Игры в богов

Как человек интеллигентный и исключительно образованный, я познавал жизнь не посредством пинания препятствий лбом, а надеясь прежде повременить, отыскать информацию, почитать, изучить, отзывы полистать, соседок послушать, а потом уже делать выводы. Это работает всегда и во всем, и я, только столкнувшись с первыми вопросами своего раннего отцовства, прочитал не одну (а целых две) психологических книжки из области «как воспитать чемпиона». И как ответственный читатель, я написал на эти книжки спустя несколько лет длинные отзывы на сайте продавца — нехорошие отзывы на неработающие советы из книжек. Ведь как получается так, что этих книжек расплодилось великое множество, в каждой есть раздел о воспитании личности, но ни в одной нет главы вроде «что делать, если ваш ребенок охренел уже настолько, что берегов не видит». Когда мы вернулись в Паучий Тупик на летние каникулы, я закрыл дверь. Мышеловка захлопнулась, и, казалось, из меня сейчас просто бесы полезут от того, как хотелось орать. Матиас, святая простота, вел себя так, словно прошлой ночью на древнем капище близ цитадели Дурмстранга не случилось ничего из ряда вон выходящего. И я молчал, из последних сил держась. Наблюдал. Чем дольше наблюдал, тем больше убеждался в том, что Матиас даже не пытается включить голову. Конечно, я требовал невозможного. Мне не хотелось говорить, но хотелось, чтоб Матиас всеми фибрами души, радарами-локаторами, чакрами и мурашками по коже понял, что я знаю и я в ярости. Это заранее глупо, да, надеяться, что кто-то как-то должен угадать твои мысли и подстроиться под то настроение, на которое ты рассчитываешь, но, погодите. Когда я был плюс-минус подростком и косячил, то мог по взгляду матери понять, что она все знает, а мне жить недолго осталось. Я знал за собой пакости, да, невинные тогда еще, но знал, что они обязательно станут явными, хоть и наивно надеялся на обратное. И я прощупывал настрой мамы, осторожно, пытаясь выяснить, почему изменился тон ее голоса с утра: уже пришло письмо от декана или это Джеймс накосячил, или она просто простыла и поэтому голос ее такой низкий и строгий. Это первая детская мудрость. Тонкость избегания проблемы, стратегический расчет последствий. У Матиаса этого не было. Он и ребенком-то не был. И был уже в том возрасте, что и я, когда моя дорожка жизни, ведущая к райским кущам, повернула вдруг в тернистый черный лес организованной преступности. Боялся ли я в свои восемнадцать, когда пинал ногою мир и плевался ядом в благие намерения, того, что меня наругает мама? Да пиздец, как боялся. А Матиас… он ничего не боялся. У него было все в порядке. — Ты вообще понимаешь, куда вляпался? — проскрипел я вечером в ответе уже не помню в каком контексте. И Матиас, судя по тому, как его красивое надменное лицо вдруг утратило балагурную усмешку, прекрасно понял этот истинный контекст. — Ал, — проговорил он с попыткой съехать на непонимание. — Ты чего? — Ей сорок два и она демоница какая-то, — рявкнул я, не сдержавшись. А как сдержаться, когда сынок начинает операцию «дедушкин одуванчик»: глаза расширились невинно-невинно, и голос как у олененка Бэмби, и губки задрожали — ну такая бусиночка, и чего на не все так нехорошо вызверились. — Ты чем вообще… хотя понятно чем. О чем ты думал, когда поперся ночью на языческое капище… Матиас изменился в лице. — Ты че, следил за мной? — громогласно возмутился он, тараща глаза. Вот как это работает — проштрафился он, а виноватым я почувствовал тут же себя? — Я не следил… — Ты подглядывал! Пиздец, Ал, это моя личная жизнь, я могу ее как-то жить без того, что мой папа палит за мной и моей девушкой в кустах?! — Какой девушкой?! — взвыл я. — Она годится тебе в матери! Она — коллега твоего отца, на минуточку! В тот момент казалось, что я в состоянии переорать любого представителя семьи Сантана — мой голос готов был пробивать стены. — А че ты в лесу делал? — с вызовом прорычал Матиас. — Если не следил. Шах и мат тебе, Альбус Северус. Что я делал в лесу… Как сходу ответить и объяснить, я не знал. Не факт, что той ночью я вообще был в лесу — все казалось таким страшно-сказочным и эфемерным. «Ты о чем вообще, Ал?» — вразумил тут же сам себя. — «Это было на самом деле. Матиас признался — тебе не могло это присниться». Матиас все же не был дураком. Он не мог сутки даже подозревать о моей тихой ярости, но в секунду раскусил то замешательство, в котором я застыл, не зная, как ответить на вопрос о ночном бодрствовании. — Я думал, что ты нормальный, несмотря на все твои выходки, я простил тебя, хотя не был обязан. — И начал это ковырять. — Ты единственный, кому я могу хоть как-то доверять, и мне нравилось, но тебе нравилось за мной подглядывать по ночам! — Перестань. — Ты или чокнутый, или извращенец. Фу, блядь. — Матиас скривился и резко направился прочь. Я зажмурился и мученически вздохнул. — Это вообще не то, о чем ты подумал, — простонал в след. И спохватился. — Так, куда собрался? Матиас рывком открыл дверь, да таким рывком, что петли рассыпались в труху. — В дом престарелых, бабок натягивать. Готовь бинокль, папа, скоро темнеет. — Вернулся сюда, и поговорим спокойно. У меня глаз дергался, у него — выломанная дверь в руках. Спокойно поговорим, как два тибетских монаха за чашкой риса. Матиас вылетел прочь, а дверь рухнула на пол с таким грохотом, словно пробила до забитого хламьем подвала пол. Я тяжело опустился на подлокотник дивана и закрыл лицо рукой. Почему даже прокручивая в голове часами сценарий, мы все равно лажаем, говорим не то, и понимаем это только после того, как все закончилось плохо? Или это я просто такой? О том, что начал не с того, я понял, как по щелчку. С наступлением ночи Матиас не вернулся, и я, словно растеряв все дела, которыми можно заняться, ходил по дому и не отрывал взгляда от циферблата часов. Вдохи застревали в горле, не доходя до легких — наверное от того и тянуло ноющей болью где-то внутри. «Да где ж ты шляешься, засранец» — думал я, то и дело выглядывая в окна, чтоб унюхать сладкий запах зова. А унюхать зов в пыльных трущобах гудящего, как улей, мегаполиса — дохлый номер. Это Не экологически-чистый, пусть и проклятый Дурмстранг, это огромный город, в котором запредельная смесь запахов заставляла голову кружиться. Сладким зовом, ни единой его приторной ноткой, не пахло — где бы Матиас ни шлялся, он был очень далеко от Паучьего Тупика. Моя тревога была не плановой, родительской. Матиас был котом, гуляющим сам по себе. Он мог сбегать, и делал это часто: и в Ильверморни, воруя из темных теплиц редчайшие споры грибов, и в Детройте, кутая подушки под одеяло, вылезал ночами в окно, и в Дурмстранге, шляясь по лесу с престарелыми мужеподобными блудницами. Матиас уже не был ребенком, и грозно за ухо вылавливать его я не собирался. В любое другое время. Но после того, как с июля прошлого года я так и не получил вестей от ни от дяди Дадли, ни от его дочери Хейли, спешно покинувшей город, считал, что лучше бы вампирам по ночам не шляться. И вообще особо не шляться, зовом на окрестности не вонять. Когда же я заваривал третью чашку кофе, который не собирался пить, то услышал стук шагов на втором этаже. Матиас вернулся к двум ночи, и не через починенную заклинанием дверь — окно было нараспашку, а ветка разросшегося ореха за ним еще покачивалась. — Говорил же, не ходить без меня. Не шутки, — произнес я. Матиас облизнул раздвоенным языком затертые алые следы на подбородке. Хотел уже что-то ввернуть гаденькое, но, по лицу поняв, что я не шутил, разумно смолчал. — Давай еще раз, — произнес я, когда мы сидели на крыльце и сосредоточено наблюдали за тем, как соседка из дома напротив бьет своего мужа садовой лейкой. — Я не могу, не хочу и никогда не стану ругать тебя за секс. Во-первых, ты не маленький, во-вторых, это нормально, и, в-третьих, это совершенно не мое дело. Матиас поджал губы, не особо, кажется, уверовав в эту простую истину. — Совет, если захочешь, дам, презервативами, если, надо, поделюсь. Подробности же оставь при себе. А то я не знаю, сколько мне нужно выпить, чтоб забыть то, что случайно увидел. — Ну да, случайно. — Да, случайно. Не важно, что я делал в лесу. Неважно даже, что ты делал в лесу. А важно, чтоб ты сейчас немножко голову включил и услышал, что я пытаюсь сказать. — Я потер нахмуренный лоб. — Ты знаешь, кто такая Рада Илич? Кроме того, что она твой преподаватель и суча… женщина, с сомнительными жизненными ориентирами? Я смотрел на Матиаса, и хотелось орать. Не на него даже, а просто орать — в голос, в небо, так, чтоб все собаки в округе подвывали моему горю. А Матиас, ну что толку на него драть горло в нравоучениях? Он Шут с таро цыганки-растеряхи: дурной, веселый и наивный чертила, полагающий, что за обрывом в бездну, в дюйме от которой он пляшет, скрывается батут. Он молод, беспечен и у него приключение. Жизнь не как у всех — она у него всегда была, он другой. Но вот он стал «не таким, как все» и мог этим похвастаться, а не прятать оскал за сомкнутыми губами. Оно возносит Матиаса, это приключение: с тайными ночными ритуалами и страшными чарами из запрещенных книжек, со взрослой любовницей и запретной связью, с будоражащим нутром секретом и ехидными взглядами на окружающих, понятия не имеющих, что творится по ночам на старом языческом капище. Матиас не понимал, о чем я. Наивно полагал, что меня возмущает лишь возраст его подруги. Наивный мой неразумный сыночек! — Она одна из самых сильных темных магов из последних оставшихся, — сказал я. — Сильнее даже Харфанга. Темная магия рано или поздно разрушает тело того, кто ее практикует. Харфанг дряхлеет, а Рада даже без отдышки на верх башни поднимается. И это после того, как ее покорежило на «Октавиусе». Не рассказывал, нет, как она выбралась из разрушенного корабля? Матиас покачал головой. — Она его подожгла из последних сил. В агонии и полном безумии, она хотела сжечь корабль вместе с инферналами и собой. Но я толкнул ее в воду, — сообщил, задержав на сосредоточенном лице Матиаса взгляд. — Хотя знал, что она не выживет. Она не могла выжить. Те следы, что у нее на теле, лопались, она истекала кровью. Я знал, что она не выживет в холодной воде, и не доплывет до берега. Но она выжила. — Я тебя не понимаю. — Она выжила и от проклятья в канадской больнице. На момент, когда мы уже выдвигались в Дурмстранг, кажется, никто не знал, оклемается Рада или нет. Она оклемалась. И вернулась сюда свежая, бодрая и не сделавшая никаких выводов. — Да к чему это? — Я не думаю, что она — человек, — признался я. — Вернее, что она до сих пор человек. Ей плевать на учеников и свой предмет, плевать на нововведения и Харфанг с его попытками спасти школу. Я тебе голову на отсечение даю, и некоторые коллеги со мной согласятся — единственное, что ее держит на острове, это не энтузиазм педагога, а тяжелая энергия от Дурмстранга. Ты ведь не сам додумался на капище ходить, правда? Не сказать, что в черных глазах Матиаса заблестело просветление. Оно не заблестит принципиально. Но Матиас не пытался спорить — он меня слушал и явно думал. Неужели его молодящийся папаша хоть иногда может говорить умные вещи? — Раскачивать его, это капище, — проговорил я. — Пирожки в жертву приносить, подпитываться его силой, ломать щиты госпожи Сигрид. — Я ничего не ломал. — Конечно, специально ты ничего не ломал. Я уверен, что и не знал, как госпожа Сигрид каждый год перед прибытием учеников выставляет над замком защитный купол, — подмигнул я. — Так вот он был пробит в ту ночь. На рассвете госпожа Сигрид помчалась не на завтрак, греночки кушать, а в лес. Матиас вскинул бровь — татуировка дернулась