Игры в богов

С силой захлопнув автомобильную дверь, я вышел на пропаренную жарой улицу. На раскаленном солнцем пыльном асфальте, казалось, можно приготовить яичницу. Если, конечно, рисковать ее потом есть с такого грязного места. Засыпанная мелкими осколками и мусором дорога вела от улицы, где я рискнул однажды купить дешевый дом, и до заброшенного места, о назначении которого в прошлом когда-то цветущего Детройта можно было лишь догадываться. Это была большая площадка, сплошь заставленная старыми машинами. Старыми настолько, что от оттенков ржавчины вокруг все рябило, а сами машины будто вросли в землю: будь то остатками своего металлического корпуса, будь-то сдутыми, похожими на тряпки, шинами. То ли старая парковка, то ли штрафплощадка, то ли свалка — это место походило на кладбище автомобильной промышленности. Оно никому не было нужно и не охранялось. Здесь жили тощие дикие собаки, отсутствовало освещение и были ворота, которые закрывались на кусок проволоки. Неудивительно, что это место то и дело собирало сомнительных шнырей: наркоманы, бездомные, ну и мы со стариком Диего и трупом. Старик Диего вытаскивал с заднего сидения автомобиля тело. На пыльный асфальт из головы женщины, напоминающей расколотый арбуз, закапала густая темно-красная жидкость. — Пиздец, — я разматывал проволоку на воротах и ругался. — Пиздец, блядь, проведали дедушку… Я все больше подозревал, что когда Сусана гадала мне на пивной пенке и заключила, что меня сглазила старая больная ведьма, то зрила в корень. Даже подозревал, что старой больной ведьмой была атташе Сильвия, которая виду не подала, но на всю жизнь запомнила, когда я, молодой и едва прибывший незваным гостем в дом наркобарона, по глупости вслух назвал ее секретаршей. Потому что иначе не знаю, как объяснить такой разлет случившегося за сутки: от «спокойно пью лимонадик на борту самолета» до «выносим труп стюардессы». Это был далеко не первый труп, который я видел, и даже не первый, свидетелем поспешного захоронения которого стал. Но то ли отвык от этого, то ли надеялся позабыть, потому что смотрел и чувствовал, что это все, это дно. Это не то же самое, что на садовой тачке вывезти на виноградники порубленное тело, потом окатить сарай из шланга, вымыть руки и выпить холодного вина, чтоб снять напряжение. Это не останется секретом, и не потому что я щас начну визжать на весь Детройт. А потому что кровь была везде. Шлейфом тянулась за стариком, перепачкала его одежду, осталась даже на воротах. Уже не говоря о том, что салон машины был уничтожен — обивка сиденья аж хлюпала. Сеньор Сантана, придержав на своем плече тело, прошел вглубь кладбища старых автомобилей и дернул рывком скрипучий багажник проржавелого «Шевроле». Сбросив туда труп и захлопнув багажник, он отряхнул руки и обернулся. — Вы что сделали? — выдохнул я. В голове, с грохотом опустившегося багажника, вдруг все встало на свои места. — Вы убили ее… — Да, я вижу. — Она ничего не сделала, просто пыталась сбежать! Я пытался ей помочь! Перепачканные липкой влагой крови пальцы вдруг сжали мое лицо так, что челюсть грозилась стереться в труху. Я заткнулся на полувдохе. Черные глаза старика смотрели на меня жестче, чем его рука давила на лицо. — И что бы ты сделал, помощник? Твой план? — прорычал он. — Вытащить ее из аэропорта? Привести в дом, постелить ей рядом с Матиасом? И приманить эту чертовщину, которая один твой дом уже уничтожила, да? Я тяжело сглотнул. — Ты не мог ей помочь, никто не мог, — отрезал старик. — Ей конец в любом случае. — И вы благородно облегчили ее страдания? — процедил я. — Я спас нас троих и еще десяток людей от большой беды, которая могла случиться, потому что один придурок додумался пустить культ в свой дом. — Еще один придурок? — хохотнул я, обнажив зубы. Старик не ответил. Он разжал пальцы. Челюсть ныла, казалось, мне сдвинули зубной ряд. «Как же у тебя, наверное, бомбит от того, что в течение двадцати лет Сильвия входила и выходила из твоего дома, а ты ни разу, ни разу не задумался точно так же прострелить голову ей», — думал я, тяжело дыша и сверля старика ненавидящим взглядом. Меня Бог уберег от того, чтоб в сердцах не ляпнуть это вслух. Иначе бы лег со стюардессой в один багажник. — А теперь, если все сопли прожевал, — проговорил сеньор Сантана. — Приведи в порядок машину, сделай нормальное лицо и поехали домой. И зашагал за распахнутые ворота, на ходу поджигая сжатую в зубах сигарету. Я отвел взгляд от багажника и как-то быстро, сходу, понял, что от меня требуется. Вытянул из кармана волшебную палочку и затопал к машине. Уже там, наблюдая за тем, как липкая кровь втягивается от испоганенных сидений и резиновых ковриков в кончик палочки, как в трубу пылесоса, я думал о том, что старик был прав во всем. Я же просто пытался сделать что-то импульсивно-правильное, не продумав ничего. И еще совсем забыл, что старик Диего был не просто дедушкой с пятидесятью оттенками плохого настроения. Недаром предупреждали и Флэтчер, и Сильвия грозилась, и слухи гласили, что не просто так Диего Сантана был тем, кем его считали все, кроме наивного меня. А я что: «Да нормальный дядька, веселый, сидит себе в коляске, винишко попивает и анекдоты смешные рассказывает». Вроде я и вырос, а вроде такой наивный остался. Скрипело стекло, на котором спешно затягивалось отверстие от пронзившей голову насквозь пули. Сеньор Сантана молча наблюдал со стороны, курил и о чем-то думал. — Вы были правы, — только и сказал я, когда закончил. Он фыркнул презрительно. — Я знаю. Машина вскоре