Джеймс, слушая меня. Но, лениво повернув голову, увидел, как на нас из окна смотрел отец — явно разговор брата со мной был ими не раз обговорен на кухне. На что расчет? Что брат брата разговорит легче? «Даже когда ты не сделал ничего, ты останешься парнем, который в чем-то виноват». — Знаешь, Джеймс, — сказал я, выдохнув дым в сторону. — Я просто хочу вернуться на север. Джеймс невесело усмехнулся в короткую бороду. — Я знаю, Ал. — Что ты знаешь? Что ты, совершенство из отдела правопорядка, знаешь? — Что ты устал быть всегда частью чего-то, на что не можешь повлиять. Я вытаращил глаза и моргнул. Повернул голову и глянул на брата снизу вверх. Такой глубины мысли, да еще и о себе самом, я не от него не ждал. — Я, конечно, не мама, — буркнул Джеймс. — Но тоже что-то понимаю в жизни. И я не враг тебе, никогда им не был. И никто в этом доме, да даже за его пределами, не был твоим врагом. И всегда так было, если честно. — Если хочешь что-то сказать, — произнес Джеймс, прервав очередное молчание. — Что угодно, что тебя мучает, скажи. Не надумывай лишнего. В надумывании лишнего я был хорош, как никто. Мог поссориться со своими мыслями в секунду. Я рассеянно смотрел себе под ноги. Что меня мучает? По факту, все действительно было нормально. Мне не нужно было следить за тем, что говорю, чтоб ненароком не выдать крышесносную тайну. Я ничего не сделал. Но был напряжен, по привычке. Был ли напряжен только переступив порог дома? Я еще раз глянул на Джеймса. И мне показалось это неплохой идеей. Что делать, я не знал, понимал, что делать надо, но боялся решиться. Рассказать кому-то… мне некому. Мое окружение делится на тех, кому плевать, и тех троих, кто с перепугу угробит и меня, и себя советами. И Джеймс был где-то посредине. Он не действительно не был мне чужим, если откинуть предвзятое мнение. Он думающий, спокойный — сказать ему лучше, чем маме, которая тут же сляжет в ужасе. Даст ли брат мне совет или толчок? Конечно. Я бы сам в лепешку разбился, если бы что. Нет, поржал бы сначала, но если бы правильному Джеймсу однажды понадобилась моя помощь, да даже его придурков в Дурмстранг пристроить, я б уже побежал, волосы назад, падать ниц пред директором Харфангом. — Я… — Чуть не подавился этим простым словом. — Родителям ни слова. — Заметано. — Я серьезно. — Да клянусь тебе. «Через пять минут знать будут все родственники до десятого колена». С трудом откинув навязчивую тревогу, я решился: — Я, по-моему, не в порядке. Это не точно, но что-то происходит. Покручивая пальцы, я пытался как-то одним словом коротким назвать то, что имел в виду. Слова не нашел в голове. — Я вижу вещи, которые не видят другие. И слышу тоже. И не всегда понимаю, что реально, и было ли на самом деле то, что помню. — Я зажмурился. — Раньше забивал, а сейчас это начинает… мешать. Вообще вышло сказать не то, что было на уме. В голове это прозвучало куда как более серьезно и связно. Но Джеймс не был дураком, он должен был понять. Он понял по-своему: — Ал, ну ты бухай еще больше, честное слово. И так и не понял, почему я вдруг громко рассмеялся.

***

В украшенном к празднику холле, под аплодисменты, дружеские похлопывания по плечу и вспышки камер, целитель Уизли стоял истуканом и не понимал, что за цирк сейчас происходит. Замешательство, в котором голос целителя Зеллер звучал приглушенно и далеко, прервала очередная вспышка — камера, которую фотограф «Пророка» придвинул аж к самому носу Луи, щелкнула и привычно задымилась. Луи вздрогнул и отпрянул. Факт того, что это будет первый и единственный снимок, где он вышел неудачно, Луи не заботил — он пребывал в телом здесь, но мыслями далеко. Целитель Зеллер была в таком неописуемом восторге, что пыталась дружески приобнять Луи, но обхватить его широкие плечи рукой у нее получалось слабо — походило это больше на то, что глава больницы Святого Мунго на заведующего хосписом просто заваливалась. Но даже это не могло заставить ее торжество померкнуть. — Мы гордимся тем, что рискуем использовать нетрадиционные методы лечения. Разумеется, которые не нанесут пациентам вред! — поспешила добавить к оде целитель Зеллер. — В очередной раз больница Святого Мунго не словом, а делом доказывает, что в этих стенах происходит чудо. Выздоровление Делии Вонг… — Это не чудо. — Луи очнулся. — И не выздоровление еще. Узкое лицо целителя Зеллер исказила гримаса. Казалось, волшебница близка к тому, чтоб подпрыгнуть и зарядить целителю Уизли подзатыльник, лишь бы закрыл свой рот и не смел болтать при репортерах неугодное. Записные книжки и камеры тут же нацелились на Луи. — Мы ничего не знаем и не можем утверждать, — жадно, потому что зная, что у него минута, прежде чем Зеллер отвлечет внимание, выпалил Луи. — Делия Вонг НЕ выздоровела. Состояние, да, улучшилось и стабилизировалось, но нам предстоит долгое наблюдение, а ей — долгая реабилитация, и… — И ЭТО ЧУДО, что Делия Вонг пошла на поправку. — Целитель Зеллер попыталась ущипнуть Луи за руку, но рельефная рука состояла из сплошных мышц, и глава больницы едва не сломала пальцы. — Чудо и профессионализм целителей больницы Святого Мунго… Луи чувствовал, что для него полнолуние наступит на трое суток раньше, потому что его сейчас разорвет. Его не пытались слушать. Он предпринял бы еще одну бесплодную попытку донести до всех, и до целителя Зеллер в первую очередь, что ничего еще не закончено и рано пить шампанское, но дернулся и забыл, как вздохнуть. Когда увидел, что в лестничном коридоре виднеется парящая каталка, которая, под сопровождением дежурных целителей, поднимается вверх по этажам. — Куда?! Целитель Зеллер едва не запищала, когда Луи ринулся в коридор, преграждать дорогу наверх тем, кто транспортировал Делию Вонг из хосписа на пятый этаж, в отделение «Недугов от заклятий». — Уизли, вернись, немедленно. Луи, вцепившись в край каталки, замер на лестнице. — Верните ее обратно! Делия не перепуганная до икоты лишь от того, что находилась в сознании, но не очень ясном, туманно оглядывала лестничный пролет. — Нельзя переводить ее, — рычал Луи, оттесняя целителей. Репортеры, набившись в тесный коридор, шумели. Целитель Зеллер металась между ними и каталкой, махала руками и была в явном намерении снова угрожать Уизли увольнением. — Ее нельзя переводить в общие палаты, она может быть еще под огромным риском, да, блядь, послушайте, если не понимаете!!! — Трансгрессируйте, Норман, — приказала целитель Зеллер. — Пожалуйста! Дежурный целитель сжал края каталки и со звучным хлопком трансгрессировал вместе с каталкой. На пол упала накрахмаленная простыня. Луи запустил руку в волосы и коротко сжал их до боли в макушке. — Стресс, — пояснила целитель Зеллер, спасавшая ситуацию с отвагой гладиатора. — Уизли сутками не покидает свой хоспис. Работа тяжелая как физически, так и морально… Луи ринулся по ступенькам вниз и столкнулся с высокой фигурой, поднимающейся навстречу. Так и залепил бы по лицу, помешай ему кто-то вернуться на нижний этаж, но мистер Роквелл успел прижаться к стене. Луи резко обернулся. — Вы? Роквелл кивнул. Но не сказал ничего — в трех ступеньках от него щелкали камеры репортеров и изливалась дифирамбами целитель Зеллер. Спеша обратно в свое отделение критических состояний, Луи слышал негромкие шаги позади — Роквелл решил изменить намеченному маршруту и направился следом. Когда