Игры в богов

Первый день нового учебного года в Дурмстранге начался в тишине — учеников ждали лишь к позднему вечеру. Я поначалу не понимал, зачем так. Первая неделя сентября потихоньку приближалась к концу, и профессор Поттер, наученный прошлогодним опытом, как сложно втиснуть последние пять тем программы в оставшиеся три дня до экзаменов, ценил каждый час. Да и целый день провести на пустом зловещем острове, в тишине и лени, ожидая студентов — сомнительное удовольствие. Сутки без работы звучат для пьяницы Ласло, как объявление национального праздника, который грех не отметить. А потому завтра с утра, когда учеба начнется, еще один педагог автоматические из строя вылетит. Профессор защиты от темных искусств проклят и проходит обряд экзорцизма, профессор практической магии же умирает в похмелье. Дурмстранг, школа счастливых людей. Но я начал понимать, что не все так очевидно. Был смысл повременить с прибытием школьников еще на сутки. Потому что школа разваливалась. И, нет, это не приукрашивание отсутствия обоев на стенах и аквариумов в учительской. Замок действительно трещал по швам и был непригоден даже для туристических маршрутов! Я не знаю, что произошло за месяц отсутствия здесь людей, но это место выглядело так, будто его покинули на десять лет, а прежде подвергли набегу варваров. — Каждый год так, — пояснил Ласло, когда мы критически оглядывали лестницу. И действительно. В прошлом году я прибыл в это забытое Богом место вместе с учениками, первого сентября. И преподаватели уже были на острове — они приводили замок в порядок, просто чтоб дети здесь не убились. А убиться — как нехрен делать оказалось. Неведомая сила словно пыталась стереть Дурмстранг с лица этого многострадального острова. Ранним утром, пропустив завтрак, Харфанг и Сигрид ушли в лес, на старое капище — вернуться обещали лишь к вечеру. Что они там делать собирались, я не уточнял, но понесшая им оставшиеся с завтрака горячее пряное молоко и чесночный хлеб Сусана обвешалась всеми своими оберегами-талисманами, а вой ее карманного вредноскопа в скалах гудел до тех пор, пока не вернулась. Мы с Ласло гипнотизировали взглядами высокие стены. На одной из них, между лестницами, ведущими вниз на второй этаж и вверх на четвертый, ребристая каменная плита была размашисто расчерчена колдовским символом. Символ был похож на треугольный глаз, и выглядел он криво — Геллерт Грин-де-Вальд, оставивший его на стене столетие назад, страдал либо тремором рук, либо отсутствием информации о внешнем виде равнобедренного треугольника. Знак был вырезан очень глубоко, явно не гвоздиком выдолблен в плите, контуры мерцали приглушенно-алым светом. А от знака по стенам расходились глубокие трещины. В одну из них я просунул палец. Лестничный пролет на сквозняке шатался — вниз сыпалась каменная пыль. Я просто представил себе, как по этой лестнице вечером будут подниматься триста учеников весовой категории ни разу не «дистрофик воздушный». — Ну это пиздец. Делать нечего. Несколько часов промучились: Ласло, едва ли не каждую ступеньку простукивая, выискивал слабые места и ставил «латки» — бытовые чары, мне неизвестные, приковывали куски камня друг к дружке, словно липкой жвачкой. Я же стоял с неким раствором алебастрово-белым и с перламутровым блеском, окунал в него шпатель и замазывал трещины в стене. Раствор напоминал густой йогурт, пах навозом, а застывал так быстро и плотно, что времени на перекурить не оставалось. В последний раз я так ускоренно работал руками после лабиринта Мохаве, когда тесть поймал очередную шизу связь с космосом, и решил, что если мы не закончим отделку дома именно до конца дня, то небеса разверзнутся, всадники Апокалипсиса затопчут конями Детройт, а сам он меня прирежет, если штукатурка не высохнет до рассвета. Когда Ласло закончил и спустился ко мне, треугольный глаз вспыхнул по контуру. Свежая корка застывшего раствора на стене обуглилась. — Почему на меня он не реагирует? — поинтересовался я, вместо того, чтоб вскрыть коллеге сонную артерию шпателем. Ласло почесал косматую макушку. — Наверное, в тебе нет ни тьмы, ни злобы. — А в тебе, выходит, есть? — Как говна за баней. Кстати про говно… Он принюхался. — Канализацией тянет. Идем. Советую дыхание задержать, пока спустимся. Я нервно улыбнулся и, подхватив ведро, направился по маршруту восстановления Дурмстранга дальше. И этот маршрут был длиннее Аппалачской тропы. Канализация была забита, и не чем-нибудь, а ржавыми кусками, отпадавшими от труб. В классе артефакторики обвалился потолок — подняв голову, я смотрел на виднеющееся над нами общежитие. Библиотека оправлялась от майского потопа до сих пор — во влажных углах скопилась плесень, а книжные шкафы разбухли и потемнели. Общежития, а это десять больших комнат, пришлось обходить тщательно и проверять каждую кровать в поисках крысиных нор. Настоящая напасть творилась в теплицах — если бы Сусана не была привыкшей, не хватило бы всех запасов кислого вина, чтоб отпоить ее после такого потрясения. Теплицы заросли высокой жухлой травой. В них воняло чем-то прелым и сгнившим, растения в кадках, ведрах и на грядках чахли, потолки обвила густая паутина, а саму теплицу наводнили вредители. Это было нечто, очень напоминающее саранчу, но с заостренными на концах лапками, напоминающими крохотные кинжалы. Оно прыгало, казалось неуловимым и обосновало свое гнездо в старой бочке с остатками компоста. Я за день не присел. Лишь на сумерках, когда в замок вернулись Сигрид и директор Харфанг, удалось плюхнуться на лавку в учительской и вытянуть ноги. Не понимал одного — почему так? Почему на этот остров плевать всем, кроме кучки учителей, которые, как и я в лучшие годы, работают здесь за идею, спасибо и стакан вина? Из того, что я выяснил и вычитал, Дурмстранг был некогда великой школой магии. Он готовил лучших волшебников, хоть и всегда был верен старым традициям — сомнительных для нового времени. Это была огромная школа. Волшебники всей Северной и Восточной Европы пытались засунуть туда своих чад. В эту школу было не так-то легко попасть лет эдак сто назад. Мало родиться чистокровным, необходимо с самого раннего детства, доказать и показать свои возможности, потенциал. Что могут показать девятилетние дети? А что-то могли, видимо, раз не всякого брали учиться сюда. Приняли бы сюда недоучку-грибника, из Ильверморни пинком под зад отчисленного? Черта с два. На далеком отчужденном острове стояла могущественная каменная цитадель, пронизанная вековой мудростью и темной силой — и она выглядела, как хлев. Она была полупустой, ведь давно прошли те времена, когда остров напоминал целый город из-за потока студентов. Из тысячи оставалось триста учеников, а через пару часов их прибудет и того меньше. Из двадцати преподавателей оставалось семь, и они были близки к нервному срыву. На самом верху восточной башни, где жили учителя, пустовали комнаты, пустовали и комнаты, закрытые на замок, где раньше были общежития. Пустовали классные комнаты на третьем этаже, из обеднего зала один из ненужных столов вынесли — стоял он теперь у Сусаны в теплице, на нем горшки с мандрагорами чахли. Пустовали подземелья — одна-несчастная повариха на триста человек печь с утра до ночи кочегарила. Пустовали раздевалки и трибуны — в лучшие времена команд по квиддичу было десять. Сейчас их три, и тренировал всех замученный жизнью Ингар, который явно надеялся, что они все там в небе поубиваются, а он ляжет спать пораньше. С какой миссией здесь был Волсторм? Чтобы что? — Почему всем плевать? — спросил я, подытожив. Оглядывал стены учительской, слушал, как трещит в камине огонь и завывает в оконных щелях ветер. — Не плевать, — ответил Харфанг. — Просто боязно. Мы как раз корпели из последних сил над расписанием. Учителей было меньше, чем классов учащихся. Это математически невозможно, занять всех. Пока Сигрид чертила здоровой рукой некие символы, переставляя клеточки расписания, я рассеянно листал старые классные журналы. Толстые, ветхие. Астрономия, руны, алхимия, целительство, демонология, норвежский язык, волшебные существа, ясновиденье, магическое общество, магия крови, шаманизм — где все эти предметы? Куда они делись? Где преподаватели? Почему сначала драят остров, а потом корпят над расписанием лишь пьяница, квиддичный тренер, цыганка-гадалка, невротик, дедуган, ведьма однорукая, которая даже на больничный не рассчитывает и аферист? Это все было так печально, что я даже как-то смирился. Эстетика нищеты и безысходности, конечно, всегда со мной была и будет, но тогда, в Дурмстранге, я понимал, что хуже уже некуда. Жить в дерьме и с тараканами — свободный личный выбор сначала Флэтчера, потом и мой. С пустым холодильником, в долгах и прохудившейся крышей — тоже мой выбор, продиктованный нежеланием поднять зад с дивана и немного напрячься. А на этом острове, в этой школе, где каждый рвал за свой предмет, за каждую трещину в стене и каждого двоечника, я готов был прыгать выше головы, скажите лишь в какую сторону — а никто не скажет. Потому что ничего с этим упадничеством не сделать. — Ласло, наливай. Ну а что еще делать, если пшикалка освежителя воздуха может перебить вонь канализации, но не может заглушить запах безысходности? Казалось, только успела пробка из бутылки вылететь, как стены сотряс гул колокола западной башни. Ученики прибыли, а мы, быстро звякнув кубками, поспешили их встречать, пока остатки магического потенциала Северной и Восточной Европы не разбежались обратно по домам. В окошко-бойницы наблюдая за тем, как эти бешенные длинногривые лошади, мчат повозки с учениками к вратам цитадели, я поинтересовался: — А кто ухаживает за лошадьми? — Старый Саво Илич, один из последних живых повстанцев, которые здесь в девяностых разгоняли тьму Темного Лорда, — ответила Сусана. — Саво ухаживает за лошадьми и смотрит, чтоб зверье не ходило у стен. Живет