стала чистой. Даже чище, чем была до того, как ее заднее сидение окрасились содержимым черепной коробки. Но стоило мне распахнуть дверь и сесть на заднее сидение, как нос уловил тяжелый соленый запах. Правду говорят во всяких документалках — не так-то просто избавиться от следов крови. Даже если помещение кажется вычищенным до стерильности. — Да чисто, чисто, — буркнул старик, зыркнув на меня. — Чтоб ты так в доме прибирался. Я снова сделал вдох. — Пахнет, как у мясного прилавка. Матиас унюхает сходу. На сиденье рядом со мной приземлилась мятая пачка крепких сигарет. — Кури. Старик выдохнул густой дым прямо на обивку сидения. Я нахмурился. — Вы думаете, табак перебьет запах крови? — И по пути заедем в магазин за красным перцем. — И это сработает? — А ты подыши над пакетиком с перцем, на тебе и проверим. Старик лишь коротко кивнул и повернул ключ. Мотор утробно взревел. «Он знает о вампирах больше, чем я», — подумал я вдруг. — «Как так?» Как так, Ал? Как так? Он растил твоего сына, не удивляйся, если сможет объяснить и почему у Матиаса язык по колено вытягивается. Мы ехали обратно. Я курил, как и было велено, и смотрел на то, как покачиваются на запястье старика Сантана деревянные четки. — Если, — протянул я, не очень уверенно. — Хотите что-то рассказать, то я… — Не хочу. Ни убавить, ни прибавить. — А… нам что-то за это будет? Вопрос прозвучал глупо. Но я понятия не имел, сходит ли инквизиторам с рук благое дело, которое было, по сути своей, преступлением. — Мне — нет, — произнес старик. — А тебе, конечно, гореть в аду. — Почему? — Потому что ты пидор. Это большой грех. Я закатил глаза и откинулся на заднее сидение, даже позабыв о брезгливости. Сидение не было влажным и к спине не липло — ни потеков крови, ни сгустков. Ничего, лишь мои опасения. — Знаете, что меня удивляет? Вам никак не надоест. — А я просто жду, когда тебе самому надоест позорить семью. Думаешь, я не видел, как ты еще багаж забрать не успел, а уже в аэропорту искал себе взглядом крепкое мужское плечо? — Да ну вас, — отмахнулся я. И обернулся назад. Стекло за спиной было как новеньким, лишь немного мутным. Было чистым, несмотря на то, что беспокойный глаз все пытался отыскать крошечку пятна или потека. Глядя позади, на мелькающую дорогу, я задумался. — Думаю, нужно кому-то сказать. — И повернулся обратно к старику. — Я скажу, — подтвердил тот, чем только подтвердил, что четки на запястье — это не просто украшение, которое мне вдруг что-то напомнило. Честно говоря, я меньше удивился в свое время тому, что сеньору Сантана удавалось сойти за священника, чем когда пытался выстроить в голове цепочку, которая извилисто вела бы от него и до какого-то ордена, который по-своему защищал маглов от того, что не могло бы втиснуться в понимание «нормального». Я ничего толком не знал об этом ордене, кроме местоположения тел некоторых его адептов, но точно понимал, что это не одинокие энтузиасты с четками и высокими моральными принципами. Это была хорошо организованная система, некогда хорошо исполняющая охоту на ведьм, но ныне подуставшая и допускающая огрехи. И меня удивило скорей не то, что система проводила работу над ошибками, а то, что старик добровольно согласился стать ее звеном. Он никогда не был командным игроком и уж точно не страдал идейностью в чем-либо. «Что будет со мной? С Матиасом?» — думал я, когда сеньор Сантана остановился на заправке. — «Он же ночью прибьет нас обоих молотком во имя высшей цели». Руки ощупывали карман, в котором тяжелел телефон. Никогда прежде мне не хотелось так связаться с Сильвией. «Что будет с ней?» Ей конец в любом исходе. Даже не окажись однажды на запястье старика деревянных четок. Но когда мы уже ехали в сторону дома, и я рассыпал пакетик красного перца по сидению (увлекательнейшее занятие), здравый смысл вернулся. И заверил, что прибить ночью молотком меня старик мог и в любое другое время по причине плохого настроения. Матиас же был в этом мире последний, кому дед Диего когда-либо навредит. Матиаса нельзя было назвать интеллектуальным спецназом семьи Сантана, но то, что он был проницательным, спорить не приходилось. Он открыл нам дверь так стремительно, будто бы дожидался возвращения и ответов с тех самых пор, как забрал с переднего сидения рюкзак и отправился в дом первым. — А где мадам? — поинтересовался он. В голосе не прозвучало подозрений. Хоть это и странно — Матиас перерос то время, когда верил в прошлое дедушки через призму наивного благоговения. — Подвезли к мотелю, — произнес сеньор Сантана спокойно, переступив порог. Казалось, по моему лицу видно, что мы мадам не к мотелю подвезли, а бросили в багажнике старой машине на свалке металлолома. Я, по крайней мере, себя так чувствовал — лицо горело. Но Матиас был спокоен, у него поводов не было не верить деду. Как я и опасался, чистящих чар оказалось недостаточно для того, чтоб ничего не напоминало о следах крови. Матиас ничего не говорил, но ходил и принюхивался — что-то дразнило его чутье, что-то затертое и на первый взгляд отсутствующее на обивке заднего сидения автомобиля. Но дед Диего удивил меня познаниями до невозможности. Красный перец, рассыпанный в машине, мало того, что сбил Матиаса со следа и водил кругами по дому и двору, так еще и под конец дня стал причиной того, что желание принюхиваться к чему-либо оказалось напрочь и надолго отбито. — Это все твои гены! — рычал старик Диего на меня. — Ребенку всю жизнь мучиться! Хоть мы оба и понимали, что это не моя унаследованная аллергия была причиной того, что