вверх на миг. — А теперь задай вопрос, не мне, себе. Зачем ты нужен Раде? — Ну, у меня же огромный… Я зарядил придурку подзатыльник. Распинался, распинался — приехали. — … потенциал! — оскорбленно прошипел Матиас, потирая затылок. — Ну и хер тоже. — Это она тебе сказала? — Про хер? — Про потенциал, мальчик с ватой вместо мозга! Матиас закивал, на вату вместо мозга не обидевшись. — Мальчик мой, — мягко сказал я. — А в чем твой огромный потенциал, кроме румынского языка? — То есть, я дебил? — Ты не дебил. — Дебил, ты только что это сказал. — Я не так сказал. — Не так сказал, что я дебил. — Да я уже вообще жалею, что сказал! — Что я дебил? — Да. — Ага! — восторжествовал Матиас. И драматично прикрыл глаза. — Знал бы ты, Ал, как это больно, когда тебя унижают самые близкие. Я звучно закрыл лицо рукой. Одно хоть радовало, действительно радовало. Матиас явно ловил проблески здравого смысла и у него, как у парня, который довольно неплохо до сих пор разбирался в математике, синус с косинусом не сходился. Картина мира не поплыла еще, нет, но заставила в себя вглядеться получше — вдруг на третьем плане ее красочного полотна что-то новенькое зарябит. — Малой, только честно, — негромко произнес я. — К тебе накануне подходит твоя сорокалетняя преподавательница, опустим, как выглядящая и на кого похожая. И говорит: «Пойдем-ка, мальчик, в ночь летнего солнцестояния, в лес, на старое капище, костры жечь и гениталиями тереться». Ты же не дурачок, к Харфангу на уроки ритуальной магии два семестра отходил, книжки читал, чего-то да знаешь — вон, булочки в жертву приносил, крестик нательник снимал, цветок папоротника искал… в лесу, у берегов Северного Ледовитого океана. Молодец, сыночек, все правильно, делал. Но скажи, честно, у тебя в голове ничего не щелкнуло после предложения Рады? Ал, вот ты умный, пиздец — сорок девять курсов университета Сан-Хосе, пять ученых степеней и грамота за бдительность! А у тебя самого ничего не щелкнуло, когда в душной мексиканской деревне тягался с сомнительной слепошарой девкой по всем сараям? Ты, конечно, красавец немыслимый и жених завидный, но ничего у тебя не щелкнуло тогда, Альбус Северус Поттер? Матиас вопросами коварства женской натуры еще не задавался — возраст не тот. — Не, ну она говорит, мол, давай, а я че, ну я и… — А ты че, дятел, чтоб каждое бревно долбить? — Алло, отец. Уважай мою женщину. Нравится тебе или нет, а у нас любовь. Я драматично зажмурился. — Ох, малой, это не то… Было наивно надеяться, что первые «серьезные» увеличения детей меня минуют. Для полного счастья и прочувствования ситуации, не хватало еще, чтоб Шелли умудрилась втюриться по уши в какого-нибудь мудака, которого придется от нее гнать до канадской границы. — Любовь — это… Я хотел было выдавить умнейшую мысль, но задумался. — Это не это вот, это совсем другое. Ты поймешь. Но позже, не сейчас. Поднявшись с крыльца, я выбросил окурок в ржавую банку из-под консервированной кукурузы, служившую пепельницей уже не один десяток лет. — Я знаю, что ты рассказал не все. И понимаешь на самом деле куда больше, чем показываешь. Не хочу, чтоб ты злился, хочу, чтоб подумал — куда ты лезешь и на кого. В темную магию еще не наигрался, когда замок чуть по глупости не сжег? Вспомни, как страшно было быть наказанным. Матиас поднял на меня взгляд. Помнил, засранец, что я его за тот поджог по голове кудрявой не погладил. — Хорошо подумай, — повторил я мирно. — У тебя для этого лето впереди. Но к осени, готовься, что возлюбленная к тебе на пушечный выстрел не подойдет. Или сам того захочешь, или я все для этого сделаю. — Ал, это мое дело. — Твое дело, кажется, было стать мракоборцем. Придется выбирать: или борьба с тьмой, как вельва нагадала, или на капище с чертями плясать. Поспать получилось едва ли. Я улегся поздно, заболтавшись с сыном, а после долго ворочаясь на пружинистом матрасе. В голову лезли нехорошие навязчивые мысли, а еще я не мог не слушать изо всех сил то, что происходит за стенкой, в комнате, где ночевал обычно Матиас. Судя по скрипу пола и шелесту страниц, которые улавливал обострившийся на голодный желудок слух, он снова не спал. На утро же, когда я выглядел, как размазанная колесами грузовика медуза, Матиас был бодр и сосредоточен — ни синяков под глазами, ни усталости во взгляде, ни даже зевков. Пока я, напротив, зевая и засыпая на ходу, тупил с приготовлением растворимого кофе, он сидел за столом и задумчиво щелкал зажигалкой. — Хорош, — одернул я, перестав наблюдать за тем, как огонь из зажигалки тянулся и извивался, оплетая пальцы Матиаса, как щупальца. Матиас перевел взгляд и послушно щелкнул зажигалкой в последний раз. Легко подув на пальцы и затушив огонь, он опустил руки на стол, всем видом показывая, что готов завтракать. Мое наивное южное дитя! Никак не привыкнет, что в этом доме еды нет. Я порыскал по полкам, и отыскал несколько зерновых батончиков, подозрительно даже не просроченных. Ни я, ни уж тем более Флэтчер, таким не питались, да и не знали, что такое заявленные на обертке «чиа и женьшень», а потому загадка решилась сама собой — батончики остались после недолгого проживания здесь Сильвии. Матиас с сомнением покрутил фиолетовый фантик. — Это что, все? Разбаловала его дурмстрангская повариха. Сильвия на таком батончике могла неделю жить. — Пока — все, — кивнул я. — На обед пойдем ловить голубей. Голубей ловить Матиасу было жалко, а есть бездомного я не разрешил из морально-гигиенических соображений. И потому лучшего повода проведать родителей не нашлось — никто так не накормит голодного внука, как бабушка. Странное чувство внезапности. Прежде, когда наши отношения с семьей более или менее стали походить на действительно семейные, я собирался всеми моральными силами не менее нескольких недель, чтоб проведать. И вот собрался быстро, менее, чем за пару часов. Нелегко, надо признаться. Вроде и все хорошо, но никогда и никуда не делось ощущение неловкости, тревоги и наигранности — я всегда ожидал разоблачения, даже когда был предельно честен. Так мы и подоспели к субботнему обеду, где градус неловкости зашкаливал — только и разговоров было о моем Ордене Мерлина первой степени! — Да, было дело, было, — отмахнулся я, скованно усмехнувшись. Было, было. Странный этот Орден Мерлина. Вроде и такой повод для гордости за семейным столом в кой-то веки, но не гордилось мне. Нехорошее, еденькое такое ощущение от тех событий осталось: что от ряженой церемонии награждения, что от единственного, кто видел сквозь мишуру и не поздравил с получением ордена, а лишь поинтересовался в тяжко доходящем до Дурмстранга письме, в порядке ли я. — Правда, что ты продал орден прямо на церемонии награждения? — спросил Джеймс чуть насмешливо. Стоит, наверное, на будущий год заморочиться с графиком визитов, чтоб просто приехать к родителям и не столкнуться с семейкой старшего брата — душной настолько, что откройте мне окна, дышать нечем. Я задержал ложку у тарелки. — Ну да. — Вообще не удивлен был, когда услышал. Это должно было прозвучать шутеечкой за столом, но прозвучало, как лишнее напоминание, какой же у меня сучий брат. — Ну да, — повторил я, улыбнувшись. — На пиво не хватало. Нет, серьезно, какого черта Джеймс все время терся здесь, у родителей? Ах да, лето летнее, нужно подкинуть детей, как же я забыл. Не знаю, чувствовали ли родители это напряжение между мной и старшим братом. Судя по тому, что мы оставили эту тему и делали вид, что с трудом узнаем друг друга, нас не слышал никто, кроме моей невестки Лорен. — Полицейских учат стрелять. И они носят с собой оружие. Чтоб противостоять преступникам, которые в большинстве случаев тоже используют оружие. Так почему мракоборцы не используют темную магию, чтоб бороться с темными силами? — А в это время Матиас выносил моему отцу мозг. К такому дедушку Гарри жизнь не готовила. — Потому что, — проговорил он, думая. — Это неправильно. Матиас вскинул бровь. — Почему неправильно? — Неэтично. — То есть, ты осуждаешь полицейского, который стреляет убегающему грабителю по ногам? — Нет, но… — Но это же тоже неэтично. Джеймс опять переглянулся с женой, безмолвно обменявшись информацией о том, что мой сын такой же придурок, как и я. — … и я, значит, выдавливаю ей глаза пальцами, и просто охуеваю от того… — А я беззлобно общался с племянниками, когда вынужден был прервать свой воодушевленный рассказ и спохватиться, чтоб одернуть Матиаса от темномагических откровений. — Ты решил стать мракоборцем? — осторожно поинтересовался папа. Очень осторожно — и поддерживая, и понимая, что это очень плохая идея. — Мне гадалка нагадала, без вариантов, — важно сказал Матиас. Вытянуть отца на разговор, пусть и короткий, оказалось непросто. За столом гудели голоса, и обсуждалось все и взахлеб. Короткая пауза случилась, когда в окно дома врезалась, неудачно спикировав почтовая сова. Судя по тому, как спохватился отец и поспешил забрать почту, сова прибыла из министерства и с чем-то срочным. — … ой, конечно, сдавать кучу экзаменов. Просто покажите пальцем на того, кому занести конверт. — И пока Матиас убеждал дядю Джеймса в том, что шансы освоить нелегкую профессию у него все же есть, я воспользовался моментом и прошмыгнул из-за стола на крыльцо. Прислонившись к оплетенной диким виноградом колонне, я чиркнул зажигалкой и закурил. Скрывая ожидание рассеянным перекуром, я оглядел тянувшуюся далеко к дороге лужайку: аккуратную, но не под линеечку маникюрными ножницами постриженную, как любят счастливые обладатели кусочка земли у дома. За каменной изгородью, поросшей мхом, виднелась Годрикова Впадина. Она пыталась меняться со временем, вон, даже виднелись вывеска известного супермаркета и рекламный баннер, сообщающий об ограниченном предложении выгодной цены на консервированные персики. И вывеска супермаркета, и баннер с рекламой персиков выглядели посреди уютных фахверковых построек нелепо, чуждо. В отличие от окружающего Годрикову Впадину старого кладбища: старые надгробия виднелись здесь из каждого окна. Я вырос в этом месте и родительский дом был, так или иначе, маяком спокойствия, где время остановилось, мне снова четырнадцать, сейчас лето, а впереди два месяца ленивого лета. Но я вдруг, глядя на то, как вдали меж соседскими домами виднеются надгробия старого кладбища, подумал о том, что мертвых здесь больше, чем осталось живых. И если однажды вместо перезвона колокольчиков над дверью здесь прозвучит глубокий, похожий на сердцебиение титана, ритм, надгробия падут и из земли вылезут дряхлые инферналы, этому месту придет конец. У него нет шансов — кладбище окружало Годрикову Впадину и замыкалось кольцом вокруг ее приветливых, как с рождественской открытки, горизонтов. — О чем задумался? Я вздрогнул, услышав голос отца. — Да так, персики по акции, — я кивнул в сторону рекламного щита. — Кстати про персики. Хотел спросить, а что там с дядей Дадли? Слышно что-то? Отец немало удивился. Я бы сказал, насторожился. Понятно почему — дядя Дадли был не просто не самым близким родственником. Мы его ненавидели, честно говоря. Потому что он конченый. — С чего это ты вдруг вспомнил про Дадли? — Его старший сын, не помню его имя. Вот это вот, — я на секунду скосил глаза к кончику носа и прикусил кончик языка. — Олли? — Да-да, он, каким-то чудом знает мой номер. Мы вчера с мелким не успели в дома зайти и чемоданы кинуть, как этот Олли написал сообщение с девятью ошибками, в котором интересовался, продаю ли я до сих пор траву. Бред бредовый, конечно, но дальше осуждающего взгляда и цоканья языком дело не зашло. — А ты продаешь? — Конечно, на переменах между уроками, толкаю в коридорах