в сторожке у медвежьих ущелий, за капищем. — Илич? — Дядя, — коротко пояснила травница, прикрыв глаза. — Они покинули Косово и больше не возвращались, когда Рада была еще совсем маленькой, так и жили на этом острове. Рада тебе не рассказывала? Я рассеянно покачал головой. — Странно. Я думала, вы всегда дружили. — Мы дружили? Вот уж откровение. Суммарно за весь прошлый год наши разговоры продлились минут двадцать. — А как так вышло, что дядю Илич никто и никогда не видит? — поинтересовался я. — Глаза разуй, Альбус, вон же он. Разглядеть в темноте позднего вечера и средь толпищ учеников конюха действительно выдалось той еще задачкой. Высунувшись в бойницу, я увидел не так старого Саво, как процесс усмирения резвых лошадей. Ржание стихало, блестящие поводья мелькали, взметаясь вверх, а сжимал их невысокий, но крепкий, коренастый человек. Я не разглядел его лица в свете огненных чаш, и Сусана дернула меня за рукав, зазывая в обедний зал. И началось нашествие голодных школяров в коридоре суровой северной цитадели! Я помнил Хогвартс, где все, с иголочки одетые в новую форму, тащили одинаковые огромные чемоданы и клетки с совами, пестрили факультетскими шарфами, и дерзкой манекенщицей шагал с кошкой на поводке-шлейке Скорпиус Малфой, расталкивая первокурсников своими бесчисленными чемоданами и криками: «Разошлись от Луи Виттона, плебейская чернь!». В Дурмстранге атмосфера была другой. Тюки, сумки, пакеты, перемотанные веревками, чемоданы, метлы, клетки, посохи — все это мелькало и колотило по головам, вызывало споры и шум. Казалось, что дети кого-то обворовали по пути в Дурмстранг, потому что с этой разномастной поклажей они так спешно направлялись в общежития, словно боялись преследования. — Эй! Протискиваясь сквозь толпу с вещами, ко мне спешил Матиас. Его порядком помятая метла «Старсуипер-43», прутья которой топорщились мелькала и задевала макушки учеников. — Что там случилось? — без предисловий спросил Матиас. В его лице не было ни намека на желание балагурить. — Потом, — шепнул я, сжав его руку украдкой. — Давай, бросай вещи и жрать. А жрать хотелось! За подготовкой замка к жилищному состоянию, я, как и остальные учителя, лишь позавтракал хлебом и молоком. Из обеднего зала пахло знаменитым меню поварихи-вампира. Пахло горячим, перченым и жирненьким. Никаких изысков и трехъярусных тортов — на столах были котлы с кипящей в подливе картошкой, волокнистое печеное мясо, много хлеба, много масла, много вонючего козьего сыра. Банкет, он же ужин, он же жрите, что дают, прошел на позитиве, и это притом, что каждый за преподавательским столом ощущал витавшую в душном зале боль. Мы с Сусаной проржали, как два коня, весь ужин — за столом учеников сыскали взглядом мальчика с таким смешным лицом, что это оказалось сильнее профессиональной выдержки. А еще мальчик так смешно ел… короче говоря, сиди возле нас кто-нибудь другой, а не тормознутый на все нейроны Ингар, уже зарядил бы подзатыльники обоим, чтоб не гоготали. Периодически, запивая хриплые смешки, я поглядывал на Матиаса — его отыскать за длинным столом учеников было несложно. Матиас то и дело глазел на преподавательский стол не без беспокойства, вдобавок, почти ничего не ел и почти не обращал внимания на двух девчонок, то и дело ему подкладывающих еду зыркающих друг на дружку с ненавистью. Когда Харфанг встал из-за стола с приветственной речью, больше напоминающей напутствие перед боем, мы с Сусаной проглотили хохот и состроили серьезные лица. Харфанг говорил недолго, всегда недолго. Коротко и тепло поприветствовал наших новичков-первогодок, которых пока еще здесь все пугало. — Не ссыте, — шепнул я мелюзге, уставившейся на нас. — Прорвемся. — … господин Поттер, профессор истории магии, расскажет про ансамбль всем желающим… Профессор, прошу. — Феличита, бродяги. — Я поднял руку приветственно, спешно поднялся, ударился коленом о стол и выпрямился. — Значится так. Ансамбль народной балканской музыки «Подсолнечный Перезвон» всем рад и всем открыт. Наши ребята, наши подсолнечники… Подсолнечники, покажитесь! Четверо ребят не очень уверенно поднялись. По залу прокатились смешки и улюлюканье. — Все подсолнечники. Бубнист… бубняр… короче, парень с бубном, покажись фанатам! Матиас, дрожа от ярости, привстал и исподлобья огляделся. Ученики смолкли, на секунду повисла тишина. И тут обедний зал взорвался громовыми аплодисментами. — Собираем стадионы, — кивнул я. — Мы — очень крутой ансамбль. Поэтому, все желающие, милости просим, западная башня, седьмой этаж. Рады всем, а если кто умеет играть или понимает что-то в нотах — пожалуйста, приходите, а то я в душе не е… — Спасибо, профессор, браво подсолнечникам, — Харфанг звучно захлопал в ладоши. — Далее, что хотелось бы озвучить. Уроки зельев и отваров временно продолжает совмещать с травництвом предметом госпожа Сусана… В переводе с дурмстрангского языка это значило, что Сусане тянуть две дисциплины и этот год, и следующий, и до скончания времен. — … а учебные программы защиты от темных искусств и боевой магии решено было объединить для лучшего закрепления материала. Помните, что дисциплины очень серьезные, а господин Ингар строг и не терпит лентяев! — Что? — Я услышал, как опешил Матиас. Он аж подскочил и впился взглядом в стол преподавателей. Я не понял, почему он вскинулся так. Ингар был из тех немногих учителей, кто к недоучке-Матиасу был если не лоялен, то терпелив: Матиас был плохим волшебником, но хорошим квиддичным охотником. Речь Харфанга закончилась традиционным повторением мер безопасности: не выходить за ворота с наступлением темноты, держаться подальше от капища и медвежьих ущелий, не шастать по берегу без надобности и воздержаться от использования магии, кроме как в рамках учебного процесса. Ни слова о случившемся на «Октавиусе» он не сказал. Ученики начали расходиться. В чем все же был Дурмстранг сильнее своих школ-соперниц так это в дисциплине. Каждый сгорал от любопытства, почему занятия начались позже, где «Октавиус», почему не на пристани, и правдивы ли слухи, но никто не посмел спросить. Ученики молча двинули прочь из обеднего зала, рискнув лишь перешептываться. У стола остались топтаться только перепуганные первоклашки. — Ласло, я сам. Ласло бы самому кто объяснил, где находится его комната — профессор практической магии снова знатно перебрал. И я спустился с помоста, на котором возвышался учительский стол, к первогодкам с благой целью помочь найти общежитие. Те шарахнулись так, словно я или с топором навис, или уже принялся их всех вербовать в ансамбль балканской музыки. Это были самые мелкие в мире первоклашки. Детки просто, чьи-то детки — всем по девять лет. И судьба закинула их в страшную северную цитадель, где с потолка капает, в щелях ветер завывает, как банши, а угрюмые учителя одним своим видом пугают. И это они еще Раду не видели. Им действительно по девять лет, а они уже в суровой этой школе, в алых мантиях на вырост, бледные, перепуганные и вообще без понятия, что делать. Это не радушный Хогвартс, куда мечтают попасть с яслей — здесь не улыбнется радушно директор, не накормят тортами, а затем старосты за руку не отведут в башню. Это Дурмстранг, и он еле выживает. Девять лет. Чему можно учить девятилеток? Это младше старшего сына моего брата — и тот сын, откровенно говоря, придурок. — Нечего здесь бояться, — уверял я, шагая с выводком первоклашек по освещенному факелами коридору. — Что, уже старшаки напугали в дороге? Первоклашки наперебой принялись мне докладывать кто ругался, кто курил, кто пугал, а кто дрался. — Ничего здесь страшного нет, — успокаивал я, в четырех из четырех категорияв узнав сына. — Нормальная школа… Мимо нас пронесся призрак женщины в длинной мантии и с громовым плачем и вылетел в окно, широко раскинув руки. — Тамара, блядь! — выругался я ей вслед. Первоклашки, вцепившись мне в руки вдвенадцатером, затряслись. Я сконфужено опустил взгляд. — Это Тамара — она безобидная, орет только, но это она так здоровается. Тамара! Из окна вытянулась прозрачная рука призрака и смущенно помахала нам. Мы направились в общежитие на четвертом этаже. По лестнице я шагал не без опаски и глядя под ноги — помнил, как Ласло чинил раскрошившиеся ступени еще утром. Общежития Дурмстранга находились на огромном и просторном четвертом этаже, под самой крышей. Там не петляли коридоры и ходы, площадка была открытой. Там были двадцать четыре одинаковых двери из черного дерева, засовы на многих из которых были обмотаны цепями — те комнаты пустовали, за неимением достаточного количества учеников. А расселять учеников невозможно — не прогреть эти комнаты, каминные трубы многие были в плачевном состоянии. — Значится так, запоминаем, братва, — сказал я, остановившись у дверей. — В распоряжении учеников десять комнат. Каждая комната имеет женский и мужской отсек. Друг к дружке не лазать. По чужим комнатам вообще не лазать. Вещи не терять, в кроватях не жрать, за огнем в камине следить внимательно. Чуть какой запах не такой, или огонь не затухает — сразу звать или старших, или учителей. Вот эта дверь… Я указал палочкой на дверь, где сияла огоньком римская цифра «один». — Ваша. Придумайте себе креативный и загадочный стук, чтоб чужие не ходили. Обернувшись, я с жалостью оглядел лица, на которых вообще не было желания оставаться здесь в одиночку ночью. — Идем. Я распахнул дверь и зажег свечи. Общежития все были как под копирку. Это была угрюмого вида комнатка, от которой тянулось два прохода к узким дверям, ведущим в направо — в комнату мальчиков и налево — в комнату девочек. Комнаты же были одинаковыми: узкие кровати, сундук у каждой, ковер и каминная печь. — Все, расходимся, обживаемся. Свет оставляю. Дети неуверенно топтались на месте. Радости от заселения и начала такой взрослой самостоятельной жизни на лицах не наблюдалось. Я попятился к выходу, но придержал