дверь за ним хлопнула, Луи обернулся в полутемном коридоре. — Помешайте им. Мистер Роквелл выглядел растерянным. Но быстро посерьезнел. — Вы что-то не сказали Маделайн о Делии? Луи мотнул головой. — Нет. Я ничего не утаил, но… Вытянутая рука коротко сжала его плечо. — Это была отличная работа, Уизли. Но ты очень устал. Следующего, кто напомнит ему об усталости, Луи обещал сбросить с лестницы, за отсутствием в Святом Мунго пандуса. — Вы здесь… давно? — Прилетел сегодня, буквально только что. Завтра утром я возвращаюсь в Нью-Йорк. — Ясно. — Если ты хочешь кому-то что-то сказать, и чтоб тебя услышали, самое время. Откровенничать с Роквеллом Луи не хотелось. Ему этот человек не нравился — Роквелл был честным, но скользким. Но, трезво подумав, что из всех в этой больницы: тщеславной Зеллер, напоенной тремя пинтами успокоительного Маделайн Вонг, целителей, которые жаждут лишь поскорей сдать смену и отправиться домой, праздновать, и наплыва журналистов, Джон Роквелл был самым думающим, Луи кивнул. — Зеллер устроила цирк. — Открыв дверь кабинета, который был также смотровой, кладовкой, лабораторией и столовой, Луи пропустил Роквелла вперед. — Это понятно, ей нужна хорошая реклама. — Она башкой не думает и трубит о ложных надеждах. — Ложных? — Мистер Роквелл огляделся и невозмутимо сел на застеленную клеенкой кушетку. — Делия очнулась. Что с ней не так? Луи нетерпеливо цокнул языком. — Она только-только очнулась, в этом и дело. Зеллер кричит о большой победе, но это не победа еще. Это только начало долгого восстановления. — А-а, вот оно что. Облегчение Роквелла заставило Луи опустить руки и потерять веру в последний оплот адекватности. — Это не так просто. Делия не вернется на службу ни завтра, ни через месяц. — Я понимаю. — Внимательно следить за состоянием, наращивать массу тела, переводить постепенно с питьевого питания на усиленное белковое, потом восстановление подвижности… — Уизли, послушай меня, — осторожно и мягко перебил мистер Роквелл, прервав задумчивый поток слов. — Никто от тебя не ждет, что Делия завтра пробежит марафон. — Да как же… — К черту эту твою начальницу, пусть рекламируется. Ты сделал все. Можешь не пояснять, что такое реабилитация, после Детройта меня собирали по частям. Маделайн будет сложнее это понять, я с ней поговорю и, поверь, она сделает все, чтоб Делия была в порядке. И сколько бы на это времени не потребовалось. Луи упал на стул и задрал голову к потолку. — Никто не обвинит тебя в том, что Делия не встанет на ноги за неделю, — заверил мистер Роквелл. — Если это все, что… — Это не все. Мистер Роквелл снова посерьезнел. — Так. — Мы…я, я лечил ее… Я ничего не знаю о том, что было с Делией. Почему. Почему оно поддалось именно этому лечению, которое, по факту, не лечение, а что-то сродни третьего курса прорицания. — Луи за прошедший вечер пояснял это столько раз, что уже устал разочаровываться. — Может быть, сейчас Делии резко стало лучше, а завтра она действительно встанет на ноги и уйдет из больницы в магазин. А может уже сегодня, через двадцать минут снова уйдет в коматоз и на этот раз умрет. Понимаете? Он взглянул на Роквелла со всей серьезностью, чтоб не дать возможности найти в словах беспечную надежду. — У нас есть пациент, и нет никакой информации о том, что с ним. Я лечил ее наощупь… — Как и информировали об экспериментах в «Уотерфорд-лейк», да, я понимаю. У вас вся деятельность наощупь. — Да, блядь, вообще ну туда! Луи едва не бился головой о стену. — Дело, конечно, не мое, и уж тем более я ни на что не намекаю, — тактично ответил мистер Роквелл, сверля полупрозрачными глазами сидящего за столом целителя. — Но это же каким нужно быть бесчестным ублюдком, чтоб воспользоваться доверием и неопытностью невинной тридцатидвухлетней девочки! Луи аж в стул вжался. — Да она сама… — Пятнадцать лет. — Ей тридцать два! — Ты сядешь на пятнадцать лет. — Я не… — Семнадцать лет. И это если у тебя в карманах ничего не найдут. — Ты ебанутый? Мистер Роквелл вздрогнул, как от пощечины, моргнул и молниеносно сменил презрительную гримасу на непроницаемую спокойную маску. — Так, о чем вы говорили? «Пиздец, лучше бы Айрис приехала», — подумал Луи, тяжело вздохнув. Но перевел дыхание, глубоко вздохнул и продолжил, как ни в чем не бывало: — Мы не знаем, что с ней. Если я мог оказаться прав, Делию нельзя переводить в «Недуги от проклятий». Там общие палаты на пять человек. — И? Она же не заразна. — Не факт. Мистер Роквелл вдруг побледнел. — В смысле? — Я изучал проклятье инферналов в «Уотерфорд-лейк» и… — На ней не было тех следов, — отрезал Роквелл. — Которые оставались у нас контакта с ними. Луи коротко глянул в стену, чтоб не сорваться на крик. — Что-то не давало ей умереть, я думаю, что-то дожидалось своего времени. Если вы понимаете, что я пытаюсь сказать. — Не понимаю. — С нее слезала кожа. — Что? — С нее слезала кожа. Она лопалась местами, и то, что было под ней… это не как у живого человека. Мистер Роквелл разинул рот, подавившись выдохом. Впервые Луи видел его настолько растерянным. — И ты говоришь об этом сейчас? — прорычал Роквелл. Растерянность продлилась недолго. — Почему не написал мне? — Что бы я написал? Что есть большой шанс, что Делия — нулевой пациент-инфернал в Святом Мунго? Что вы привезли в Англию проклятье? — прорычал Луи в ответ. — И что бы вы мне ответили? Мистер Роквелл закрыл лицо руками. — Понимаете теперь, почему нельзя было вывозить ее из палаты? Хоспис защищен. Здесь такой трэш каждый день, такая зараза летает, что блокирующие чары делают всех, кто работает здесь, самыми чистыми людьми в больнице. На каждой палате мощнейшая защита. Палаты одиночные. Делию нужно было держать здесь до последнего, пока инфекционисты и я точно не скажем в один голос — она безопасна и будет жить. А ее переводят на второй день в общую палату через всю больницу. Без исследований. Луи наклонился над столом, почти взмолившись: — Зеллер не слушает меня, но слушала каждую претензию Маделайн. Поговорите с Маделайн. Мистер Роквелл кивнул. — Да. — Я понимаю, что Маделайн выдохнула, и что для нее услышать, что дочь нужно вернуть в хоспис. Но это нужно. Луи, не склонный к бесполезному сожалению, вздохнул: — Есть и хорошая новость. — Попытайся. — Как для только-только очнувшейся после полугодичного овощного состояния, Делия очень даже бодренькая. Мистер Роквелл невесело фыркнул. — Не надо успокаивать, ты все сказал верно. — Еще раз, — сказал Луи, так и желая себе противоречить. — Это только мои домыслы. Только потому что ответов нет. Я не уверен ни в чем на всю сотку. Но риск нужно исключить. — Я все понимаю. И согласен. Мистер Роквелл косо глянул на закрытую дверь. В коридоре слышались шаги и глухой стук, с которым парящие по воздуху каталки сбивали углами стены. — У тебя все равно получилось, — прошептал он, чуть пригнувшись. — Второе Дыхание — это не обман? Луи задумчиво покачал головой. — Я не знаю. — У тебя получилось. — Но у Нейта — нет. — Но у тебя — да. Встретив пытливый взгляд, Луи решительно кивнул. — Уезжаете завтра, вы сказали? Мистер Роквелл кивнул. — Должны до завтра успеть. Закрытый шкафчик щелкнул тремя отпертыми замками. На стол опустилась огромная картонная коробка, доверху забитая распечатками рукописного текста. — А если в двух словах… — Луи сжалился и начал сбивчивый рассказ.