школы олений мох и сосновые шишки. Больше в Дурмстранге ничего не растет, — вразумил я. Оглядевшись в поисках пепельницы или мусорного ведра, я неловко застыл с окурком, пока не догадался приткнуть его на блюдце с позабытой после завтрака чашкой остывшего чая на подоконнике. — Никаких новостей от Дадли, — сказал отец. В его голосе тревоги не было, скорей полное непонимание. Еще бы, непонимание. Это же дядя Дадли — тот, у которого жизнь шла строго по графику. Он был «нормальным», в худшем толковании этого слова: посредственный, занудный, упрямый материалист с железобетонными жизненными принципами хорошего семьянина, правильного члена прогнившего общества и ответственного экс-полицейского на пенсии. Представляете, да, что это за мужчина? Каждое утро, ровно в семь ноль-ноль, он выходил на свою идеальную лужайку в широченном халате, и нагибался, скрипя артритом и багровея от давления, за свежей газетой. Потом задумчиво ее читал, пересказывал новости своей супруге, накрывающей на завтрак стол из десяти блюд, и вместе они смачно ругали правительство, коммунальщиков, преступников, звезд эстрады, бесстыдных девок, оголяющих пупок, и были совершенно счастливы. Семья из Добропорядочновилля. В ней в принципе не пропадают без вести, потому что это выбивается из графика на холодильнике. Это могла бы быть идея детектива-клише о том, что в правильном пригороде пропал хороший семьянин, который явно хранил некую тайну под своей лоснящейся личиной. — Сложно взять и исчезнуть просто так, — протянул я. — След банковского счета, камеры наблюдения на каждом углу, активность в сети… Наши взгляды на мгновение пересеклись. Я уж точно знал, о чем говорил. — Но вообще ведь говорят что-то? — поинтересовался я. — Машина на месте, документы и вещи тоже. Петти, его жена, ругается на полицию. Ее можно понять, конечно, ей кажется, что они делают недостаточно. — Да уж. Чернуха. Я не знал, что случилось с дядей Дадли. Но знал, что он не вернется домой, не будет найден ни живым, ни мертвым. И в большой мир, что простирался за стенами его идеального дома, никогда не просочится секрет о том, что дядя Дадли был вампиром. Не узнав ничего нового, я сделал выводы. Было что-то довольно напряженное в том, чтоб обсуждать исчезновение человека, родственника какого-никакого, а потом, спустя минуту, вернуться за стол и доедать подтаявший торт-мороженое. — Так, какие планы? — поинтересовалась мама. Я чуть взбитые сливки не выплюнул на скатерть. С юности ненавижу этот вопрос. Даже если у меня планы самые праведные, то после такого вопроса буду чувствовать себя так, словно сейчас доедаю мороженое, а вечером надо вынести из кладовки труп. — Да никаких, — ответил я. — У нас билеты в Детройт. Приветливый настрой за столом в секунду изменился на кромешную панику. — В Детройт?! — высоким голосом ахнула мама, завертев головой так, что ее длинная коса рыжих волос мазнула по мороженому. — Гарри! И что началось! Одно только упоминание города — и все, катастрофа на восемь свитков скрытого подтекста. И дело не в том, что Детройт тонул в упадке и преступности, а в том, что именно в Детройте в последние годы обитал этот страшный человек — второй дедушка Матиаса. — А че не так с Детройтом? — Матиас опустил ложку. — Все с ним так, поэтому ты проведешь лето там, — одернул я. — Ал, можно тебя на минуту? — Нет, потому что у малого слух хороший, и он легко слышит через две стенки. Говори, пап. Я не знаю, как в глазах родителей выглядел переезд Матиаса из Детройта. Не иначе как операция спасения, с подключением всех существующих спецслужб. Понимал даже почему так — дед Диего и выглядел как тот, кто возглавлял организованную преступность, и был тем, кто возглавлял организованную преступность. Да, с правильной точки зрения, это именно тот человек, от которого надо бежать и не возвращаться снова. Но еще это был единственный, кто мог Матиаса не просто безоговорочно любить, но еще и стряхивать его, когда тот садился в своих выходках на шею. Уже не говоря о том, что именно этот страшный человек был единственным, кто точно так же безоговорочно принял меня после тюрьмы Мохаве — не кривясь, не уча, не сокрушаясь и не стыдясь перед соседями, он просто открыл мне дверь. Да, семейный круг за столом был теплым, мороженое в вазочках — вкусным, и матом мне в ухо никто не орал, но осадок остался навсегда — мне рады здесь, за этим столом, когда все хорошо, когда я не ублюдок. Когда все плохо, меня не ждут нигде, но одна дверь все же открывается. И она не здесь. — Я не буду это обсуждать. Больше, чем мое решение увезти Матиаса в Детройт, родителей бесило только то, что я при этом защищал честное имя Диего Сантана. Поняв, что я непреклонен, хоть в чем-то, мама скосила взгляд и мученически вздохнула. — Только честно, — шепнул я уже на крыльцо. — Оно вам надо? Ну ладно Джеймс своих микробов вам подкидывает постоянно. Вам еще и с Матиасом мучиться охота? — Не знаю, Ал, вряд ли это хорошая идея, — проговорила мама. — Детройт… У нас спокойней, тише. Лес рядом… — Вот это и неспокойно как раз, Матиас в лесу умеет пошуметь… — Ал, хорош, идем домой, — прошипел Матиас сконфужено. А домой мы вернулись на ноте напряженного прощания с родителями. Они не понимали, чем я снова думаю, я не понимал, почему они так предвзяты. Им казалось, что я совершаю очередную роковую ошибку, мне казалось, что роковую ошибку совершил, поделившись планами. До конца дня я и думать забыл о том, что родители что-то обо мне думали неправильное. — Ты можешь выехать? Я расхаживал у окна, прижимая телефон к уху так сильно, будто бы это помогло расслышать в голосе из динамика весь спектр настоящих эмоций. — Уезжай оттуда. Нет, подожди… да, это твое дело, но… Высокие технологии, разумеется, это отлично, но минус телефонных разговоров в том, что нет возможности хорошенько треснуть собеседника. — Меня не будет дома все лето. Ключи в водосточной трубе, адрес ты знаешь. Мне плевать, нужна тебе помощь или нет, но если что, тебе есть где засесть на дно. Да, на днище. Да, знаю, что ты можешь снять нормальное жилье… Ой, иди ты нахуй, кобра. Это последний раз, когда я с тобой разговариваю. Уловив краем уха скрип досок, я нахмурился. — Перезвоню. И опустил телефон прежде, чем Матиас вкрадчиво заглянул в комнату. — А это ты с поварихой мурчишь, да? — Да, с поварихой, — прогнусавил я, скривившись. — Собрался? Матиас кивнул. И снова скосил ехидный взгляд. — Иди отсюда. Внутри снова заныло ледяной неловкостью. Надо было признаваться. «Ал, еще успеешь, зачем сейчас?» — тут же вразумил голос разума. Когда успею, если вылетать через пару дней? — Малой, — окликнул я. — Тут такое дело… Начать так — изначально подписаться на провал. Все диалоги, которые я начинал с этой фразы, так или иначе заканчивались или скандалом, или тюремным сроком. Недаром лицо Матиаса тревожно вытянулось. — Садись, садись, — я спешно похлопал по просевшему матрасу. — Че случилось? Я скосил взгляд в трещину на стене. — Да вот думал о том, как быстро идет время. Вспоминал недавно, как вел тебя за руку маленького в детский сад… — Отец, ты прям издалека начал, но давай в темпе, нам скоро в аэропорт. — … вел тебя за руку, а ты испугался осы, вырвался и побежал через дорогу на красный свет. Тебя чуть не сбила машина, а со мной потом твой дедушка проводил беседу о важности роли ответственного отца в жизни мальчика. До сих шрам со сковороду размером… Я это к чему. А черт знает, я потерял мысль. Поэтому заключил наобум: — Ты уже не тот мелкий ссыкун, который убегал от ос, сыночек. Ты вырос. Вон как в лесу за школой зажигал, всем островом тушили… — Ал, да сколько можно! — Не-не-не, я же не ругаю, я с пониманием, — пришлось уверить. — Потому что понимаю, как важно иногда отвлечься от рутины и переживаний, чтоб отдохнуть душой и телом… — Ты че, собрался кинуть меня на деда и уехать к кому-то на лето? И почему Матиас никогда не верил в мои душевные порывы быть чувствительным и мягким? — В общем, — протянул я. — Да. Матиас вскинул бровь в презрении. — А раньше и сразу нельзя было сказать? Я почесал затылок. — Не знал, как сказать честно. — Никак, это не мое дело, — скривился Матиас. — Я из кустов за тобой подглядывать не собираюсь. — Так, хорош. Матиас послушно прикрыл глаза. И тут же растянул острозубый рот в усмешке. — А повариха знает? — Далась тебе эта повариха, — буркнул я. — Короче. Я буду вас с дедом навещать, даже чаще, чем нужно… — Ал, я думаю, мы с Диего справимся. — Вот как раз о Диего. Ты взрослый мальчик… — Короче. — И я доверяю тебе, а ты можешь довериться мне… — Еще короче. — Мы с тобой стали отличной командой, Дурмстранг научил тебя не только румынскому, но и ценить семейные узы со своим папашей… — Я сейчас выйду отсюда. — Прикрой меня перед дедом, — выпалил я. Матиас фыркнул. — Да ладно! А то дед тебя не поймет! — Хрен знает, — протянул я. — Он очень за тебя переживает, и будет рад принять любую латиноамериканскую католичку, которую ты выберешь. — Тем не менее. У дедушки слабое сердце. Не будем его волновать, тем более, мы и так не будем его рассказывать все, что случилось за год. Да, сыночек? Сыночек снова посуровел. — Сколько ты будешь мне вспоминать этот лес? — Всегда, — прошептал я зловеще. Матиас цокнул языком. Наши взгляды встретились. — Ты молчишь про лес, а я говорю Диего, что тебе нужно отлучиться… на вечер встреч заключенных лабиринта Мохаве. Самое интересное, что я все еще верил в то, что Матиас способен закончить школу. Иногда казалось, что в голове у него перекати-поле шуршит. — Ал, — прошептал Матиас в момент, который показался ему наиболее подходящим. — Ты спишь? Я, вскочив на матрасе с перепугу, когда увидел высокий силуэт на пороге темной комнаты, едва удержался от того, чтоб выхватить из-под подушки нож. — Что ты хочешь? — уничтожающе прошептал я, когда отдышался. — Почему ты опять не спишь? Сынок умел находить время для разговоров. Помялся на месте, прежде чем произнес: — Не говори Диего. Я цокнул языком. Вспомните да, разбуженные среди ночи, что обещали не говорить Диего! — О чем конкретно? О том, что ты чуть школу не сжег? Или о том, что по лесу голым бегаешь, маракасом своим трясешь и белок пугаешь? Матиас раздраженно захрипел. — Или о том, — протянул я, подавив широкий зевок. — Что ты на языческих капищах нехристианскими оргиями с мужеподобными женщинами занимаешься? — Ал, ну хорош. Я все понял. — Что ты понял? Матиас поджал губы и отвел взгляд. — Да ладно, конечно не расскажу. У деда сердце больное, — вразумил я. — Хоть бы о нем подумал. Внук-антихрист — горе в семье. Темный властелин, прости Господи. — Я все понял, — прошипел Матиас. — Хорош. — Иди отсюда, повелитель милф. И позвони дедушке, скажи, как ты его любишь. Матиас потопал на второй этаж. Я слушал, как скрипит под его ногами паркет. — И не шастай ночью, — крикнул вдогонку недовольно. Когда дверь скрипнула, закрываясь за послушно шагающим Матиасом, я хмыкнул, хоть и был немного раздражен тем, что сну помешали такой глупостью. «М-да. Больше темной магии и гнева старого капища парень боится только расстроить дедушку», — подумал я и опустился на подушку снова. Несмотря на то, что хотелось похихикать, было несмешно. Вместе со мной разбудили и тревогу, с которой довелось заснуть. Все же хорошо было покинуть страну — даже ожидание до вылета, ничтожные пару суток, было неспокойным здесь. Дерзкий свободный Матиас, ночной бегун я… не повторить бы таинственное исчезновение дяди Дадли. «Это было бы мое второе таинственное исчезновение», — подумал я вдруг. И был как никогда, даже больше, чем весной, рад вернуться в МАКУСА, где никогда не был желанным гостем.