вечером Матиас смотрел на мир опухшими красными глазами и дышал только ртом. — Это на соседские кусты, — заверил я, виновато протянув сыну капли. Короче говоря весь первый день официально начавшихся летних каникул Матиас провел, щуря воспаленные глаза, шмыгал носом и чихал так, что скрипели петли на полках. Когда же дед Диего, наотрез отказываясь верить в эффективность сосудосужающих капель и таблеток, которые любой аллергик мира узнает из тысячи, принялся варить на плите нечто из кипятка и упаковки лаврового листа, Матиас и вовсе закрылся в комнате, забаррикадировал дверь и грозился сглазить любого, кто попытается подойти к нему с таким лекарством. — Не шучу, — угрожал он. — Не подходите. Я всякому в Дурмстранге научился, знаете, что я щас сделаю? — Разденешься догола и побежишь в лес? — поинтересовался я шепотом. Матиас захлопнул дверь и оскорбленно улегся умирать в кровать. Я же спустился на кухню, где старик Сантана как раз процеживал варево из лаврового листа. Пахло оно язвой желудка и жжеными тряпками. Расчертив крест-накрест палочкой, я шепнул заклинание Оглохни — незаменимые чары, которые вызывают жужжание в любопытных ушах и мешают тем самым слушать чужие секреты. Хотя, судя по тому, как каждый громовой чих Матиаса сопровождался предсмертным кряхтением, бедняге было явно не до подслушиваний. — Как вы поняли про красный перец? — поинтересовался я. Сеньор Сантана обернулся. — Нет, ну понятно, что перец жжется. Но вы же как-то догадались, что он отбивает вампирам нюх. — Как и служебным собакам. Тоже мне, откровение. Я сел на скрипнувший стул и проводил старика взглядом. От едкого запаха лаврового листа слезились глаза. — Это от чего? — От всего. Так это было странно. Не лавровый отвар, хотя тоже странное лекарство, воистину на выносливость. Странно было после того, что мы сделали и того, что прекрасно друг о друге понимали, говорить о чем-то приземленном. Вот будто не про что было нам говорить, спустя почти два года с момента последней встречи, кроме красного перца и лаврового листа. Сеньор Сантана был беззлобным. Именно в тот момент, а не всегда. Я бы сказал, что он пребывал если не в хорошем, то в будничном настроении. Как обычный человек вечером среды — усталый немного, совершенно не суетливый и без намека на то, что в его машине вообще была стюардесса. Я не раз слышал не то легенду картеля Сантана, не то факт, что старик Диего может обмануть полиграф. И понимал, уже позже, почему: он обладал действительно парадоксальным умением закрыться от всего и жить, чувствовать, вести себя так, как он решил. Поверить в свою правду и требовать того же от окружающих. Он решил, что стюардессы не было. И я подыграл ему. Но заговорил сам, ночью, когда мы теснились на крыльце и курили так устало, будто опять весь день делали в этом доме ремонт. — Ты знаешь, что сейчас там, в Пунтаренас? Я повернул голову. И даже на мгновение задумался, что ответить — мы никогда об этом не говорили. — Вряд ли лучше, чем десять лет назад. — Они называют мой дом могильником. И правильно делают. Там уже ничего не осталось. — Я думал, дом закрыт от не-волшебников. Старик раздраженно хмыкнул. — С этим геморроя не меньше, чем с мертвецами за забором. Люди все чувствуют, и видят, когда на шоссе выбрасывает куски дома. Уже не говоря о том, что иногда прибивает к берегу городского пляжа. Правительственные придурки, ответственные за круги на кукурузных полях и рептилоидов, пустили слух в эфир про аномальную зону и тектонический разлом плит, — старик закатил глаза. — Так туда поперло туристов больше, чем в курортный сезон. Никто не вернулся. Я удивленно повернул голову. Глядя на профиль, удивительно ровный при количестве ударов в лицо, которое старик Диего поймал за всю жизнь, я пытался из вороха слов в голове слепить вопрос. — Вы были там. И вышел не вопрос. — Но зачем? — Это все еще моя земля. — А вы все еще хозяин Сан-Хосе? Сеньор Сантана стряхнул пепел и неопределенно пожал плечами. А я вдруг понял, насколько пазл в голове сложился. — Так вот ваша роль. Вас завербовали не за культом бегать и не вампиров ловить. Вас наняли наблюдать за Сан-Хосе? — Ты дурак? Пазл как сложился, так и рассыпался. Я смутился. — Ну а что? Вроде складно. Если бы я хотел скрыть от жителей города то, что нельзя объяснить и уничтожить, то нанял бы человека, который как минимум знает город, а, как максимум, имеет хоть какое-то там оставшееся влияние. — Оставшееся влияние? — старик оскорбился до глубины души. — Да я крестил внучку мэра! — Ни в коем случае не умаляю ваш вклад в экономику и развитие Коста-Рики, сеньор Сантана, но вы — наркобарон, который должен сидеть на пожизненном уже одиннадцать лет как, — напомнил я. — Просто предположил, что если бы вам дать достаточную мотивацию, ну или хотя бы кегу пива… — Тебя на севере просквозило, и ты совсем страх потерял, голубая устрица? — … то вы бы могли как-то повлиять на любопытных горожан, — заключил я. — Так я и повлиял, — фыркнул старик Сантана. — И, поверь, пользы от меня было больше, чем от всего вашего правительства, которое там сопли у ворот раздувало и не знало, что делать. — Не сомневаюсь. Просто интересно, — протянул я. — А как? Ведь это же сеньор Сантана. В былые времена, когда самым страшным, что ходило по вилле в Пунтаренас, были не инферналы, а сонный я с похмелья, такие проблемы, вроде «договориться», «аккуратно намекнуть», «грубо шантажировать» и вообще что угодно, кроме «перестрелять к херам несогласных» решала атташе Сильвия. Старик был опытным, но никак не хитрым, и