***

«… назначение Джона Роквелла на пост директора штаб-квартиры мракоборцев МАКУСА является, без преувеличения, лучшим кадровым решением за последний год. Стоит ли ждать резкого улучшения ситуации? — И да, и нет, — честно отвечает эксперт по вопросам национальной безопасности, экс-мракоборец и декан Брауновского корпуса подготовки борцов с темными силами Эйвери Грейвз. — Разумеется, в профессионализме мистера Роквелла не приходится сомневаться, и уж тем более нельзя преуменьшать его заслуги. Однако Роквелл — ретроград и, откровенно говоря, уже немолод. Некоторые его решения опрометчивы. С деканом одна из студенток корпуса, ныне — стажер штаб-квартиры мракоборцев, осталась несогласна, однако ее многословный комментарий мы напечатать не сумели по причине цензуры в средствах массовой информации. Соглашаться или нет с назначением Роквелла времени не остается. Происшествия с всплесками темной магии и сопутствующими разрушениями по всей стране обостряются с каждой неделей. По заверению высших чинов МАКУСА ситуация полностью контролируема, с чем, впрочем, не спешит соглашаться британское консульство. — Мы настоятельно рекомендуем британским гражданам покинуть МАКУСА в кратчайшие сроки. Это обязательная мера предосторожности, — заверяет генеральный консул Бартоломью Тервиллигер. — В связи с повышенными мерами безопасности на магических таможнях, прошу всех волшебников и волшебниц, желающих вернуться на территорию Британии, обращаться в консульство — район Гудзон-сквер, здание музея пожарной охраны. Убедительная просьба не паниковать и не создавать очереди! Помните о безопасности и маглах вокруг…» Под статьей субботнего номера «Призрака» красовался снимок господина генерального консула. Скорпиус Малфой задумчиво смотрел на снимок и думал о том, что задумайся он о возвращении в Британию второпях и на панике, то господин генеральный консул был бы последним, кто внушал в данной ситуации доверие. Бартоломью Тервиллигер выглядел так, словно его разбудили ранним утром, не дали умыться и отпинали давать интервью. Хоть так оно на самом деле и было, Скорпиус все равно скрипел зубами — младший Тервиллигер всегда был слабым звеном, полномочий которого едва хватало на то, чтоб с выражением прочитать заготовленный текст с бумажки. Камера запечатлела Тервиллигера всклокоченным и помятым, очень неуверенным и нервно поглядывающим в сторону, за рамку снимка, где вдали от камер стоял сам Малфой и жестами подсказывал что говорить и куда смотреть. Всякий раз, как приходилось выпускать Бартоломью из кабинета, Скорпиус думал, что надо с этим генеральным консулом что-то решать. Но сэр Генри намеков в письмах не понимал, хотя человеком был неглупым и прекрасно оценивал все таланты своего сына. Свернув газету, Скорпиус опустил руку на каменные перила широкой лестницы и глянул вниз. Консульство, соседствующее через стену с музеем пожарной охраны, всегда было полупустым и слишком большим как для пятерых служащих в нем. И никогда прежде на памяти Скорпиуса не было в этих стенах такого наплыва людей, как в этот день. Более того — ни Скорпиус, ни уж тем более господин генеральный консул не ожидали, что на территории Соединенных Штатов проживает такое количество британских волшебников. Волшебники, явно воспринявшие предупреждение консула в газете как призыв немедленно паниковать, толпились сначала на улице, у здания музея, заставляя маглов оборачиваться и недоумевать — что за ажиотаж в музее пожарной безопасности и почему эти люди с вещами? Пришлось немедленно запускать всех прибывающих волшебников, и те, набившись в холл консульства гудели в негодовании и беспокойстве. Место занимали громоздкие чемоданы, метлы и клетки с питомцами: ухали совы, шипели на собак коты, собаки лаяли, а когда накрытая тряпицей клетка одного из магов вдруг затрещала и загорелась, оказалось, что кто-то провозил огненную саламандру. Волшебники толпились и толкались, ругались и махали газетами. — Пожалуйста! — Бартоломью Тервиллигер бросился на подмогу двум служащим консульства, аж вжавшимся в столы. — Никакой паники! — Никакой паники! Он читал сегодняшнюю газету?! — Я живу в Сиэтле, тот дом разорвало на части в двух кварталах от моего! От писка вредноскопов полопались окна! — нагнетал колдун прижимая к груди угрюмого мопса. Толпа напирала к столам. Господин генеральный консул рисковал быть растоптанным. Он вертел головой, в поисках подмоги. — Скорпиус! Тот, возвышаясь на верхней ступени лестницы над холлом, даже не глянул. Внимательный немигающий взгляд Скорпиуса оглядывал волшебников в холле. Казалось, от внимания не укрылся ни единый дюйм пространства, ни одна макушка и ни один чемодан. Лишь на второй оклик Скорпиус удостоил генерального консула вниманием и, запахнув мантию, зашагал по лестнице вниз. — Я прошу всех вас, — прижав палочку к шее, пророкотал он так, что от спокойного голоса задрожали подпорки стен. — Сохранять спокойствие и не создавать давку. Рокот недовольных голосов загудел в ответ. — Здание консульства защищено мощнейшими чарами. Никому в этих стенах ничего не угрожает, пожалуйста, не надо нагнетать обстановку. Порядок очереди, тишина и документы наготове для регистрации. Пожалуйста, порядок очереди, детей и животных от себя не отпускать. Сложно сказать, подействовали ли уговоры Малфоя на волшебников, но у двух столов, за которыми бледнели служащие, начали выстраиваться нестройные очереди. Бартоломью Тервиллигер добрался до лестницы и поравнялся со Скорпиусом с таким видом, словно толпа волшебников его смела с ног и затоптала. Черные волосы были взлохмачены, а мантия, извечно сидящая криво и застегнута косо, была с явными следами чьих-то подошв. Почему всякий раз господин генеральный консул выглядел так, будто его пинали ногами, не знал никто. — А нас самих эвакуируют? — спросил Бартоломью беспокойно. Скорпиус повернул голову, задержал на его лице презрительный взгляд и зашагал прочь. Его гулкие шаги эхом отзывались по пустому коридору второго этажа. Навстречу плелся злобный недовольный домовик. Не здороваясь и не поспешив скрыться, он лишь шумно елозил шваброй с дырявой намотанной тряпкой по полу. Домовика Скорпиус не одарил вниманием в ответ — взгляд его остановился на приоткрытой двери в собственный кабинет. В кабинете Скорпиуса ожидали. В кресле напротив рабочего стола сидел Иен Свонсон и увлеченно читал туристическую брошюрку под названием «Добро пожаловать в Нью-Йорк!» — Мистер Малфой, — Свонсон поднял взгляд и вернул брошюрку на стол. — Заждался. — Настолько, что взломали дверь? — Травма. Нога совсем не слушается, не могу долго ожидать стоя. Скорпиус закрыл дверь и направился к столу. — Слушаю. — Что происходит внизу за фарс? Свонсон не стал долго тянуть. Его пальцы покручивали набалдашник трости. — Ситуация с проклятьем и культом под контролем. МАКУСА усиливает охрану, и только. А вы призываете граждан Британии в срочном порядке эвакуироваться. — Это право граждан Британии, а не обязательный к исполнению приказ. — Тем не менее, к чему этот шум? На территории Штатов проживает большая диаспора волшебников из Китая, завтра китайское консульство собирается следовать вашему примеру и настоятельно рекомендовать своим людям покинуть страну. Зачем вы поднимаете шум? — Это в вашей компетенции? — У меня очень широкий круг полномочий и обязанностей. — В таком случае, вопросы задавайте господину Тервиллигеру. Или старшему, который в Лондоне, или младшему, который здесь генеральный консул. — Мы оба знаем, кто здесь начальство на самом деле, — фыркнул Свонсон. — Вот я и здесь. Скорпиус вздохнул. — Миссия консульства — это защита интересов наших граждан, пребывающих на территории другого государства. И все, что происходит внизу, и есть защита интересов граждан. — Граждан или одного отдельно взятого гражданина? — Не понимаю вас. — Пытаюсь лишь сказать, что если вы напугали британцев и затеяли все это ради того, чтоб вернуть Элизабет Арден домой, то это очень странный способ. В холле мисс Арден не наблюдается, видимо желания добровольно покинуть страну у нее нет. — Зачем ты здесь? — прямо спросил Скорпиус. — Ты больше не получишь ничего. Свонсон сомкнул губы. — Я не нарушил уговор. Но если настолько нужно, чтоб Элизабет покинула МАКУСА против своей воли, пишите запрос. Через Тервиллигера на президента Локвуда. И мы будем разбираться, кто она такая, что здесь делает и как можно решить вопрос. Свонсон тяжело поднялся, сжав набалдашник трости. — И разберемся. Между нами говоря, Элизабет Арден — не самый крепкий орешек. Скорпиус проводил его таким колючим взглядом, что у Свонсона затрещала трость, грозясь треснуть. — Счастливого Рождества. — И вам. Цокот и шаркающая хромота слышались далеко за закрытой дверью в пустом коридоре. Скорпиус сжал руку в кулак. Пальцы левой руки гнулись все еще плохо — кожа, словно тугая перчатка, сковывала движения. Задрав рукав, Скорпиус в очередной за сегодняшний день раз напряг левую руку, пока на предплечье вместе с бугристыми синими венами не проступил черный обугленный след, размер с монетку кната. Ожог обретал нечеткие контуры и быстро менял форму, то вытягиваясь, то сужаясь, то извиваясь спиралью. И вдруг он раскалился докрасна под тяжелым взглядом. Но краснел недолго — тут же потемнел обратно. — Да ты что, урод, — прошептал Скорпиус, снова не веря, когда уже черный след начал тускнеть и исчезать. — Совсем страх потерял?