дверь, когда услышал сквозь раскат грома, что кто-то там шмыгнул носом. «О, нет!». Ну только детских истерик мне на ночь глядя не хватало. Снова шмыгнули носом, протяжно так, влажно, все сопли мира аж втянув в себя. Я цокнул языком и обернулся. — Так, ну что началось? Собрались. А что началось, Ал? Им по девять лет, они вчера засыпали в родительских домах, а сегодня, впервые друг друга увидев, оказались в конце географии, слушать, как за стенами старого мрачного замка бушует буря. Я с темой детских слез был знаком отлично. Матиас был ребенком капризным, но не плаксивым — скорее гнидой с рождения. Настолько хитрой, что надо было дать ему второе имя не Энрике, а Оскар, потому что этот актерище в подгузнике научился плакать по требованию раньше, чем научился сидеть. Плакал громко и протяжно, только унюхав поблизости или Финна, или дедушку, чтоб его срочно или покормили, или с рук не спускали. А когда актерище подрос, то сознательно начинал плакать в детском саду, чтоб вместе с ним слезами заливались еще двадцать малышей, и тогда, отвлекая всех на истерику, моментально успокоившийся Матиас пользовался положением и забирал самые лучшие игрушки у слабых духом. Я знал, как работает цепь детской истерики — заплачет один, и следом заплачут остальные. И смотрел на первокурсников, у которых уже в глазах слезы блестели. — На боковую. Никто не умер, нечего рыдать, — отрезал я. И тут же, глядя на мелюзгу, снова не сумел здравым смыслом опередить навязчивые мысли. Неожиданно для себя подумал, что лет десять назад так же в общей гостиной Пуффендуя могла жаться и плакать Шелли, только-только ступившая на тропу в новый дивный мир. Так же мог плакать и мелкий Матиас, которого отселили из общежития Вампуса в башню, боясь покусанных за ночь детей. И сам чуть не заплакал громче всего хора девятилетних плакс. — Все, не плачь. Чего ты плачешь? — Я опустил взгляд на мальчика, который уже тер руками красное лицо. — А ты чего? И обернулся на девочку, которая хлюпала носом. — Ой, Господи! Альбус Северус снова нашел себе приключение на ночь глядя. — По маме скучаешь? Я тоже скучаю по маме, но я же не плачу. Не плакай, я буду здесь твоей мамой. Так, дети, собрались, сопли вытерли, что началось. — Я и сам поднялся с корточек, напугав мальчика и выпрямился. — Завтра рано на уроки. Что у вас там первое? Я скосил взгляд в сторону расписания на стене. — Трансфигурация у директора Харфанга. Ну вот, серьезная тема, серьезный мужик, а вы опухшие. Закончилась моя попытка уложить спать первогодок тем, что в проходную комнату стащили матрасы с кроватей, а я, устроившись у окна, рассказал на ночь жизнеутверждающую историю о том, как сидел в тюрьме. Когда уставший от впечатлений за день первый курс заснул, словно по щелчку отключившись, я тихонько прокрался к двери и выскользнул в коридор. Где-то на третьем этаже слышалось приглушенное пение и шаркающие шаги — это Ласло искал свою комнату и приключения. Я не спустился, а направился на узкую лестницу, ведущую на чердак. — Так это правда? Там случилось то же, что дома, в Сан-Хосе? С Матиасом мы традиционно встречались на крыше. Он балансировал на карнизе, опасно покачиваясь, я же сидел на краю, то и дело дергаясь, чтоб ухватить сына за рубаху и потянуть на себя — ветер был такой силы, что снес бы обоих вниз легко. — Да. — Я не врал. Матиас уселся рядом. — За день до первого сентября твой отец сказал, чтоб я не дергался в Дурмстранг и оставался с ними. Я вежливо согласился… — … но готовился к побегу. Матиас закатил глаза. — Аттестат — превыше всего же. — Ну да, ну да. — Портал не сработал все равно. И только вечером пришло письмо о том, что пока сидим по домам. Я кивнул медленно. Матиас коротко глянул на меня. — Почему проклятье преследует нас? — Оно не преследует нас, — ответил я. — Оно просто есть. Тебе нечего бояться. — Я не боюсь. А ты… — Я кирпичом отобъюсь, ты меня знаешь. А у тебя на шее крестик, тем более нечего бояться. Мы неуязвимы, малой. — Но оно ведь не преследует нас. — Вот именно. Не надо искать закономерности и строить теории. Зло просто случается. Как и херня. — Эта херня уже десять лет висит. Почему никто не может никто сделать? — Потому что действительно не может. Это нам здесь с тобой, с крыши замка видней, что сделать, чтоб покончить с проклятьем и инферналами. Но вот только мы не мракоборцы. А школьный учитель и его сын-барыга. Кстати, про сына-барыгу. Тебя в дороге обыскивали? Матиас кивнул. Но тут же косо усмехнулся. — Они недооценивают мою мощь. — Сучара малолетняя. Когда ж ты уже траванешься своими грибами? Матиас гаденько захохотал. Я потряс зажигалку, огонек которой задул ветер, снова ею чиркнул и прикурил. — А Рада? — спросил Матиас. — Что с ней? — Не знаю, — отмахнулся я. — Она вернется? — Не знаю. — А кто знает? — Хуй знает. А что тебе Рада? Учитель из нее… ну такое, ничего не учите, диктанты пишете. Экзамен завалили, на школу средний балл — «Слабо». Ингар, мне кажется, как-то более ответственно относится ко всему. — Да Ингар классный, я ж не спорю. Но с Радой, конечно, подстава. — Да что она тебе сдалась… Конечно я понимал, что такой учитель, как Рада — это подарок для таких лентяев, как Матиас. Рада не принимала изменений в школьной программе, а потому учебный процесс саботировала сухим начитыванием конспекта из учебника и полным безразличием к тому, кто пишет, а кто нет. На ее уроки приходили спать. С Ингаром так не выйдет. — Иди-ка спать, — посоветовал я. — Завтра сложный день. Надо сделать так, чтоб тебя не отчислили. Матиас цокнул языком и поднялся на ноги. Черепица крыши скрипнула. Я проводил сына взглядом — тот, спустился вниз через чердачное окошко, и пропал из виду. Бросив тоскливый взгляд на видневшуюся западную башню, я отвернулся и поежился. В главном замке всего четыре этажа. Но потолки такие высокие, а крыша массивная, что казалось, с ее высоты, остров был, как на ладони. Одинаковые серо-черные краски ночи и унылой холодной местности. Даже сосны казались черными. Лес виднелся темными пиками деревьев, а из чащи виднелись приглушенные лучи желтоватого зарева — сияло капище. И едва-едва, не больше спичечной головки, виднелся свет из оконца далекой сторожки у медвежьих ущелий. Поднявшись в западную башню, я тихо закрыл дверь в свою комнату и оглядел похожую на каземат комнату. Поправил покосившуюся тряпку, завешивающую зеркало, стянул куртку и улегся на скрипнувшую кровать. Долго гипнотизировал взглядом завешенное зеркало на стене. Слушал, как позвякивает подвешенный на карниз амулет — не знаю, был ли он из коллекции бесполезного хлама, которым травница обвесила весь Дурмстранг, но не работал, это уж точно. Никакого спокойствия в закрытой комнате я не чувствовал, а засыпать и вовсе не спешил. Но сон оказался сильнее. Он тащил меня куда-то далеко и глубоко, но так быстро, что я не успевал уследить за мелькающими бессвязными картинками. Я видел, как медленно и мученически поворачивал голову лежавший в высокой траве зубр — его спину обгладывали тощие черные кошки. Его хвост то и дело отмахивался от мух, жужжащих над развороченными ранами. Я шагнул вперед и топнул ногой, чтоб отогнать кошек, но те лишь зашипели и яростней вгрызались в протяжно замычавшего зубра. Он завалился на бок и тяжело задышал. Что-то наблюдало за мной из чащи — обернувшись, я увидел в темноте огромные горящие глаза. Сквозь кусты виднелись гигантские загнутые когти, которые загребали землю, глубоко пропахивая. И вдруг я потерял равновесие, но не упал — тут же дернулся вверх, пойманный в силок, как кролик. Ногу обматывала тонкая веревка, державшая меня на весу вверх ногами. Я покачивался из стороны в сторону, подгибал свободную ногу, а земля подо мной вдруг треснула и разломалась. Из разлома вспыхнуло пламя, погребая зубра и догоняя разбежавшихся кошек, а я, раскачиваясь, подвешенный за ногу смотрел на то, как из бездны на меня поднимается огненная голова, широко раскрывая рот. Я вскочил от того, что кожей чувствовал жар — голова меня проглотила. Но, распахнув глаза и оглядевшись, обнаружил себя отнюдь не во рту у кого-то. Всего лишь сон. — Сука. Вокруг были сосны и их размашистые бугристые корни. Земля была размокшей, траву вымыло ночным дождем в грязные комья. Пахло просто оглушающей свежестью, а голая спина подрагивала — не так от холода, как от слабой боли, с которой ее покололо камнями. Вокруг стояли, покосившись, каменные истуканы. Я устало опустился обратно на каменную площадку капища, похожего на корону из-за окружающих его истуканов. Смотрел в ясное серое небо, не имел в голове ни единой связной мысли, но вдруг вскочил, услышав позади хруст веток. Резко обернувшись и уперев ладони в острые углы узора на каменной площадке, я увидел невысокого коренастого человека в тяжелой жилетке со множеством карманов. Круглое лицо было морщинистым и белело короткой седой бородой, глаза темными, а взгляд острым. Через широкие плечи был перетянут ремень с арбалетом. Наши взгляды пересеклись. Я, подняв руки, медленно поднялся. Незнакомец и бровью не повел и бровью, стрелять не собирался, а лишь отвернулся и потопал обратно в лес, оставив меня, полураздетого и растерянного на капище одного. Но это не пугало меня так, как год назад. Может быть, я был не в порядке, но всегда был сообразительным. Следующая ночь прошла в приготовлениях. Я выпил с наперсток сильного снотворного, обеспечивающего крепкий здоровый сон без сновидений. И, прежде чем опуститься на подушку, защелкнул на запястье наручник и приковал другой к изголовью кровати. Проснулся от боли в плече — кажется, сустав выбил, по ощущениям. Проснулся на полу, как-то пригнувшись. Наручники помешали побегу. «Куда ты идешь, Альбус?» — усмехнулся я сам себе, вразумляя стремление бежать отсюда, как от чумы, как от пожара. Ответа не придумалось. И я, дернув скрипнувшим плечом, улегся обратно в кровать.