уж тем более не мастером красноречивой дипломатии. Я с трудом представлял, как он вообще мог с кем-то договориться, потому что он даже в супермаркет входил так, знаете, заранее конфликтно. А договориться со всем городом, чтоб не лазали куда не следует… С этим не справились даже десятки тысяч попыток МАКУСА маскировать дом с инферналами под ничто и «все под контролем». — Десять лет ебались, ебались всей страной, миллиард денег из бюджета потратили, все спецслужбы задействовали. А я за сотку арендовал экскаватор на стройке, за ночь перекопал возле поворота на виллу, и к утру власти объявили про утечку газа. И хрена лысого кто к вилле сунется, пока знак «Осторожно, ремонтные работы», не уберут, — хмыкнул сеньор Сантана. — И все, я в Инквизиции теперь сотрудник месяца. Я расхохотался, просто представив доску почета секретного ордена, перекопанный участок земли у шоссе, и лицо Джона Роквелла, который, надеюсь, однажды узнает, как легко, оказывается, можно было решить проблему с любопытными маглами и общественным мнением в Коста-Рике. Смешно на самом деле было на первый лишь взгляд. Я боялся представить, насколько сеньор Сантана мог быть осведомлен о том, что происходило на самом деле. Знал ли он теперь, что скрывал от него дивный мир волшебников? Кого? Знать бы, откуда у инквизиторов ноги растут, и кто им на запястье четки наматывает. Как далеко могли запустить старика Диего? Чем больше думал, тем тревожней становилось. Я пытался отыскать на лице старика ответ, безмолвный намек, но нет — Диего был усталым, спокойным и не жаждущим откровенничать. А раньше-то… да сложнее было вытащить хлеб из пакета, чем из Диего Сантана информацию, если предварительно распить бутылку красного сухого на залитом солнцем душном балконе! А сейчас, черт старый, не пил ничего крепче этого своего лаврового листа. Затушив сигарету и бросив окурок за соседский забор, сеньор Сантана поднялся с крыльца. — Ладно, — сказал он. — Иди спать. Завтра очень рано вставать. Я повернул голову. — Почему? — Завтра надо загрузить грузовик и откатить к границе у реки Детройт. Тяжело вздохнув я, тоже поднялся с крыльца. — Загружать, естественно, придется мне? — Нет, блядь, я тебя двадцать лет кормил, поил и одевал, чтоб на старости лет самому с больной спиной ящики тягать. — Вы меня не кормили… — Я тебе макароны сегодня разогрел? — Ну… — Че ты еще от меня хочешь, нахлебник? Как быстро падает градус насущных проблем. Уже не тесть-инквизитор был в центре обеспокоенности, а перспектива на рассвете загружать грузовик какой-нибудь нелегальщиной. И слушать при этом комментарии о том, какие у меня слабые руки, кривые ноги, тупые глаза, рожа некрасивая, и телосложение как у Дюймовочки, и что… — … тяжелее хуя в руках ничего не держал. И это тоже. — Кстати о планах на лето, — протянул я. — О, они у нас огромные. Будем менять шифер на крыше. — Да нахрена? Вот так ничего не предвещает беды, живете себе в нормальном доме, обычном, вполне пригодном и даже где-то новеньком, пока кого-то не озаряет навязчивая идея срочно менять крышу. — Нахрена что? — спросил старик. — Менять шифер. Он нигде не течет. — А чтоб на картах в интернете дом сверху иначе выглядел, и твои голубые дружки не смогли нас отыскать. «Ладно, завтра отпрошусь», — вздохнул я про себя. — «У всех родня как родня, ну почему у меня паноптикум какой-то?» Комната, что ютилась на втором этаже у лестницы и когда-то принадлежала мне, была очень аскетичной. Ровно настолько, чтоб вмещать узкую кровать, похожую на детскую, лампочку под потолком и стул, исполняющий обязанности вешалки для одежды. Так скудно не потому что меня угнетали обжитые помещения, а чтоб освободить максимально много места для новеньких ортопедических матрасов, которые я тягал с прошлой работы и перепродавал кому надо, нашпиговывая предварительно оружием. Матрасы лежали друг на дружке, занимали всю комнату, и передвигаться приходилось боком и медленно. А потому, когда матрасы куда-то подевались, комната казалась необычайно огромной и пустой. Чемодан стоял в углу — разбирать его я не трудился. Я лежал, вытянув ноги на деревянное изголовье, и крутил в руках телефон. И снова чудное такое — о другом бы думать, а я гадал, куда делись из комнаты матрасы. О другом думать я не хотел, но обманывать самого себя и полиграф, как делал это сеньор Сантана, я не умел. «Он знает», — пальцы, барабанящие по подсвеченному экрану, написали и тут же стерли неотправленное сообщение. А может еще не знает? Я откинулся на мягкую подушку и крепко зажмурился. Как назло, будто кобрячье чутье почуяло, что где-то Поттер трясет пальцами над экраном и удаляет уже третий черновик сообщения, зеленым подсветилась картиночка собеседника, оповещая, что абонент со мной и готов внимать. «Уезжай», — написал я, и снова тут же удалил. Куда уезжай? Да с такой ночной интригой, Сильвия, как нормальный человек, ни хрена не поймет, подумает о худшем и тут же начнет звонить. Вот уж счастье-то, говорить с ней, когда Диего в трех метрах по коридору. Я должен был предупредить ее, и это правильно. Так же, правильно, как не обманывать старика Диего столько лет и надеяться, что все сойдет с рук. Мне было жалко и понятно Сильвию, которая на недолгое время сдалась и до сих пор пожинала плоды слабости бегством. Было жалко и понятно старика Диего, который не сдался ни на секунду, и платил за это таким ярмом, о тяжести которого, кажется, пока даже не догадывался. Аж вздохнуть сложно было от силков, которые крутили меня в страхе и сомнениях. Почему, ну почему я должен