***

Натянув рукав на напряженном предплечье, туго обмотанном плотными бинтами, гость пошевелил пальцами. Пальцы были обугленными и острыми — стоило потереть большой и указательный друг с дружкой, как в широкую раковину посыпался черный песочек пепла. Руку крутило — под кожей словно бесновались ядовитые змеи. Вереница следов, та, что тянулась через плечо к груди, неприятно пульсировала. Сдвинув ворот, гость опустил взгляд, критически осматривая поражение. Следы тускнели, обожженная кожа около них натянулась и обещала покрыться пузырями. Ожоги все еще казались живыми: меняли вид, вытягивались, закручивались, но делали это лишь едва, медленно. Разглядев, что один крохотный черный отросток упорно ползет к сердцу, гость поднес к груди палец, на кончике которого горел огонь и медленно прижал к коже. След сжался, закрутился и замер. Стряхнув пепел с пальца в раковину, гость размял шею. Кожа неприятно натягивалась. Плотная ткань одежды царапала свежие ожоги. Из крана на протянутые руки потекла вода, и тут же помещение заполнил густой пар, сквозь который раздавалось едва слышное шипение — будто залили раскаленную сковороду. Гость вдруг резко обернулся. У одной из открытых туалетных кабинок стоял мальчишка лет восьми. Телефон в его руках очень опасно покачивался, грозясь упасть на пол. Глядя не то в пустое запотевшее зеркало, не то на дымящиеся руки, мальчишка таращил глаза — судя по всему, про этот поход в туалет он забудет нескоро. — Вон отсюда, — прошипел гость, отгоняя мысли о том, насколько хрупок детский череп. И, широко раскрыв рот, лязгнул острыми зубами, подгоняя попятившегося к двери мальчика. Подождав с полминуты, чтоб не столкнуться с бедолагой, или, что еще хуже, с его мамашей в коридоре, гость вышел следом и быстро свернул в светлый больничный коридор. Тихое хныканье слышалось даже сквозь шум и из коридора. Вздохнув устало, гость толкнул дверь одной из палат. — Ты опять ревешь? Из-под натянутой простыни выглянули два больших воспаленных глаза, вокруг которых ярко виднелись следы потекшей туши. — Нет! Гость сел в кресло у кровати и цокнул языком. От очередного прозвучавшего всхлипа глаз его дернулся. — Ну что ты плачешь? Свернувшись калачиком, но так, чтоб рука, к изгибу локтя которой тянулась капельница, оставалась прямой, Шелли уткнула заплаканное лицо в подушку. — Я не хочу, чтоб меня резали. — Тогда вставай, одевайся и идем в общежитие. Шелли мученически закрыла глаза. — Стоило один раз не надеть носки на ночь… — Нет, Рошель, это не примета с носками, — раздраженно буркнул гость. — Человек — это очень хрупкий подвид паразитов, и не может этот подвид впихнуть в себя печенья больше, чем весит сам. Скажи спасибо, что обошлось всего лишь аппендицитом… — Всего лишь?! — А мог лопнуть желудок. — Не мог. — Спорим? — Желудок не может лопнуть, он растягивается. — Вот ты и растянула, что остальным органам не осталось места. Кто теперь тебя такую замуж возьмет. В женщине ведь главное что? — Что? — Чтоб она была с аппендиксом и христианкой. Все, Рошель, последний поезд ушел. — Я не выйду замуж. — Конечно, не выйдешь, тебе бы из больницы выйти. Шелли застыла и шмыгнула носом. — Я прочитал в коридоре стенд про осложнения после операции. Шансов у тебя один к двадцати, честно говоря, — серьезно сказал гость. — Пришлось бежать в кафетерий и менять доллар по пятьдесят центов, чтоб тебе на глаза положить монетки, если что. — Да пошел ты нахуй! Гость расхохотался. Шелли снова свернулась, подтянув колени к груди, и тихонько заплакала в простыню, пропитанную слезами и потекшей косметикой. — Ладно, не реви, — смилостивился гость, опустив ладонь на подрагивающую спину. — Самое главное на операции. Слушаешь? Шелли повернула голову. — Самое главное — скажи доктору, чтоб твой аппендикс не выкидывали. — Зачем? — Я его потом съем. — Фу. — А что? Он же сантиметров восемь-десять. Идеально ляжет на ломтик хлеба с майонезом. Шелли накрылась простыней с головой. — Почему именно ты со мной поехал? Почему не… — Потому что никому ты больше в хер не уперлась, — буркнул гость. — И это проблема, кстати говоря, подумай, что с тобой не так. Цокнув языком, Шелли заерзала на кровати. Гость, косо глядя в ее красное лицо в потеках косметики, признался: — На самом деле не так это и страшно. У меня тоже аппендикса нет. — А где он? — Ушел, мы поссорились. Рошель, ну не тупи, ты академик или как? Шелли утерла нос краем простыни. Гость впился взглядом в блекло-голубую стену и процедил глухим голосом: — Когда у меня прихватило в джунглях Боливии, больниц вокруг не было. Врачей и анестезий тоже не было, были лишь ржавая крышка от консервной банки и непреодолимое желание жить. Пришлось неделю потом выращивать на гнилых фруктах плесень, чтоб использовать ее как антибиотик на гниющей ране. Хочешь, шрам покажу? — Зачем ты мне это рассказываешь? Гость потупил взгляд. — Я пытаюсь тебя поддержать и успокоить. — Охуенно, спасибо, мне полегчало. — Успокойся, — заверил гость. — Как только тебя увезут к мяснику на стол, я уйду и не буду тебя пугать. Шелли встрепенулась. — Ты уйдешь? — Мне нужно уйти, да. Поймав взгляд, гость раздраженно цокнул языком. — Да Боже мой, никто тебя не будет резать крышкой от консервной банки и без наркоза. Поспишь часок, проснешься, увидишь шрамик в три сантиметра, а завтра утром уже пойдешь домой. Ты взрослая самостоятельная девчонка, перестань уже умирать раньше срока. От того, что я останусь, быстрее ничего не заживет. Шелли приподнялась и утерла рукой мокрое лицо. След туши размазался до самого подбородка. — Да, ты прав. Я просто паникую. Гость глянул на нее с сомнением. — Именно. Электронные часы на стене мигали красным. Раздражающее яркое свечение в полутемной темной комнате неприятно било по глазам — взгляд то и дело скользил поверх газеты вверх. «…Мы настоятельно рекомендуем британским гражданам покинуть МАКУСА в кратчайшие сроки. Это обязательная мера предосторожности, — заверяет генеральный консул Бартоломью Тервиллигер. — В связи с повышенными мерами безопасности на магических таможнях, прошу всех волшебников и волшебниц, желающих вернуться на территорию Братании, обращаться в консульство — район Гудзон-сквер, здание музея пожарной охраны. Убедительная просьба не паниковать и не создавать очереди! Помните о безопасности и маглах вокруг. Несмотря на заверения пресс-службы Вулворт-Билдинг о полном контроле над ситуацией, от лица нашей редакции мы можем лишь порекомендовать гражданам Магической Британии прислушаться к рекомендациям. Тем не менее, важно не идти на поводу у беспокойства и не уповать, как у нас принято, что Джон Роквелл всех спасет, а сделать от себя все зависящее, чтоб обезопасить свое жилище. Помимо базового набора защитных чар в этом помогут амулеты, богатый выбор который предлагает нашим читателям лавка Корбана Коффина…» Текст газетной статьи расплывался перед глазами. Под тусклой белой лампой буквы на мятых страницах казались угловатыми. Не став дочитывать статью, плавно скатившуюся в рекламу магазина амулетов и оберегов, гость свернул газету. С неприятной тяжестью после прочтения он уставился снова на мигающие красным часы. «Он говорил тебе, тебе все говорили», — думал гость, горько торжествуя. — «Она не станет сидеть в башне и рисовать натюрморты, она сбежит, как только раздобудет удобную обувь и веру в себя. Беги за ней, Малфой, ищи ее, черта с два она не сбежит снова». Гость почти улыбался, пока руку под плотным бинтом снова не свело тягучей болью. Прикрыв глаза, гость откинулся в кресло и задрал голову. Рука болела, но боль была ненавязчива — не сводила с ума и настойчиво не требовала подчинения. Лишь