***

По узкой дороге меж двух рядов близко друг к дружке застроенных домов женщина шагала, звонко стуча каблуками, оглядывалась через каждые несколько метров и поправляла сползающую на плече сумку. Тревога захлестывала с тех самых пор, как фигура, следовавшая за ней по пятам два квартала, вдруг резко исчезла. Дернувшись и отскочив с тротуара на дорогу, когда задребезжал карниз ближайшего дома, женщина застыла и ссутулилась, переводя дыхания. Сердце бешено билось в груди, а в глазах темнело. Даже показалось, что с крыши спрыгнула на соседнюю вытянутая тень. Оглядевшись и ускорив шаг, женщина едва ли не бежала до дома, так и чувствуя, что за ней наблюдают. Внимательно провожая взглядом торопливо цокающую каблуками фигуру, гость выпрямился и глубоко вдохнул подхваченный ветром густой солоноватый запах. Стоило женщине свернуть к дому в конце улицы, гость дернулся было вперед, на соседнюю крышу и приготовился к гигантскому прыжку, как услышал за спиной: — О, привет. Вздрогнув и от неожиданности едва не оступившись, гость резко обернулся. Шелли, осторожно сжимая спутниковую тарелку на крыше, как хоть что-то для равновесия, помахала рукой, но тут же чуть скатилась вниз. — Ты что здесь делаешь? — прорычал гость едва слышно. — Аккуратно, не падай… И, вытянувшись, ухватил Шелли за руки. Та, мелко ступая по покатой крыше, любопытно глазела вниз. — Как ты вообще меня нашла? — Попросила Хестер помочь. Гость выглянул из-за фигуры Шелли на замявшуюся позади эльфиху. Та, испуганно пискнув, тот час же трансгрессировала. — Прекрати с ней вообще разговаривать, — прорычал гость. — Сам прекрати с ней так разговаривать. Имей хоть немного уважения к тому, кто прибирается в Салеме и делает, между прочим, твою работу. — Уважения?! Шелли, сжимая его предплечье, потопталась на краю крыши. — А что ты делаешь? — полюбопытствовала она. — Пытаюсь охотиться, уходи отсюда. — О! А можно посмотреть? Гость опешил. — Конечно нет, вали. — А чего? Свет на крыльце зажегся. Женщина спешно отворила ключом дверь и скрылась в доме. Гость цокнул языком. — Ты голым что ли охотишься? — Рошель, — прорычал гость, резко повернув голову. — Что ты здесь забыла? Слезай уже. С опаской глянув на водопроводную трубу, Шелли с сомнением оценила ее прочность. Как тут же оказалась сцапана в охапку. Не успела и пискнуть, как под ногами снова появилась опора. Чей-то пес громко залаял. Гость драматично закатил глаза и отворил калитку чужого дома. — Быстро. Шелли выскочила на тротуар. Гость вышел следом, запер калитку и, толкнув Шелли в тень, подальше от уличных фонарей, торопливо направился вперед. — Какого черта ты не спишь? Мясосодержащие продукты спят по ночам обычно. — Перестань называть людей мясосодержащими продуктами. Поймав ледяной взгляд, Шелли поспешно добавила: — Я не смогла найти тебя в общежитии, попросила домовуху помочь, она долго плакала, но согласилась. — Нахрена? Что случилось такого, что не могло подождать до утра? Сжав его ладонь, Шелли спешно трансгрессировала без предупреждения. Ее розовые волосы взметнулись, хлестнув гостя по лицу. С появлением эльфихи, которая боялась вернуться к хозяину домой, общежитие стало чище настолько, что, оказалось, помещение без гор мусора и неразобранных вещей выглядело очень величественно. Пахло на этаже не грязной одеждой и объедками, а приятной свежестью и цветами — эльфиха даже позаботилась о том, чтоб наполнить вазы, в которых издавна не было ничего, кроме оберток от жвачки и окурков, цветами. Шаркая кроссовками по влажному блестящему полу, Шелли открыла дверь своей комнаты и робко заглянула. — Сью, — шепнула она соседке. — Ты спишь? В дверь полетела пушистая декоративная подушка. — А чего ты не спишь? — удивилась Шелли, шагнув в комнату и прикрыв дверь за собой. — Я на три секунды. Гость устало облокотился на стену и скрестил руки на груди. Взглядом проводил пятившуюся эльфиху Хестер. Та, тихонько хлюпая носом, поспешила скрыться с глаз. Шелли действительно вернулась быстро, да с таким торжествующим выражением лица, словно познала в комнате великую истину. Зашагав в общую комнату, по ночам пустующую, она еще с минуту хранила интригу. — Что там, Рошель? — раздраженно проговорил гость. — Снова подобрала хромого воробья и полночи мастерила ему костыль? Шелли, важно обернувшись, разжала сжатый кулак. Глаза гостя расширились, а недовольное лицо исказилось недоумением. На длинной цепочке с пальцев Шелли свисали и покачивались крохотные песочные часы, посаженные на ось. Гость, широко раскрыв рот, едва не рухнул, когда ноги подкосились. «Это невозможно». — Я закончила, — объявила Шелли, искренне наслаждаясь произведенным эффектом. И охнула, когда гость так закружил ее, что цепочка с маховиком чуть не выпала из рук. — Да ты действительно чертов гений! — гость взметнул ее вверх так, что Шелли чуть не сбила макушкой люстру. — Закончила прототип, — торжествовала Шелли, не меньше. — Корпус — карбид вольфрама, в часах — порошок платины, который ты достал в июне. Все спайки деталей я закалила антикоррозийными чарами, а на оси оставила защитные руны. Эта штука неубиваемая! Собрать детали в кучу и слепить почти микроскопический механизм — это самое сложное, что могло быть, а дальше будет легче… И немного раскраснелась, поймав восторженный взгляд. — Осталось только понять, как работает хроносфера и как нарушить ее законы, чтоб запустить маховик, но при этом не уничтожить Вселенную. Гость усадил ее на край стола и, придвинув стул, сел напротив. — Ты собрала механизм? — Да, — Шелли закивала. — На. Она стянула со лба свои защитные очки, похожие на очки не то сварщика, не то пилота и нацепила гостю на голову. Поправив так, чтоб массивные окуляры плотно прижались к лицу на уровне его глаз, Шелли выдвинула из ремешка очков лупу на тонкой гибкой спице. — Смотри на механизм. — Ноготь с облупившимся голубым лаком крутанул часы. Гость аж подпрыгнул. — Спокойно, это прототип, — успокоила Шелли. — Болванка. Ну… кулончик. Сейчас это просто тяжелый кулончик, с работающим механизмом. Магии времени здесь нет, потому что мы ее не понимаем. Понимаешь? — Продолжай. Шелли снова крутанула часы. — Песочные часы посажены на ось. Эта ось заключена в круг, который заключен в круг, который заключен в круг. У нас три круга, они складываются один в один. Я херово объясняю, смотри просто. — Да я вижу. Это так же, как в маховике, который был у меня. — Именно. Три круга: час, день, год. Если мне нужно отмотать пару часов, я просто переверну часы. Но если мне нужно отмотать три года, то мне нужно сделать, математически, больше двадцати пяти тысяч оборотов. Это должно работать иначе. Часы должны понимать, что отматывать: годы, дни или часы. Шелли вытянула руку, нашарив чашку с чьим-то недопитым чаем и сделала глоток, чтоб смочить сухое горло. Гость, разглядывая в защитные очки песочные часы, молчал. — Ты говорил, — Шелли опустила чашку. — Что первый маховик собрала тоже я, но пятьдесят лет спустя. Гость вздрогнул и стянул очки с лица. — Да. — Как я это сделала? Как я поняла, что именно заставит его работать? — Если бы я знал, что так выйдет, как вышло, то не отходил бы от тебя тогда ни на шаг. И записывал каждый шаг. — А долго я его собирала? Гость нахмурился. — Да… нет. Ты была действительно выдающимся изобретателем. Но со своими приколами. — М-м? — Неважно. Ты действительно выдающаяся волшебница, Рошель. — Гость мягко улыбнулся, не обнажая острые зубы. — Но… Он сжал маховик времени в руке. — Иди спать. — Шутишь? — вскинулась Шелли. — Когда мы почти в шаге от тайны времени… Ладно, в миллионе шагов, но приближаемся, ты гонишь меня спать? Нам нужно в библиотеку. — Мне нужно в библиотеку, а тебе нужно спать. — Почему? — Потому что я не сплю, а ты — мясосодержащий продукт. Пусть и исключительно одаренный. Шелли возмущенно скрестила руки на груди, всем видом демонстрируя готовность здесь и сейчас среди ночи свернуть горы и решить все загадки вселенной. Гость вздохнул и почесал висок. — Помни, зачем ты здесь, в конце концов. — Маховик, что же еще. — Нет, — гость мотнул головой. — Не здесь, на столе ночью. А здесь, в Салеме. Забинтованная рука сжала плечо Шелли. — Спать на лекциях, ругаться со всем факультетом, смотреть на звезды в телескоп. Кормить лунных коровок, подбирать хромых птиц, делать красивые ногти, влюбляться, даже в таких дебилов, как Арчи Коста. Пусть даже я их и поубиваю, если тебя обидят, — усмехнулся гость. — Ты здесь для того, чтоб жить. Не помешайся на маховике. Когда меня не станет, тебе это помешательство разделить будет не с кем. Шелли моргнула. — Ты же мне сам спать не давал раньше с этим маховиком. — Раньше мне и в окно тебя было выкинуть, как нехрен делать. Неловко разжав пальцы на плече Шелли, гость шагнул назад. Спрыгнув со стола, Шелли прихватила со стола круглое шоколадное печенье. — Но если что-то найдешь — буди. Хорошо? — Обязательно, — кивнул гость, про себя думая, что не сделает этого даже в случае, если общежитие будет гореть. Когда дверь в комнату негромко хлопнула, он опустился в кресло и раскрыл на закладке начатую вчера и оставленную дожидаться своего часа «Историю пространственно-временных исследований». Рука, сжимающая маховик времени, разжалась и выпустила прототип на страницы. Глядя на то, как блестит вольфрамовый корпус в свете огоньков свечей, гость сжал пальцы на бордовой скатерти. Встрепенувшись и повернув голову на едва слышимый хлопок, гость встретил взгляд огромных круглых глаз, выглядывающих из-за угла. — Да не бойся ты меня, — буркнул он. Эльфиха Хестер, сомневаясь, храбро шагнула вперед, готовясь оборонять метелкой для пыли в случае чего. Гость фыркнул и, развалившись в кресле, уткнулся в книгу. Эльфиха, передвигаясь осторожно и боком, задержала дыхание. Наблюдая