быть частью всего этого? Это как быть вынужденным сделать роковой выбор, мечась между двумя разведенными родителями, каждый из которых по-своему хорош и дорог тебе. Хотя нет, какими родителями? Родители не вынуждают делать выбор. Я снова, как двадцать лет назад, метался между двумя аферистами, оба из которых нормальные, харизматичные, добряки редкостные, пока не уничтожили друг друга и три дюжины свидетелей в борьбе за капитал. Да только в противостоянии старика Диего и Сильвии, Наземникус Флэтчер оказался бы затоптанным в первые три минуты — они просто друг друга поубивают, несмотря на то, что уже умирали. Просто поубивают: он — из ненависти, она — защищаясь. А где буду я, связующее звено двух равноотдаленных титанов? Там, где Флэтчер. Меня уже не будет. Я не хотел быть частью этого. Не хотел быть здесь и чувствовать вину, бояться и переживать, гадать, что знает Диего, а что пока не знает, думать, получилось у Сильвии уехать или не получилось, выбирать, кому помогать, а кого предать молчанием. Я не хотел завтра загружать грузовик и вспоминать о том, что где-то в багажнике на июньской жаре гниет труп стюардессы. Я хотел отпуск, он начался, но как начался! Честно, я же заслужил отдых. Честно отработал год учителем истории, у меня нервных клеток осталось с чайную ложку, и поэтому не хочу лезть в топи проблем и заговоров. Я хочу, как Сусана, полететь летом в Турцию, чтоб купить шубу. Я хочу шубу, а не это все. И в этом весь я. Еще ничего не случилось, титаны не схлестнулись, а мой лоб не пробила пуля, но я уже прокрутил три варианта развития событий, и заочно возненавидел и старика, и Сильвию, и себя за то, что позволил замереть меж двух огней. С остервенением бросив телефон на одеяло, я ничего не написал в сообщении. «Подождем», — заключил в итоге. — «Вдруг как-то само рассосется». И заснул, так и чувствуя, как превращаются надежды в пепелище.

***

Первый день официального отпуска начался тем, чем, принципе, мистер Роквелл и ожидал. Именно в этот черный день календаря, когда административный департамент Вулворт-билдинг открыл шампанское, отмечая, что Роквелла впервые за последние десять лет удалось выгнать в отпуск, и теперь профсоюз их не уничтожит, случилось просто все, что могло случиться. Какая-то великая сила не отпускала мистера Роквелла отдыхать. У тех немногих служащих, кто сумел добраться в Вулворт-билдинг этим утром, сложилось впечатление, которое силой слухов сложилось в шутку о том, что та самая жрица, применив все силы ясновиденья для предугадывания даты первого дня отпуска самого главного мракоборца МАКУСА, чтоб именно в этот день объявить: «Девочки, стартуем!». Город гудел, двери хлопали, голоса кричали, шаги топали, пергамент шелестел, фигуры мелькали, работа кипела, а мистер Роквелл мог думать только о том, как же сильно у него болит голова. Не предусмотрел, да и не предупредил никто, что трансгрессировать в условиях протокола, блокирующего магические перемещения, окажется так сложно. Словно пытаться вынырнуть на поверхность, пробираясь не через толщу воды, а через густое желе. Трансгрессировать за сутки довелось дважды, и на третий раз пользоваться правом исключения мистер Роквелл желания не имел. В последний раз трансгрессия была такой тяжелой, когда он перемещался спешно с порога своего дома в Бостоне на берег океана к проклятому дому в Сан-Хосе. Тогда, пролетев не одну тысячу километров, он аж пошатнулся и чуть носом не упал за забор к инферналам. Штаб-квартира мракоборцев представляла собой сонное царство таких же обессиленных волшебников, для которых быстрое перемещение в Детройт и обратно даром не прошло. Мракоборцы еле-еле доковыляли до своего этажа, будто продираясь сквозь зыбучие пески, попадали на стулья и минут десять просто молча сидели, синхронно пытаясь отдышаться. Мистер Роквелл привилегии передохнуть был временно лишен. Он находился этажом выше, и был занят — слушал, как на него орут. — Успокойтесь, — только и сказал в итоге, переживая не так за выговор, как за то, что мигрень сейчас расколет голову надвое. — Успокойтесь? — Госпожа Эландер аж посерела от этих слов. — В пяти штатах собираются протестующие против протокола. Наш транспорт на дорогах то и дело попадает в аварии. В больницу просто не попасть, тем, кому нужна помощь, а то, что творится сейчас на таможнях иначе, как хаосом, не назвать! Айрис Эландер была прирожденным альтруистом и государственным деятелем — переживала за все на свете, кроме международных отношений, которые были как раз зоной ее ответственности. Президент Локвуд тоже был недоволен, но держался тише и обвинениями пока еще не сыпал. — Протокол «Дорожая пыль» — это не моя хотелка, а необходимая мера, — напомнил мистер Роквелл. — И она парализовала страну за сутки! Мы очень поспешили согласовать протокол, — взгляд госпожи Эландер скользнул в сторону президента Локвуда. — Прежде необходимо было здраво оценить все риски и собрать комиссию… — У нас не было на это времени, — отмахнулся мистер Роквелл. И незаметно для самого себя вдруг рассвирепел. — Айрис, о чем мы сейчас спорим? Какая комиссия? Вчера ввели протокол, сегодня утром проклятье вспыхнуло в Детройте. Где бы мы все были с нашими комиссиями и согласованиями, если бы развели все это на неделю? — Кстати про Детройт, — заговорил президент Локвуд недовольно. — Условия сложные, да, но ваша работа была очень грубой. Вас видела как минимум сотня не-магов. На таможне паника, волшебники оказались в ловушке и не могли быстро покинуть опасное место. А аэропорт