напоминала о себе, будто твердя, что снова обмануть не выйдет. Черные следы на груди оживали, как ото сна, и вновь закручивались неспокойными спиралями. «Я убью тебя, Бет», — стиснув зубы, подумал гость. — «Когда найду снова, я просто раздавлю тебе голову». Уже почти представив, как легко и с каким звуком треснет череп, если прижать его к стене хорошенько, гость закрыл глаза и сжал здоровую руку в кулак. Ладонь мелко укололо. Разжав пальцы, гость опустил взгляд — и не заметил, как зажал в кулаке маленькую шестиконечную звезду, острые вершины которой и впились в руку. У линий на ладони, через которую была перекинута тянувшаяся от кулона золотая цепочка, остались шесть крохотных неглубоких следов-точечек. Цепочка, которую гость рассеянно покручивал все то время, что читал статью, казалась не толще волоска. Не став лишний раз дергать, чтоб не порвать тонкие звенья, гость снова зажал ее в кулаке. На сложенной газете неловко глазело по сторонам со снимка перепуганное лицо господина генерального консула. Выглядел он на удивление нелепо — чиновнической важности не виделось ни в молодом лице, ни в строгой мантии, лишь интервью было на удивление внятным, связным и совершенно не вязалось с внешним видом человека, его давшим для прессы. Сложив газету еще раз, так, чтоб случайно зашедший в палату доктор или медсестра не обратили внимание на живой снимок первой полосы и вспыхивающие буквы заголовка, гость вздрогнул, услышав негромкое: — Что у тебя с рукой? Опухшие глаза Шелли рассеянно смотрели в сторону. — Надо же, — протянул гость негромко. — Ты выжила. — Ага. — Шелли была сонной, но гордой. — Знаешь, какого размера был мой аппендикс? Гость вскинул брови. — Тринадцать сантиметров. — На два бутера как раз. Молча опустив на матрас рядом с Шелли ее цепочку, гость снова откинулся в кресло. — А с рукой что? Покажи. — Да какая разница. Шелли привстала на подушке. — Вот я бы тебе шрам от аппендицита показала, когда он заживет. Вздохнув нехотя, но не став спорить, гость лишь вытянул руку. Дрогнувшие пальцы рассеянным движением дотянули до перевязи на ладони и развязали некрепкий растянутый узел. — Ого. — Брови дрогнули. Шелли совсем проснулась — в глазах пропала сонная нега. На ладони вертелся спиралью черный след, а от него, когда пальцы Шелли приспустили бинты выше, тянулись вверх к предплечью тусклые темные следы на обожженной коже. — Это что? — Я не объясню в двух словах. Не заразно, — успокоил гость. — Похоже как если бы кто-то набивал тату грязной машинкой. А что с этим делать? — Уже ничего. Хватило бы мозгов, отрубил бы кисть, пока не поползло выше. — Очень смешно. Поймав взгляд, Шелли снова опустилась на подушку. — В «Уотерфорд-лейк» наверняка бы… — О, нет. — Гость резко выдернул руку и намотал бинты обратно. — Что за бред отказываться обращаться к врачам до тех пор, пока не увезут вперед ногами? — Да ты сама сутки ныла, что живот болит не из-за аппендицита, а из-за того, что красная нитка на запястье порвалась и тебя сглазили. — Это другое. — Рошель, завязывай. Другое, — отмахнулся гость. — Мне нужно подальше держаться от «Уотерфорд-лейк» и вообще не мелькать перед глазами лишний раз. Твоя задача — отрастить себе новый аппендикс и собрать маховик времени, а не накидывать варианты, что мне делать со своей жизнью. И, сомкнув покусанные губы, скосил взгляд. — Прости. Шелли попыталась перевернуться на бок, но скривилась и лишь повернула голову. Сдув с лица рваную взлохмаченную челку, она протянула: — Я могу поискать в библиотеке. Нет, послушай! Это Салемская библиотека — богатейшее хранилище книг и информации. Большая библиотека разве что в Праге. Там есть все, я уверена, что если заняться и поискать что-то о проклятьях… — Это не проклятье, а клятва. — Ну о клятвах, магических травмах и… да о чем угодно, главное — начать. То можно найти, что с этим сделать. Деятельная Шелли, которая рвалась в библиотеку и к новым знаниям даже с больничной койки, заставила гостя уже трижды пожалеть о том, что разрешил развязать бинты. — Не хочешь, чтоб я нос совала, сам покопайся в книгах, — буркнула Шелли. — Ты не спишь по ночам, имеешь к библиотеке такой же доступ. Хотя бы попытайся. — Рошель, — строго окликнул гость. — Я разберусь. И снова заставил голос прозвучать тише и мягче. — Чтобы начинать, надо знать, с чего начинать. А я не знаю, что это за магия. Видел это вживую лишь раз, на восточноевропейской ведьме, которая меня кой-чему учила в изгнании, на рынке Сонора. Она вся была в этих следах. Не знаю, кому и в чем поклялась и от этого ли в итоге сдохла, но она сама не знала, как заставить следы исчезнуть. И, поверь, все действительно не так плохо, как могло было быть. Как было у нее. Гость с остервенением натянул рукав. — А я, уж поверь мне, буду в этом чертовом мире и любом времени последним, кто склеит ласты. Это я к тому, чтоб ты не надумывала себе лишнего. Считай, что эта херня — такая же часть моей анатомии. Как язык. — А что не так с твоим языком? Настолько растерявшись, что замедлил с очевидным ответом, гость моргнул. И, раскрыв рот, высунул раздвоенный язык сначала до подбородка, затем до шеи, затем ниже. Язык тянулся, напоминая гибкого удава, изогнулся и, вытянувшись через всю кровать, крепко обмотал железное основание ширмы. Шелли приоткрыла рот. — Да нормальный язык, че ты. Язык с негромким хлюпаньем втянулся обратно в рот. Раздвоенный кончик облизнул бровь. Гость смотрел на Шелли с неловким беспокойством, словно ожидая продолжения комментария, на сей раз искреннего. — А я смотри, как умею. — Шелли снова поерзала в кровати. И, сжав двумя пальцами кончик своего мизинца, оттянула его назад. Палец согнулся в обратную сторону, образуя на сгибе фаланги идеальный прямой угол. Лицо гостя вытянулось и исказилось священным ужасом. Раскосые черные глаза предобморочно закатились. — Это пиздец, — только и сказал гость, глядя на согнутый палец. — Это ненормальная херня, Рошель! Ты больной луизианский мутант, фу, блядь! Шелли расхохоталась. Гость отвернулся, мотнул головой и снова нехотя глянул на палец. — Там же кость, как он… Фу, блядь! Убери, не делай так, это ужасно! Убери! — Гость снова мотнул головой и зажмурился. — А я еще думал, почему от тебя так странно пахнет, а вот почему, ты не человек, ты вырожденец какой-то! — Как от меня пахнет? — насторожилась Шелли. — Странно и приметно. Не как ото всех. Дай руку. Только палец сделай нормальным! Шелли послушно разогнула палец. Гость, взяв ее руку в свою, поморщился не без отвращения, все еще косясь на мизинец и поднес запястье к своему лицу. — Да не бойся ты, — шикнул он, когда Шелли дернула руку. — Не укушу. Твой сатанинский мизинец отбил у меня аппетит на ближайшие лет двадцать. Действительно не укусив, хотя запястья на короткий миг почувствовало тонкой кожей сухие губы, гость лишь принюхался. — Тот же запах, да. — Да какой запах? Пальцы разжали запястье. — Люди пахнут по-разному. Духи, пот, кухня и прочая вонь заглушают, но настоящий запах всегда можно унюхать, — сказал гость. — И распознавать, если научиться. Я могу чувствовать по запаху, если у человека внутри что-то не так, с телом. Свой запах. Или могу унюхать жвачку во рту, дырку в зубе, сигарету, выкуренную неделю назад. Если распыляться на это, с ума сойти можно, поэтому я редко так заморачиваюсь и особо не принюхиваюсь. Люди пахнут мясом, как и должны. А твой запах, почему тебя было просто всегда искать, чем-то немного похож на то, как друг для друга пахнут вампиры. Они пахнут сладко и очень, как бы, навязчиво. Если унюхать вампира, переключиться на другие запахи очень сложно. Шелли принюхалась к запястью. — Я ничего не