***

— Простите. Эл обернулась, чтоб извиниться, хотя искренне хотела пнуть ногой, которой в спешке ударилась о чемодан, и мужчину, и его спутницу, и их гору багажа, занявшую и без того узкий проход. Международный аэропорт Хартсфилд-Джексон Атланта гудел. В потоке людей, протискиваясь боком, толкаясь плечом и выплевывая по короткому извинению каждые три секунды, Эл ни на мгновение не замедляла бег. Препятствия в виде спешивших и не очень людей, их вещей, и незнакомой планировки, она преодолевала, вертя головой и глазея по сторонам. Настоящий ад творился у торговых островков и магазинов, продающих беспошлинные товары — очереди за алкоголем, парфюмерией и чемоданами были выстроены в хаотичную фигуру без конца, края и какой-либо системы. Эл пронеслась прямо сквозь нее, расталкивая людей. Бегом преодолев эскалатор и, кажется, толкнув кого-то, кто разлил ледяной латте на ступеньки, Эл, наконец, увидела то, что куда отряд так судорожно спешил. Быстро переглянувшись с нагнавшими ее мракоборцами, она кивнула в сторону щедро пестрящей рекламными плакатами стены, за которой виднелась скрытая от маглов магическая таможня. Ворвавшись на нее, иначе не сказать, мракоборцы не оглядывались назад, чтоб оценить, насколько оказались замечены, когда целенаправленно понеслись в стену и вдруг пропали. Не смотрели и на вздрогнувших, как один, волшебников в очереди к столу таможенников — еще бы не переполошиться, когда мракоборцы МАКУСА берут таможенный пункт таким штурмом! — Капитан! — окликнул таможенник, вмиг отвлекшись от привычной работы, и встал из-за стола. Эл, потеснив туриста в синем балахоне, уперла руки в стол и, не переводя сбивчивое дыхание, прохрипела: — Где? Но в ответ получила молчание. Перевела взгляд на бесшумные детекторы темных сил: вредноскоп лениво покручивался, скорей не разгоняясь, а останавливая беспокойное движение, маятник же и вовсе застыл на тонкой нити без движения. И слов не надо, чтоб понять — мракоборцы снова опоздали. — Да ладно, — прошипела Эл, глядя на наручные часы. — Три минуты! Вредноскоп сделал еще два ленивых оборота и замер. Эл была в целом довольна своей физической подготовкой. Отсутствие голосов, гудящих в ухо о ее слабости, неполноценности и крайне хрупком здоровье, сказались отлично — Эл не просто не рассыпалась в труху от нагрузок, но и добилась определенных успехов. Но после очередной неудачи с опозданием на три минуты, взмыленная и запыханная, она чувствовала себя так, словно сейчас умрет на месте от усталости. — Я не понимаю. Это и миссией-то не назвать. Это будто учения, повторяющиеся уже пятый день и всякий раз внезапно, забег на короткие дистанции. Не работа, а идиотский издевательский норматив какой-то. — Три минуты, — простонала Эл, упав на стул. Настрой у команды был отсутствующим. Беготня за ничем утомила всех. — От момента, когда засекли, и до прибытия в аэропорт прошло меньше трех минут. Как вспышка могла вдруг исчезнуть? Мистер Роквелл не высказывал уже удивления. За последние пять дней проклятье, всех не так запугавшее, как уже утомившее, творило что-то, что аналитике не поддавалось. Штатные ликвидаторы, окружившие колдовской макет Западного полушария, не давали ни прогнозов, ни комментариев. — Я не понимаю, — повторила Эл, протиснувшись к макету и тоже взглянув на его ясные и безоблачные горизонты. — Куда оно движется? Пять дней назад, она помнила так точно, вплоть до реплик коллег, след проклятья был обнаружен совсем рядом — в аэропорту Нью-Йорка. Явившись в который молниеносно, мракоборцы не застали ничего, лишь остаточную активность детекторов темных сил на таможенном пункте. Затем след, менее чем через сутки, был резко засечен в Монреале — канадский коллега мистера Роквелла, Лайтолер, казалось, был близок к нервному срыву, когда подтверждал фон на территории своего государства. Но снова след оказался утерян на двое суток, и внезапно появился снова — в аэропорту Атланты. Проклятье появлялось и исчезало, вспыхивало черным огоньком на карте то здесь, то там, и предсказать его дальнейшие движения было невозможно. — Есть идея, но она идиотская, — проговорил в итоге один из ликвидаторов. Храбрец. Хоть кто-то решился вслух высказать предположения. — Оно заблудилось. Но лучше бы молчал, не гасил свой профессионализм. — Бред сивой кобылы, — подтвердила Эл, задумчиво глядя на отмеченный нитями маршрут на макете. — Но… Но никакой связи между тремя аэропортами и городами в целом быть не могло. — Но черт его знает. Карт у них нет, навигаторов тоже. Они слепые. Не знаю. Я не знаю. И бесилась. Мистер Роквелл же ответов четких и конкретных на удивление не требовал — сам теориями особо не блистал. Лишь задумчиво смотрел в макет. Бледно-черная дымка-отметка до сих висела над Атлантой. — Оно еще там? — спросил он у ликвидатора, того самого, что больше походил на вышибалу закрытого клуба, чем на волшебника столь сложной специализации. — Да. — Насколько активно? — Полтора по Тертиусу. — Полтора, — фыркнул мистер Роквелл. — Навозная бомба под столом — это полтора. Утюг в розетке — это полтора. — То есть, оно там есть, но угрозы не несет? — Минимально. Коллеги, версии? Задумчивый темнокожий мракоборец, поднял ладонь. — Кеннет, давай, — мистер Роквелл обрадовался. Мальчишка Кеннет, недавний выпускник, был поистине уникальным мракоборцем. Как и все последнее поколение студентов Брауновского корпуса, он был теоретиком. Но, кроме того, еще и крайне неудачливым практиком — беднягу будто не слушалась его же палочка. И в любой другой ситуации такому выпускнику в штаб-квартиру путь был бы закрыт, и, если бы не катастрофа дефицита мракоборцев, мистер Роквелл не взялся бы краснеть за фокусы подчиненного. Но ставка внезапно сыграла: при всей неудачливости мракоборца Кеннета, мальчишка выстреливал такими идеями, до которых сходу додуматься было сложно. На оперативной работе такому неумехе, конечно, делать было нечего, но вот должность «ответственный за мотивы, версии и старые висяки» была для него. — В прошлом году, когда проклятье появилось возле Гренландии, мы видели его движение и сыграли на опережение, как могли. — Кеннет явно смущался, но чувствовал себя важно, когда его никто не перебивал. — И вот след появляется в аэропортах. Что если культ пытается прощупать защиту таможенных пунктов? И сломать ее, чтоб перемещаться незаметно. Мистер Роквелл нахмурился. — Годно. Молодец, Птица-Гром. Запиши и ко мне. — Есть, сэр. — Так, а теперь в связи с ситуацией на макете… Мистер Роквелл был усталым реалистом, а потому единственное, что объявил в связи с такой ситуацией на макете — обеденный перерыв. Мракоборцы послушно разбрелись. Проветриться и передохнуть нужно было всем. Не сомневаясь что с ее молоком в картонной коробке ничего за ближайший час страшного не случится, Эл заглянула в кабинет мистера Роквелла. — Заходи. Тот, как она и думала, ланчбокс не распаковывал. — М-да. Коротко про Брауновский корпус и власть грязнокровок. Кеннета большему научил «Мыслить как преступник», чем декан Грейвз, — протянул мистер Роквелл скорбно. — Вы тоже преподавали, — сухо напомнила Эл. — Он не ходил ко мне на занятия. — Вы что, помните всех, кто прогуливал ваши лекции? — Каждого, — процедил мистер Роквелл. — Навсегда. Эл слабо улыбнулась. Но мимические мышцы как гипсом сковало — не до улыбок, уж точно. — Давай только без паники, спокойно, — посоветовал мистер Роквелл, только взглянув на Эл. — Возьми лягушку. И кивнул ей на упаковку шоколадных лягушек. Как для того, кто сладкое на дух не переносил, у мистера Роквелла в кабинете постоянно было что-то такое, что он скармливал подчиненным за исключительно хорошее поведение. Распечатав лягушку, Эл достала цветастый вкладыш и нахмурилась, снова не узнав знаменитостей этого времени. Молча показав карточку мистеру Роквеллу, она вскинула брови. — Якоб Ковальски. Кстати говоря, очень редкая, — хмыкнул мистер Роквелл. — Первый не-маг, которого МАКУСА признал. После Авраама Линкольна, конечно. — А с ним есть карточка? — Не знаю, мне не попадалась. Эл спрятала вкладыш во внутренний карман пиджака и покрутила шоколадную лягушку. Несмотря на жару, шоколад был твердым, как камень. — Элизабет, — окликнул мистер Роквелл. — Все в порядке. — Опять неудача, как же в порядке. — Ты за три минуты среагировала на сигнал, собрала команду и появилась на месте. Все молодцы, отлично. Я не буду штамповать выговоры за то, что не понимаю сам. Мистер Роквелл подписал какой-то документ и поднял взгляд. — Напиши в отчете, что произошло. Как умеешь, подробно. Но прежде, — мистер Роквелл придвинул к Эл большую упаковку шоколадных лягушек. — Спустись-ка на пятый этаж, в административный, угости девочек шоколадками и ненароком проговорись, что с культом все плохо и ни черта не под контролем. Справишься, капитан Арден? Эл нахмурилась. — А зачем? — Какая разница, ты и так в административном все время без дела трешься. Я почти начинаю ревновать, Арден. Что ты туда бегаешь, тебе там бич-пакеты запаривают что ли, или просто медом намазано? Эл вспыхнула. — Профилактические беседы… — Ты на тридцать лет стажа вперед отбеседовала уже, — отрезал мистер Роквелл. — Вот так выйду из отпуска, а тебя уже переманили в административный, лицензии выдавать. Поэтому, пускай твой плевок в мое сердце… — Я плююсь обычно в глаза. — … послужит на благо государству. Давай, иди, пугни немного девочек из административного. Поняв, чего от нее хотят, но не поняв, зачем, Эл кивнула. — А вы? — Если я пугну девочек из административного, их штабелями увезут на скорой. — Не сомневаюсь, сэр — протянула Эл. — Нет, я о том, что вы собрались делать? — А я потом пойду к президенту Локвуду. Ни спокойствия, ни гениальности в мысли пойти к президенту с очередным информативным отчетом Эл не понимала. Президент Локвуд не был тем, кто генерировал решения насущных проблем по щелчку пальцев. Он был до мозга костей тем самым политиком, который возглавлял все, но ни за что не отвечал. И не решал проблемы — любое к нему обращение заканчивалось фразой на все времена: «Вопрос находится на рассмотрении, все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Нужно разбираться». Капитан Арден выражала свое мнение осторожно и за глаза — устраивать государственные перевороты ей не хотелось. Поэтому, успешно завершив операцию по угощению административного департамента шоколадом и уже отдавая подробный отчет о миссии, Эл поделилась с мистером Роквеллом своим скепсисом, как полагается, тактично. — Мне не нужно от Локвуда решение, — вразумил мистер Роквелл. — А нужна подпись. Он спешно собирался. Оставил на документе последнюю подпись, не читая, и, забрав у Эл отчет, направился из кабинета. — Что вы собираетесь делать? — не отставала Эл, следуя по пятам. Мракорборцы в общем зале тут же навострили уши. — Запустить протокол «Дорожная пыль». Взгляды коллег устремились на Эл. Та лишь пожала плечами. — Что это за протокол? Я нигде о нем не читала. — Это комплекс мероприятий по