***
В большой просторной столовой было прохладно — в этом доме везде было прохладно. Доминик посчастливилось сидеть за столом спиной к камину. Тепло из него — единственное приятное, что она чувствовала за праздничным ужином в честь именин старейшего члена благороднейшего и древнейшего семейства. За длинным столом, накрытым по количеству блюд на тридцать персон, не меньше, сидело четверо. Сидели поодаль друг от друга, не соприкасаясь рукавами и повышая голос, чтоб в редких беседах слышать друг друга. Вникать в эти беседы, больше похожие на обмен любезностями малознакомых, но уже друг другу чего-то задолжавших людей, Доминик даже не пыталась. Вместо этого оглядывала стол, гадая, что бы еще такого съесть через силу, хоть уже была сыта на двое суток вперед. Надо отдать должное — стол был прекрасен. Серебряные блюда теснились меж больших ваз, в которых благоухали фрезии. Шелковые салфетки, аккуратно сложенные, высокие витые свечи в канделябрах, блестящее столовое серебро — прекрасно, все было прекрасно. Забыв задаться вопросом, когда ей стало не плевать на количество канделябров на столе, Доминик сидела на краю стула и медленно умирала. Неудобством был пронизан весь этот вечер здесь. Здесь не было праздника, не было торжественного момента. Здесь была помпезность, которую с трудом терпел каждый за столом, но молчал. Трое гостей знали, что именинник не в себе и вряд ли догадывался, что сегодня его день. Именинник же выглядел так, словно все прекрасно понимал, но просто ненавидел собравшихся гостей. Видимо, прошли времена долголетия волшебников, способных и в сто десять лет ясно мыслить и бодро встречать каждый новый день. Люциус был стар. К чести сказать, он не выглядел, как хилый старик: исхудал, но не казался сухим и ветхим, заметно поредевшие волосы были сероватыми и напоминали невесомую паутину, но были аккуратно зачесаны назад, в руках не осталось силы, способной удержать наковальню, но вполне хватало сноровки не выпускать волшебной палочки. Глаза же на морщинистом лице были ярчайшими, стальными и без капли блаженного слабоумия во взгляде. Доминик отчасти понимала старика. Понимала и супруга, и свекра. В такой-то семейке, которая водоворотом поглощала все людское, оставаться нормальным — невозможно. Она сама чувствовала себя ненормально. Так не чувствуют себя на праздниках. Да даже праздника здесь не было: именинник не радовался подаркам, а гости будто терпеливо ждали, когда он подавится куском мяса и помрет, потому что сил выносить слабоумного старика не оставалось ни у его сына, ни у внука. И Доминик сидела, чувствуя, как и трое прочих, свое присутствие здесь лишним: как за столом, так и в этой чертовой семейке. Но ей было на это совершенно плевать — прошли времена, когда подозрение о том, что свекр что-то не так о ней подумал, вызывали бессонницу. Она знала, что эти люди — сумасшедшие, и что ее муж кастинг себе в родственники не устраивал. Она знала, что этот мерзкий праздник скоро закончится, и она вернется домой. Поэтому единственное неудобство, которое она ощущала и от которого медленно умирала, не касалось семейства Малфоев. Ее закрытое платье было не только красивым и уместным для именин с нотками поминок, но еще и невероятно неудобным. Спину и рукава покрывали искусные кружевные узоры, и раздраженная кожа под ними просто невероятно чесалась. Вдобавок серьги, доставшиеся от покойной бабушки мужа и выбранные сегодня, как дань уважения этой странной семейки, были длинными и тяжелыми — казалось, мочки оттянуло до самых плеч. Эти серьги цеплялись за выбившиеся из прически волосы, тяжело дергались от малейшего поворота головы, уже не говоря о том, что старили Доминик лет на тридцать и делали действительно похожей на кого-то из семейного древа Малфоев: бледная, с недовольным лицом и в очень дорогих серьгах. Доминик сидела, страдала и ждала. Все, от себя зависящее, чтоб уважить почтенного именинника, она сделала: пришла в фамильных серьгах, была вежлива, принесла испеченный племянницей торт. Которому, старый брюзжащий ненавистью Люциус обрадовался больше, чем сыну, внуку и его жене. Он даже выдавил некое подобие улыбки, но, возможно и скорей всего, это был нервный тик. За столом было всем тяжело, и когда Скорпиус поднялся на ноги, Доминик оживилась, готовясь вежливо со всеми попрощаться. Но, увы, заканчивать праздник было не время — Скорпиус с отцом бегло извинились и вышли через дверь веранды, оставив за столом двоих, которых в любой другой ситуации рядом было бы представить странно. А когда за отцом и сыном двери тихо закрылись, и Люциус тоже встал из-за стола, Доминик была готова быстро все доесть и помочь эльфам мыть посуду, чтоб сбежать из неловкого молчания. Но так и застыла без вздоха, когда угрюмый именинник, проходя за спиной, вдруг резко наклонился и крепко сжал ее плечо. — Беги и не оборачивайся, — от его вкрадчивого шепота тяжелые опаловые серьги Доминик заколыхались. — Он ведет тебя обратно в могилу, спасайся, пока не стало совсем поздно. И это было финальным аккордом дня рождения, который праздновался не как у всех нормальных людей. Доминик крепко сжала салфетку, комкая ее покрытые позолотой края. «Он очень стар и болен, перестань». С большим терпением не стянув тяжелые серьги и не швырнув их старику в лицо, Доминик повернула голову и мягко, обезоруживающе улыбнулась. — Конечно, конечно. Сегодня ведь ваш день, Люциус. Стальные глаза именинника смотрели на нее в упор и с противной жалостью, на которое только было способно скривившееся в подрагивающей гримасе лицо. Обтянутые перчаткой пальцы Скорпиуса мягко дотронулись до аккуратной живой изгороди, которая, если шагать вперед, закручивалась ходами лабиринта. В лабиринт они с отцом не заходили — праздник и без того был уныл, незачем портить его еще больше, блуждая в поисках выхода до поздней ночи. — О чем ты хотел поговорить? — Скорпиус повернул голову. Мистер Малфой прервал молчание. — Слышал о Селвине? — Очень вскользь. В МАКУСА скандал не просочился. Или молчат. — Что не может не радовать. Оглядывая едва заметное мерцание купола защитных чар, накрывающих ворота навесом, Скорпиус перевел взгляд обратно на отца. — Не скажу, что удивлен. Селвин делал все, чтоб однажды оказаться в Азкабане. Мистер Малфой задумчиво кивнул. — Так-то оно так. Но все как-то… не знаю. — Мистер Малфой хмурился. — Про Селвина всем известно. Он казнокрад и лжец. Но слабо верится, что шпион. — Деньги — великая сила. — Да, но я все же знаю Селвина дольше твоего. Он бы наворовал больше на своем месте, сидел бы на нем до пенсии, а после перепродал кому-нибудь из наследников. Странно, что именно он затеял с МАКУСА игру в шпионов. Скорпиус вспомнил неприятное лицо лорда Селвина, самохвально лыбящееся там, где нужно представать во всей серьезности, и не ощутил ни малейшего сожаления о таком вот внезапном и жестоком витке в его судьбе. — Он ведь раскололся? Сыворотка правды не оставляет шансов. — Вот именно. — И я больше поверю в то, что Селвин сливал секреты агентам МАКУСА, чем что кто-то и как-то заставил его оговорить себя перед Визенгамотом. Они шагали вдоль пустующего вольера — красивых редких птиц мистер Малфой давно не разводил. Слушая, как кричит на болотах неподалеку выпь, Скорпиус тоскливо смотрел на розовеющее закатом небо. И увяз в своих мыслях настолько, что когда мистер Малфой заговорил снова, вздрогнул, немало удивившись его компании. — Грейнджер лютует, — коротко произнес мистер Малфой. — Грядет очередная стопка реформ. — Ей бы радоваться. Валентайн помер, Селвин — далеко и надолго в Азкабане. В комиссии внутреннего контроля остались лишь Малфой и Тервиллигер. Шайку, считай, разогнали. — Сомневаюсь, это не под силу было даже Брустверу. У Валентайнов очередь из наследников выстроилась, а Селвины выкрутятся, им не впервой. Шайку не разогнать, а систему не сломать, Грейнджер это понимает, потому и лютует. Не сказать, что Селвин был ее разочарованием — он такой же Пожиратель смерти, как и я. Но вот Тервиллигеру грязнокровка никогда не доверяла. — Странно, у него нет метки. — Вовсе не странно, Тервиллигеры уже третью войну подряд умело переобуваются в воздухе. Янтарные глаза Скорпиуса задержали на отце косой взгляд. — И к чему мне знать эту нелестную гадость о начальстве? — К тому, что попасть в узкий круг людей, которым доверяет министр магии — очень сложно. Особенно после случившегося с Селвином. Грейнджер о тебе очень высокого мнения. Так же как и мне, ей кажется, что в консульстве ты зря теряешь время. Слава Богу, ты перерос то время, когда тебя нужно было прятать подальше, чтоб не сделать хуже, — произнес мистер Малфой. — Поэтому возвращайся в Лондон и служи под боком у Грейнджер. Скорпиус закатил глаза. — Мы говорили с ней об этом. Я отказал и вполне прилично отказ аргументировал. — Скорпиус, это смешно. В консульстве ты не взлетишь. Максимум — занять место младшего Тервиллигера, когда всплывает тайна о том, что он — идиот. Послушай меня. — Мистер Малфой понизил голос так, словно ожидал подслушивающего свидетеля по ту сторону живой изгороди. — Селвина нет. Место главы отдела магических происшествий и катастроф сейчас пустует. И это очень теплое место. Только вернись в Лондон, грязнокровка сама тебя за руку приведет и в кресло главы усадит, ей некому доверять. Скорпиус даже не улыбнулся. — И оставить Бартоломью позорить Британию в Штатах? — Пускай за Бартоломью голова болит у Тервиллигера. Думай о себе. В МАКУСА сейчас опасно с этим проклятьем… — Везде опасно, вспомни, что случилось с дурмстрангским кораблем. — Да что тебя как привязало к МАКУСА, — протянул мистер Малфой недоуменно. Но недоумение не было искренним. Он снова наклонил голову и негромко заговорил: — Дело, конечно, только твое. Но если у тебя в Штатах припрятана вторая семья — я не осуждаю. Скорпиус медленно повернул к отцу скривившееся в презрении лицо. — Дедова деменция заразительна? Мистер Малфой сделал вид, что пропустил вопрос мимо ушей. — Она действительно красивая волшебница… — И у нее все еще есть имя. — Но мы оба понимаем, что красоты порой недостаточно. Поэтому, если ты действительно это понимаешь, то разведись с ней. Детей у вас нет, делить вам нечего — оставь ей все, что она считает своим, с тебя не убудет. Разойдитесь с миром и живите счастливо порознь, пока ваша личная жизнь не стала цирком для желтогазетчиков. — Ты хотел поговорить об этом? — холодно произнес Скорпиус. — Или все же заманить меня обратно в министерство? Поймав взглядом виднеющийся край неба, тусклого, сквозь защитный купол, он придержал взметнувший от ветра ворот мантии. — Скоро стемнеет. Нам пора. Они зашагали обратно к ступеням веранды. Проводив косым взглядом мелькнувшего домовика, который зажег масляные фонари у гравийной дорожки и тут же