чувствую. — И не должна. — Почему так тогда? Гость пожал плечами. — Может, пропахла Вэлмой. А может, ты по ночам втихаря вместе с печеньем подъедаешь человечину. Кто тебя, тихоню, знает. Шелли цокнула языком. — Ха-ха, юморист. — А ничего смешного, каннибалы в джунглях Амазонки пахли так же. — Гость принюхался снова и смилостивился. — Ладно, ты приятней. Но что-то с тобой не так. — Мизинчик? — В первую очередь. Шелли вытянулась на кровати и подтянулась на подушке выше. С внимательным лицом просчитывая каждое движение, она сдернула одеяло и, приподняв футболку, осмелилась потыкать пальцем широкую повязку внизу живота. — Знаешь, а не так плохо. Ничего не болит, я зря нервничала. — Ага. — Думаю, что можно уходить отсюда. — Нога в ярком носке опустилась, нашаривая на полу обувь. Гость с сомнением покачал головой. — Почему? — удивилась Шелли. — Ничего не болит вообще. Без слов отодвинув за спиной длинные светлые жалюзи, гость продемонстрировал кружку на подоконнике. Из кружки валил густой белый дым тлеющего сухоцвета. — Странно, что еще не пищит датчик дыма. Снова молча гость ткнул пальцем вверх. Под потолком на месте, где положено было быть датчику, был… — Это мой носок? — удивилась Шелли и, высунув из-под одеяла обе ноги, оглядела сначала одну, а потом вторую, босую. — Ты нацепил мой носок на датчик дыма? Под потолком, заправленный резинкой под крепления, действительно висел теплый носок в темно-лиловую полоску. На едва-едва видимом сквозняке носок размеренно покачивался. — Это гениально. Гость скромно прикрыл глаза. — В Салеме такому не научат, да. Накрывшись одеялом по самый подбородок, Шелли перевела взгляд. — Так, — протянула она. — Ты уйдешь сегодня? — Думаю, что сегодня я уже везде опоздал, — ответил гость. Забинтованную руку свело мучительной судорогой. Шелли на мгновение просияла. — Это хорошо. То есть, — но тут же смутилась. — Плохо, конечно, что опоздал, просто в расчете того, что… — Я тебя понял, Рошель. Спи. Уговаривать и разжигать огонь над травами в кружке не пришлось — Шелли заснула так быстро, словно дожидалась этой команды с момента пробуждения. Вновь глядя на мигающие в полутьме электронные часы и слушая размеренное дыхание, гость сжимал немеющую руку в кулак. «Почему именно сейчас?», — думал он, чувствуя, что вновь оживившиеся черные следы, разрывая плоть, ползли все ближе к сердцу. — «Почему не все эти годы?» И, откинувшись назад, закрыл лицо рукой, искренне надеясь, что душа его сгнила настолько, что он способен проклясть леди Бет на несчастья даже за многие мили и не глядя в ее светлые глаза.

***

Эл чувствовала себя настолько прекрасно, что с полной уверенностью могла заключить — за последние годы это была ее лучшая зима. Она с треском провалила доверенную миссию, осталась одна, ютилась в крохотной старой квартирке в неспокойном районе незнакомого города, периодически вздрагивала в собственной постели и хранила под подушкой перцовый баллончик. Небо застилали черные тучи, писк вредноскопов стал привычной мелодией, а волшебный макет Западного полушария выглядел как работа припадочного картографа — черная дымка проклятья, красные огни вампиров, желтые точки многочисленных вызовов на место, и все это дрожало. Если разобраться, то все было ужасно. Но Эл, за последнюю осень сбросившая несколько килограмм из-за бесконечных страхов и переживаний, плыла по неспокойному течению, и, что удивительно, неплохо справлялась с курсом. Когда же оказалось, что за должность цветочной поливалки и коридорной хамки ей еще и будут платить стабильную и очень достойную зарплату, Эл так и присела. — В смысле? Мистер Роквелл, уже уяснивший, что ученица немного с приветом, не уставал поражаться все новым и новым граням. — Арден, иди в бухгалтерию, ругайся, пусть переведут тебя с галлеонов на карамельки и «спасибо большое». Того, что ей будут платить, Эл действительно не ожидала. А потому долго сидела с мешочком золотых монет, рассеянно моргала и думала, что теперь со всем этим делать. Денег у Эл не было никогда. До того как маховик времени оказался на ее шее, она не имела даже кошелька, но могла позволить себе все, во что можно было ткнуть пальцем. Чего ни разу не делала, обладая и без того всем и не имея желания заполучить что-либо еще. Когда же маховик сделал нужное количество оборотов, и сломал одновременно время, жизненные устои и нервную систему, оказалось, что деньги, которые были всегда лишь пылью, являются вопросом куда более насущным, нежели чертова запонка. Все в мире имело ценник, весьма внушительный, и Эл, привыкшая к тому, что эта пыль пролетала всегда мимо, долго не могла понять, как это возможно. Она не знала, много это или нет, платить два доллара за сетку яблок, не понимала, как можно платить за воду в кране и свет в лампочке. И, главное, понятия не имела, где находится та самая тумбочка, в которой хранится нескончаемый запас золотых галлеонов и непонятный магловских мятых бумажек. Нужно было повзрослеть и соскучиться, чтоб понять — без Селесты она бы сдохла в новом дивном мире на второй же день. Селеста не обладала внушительными интеллектуальными способностями, но умудрилась обладать опытом всего. Она была на несколько месяцев младше Эл, но успела поработать не только ликвидатором проклятий. Она и крутилась у столиков с тяжелыми подносами, и сканировала штрих-коды, и поработала в ломбарде целых семь дней, и санитаркой в стоматологии успела побыть, и роль свечи от геморроя исполнить, и принцессой в детской комнате при торговом центре покрасоваться, и в том же торговом центре в костюме пломбира потом рекламки раздавать. И это не говоря о том, что Селеста постоянно штурмовала секонд-хенды и перепродавала поношенное шмотье втридорога с помощью выгодных фотографий в сети. Эл думала, что знала в этой жизни всю теорию, но не понимала, как и зачем Селеста так металась — ее мать никогда не бедствовала. И, что поразительно, никогда не запрещала дочери заниматься такими глупостями. Так Селеста, вдохновленная похвалой за роль свечи от геморроя, принцессы и пломбира, вбила себе в голову, что для нее все подиумы открыты, бегала с работы на свидания, со свиданий на кастинги, а Эл наблюдала за ней с постной миной и не понимала, что вообще происходит у напарницы в голове. В голове у напарницы все было печально, но, надо отдать должное: Селеста всегда могла найти работу. Более того, выклянчить у работодателя дать шанс Эл — несговорчивой, без опыта, резюме и со взглядом, унижающим все живое в радиусе трехсот метров. Работать Эл научилась, хотя искренне ненавидела это дело. Смиренно привыкла и в полной мере ощущала необходимость. Научилась делить заработок так, чтоб хватало до следующей зарплаты. С каждым месяцем это получалось все лучше — Эл не привередничала в еде, не нуждалась в обновках, а потом и вовсе начала откладывать «лишние» деньги с копеечной зарплаты. И вот, когда оказалось, что на месячный заработок мракоборца МАКУСА можно при скромных потребностях Эл жить полгода, Эл выпала в осадок. На что тратить деньги она не знала. У нее была одежда, на целый комплект больше, чем требовалось. Была квартира, молоко в холодильнике и лапша в шкафу. Нищебродству, как некогда аристократизму, пришел конец. «О Боже», — благоговейно думала Эл. — «Я теперь — средний класс». Поделиться радостью было не с кем: в архиве ее не любили, разговаривать с мракоборцами в штаб-квартире она стеснялась, поэтому Эл радовалась про себя. Мистер Роквелл, боясь шокировать ее еще больше, решил пока умолчать о том, что ей по службе положена еще и страховка — помнил, чем закончилась новость о том, для мракоборцев здесь бесплатные обеды в