перекрытию всех магических транспортных путей страны. — Мистер Роквелл не обернулся. — Каминные сети, порталы, трансгрессия — всех. Эл опешила и приоткрыла рот. — А так можно? — Посмотрим. Мистер Роквелл спешно трансгрессировал лишь ступив на площадку винтовой лестницы. На ступеньках поднималась на верхний, президентский этаж, настоящая толпа — никогда прежде Эл не видела столько начальников сразу и в одном месте. Рассеянно здороваясь, она замерла, глядя наверх. Количество начальников действительно было внушительным. Не знающим о сверхсрочном и важном совещании у самого президента, могло показаться, что толпа чиновников направляется скорей квиддичный матч с крыши небоскреба смотреть — не было на этаже такого количества стульев, чтоб вместить всех собравшихся. Однако, несмотря на важные должности, собравшиеся волшебники относились к инициатору совещания, главе мракоборцев, или с восторженным благоговением, или с лютой ненавистью. Не всем удалось найти общий язык с некогда президентом Роквеллом, не все были рады разрушению привычного уклада вещей, и уж точно не все были рады возвращению принципиального брюзги в Вулворт-билдинг после позорной отставки. Объединяло всех одно — беспокойство. — Джон, — к главе мракоборцев тут же подсела госпожа Эландер. — Слухи правдивы? Ее землистое лицо было встревоженным. — Какие слухи? — негромко спросил мистер Роквелл. — Амариллис из административного все уши прожужжала. Правда, что мы с этим проклятьем в тупике? — Да. Уже десять лет как. Подметив, что не прогадал, и сплетни разлетаются из пятого этажа быстрее, чем Громовещатели, мистер Роквелл больше ничего не комментировал до тех пор, пока совещание официально не началось. — По тому, что имеем сейчас, — произнес мистер Роквелл, когда в кабинете президента после недолгих обсуждений всего и сразу, коллеги-управленцы вспомнили о сути собрания. — Мы не можем точно сказать, что происходит. Есть факты и есть догадки. Факт — проклятье никуда не исчезло. Все знаем, что с конца апреля было тихо и спокойно, и вот сейчас в течение недели мы изо дня в день фиксируем бессистемный слабый след в разных местах. В аэропортах. Рабочая версия — изучение культом системы безопасности таможенных пунктов. Президент Локвуд слушал внимательно и с каждым новым словом, казалось, все больше жалел, что занимает свой пост. Волшебники за столом были тревожны не меньше — все читали газеты, у всех на слуху была непонятная сила, нависшая грозовым облаком. Понятно было, судя по самоуверенному виду, лишь Амариллис Файн — та была обеспокоена, но по-своему торжествовала, ведь каждое неспокойное слово, которое она расшептала и без того взволнованным коллегам, было подтверждено из первых уст. — Кроме того, есть и другой факт. — Мистер Роквелл как почуял, что начальник департамента инфраструктуры сейчас начнет гневную тираду, в которой обвинит все ведомства, кроме своего собственного. — Нас пугает сила жрицы, мы ее не понимаем. Но важно помнить, что все эти годы мы имеем дело не с опытным стратегом, не с рядовым волшебницей и уж ни в коем случае не с богиней, как любят писать в газетах. Как бы мы все не называли это культом, проклятьем, извращенным вуду, мы имеем дело с Обскуром. — От того не легче, — проговорила госпожа Эландер. Черное кружево рукавов ее извечно траурных одежд натянулось, когда она скрестила руки на груди. — Последний Обскур, с которым МАКУСА доводилось иметь дело, превратил Нью-Йорк в руины. Их невозможно контролировать. — Точно, Айрис, — кивнул мистер Роквелл. — Обскур — это мощная разрушительная сила, которую невозможно контролировать. А теперь представьте, коллеги: жрица вынуждена пытаться держать в узде не только рвущийся из нее хаос, пока от ее тела хоть что-то осталось, но и контролировать захваченных в культ женщин. Кем бы ни была эта жрица, она — не бездонная бочка магической силы. Судя по тому, что с конца апреля мы наблюдали тишину, а сейчас вспышки проклятья едва-едва колышут шкалу Тертиуса, и прямых столкновений с культом при этом нет, я рискну сделать вывод. Жрица истощена. По кабинету президента Локвуда пробежалось эхо шепота. — Господи президент, перед вами — отчет активной группы из Сан-Хосе. Могильник в Пунтаренас сейчас показывает на четыре по Тертиусу. — А было до этого? — Одиннадцать в пиковый момент. Президент Локвуд быстро промотал свиток сухого и местами подпаленного пергамента. — Вы связываете это с истощением жрицы? Да, мистер Сойер. Мощного вида ликвидатор проклятий кивнул. Тяжелая челюсть издала странный звук, похожий за скрежет. — Само по себе проклятье из могильника никуда исчезнуть не может. Меняться может только его активность. Инферналы — это кости и жилы, которыми управляет воля заклинателя. На позавчера инферналы все еще никуда не делись, но и не пытались лезть за пределы могильника. — Они вообще, если я не ошибаюсь, толком не двигаются, — напомнил мистер Роквелл. — Еле ходят по территории. При приближении живых к воротам. Так они лежат трухой, мы осматривали территорию могильника с высота полета метлы. — О чем может говорить снижение активности, мистер Сойер? — Я согласен с мистером Роквеллом, господин президент. Заклинатель истощен. Поддерживать активность проклятья, находясь далеко, очень далеко, само по себе сложно. Опять же, контроль захваченных женщин и самого Обскура. Уныние в глазах президента Локвуда рассеивалось. Мистер Роквелл выложил на стол снимки из конверта, над которыми тут же склонились чиновники, не услышав даже еще разъяснений. — В подтверждение версии о том, что жрица сейчас как никогда слаба. Осенью она лишилась одной из культисток — та, что была уничтожена на «Октавиусе». Вдобавок, потеряла связь с Радой Илич. — Дурмстрангская учительница? — Да. О ней мы ничего не знаем, но я склонен думать, что она была скорей запасным колесом, чем членом культа. И, могу только предполагать, что крупнейшей потерей жрицы, была все же эта женщина. Мистер Роквелл ткнул пальцем в снимок неулыбчивой чернокожей женщины с копной длинных мелких косичек. — Донна Доминго. Одна из первых захваченных женщин. Ясновидящая из Сиэтла, знаменитый медийный экстрасенс. Локвуд презрительно фыркнул. — Шарлатанка. — Шарлатанка или нет, но при наследственности Обскура, ясновидящая могла что-то знать и быть более «подкованной» питать энергией культ, чем домохозяйка, продавщица из торгового центра или мафиозница Рената Рамирез. Тонкий палец Айрис Эландер развернул снимок ясновидящей. Брови дрогнули. — Это ее голову неуравновешенная Арден проткнула ножницами? — Капитан Арден. Неуравновешенных у меня в штаб-квартире нет, а если капитан Арден зайдет на двадцать седьмой этаж с проверкой пожарной безопасности, за которую она ответственная в этом месяце, в смирительных рубашках и в отделение помешательств уведут твоих дипломатов. Поэтому, Айрис, давай не заглядывать за двери кабинетов друг друга. — Ради Бога, — госпожа Эландер развела руками, всем видом демонстрируя, что оскорблена до глубины души. — Мистер Роквелл, — прошептал невысокий глава отдела магического транспорта, придвинувшись на край стула так, что едва усами не щекотал впалую щеку. — Мы-таки не зря всей семьей в сорок четвертом голосовали за вас. Мистер Роквелл выдержал неловкую паузу, когда в разгар серьезного совещания шепот соседа за столом был услышан всеми присутствующими. — Если я вас правильно понял, — произнес президент Локвуд, сделав вид, что не расслышал. — Культ слаб? — Это лишь догадка. — Но она прозвучала очень убедительно! — воскликнул с большим облегчением глава комитета взаимодействия с магическими существами. И с ним не могли не согласиться всколыхнутые тревожными слухами волшебники. Сплетни разлетались со скоростью звука, множились и обрастали новыми подробностями, а административный департамент — их штаб-квартира в Вулворт-билдинг, превзошел сам себя. Менее чем за час до того, как началось совещание у президента, все начальники отделов и департаментов уже знали, какие плохие новости будут обсуждаться на таком-то уровне. Они зашли, даже те, кто сплетням не верил и на слухи цокал раздраженно языком, подготовленными и тревожными, явно ожидая худшего. — Это же отличные новости! Но, услышав минимальные хорошие новости, расслабились и выдохнули. — Именно потому, что у нас сейчас есть хороший шанс, я требую его не упустить, — сказал мистер Роквелл. — И прошу запустить протокол «Дорожная пыль». Президент Локвуд явно не ожидал конкретного предложения. И не обрадовался ему, в отличие от многих начальников за столом. — Господи, да запускайте что угодно, лишь бы закончить этот ужас с культом, — шепталась Амариллис, вертя головой, отчего цепочка ее очков мотылялась из стороны в сторону. Ей согласно кивали сидящие рядом. Впрочем, не все остались согласны с начальниками отделов, далеких от ежедневных хлопот с проклятым культом. — Ты в своем уме? — лицо Айрис Эландер вытянулось. — Более чем. Готов выслушать другие варианты, — кивнул мистер Роквелл. — Только коротко, времени мало. Айрис всплеснула в ладоши и повернула голову в сторону президента Локвуда. Тот с выводами не спешил и на красноречивый взгляд не ответил. — Позвольте слово, — руку лениво поднял волшебник, возглавляющий департамент инфраструктуры. «Ах ты сука плешивая», — едва не прошипел мистер Роквелл. Вот уж кто люто ненавидел его, так это начальник департамента инфраструктуры, которого некогда президент Роквелл уничтожал разоблачениями в коррупции и халатной работой. Плешивого начальника бы за столом сейчас и не было бы, как и на своей должности, случись внезапная отставка президента Роквелла двумя днями позже. — Мистер Роквелл, — протянул колдун. — Вы понимаете, что протокол «Дорожная пыль» парализует весь МАКУСА? — Да, сэр. — Вы точно понимаете? — Нет, не дочитал последние два абзаца, так спешил на совещание, — ледяным тоном произнес мистер Роквелл. — Я прекрасно понимаю суть протокола и все риски. — Большинство сотрудников этого здания живут за чертой Нью-Йорка, и как прикажете им появляться на работе, если запретить трансгрессию, порталы и каминную сеть? — проговорила Айрис Эландер, склонившись ближе к президенту Локвуду. — А поток гостей страны на таможнях? Развернуть всех этих людей обратно? — А также вопрос насущный. Как нуждающимся в помощи при таких обстоятельствах попадать в «Уотерфорд-лейк»? — У меня в штаб-квартире сейчас лишь половина от того количества мракоборцев, которое должно быть, — повысил голос мистер Роквелл. — А кадрового резерва нет вообще. Стажеры приходят и уходят через неделю, а действующих мракоборцев слишком мало, чтоб оцепить каждый пункт таможни и срываться всякий раз на вспышку проклятья. Мы опять ловим ветер, и делаем это уже десять лет, потому что на каждое предложение у нас есть десять тысяч «но». Ослабить хватку сейчас, возрадоваться тому, что культ устал, и ни черта не сделать — это значит подписаться на то, что мы разрешаем жрице перевести дух, и снова поднимать инферналов, уничтожать