за ней поверх страниц, гость едва заметно усмехнулся — эльфиха смахнула со стола метелкой крошки и отскочила прочь. — Домовые эльфы несъедобны. Не спрашивай, откуда я это знаю. — Черные глаза глянули на Хестер в упор. — Так что успокойся, наконец. — Хозяин говорит, что гнусному демону ничего не стоит выпустить кишки бедной Хестер. — Хозяин много чего говорит. Хотел бы — выпустил, — вразумил «гнусный демон». — Что меня останавливает по-твоему? — Добрая грязнокровка. Гость цокнул языком. — Да. Добрая грязнокровка. Оглядев эльфиху с ног до головы, гость проговорил: — Месяц прошел. Вернись уже к хозяину и не мельтеши здесь. Губы Хестер задрожали, а на светлые голубые глаза навернулись слезы. — Или хозяина ты все же боишься больше, чем меня? — Хестер не боится хозяина! — Да мне похуй, — пожал плечами гость. — Хочешь — оставайся, я тебя за ухо не приволочу обратно к нему. Эльфиха застыла и моргнула. Ее пальцы царапали стол и сжимались в кулак. — Да забери ты уже эту чашку! Пальцы эльфихи резво сцапали грязную чашку, и Хестер нырнула под стол. Гость закатил глаза и снова уткнулся в книгу. Вылезла из-под стола эльфиха спустя минуту. Тревожно огляделась и ринулась к раковине, намывать чашку. При этом продолжала оглядываться. — Уймись, — одернул гость, не отрываясь от чтения. И снова отложил книгу, прищурено взглянув на эльфиху. — Действительно думаешь, что хозяин убьет тебя за то, что не приволокла меня в Копенгаген? Даже не отнекиваясь, Хестер закивала. — Забей. Он простит все тому, кто заботился о его дочери столько лет. — Хозяин никогда не простит предательство глупой трусихи Хестер снова. — Снова? — уголок рта гостя дрогнул. Домовуха повернулась и, судорожно вытерев руки о полотенце на своем тельце, закивала. В глазах ее все еще блестели слезы. — Хестер не нарушала приказ, она сбежала… пряталась. Хестер не знала… Гость отодвинул книгу и придвинулся ближе к краю книги. — Расскажи. И останешься жить в Салеме, далеко от хозяина. Эльфиха замялась. Но, утерев нос, заговорила торопливо: — Хестер служила в старом поместье, она всегда была порядочной домовухой и не нарушала приказов хозяев. Она любила свою бедную хозяйку и заботилась о ней, когда та болела. Но другие домовики Хестер не любили, они дразнили ее неумехой и гнали с кухни — Хестер была самой младшей и слабой. — Домовуха высморкалась в полотенце и утерла длинный острый нос. — В ту ночь Хестер очень обижали на кухне, и она сбежала. Она рискнула сделать шаг и понизить голос до вкрадчивого шепота. — Сбежала из дома. Она спряталась в лабиринте, чтоб ее не нашли, и плакала. А потом услышала шум! Поместье хозяев горело, а трусиха Хестер пряталась в лабиринте! Эльфиха разрыдалась. Гость завертел головой — душераздирающие вопли Хестер легко могли перебудить студентов. — Тише ты. Но Хестер была безутешна. Ее полотенце насквозь вымокло от слез. — Трусиха Хестер не спасла свою бедную хозяйку. Хозяйка погибла в огне, который вызвал гнусный демон. — А Хестер видела, как гнусный демон вызвал огонь? — Хестер ничего не видела, она пряталась в лабиринте и плакала. Она видела лишь черные тени, которые пролетели над лабиринтом. Гость вздохнул. — Черт, трусиха. Твои показания могли бы изменить мою жизнь. А что видела Хестер? Не слышала от хозяина, а видела своими глазами? Трусиха утерла лицо и отвернулась. — Хозяин выбрался из огня, но сердце его навсегда осталось в руинах, с бедной хозяйкой. Он должен был прогнать глупую трусливую Хестер, но он даже не наказал ее. Вместо этого он доверил ей заботиться о леди Бет. Хозяин доверял своей Хестер настолько, что взял ее с собой, когда оказался здесь. Гость выпрямился. Хестер, зажав рот ладошками, спохватилась — явно сболтнула лишнего. — Как хозяин оказался здесь? У него второй маховик? Хестер резво качала головой. — Расскажи мне, — гость жадно подался вперед, впившись в эльфиху немигающим взглядом. — Я не выдам тебя хозяину. Эльфиха мотала головой так, что ее длинные уши хлопали. — У глупой Хестер не закрывается рот! Она уже предала своего хозяина, болтая здесь с гнусным убийцей! Хестер ничего не скажет! Схватив со стола метелку для пыли, она принялась отчаянно себя ею колотить. — Хорош, — одернул гость. — Гадкая глупая Хестер! — Хорош, говорю! Если добрая грязнокровка увидит, что глупая Хестер в синяках, она отвалит гнусному демону такой пизды, что он улетит обратно в ад из этого окна. Угомонись! Домовуха так и замерла, тыкая себе в лицо кончик выбивалки. Глупая трусиха снова разревелась и принялась звучно сморкаться в полотенце. Гость подпер голову кулаком, сверля ее нетерпеливым взглядом. — Что бы сказал хозяин, — сокрушалась эльфиха, утирая нос. — Что бы сказал хозяин, если бы узнал, что его глупая Хестер разболтала все секреты! — А что бы сказала хозяйка, какие секреты были у хозяина все это время? Огромные глаза домовухи округлились. Одна из дверей в коридоре общежития звучно хлопнула. По коридору эхом прокатился чей-то приглушенный голос. — Нет, стой! — прошипел гость, но эльфиха молниеносно исчезла с тихим хлопком. Скосив взгляд в сторону виднеющихся теней студентов, гость выругался и, чтоб не сжать пальцы на их шеях, сжал обложку позабытой на столе книги.

***

Сентябрь прошел, и я понял за этот месяц две вещи. Первое — в следующий раз надо тридцать раз подумать, прежде чем задавать ученикам на лето каникулярное задание. Мне предстояло проверить это все: десять курсов, триста учеников, триста исписанных разной степени паршивости почерком свитков. А сознательные дети, то ли издеваясь, то ли нет, каждый урок ловили меня в коридорах и интересовались, когда я проверю работы. Второе — когда ты за весь день упахиваешься настолько, что забываешь, как разговаривать, а потом до глубокой ночи проверяешь эти сраные эссе, то для крепкого сна достаточно просто прикрыть глаза. Мое тело не хотело никуда убегать, оно хотело отмучиться и более не двигаться. Я напоминал уже не бойкого преподавателя, который здесь пришел порядки наводить, а скорее еще больше влился в педагогический коллектив. Выглядел так же сонно, устало и горемычно. Вдобавок, маразм в Дурмстранге крепчал не по дням, а по часам. — С-с-сука… — я аж съехал в кресле, когда Харфанг опустил на стол стопку бумаг, высотой с первокурсника. Харфанг размял шею и подтянул мантию на плечах. — Коллеги, пришло распоряжение из министерства. Библиотекарь Серджу нервно расхохотался. Мы все были близки к этому, потому что из министерства никогда ничего хорошего в замок не приходило: сначала Волсторм, потом комиссия, потом бумажки. — Необходимо заполнить данные формы для отчетности. Порядок проведения занятий, программа на неделю вперед, домашние задание, вспомогательные материалы, отчет об эффективности использования учебного времени, — Харфанг мрачно опустил руку на стопку. — И там еще. Сусана таращила глаза. — А если я веду две дисциплины? Харфанг крепко сжал ее плечо и понимающе закивал. — Комиссия требует расширенной формы отчетности. — И почему? — Потому что в краткой какой-то умник на вопрос о том, как проходят уроки, отписывался, что охуенно. Я отвел взгляд в окно. Учительская напоминала склад макулатуры. Я листал эти свитки, читал анкеты с вопросами и удивлялся с каждой новой строчки. — А потом что скажут? Идите в лес, ловите сов, потому что если всех сов Дурмстранга собрать, то они и половины этой кипы не унесут? Настрой у коллег был дерзко-упаднический: смиренно повиновались бюрократии, но матерились. — Просто интересно, — возмущался библиотекарь, макнув перо в чернильницу. — Вот мы это заполним, хорошо. Отправим. А кто читать это там, в министерстве, будет? Обожаю этих хилых диссидентов. Я, отсалютовав Серджу сигаретой, закивал. — Вот это в тему вопрос. — И скосил в свиток Ласло взгляд. — Что у тебя в пятом вопросе? — Коллеги, — дымя трубкой, проговорил Харфанг, тоже засевший за бумажки. — Это никто не будет читать. Но, на наше счастье, чуть где не там запятую поставишь, сразу сюда комиссию в полном составе пригонят. Поэтому пишите. Хорошо хоть было воскресенье, иначе я не знаю, когда бы удалось посвятить бюрократическим замашкам министерства время. Несколько часов мы корпели над отчетами в учительской, потом же, когда у меня уже фантазия закончилась подбирать синонимы к фразе «все нормально, отстаньте от нас», в голову пришла мысль. — Так, братва, берем бумажечки и от первого лица отвечаем на вопросы, — говорил я, раздавая первоклассникам по нескольку бумажек. — А победителю за самый красивый почерк и наименьшее количество ошибок я украду из кухни пирожок. Как просто было договориться с детьми. Но не со всеми. — Ладно, чего ты хочешь? Матиас растянул губы в оскалистой улыбке. — Ключи от класса истории и «Превосходно» за семестр. — Ключ от подсобки с ведрами и «Выше ожидаемого», если сдашь реферат и расскажешь параграф на выбор. Черные глаза прищурились. — Ладно, давай сюда свои бумаги. Припахав ближнего, я обеспечил себе ночью пару часов сна. Но и это вышло не сразу. Только я поставил точку, заполняя журнал четвертого курса и улегся, как долго не мог уснуть из-за грозы. Затем проснулся, как и все в восточной башне, от грохота — бурей сбило с верхушки шпиль. Этот шпиль мало того, что отпал, так еще и максимально эпично приземлился — прямо в мост-переход, пронзив его. Учителя, сонные и наспех укутанные, походили вокруг него, почесали головы, и направились обратно спать. И вот утром двадцать девятого сентября, когда я зевал на уроке восьмого курса, слушая доклады про тайные ордены и сообщества, начался, не предвещая беды, в моей жизни громовержный сюр. Сначала мы услышали бой колокола, оповещающий о том, что в замок прибыли гости. В окно я наблюдал, как директор Харфанг спешно спускается к воротам цитадели. И как бы черт с ним, я