испарился, Скорпиус на мгновение прикрыл глаза. — Она любит тебя, как привычку и кошелек, — коротко проговорил мистер Малфой, отворив дверь. — Важней, что я люблю ее. — Как парадную мантию в шкафу. Это даже хорошо, что у вас нет детей. — Ты был совершенно прав, когда сказал, что это только мое дело, — раздраженно проговорил Скорпиус. — Не тебе учить меня, как сохранить семью. И не тебе говорить, как любить женщину, чье имя ты не можешь запомнить двадцать лет. Мистер Малфой отмахнулся. — Делайте, что хотите. Живите по разным странам, страдайте, молчите, прощайте — весь мир ваш. «Весь мир наш». Наблюдая за тем, как Доминик возится и шипит у зеркала, осторожно распутывая волосы, зацепившиеся за длинные серьги, Скорпиус думал. Думал рассеянно — мысли путались, точно как медные волосы в старинных опаловых серьгах. — Кажется, Люциус вообще не собирался отмечать день рождения. Доминик заговорила непринужденно и внезапно, заставив Скорпиуса вздрогнуть. Он поднял голову удивленно и встретился с Доминик взглядом в отражении подсвеченного лампочками зеркала. — Он стар. Чего ему действительно хочется — это чтоб мы перестали вокруг него плясать. Ну и доесть в одиночку торт — кажется, торт Бонни был единственным, что его сегодня порадовало. — Мне его жаль. — Он стар, — повторил Скорпиус, пожав плечами. — И болен. Поэтому, если он вдруг что-то не то сказал, пожалуйста, не принимай на свой счет. — Да о чем ты, — отмахнулась Доминик. Она, справившись наконец с серьгами, сняла их и опустила в шкатулку. Потирая красные мочки, Доминик обернулась. — А как бы хотел отметить свои… чуть-чуть за девяносто? Скорпиус невесело улыбнулся. — Как угодно. Только с тобой. Вытаскивая из прически шпильки, Доминик вскинула тонкие брови. — И все? И никаких… единорогов? — Что? Единорогов? Доминик рассмеялась. — Чего-то такого я ожидала. Если свои семьдесят пять ты хотел отметить, разъезжая на запряженной фламинго колеснице по Великой Китайской стене, то от девяноста лет я ожидала чего-то такого. И, наблюдая за недоумением, с которым вытянулось лицо Скорпиуса, задумчиво добавила: — Ты действительно вырос. Ладно. Значит, никаких фламинго. — Я не сказал, что это была плохая идея, — улыбнулся Скорпиус и поднялся на ноги. — Ладно. Спокойной ночи. — Спокойной, — кивнула Доминик и завела руки за спину, чтоб расстегнуть крохотную пуговку на платье. Дверь тихо закрылась. Старый деревянный пол заскрипел под неторопливыми шагами. Проводив взглядом видневшуюся и вскоре исчезнувшую в щели меж дверью и полом тень, Доминик расстегнула пуговку. Но, даже сняв неудобное платье, избавившись от тяжелых серьги и забравшись в теплую постель, она была неспокойна. Ощущая телом зябкий дискомфорт, который чувствовала всякий раз, как появлялась в родовом поместье супруга, она долго ворочалась. Волосы совсем спутались, ерзая по подушке, а руки то и дело натягивали одеяло выше, по самый подбородок — от мороза по коже после шепота именинника в самое ухо, Доминик не могла избавиться сих пор.***
Количество мест проживания, которое Рената Рамирез успела сменить за всю жизнь, близилось к третьему десятку. Пентхаус с бассейном на крыше оставался лишь тоскливым воспоминанием — в том месте она провела лет больше, чем где-либо. И, не изменяя старой привычке, которую усвоила еще со старших курсов Ильверморни, но успела подзабыть, перебравшись в Сан-Хосе, не стремилась вкладывать деньги в комфорт, даже если деньги и были. Месту достаточно быть чистым и не разваливаться от ветра. Не нужны мраморный пол и гардеробная в перевалочном пункте, проживание в котором обещает быть подчеркнуто временным. Фыркала на неудобства Рената скорей тоже по привычке. Тот, кто жаркое мексиканское лето провел в деревне без водопровода, не брезгует крутить ржавые вентили кранов. Тот, кто однажды мылся в ванне, где полчаса назад разделывали труп, не пугается паутины по углам. Даже узкая койка с соломенным матрасом, где обитала колония клопов, в лабиринте Мохаве была, в принципе, приемлемой. Но о немытой посуде в раковине на кухне дома в Паучьем тупике и пыли на подоконниках, сучка будет припоминать вслух вечно, понижая голос до драматичного шепота. Дом, который был найден второпях и по низкой цене, оказался более чем неплох. Он был одноэтажным, небольшим, кое-где требовал латок и явной замены дверных замков, но выглядел достойно. Мебель не первого десятилетия службы взгляд не раздражала (хотя вязаный чехол, закрывающий потертую обивку покосившегося дивана, заставлял глаз дергаться), ничем в доме не пахло, кроме жидкости для мытья полов, а на кухне отыскалась даже посуда. Дышалось легче, чем в белой квартире, но ровно до тех пор, пока Рената не распаковала новенький вредноскоп. Тот, едва коснувшись подоконника, принялся лениво покручиваться вокруг своей оси, издавая при этом тихий писк, похожий на звук закипающего чайника. Рената была в замешательстве. Вчера она впервые за почти год вышла за пределы белой темницы. И подумать не могла, что не выходя из квартиры умудрилась накопить за это время столько вещей. Казалось, придется арендовать не маленький «Ниссан», а фургон. Машина оказалась битком забита — Рената принципиально не собиралась ничего оставлять в квартире. В новеньком чемодане, едва не трещавшем по швам, была одежда. Коробки, набитые обувью, кожаные ботфорты, никуда не влезающие и просто занимающие половину пассажирского сидения. Бесчисленные сумки с тканями, аккуратно сложенные и пристегнутые ремнем безопасности к сидению фирменные пакеты с красивыми лентами на месте ручек. На заднем сидении, теснясь с чемоданом, находился и сверток из лавки амулетов, реклама которой пестрила в каждом прочитанном номере «Нью-Йоркского Призрака». В эффективность амулетов и талисманов Рената не верила, но, прибытию, занесла сверток в дом первым и активировала вредноскопы прежде, чем оглядела состояние комнат. Оказавшись на свободе и вольной ехать на все четыре стороны в пределах государства, Рената не планировала по доброй воле покидать пределов нового временного жилища. Спешно затягивая вещи в дом и заставляя ими тесный проход в коридоре, Рената долго возилась со швейной машинкой. Обхватить машинку руками и вытащить из багажника оказалось сложно, и едва после двух неудачных попыток это получилось, как послышался громкий оклик. — Осторожно, багажник! Рената, едва не выронив машинку себе на ноги, вжала голову в плечи и осторожно выпрямилась — действительно, согнувшись и мучаясь с машинкой, едва не задела головой поднятую дверцу багажника. Дверцу тут же придержала рука спасительницы — соседская девчонка, до этого возившаяся с велосипедом у дома напротив, бросилась на подмогу. — Помощь нужна? — поинтересовалась она, придержав рукой дверцу багажника. Шагнув к крыльцу и чувствуя, что руки не удерживают швейную машинку, Рената глянула на соседку исподлобья. Высокая — ее длинная шея и голова возвышались над автомобилем, худощавая, но не слабая, подтянутая. Короткие светло-пепельные волосы, стянутые в микроскопический неряшливый хвостик, отблескивали на солнце дешевенькой и едкой желтизной. — Ты местная социальная служба? — Рената с неприязнью покосилась на соседку и направилась на крыльцо. — Просто… не то чтоб я следила, но вы вещи уже в седьмую ходку тягаете, — усмехнулась соседка, опустив дверцу багажника аккуратно. — Помню, как в одиночку затягивала бойлер, когда сама въезжала, и соседи на помощь особо не сбегались, поэтому, если нужна помощь… Но дверь звонко закрылась перед ее носом. — Ну и пошла нахуй, — мирно пожала плечами соседка. И направилась обратно, через дорогу. Так, не оборачиваясь, она в пару мгновений оказалась на другой стороне улицы, перешагнула через велосипед, колесо которого бесцельно крутила отверткой последние полчаса, и зашла в дом. — Она вообще не выходит. Эл задумчиво сунула ложку в залитые молоком хлопья. И с прискорбием подумала, что уже налажала, потому что большой наивности стоило доверить наблюдать за важнейшим свидетелем человеку, который не способен налить молоко в тарелку так, чтоб не залить им стол и телефон. — Конечно, не выходит. Она боится. — Раздалось из динамика чуть приглушенно, когда Эл торопливо протерла залитый телефон рукавом толстовки. Подхватив телефон и хлопья, Эл упала на диван и закинула ноги на подлокотник соседнего кресла. — Думаете, она действительно под ударом? — Уверен. Она что-то чувствует. Эл застыла с ложкой во рту и бдительно уставилась в окно. Она и сама что-то чувствовала — тяжелую густую вибрацию от дома напротив. — Дом реально фонит. — Только сама не накручивайся, — посоветовал мистер Роквелл. — Конечно, фонит. И у тебя будут срабатывать детекторы, не надо всякий раз вскакивать — они срабатывают не на проклятье, а на Ренату. Ей страшно, она паникует и не знает, что делать. Вспомни, как на Селесту визжали все вредноскопы Лос-Анджелеса. — И вспомни, чем это закончилось. — Не накручивайся, говорю. Спокойно. — И что мне делать? — Ешь хлопья. Эл поперхнулась. — Откуда вы знаете? — Ты же не думаешь, что я оставлю тебя рядом с культом одну? — Из динамика раздался негромкий смешок. Так и чувствуя спиной не только тяжелую вибрацию от дома напротив, но еще и пронзительный взгляд полупрозрачных серых глаз, Эл с трудом сглотнула застрявшие в горле хлопья. — Да, сэр. И долго вы будете наблюдать? — Арден, я честно пытался отыскать у тебя в голове хоть что-то грязное и бесстыдное, когда пытался учил окклюменции. И самым бесстыдным было то, что ты на прошлой работе увидела, как в кофемашину попала дохлая муха, и нагло ее не вытащила, когда посетитель заказал латте. После наших уроков я сделал два вывода, — проговорил мистер Роквелл. — Первый — никогда не подходи к моему кофе, а второй — ты последний человек во вселенной, за которым маньяку было бы любопытно наблюдать. — Это комплимент или вы так издеваетесь? — Это факт. Нет, правда, Арден, ты сорок минут тупила над мультиваркой, потом двадцать минут читала инструкцию, а теперь еще двадцать минут ешь хлопья — я как фестивальный артхаус смотрю, честное слово. Эл фыркнула. — Посмотри в окно. Послушно отодвинув занавеску, пыльную на ощупь, Эл оглядела пустую улицу. — Видишь ребят, которые весь день возятся с уличным освещением? Их было сложно не заметить. Ржавый фургон коммунальщиков поблескивал на солнце, а сами электрики, сначала раскрутив уличный фонарь, разводили бурную деятельность тем, что периодически карабкались по высокой стремянке на самый верх, задумчиво качали головой и чинили освещение так же, как Эл до этого чинила велосипед. — Ликвидаторы. Операцией от начала и до конца руководит Октавия — она предусмотрела все. — А где штаб с метками? В фургоне? — Точно. — И сколько они будут возиться? Рената не дура, поймет, что парни, которые чинят фонарь уже