здания, похищать женщин и рожать, рожать, рожать себе армию. Я не знаю на каком языке и в каком тоне мне из года в год продолжать говорить, что это не исчезнет само собой. История с Октавией Монро. Мистер Роквелл обвел взглядом полукруг волшебников за столом. — Что еще должно случиться, чтоб появилось понимание того, что культ не где-то там, в Сан-Хосе или на леднике Гренландии. Он вот. Рядом, в любой момент. — Джон, мы все это понимаем, — произнесла госпожа Эландер. — Но ты просишь дернуть рычаг и остановить МАКУСА этим протоколом. — Я прошу действовать. Чтоб потом не перекладывать ответственность за будущие преступления культа на сорок вчерашних выпускников Брауновского корпуса. Поверьте, они выкладываются на все сто, и можно долго рассуждать о том, что мракоборцы уже не те, но под нами сейчас, этажом ниже, собралась лучшая команда, которая каждый день пытается что-то делать. Защищать ваши дома, ваших детей. Вашу возможность пять дней в неделю спокойно трансгрессировать в Вулворт-билдинг и делать свою работу. Давайте обсудим, как им помочь защитить наше общее государство. — Вы о протоколе? — Да. Закрыть потоки перемещений для всех, кроме мракоборцев. — О, — едко кивнул начальник департамента инфраструктуры. — Кроме мракоборцев. Кто бы сомневался, что Роквелл снова будет для своих детишек требовать особых условий. Мистер Роквелл резко повернулся к президенту. — Если перемещаться не смогут обычные волшебники, не сможет и культ. Они застрянут на месте. И где бы ни застряли, мы увидим это на карте. Туда тут же трансгрессируют мракоборцы. Все. Культ в ловушке, далеко слепые женщины не убегут. Знаю, звучит как лучший сценарий, но это действительно лучший наш сейчас сценарий. Все «но» и тонкости протокола, да, парализуют МАКУСА, но я считаю, что нужно рискнуть. Ответственность — за мной. — Если посудить, — задумался ликвидатор проклятий. — Это не должно затянуться на месяц или год. Вспышка появилась, мракоборцы тут же отправляются на место. Вспышки то здесь, то там отслеживаем каждый день, грубо говоря. Мистер Роквелл согласно кивнул. — Давайте попробуем закрыть потоки перемещений. На неделю. Пусть люди неделю поработают из дома, если не могут добраться до Вулворт-билдинг. — Целую неделю! Неделя, — не унимался единственный несогласный. Даже госпожа Эландер молчала, недовольно скрестив руки на груди. — Как прикажете работать за невозможностью перемещаться? — Уивер, уймитесь, вы не работаете, — закатил глаза мистер Роквелл. — Мост через болота к Ильверморни скоро отметит восьмую годовщину своего отсутствия. — Ну знаете, это уже хамство. — Знаю, я репетировал в коридоре перед началом совещания. — Мистер Роквелл, — повысил голос президент Локвуд. Тот отвел ледяной взгляд от начальника департамента инфраструктуры и повернулся к президенту. — К обеду предоставьте мне список мракоборцев, которые не попадут под действие протокола «Дорожная пыль». Мистер Роквелл едва сдержал торжествующую усмешку облегчения. — Да, господин президент. Когда долгое совещание закончилось, и руководители подразделений поспешили на выход, пересказывать подчиненным последние роковые новости, Айрис Эландер не спешила спуститься на этаж дипломатов. Закрывая дверь за собой, мистер Роквелл мельком увидел, что судя по тому, как она придвинулась к президенту Локвуду ближе с шоком на недовольном лице, совещание еще не закончилось. Не имея намерений подслушивать гадости, мистер Роквелл зашагал на ступени винтовой лестницы вместе со всеми. — Никакой проблемы, — слышалось впереди недовольное. — Но хоть бы объяснили, как вечером вернуться домой. В наилучшем расположении духа, словно объявили не ограничение, а некое поощрение, пребывал начальник отдела магического транспорта. Этот суетливый волшебник с залысинами и брюшком пружинистыми шагами поспевал за мистером Роквеллом, не замолкая: — Перемены, конечно, никто не любит, но такое устроили, будто не было того двадцатого года с этим вирусом и ограничениями. Помните, мистер Роквелл, как прошел двадцатый год? — С трудом, у меня он прошел на аппарате ИВЛ. Но как-то же все работали в этом здании из дома? — По всей стране, — со знанием дела кивнул волшебник. — Конечно, ситуация с перемещениями была проще, но мой брат Моррис, тогда работал в контроле использования Летучего пороха… сейчас у Морриса аптека, приходите, у вас нездоровый цвет лица. Так вот, Моррис говорил, что Патронусы, мгновенные Протеевы Чары и совиная почта всегда оставались средствами связи наравне с каминной сетью и порталами. Это прозвучало ободряюще. Мистер Роквелл кивнул. — Да. То есть, процедура есть. — Я вас умоляю, на каждый ваш протокол, есть наша инструкция. Мы переживем эту неделю, мистер Роквелл, у нас самая развитая система магического транспорта. После Японии, конечно. Мы просто привыкли трансгрессировать, и забываем об этом. — Например? — полюбопытствовал мистер Роквелл. — Запустим больше наших автобусов. Столько уходит денег на их содержание, а они гниют в ангарах. То же и с фестралами, а если протокол затянется, мы запустим нашу ветку метро. — Вы можете запустить метро? Горделивый болтун прикрыл глаза, хмыкнул и развел руками. Усы, напоминающие жесткую щетку, раздулись щетку. — Мистер Роквелл, дорогой мой. Сейчас я стою здесь, через минуту я у себя в кабинете, через две — метро поехало. — Договорились, мистер Гольдштейн, — кивнул мистер Роквелл с улыбкой. — С меня — правосудие, с вас — метро. Мы спасем эту страну. Несмотря на то, что совещание прошло несколько на повышенных тонах, мистер Роквелл вернулся на свой этаж в наилучшем расположении духа. Эйфорию немного затмил процесс краткого инструктажа мракоборцев, который затянулся надолго — сокрытие некоторых секретных мероприятий было, разумеется, делом важным, но молодые мракоборцы в упор не понимали, как возможно осуществить одобренный президентом протокол. — Вопросы, — устало проговорил мистер Роквелл в итоге. Дюжина рук взмыла вверх. — Я не знаю, как конкретно и какими чарами специалист перекрывает потоки перемещений. Одиннадцать мракоборцев опустили руки. — Андерсон, — кивнул мистер Роквелл. — А раньше протокол запускали? — В тысяча девятьсот сороковом, с тех пор — не запускали и не рисковали. Остался неприятный осадок после того, как запуск протокола привел к нарушению законов физики и гравитации на сорока шести квадратных метрах территории близ Санта-Круз. Мистер Роквелл прищурился, когда бледная рука вдруг взмыла вверх. — Не знаю, как это возможно и связано с протоколом «Дорожная пыль», капитан Арден, я в то время еще не работал. Эл послушно опустила руку. — Теперь о конкретном, — сказал мистер Роквелл. — В течение следующих семи дней нам дадут исключительное право нарушить протокол. На следующие семь дней мы — единственные, кому позволено и возможно трансгрессировать на территории Соединенных Штатов. Я думаю, что не должен объяснять, какая это ответственность. Мракоборцы закивали. — Мы помним об этом праве, но не злоупотребляем им, — уже строже сказал мистер Роквелл. — Надо спуститься на этаж ниже — спускаемся ногами. Сходить в магазин — идем ногами. Что касается дороги домой и на работу — пользуемся автобусами. Расписание дополнительных рейсов к вечеру будет висеть на каждой доске объявлений, транспортный уже занимается тем, чтоб обеспечить населению наименьший шок. Прошу уважать людей по всей стране, которые вынуждены будут терпеть неудобства, и использовать перемещения только когда на карте зарябит проклятье. Не надо лишний раз раскачивать и без того очень хрупкую магию протокола. Эл, никогда не пользовавшаяся благами городского общественного транспорта, как никогда обрадовалась тому, что ее квартира находилась от Вулворт-билдинг в одном городе. Но тут же прикинула, что до дверей небоскреба и от ступенек ее квартиры в Куинсе пешим шагом придется добираться половину рабочего дня. — Я, пожалуй, останусь дежурить у макета, — заключила Эл. Давать шанс автобусам она не собиралась. Мистер Роквелл отмахнулся. — В конце дня, если все спокойно, а не как обычно, собираемся и организованно идем нарушать протокол. С собой иметь волшебную палочку, документы и шапочку из фольги. — Шапочку из фольги? — Разумеется, — без тени иронии проговорил мистер Роквелл. — Чтоб защищать тело и сознание от вредоносного излучения секретной магической техники, блокирующей потоки перемещения. — Что непонятного, — обернулась и шикнула на хихикнувших негодующая Эл. — Это азы. — Сэр, а вы тоже будете в шапочке? — Нет, у меня в колене металлическая пластина, я защищен изнутри. — Чувствуя, что дольше серьезную мину не продержит, мистер Роквелл добавил. — Свободны. Эл первой покинула кабинет, поспешив вернуться к наблюдению за макетом, на котором ситуация отражалась все еще спокойной. Мистер Роквелл поднял взгляд на мракоборцев, столпившихся у двери. — И, кто-нибудь, пожалуйста, скажите Арден, что я пошутил. А то сейчас пойдет по Вулворт-билдинг фольгу искать, а мне снова начнут говорить, что она не в себе. Как и предполагал каждый на совещании, но не высказывая догадки, МАКУСА захлебнулся нехорошими новостями о грядущих неудобствах. Шум, который подняла толпа репортеров, штурмующих Вулвор-билдинг вечером, был слышен на винтовой лестнице. Оценив перспективы спуститься и привычным путем и попасть на растерзание прессе, мистер Роквелл отошел от балкона шестого этажа. — План «Б». За мной. Мракоборцы безропотно направились следом. Они петляли коридорами, казалось, обходя небоскреб некими заброшенными путями. Безликие кабинеты, закрытые двери, завешенные шторками шкафы со старыми документами мелькали с обеих сторон, пока путанный коридор не вывел их к лестнице — узкой, металлической и отнюдь не такой величественной, как знаменитая винтовая. Спускались достаточно долго, ноги так и норовили спотыкнуться. Снова послышался гул репортеров, где-то за стеной. Он постепенно стихал, чем дольше длился спуск. — Подвал? — поинтересовалась Эл. — Ниже. Мистер Роквелл, наконец, свернув со ступенек в примыкающий коридор, махнул рукой. Мракоборцы безропотно следовали за ним, пригибаясь — узкий проем в коридор оказался щедро украшен тяжелым низким барельефом, который каждый чуть не задел лбом. Нулевой этаж был темным, отделан поблескивающим черным мрамором, и больше походил на гробницу. Несмотря на это, гробов, крестов и прикованных к стенам скелетов не наблюдалось. Мракоборцы прошли арку, ведущую, судя по указателю, в помещения с интересным названием «Испытательной сектор». — Сэр, — позвал полушепотом рыжеволосый мракоборец, так и вертя головой, чтоб заглянуть за арку и разглядеть что-то в пустые коридоры. — А что там? Мистер Роквелл повернул голову к указателю. — Это знают только три живые души во всей стране, — произнес он. — Президент, глава Лэнгли и эльф-домовик, который там убирает. Более вопросов не возникало, хотя мракоборцы то и дело оглядывались. Они шли дальше, и чем глубже двигались по этажу, тем больше казалось, что эльфы-домовики