отвернулся от окна и снова внимал докладам школьников. — Вопросы. Вверх взметнулось семь рук. — Давай ты, юноша с умным лицом, — кивнул я. Ученик, сидевший за четвертой партой, поднялся. — А правда, что вас приняли в орден иллюминатов? Я кивнул. — Где меня только не принимали. Чаще, правда, на таможнях, но да, было и такое. Это случилось три года назад в священном месте собраний ордена иллюминатов — в баре у автовокзала в пригороде Ливерпуля. Двое старейшин ордена увидели во мне великий потенциал и предложили вступить к ним в братство, что я после трех пинт пива с удовольствием и сделал. Всю последующую ночь мы испивали из чаш истины нектар просвещения и скрещивали жезлы естества людского, познавая метафизические глубины сущности жизни, а наутро я проснулся без денег и документов. Это оказались не иллюминаты, а наркоманы. Но я нашел их, лишил членства в ордене, обломал им жезлы, и отправил действительно в полет к Богу, где они витают по сей день. Я откашлялся и оглядел класс. — Еще вопросы. Ну то есть шел нормальный урок истории, где я учил подрастающее поколение истории магии и истории жизни, и вдруг началось. В коридоре послышались торопливые шаги, приглушенные голоса, и вдруг дверь моего класса так резко распахнулась, что едва не осталась в руке у дернувшего ее волшебника. Я повернул голову. — Вы кто такие? Я вас не звал. И даже не знал, кто это. В дверях толпилось четверо волшебников, которые разительно отличались от директора Дурмстранга светлыми холеными одеждами и приятными интеллигентными лицами. Я с полувзгляда узнал министерских чиновников. За прошлый год довелось повидать их не меньше двух дюжин — постоянно Дурмстранг кто-то инспектировал, деловито ходил по кабинетам и слушал уроки, записывал выводы и загадочно потом уходил, оставляя после себя осадок того, что все плохо. Нет, разумеется, я не запоминал лица чинуш — они менялись чаще, чем погода за окном. Я узнал скорее общую манеру. Препереться на урок, оторвать от дел Харфанга, чтоб встретил на пристани и открыл ход, стоять в коридоре, боясь заходить и критически глядеть по сторонам на скромное убранство замка. Вот ведешь себе урок в понедельник утром, ничего не предвещает беды, и вот врывается очередная комиссия, грозить пальцем и уповать на то, что все не так и все не то. Дурмстранг, такой Дурмстранг. — Мистер Поттер, — вдохновленно проговорил волшебник в светло-персиковой мантии, глядя на меня так, словно я его с юбилеем поздравлял. — Собирайтесь. Я вскинул бровь. — Куда? — Как это куда? Вы разве не получили благую весть? Мистер Поттер, собирайтесь же скорей, вы номинированы на Орден Мерлина первой степени! Вот живешь так, живешь, пожинаешь плоды судимостей, прорицаешься обществом, как редкий раздолбай, и вдруг, хоп, и ты герой. Сказать, что от ситуации я охренел — это ничего не сказать. Я вообще не сразу понял, чего эти люди от меня хотят и куда ведут. Меня так стремительно ни разу не арестовывали, как вели награждать! Одеться не дали, просто подхватили за руки и поволокли на пристань. — После того, как миру стало известно о вашем подвиге на корабле, решение было единогласным, — сообщил колдун в персиковой мантии, сверяясь с карманными часами. — Ну что же вы, Поттер, выше нос! Не каждый день награждают наивысшей почестью за спасение людей от порождений темной магии! — Че? Каких людей? — Боже милостивый, мы очень опаздываем! — Часы на цепочке дернулись, когда министерский чиновник невесть какого ранга взволнованно обернулся на коллег. — Совсем потеряли счет времени, пока добирались до вашей глуши. А я обернуться не успел, потому как за локоть крепко сцапали и подтолкнули к оставленному на берегу порталу. Вот я секунду назад видел пристань, море и скалы, и вот рывок — и перед глазами буйство светлых мантий, ослепительные белые стены и парящие над головой свечи. Поток незнакомых людей спешил прямо на меня. Я завертел головой, чтоб понять, как его обойти и не оказаться сметенным, но тут же снова дернули за локоть и утащили вглубь. — Опаздываем, мистер Поттер, мы очень опаздываем! Мы уже ускорились до бега. Вокруг был широкий коридор с непонятными вывесками у полупрозрачных дверей. Из одной как раз вышла высокая немолодая блондинка в светло-голубой мантии с острым и длинным воротником. Завидев нас, блондинка ускорила шаг. — Ну наконец-то! Хольм, скорее, мы выбиваемся из графика. Меня передали из рук в руки, как эстафету. Блондинка меня пугала — она оказалась выше и нависла так, словно сейчас заглотит и сожрет. У нее было длинное лицо с тяжелой челюстью, глубоко посаженные голубые глаза и совершенно безумная гримаса панического помешательства, которую не прикрывали ни аккуратный макияж, ни натянутая дружелюбная улыбка. Люди, которые меня сюда доставили, где-то потерялись по пути. Меня вела, все тем же не то быстрым шагом, не то медленным бегом, эта тревожная мадам. Вела сквозь длинные коридоры, и, наконец, втащила за руку в один из кабинетов, где резко обернулась, наклонилась и улыбнулась. — Мистер Поттер! Эта мадам меня пугала не меньше инферналов на корабле. Я вжался в стену и закивал, боясь с ней спорить. Ладонь сцапала ее узкая пятерня и тряхнула в рукопожатии. — Лора Дюрнхольм, заместитель главы комитета премирования и церемоний при министерстве магии Северного Содружества. Я пока попытался прочертить в голове схему ее должности, мозг вспыхнул, как подожженная вата. Нет, я, конечно, слышал, что британское министерство магии является в тройке-пятерке самых… небольших магических органов управления по структуре своей, занимаемой площади и количеству служащих. Но я и подозревать не смел, что где-то существует такая должность, как у этой Лоры Дюрнхольм. И судя по количество шкафов с бумагами и письмам на ее рабочем столе, это была должность прям таки очень серьезная. Более того, судя по всему, весь этот коридор относился к странному комитету, и вся дюжина человека, которая бегала здесь, была в теме. И пока я пытался свести синус с косинусом в своей голове, Лора стелила, как пулеметная очередь. — С этим Дурмстрангом вечные проблемы, письма всегда приходят с опозданием, и мы уже очень выбиваемся из графика, пожалуйста, угощайтесь кофе. Церемония награждения состоится первого октября, а вам нужно еще столько всего успеть… — Мне? — Я едва успел поймать стремительно летящую мне в лицо кружку, в которой плескался горячий кофе с высокой и пахнущей кардамоном молочной пенкой, и придержать прокатившуюся через весь стол Лоры тарелку с кексами. — Вас нужно срочно подготовить к церемонии, и нас уже ждут в Стокгольме, где первого числа проходит награждение. Вы бывали в Стокгольме? — Нет. — Прекрасный город, жемчужина Содружества. Знали бы вы, Поттер, какая это честь для нас и для вас, Орден Мерлина первой степени — это наивысшая награда за подвиги, далеко не каждый волшебник может похвастаться таким опытом. Должно быть, это у вас от отца. — Кто? — Вы такой интересный собеседник, Поттер! Но мы очень опаздываем, времени совсем нет. Для начала вам нужно заполнить небольшую анкету… Цирк с конями, что происходит… Я не понимал, где я — где-то на территории Скандинавии, но это не точно. Меня собирались непонятно за что награждать, делать это срочно и прямо сейчас. Я в руке еле удерживал горячий кофе, другой — прижимал к столу тарелку с очень странными кексами, которые так и норовили спрыгнуть на пол. И тут эта Лора, которая, судя по дерганым движениям и всеохватывающему вниманию, спидов сожрала больше, чем вместе взятые Вэлма Вейн и Скорпиус Малфой в лучшие годы молодости, куда-то убежала, но тут же прибежала и плюхнула мне на колени стопку пергаментов толщиной со школьный учебник. — Небольшая анкета? — уточнил я. — Очень сжатая, у нас у всех нет времени. Лора достала из красивых ножен на поясе волшебную палочку и взмахнула ею. Ко мне очень быстро, снова норовя слететь со стола, подлетела чернильница с фазаньим пером. — Да блядь! У лица тут же вспыхнула парящая без фотографа камера, ослепив на пару секунд. Я перепугался и затряс головой. — Три снимка прилагаются к копии формы номер четыре, — говорили Лора, подписывая подлетевшие к ней документы. — Мистер Поттер, заполняйте анкету, если будут вопросы — я вся ваша. И вдруг замерла, сложив руки на столе и впившись в меня совершенно стеклянным взглядом — у робота, видимо, сели батарейки. Я отодвинулся на край стола и принялся заполнять анкету. Лора не шевелилась, но то и дело поглядывала на часы. Анкета была интересной, но долгой. Последний вопрос интересовался, чем герой обязан своей жажде авантюризма и проявлению лучших моральных качеств, и едва я успел написать в ответ слово «алкоголизму», как эта конченая Лора выхватила анкету и начала быстро ее читать. — Так. Так. Так-так-так. Ага. Она молниеносно запечатала анкету в большой синий конверт, шлепнула по нему восковой печатью и куда-то заставила упорхнуть из кабинета. — Поттер, что вы сидите?! — Я? — Я почти плакал. Я хотел домой. — Мы опаздываем! Она схватила меня за руку и умчалась вновь. Сначала мы бежали по атриуму сквозь толпу служащих. Затем долго поднимались на лифте, чтоб оббегать четыре кабинета, где Лора Дюрнхольм насобирила столько подписей, что места на свитке не осталось. Мне пожимали руки какие-то незнакомые люди, твердили, как же я похож на своего отца, и как же было отрадно им когда-то как-то с ним пересекаться. — Окна, — говорил я, пока руку трясли приветственным рукопожатием. — В Дурмстранг нужны окна. Я не мог повлиять на ситуацию, но пытался хоть что-то с нее поиметь. Где-то на третьем таком приветствии я понял, что Дурмстранг сам себя не облагородит, а потому, раз я здесь, а эти люди от меня что-то хотят, то надо клянчить в ответ. — У нас семь учителей осталось на триста детей… А все