неделю, какие-то немного подозрительные. — Завтра это будут не электрики, а кровельщики. И я не думаю, что все затянется на неделю. Эл перевела взгляд с фургона, в котором так и кипела работа ликвидаторов, на дом напротив. Неизвестно, что она надеялась увидеть: Ренату Рамирез, глядевшую на нее из окна, или черные тени, сжимающие стены до треска, но ощущение теплилось внутри недоброе. — Я не понимаю, как мне к ней подступиться. — Не надо к ней навязываться, — сказал мистер Роквелл, и в телефоне его голос прозвучал чуть ниже, чем обычно. — Просто наблюдай потихоньку. И не волнуйся. Как только ликвидаторы что-то обнаружат, кроме фона самой Ренаты, тебя сразу отзовут. Эл не могла вспомнить ни одного человека, которому бы верила так безоговорочно, как мистеру Роквеллу. Она считала его волшебником, настоящее величие и характер которого никогда бы не передали ни учебники истории, ни карточки от шоколадных лягушек. Но вместе с тем она не понимала некоторых его решений — не оспаривала, но и не понимала. Ходила легенда по Вулворт-билдинг, что самый главный мракоборец от недосыпа и периодического снятия стресса крепким алкоголем иногда действительно творит что-то непонятное: может и окно с локтя разбить, и президента по фаллическому маршруту послать. И, несмотря на то, что последние полгода мистер Роквелл находился в своей наилучшей форме, цветущей и счастливой, как с рекламы поливитаминов, Эл подозревала, что по ночам начальство нормально так заливается. Потому что невозможно на трезвую голову принять такое решение — отправить наладить контакт с непростым свидетелем самого социально-неловкого человека в Вулворт-билдинг. — Мы не знаем, как культ сводит с ума этих женщин. Но знаем точно, что ни один гипноз и ни одна магия не могут влиять на человека, который владеет собой. Не бойся, пусть детекторы звенят, а дом фонит. Оставайся спокойной, закрой сознание. Выстрой в голове стену, спрячь за ней все лишнее. Оставь снаружи лишь то, что должна видеть Рената. Поверь в свою историю, проживи ее, — голос мистера Роквелла, звучавший размеренно и без интонаций, сам по себе походил на маятник гипнотизера. — Не дай себя распознать, ты все умеешь, не притворяйся. Если бы я хоть на сколько-нибудь в тебе сомневался, то не отправил бы сюда. По сути, это могла бы быть самая простая миссия. Сидеть в квартире, заниматься своими делами и поглядывать на детекторы темных сил время от времени — кто не справится? Усложнялось лишь тем, что у Эл не было своих дел. Она понимала, что требовалось, но не могла быть спокойной — каждая мышца в ее теле сжалась в напряжении. Когда же, вечером, в дверь постучали, Эл была готова, в принципе, убивать. Но спохватилась: специально не поспешила к двери, заставила вредноскопы застыть взмахом палочки, стянула свитер, оставшись в серой футболке, и накрыла им карту меток на столе. И, всеми силами стараясь не выглядеть как та, кто упорно ждал сутки хоть какого-нибудь контакта, открыла дверь. На пороге стояла Рената Рамирез. — Привет, — вопросительно поздоровалась Эл, едва не давясь ликованием и тревогой. Рената выглядела устало, но непроницаемо — так, словно ее на порог соседского дома занесла ветром, а сама она находиться здесь решительно не собиралась и даже брезговала. — Привет. — Рената обладала воистину талантом смотреть на незнакомых людей так, словно те уже должны ей денег. Эл вскинула бледные брови. — М-м? — У тебя нет лишнего тюбика зубной пасты? — Пасты? — Угу. — Для зубов? — Точно. В замешательстве Эл забыла даже о том, что у нее есть ноги и руки. — Конечно. «Где здесь ванная комната вообще?» — хотелось в панике бегать по дому. — Как обживается на новом месте? — вместо паники бросила Эл громко, открыв шкафчик под раковиной. — Неплохо. Было бы лучше, если бы рядом был какой-нибудь магазин. — А что нужно? — Эл быстро нашарила неначатый тюбик. — Гель для душа? — Если есть. И куркума. «Ебать». — Кто? — Куркума. — Нет, такое вряд ли. — Фу, что за дом, — закатила глаза Рената. Эл вернулась и к своему удивлению не обнаружила, что соседка копается в ее вещах и рыщет в поисках доказательств того, что за домом напротив следят. Рената терпеливо стояла на пороге, в дом не входила и встретила Эл полуулыбкой, в которой тесно переплелись и дружелюбие, и предупреждение в окна к ней больше не заглядывать. — Пожалуйста, — Эл протянула тюбик пасты и баночку геля для душа, ярко-оранжевого от маракуйи, если верить этикетке. А следом протянула и руку. — Бет. — Сильвия. «Пизди больше». Сильвия коротко пожала длиннопалую ладонь. И принюхалась. — Том Форд? Эл нахмурилась. — Нет, я Бет. — Твои духи. Том Форд? — Да. — Тебе не идут, — Сильвия и глазом не моргнула. — Зато я зубы чищу, у меня паста есть. Сильвия, очертив взглядом контур надгробного камня, который специально обученные люди вскоре водрузят на могилу хамки с зубной пастой, отряхнула руку и направилась прочь. Глядя ей вслед, Эл закрыла дверь. Вернувшись в комнату и нашарив в складках диванных подушек волшебную палочку, она быстрым взмахом заставила спрятанные вредноскопы и маятники вернуться на места. Вредноскопы вертелись лениво, но не останавливались ни на миг, будто стремились пробурить на поверхностях воронки. Фургон лже-электриков покинул улицу до наступления темноты. Что там ликвидаторы проклятий чинили или делали вид, что чинили, осталось загадкой, но фонарь не работал. Эл проводила фургон взглядом из окна. На улице, на которую вот-вот обрушится проклятье, она осталась одна. Что странно, страха Эл ощутила не больше, чем при необходимости заговорить с незнакомцем. В комнате, где детекторы сигнализировали об опасности, а окна едва-ощутимо дрожали, ощущая вибрацию тревоги из дома напротив, Эл погасила свет и направилась в спальню. Кровать была достаточно удобной — Эл привыкла спать на диванах, что с ее ростом и необходимостью поджимать ноги было не очень здорово. День ее измотал, подготовка к этому дню — измотала и опустошила. Но заснуть не удавалось. Эл не могла перестать думать о Ренате Рамирез. Она увидела ее дважды за сегодня и с полностью уверенностью могла сказать, что это была вообще не та женщина, которую довелось запомнить. Женщина, которая добралась до далекой резиденции в горах и в первый же день заставила променять сон на надежду, что она останется здесь навсегда, была другой. Та Рената была какой-то занебесной, невозможной — от нее веяло всеокутывающим шармом, на который оборачивались и Эл, и ее отец, и портреты на стенах, и фестралы. Она была спокойной, как удав Каа, говорила медленно и мелодиями, ее хотелось слушать и не отводить взгляд. Рената, которая в этом времени представлялась чужим именем, выглядела не как мудрый манящий удав Каа. Она выглядела как исхудавший от бешенства тасманийский дьявол. В ней так и чувствовалась сжатая пружина. Расслабься она, растянись, переключится тумблер, и Рената начнет или кричать, или бить — Эл ощущала это именно так и от короткого разговора, и в целом от дома напротив. Она не была похожа на Селесту. Раньше они казались, как две капли воды. — Не надо быть милой и пытаться подружиться, — говорил мистер Роквелл днями ранее, и повторял не раз. — Это самый токсичный психопат, которого волшебному миру однажды и ненадолго посчастливилось отправить за решетку. Допустим, время все же меняет людей. Но мне верится, что за ее успешной попыткой создать тебе хорошее первое впечатление стоит нечто большее, чем простая человеческая доброта. За ночь на улицу не обрушилась смерть. А утром Эл, снова засев на улице, крутить отверткой колесо, долго наблюдала за бригадой кровельщиков шумевшей инструментами в конце улицы. А затем, повернув голову, поймала взгляд Ренаты Рамирез, забирающей у курьера громоздкую посылку на пороге дома напротив. Эл, выпрямившись, махнула ей, невысоко подняв руку. Рената тоже коротко помахала, прежде, чем снова исчезнуть за дверью.***
Шелли Вейн гордилась в своей жизни тремя вещами: уникальной гибкостью мизинца, умением из вороха ржавых деталей собрать исправно работающий механизм и высокими моральными принципами. Моральные принципы у нее были действительно высокими, но несколько избирательными. Так воровство своего печенья сокурсниками она считала достойным смертной казни, а воровство деталей из лабораторий и книг из секретного отсека университетской библиотекой — необходимым в науку вложением. Так жестокость в любой своей ипостаси считала действием, порочащим высокое звание «Человек», но у самой руки так и чесались паяльником выжечь на лбах некоторых студентов слово «тупица». Так в жажде получить признание Шелли готова была продать душу и не только свою, но, добившись этого в итоге и совершенно внезапно, была не в восторге. — Магистр… Действующий директор Школы Чародейства и Волшебства Ильверморни, а также же, далее по списку регалий, Глава Верховного Академического Совета, магистр Шеппард осоловело глядел по сторонам. Это был очень толстый волшебник в мантии, больше похожей на великолепный расшитый золотыми драконами халат. Халат обтягивал внушительное брюшко, гладкое и круглое, словно надутый под халатом шар. Магистр Шеппард занимал большую часть стола своей монументальной фигурой, и грозился вот-вот на этот стол рухнуть и сломать его под своим весом надвое. В извечно прохладном церемониальном зале под куполом Салемского университета было жарко. Настолько жарко, что тяжело было вдыхать пропахший пряными благовониями воздух — он царапал горло и нос, заставлял глаза щуриться и слезиться от едкого дыма, валившего, казалось, из щелей в стенах. Шелли видела этот дым — лица магистров плыли перед глазами, утопая в пелене. Хотелось спать, но не более. Магистр Шеппард, кажется, умирал. Страх мешал Шелли пойти на поводу у поддельного спокойствия, которое окутывало ее разум вместе с пряным запахом жженых трав. Магистр был густо-красного цвета, опухший еще больший, липкий от холодного пота и, кажется, задыхался. Его толстая и почти отсутствующая шея казалась стянутой невидимой удавкой. — Магистр! — громко окликнула Шелли, голосом разбудив и почти уснувших в трансе волшебников, и самого Шеппарда. Дым словно втянуло в вентиляцию в один миг. Шеппард захрипел и протяжно закашлял. Казалось, он пытался выкашлять застрявшую в горле иглу. — Фу-у-у-х, — обмахиваясь бамбуковым веером, проговорила старая магистр Миттернахт — блестящий и один из последних алхимиков, занимающихся не одной лишь теорией. — Ну и духота сегодня, невозможно дышать. Шеппард, утирая губы платком, закивал. — Ах, да, мисс Вейн. Что касается атласа… Толстый магистр, все еще кашляя и потирая пальцами шею, проговорил с отдышкой: — Это была чудовищная ошибка. Академическому Совету, как и всему волшебному сообществу, было немыслимо поверить в то, что наш коллега и добрый друг, почтенный Аль-Саад