сюда не заходят. Пахло канализацией и плесенью, по углам скопилась шапка пыли. На сквозняке из щелей в стенах дрожала густая паутина. Когда же мистер Роквелл наконец остановился у двери, больше похожей на каменную панель в стене, и постучал несколько раз, стук пронесся по этажу эхом. Но ответа из-за двери не последовало. — Помер уже что ли, — почему-то протянул мистер Роквелл без доли иронии, снова постучав. Дверь так и не открыли с той стороны. Она, находясь в секретном месте и не для посторонних глаз, открылась сама, поддавшись на третье заклинание, отпирающее замки. Замок лязгнул, дверь поддалась и с протяжным скрежетом сухих петель отъехала в сторону. С нее тут же посыпалась труха, клочки пыли и дохлые жучки, а, судя по тому, что открывшийся проем затягивала паутина, этой дверью не пользовались, как минимум, несколько лет. Внутри пахло влагой, а само помещение и вовсе напоминало грот. Рельефные каменные стены, покрытые мхом, окружали комнату, похожую на просторный, но очень захламленный пятиугольник. Старые рассыпающиеся свитки, горы папок, охапки трухлявых дров, неаккуратные стопки книг и старомодная хлипкая мебель, накрытая чехлами, окружала помосты, спустившись на три ступени с которых, мракоборцы оказались на самом причудливом полу в Вулворт-билдинг. — Это же наш макет. Пол казался стеклянным и необычайно хрупким. Под его прозрачной поверхностью была объемная и очень подробная карта: точки населенных пунктов, хитросплетения дорог, мерцающие реки и озера, беззвучно шелестящие леса, от которых возвышались мелкие кроны деревьев. Карта была в движении, присмотревшись к мерцанию то здесь, то там, Эл рассмотрела, как по рельсам движется, похожий на крохотную гусеницу, состав поезда. На карту можно было глядеть бесконечно, расхаживая по полу и глядя на то, что творится. Макет в штаб-квартире, казавшийся подробным и точным, уже напоминал скорей неинформативное панно. Мракоборцы, засмотревшись, не сразу заметили, что над полом растянута большая люлька. Она покачивалась на двух толстых канатах и отбрасывала на пол тень. Эл поднялась на цыпочки, чтоб заглянуть, но люлька висела слишком высоко. Мистер Роквелл, не отвлекаясь ни на карту, ни на шепот вопросов, постучал в деревянный шкаф у стены. — Здравствуйте. И, не дождавшись ответа, повторил снова и громче: — Здравствуйте. Люлька закачалась и из нее, с кряхтением и хрюкающими звуками пробуждения, кто-то высунулся. Маленькая, почти детская ручка сжала край. Кто-то из коллег дернул Эл, стоявшую ближе всех, назад. Из люльки высунулся крохотный… больше гоблин, нежели человечек. У него было маленькое морщинистое лицо, большие уши, у которых оставались клочки похожих на паутину волос, и прищуренные водянистые глаза, оглядевшие гостей в забытом людьми помещении, бесстрастно. Люлька покачивалась. Человечек (и все же, скорей человек — нос у него был немного приплюснутым, а уши не острыми) покопался в ворохе старых одеял, нашарил огромные очки, мотанные-перемотанные изолентой, нацепил их на нос и взглянул на мракоборцев недоуменно. — Кто здесь? «Действительно», — подумала Эл, оглядев стоящих в униформе волшебников. — «Банда, ограбившая раздевалку мракоборцев». Из люльки вытянулась веревочная лестница. Кряхтя и сипло дыша, человечек спустился по ней на пол. Ростом он оказался Эл чуть выше пояса. — Я — директор штаб-квартиры мракоборцев МАКУСА, — произнес мистер Роквелл так, будто в стране этого кто-то не знал. Глаза человечка за лупами очков казались выпученными. — О, мистер Грейвз, вы очень изменились с нашей последней встречи… — Мистер Роквелл. Человечек моргнул. — Кто? — Я, — кивнул мистер Роквелл. — Вы? — Да. Человечек потерял мысль. — Сколько ему лет? — прошептал кто-то за спиной у Эл. Мистер Роквелл, оставив вопрос без ответа, протянул хозяину загадочной комнаты свиток с печатью на кисточке. — У меня приказ президента. Прошу запустить протокол «Дорожная пыль»? — Что, опять? — громко ахнул человечек. — Приказ президента Локвуда. Человечек почесал лысину на макушке. — Кого? — Локвуда. Он президент. Хозяин комнаты, казалось, был близок к нервному потрясению. — Какой сейчас год? — Богатый на события, — кивнул мистер Роквел. — Прошу. И снова протянул свиток, уже настойчивей. Человечек-маразматик сцапал его, содрал печать и долго изучал приказ. Хмыкая и напевая что-то в такт каждой прочитанной строке, он в итоге заключил: — Что ж. Маленькие ноги резко затопали. Человечек обошел комнату, рыскал по углам и многочисленным тайничкам в столах и шкафах. — Где же… Грохотало что-то, разбивалось что-то. Из скрипучих ящиков валила пыль, словно ей уже тесно было на своем месте. Один из шкафов, когда его открыли, выпустил наружу старого кондора, который, облетев комнату, опустил кляксу помета на то место, где на карте было отмечено озеро Мичиган. — Ага. Человечек, наконец, нашел, что искал. За тонкую крепкую цепь он потянул причудливый медальон в форме большого жука. Крылья жука мерцали ядовито-синим камнем. — Маленькое уточнение, — поспешил напомнить мистер Роквелл, когда медальон уже блеснул. — Закрыть потоки перемещений для всех, кроме присутствующих здесь мракоборцев. Судя по тому, как мастер протокола замер, суть приказа президента он не дочитал. — Это очень большой риск. — Мы не будем злоупотреблять трансгрессией. Человечек, ни слову не поверив, нехотя пригласил гостей комнаты пройти ближе. Жук на медальоне расправил крылья, растягивая между ними бледное свечение. Свечение медленно, как перетекающая по каналам вода, обвило пятиугольник комнаты. — Арден, — прошипел мистер Роквелл. — Я пошутил. — Береженого Бог бережет, — упрямо шикнула Эл и, достав из внутреннего кармана пиджака смятый полукруг из фольги, расправила его и плотно водрузила на голову.

***

Если однажды я всерьез задумаюсь посвятить жизнь такой тонкой науке, как психология, и проучусь, ради такого, еще и третий курс университета Сан-Хосе, то теория курсовой уже готова. Я посвящу ее исследованию «феномена Диего Сантана» — необъяснимому эффекту тоски по родственникам на расстоянии. На очень дальнем расстоянии. Недосягаемо дальнем. Тоски на дальнем расстоянии и желании прибить к херам эту сволочь на первых двух секундах приближения! — Это мой внук Матиас, — гордо поделился сеньор Сантана с женщиной, с которой раззнакомился в зале ожидания. — А это — моя дочь Джессика. Я сжал губы крепче, чем сжимал чемодан. — Поехали обратно. — Шире шаг, Джессика, у меня не вся жизнь впереди, чтоб вас ждать еще полчаса. Вас что, ссадили с самолета, и вы шли пешком, почему так долго? — брюзжал старик. Он, видимо, в хорошем настроении не бывал принципиально. Я плелся, таща за ручку чемодан, и думал о том, почему к этому мужику я хотел поехать сам и еще спорил с родителями. Аэропорт Детройта, несмотря на то, что город был в лютейшем упадке, выглядел очень достойно. Приятный холодок множества кондиционеров и аппетитный запах выпечки из ряда кафе и вовсе заставляли хотеть застрять здесь навечно и не выходить наружу. Ничего там, с наружи, не было хорошего: жаркое лето, отсутствующий ветер, вонь автодорог, горелых шин и единственного предприятия, которое все еще работало в покинутом перспективами городе — завода по утилизации промышленных отходов. Я не знаю, где конкретно находился этот завод, но запах из его коптящих небо труб всегда стоял такой, будто этот завод стоял за соседским забором. Детройт две тысячи сороковых — это Паучий Тупик, который тянулся не на кривую улицу в три дома, а на три сотни квадратных километров. Это был идеальный город для того, чтоб впасть в уныние, но у меня такой роскоши изначально не было. Стоило впасть в уныние, как меня оттуда пинками вытягивал злобный на жизнь тесть. В аэропорту было громко — даже сквозь барьер защитных чар, скрывающих магическую таможню от маглов, я слышал такой гул возмущения, словно там, на таможне, происходила революция. И правда, что-то похожее — заглянув украдкой через золотую линию у стены, за которой находилась таможня, я увидел не очередь из волшебников, а толпу, негодующую и окружившую стол таможенников с намерением явно затоптать служащих МАКУСА. Ускорив шаг, я прошмыгнул мимо и направился за высокой фигурой старика Сантана. Рассеянно шагал, таща чемодан, и наблюдал за Матиасом. Надо было все же никого не слушать и просто отправиться сюда, только ради того, чтоб снова его увидеть его таким. Магия сквиба и чудеса магла, не иначе. В секунду из парня, которому аж моргать тяжело от переполнявшего его чувства собственного достоинства, и мужчины, легко способному избить человека за то, что ему не нравился цвет его чемодана, они превратились в единую живую систему. Распахнутые черные глаза, быстрый испанский, как соревнование скороговорок, жестикуляция непонятная. Один упивался тем, что дед не в обиде за ошибки, другой благодарил Бога за то, что внук не вспоминает о криках, и лишь такая очевидная безусловная любовь. Я никогда не ревновал Матиаса, порой чувствовал, что места мне в Детройте мало между ним и дедом, но не злился — в конце концов, сделал все, чтоб случилось именно так. Я понимал, почему Матиас был так привязан. Но не понимал, почему старик Диего его так любил: со всем гонором, татуировкой идиотской на лице, грибами в чемодане, двойками в классном журнале, судимостями и многочисленными жалобами. Старик не любил своих детей, когда те были живы — скорей пытался, потому что так правильно. Ему было удобно, что Камила жила в другой стране, и хорошо не пересекаться с Альдо по его маршруту от холодильника до спальни. Он не вспоминал ни о погибшей дочери, ни о погибшем сыне, не говорил о них и всячески делал вид, что так было всегда: всегда он одевался священником и ругался с прихожанами на проповедях в Гальвестоне, всегда чинил машины и продавал оружие в Детройте, всегда был таким вот, как сейчас. Я не понимал, где он, уже будучи немолодым упертым бараном, нашел отсутствующие резервы для того, чтоб кого-то принять, полюбить и без конца прощать. — … что-то по нему не видно, что он погуливает с поварихой, — старик Диего обернулся на меня и с ног до головы оглядел. — Не кормит она что ли совсем или это у него глисты… — Малой, — я повернулся к Матиасу. — Я тебе в сотый раз повторяю — мне не нравится повариха! — Это, конечно, зря. — Кто бы сомневался, что вместо лыбящегося малого ответил «эксперт в области отношений с женщинами-каннибалами». — Но, ничего. Дело такое. Я нашел тебе хорошую женщину. — Где можно купить обратный билет? — дернул я проходившего мимо мужчину. Старик Сантана дернул меня за локоть и потащил следом. — Сам понимаешь, у меня твоя фотография одна, и та с ксерокопии паспорта, а это такое еблище, что тараканы из дома убежали, когда я ее на холодильник повесил. Поэтому фотографию, конечно, показал не твою, а молодого Дуэйна Джонсона, — серьезно сказал сеньор Сантана, все еще глядя на меня. — Ну ничего, скажем, что ты переболел холерой. — Можно я ни с кем не буду знакомиться? — Нет, я