кафетерии. Радостная Эл, уже предвкушая, что отныне может позволить себе красивую чашку без желтых следов от чая, окрыленно порхала по Вулворт-билдинг и наслаждалась жизнью. С радостью поменявшись ночным дежурством с коллегой, она сидела в пустой штаб-квартире у волшебного макета, грызла пряник и читала газету. «…Мы настоятельно рекомендуем британским гражданам покинуть МАКУСА в кратчайшие сроки. Это обязательная мера предосторожности…» — Ты что, дурак, Бартоломью Тервиллигер? — протянула Эл, не проникшись нисколько рекомендациями британского консульства. Покидать МАКУСА она решительно не собиралась. И не знала, почему ее коллеги по штаб-квартире с такой радостью готовы меняться ночными сменами, и не поняла, почему Дерек, которому выпадало дежурить сегодня, на радостях аж стиснул ее в объятьях и закружил, когда Эл предложила поменяться. Ночной небоскреб был прекрасен. Тишина, в которой было слышно лишь чьи-то тихие-тихие шаги где-то далеко и приглушенное журчание воды в фонатне. Полутьма. Великолепная винтовая лестница сияла едва заметно, когда золотые искры обвивали перила. Под острым куполом потолка парили сияющие созвездия, до которых можно было дотянуться рукой, стоя на балкончике предпоследнего этажа, где и находилась штаб-квартира. И работой дежурство не назвать толком: Эл ни разу не застала на дежурстве экстренную ситуацию. Разбирала бумаги на столах, пересаживала цветы, читала газеты, чтоб не спать, и терпеливо дожидалась утра. Такие ночи устраивали ее куда больше, чем ночевка в квартире, где старый холодильник дребезжит звуками преисподней. Привыкшая и убаюканная тишиной Эл как раз разгадывала кроссворд на последней странице газеты, когда услышала звонкие шаги. В полной тишине ночного Вулворт-билдинг шаги они звучали отчетливо настолько, что Эл дернулась, не сразу поняв, откуда слышится звук. Оказалось, что сверху. Эл задрала голову, глядя в потолок — президенту, который находился прямо над ними, явно ночью тоже пришлось задержаться. Когда же послышались напряженные громкие голоса и, внезапно, резкий хлопок двери, Эл вскочила и сбросила плед. Боясь, что произошел ее первый на службе форс-мажор, да еще и с размахом до покушения на президента, она прокралась за дверь, боясь скрипнуть полом, выскользнула в коридор и поспешила к винтовой лестнице. Огромное пустое пространство разило прохладой. Сжав руки на холодном ограждении балкона, Эл перегнулась и глянула наверх. Шаги приближались, звучали так громко, что в звенящей тишине их было бы слышно и на первом этаже. — … он продолжает сидеть в консульстве и чего-то ждет. До сих пор. Ты понимаешь? — Я все понимаю, но уже поздно, а меня ждет жена. И она, в отличие от твоего предложения, подождать до завтра не может, — послышался мужской голос. — Это не предложение, Локвуд, это предупреждение! — женский голос был недоволен. — Айрис… — Ты понимаешь, что он делает? Он накрутил прессу, накрутил британцев, волшебники массово покидают страну, американцы завтра начнут засыпать нас письмами, что ты будешь отвечать на вопрос «а что случилось?». — У Малфоя вряд ли есть умысел выставлять МАКУСА в неприглядном свете. — Он делает это уже который год и это основная цель его пребывания на должности! Эл отпрянула от ограждения и попятилась обратно в штаб-квартиру. Пересекаться ни с женщиной, по имени Айрис, ни с президентом, ей не хотелось. Мысли кружили в голове назойливыми мухами. Сев обратно на стул, Эл вернулась к кроссворду, чтоб заглушить их незамысловатыми вопросами из газеты. Надгрызенный пряник стал безвкусным и оставался лежать на блюдце. Время тянулось медленно, как и положено, если бездельничать. Эл поглядывала на волшебный макет — наметанный за десяток дежурств глаз научился видеть мельчайшие изменения. Могло показаться, но черная дымка над Нью-Йорком совсем рассеялась. «Все не так плохо», — заключила Эл. — «Консульство, успокойся». Когда кроссворд был разгадан, а Эл усердно заполняла формуляр для получения призового самокипящего котла, в котором наверняка удобно заваривать лапшу, то снова услышала шаги. «Айрис, иди домой». Она слабо представляла, кто такая Айрис Эландер, говорила с ней лишь раз, но женщина ей не нравилась заранее и заочно. — Проститутка, — бормотала Эл, заглушая раздражение шипением брызгалки для цветов, когда госпожа Эландер без приглашения и всякий раз со сладостями захаживала к мистеру Роквеллу в кабинет по семь раз за день. Шаги звучали совсем близко. И не звучали, как шаги женщины — по полу не стучал плоский каблук с набойкой. Дверь в общее помещение мракоборцев дернулась. Вскочив, ведь настало ее время убивать надгрызенным пряником и свернутой газетой нарушителя за попытку проникновения в штаб-квартиру мракоборцев во внерабочее время, Эл бросилась к двери и резко дернула на себя. — Ой. Мистер Роквелл, отклонившись, когда у лица махнули газетой, а в глаз чуть не засветили волшебной палочкой, моргнул. — Ты что здесь делаешь? — шепотом опешил он. — Я на дежурстве, — прошептала в ответ Эл. — Опять? — Я поменялась. — А почему шепотом? — А вы почему? Мистер Роквелл вошел в общее помещение и взмахнул палочкой. Вспыхнули все свечи, освещая уже не один-единственный угол дальнего стола. Эл прищурилась. — Арден, это шестое дежурство за десять дней. Тебе заняться нечем в Рождество? Эл потупила взгляд. — Когда вы вернулись из Англии? — Только что, — сказал мистер Роквелл. И опустив на ближайший стол большую картонную коробку, отряхнул руки. Затем обошел волшебный макет и окинул его внимательным взглядом. — Очень даже неплохо. Не ожидалось. И вампиры из Кентукки исчезли. — Та красная точка — это не вампиры, это кто-то джемом на макет капнул, — ответила Эл. — Я оттерла. Мистер Роквелл прикрыл глаза и тяжело вздохнул. Эл, косо глянув на него, подметила, что начальник очень устал. Но домой явно не спешил — повесил пальто в шкаф. — Ну, тащи доносы, Арден, я готов. Кто нарушал трудовую дисциплину и у двери натоптал? — Это Айрис Эландер, — выпалила Эл. Мистер Роквелл фыркнул. — Ну да, она такая. Эл сразу рассказала о части подслушанного на балконе разговора. Вопреки ожиданиям, мистер Роквелл не удивился, но задумался. — Любопытно, да. Айрис отвечает за международный имидж МАКУСА. Да, ситуация с паникой в британском консульстве ее бесит, как и бесят некоторые служащие консульства. Но, Арден, так тебе скажу. Чем реже ты будешь попадаться к ней на глаза, тем легче тебе будет здесь работать. Подхватив коробку, мистер Роквелл направился в кабинет. И вдруг обернулся. — Арден. Это очень хорошо, что ты здесь. Идем. Эл послушно направилась следом, поглядывая в коробку из-за плеча мистера Роквелла. В коробке была бумага. — Садись. — Роквелл кивнул на диван. И, опустив коробку на свой стол, бережно поправив суккуленты на краю, разжег в камине огонь. — Я навещал Делию. — Как у нее дела? — Хорошо, она идет на поправку. Внезапно. Потому что Эл слышала, что за глаза мракоборцы и служащие нижних этажей шептались, что Делия Вонг — все. Делию Вонг Эл лично не знала, помнила ее лишь с колдографии. Но новость была, наверное, хорошей. — Это отлично. — Да, — коротко ответил мистер Роквелл. — Я поговорил с ее целителем, неким целителем Уизли. Знаешь такого? Эл коротко улыбнулась и опустила взгляд. — Немножко. — Вот. И он поделился информацией, как именно сумел пробудить Делию. — Ладонь Роквелла хлопнула по коробке. Эл вытаращила глаза. — Только не говорите, что это вы за ним записывали. — Нет. Роквелл принялся вытаскивать из коробки сшитые листы и раскладывать по столу. Эл вытянула шею в любопытстве. — Я пытался это читать по дороге сюда, но сложно. Мне понадобится пара ночей, чтоб