мог присваивать изобретения своих учеников. «О, ну конечно, вы об этом не знали, конечно-конечно, не вы ли год слали меня нахуй, господин ссанный хряк, сдохнуть бы вам на месте», — негодовала Шелли, пряча ярость за вежливой маской всепрощения. Меньше минуты свежего воздуха и прохлады, и снова в зале запахло далеким отголоском жженных трав. «Я пошутила», — перепугалась Шелли. — Никто и подумать не мог, что магистр Аль-Саад способен на такую низость. Как же хорошо, что вы, мисс Вейн, не оставили эту несправедливость, и отправили на рассмотрение свои чертежи. — Я делала это четырежды за последний год, — произнесла Шелли. — Да, — магистр Шеппард сжал сосискообразные пальцы в кулак. — И справедливость восторжествовала! У нас не остается никаких сомнений в том, что подлинным автором атласа были вы. Зал наполняла пряная вонь. Шелли поджала губы. Магистр Шеппард снова начинал багроветь, а его коллеги, сидевшие за столом, даже не пытались принюхаться — они все ощущали странный запах, но не задавались вопросом, откуда он и что это горит! Магистр Миттернахт застыла — ее костистая рука сжалась на веере, словно забыв, как им обмахиваться. — Ваш атлас способен запоминать и воспроизводить созвездия в режиме реального времени, — прогудела Миттернахт. — Как вы заставили механизм иметь память? — Осколок от чаши омута памяти. Я нанесла на него все руны и добавила к механизму. — Чей из трех последних университетских омутов памяти вы расковыряли во имя науки, мисс Вейн? Шелли поджала губы и скосила глаза в сторону окна. Магистр Шеппард расхохотался хрипло, и тут же закашлял. — Пытливый ум сам себе откроет двери, коллеги. Так, мисс? — С ноги, сэр. — Мне нравится этот задор. У юной леди большое будущее. Что ж, ситуация с ошибкой магистра Аль-Саада действительно некрасивая. На грядущей ярмарке диковин эта ошибка будет исправлена. Прошу прощения… Шеппард наполнил стакан водой и, сжав его дрожащей рукой, жадно осушил. Казалось, дышал и говорил одновременно он с трудом. — Признать уникальность и авторство… Шелли в ужасе смотрела на магистра Шеппарда — он задыхался. Сидевшие за столом члены Академического Совета даже головы в его сторону не поворачивали. — Да, сэр… извините… Спасибо! Вылетев из зала и спешно спускаясь по ступеням парадной лестницы, Шелли сбила плечами не менее десяти студентов, пока протискивалась сквозь толпу, спешившую на занятия. Обширную территорию кампуса: парк и длинную извилистую аллею мимо обсерватории, она преодолела бегом менее чем за несколько минут. Пронеслась по лестнице общежития так, что портреты на стенах в негодовании зафырчали — как можно достойной леди бегать по лестнице, да еще и в такой бесстыдно-короткой юбке по колено! Общежитие по утрам пустовало — у всех студентов было плотное расписание, а в Салеме не место лентяям и засоням. И пустовало общежитие очень кстати, потому что в его коридоре стоял такой тяжелый дурман, что ему не сравнится было с запахом в церемониальном зале. Шелли, натянув ворот блузки до глаз, прищурилась и открыла окно. И бросилась в общую комнату, служившую одновременно гостиной, учебным кабинетом, кухней и местом для крайне странных ритуалов. — Да ты охренел совсем! За столом сидел и медленно покручивал рукой над дымящейся глиняной чашей гость. Его пальцы перемешивали густой клубящийся дым, который спиралью тянулся вслед за плавными движениями. — Эй! — окликнула Шелли снова. Не слыша и словно не видя в пряной дымовой завесе, гость даже не моргнул. Он медленно отклонился назад, закидывая голову, а по широким плечам, огибая ключицы, россыпь шрамов и дрожавших черных следов вдруг проползла змея. Шелли застыла, и лишь моргнув пару раз, развеивая марево, увидела, что это была не змея. Огибала плечи выбившаяся из большого пучка на макушке прядь его собственных волос — длинная, свалянная, гибкая и… живая. Свалянная прядь вдруг резко стянула шею гостя удавкой, вырвав изо рта того едва слышный хрип. Бледнея под цвет статуи Урании — хранительницы салемской обсерватории, Шелли бросилась на подмогу. Вцепившись руками в дред, который оказался на ощупь, словно колючая проволока, она попыталась ослабить его натиск, но тщетно — застывшего в безвольном полете мысли гостя душили его собственные волосы. — Финита! — крикнула Шелли заклинание, но другая прядь, вырвавшись из пучка на макушке гостя, хлестко выбила волшебную палочку у нее из рук. Прядь закрутилась у ее лица и легонько, небольно щелкнула по лбу — хоть оказалась не колючей, Шелли отскочила, как током ударенная. На шее гостя вздувались вены. Душившая его прядь впивалась в кожу, оставляя красные следы. Нашарив закатившуюся под шкаф палочку, Шелли рассеянно огляделась. Задержав взгляд на чаше, из которой валил дым и над которой все еще закручивали его в спираль пальцы, Шелли нацелила палочку, догадавшись затушить тлеющие травы, но вдруг обезумевшие волосы замерли. Прядь свесилась вниз, выпустив шею из рокового захвата, а гость подался вперед и, рухнув на стол, согнулся в надрывистом хриплом кашле. И кашлял долго, пока из его широко раскрывшегося рта не вылетел на стол сгусток крови. Отдышавшись и подняв на Шелли взгляд, гость на мгновение замер. — А что ты такая бледная? — Простыла, — ввернула Шелли. — Ты чуть не умер! — Кто? Я? — Гость захохотал, утирая салфеткой губы от крови. — Нет уж. Багровые следы удавки на его шее исчезали. — Что ты дела… Из плотного кровяного сгустка, который гость с трудом выкашлял, отряхнулся и запрыгал по столу черный птенчик. Глаза Шелли округлились. — А можно я воробушка оставлю? Гость приоткрыл рот. — Рошель… Птенчик рассыпался пеплом. Гость тревожно глянул на стоявшую перед ним Шелли. — Это не воробушек. Шелли, глядя на пепел, моргнула. — Что это было? Я не про воробушка. — А не надо врываться сюда, когда у всех нормальных людей занятия, — прогремел гость. — Мало ли чем я здесь занимаюсь. — Что это? Вуду? — допытывалась Шелли. В ее голосе звучал не так ужас, как интерес. — Возможно. — А научишь меня? — Исключено. — Почему? — Вуду нельзя практиковать евреям, астрономам и Козерогам. Три из трех, Рошель, три из трех. Шелли скрестила руки на груди. Гость смотрел на нее без доли шутки. — Нет, — процедил он. — Никогда об этом больше не проси. — Да ладно, ладно, — Шелли скосила взгляд. — Не очень-то и хотелось воробушками плеваться. Но что ты делаешь?! Гость от громкого возгласа аж назад отклонился. — А что я делаю? Шелли бесстрашно уперла руки в стол и нависла над гостем, как грозовое облако. — Ты заговорил магистров? — Нет. — Ты заговорил магистров! — Ладно. — Гость потрепал ее по щеке. — Какая злая Принцесса Бубльгум… — Я тебе сейчас всеку. — Понял. Гость отвел взгляд в стол. Шелли кипела от злости. — Ты не можешь вертеть сознанием каждого, как хочешь! — Я знаю, поэтому и не делаю этого всегда. Но сейчас… — Что сейчас?! Шеппард чуть не откинулся. Гость рассмеялся. — Шеппард — вот уж магистр. Кто бы ожидал от этого борова такого сопротивления. Серьезно, редко когда я так заморачивался. Ничего ему не сделается, он играет с сознанием не хуже, чем я. Шелли даже бровью не дернула. Гость виновато вздохнул. — Слушай… — Я хочу, чтоб МАКУСА признал, что я не только лекции здесь записываю. Но признал заслуженно, а не потому что их заставили, промыв мозги. — Ты заслужила. Я же не убедил академиков вручить тебе Нобелевскую премию за теорию Янга-Миллса. А вернуть заслуженное авторство этой штуковины с созвездиями. — Это не честно. — А мир за пределами университета так и работает, Рошель. За справедливость порой приходится бороться нечестно. — Главное, что мир увидел мой атлас и он принесет пользу… — Не пори хуйню, — отрезал гость. Тлеющие травы в глиняной чаше вспыхнули огнем. — Ты ведь лучше меня понимаешь, что такое Салем. Шелли обошла стол и открыла окно, чтоб впустить в душную пропаренную комнату свежий воздух. — Школа тщеславия, традиций и идеологии, — протянул гость, смотав выбившиеся из пучка дреды обратно. — Им не нужны грязнокровки-стипендиаты с горящими глазами, им нужно продвигать тех студентов, которые готовы университет финансировать. И год за годом убеждать Конгресс в незаменимости столетних стариканов. Шелли дернула занавеску в сторону, злостно закусив губу. — Думаешь, у тебя было бы здесь светлое будущее? Вкалывай, выучи наизусть всю библиотеку, создавай по десять атласов в год — думаешь, тебе дадут преподавать астрономию? Конечно, дадут. Только не здесь и не студентам, а деткам пятилетним в комнатке при торговом центре. Будешь им рассказывать, что Солнышко — горячее, а Сатурн — с колечками. Гость увернулся от подзатыльника. — Мало быть умной. Нужно уметь бороться. Помни главную цель. — Собрать маховик. — Ладно, вторую главную цель, — закатил глаза гость. — Сделать тебе счастливое будущее. И я это сделаю, даже если ты будешь коварничать и плеваться мне в лицо моралью. Шелли нахмурилась и присела на свободный от грязной посуды край тумбы. Вытянув из кармана юбки электронную сигарету, она сделала глубокую затяжку. — Я пробьюсь и без твоих методов. — Мои методы основаны на принципах элементарной справедливости. — Ради чего миру нужна такая справедливость? — Ради того, чтоб ты не попала в дом престарелых. Ты не должна потерять атлас. Да, это мелочь по сравнению с маховиком, но если ты не заявишь о себе сейчас, то, когда меня не станет, твое будущее вряд ли изменится. И оно такое себе, — признался гость мрачно. Вытянув ноги на соседний стул, Шелли металась в сомнениях. Поймав взгляд черных глаз, она поинтересовалась, традиционно задавая один и тот же вопрос раз в месяц: — Расскажешь, наконец? — Я не могу. — Ты можешь потравить дымом и заглушить гипнозом весь Академический Совет, и считать это справедливостью без последствий, но не можешь ответить ради чего я должна с тобой согласиться? Гость закатил глаза и резко задул огонь в чаше. Дурман развеялся. — Я не настолько хорошо знаю твою историю. Мы впервые встретились в доме престарелых, ты была старой и странной. — Хорош отмахиваться. — Шелли снова выдохнула дым в окно. — Если ты действительно хочешь, чтоб мое будущее изменилось, я хотя бы должна понимать, чего избегать. — Меня. — Мы впервые встретились в доме престарелых, я была старой и страшной. — Странной. Гость уставился в стену, с усилием избегая пересечься взглядами. За окном послышался ликующий крик болельщиков, наблюдающих за тренировкой квиддичной команды. — Я была астрономом? — допытывалась Шелли. — Астрономом, инженером, алхимиком, переводчиком, — буркнул гость. — Кем ты только не была, чтоб только задержаться в кругах академической элиты. Салем присваивал все твои достижения магистрам, поэтому ты, считай, не добилась ничего. Лицо Шелли вытянулось в негодовании. — Я бы никогда не позволила… — Ты уже позволяешь. Не позволила