уже договорился за банкетный зал на венчание. Ты не переживай, эта женщина с такими, как ты, общий язык с ходу находит. Она двадцать лет отсидела за то, что зарубила мужа топором. Иногда так хотелось простого человеческого отправить в ФБР анонимное письмо с адресом дома, в котором мой дражайший тесть живет свою грешную жизнь. И пока я думал над тем, как бы так ответить, чтоб старик Диего начал уважать мои личные границы (или хотя бы орать не на весь штат), и был довольно рассеян, когда вдруг столкнулся с девушкой, несшейся навстречу. Она пронеслась так стремительно, что мы сильно столкнулись плечами. Щека почувствовала колкую щекотку мелких кудрей, когда я обернулся и застыл. Я смотрел на смуглое лицо, глядевшее на меня с ужасом. Приоткрытые губы дрожали, а большие темные глаза блестели. — Спокойно, — услышал я откуда-то голос старика Диего. Он звучал, далеко-далеко. Проходившие люди оборачивались. На моей руке сжались сильные пальцы. — Ты что творишь, — проговорил старик. — Отпусти. Вздрогнув от его голоса и крепких пальцев, я моргнул. Пелена с парящими блесточками рассеялась. У аэропорта снова появились четкие звуки и краски, а я, сфокусировав взор, увидел, что вытянутой и напряженной рукой сжимаю шею женщины. Пальцы разжались тяжело, как несмазанный механизм. Я смотрел в лицо женщины, хватая ртом воздух — это была не Палома. А кто-то, просто кто-то на нее похожий. — Извините. Суетливо потерев шею ладонью, женщина, мотыляя сумкой, понеслась прочь. По полу цокали ее каблуки. Я чувствовал спиной взгляды. — Идем, — шепнул старик, сжав плечо. — Все нормально. Рассеянно двинув следом, то ли с чемоданом, то ли без, я то и дело оборачивался. В потоке людей, поворачивающих от эскалатора, я почти потерял женщину из вида. — Сейчас, — в итоге шепнул, и старик не успел схватить меня за локоть, когда я повернулся и поспешил обратно. Боком протискиваясь сквозь толпу, я жадно не выпускал из виду спешившую к аварийному выходу женщину. — Постойте! Коридор, в который влетел, толкнув дверь, пустовал — только для персонала, как гласила табличка на стене. Женщина обернулась, чуть оступившись на тонких каблуках. Я поднял руки вверх. — Простите. Я хочу извиниться. Она зажмурилась раздраженно и бегло глянула на дверь. — Все в порядке. — Я, — смотрел на нее. — Просто перепутал вас со знакомой. Смотрел на нее. Я действительно мог перепутать. Она была похожа на Палому больше, чем кто-либо на моей памяти. Больше одинаковых с лица девчонок из синего шатра на рынке Сонора. Глядя на женщину эту, я даже вспомнил, как в точности выглядела Палома: миловидное лицо в форме сердечка, ямочки на щеках, губы пухлые, чуть сухие от жары, и густая шапка мелких черных кудрей. У незнакомки в аэропорту было это все, вот только кудри не лохматые, а собранные в растрепавшуюся прическу — в кудрях даже шпильки поблескивали. Было похожее, но все же другое лицо — выражение другое, черты мельче. И форма. Она была в униформе. — Вы стюардесса? — вырвалось у меня вдруг. Алый приталенный пиджачок, такая же юбка чуть выше колена, туфли на каблуках, блестящий значок на лацкане, маленькая багажная сумка. «Дельта Эр Лайнс» — красовался логотип на багажной сумке. — Послушайте, — отдышавшись, проговорила стюардесса, суетливо откинув кудри с лица. На пол упала шпилька, чего она даже не заметила. — Все в порядке, правда. Я не зову охрану и не звоню в полицию. Она снова глянула на дверь. А я, позабыв неловкие извинения, хмурился. Стюардессам положено быть неотразимыми и аккуратными, с иголочки. Эта же куда-то спешила настолько, что явно не взглянула по пути ни в одно зеркало. На тонких колготках побежала вверх стрелка, набойка каблука отпала, оттого-то и звук по полу был такой… резкий, звонкий. И эта растрепанная прическа — то, что было, должно быть, тугим аккуратным пучком, походило на воронье гнездо с утерянными шпильниками, а форменная шапочка, скомканная в руках, и вовсе была похожа на использованный носовой платок. И, мало того, ее лицо было бы симпатичным, не будь таким усталым — синяки под глазами тянулись едва ли не до уровня носа. Кто пустил ее в здравом уме на рейс? — Все в порядке? — вдруг спросил я без тени фальшивого интереса. Такой себе вопрос. Схвати меня за горло незнакомец в людном месте, я бы ответил на этот вопрос с иронией и нацеливая меж глаз спросившего пистолет. Но мне показалось, что стюардесса была на панике еще до того как я сжал по глупости ее шею. Она не бежала и до столкновения, и после, причем не в сторону охраны аэропорта, что важно ходит по этажам с рациями. Она бежала к аварийному выходу. Опустив взгляд на смятую блузку под форменным красным пиджачком, я увидел, что с шеи, которую ранее сдавил, свисает то, что нельзя назвать стильным и едва заметным украшением стюардессы. С шеи на длинной нити свисал защитный амулет — руна, заключенная в толстый медный обруч, на котором был выгравирован глаз с бирюзовым зрачком. И я точно знал, что это не дешевая бохо-безделушка, которой стюардесса рискнула нарушить строжайший дресс-код. У моей подружки-цыганки таких на шее гремело штук пятнадцать, заказанных под влиянием рекламы и страхов. Наши взгляды пересеклись. Она поняла, куда я смотрю. И тоже вздрогнула, когда аэропорт оглушил писк вредноскопов — тоже слышала то, что звучало на магической таможне, скрытой от маглов. — Трансгрессируй, — прошептал я. — Быстрей. Стюардесса резко покачала головой. — Я не могу. И отскочила, наступив мне на ногу. Светлая дверь аварийного выхода оказалась засижена гудящими черными мухами. Теперь уже незнакомка вцепилась в меня, как в спасательный круг. — Идем. Впрочем, мы не шли — бежали. Я тащил ее за собой, против толпы людей, застывшей вдруг без движения. Они глазели на то, как информационные табло и большие экраны, транслирующие рекламу, погасли. Лампы под высоким потолком мигали. Краски и фигуры снова потерялись — лишь калейдоскоп мерцающий вокруг. Я слышал хлопки, и не знал, лопались ли это лампы, или кто-то трансгрессировал. Что-то происходило позади, там, где верещали вредноскопы. Задрав голову, я видел, как по потолку медленно полз защитный купол, похожий на мерцающее желтоватое желе. Под куполом бились мухи, словно их накрыли огромным прозрачным блюдцем. Стены содрогнулись, заставив людей закричать и пригнуться. В тот момент, когда я толкнул дверь одного из выходов и зажмурился от солнечного света, за спиной слышались выкрики заклинаний. — Не оборачивайся! — крикнул я, дернув стюардессу за собой так, что у нее хрустнуло что-то в плече. — Быстрей! Вертя головой, я пытался сориентироваться. Казалось, мы выбежали на взлетную полосу, но, нет, мимо проехал погрузчик. Спеша к указателю паркинга, я пытался углядеть машину старика Диего. И это оказалось невозможно — машин было море. Мы так и бегали меж ними, пока старик не нашел меня сам и не посигналил. Я дрогнул и обернулся. Машина была другой, не той, что прежде. Но и не новой –повидавший виды темно-вишневый пикап с потертыми царапинами и явно помятой дверью. — О, это она? — Матиас высунулся с переднего сидения. — А че ты ее чуть не убил? — Да, — бросил я, запихивая стюардессу назад. — Ходу, ходу, давай. Старик Диего промолчал. Лишь повернул ключ, заставив мотор взреветь. Дорога вышла напряженной. Стюардессу била крупная дрожь — она вообще не выглядела как та, за кого ее мог принять Матиас, разве что загадочная дама моего сердца меня боится до икоты. Она настолько боялась, что под ней тряслось сидение. Руки, сжимающие колени, царапали изорванные колготки. Стюардесса то и дело оглядывалась и даже забыла спросить кто я, кто эти люди, куда мы едем, и почему я не свожу взгляда с защитного амулета на ее шее. Амулет, кстати говоря, раскалился докрасна. Оставил на белой блузке подкопченный темный след. — Я все объясню, — пришлось пообещать, поймав взгляд Диего, глядевшего назад через зеркало заднего вида. Что я объясню? Матиасу набрехать — грешно, но легко, он, конечно, сложный, но наивный. Но старик Диего — да он уже, глядя в зеркало заднего вида, кажется, видел меня насквозь. Но молчал. Мы со стюардессой переглянулись впервые, когда уже подъезжали к дому, который я когда-то купил. Ее все еще трясло, но заметно меньше — не знаю, что она ощущала, но знал, от чего бежала. И прекрасно это понимала. Сеньор Сантана протянул Матиасу ключи, когда притормозил у тротуара. — Давай, заселяйся. Я — заправить бак. Матиас повернул голову. — Сейчас прям? — Да. Завтра ехать в мастерскую. Черные глаза старика на мгновение смотрели в упор и несколько давяще. Ключи звякнули, опустившись Матиасу на ладонь. Матиас, посерьезнев вдруг, молча вышел из машины и, подхватив рюкзак, направился к дому. Я тоже поспешил к нему присоединиться, но не смог открыть двери — те оказались заблокированы. Мотор снова взревел и машина, медленно огибая яму на дороге, направилась вперед. Повернув у конца улицы, старик Диего крутанул бегунок радио на максимум и потянулся к бардачку. —… ужасная жара изматывает уличные беспорядки, — донеслось тут же громкое из динамиков. — Но демонстранты все равно жгут шины… Мы со стюардессой переглянулись, когда машина продолжала ехать вперед, по улице. Я сжал спинку переднего сидения. — Я сказал, что все… В тот же момент, как я даже не задумался, что что-то может помешать договорить фразу, меня оглушил такой силы выстрел, что слух на мгновение пропал вообще. Ничего не осталось, кроме высокого писка ультразвука, от которого, казалось, сейчас надвое лопнет голова. Уши горели, и я запоздало вздрогнув, повернулся. Белая блуза окрасилась потеками в тон алому пиджаку. Голова распластавшейся на сидении стюардессы, опустилась на подголовник. Окно позади, окрашенное кровью и кусками черепа, было разбито — вокруг аккуратной дыры расползались, как паутина, трещины. Задохнувшись и все еще прижимая к уху ладонь, я чувствовал, что щека была липкой. В нос ударил тошнотворно сладкий запах соли, металла и уже смерти. Сеньор Сантана, не выпуская руль, был повернут назад. Он сжимал вытянутой рукой тяжелый пистолет, дуло которого застыло от моего лица так близко, что я чувствовал его жар. Я и раньше был свидетелем убийств, но это было самое внезапное — от того-то и сердце пропустило десять ударов и забыло, в чем вообще его функция. Наверное, я бы взверещал, взывая к совести и требуя немедленных объяснений, но замер, глядя на руку перед собой. На запястье, которое виднелось из-под задранного рукава, висели намотанные деревянные четки. Крохотный серебряный крестик, свисая с них, колыхался маятником. И я бы не обратил внимания, особенно когда рядом труп с разнесенной головой, а в ушах гудит. Если бы не видел точно такие же четки с точно таким же крестиком прежде. На людях, которых надеялся не встретить больше, потому что они пропали, сгинули, уволены, выродились, отосланы невесть куда. Это было воспоминание из прошлой жизни, далекое и неправильное, и вот оно разблокировано. Я видел эти четки на инквизиторах.