прочитать и вникнуть. Уизли использовал сомнительную технику из области прикладного шарлатанства. И она сработала. — Значит, это не шарлатанство. — Не в этом суть, Элизабет. Если очень коротко об этом всем, — Роквелл обвел взглядом кипы бумаг. — То суть этого шарлатанства в воспроизведении сердцебиения человека отбивкой ритма и жжении определенных трав для… чтоб пахло. Эл приоткрыла рот. — И это мне кое-что напомнило. — Можно? Роквелл кивнул. Эл бросилась к столу и, не зная, за какую бумажку ухватиться, полистала сразу целую кипу. Быстро вчитываясь в распечатанный текст рукописи, она хмурилась. И подняла взгляд. — Это похоже на чью-то дипломную работу. — Это и есть дипломная работа. И сейчас стоит задача понять, какая связь между ритуалами неизвестного древнего культа и дипломной работой Натаниэля Эландера. Эл жадно оглядела записи. — В принципе, я могу это прочитать до рассвета. — Здесь пять сотен страниц. — Вы явно не учили «Илиаду» за полчаса до урока греческого языка. — Мы обязательно запишем тебя к штатному психологу, Арден, но сейчас сидеть и читать это смысла нет — ты убьешь ночь, нервы и зрение. Это надо будет изучить, но на свежую голову. Я хочу проверить малое, раз ты здесь. Мистер Роквелл сунул руку в коробку и достал ворох крохотных бумажных пакетов. — Травы, которые использовал Уизли. Эл потянулась к одному из пакетиков и раскрыла. Внутри оказался сушеный темно-красный цветок на тонком стебле. Понюхав хрупкие лепестки, Эл сказала: — Это заунывник. И придвинула к себе еще пакеты. — Асфодель. Валериана. Полынь. — Пальцы быстро распечатывали пакетики, а нос узнавал знакомые запахи. — Болиголов. А это… Эл вытянула из пакета скрюченный неочищенный корешок, принюхалась снова, но запаха не было. — Вообще что угодно, оно не пахнет. — Это мандрагора, — ответил мистер Роквелл. — В остальном ты попала. И как? Знакомые запахи? — Да, — кивнула Эл. — По отдельности, кроме корешка. — А вместе попробуй. Сложив сухоцветы вместе в подобие небольшого букетика, Эл сделала вдох. Роквелл, явно ожидая разгромного триумфа, нахмурился, на лице Эл озарения не увидев. — Пахнет, как в той квартире? — Нет, это пахнет веником. Или плохим чаем. Не зная, как иначе описать запах сухой травы и горечи болиголова, Эл проговорила: — Может, их поджечь? Мистер Роквелл, судя по всему, думал о том же. Оглядев полки шкафа и не отыскав ничего подходящего, он не придумал ничего лучше, чем придвинуть на край глиняное блюдце от цветочного горшка. Забрав у Эл утлый букетик сухоцвета, он наклонил подсвечник и поджег сухой кончик полыни. — Окно открывай! Эл ползла как раз за этим, карабкаясь за подоконник. Нашарив щеколду ватными пальцами, она дернула за ручку — окно распахнулось без скрипа и в лицо хлынул ледяной ночной воздух. Кашляя от стоявшей в сухом горле горечи, словно на спор проглотила ложку молотой корицы, Эл высунулась в окно и хрипло задышала. Мистер Роквелл, давясь кашлем, дернул ее за пиджак, чтоб не свалилась вниз, опасно перегнувшись. Тоже высунувшись в окно и тяжело задышав, мистер Роквелл повернул голову. Лицо его покраснело сначала от жара тлеющих трав, а на холодном зимнем ветру и вовсе, казалось, горело. Жар остывал. От потухшего пепла тянулась тонкая струйка густого белого дыма, после того, как Роквелл додумался залить тлеющие травы водой из волшебной палочки. Эл била мелкая дрожь. Сухое горло отказывалось дышать. — Да, — просипела она, перекрикивая шум ветра. — Это в точности та самая вонь. Мистер Роквелл, отдышавшись, отпрянул от окна. — В сторону. И, подцепив глиняное блюдце, вытрусил пепел на улицу. — Знаете, что самое странное? — протянула Эл, кашлянув через плечо. Мистер Роквелл, наполняя стаканы водой, вскинул брови. — Кроме того, что мы за минуту завоняли весь Вулворт-билдинг? — Мандрагора, валериана, заунывник и… что там еще было? — Полынь. — Роквелл протянул стакан. — Это самые обычные ингредиенты для зелий. Их можно достать в любой аптеке, — сказала Эл. — То есть… И сделала большой глоток. Прохладная вода приятно холодила воспаленное горло. — Это не какие-то редкие экземпляры Карибского бассейна. Это можно надергать в любом поле, грубо говоря. — И это может сделать любой. — Да. При условии, что знает, что делать. Мистер Роквелл прижал запотевший стакан к щеке. — Я бы сказал, что это первый ощутимый прорыв. Но от того не легче. Тяжело опустившись в кресло, мистер Роквелл глянул на каминные часы. — Не так поздно, чтоб попытаться начать читать это все, — заметила Эл. — Пожалуй, да. Придвинув подсвечник ближе, мистер Роквелл раскрыл тонкий футляр и нацепил на переносицу очки в тонкой металлической оправе. Эл села на подлокотник дивана и оглядела бумаги в поисках логического начала. — Арден, — проговорил мистер Роквелл, снова глянув на часы. — Да? — Сейчас уже поздно. Но если тебе вдруг куда-то нужно отлучиться на час-полтора или с кем-то поговорить, выйди и проветрись. Эл нахмурилась. — Я на дежурстве… — Я отвлекусь на бумаги и не замечу твоего отсутствия. Светлые глаза глядели на нее поверх стекол очков. — Да черт возьми, Элизабет, скоро полночь, сегодня Рождество, а тебя в консульстве до сих пор сидят и ждут. Эл сомкнула губы и тяжело вздохнула. Робко глянув на мистера Роквелла поверх кипы бумаг, она хотела была сказать, но он опередил, негромким: — Бегом. И Эл сорвалась с места так, словно до этого была прикована цепью за щиколотку. — Только фестралов не воровать! — крикнул мистер Роквелл вслед, но дверь в штаб-квартиру мракоборцев уже хлопнула, а Эл, вылетев на винтовую лестницу, трансгрессировала быстрее, чем услышала в тишине оклик. На первом этаже музея пожарной безопасности горел свет. Тусклый, его вполне можно было спутать с отблеском уличного освещения. В теплом холле было пусто, лишь злобный эльф-домовик, бормоча под нос ругательства, скреб щеткой по каменному полу. Захлопнув карманные часы на цепочке, Скорпиус Малфой сунул их обратно во внутренний карман. Несмотря на поздний час, далеко выбивавшийся из графика работы британского консульства, Малфой был на рабочем месте и крайне занят. Расхаживал у столов в холле и бережно раскладывал новые брошюрки. Дело было важным и требовало безотлагательного исполнения. Брошюрки были красивыми, глянцевыми и с красочным вкладышем-календариком на следующий год. Равняя эту красоту так, чтоб угол стопок идеально совпадал с углом стола, Скорпиус вздрогнул, когда услышал скрип двери. И обернулся так резко, что свалил глянцевые книжечки на пол. Эл замерла, дернувшись, словно у шлагбаума. Растрепанная ветром и в промокшем капюшоне, с пятнами румянца на белых щеках, в толстовке с под форменным пиджаком мракоборцев МАКУСА. Без багажа. Губ Эл предательски дрогнули. — Бет, — произнес Скорпиус негромко. — Возвращайся домой. Впервые это прозвучало не как неоспоримое утверждение. Впервые Бет, не жмуря мокрые глаза, покачала головой. — Я остаюсь. Резкий ответ, в котором растворились бы и мольба, и приказ, заглушили негромкие шаги на лестнице. Скорпиус повернул голову, сокрушенно увидев, как изменилась в лице глядящая наверх Эл. Шаги становились громче. По каменным ступенькам шаркала высокая рифленая подошва сапог. — Я уже не могу тебя ждать. От Рождества осталось сорок минут. Предплечье Скорпиуса обвила рука. Длинные медные волосы, перекинутые через плечо, на темно-зеленом пальто и в отблеске свечей казались ярчайшими, гранатовыми. Лисьи глаза Доминик с рассеянной тревогой смотрели на Скорпиуса, глядевшего, увы, не на нее. — Что-то случилось? — только и успела спросить она, но мракоборец со звучным хлопком трансгрессировала на месте, не смея супругов задерживать в праздничную ночь.