бы, конечно, — фыркнул гость. — Боевой лаборант кафедры алхимии. Но фыркнул невесело, коротко глянул на обескураженную Шелли, и проговорил: — Последняя твоя работа и попытка заявить миру о себе — перевод Манускрипта Войнича. Слыхала о таком? — Его невозможно перевести, — отрезала Шелли с вызовом. Не сомневалась, что гость врет — упоминания о манускрипте они оба не раз встречали в книгах, которые усердно читали в поисках ответов на загадки времени. — Он — один из десяти магических задач без решения. Информация в защищена шифром, который меняется всякий раз, когда текст перечитывают. Нельзя просто взять и сходу перевести Манускрипт Войнича. — Ты потратила на это двадцать лет. — Ты врешь. — Зачем? Чтоб лишний раз напомнить, какой ты задрот? Двадцать лет переводить двести сорок страниц рукописи, текст которой меняется при каждом перечитывании, — протянул гость. — Неудивительно, что ты чокнулась. Шелли прикусила язык. — Меня хотя бы признали гением? — Ну, как сказать. — Честно. — Ты оказалась второй, кто перевел манускрипт. И твою версию перевода сочли… — гость замялся. — Фанфиком. — Фанфиком? — Художественным произведением по мотивам, скажем так. — Манускрипт Войнича — художественным произведением?! Гость развел руками. Шелли сжала зубами сигарету. — То есть, я двадцать лет переводила ценнейший трактат, а меня назвали сказочницей и мой перевод — ничего не стоил? А после я попала в дом престарелых? Что-то не складывается, потому что я бы после такого всех поубивала к херам, и отправилась бы в тюрьму — в это я верю больше. Шелли кипела. Персиковый дым валил у нее изо рта, как пламя у дракона из пасти. — Меня хоть кто-то считал гениальной? — беспомощно просипела она. — Ну, я. — Кроме тебя. — Вэлма. — Кроме Вэлмы. — Ал… хотя к тому времени он уже так бухал, что не различал лица. — Лучше б ногти до конца дней своих пилила, — буркнула Шелли. Гость улыбнулся. — А сколько-то лет спустя, уже после того, как ты покинула Салем, твой перевод манускрипта заинтересовал одного человека. Богатого и отбитого настолько, что у него был оригинал. Подробностей не знаю, но ты оказала ему большую услугу. А еще позже он пригласил тебя учить его дочь. Но ты и здесь проебалась, Рошель. Учить его дочку значило обеспечить себе безбедную жизнь, но девчонка по секрету призналась, что ей не интересны звезды, и ты тут же отказалась ее заставлять. И променяла золотую кормушку обратно на дом престарелых. Шелли мрачно смотрела в пол. — Понимаешь теперь? Почему нельзя позволять играть с твоими достижениями? — Двадцать лет. На перевод… — Вот эту фразу ты повторяла раз триста, пока я пытался с тобой в доме престарелых познакомиться. Не бери больше, чем тебе положено, Рошель. Но борись за свое. Даже если это астрономический атлас. — Даже если! Да я убила на него столько… Гость косо усмехнулся. Шелли, глубоко вздохнув, выдохнула сладкий дым. — А, знаешь, что? — вдруг резко повернулась она. — Делай, что делал. Ты прав, это мой чертов атлас, моя чертова заслуга. Я трижды едва не вылетела из универа, пока собирала его. Спрыгнув с тумбы, она принялась расхаживать перед столом. — Сначала они не хотят давать грязнокровке пропуск в особое хранилище библиотеки. Потом присваивают мой атлас. Потом игнорируют мои попытки доказать авторство. И что они, рассчитывают, типа я и на будущий год что-нибудь придумаю, что можно выставить, как изобретение какого-нибудь деда? Хуй там плавал, господа академики. Гость с наслаждением наблюдал за вспыхнувшим бунтом. — Шеппард игнорировал все мои письма. Я вчера буквально ворвалась на заседание Совета, рассчитывала на разговор, чтобы что? — Шелли сжимала кулаки. — Чтобы через десять лет писать диссертации всему Салему? — Да, — кивнул гость. — Вызывай своих бесов, выплевывай воробушка, что хочешь! Пусть Шеппарду до самой ярмарки в страшных снах снится мое награждение! Только, чтоб тебя волосы не душили, пожалуйста. Гость, довольный, как слон, медленно провел ладонью над глиняной чашей. В чаше тут же вспыхнул огонь. Оглядев комнату, гость присел на корточки и из тончайшей щели меж шкафом и стеной вытащил небольшой пучок смотанных сушеных трав. Один из тех, что распихивал по разным углам общежития на случай проверок по причине участившихся жалоб. Бросив травы в мигом вспыхнувший огонь, гость опустился обратно в кресло. — Все, иди, — буркнул гость. — И не подглядывай.***
Дребезжание отбойника, высверливающего в асфальте дыру, заглушало все звуки вокруг: и щебет весенних пташек, и голоса, и визг вредноскопов, находившихся в двух соседствующих домах. Сжимая чашку так, словно прицеливалсь запустить ее в оранжевую каску коммунальщика с отбойников, Сильвия раздраженно вдыхала пропахший пылью и смолой горячи воздух. — Это издевательство. Сидевшая на крыльце ее дома Эл пожала плечами. Гадая, где ликвидаторы нашли отбойник и что вообще пытались делать, она сделала глоток колы и скосила на соседку короткий взгляд. За пару дней такого добрососедства и за пару ночей в неспокойных раздумий, ей начинало казаться, что Сильвия точно догадывается о том, что за домом наблюдают. — Не так плохо, как когда у Уилсона, — Эл указала холодной баночкой колы в сторону дома на другой стороне улицы. — Шел капитальный ремонт. Кажется, там сносили стены, потому что сутками не смолкал грохот. — Ты одна здесь? — Ага, с тех пор, как соседка вышла замуж и съехала. Ищу новую, аренду одна не тяну. — И как поиски? — Приезжают, фыркают и уезжают. На днях обещала девчонка заехать, посмотреть. Место — дрянь, конечно, но до учебы близко. Сильвия опустила взгляд. — А сама откуда? — Портленд. — Новая Англия… вот, что за акцент. А здесь где-то поблизости есть университет? — поинтересовалась Сильвия. — Я с трудом нашла даже магазин. Эл неопределенно махнула рукой в сторону дороги. — В двадцати минутах по шоссе. Колледж Стайтен-Айленд. — Что изучаешь? — голос Сильвии растворился в грохоте отбойного молотка. — Французская литература. — М-м, c'est très amusant. — Говоришь по-французски? — Только если нужно понтоваться. Эл усмехнулась и, допив колу, поднялась с крыльца. — Ладно. Заходи, если что. Сильвия махнула рукой и зашла в дом. Эл, бросив банку в мусорный бак, зашагала через пустую дорогу, в конце которой возились рабочие. Оглушительный отбойник грохотал так, что под ногами, казалось, дрожала земля. От дорожных работ валила пыль, пахло горячей смолой, даже сильней, чем соседским барбекю — откуда-то так соблазнительно пахло жаренным на решетке мясом, что Эл почти готова была изменить молоку и хлопьям. Нос жадно вдыхал аппетитный аромат, теряющийся в буйстве других, неприятных: смола, пыль и, тонкий, едва уловимый пряный запах какой-то едкой приправы. Эл, едва дотронувшись до дверной ручки, замерла. Вдохнув буйство резких запахов и почувствовав в носу щекотку, она в ужасе узнала каждую нотку вмиг заглушившего все прочее запаха едкого пряного дыма. «Это не барбекю». — Билось в голове Эл. Шум отбойника и шелест ветра стих — улица погрузилась в звенящую тишину. Земля под ногами утробно загрохотала. Дорогу меж двух домов разделила глубокая кривая трещина. Широко распахнув глаза и вскочив в кровати, Эл сгорбилась. Горячее сбивчивое дыхание царапало пересохшее горло. «Ночь». — Эл уставилась в окно, на темную, не освещенную сломанным фонарем улицу. Пальцы оттянули короткий рукав. — «Другая одежда. Сколько прошло времени?». Воздух в комнате был густым и тяжелым, из приоткрытого окна ветерка, качающего легкие шторы, не ощущалось. Прислушиваясь к тишине, Эл подняла голову и впилась взглядом в обездвиженный невесомый маятник, подвешенный под потолком на тонкую блестящую нить. Медленно спустив ноги на пол, Эл бесшумно поднялась с кровати. Схватив с подоконника волшебную палочку, она, мелко ступая, вышла из комнаты. В длинной широкой футболке было невыносимо жарко, будто чья-то недобрая рука повернула все вентили на плите и оставила включенной духовку. Пол под босыми ногами был влажным — казалось, что линолеум или потел, или плавился под духотой. Эл нашарила выключатель и пару раз по нему хлопнула. Лампа не поддавалась, и комната оставалась темной. «Сука». Вспыхнувший на конце палочки яркий огонек подсветил очертания кухонного гарнитура. Вредноскоп, оставленный на пустой хлебнице, не двигался. Выдернув из бесполезной розетки подключенный к зарядному устройству телефон, Эл судорожно включила экран. Заветных палочек связи на нем не было. Приподняв занавеску и выглянув, Эл с пару секунду смотрела на глубокую трещину разлома, разделившую дорогу меж двумя сторонами улицы надвое. Едва слышно дребезжало стекло в оконной раме, а прижав к нему пальцы и кожей ощутив вибрацию, Эл поняла — правда дрожит. Дом дрожал. В стенах слышался скрип. Мелко постукивали по полу ножки мебели. Вслушиваясь в каждый шорох, Эл вздрогнула, когда тишину оглушил громовой выстрел. Разлом под ногами медленно расползался — асфальт трескался и бугрился. Эл, не рискуя подсвечивать палочкой, переступала трещины. Асфальт был горячим, словно солнцем нагретый в жаркий летний день. Обрывки проводов искрящимися змеями извивались рядом. Приоткрытая дверь в темный дом скрипела. Сжав волшебную палочку, Эл переступила порог. Огонек светлых искр освещал небольшой коридор. Горячий воздух пах пряностями и порохом. Дом казался пустым. «Она могла уже сесть в машину и свалить, как только треснула земля», — подумала Эл. — «Но кто стрелял?» Рената Рамирез была скорей известной бегуньей, чем отважным бойцом ближнего боя. Темная комната впереди была пустой. Слушая тишину и ритм собственного сердца, Эл вздрогнула, когда задела ногой что-то липкое. Опустив палочку, Эл увидела в ее свете размазанное темное пятно. Переступив через него и с трудом подавив желание вытереть перепачканную ногу и диванную обивку, Эл направилась вглубь дома. Впереди была окруженная коридором и гостиной кухня — самый центр с двумя входами через широкие невысокие арки. Одну из них Эл задела макушкой, когда шагнула вперед и почувствовала, как щиколотка задела прочную натянутую нить. Где-то совсем рядом звякнули друг о друга жестянки, а из-за островка кухонных тумб вдруг вспрыгнула, как на пружинках, невысокая фигура. Последнее, что увидела Эл, прежде чем пригнуться и юркнуть в сторону, за стену, было дуло двуствольного ружья. Выстрел снес часть деревянного косяка — на пол полетели щепки. Эл попятилась подальше от арки, но второго выстрела не последовало, и из кухни никто не вышел. В тишине, заглушаемой лишь тяжелым дыханием, послышался щелчок перезарядки. Идиотская мысль поразила голову Эл — вытянуть руку и помахать, в надежде, что обезумевшая Сильвия ее узнает. И отлетит от второго выстрела эта рука в аккурат за порог дома, из которого Эл суждено выбираться, очевидно, по частям. У стены, разделяемой