улыбаются, здороваются и меня поздравляют. — Труба — к хуям по шву. Затопило два этажа. Вообще параллельная вселенная. — Корабля нет. Нет его. Мы не знаем, как возвращать детей по домам. — О, случившееся на «Октавиусе» войдет в историю! Все дело в генах. Ваш отец, мистер Поттер, в свое время был выдающимся магом — уж кто точно столкнулся с темными силами и вышел победителем. То ли что-то не так с этими людьми, то ли Ласло был прав, когда советовал сразу же заменить промокший после кораблекрушения карманный переводчик — меня явно не понимали. Мы оббегали, казалось, все министерство. Я даже почти запомнил расположение коридоров. Министерство было красивым, бесспорно. Не было мрачного величия Британии, ни сухой формальности Вулворт-Билдинг. Без излишеств портретов и статуй, без фонтанов и гобеленов, без волшебников, одетых как на тюдоровское торжество. Светло, приятно, добродушно. Все было здесь так. Люди останавливались в коридорах поболтать, все пили душистый кофе, из кафетерия пахло булочками, и все было бы отлично, но здесь, среди этой пасторали, не хватало знаете чего? Присутствия кого-то вроде Джона Роквелла — мрачного, с лицом человека, познавшего всепоглощающий геморрой происходящего, кого-то, кто встряхнул бы это министерство вопросом: «Что вы делаете?». Что вы делаете? У них разбился в щепки волшебный корабль. У них кометами пронеслось проклятье древней сумасбродной жрицы. У них инферналы где-то в северных водах плавают. У них единственная школа магии разрушается под гнетом времени и темной магии, пропитавшей каждый камушек. И они собираются… кого-то награждать? Что вы делаете? Кого вы награждаете? Того, кого никто кроме отбитого руководства Дурмстранга на работу после тюрьмы в пустыне Мохаве не брал? — Мистер Поттер. — Мне отсалютовал кружкой кофе лорд Генри Тервиллигер, внезапно встретившийся в коридоре. — Поздравляю. Что вы делаете? Я шагал вслед за неуемной Лорой и пожимал руки и скованно улыбался. Это шутка, глупая шутка. Мне так казалось, но внутри я понимал все гораздо лучше, чем на то указывала растерянность во взгляде. Они не знают, что делать. Они настолько в дерьме, что готовы устроить спектакль и громко вручить орден кому-угодно, лишь бы успокоить людей успехом одного, а не напугать провалом тысячи. — А… — рискнул проговорить я. — Что с инферналами? — А что с инферналами? — лучезарные люди на меня обернулись. Я моргнул в ответ. — Мистер Поттер, не об этом сейчас надо думать. Мы опаздываем! Моя догадка прозвучала в голове как предрассудок того, кто в каждой найденной на земле шпильке видит теорию заговора. Но она лишь укрепила свою истину, когда суетливыми путями я тем же вечером оказался в Стокгольме. — Ваши покои, мистер Поттер. Дворецкий сопровождал меня по неизвестной причине — у меня не было багажа, который необходимо было отнести. Он отворил двери и пропустил меня вперед. Огромная комната была отделана темными деревянными панелями, которые чередовались с бледно-золотой штукатуркой. На мраморном полу эффектно раскинулся ковер из мягкой шерсти. В массивном камине задорно потрескивал огонь, а тени от изящной решетки плясали по полу, как причудливая мозаика. Благоухали цветы в вазах — не могли розы так пахнуть, явно не обошлось без заклинаний. Я медленно и рассеянно шагал вдоль стола, на котором, вклиниваясь в красоту цветочных композиций, возвышались многоярусные блюда с маленькими пирожными. Из богатого бара соблазнительно виднелись бутылки. У больших окон находилась монументальная кровать с таким высоким матрасом, что, присев на его край, я не смог дотянуться ногами до пола. Двери за дворецким тактично закрылись. Я настороженно обошел кровать и заглянул в ванную комнату. — Ну пиздец. Большая круглая ванна была наполнена благоухающей горячей водой, по которой плавали розовые лепестки. И пока я растеряно смотрел на пустое зеркало и гадал, как сейчас выглядит мое лицо, то вдруг послышался звонкий хлопок. Последним аккордом того, что я здесь скорей не как кавалер Ордена Мерлина, а как эскортница, стало шампанское. Влажная бутылка выпорхнула из ведерка со льдом, пробка вылетела, а хрупкий бокал тут же ко мне подлетевший, наполнился прохладным игристым напитком. — От души, спасибо. Я опустил бокал на ближайшую поверхность, сжал бутылку, парящую в воздухе, и глянул на этикетку. Не то чтоб я был такой прям сомелье от Бога, чтоб по ноткам и штрих-коду вмиг понять, что в бутылке, но сходу узнал. Глянцевая золотая этикетка «Кристалл», брют девяностого года — такое шампанское некогда, в годы зенитного величия, предпочитала лить вниз, сидя на раме панорамных окон своего пентхауса, заплаканная и обдолбанная в сопли атташе Сильвия. Финн однажды шутил, что пустая бутылка от такого шампанского — самое дорогое, что прилетало ему в голову. Я опустил бутылку на стол и отошел. Оглядел комнату снова. Повертел в руке пирожное с блюда — маленькая порция невесомого мусса с ягодами голубики и карамельной сеточкой. Вернул и пирожное обратно. Выглянул на балкон, откуда пахло свежим прохладным вечером. На балконе тут же зажегся окруженный креслами уличный камин, похожий на большое каменное блюдо, стоявшее на четырех гнутых ножках. По самым скромным подсчетам, сегодня Северное Содружество потратило на меня денег больше, чем нужно было, чтоб на совесть подлатать в Дурмстранге все стены. А я — прямо как атташе Сильвия, в роскоши и богатстве, сидел у бутылки дорогущего шампанского, не мог ни есть, ни пить, только грустил. Что со мной не так? Что с ними не так? Сладость цветов, сладость шампанского, сладость аппетитных пирожных, сладость душистой мыльной пены — эти запахи дурманили и, казалось, не выветривались, даже когда я раскрыл дверь балкона нараспашку. — Ну нахер. Я даже куртку не снимал, как чувствовал. Развернулся, открыл двери и вышел из комнаты. Шагал по пустующим и просторным коридорам отеля, кивал вежливо мне улыбающимся волшебникам, заверял, что помощь мне не нужна. Спустился на старинном, но исправно работающем без малейшего треска и лязга лифте в фойе. И тут же, стоило звоночку лифта звякнуть, а дверям распахнуться, как дюжина стервятников из самых различных изданий повернулась ко мне. Скрипнули штативы громоздких волшебных камер. — Это он! И они просто на меня кинулись, как триста спартанцев, отмахиваясь от дворецких. Ноги топтали и сминали ковры, руки толкали ближнего, дергали за одежду и отпихивали назад, камеры мотылялись над головами и искрились — эти люди, клянусь, бежали как на охоту. Я судорожно бил ладонью по кнопке лифта, но лифт уже успел подняться вверх. Толпа приближалась. — Мистер Поттер, ваш комментарий! — Пару слов! И я бросился наутек, пока эти гладиаторы меня не потоптали. Они ринулись за мной, перекрикивая друг друга, а я ускорился так, что сумел перемахнуть через столик на колесиках, позабытый дворецким, затем через перила и упал на пролет ниже. И снова побежал — в последний раз я так бегал только от инферналов. И ощущение то же: преследование, дышащая в спину угроза, нечленораздельные звуки. — Поттер, сюда! Я завертел головой, и рука спасителя дернула меня за ремень куртки. Меня мотнуло в сторону, и я успел заскочить в раскрытую дверь. Дверь захлопнулась, и тут же за ней прозвучал топот ног пробежавших мимо репортеров. Я выдохнул и огляделся. Это была довольно большая комната, в которой пахло стиральным порошком. Вокруг были мантии в чехлах, они висели на длинной железной балке. Были сложены в аккуратные стопки белые мешки с вещами, а на сушилке сияли чистотой развешенные простыни. Это была явно прачечная, и я ожидал, что спас меня какой-то добрый эльф-домовик, дворецкий или просто хорошая женщина, которая здесь трудилась в поте лица, накрахмаливая и наглаживая сутками постельное белье. Но увидел перед собой немыслимое чудище — Медузу Горгону. — Ну нахуй! Роза Грейнджер-Уизли, облаченная в удобный спортивный костюм и не по погоде теплую куртку с вязаным капюшоном мирно подняла руки. — Одно крохотное интервью, Ал. По-братски. Я попятился к двери. Роза быстрым движением достала из сумки шокер. — Одно интервью. — Ты ударишь брата шокером? — За первую полосу — хоть ножом. Садись, давай, не ссы, не укушу. Она толкнула меня на большую корзину для белья. Замок на двери щелкнул — сучка дверь заперла. Я впился взглядом в крохотное подвальное окошко. — Ал, во-первых, я тебя очень поздравляю, — Роза вцепилась рукой, не сжимающей шокер, в мою ладонь и тряхнула. — Всей семье наконец-то можно не врать, что ты — приемный. — Они знают? — опешил я. — Что тебе вручат Орден Мерлина? Да все знают. Родители тобой очень гордятся. Роза улыбнулась, и это должно было показаться приветливым, но мне захотелось умыть ее растворителем, чтоб эта маска куда-то делась. Противное веснушчатое лицо не умело улыбаться искренне — сука, ну сука она. Да, нравилась мне больше других родственников за честность по отношению к идиотам и ситуациям в целом. Но не более. Я понимал, кто она. На коленях Розы раскрылся блокнот. Ручку она вертела в руке, задумчиво грызя колпачок. — Ну, рассказывай. Я скосил взгляд в блокнот. Там проступал рукописный текст сам по себе, и его проступило на два абзаца за все то время, что мы переглядывались. — Феноменальный взлет. Лабиринт Мохаве растоптал тебя в пыль… — Меня? — В сорок лет с ребенком на руках… — Двумя, — уточнил я Розе. — Тремя, — уточнила Роза блокноту. — В сорок лет кардинально изменить свою жизнь после падения лицом на самое дно. Выползать на свет из пропасти, пытаясь нащупать хоть одну протянутую руку помощи, и взлететь, как феникс. От мутного долбоеба до кавалера Ордена Мерлина первой степени. Расскажи, как оно? Я моргнул. В голове игрушечная обезьянка в тарелки била. Дзынь-дзынь-дзынь. Роза понимающе кивала. В блокноте так быстро