уничтожен. — Кто вам это сказал? — опешил мистер Роквелл. — Там немного поврежден фасад, разбито два экрана и выбиты стекла. — Департамент инфраструктуры оценил нанесенный аэропорту ущерб в два миллиона галлеонов. — Да потому что департамент инфраструктуры умудряется закупать древесину по цене сапфиров. Я за пятую часть от озвученной суммы ущерба починю аэропорт сам и за сутки. Потому что нет там руин. Чувствуя, что градус абсурда крепчает, мистер Роквелл тяжело вздохнул. — О чем мы говорим? Починить аэропорт — это меньше суток работы и три заклинания. Подправить память не-магам — это десять минут времени специалистов, которые сидят на седьмом этаже и занимаются именно устранением последствий… — Не хочу нагнетать, — произнесла госпожа Эландер. — Но мой кабинет засыпают Громовещатели из консульств. Представители стран интересуются, по какому праву мы запретили свободу перемещений для иностранных граждан на нашей территории. К вечеру ожидается очень неприятный разговор с представителями Уганды — они хотят лично узнать причину, а нам, чтоб сгладить скандал, она нужна очень веская для объяснения необходимости… — У нас на территории страны беспредельничает Обскур, который собрал вокруг себя и своих верований культ, вербует в него женщин, против их согласия, и наносит то и дело удары по нашей безопасности. Какая нужна более веская причина? — вразумил мистер Роквелл.- Да все знают, что у нас происходит. Весь мир, это уже не спрятать за воротами в Коста-Рике и не говорить, что все под контролем у МАКУСА. И мы сейчас опять думаем не о том, что делать с проблемой, а о том, каким еще забором ее обнести, чтоб снова не сеять панику. — А ты предлагаешь сеять панику? — Я предлагаю вытащить голову из песка и реально взглянуть на вещи. Мракоборцы то не работают, то не так работают, то грубо работают, то протоколами страну ломают, и это притом, напомню, что протокол сработал на следующие же сутки! Мистер Роквелл кивнул президенту на свиток с отчетом. — Но это не помогло сегодня положить культу конец, — сказал президент Локвуд. — Вы доложили, что случился… побег, или как это назвать. То есть, жрица все же обошла протокол. — Это не трансгрессия, не перемещение и даже не полет без метел. Это был рой мух, — произнес мистер Роквелл. — Он метался по аэропорту минут десять, пока мы расставляли защитные чары. И никаких действий проклятья уже не было — ни разрушений, ни жертв. Культ не пытался снова устраивать побоище, он пытался бежать, эти мухи просочились в окна, в двери, вентиляцию, они в итоге просто разлетелись. Потому что это мухи, когда они разлетелись, невозможно было даже нацелиться, чтоб попасть заклинанием. — Вы упустили их. — Госпожа Эландер скрестила руки на груди. — То есть все сложности, которые сейчас несет МАКУСА, напрасны. Протокол работает, но он не помог. — Если бы не протокол, с аэропортом Детройта случилось бы то же, что с кораблем Дурмстранга. Или домом Ренаты Рамирез. Культистки очень быстро перемещались тогда, возникали из неоткуда и пробивали стены насквозь полетом. Если бы не протокол, тогда аэропорт был бы действительно уничтожен. Мы не со стратегом столкнулись. Жрица сейчас — это очень ослабленный истощенный сосуд, который не просчитывает наперед. Только почувствовав, что не может быстро исчезнуть, когда появились мракоборцы, культ бросил все попытки что-то делать, кроме как найти брешь и сбежать. — Мистер Роквелл, ваших догадок мало для того, чтоб убедить всех в правильности принятых решений. Айрис права, нам придется держать ответ. И версия «мы закрыли МАКУСА, чтоб ловить мух» — я ее не озвучу сегодня. — Президент Локвуд покачал головой и нервно усмехнулся. — Головы полетят. Уже пять штатов захлестнуло возмущение. — Еще бы, — протянула госпожа Эландер. — Людям запретили трансгрессировать ради охоты на мух. Которая, к тому же, провалилась. — Господин президент. — Мистер Роквелл сделал вид, что не услышал претензию. — Вы ознакомились с отчетом? С той его частью, где подробно описывается результат охоты на мух. Президент Локвуд задумчиво промолчал. Мистер Роквелл, не дожидаясь ответа, вынул из кармана палочку и очертил в воздухе контур чего-то прямоугольного. Замерцали бледно-золотые искры, контур становился четче, пока на стол президента не опустился перемещенный из переговорной штаб-квартиры мракоборцев предмет. Им оказалась банка с плотно закрученной крышкой и медным ободом, сжимающим стеклянные стенки. Банка светилась — не один слой защитных чар заставлял стекло мерцать перламутром. И ходила ходуном, немного подпрыгивая на столе и глухо пристукивая толстым дном. В банке жужжало с десяток крупных черных мух. Их тельца бились о стекло с явным намерением сбежать из заточения. Длинное лицо президента Локвуда вытянулось еще больше. — Позволь спросить, Джон, — протянул он негромко. — Вы бегали по аэропорту с банкой за мухами? — Да, мы не шутки здесь шутить собрались, — вполне серьезно ответил мистер Роквелл, нацелив палочку на банку. — Специалис ревелио. Приглушенный хлопок заклинания заставил жужжание в банке затихнуть. Черные мухи замели и упали на дно. Их черные тельца, растекаясь как масло, сплелись в единый сгусток чего-то темного и липкого, что быстро твердело и обретало четкую форму. — Господи… Госпожа Эландер брезгливо прикрыла рот и нос платком. Мухи, опавшие на дно банки, сплелись в фигурку, которая быстро обернулась полусогнутыми двумя пальцами. Пальцы держались на куске плоти, словно откушенном от ладони. — Чьи это пальцы? — Можно только догадываться. Ликвидаторы