проходом на кухню с натянутой леской и привязанными к ней пустыми банками от газировки, Эл была не одна. По ту сторону прохода, прижимаясь к стене всем телом, на нее смотрела такая же пригнувшаяся фигурка девушки с волосами, собранными в растрепанную косу. Эл выставила волшебную палочку вперед. Большие темные глаза девушки блеснули в ответ. Рука, придерживающая залитое кровью плечо, медленно приблизилась к маленькому острому лицу — перепачканный кровью палец прижался к губам в немой мольбе незнакомки не шуметь. Эл не сводила взгляда. Пятно на полу у входа на кухню, девушка прятавшаяся за стеной, выразительные глаза, глядевшие то на волшебную палочку, то на Эл. Глядя на незнакомку в ярком свете искр, Эл углядела на ее темной мантии пропитанную кровью нашивку — орел, раскинувший крылья на фоне звездно-полосатого флага. Девушка, встретив ее взгляд, замотала головой. Но злом в этом доме была явно не та, кто стрелял из ружья в лицо непрошеным гостям. — Рената! — крикнула Эл, колотя в стену. Незнакомка моргнула — глаза ее вмиг посветлели и засияли, как две полные луны. По светлой стене поползли черные тени. Сжав волшебную палочку, Эл смотрела им навстречу. Фигура девушки выпрямилась. На ней была укороченная мантия с нашивкой мракоборцев МАКУСА. Старый образец формы — такой же был на манекене в архиве, где Эл довелось принципиально сводить с ума погрязших в пыли и древностях сотрудников. Подол мантии растворялся в черной дымке, которая тянулась за незнакомкой шлейфом. Каменное лицо с острой челюстью и сияющими слепыми глазами, смотрело на Эл в упор. Эл выпрямилась, не выпуская палочку из напряженной руки. Незнакомка бросилась вперед, отбив рукой, как запущенный снежок, Оглущающее заклятие. Но дернулась, успев лишь обдать Эл исходящим жаром, когда высунувшаяся из арки рука вдруг схватила ее за косу и дернула на кухню. Ноги девушки подкосились, и ее тело безвольно потянулось следом за волочущей ее Сильвией. Эл, бросившись на помощь, снова зацепила треклятую леску с банками, но на звон Сильвия и не дернулась. Она, намотав косу незнакомки на руку, треснула ее лбом об угол кухонной тумбы. И, отшвырнув на пол дернувшуюся девушку, уперла ногу ей в плечо и вскинула ружье. Эл едва успела отвернуться — брызги все равно задели ее лицо. Оглушительный выстрел оставил в ушах звон. Сильвия, дернув плечом, с пару секунд не сводила взгляда с палочки в руках Эл. Когда взгляды коротко пересеклись, послышался щелчок перезарядки. — Французская литература, конечно. А я почти поверила, солдат Джейн. — Я не Джейн. Я Элизабет. — Не расслабляйся. Где-то еще вторая. Она вдруг вытянула руку и дернула Эл за футболку в сторону кухонных тумб. — Почему никто ничего не слышит и не видит? — прошептала Эл. — Соседи… — Они не знают, что нужно слышать, — отмахнулась Сильвия. Ее огромные глаза, казавшиеся выпученными, метались, словно очерчивали линию от одного входа в кухню через арку, до второго. — Где там твои дружки из Вулворт-билдинг? Растерянно пожав плечами, Эл умолкла. — Почему она в форме мракоборца? — выпалила она, вместо ответа. — Она! И ткнула пальцем в темное пространство за тумбой. Глупая надежда лелеялась в голове приземленной Эл — ей хотелось услышать, что девушка, остатки головы которой заляпали ей лицо, была прислана на подмогу. Сильвия, словно прочитав ее мысли, цокнула языком. — Потому что она была мракоборцем. — И ты снесла ей голову! — Хоть у кого-то получилось. — Ты… Эл отклонилась назад, когда дуло ружья оказалось в опасной близости от нее — Сильвия раздраженно повернулась и палец со спускового крючка не убирала. — Заткнись. — Вместо тысячи слов прошипела она. — Если можешь нас как-то спасти, солдат Джейн, самое время это сделать. Если нет — сядь за тумбу и жди Роквелла. Если он, конечно, не слишком занят по ночам и помнит о том, что послал школьницу пасти культ. Эл, глядя в ее острое скуластое лицо, смотрела в большие выразительные глаза. Поволока длинных ресниц дрожала. И вдруг в напряженной тишине жестянки на натянутой леске коротко и тихо звякнули. За спиной Сильвии в проходе на кухню Эл увидела маленькую худощавую девочку, крадущуюся на кухню не смертоносным жнецом, а бесхитростным ночным воришкой вкусностей. Нечесаные волосы девочки спадали на перепуганное лицо и вздымались от тяжелого дыхания. Огромные глаза немигающим взглядом, полным ужаса, уставились на Эл в ответ. Нервно комкая край заношенного джинсового сарафана, девочка попятилась, когда Сильвия обернулась на звон жестянок. — Не надо! — крикнула Эл, хоть и понимала, что не права. Оглушительным выстрелом девочку отбросило в гостиную. На полу растеклось очередное темное пятно. И вновь повисла тишина. Не сговариваясь и не переглядываясь, Эл и Сильвия нырнули за тумбу и прижались к выпирающим ручкам ее ящиков. — Мне кажется, сейчас самое время рассказать, что ты на самом деле знаешь о культе, а не выделываться, — прошептала Эл. — Я не Роквелл, я и по ебалу во имя высшей справедливости дать могу. — У меня ружье. Глядя на нацеленную в лицо волшебную палочку, Сильвия цокнула языком. — Умничай меньше. И не расслабляйся. — Их двое? — С этими хоть можно договориться. Но будет больше. Палочку свою возьми и выбрось — она бесполезна. Эл лихорадочно прислушивалась к тишине, но кроме стука собственного сердца не слышала ничего. — А сколько у тебя патронов? — Вот это хороший вопрос. Поэтому если можешь звать на помощь, кричи. Не верю, что ты здесь одна. — Я тоже, — буркнула Эл. — Все детекторы молчат. Нас… я не думаю, что нас видят. Сильвия тихонько расхохоталась. — Роквелл следил за каждым моим шагом. Не видят… Разве что кто-то нас спрятал. Эл, уперев вытянутые ноги в тумбу напротив, закусила губу. Нащупав ладонью что-то мягкое, она опустила взгляд. Сквозь полутьму на полу за тумбами, где они прятались невесть от чего, оказались подушка, вязанное диванное покрывало и несколько банок от напитков. — Сколько ты здесь сидишь? Сильвия повернула голову. — Ты же не думала, что я буду обживать дом и распаковывать вещи? — Ты спала на кухне все это время? — Поспишь здесь, как же. Одно радует, — Сильвия усмехнулась. — Не зря ждала. А теперь слушай меня. Она опустила ружье из натруженных рук. — Нельзя спать и бояться. Они лезут в твою голову, ковыряют твою память и всю боль, которую ты, казалось, забыла. Они чувствуют твой страх, и он нужен им, чтоб свести тебя с ума и ослабить. И ты сейчас еще большая приманка, чем я. Соберись. И перестань, Бога ради, жалеть тех двоих. Я уже по пятому кругу их убиваю за ночь. И у нас… — Сильвия дрожащей рукой включила экран телефона. — Еще минут двадцать, пока они снова явятся. Или что другое. Короче, солдат Джейн… Она резким движением откинула с лица влажные волосы и замерла, глядя перед собой. — А какой у тебя рост? — Это сейчас важно? — опешила Эл. — Конечно, важно. Ты же Андреа Пежич нашего времени, почему ты в Вулворт-билдинг, а не в «Ив-Сен-Лоран»? Эл моргнула. — Кто? Казалось, в голове женщины с ружьем происходила какая-то сложнейшая вычислительная работа. — Если выберемся, можно пофоткать тебя в моем белье? — Что-о-о? — Не в смысле «в моем», я шью белье и продаю в Инстаграме. — Да ты меня заебала со своими трусами, Рената. — Я? — Блядь, нашла время! — У нас еще восемнадцать минут до нового нашествия. Ты бы просидела в четырех стенах столько, сколько я, у самой бы рот не закрывался, — прорычала Сильвия. И скривилась. — Забудь. Ты не Андреа Пежич, я не сразу в темноте разглядела. Ты просто страшная. — Ну слава Богу. — Не подходи к моему белью. — К твоему белью уже лет двадцать никто не подходит, потому что единственное, что с тебя хочется снять — это не трусы, а скальп. Заткнись, наконец. Глаза Сильвии расширились. — Роквелл не твой отец случайно? — К счастью, нет. — А такой генофонд пропал. Так, заткнись, солдат Джейн, не отвлекай меня. Руки мелко и нетерпеливо ощупывали ружье — Сильвия вдруг в секунду посерьезнела. Эл, тихо открыв кухонный ящик, принялась бесшумно копаться, но из чего-то более полезного, чем волшебная палочка, отыскала лишь портновские ножницы. Сильвия, провожая каждый ее жест снисходительным взглядом, молчала. — Так какой план? — шепнула Эл, вновь приблизившись. — Ты мне скажи, это у вас здесь великая операция. — Я серьезно. Сильвия повернула голову. — Не знаю. Надо потерпеть до утра. — А потом? — Потом я сяду в машину и уеду, а ты разбудишь начальство и предложишь немножко поработать, — раздраженно бросила Сильвия. — Перестань паниковать. Не позволяй проникнуть в твою голову. Эл нахмурилась. — А почему они до сих пор не поглотили тебя? — она с недоумением смотрела на Сильвию. — От твоего страха фонила вся улица. Почему жрица не может попасть в твое сознание? — Зайка, во мне четыре энергетика, бутылка Мерло и грамм чистейшего колумбийского белого золота, я сама с трудом могу попасть в свое сознание. — Ты что, обдолбанная? — ужаснулась Эл, снова с тревогой покосившись на ружье в руках. — Я весь день клеила аппликации из банок и лески, и всю ночь сижу на кухне с ружьем и отстреливаю призраков прошлого, конечно, я обдолбанная. — О Боже, — взвыла Эл. — Спокойно. Они долго, бесконечно долго, сидели молча. Эл поглядывала на притаившуюся рядом — Сильвия перебирала крупные патроны в коробочке. Губы женщины что-то нашептывали. Эл даже показалось, что та заговаривает патроны каким-то путанным сглазом, но на деле оказалось проще. Сильвия считала. Ее распахнутые неспокойные глаза с трудом фокусировались в одной точке — на противоположной тумбе. В тишине не звенели жестянки. Эл сидела тихо, но в духоте, пропахшей солью, порохом и пряностями, не раз ловила себя на том, что засыпает. В последний раз, не справившись, она вздрогнула и зашипела, когда Сильвии больно ущипнула ее за нежную кожу на внутренней стороне бедра. — Только попробуй, я снесу тебе голову. Настроение Сильвии менялось с каждым новым тиканьем секундной стрелки настенных часов. Сонная Эл, измотанная так, словно пробежала вокруг злополучной улицы не один десяток кругов, глотала теплый энергетик из банки, плевалась и ждала неизвестно чего. Когда Сильвия, наконец, выглянула из-за тумбы, не выпуская ружья, и выпрямилась, Эл услышала: — Вылезай. Ноги в неудобном сидении затекли. Эл пошатываясь, поднялась и бесшумно опустила баночку недопитого напитка на тумбу. Сильвия, мелко ступая и поглядывая то на один проход в кухню, то на другой, проговорила: — Возьми мой телефон. Эл повиновалась. — Который час? — Почти четыре утра. Несмотря на то, что ожидание угрозы тянулось бесконечно долго, Эл не ждала утра — удивилась, глянув на время. — Ключи от машины, — прошептала Сильвия. — Ты надумала сбежать? — Да. — А почему мы раньше этого не сделали? — Потому что отстреливаться на кухне легче, чем в машине и на открытой