писала невидимая рука, что текст был смазанный, а кляксы пестрили все чаще. — Ты бежал от проклятья в Коста-Рике, и вот оно тебя догоняет далеко на севере. Что ты чувствовал в тот момент, когда только-только понял, что знаешь этот след? Когда случился первый флэшбек в прошлое, от которого ты бежал? Что это было, Ал? Страх, боль, смятение или ощущение того, что неизбежное случилось, как расплата за твой взлет? — Че? — Хуй через плечо, что почувствовал, спрашиваю. Вот представьте. Вы — относительно здоровый адекватный человек, без голосов в голове и постоянных порывов куда-то бежать. Что вы ответите на такой вопрос, как тот, что задала мне Роза? Что я чувствовал, когда из трюма «Октавиуса» полезли инферналы? Что я чувствовал, когда черные тени охватили корабль и сжали, словно тряпку выкручивая? Я в точности мог одним словом описать чувства тех, кто был рядом тогда. Харфанг чувствовал смятение. Сусана чувствовала страх. Рада чувствовала боль. Сигрид чувствовала ответственность. Что чувствовал я? Да нихрена, кроме тяжести в руке топора. — Да нихрена. — Я тебя понимаю, — глубоко кивнула Роза. Исписанная страница блокнота перелистнулась. На новой снова начал проступать текст. — Ты бросил вызов тьме, чтоб спасти людей. Ради чего? — Чтоб спасти людей, ты только что ответила. — Но почему? Что тобой двигало? — Мышечный каркас и адреналин. Роза, че ты хочешь? Она омерзительно понимающе похлопала меня по руке. — Я понимаю. Тебе все еще сложно. — Да мне нормально было до этого дня. — Я наклонился к ней. — Ну ты-то понимаешь, что происходит? Зачем они это делают. Роза глубокомысленно прочитала написанное, когда текст в блокноте замер. После ее кивка невидимая рука вновь застрочила. — Ты спас Раду Илич. — Да. — Почему? «Ну потому что не знаю, надо было ее оставить гореть и подыхать, чтоб потом мне тупых вопросов не задавали!». — Вы любовники? — Что?! В блокноте запестрил текст. — Она стала тем якорем, который не дал тебе тонуть? — Это я ей не дал тонуть! — Я поняла, — Роза кивнула. — Что между вами вспыхнуло, расскажи. — Корабль. Между нами вспыхнул корабль, поэтому я ее и вытолкал. — Я поняла. — Роза скосила взгляд в записи. — Боже, это будет охуенно. — Ты че там строчишь? — прорычал я. Роза прикрыла блокнот на коленях. И снова быстро изменила тему. — Сколько времени ты провел в ледяной воде? — Я прыгнул за борт без секундомера. — Правда, что у тебя из-за переохлаждения не может быть детей? — Что за бред, у меня будут дети! — У тебя будут дети? От Рады Илич? Ты спас ее поэтому? Я звонко закрыл лицо руками. — Ты хоть сама слышишь, какую херню несешь? Она не слышала. Никто не слышал по ходу. За сутки мир перевернулся, и вот я в нем герой. Понятней мир, в котором мне плевали в спину — было за что. Было за что меня презирать и бояться, подшучивать и закатывать глаза. Моих ошибок было столько, что они не прощались, но вот они вмиг забылись. Не было ни десяти лет лжи, ни десяти лет забвения, ни лабиринта Мохаве. Ни порочных связей, ни жестокости и злобы, ничего осталось. Был новый главный герой — я. Я и мой Орден Мерлина первой степени. Я сфоткаюсь с ним для газет, пожму еще двадцать рук, а затем вернусь с ним, блестящим и золотым, на далекий северный остров, где разрушалась старая каменная цитадель. Мной наконец-то гордится семья. Но не та, которая приняла меня после лабиринта Мохаве. Мне улыбнутся друзья. Но не те, которые бегали со мной в горящих каменных стенах, и точно не те, кто тонули со мной на «Октавиусе». У меня будет другая жизнь, о которой я мечтал школьником. Но не та, которую я смог бы прожить — понимал, что Орден Мерлина приколотый к груди, прикроет не потертое пятно на старой куртке, а катастрофу, которую скрывает Северное Содружество от каждого, кто читает газеты. А я пожму всем руки, допью «Кристалл» и вернусь в Дурмстранг. В такой же унылый, разваливающийся на части, никому не нужный, кроме кучки отчаянных идейных бедолаг, как и я. Чем больше я путешествовал по миру, тем больше хотел вернуться в Сан-Хосе, где жизнь закончилась. Что с моим домом? Что с новой мебелью в коробках? С машиной Финна? Стоит это все, ждет меня? Я даже побыть наедине со своими мыслями не успел. Щелк, и проснулся на холодном балконе, когда куда-то бежал, но перецепился через порожек и упал, больно ударившись… всем. Перевернулся на спину и, хрипло дыша, утер кровь из разбитого носа, уставился в ночное небо, до которого хоть рукой дотянись, чтоб созвездия потрогать. Щелк, и мимо мчались, хлеща ветром и едва не задевая рукава куртки, машины, мимо меня, балансирующего по двойной сплошной с бутылкой самого дорого в мире шампанского. Щелк, и вдруг в свете трех подсвечников надо мной склонилось лицо беспокойной Лоры Дюрхольм. — Почему он пьян? И что с лицом? Я приоткрыл глаза и скосил взгляд на часы. Как-то счет времени потерялся — кто-то будто с ним поигрался, а обратно не отмотал. Я пропустил почти сутки. — Где парадная мантия?! Ему оставили мантию в номере? Поттер, вам оставили мантию? Да будто я лазал по шкафам в отведенном люксе. Какой Дурмстранг, такой и кавалер ордена Мерлина — помятый, побитый, в старой куртке с чужого плеча, но идейный и избирательно честный. Я отодвинул руку с волшебной палочкой, намеревающуюся тыкать ею мне в лицо. Утер ладонью засохшую кровь из носа. — Все нормально. И вдруг пальцы нервной Лоры сжали меня за футболку и дернули так, что я аж отпрянул от того, кто меня ввел в незнакомый, похожий на фойе театра, зал. — Все должно быть идеально! — взверещала она так, что от высокого звука задребезжало большое зеркало. Кстати, что за зеркало? Из-за плотного алого занавеса раздались громовые аплодисменты. Громкий, усиленный заклинанием голос, уже второй раз позвал меня по имени. — Где я? — спохватился вовремя. В глазах Лоры был ужас. Она глазела на занавес, но ровно секунду, прежде чем поволокла меня за руку вперед. — Давайте, вперед! Я вертел головой. Момент того, как меня схватил незнакомец на улице и трансгрессировал, увернувшись от бутылки, которой я отбивался, помнился, но слабо. Меня толкали в этот красный занавес, я отчаянно сопротивлялся. И только выпутался из занавеса, как впереди оказался огромный темный зал: круглый, пахнувший лоском и роскошью, с проходами между рядов сидений, которые спускались вниз к возвышающейся посреди площадке. Ко мне повернулись. Золотые искры шлейфом взметнулись и направились на меня, словно софиты. Я прищурился. — Здрасьте. И попятился было назад, но ладонью нащупал, что мягкий занавес стал твердым, как самая настоящая стена. Мне хлопали, приветствуя. Конферансье в парадном фраке вытянул руку. — Мистер Поттер! Тот самый… Аферист. — Храбро полагаясь на свои умения… Стал правой рукой наркобарона в свои чуть больше двадцати. — Использовал исключительную смекалку и… Обманул весь волшебный мир. — Ценою собственной жизни… Пробил тоннель к припасам в лабиринте Мохаве. — На том злополучном корабле… Убил женщину голыми руками. — Заслуживает наивысшей… Меры наказания. — ОРДЕН МЕРЛИНА ПЕРВОЙ СТЕПЕНИ! Я шагал к освещенной ярче райских врат площадке и поднялся по ступенькам. Рука хрустнула в рукопожатии. Меня обнял незнакомец-конферансье, как родного брата после долгой разлуки. В спину щелкали объективы камер, заглушая гром и молнию аплодисментов людей, искренне радующихся моему триумфу. На постаменте, медленно и красиво спускаясь откуда-то сверху, появилась бархатная коробочка. В ярком освещении блестела россыпь бриллиантовой крошки вокруг похожего на солнце золотого ордена на плотной алой ленте. Аплодисменты продолжались. Конферансье улыбался, но не без замешательства смотрел на мой внешний вид. У красного занавеса стояла высокая и дерганная Лора Дюрхольм, сжимала руки, как в молитве, и кивала. — Скажите что-нибудь, — шепнул конферансье. В руках оказалась коробочка с орденом. Что сказать? Что говорят в таких ситуациях? Спасибо родителям, спасибо Господу-Богу, спасибо всем вам? Щелкнули камеры, заставив зажмуриться. Уселись обратно на места радостные незнакомые люди. Черт, сколько же здесь лжи. Как мог врать еще и я? И я сказал правду, то, что от сердца, а не от текста на листочке. — Продам Орден Мерлина Первой Степени. И в этом громком красивом зале застыла в секунду звенящая тишина. — Или обменяю на бригаду ремонтников, — уточнил я, потому что, наверное, меня недопоняли. — У нас реально все плохо в школе. Дайте денег на ремонт, имейте совесть, ваши же дети там учатся… С моей памятью действительно беда. Я не упомнил всего, и не расскажу, чем закончился триумфальный вечер. Помню, что на меня орали все те лучезарные радушные люди, которые пожимали руки накануне. Помню, как щелкали камеры и бежала за мной Роза Грейнджер-Уизли до самого вокзала. Помню, как допивая вторую бутылку самого дорогого в мире шампанского, я не плакал, а смеялся, шагая, как по натянутому над пропастью канату, по двойной сплошной. Самое интересное, что орден купили на следующий же день — абсолютно незапоминающегося вида волшебник сделал это от лица некого ценителя не то наград, не то золотых изделий. Деньги, которых у меня вдруг оказалось очень много, пошли туда, куда заслуживали — так в Дурмстранге починили переход в восточную башню, крышу и лестницу. А спустя пару недель, когда эта история осталась лишь анекдотом о том, как Поттер сломал Северное Содружество, внезапно пришло письмо. Как всегда в Дурмстранге, с опозданием. В конверте, принесенном измученным филином издалека, я нашел золотое солнце на красной ленте — Орден Мерлина Первой Степени. И короткое к нему письмо. «Ты действительно заслужил награду. За выдающуюся работу над собой». Я узнал косой почерк и привычку клеить ненужные для совиной почты марки. Так, и Орден Мерлина, и письмо, остались со мной навсегда.