работают, мистер Сойер пока не готов дать заключение. Судя по тому, что рядом с этим шкала Тертиуса закончилась, щитов на банке — как на Сан-Хосе в первую неделю, а цвет кожи пальцев подходящий под известное нам описание, предварительно, это наш Обскур. Президент Локвуд аж в кресле отодвинулся подальше. Пальцы в банке вдруг медленно двинулись и скрючились еще больше. Гладкая коричнево-красная кожа ссыхалась на глазах, обтягивая костистые пальцы с длинными острыми ногтями. Ногти тоже менялись — становились толще, шероховатей и загибались, как когти хищника. Момент, и на дне банке покачивалась сухонькая часть руки старухи, вся в пятнах и складках. И снова, будто не определившись, пальцы вдруг распрямились, и снова «помолодели» — складки исчезли, а от шишковатых наростов на фалангах не осталось и следа. — Так близко к жрице мы не подбирались никогда, — заключил мистер Роквелл, глядя на президента. — За все то время, что история о ее похождениях десятилетиями пылилась в архиве. Разговор на повышенных тонах, защищенный заклинанием от подслушивания собравшимися близ президентского этажа чиновниками, закончился вскоре — дольше смотреть на пальцы в банке сил не хватило. Первой кабинет покинула Айрис Эландер, да так стремительно, словно ее срочное присутствие требовалось где-то еще полчаса назад. Мистер Роквелл в кабинете президента задержался еще на минут десять, а вернулся в штаб-квартиру на этаж ниже, по итогу, в настроении, далеком от триумфального. Сонное царство измотанных мракоборцев приободрилось. — Ну что там? — Что сказал президент? Мистер Роквелл со вздохом оглядел подчиненных. Усталые, забеганные, все еще в белой пыли, что сыпалась из трещин в стенах аэропорта, да еще и увечные некоторые. Один с фингалом под глазом, размером с хорошее яблоко, другой прижимал к голове холодную бутылку воды после того, как поймал макушкой отколовшийся кусок потолочной плиты. — Сказал, что еще три-четыре таких миссии, и мы успешно соберем жрицу по частям, — кивнул мистер Роквелл. Впрочем, его настрой, далекий от хорошего, разгадали в секунду. Когда же из штаб-квартиры вышел служащий административного отдела, собирающий документацию за прошлый месяц и задержавшийся в общем зале мракоборцев на полчаса, мистер Роквелл сел за чей-то рабочий стол и произнес откровенно: — Значит так, коллеги. По факту — мы немного пошумели в аэропорту, но предотвратили катастрофу. И это был успех. По версии руководства — мы разнесли аэропорт в хлам, облажались и еще нас проклинает вся страна за протокол «Дорожная пыль». — Ну пиздец, спасли страну от культа! — Согласен, хуйня из-под коня, а не версия, — кивнул мистер Роквелл, но тут же спохватился и повернул голову. — Арден! — Извините, — смутилась Эл, прикрыв рот ладонью. Мистер Роквелл сцепил руки в замок. — Сэр, — проговорил рыжеволосый мракоборец, отряхивая пиджак от въевшейся каменной пыли. — А они видели пальцы? — Видели и пальцы в банке, и меня внимательно слушали. Но представлять, а чем бы обернулся сегодняшний день, не сработай протокол и будь у культа возможность все так же быстро перемещаться и снова остаться неуловимым, никто не будет. — Из-за того, что в аэропорту пошумели? Да там же восстановить за полчаса можно, а не-маги, которые свидетели, уже ничего не помнят. — Из-за того, что недовольные временными неудобствами люди в пяти штатах вышли на улицу. Вот почему. В связи с чем план действий на ближайшее время, — произнес мистер Роквелл. — Меня все же очень настойчиво отправляют в официальный отпуск. — И вы пойдете? — недоверчиво спросила Эл. — Конечно, пойду, я уже не выдерживаю. — Вас же начнут дергать сразу же. — Пусть рискнут, если жизнь дорога. — Мистер Роквелл усмехнулся. — Итак, остаетесь без присмотра. И оглядел молодых мракоборцев. — Боже, храни Америку. Так вот, на время моего отсутствия продолжаем работу. Но без фанатизма, он наказуем. Мне дали понять, что мы слишком деятельные и от этого страдают люди. — И аэропорт. — Да, и аэропорт, спасибо, Андерсон, — мистер Роквелл сухо кивнул и продолжил последние наставления. — Выше головы не прыгайте, переработками не страдайте, в полдень — на обед, в шесть — домой, все как по инструкции. Занимайтесь своей работой, ее меньше не стало, в дело культа не лезьте, но на карту поглядывайте. На провокации и конфликтные ситуации, а они будут, не реагируйте. Эл нахмурилась. — То есть, приказ работать меньше? — Верно. Пусть страна отдохнет от наших телодвижений. — А если случится что-то? — То без моей команды не лезть. Хотя я не понимаю, что еще должно случиться, чтоб руководство осознало, что само собой ничего не рассосется и необходимы меры. Которые пусть и не всем удобны. — Сэр, ситуация, — проговорила Эл, все больше хмурясь. — На карте активность культа, времени на реакцию — минимум. Но без вашей команды не лезть. Как быть? — Отправляешь мне Патронус. Мистер Роквелл скрестил руки на груди и оглядел мракоборцев, мгновенно рассмотрев в их взглядах подтекст, который никто не выскажет, пока начальник не свалит, наконец, в свой отпуск. — Дело не в том, что я вам не доверяю или сомневаюсь. Нет. Вы все еще очень молоды, но, думаю, уже понимаете, что помимо долга и инструкции, есть некоторые вещи, которые мешают эту инструкцию исполнять. Общественное мнение, определенные… политические моменты, плохое настроение конгрессменов, пресса. Мы движемся медленно, не так и не туда — бывает иногда по мнению экспертов, которые оценивают нашу работу, не выходя из своих кабинетов. — Как с этим аэропортом? — Как с