местности, тупица. Скоро рассвет. Ключи от машины. «Почему она так надеется на рассвет?» — гадала Эл. — «Что изменится с восходом солнца? Защебечут птицы, подует ветер, завоют вредноскопы, прибегут мракоборцы, а культ вновь скроется в тени? А потом что?». — Акцио, ключи, — прошептала Эл. В комнате звякнуло, и Сильвия резко обернулась. Прогремел оглушительный выстрел, заставивший Эл пригнуться и зажать уши. К ногам упали приманенные из гостиной ключи, звякнувшие о круглый металлический брелок. Сильвия, опустив ружье, тяжело задышала и коротко зажмурилась. — Идем. Эл быстро подхватила ключи и направилась следом. — Только леску не задень, а то я уже на взводе. Сильвия предупредила очень вовремя — о грохочущих металлическими банками ловушках на входах в кухню Эл позабыла. И даже остановилась, углядев блеснувшую леску, а затем осторожно переступила. Дом заскрипел глухо, а по стенам пробежали глубокие трещины именно в тот момент, как Эл застыла, одной ногой переступив через натянутую леску, а второй — оставшись на импровизированно форпосте-кухне. Негромко стучала по полу мебель. Сильвия застыла. Черная тень, скользнувшая за спиной Эл, заставила ту вздрогнуть и обернуться. За окном виднелся черный шлейф дымовой завесы. В зловещей тишине звучало тоненько монотонное жужжание мух. Прихлопнув одну, жирную и черную, на своем плече, Сильвия обернулась. — Самое время трансгрессировать. Эл чуть не рухнула на пол. Она забыла о том, что так умеет. Но, не став отыскивать в идее плюсы и минусы, ведь в очевидности плюсов не приходилось сомневаться, протянула пальцы навстречу вытянутой руке Сильвии. Пронзившая едва соприкоснувшиеся руки черная тень обожгла кожу. Тень пробежала и по стенам, оставляя глубокие трещины. Вниз упали шкафчики, грохоча всем своим содержимым. Стекла лопнули, осыпав пол мелкими осколками. Казалось, невидимая рука гиганта сжимала дом — стены трещали, как плитка шоколада. На улице послышался гулкий грохот и писк автомобильной сигнализации. И вдруг сгусток черного дыма, словно комета, влетел в дом, выбив внушительную часть стены. Он пробил и стену на кухню, насквозь, не видя в ней преград, заклубился и развеялся вдруг — густой воздух заставлял черный пепел снежинками парить и медленно-медленно спускаться на пол. Под полом земля сделала толчок. Жужжание мух слилось в единый невыносимый писк, от которого, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. Эл в ужасе взглянула на Сильвию. Ружье опасно покосилось в ее руках. Широко распахнутые глаза сияли слепотой. Нежная шелковая рубашка пропитывалась кровью — струйки тяжело закапали на пол. Волосы у виска были влажными, кровь заливала лицо. Она стояла без движения, и вдруг медленно обернулась навстречу застывшей за спиной тени. Тень дрожала, как дым над костром, и распахнула такие же огромные призрачно-белесые глаза. Скрип дома стих. В тишине, пригнувшись, Эл слышала лишь собственное дыхание, шаркающие шаги назад и скрежет о тумбу банки недопитого энергетика, которую она потянула к себе. И, замахнувшись, швырнула в коридор, в сторону черной тени. Банка прошла сквозь дымку и контур жужжащих мух, и шумно звякнула, задев в полете ножку торшера. В ту же секунду, дрогнув, Сильвия, вскинув ружье, выстрелила, слепо глядя перед собой. Тень развеялась, казалось, быстрее, чем прогремел выстрел. Сильвия же, моргая и оглядываясь, дрожащей рукой нашарила в сумке еще один патрон. — Ты думаешь, мне жаль? Мне не жаль, — шептала она с нервным злорадством. Дрожащие пальцы не сразу сумели протолкнуть патрон в патронник. — Мне никого не жаль. Бегающий взгляд на мгновение остановился. Глядя на Эл, Сильвия коротко кивнула. Черные мухи, не отставая, снова облепляя появившуюся тень. Сильвия обернулась, вскинув ружье. Исполосованная кривыми трещинами стена вдруг будто закровоточила — из трещин сочилась черная густая жидкость, и, стекая на пол, щупальцами потянулась к ногам Сильвии. — Бомбарда! — крикнула Эл, махнув палочкой в сторону стены. Та, взорвавшись, как от замурованной связки динамита, осыпалась, погребая под собой немногочисленную мебель. Огромный черный сгусток, не тень, а словно размытый контур женщины, вынырнувшей из бочки смолы, застыл на развалинах и медленно развел руки. Меж пальцев, неестественно длинных и острых, тянулось что-то липкое. Сильвия, дернувшись и прижавшись к противоположной стене, щелкнула затвором ружья и вытянула еще один патрон из сумки. Эл бросилась вперед, но вовремя увидела, что Сильвия, глядя на нее, качала головой. — Тихо, — шептала она. Смоляная фигура двигала ближе. За ней по камням тянулись липкие следы. Затвор снова щелкнул. Эл, крепко сжимая палочку, задержала дыхание. Фигура тяжело открыла слепые сияющие глаза — меж веками тянулись тончайшие нити этой липкой густой субстанции. Она медленно надвигалась, протягивая острые пальцы вперед. И вдруг повернула голову в сторону арки, ведущей на кухню — там, где застыла, готовясь атаковать Эл. Рот фигуры широко открылся, растягивая полузастывшую смолу, склеившую губы. Из него вырвался хриплый крик, который скорей бы смог издавать стервятник, чем человек. Волшебная палочка вдруг обожгла ладонь, как раскаленный прут, и, выпала на пол. В ту секунду, как прогремел выстрел, Эл дернуло назад — липкая рука с такими же острыми и длинными пальцами, зажавшая ей рот, потянула ее обратно на кухню. Вцепившись зубами в зажимающую ей рот ладонь, Эл резко двинула локтем. Локоть ударил кого-то, кто не мог быть человеком — он не задел ни упругий живот, ни твердые кости. Он прошел сквозь жужжащий рой мух, и Эл, отпрянув и обернувшись, увидела высокую черную тень парящую над полом. Длинные, похожие на острые кинжалы, пальцы, медленно двигались. Эл медленно шагнула назад, и фигура, распахнув белесые слепые глаза, бросилась на нее. Увернувшись от острых пальцев, Эл больно вжалась спиной в угол тумбы. Пальцы демоницы, задев стену, оставили на ней сквозные трещины. Тонкая рука взмыла вверх снова, но фигура отшатнулась назад — Эл, успев схватить сковороду за ручку, изо всех сил замахнулась и нанесла удар по лицу первой. Жрица трясла головой — на пол капало что-то темное и густое. Эл припав к полу, что есть мочи ударила по нему ладонью и впилась немигающим взглядом в черную фигуру. Пол, потрескивая, сковала плотная ледяная корка, и черная фигура попятилась назад. Эл косо усмехнулась — они с демоницей обе понимали что та густая гадость, из которой было соткано ее тело, имеет свойство замерзать. Длинные ноги сковал ледяной капкан — вверх по телу жрицы пробежали тонкие полосы изморози. Ледяная глыба росла, лед неровно нарастал, доходил жрице почти до колен, заставляя судорожно извиваться и махать когтистыми руками в надежде задеть Эл. Эл выпрямилась, сжимая руку в кулак. Костяшки ее пальцев потрескивали так же, как нарастающая ледяная корка. Заточенная фигура извивалась, и вдруг застыла, покорежено треща, когда изморозь поднялась выше по смоляному телу. Оно казалось страшной статуей — тонкой, обездвиженной, лишь моргающей своими слепыми глазами. Хрустела длинная шея, по которой ползла тонкая нить изморози. Эл шагнула вперед и фигура вдруг, со звонким хрустом повернув шею, вытянула руку. Тонкая рука подалась вперед и растянулась, как мягкая резина — предплечье немыслимо вытянулось, а острые пальцы, звякнув друг о друга, вмиг обхватили шею Эл. И потянули навстречу заточенной в лед фигуре — рука возвращала прежнюю форму, вновь становясь похожей на человеческую. Эл, вцепившись в липкое запястье, сделала глубокий вдох, но тот так и остался во рту. Пальцы сжимались на шее, не давая вздохнуть. Ноги Эл безвольно волочились по скользкому полу, а рука, беспокойно шаря по тумбе, сваливала баночки, бумажки и прочий мусор. Смоляное лицо смотрело слепо перед собой, медленно растягивая рот — склеенные вязким черным веществом губы тянулись. Рот широко открывался, а рука продолжала тянуть Эл ближе. Та, отклоняясь назад, смотрела перед собой и пыталась разжать словно окаменевшие пальцы на своей шее. Рот жрицы открывался все шире и шире. Она походила на разъяренного вампира, за тем лишь исключением, что во рту ее не было ни зубов, ни языка. Черная бездна распахнулась над лицом Эл. Окатив зловонием, она явно намеревалась заглотить ее голову целиком. В тот самый миг, как в ушах загудел тонкий звон, а голова, казалось, готова была лопнуть, кончики пальцев Эл нащупали на кухонной тумбе холодно колечко портновских ножниц. Поддев их и схватив крепко, Эл в долю секунды вонзила ножницы в широко распахнутый черный рот, так и чувствуя, с едким наслаждением, как острие пронзает что-то твердое. Чудовище дернулось и захрипело. Заточенные в ледяную глыбу ноги судорожно дергались. Острые пальцы на шее Эл ослабили хватку. Смола потекла вниз, густо и вязко покрывая пол — тяжелые черные капли падали вниз с вытянутой руки, обнажая под кожу. Эл, не в силах вздохнуть, судорожно дернула ножницы. Смола, как потекшая маска, капала, стекала с лица вниз. Эл узнала лицо, которое смотрело на нее. Ножницы чуть не выпали из дрогнувших пальцев на пол, когда Селеста кашлянула — изо рта ее в лицо Эл брызнула кровь. — Прости, — прошептала Эл. Тело в черных потеках смолы покачивалось в ледяно глыбе. Остекленелые глаза Селесты, привычные, черные, распахнутые, смотрели, но не видели ее. — Прости меня, — губы Эл дрожали. Селеста снова кашлянула. Из приоткрытого рта лилась кровь. С вытянутой слабой руки капали остатки смолы. Эл, сжимая дурацкие ножницы, забыла, как двигаться, лишь беспомощно кривила лицо и щурила глаза, в которых щипала предательская слабость. — Рената… — слабо позвала она, сжав обмякшую руку, пару секунд назад ее душившую. — Кто-нибудь… Глаза Селесты, красивые, сияющие, как оникс, смотрели на нее, не видя. Длинные влажные ресницы дрожали. Тяжело дыша, Эл скосила взгляд в сторону того, кто услышал ее зов. Она увидела ее случайно, когда на фоне темных комнат, развалин стены, пыли и пепла боковое зрение углядело светлое глянцевое пятно. Блестел шелк розовой пижамы, в которую была одета девочка, смотревшая на Эл без страха на маленьком большеглазом лице. Эл смотрела на нее в ответ, не моргая, боясь, что девочка исчезнет, стоит векам на миг сомкнуться. — Помоги мне, — взмолилась она. Девочка, тоже не моргая, медленно подняла ладонь и мягко постучала кончиком левого пальца по указательному правому. И Эл, повинуясь, немыслимому инстинкту, огладила слабые пальцы Селесты, которые сжимала, боясь выпустить, у своей шеи. Ее собственный палец, большой, не нащупала на руке старой знакомой тоненького колечка с маленькой речной жемчужиной — того самого, которое Селеста не снимала на ее памяти никогда. Селеста моргнула и приоткрыла рот, из которого вытекала кровь. Рука Эл разжалась, выпустив дрогнувшие пальцы. — Эл… — пролепетал неспокойный тонкий голос. — Нет, я… Но бледная рука вонзила ножницы снова — в распахнутый, как у жертвенного барашка, невинный черный глаз. Высокий громкий ор оглушил улицу. Треснул пол, пронзая линолеум расколотыми досками. Фигура, дергаясь в ледяной глыбе вздыбилась. Из кровавой дыры на месте глаза сочилась густая черная смола. Эл отскочила назад. Лицо фигуры вытягивалось, рот изрыгал черную густую жижу, не похожую на кровь. Гибкое тело раздувалось, под натянувшейся кожей бугрилось что-то, словно с десяток взбешенных змей. Крик становился громче и выше. Трескались последние стекла. Эл зажимала уши руками, и готова была кричать хором от гула, который разрывал голову. И вдруг фигура, потерявшая всякие человеческие очертаний, лопнула, словно проткнутый иглой шар. Брызги черной густой жижы, соленной и липкой залили Эл с ног до головы, оставили на стенах подтеки, а смачный влажный хлопок прокатился по немногочисленным комнатам треклятого дома глухим эхо. И тени развеялись, испугавшись не то этого эха, не то алых лучей рассвета. Они склубились, вытягивая свои частицы, из каждого угла и трещины, и вылетели прочь. Их след потерялся, как и надеялась Сильвия, на рассвете. Эл выплюнула попавшую в рот черную жижу — у нее не оказалось ни вкуса, ни запаха, лишь противный маслянистый налет на языке. И впервые за, казалось бы, вечность, вспомнила о Сильвии и о том, что патронов у той явно оставалось на раз-два. Но та оказалась поразительно живой — сидела на полу, застыв со вскинутым ружьем, приклад которого был в перепачкан той же черной смолой, вязко стекающей вниз на пол. Взгляды пересеклись. Сильвия, опустив ружье, снова молча и коротко кивнула. Чем закончилось дело, и как она оказалась на улице, Эл не помнила. Она не оглядывалась на дом позади себя, даже не могла вспомнить, в каком он был состоянии и сколько стен рухнуло. Она просто сидела на тротуаре, чувствовала на плечах тяжесть чьего-то форменного пиджака и смотрела вниз, на свои перепачканные босые ноги. Эл продолжала бороться, но уже не с культом, а с внезапно и невесть откуда взявшейся тошнотой. Ей казалось, что если она сейчас поднимет голову и взглянет на бегающих волшебников, бедлам и вспышки защитных чар, то выплюнет свой желудок прямо в трещину на асфальте. Все звучало где-то далеко. Но вдруг громкость резко увеличилась, когда мимо быстро прошагала Сильвия, не выпуская ружье из рук. — Мне кажется, да? Да?! — рявкнула она, резко обернувшись. — Вы обосрались! Снова! Оставьте меня в покое, дальше я сама. Ничего не меняется… Она щелкнула затвором ружья и снова на кого-то его нацелила, пятясь. Эл проводила Сильвию бесцветным взглядом. Та, вся в пыли и крови, упорно шагала к машине, ключи от которой… да кто уже вспомнит, где остались. От крика, который прозвучал где-то вроде и далеко, но как будто и в самое ухо, Эл дернулась и едва не упала с тротуара. Придерживая форменный пиджак, она поднялась на негнущиеся ноги и опустила на них еще один рассеянный взгляд — совсем забыла, что была в одной лишь ночной футболке. Такой себе видок. «Не по-регламенту. Не по-форме», — пронеслось идиотское в голове. — «Выговор». Откуда кричали — непонятно. Отовсюду. Фигуры людей мелькали на узкой дороге меж двух сторон улицы то здесь, то там. Но когда крик снова прогремел, Эл аж пригнулась. — Улица, блядь, в три дома! КАК?! Как можно было, сука, бригадой целой, не заметить, что кто-то распихивает вокруг двух, двух блядь, домов под наблюдением, свои метки?! Запах этот вы не чувствовали?! Эл никогда не слышала, чтоб так орали. И вообще не слышала, чтоб мистер Роквелл когда-либо повышал голос. Он был скорее воином низких децибелов, который чем тише и вкрадчивей говорит, тем страшнее становится. Что-то происходило через дорогу. Лихорадочно листали карты. Мистер Роквелл метался то к одному ликвидатору, то к другому, заглядывал через каждое плечо и, казалось, был за любой ответ бить лицом об асфальт. Эл не рискнула подходить. — Я не знаю, — глава ликвидаторов, Октавия, вышла из фургона, сжимая в руках карту. — По всему радиусу выставлены наши маячки. Никакого фона этой ночью не было вообще, мы были готовы отзывать Арден… Что-то упало рядом с ней и, цокая по асфальту, покатилось вперед. В громкой суматохе глянув под ноги, Эл увидела патрон — крупный, похожий на батарейку. Подняв его и сжав в кулаке, Эл обернулась назад. В дымящемся под куполом защитных чар доме, где боковая стена была разрушена, а уцелевший фасад покорежен трещинами, в пустой оконной раме с остатками осколков, она снова увидела девочку. Ее пепельно-розовая пижама отблескивала на солнце, а глаза щурились. Эл не обернулась, чтоб крикнуть о том, что осталось в доме. Смотрела на девочку, глядевшую на нее в ответ. «Почему ты еще здесь? Вы сбежали» Показалось или нет прищуренному на солнце взгляду, но девочка едва заметно покачала головой. «Что ты хочешь сказать мне? Селеста?» — Эл шагнула на тротуар. Маленькая ладонь девочки медленно опустилась на засыпанный осколками подоконник. И, не притрагиваясь, принялась похлопывать. Тук-тук-тук. Стучали друг о друга пуговицы на пиджаке, когда Эл укуталась плотнее. — Мы не могли увеличить радиус, теряли бы на точности… — Мы и так потеряли! Тук-тук-тук. Ладошка опускалась, не задевая стекло внизу, но Эл слышала этот звук. Тук-тук-тук. Стучали каблуки по асфальту. Эл обернулась. Глава ликвидаторов прошагала за ее спиной, задумчиво глядя в карту. Она не понимала, где, как и почему идеально подготовленная за не один день операция провалилась. «Операцией от начала и до конца руководит Октавия», — прозвучал в голове Эл приглушенный динамиком голос мистера Роквелла. — «Она предусмотрела все». Не все. Октавия устала, как и все здесь. Она не справлялась с навалившимся. «Она не впервые справляется с последствиями деяний культа. Это она руководила операцией в Сиэтле, когда культ захватил Донну, медиума-шарлатанку». Бордовые волосы главы ликвидаторов блеснули в свете солнца — Октавия расхаживала кругами, оглядывая улицу и проверяя целостность защитного купола, за которым спрятались от маглов и волшебники, и густой, пропитанный тьмой воздух, и разрушения. Ледяной взгляд мистера Роквелла тоже не отрывался от купола. «Роквелл следил за каждым моим шагом», — говорила Сильвия ночью, на кухне. — Не видят… Разве что кто-то нас спрятал». Эл глядела на мельтешащие фигуры и обернулась резко, обратно на дом. Девочка, смотревшая на нее из окна, уже исчезла. «Кто мог обойти защиту ликвидаторов и остаться незамеченным? Кто точно знал, что за улицей наблюдают?», — мысли метались в голове, не успевая друг за дружкой. — Арден, — мистер Роквелл резко повернулся и бросился ей наперерез. — Это ты, — выдохнула Эл, оттолкнув его. Октавия, обернулась. Золотая подводка на ее веках блеснула. — Арден, в чем дело? Эл, чувствуя, как сильные руки перехватили ее сзади, дернулась. Сильвия, обернувшись на шум, отпрянула от побитой машины, на которой все еще надеялась уехать. — Ты готовила операцию, ты знала, где находятся все ваши маячки, и знала, как их обойти! Ты оставила ядовитые травы в слепых зонах! — кричала Эл. — Только ты могла сломать заряженные амулеты — они всегда были у тебя под носом! — Эл, успокойся, — шепот мистера Роквелла в ухо заглушил мысли. Волшебники окружали их. Не понимая, то ли вступаться, то ли разнимать, то ли не мешать, хотя мистер Роквелл уже с трудом удерживал рвущуюся к главе ликвидаторов Эл. — Тело одноногой бабки тоже попало к тебе! — Джон, — растерянно пролепетала Октавия. — Она не в себе. И обернулась. — Помогите, ее нужно увести. Эл резко обернулась, едва не ударившись о нос мистера Роквелла лбом. — Тебе действительно нужно… — Ее не было, когда падал мост через гавань! — вспомнила Эл, торжествуя. — Мост через гавань! Помните? Мистер Роквелл нахмурился. — Ее не было, когда падал мост! Защитный купол ставил Ли Вонг, я помню это! Где была Октавия? — Джон, это бред, — Октавия бледнела на глазах, шагая навстречу. — Кого ты слушаешь, я работаю ликвидатором почти пятнадцать лет! Она вьет из тебя веревки каждый день! Заткни своей нервнобольной рот, пока я не… — Ее не было на вилле, когда мы спасали Делию! — надрывалась Эл, глядя мистеру Роквеллу в глаза. — Купол ставил снова Ли Вонг! Где была Октавия?! Октавия, выхватив из ножен волшебную палочку, сделала резкий выпад — зеленая вспышка метнулась вперед. Эл резко оказалась за спиной, а рука мистера Роквелла, сжимающая палочку, отбила зеленые искры мощным щитом темно-синих. Октавия отшатнулась и, снова взмахнув палочкой, повторила заклятье. Мракоборцы и ликвидаторы переглядывались. Никто не знал, что делать, когда начальство друг друга убивает. Почти никто. — Ставлю десять баксов на пидора, — пожала плечами Сильвия, наблюдая, но с безопасного расстояния. Молодой мракоборец около нее залился краской. Щеку Октавии задел красный луч — кожу рассек глубокий порез, на краях которого кровь не выступила. Отбив удар зеленого луча снова, мистер Роквелл быстро взмахнул палочкой снова, не успев Октавия контратаковать: — Специалис ревелио! Октавия застыла, когда белый луч ударил ее в грудь. И вдруг согнулась, сгорбив спину. Палочка выпав из рук, покатилась по асфальту. Эл, цепляясь за руку мистера Роквелла, отодвигающую ее обратно за спину, выглянула на то, что происходило с главой ликвидаторов МАКУСА. Плоть мягкой зловонной массой стекала с ее тела, не кровоточа — за ней, обнажая сухожилия и кости, тянулся липкий гной. Лицо стекало, бордовые волосы шапкой съехали вниз и плюхнулись на асфальт. Кости ее трещали и выгибались, с подогнувшейся и хрустнувшей в колене ноги слетела туфля. Вместо криков боли и агонии, Октавия лишь коротко хрипела. — Назад, — прошептал мистер Роквелл. Но его услышали все. Эл пятилась, забыв придерживать широкий пиджак на плечах. Босые ноги не желали двигаться. — Ни звука, — снова шептал мистер Роквелл, не шелохнувшись. И медленно указал на купол защитных чар. Но застывшие в ужасе ликвидаторы не поняли его беззвучной команды — они смотрели на то, как остатки их начальницы таяли на солнце и воняли сладостным разложением. А на ее месте, покрытый липкими следами гнилой плоти, волоча сломанную ногу, двигался в лучах солнца инфернал. Маленькая безносая голова с пустыми глазницами и лоскутом налипшей на гниль напудренной человеческой кожи, крутилась, оглядывая полукруг людей. Эл бесшумно ступала назад — она безошибочно знала, откуда в МАКУСА попало это чудовище. Она поравнялась с Сильвией возле покореженной машины. Судорожно сжимая кулаки, Эл вдруг ощутила в руке что-то — в руке оставался последний, подкинутый девочкой в пижаме, патрон. Глядя на волочащего ногу и рычащего инфернала, Эл вдруг усмехнулась и протянула патрон той, кто поняла ее без слов. Затвор щелкнул.