аэропортом. Школьниками-сатанистами на Аппалачской тропе. Вейлами из борделя, вампирами-бегунами через границу. Я выгребаю после каждой нашей миссии, и объясняю, почему вышло так, а не иначе. И доказываю, что мы выжали максимум, а не наоборот. С культом, даже когда мы закроем это дело, будьте готовы, выгребать будем, как ни за что другое. Просто потому что все затянулось на столько лет. Именно поэтому в разборки с культом без меня не лезть, — строго сказал мистер Роквелл. — Это мне потом за каждую царапину на фасаде объясняться, в вашу инструкцию это не входит. Эл почувствовала волну облегчения — уже думала и почти хныкала, что в отсутствие Роквелла, доказывать что-то президенту Локвуду придется ей. А больше, чем принимать похвалу, Эл не умела лишь выслушивать критику. «И как он выслушивает все это время?» — думала Эл, поглядывая на мистера Роквелла. — «Это же самый высокомерный сноб из всех, о ком я читала». — Сэр, — услышала она за спиной голос мракоборца. — А что с протоколом-то? — Без понятия, — честно ответил мистер Роквелл. — Сутки без трансгрессии и порталов, и МАКУСА уже сломался. Хуже бесконечных переработок для Эл, привыкшей к такому ритму, оказалось лишь целенаправленное ожидание конца рабочего дня, чтоб покинуть Вулворт-билдинг вовремя. Казалось, что время, будто подслушав наставление мистера Роквелла, начало тикать в разы медленней — как не глянь на часы, стрелки показывали пять минут третьего. За три оставшихся часа и не покидай небоскреб, Эл успела, казалось, больше, чем за полноценный двадцатичасовой рабочий день. Закончила заполнять кипу бумаг, которую переместила на подпись в кабинет мистера Роквелла (тот выглянул из кабинета и долго смотрел на ученицу взглядом, полным боли предательства). Долго погружалась, не в силах сконцентрироваться, в работу, до которой не могла добраться уже несколько дней. Изучала показания свидетелей, накопленные в толстую папку и напоминающие энциклопедию, и понимала, почему кто-то подписал папку как «Дело Чокнутых»: жители крохотного Арлингтона пристально следили друг за другом на протяжении последних восьми месяцев и подозревали каждого в нахождении под заклинанием Империус. «… мой сосед Гэвин Гуд уже которое утро выходит из своего дома и обходит нашу улицу. Зачем он это делает — я не понимаю, но очевидно, что кто-то дал ему указание следить за домами соседей», — читала Эл, даже позабыв пить остывший чай. Мистер Роквелл, проходивший мимо с большой коробкой документов, заглянул ей через плечо. — Потом расскажешь, чем дело кончилось. Самому интересно, — усмехнулся он. Кажется, не особо верил в то, что Арлингтон живет под заклинанием Империус. В отпуск на неделю мистер Роквелл собирался с такой тщательностью, словно его обязали в кратчайшие сроки покинуть этаж навсегда. Остаток дня, впрочем, поглядывая на волшебный макет, он посвятил тому, что приводил свой кабинет в первозданное состояние — разбирал накопившиеся бумаги, сжигал в камине старые письма и газеты, туда же отправлял и новые красные конверты Громовещателей и отправлял в архив залежавшиеся папки. Когда же, уже под долгожданный конец дня, на поверхности рабочего стола не осталось ничего, кроме чернильницы и нового пера, а мистер Роквелл накладывал запирающие замки чары на ящики шкафов, в дверь постучали. Порог переступил, прихрамывая и тяжело опираясь на трость, Иен Свонсон. Выглядел как тот, кто больше других прочувстовал запрет на трансгрессию, но не выходил на улицу протестовать лишь потому что боялся, что его в толпе митингующих затопчут. Мистер Роквелл встретил взгляд, и он ему не очень понравился. Свонсон быстро оглядел прибранный кабинет, сделал про себя невесть какой неутешительный вывод, и, не дожидаясь ни приветствий, ни приглашения войти, протянул свиток. — Только что от Локвуда. Мистер Роквелл с сомнением вскинул брови, глядя на свиток, перевязанный голубой лентой с болтающимся на ней темно-синим оттиском. Стянув ленту и размотав свиток, мистер Роквелл меньше минуты читал содержимое информации, положенной, судя по подписи, лично президенту. И, опешив, глянул на Свонсона поверх свитка. — Ну вот так, — пожал плечами Свонсон. — Это серьезно? — Вообще не до шуток, но ты второй, кто меня об это спрашивает. Мистер Роквелл опустился в кресло, не отрываясь от перечитывания информации. — Мы видели на карте быстрые перемещения проклятья в разные точки. Но у нас даже мысли не закралось, что они преследуют самолет и определенную в нем стюардессу! — Ни у кого не закралось. — Свонсон сел на диван. — Что родственницы жрицы могут настольно быть везде. Он робко поднял взгляд. — Не ищите ее. — В каком это смысле? — удивился мистер Роквелл. — Сейчас первое дело — изолировать эту женщину и… — Ее уже нашли, не ищите. Читай дальше. Свонсон был мрачнее тучи. Мистер Роквелл, мотая свиток, быстро читал отчет, и спустя полминуты тишины, был шокирован настолько, что едва не выронил свиток. — Ты же говорил, три деда в кабинете, кроссворды разгадывают. — Да знаю, знаю, — прошептал Свонсон, кажется, вообще не в силах был сложить случившееся в реалистичную картину. — Я только его завербовал, он даже договор не подписал еще… а инструктаж вообще еще не назначали. — Не назначили инквизитору инструктаж, а он уже уничтожил потенциальную культистку? Ты что за Ван-Хельсинга завербовал? — Поверь, Джон, будь другая ситуация, я бы и близко не подошел. Но на месте того, кто до меня занимался инквизиторами, я бы завербовал этого Ван-Хельсинга в первую очередь и сразу же. Потому что он не так может быть для МАКУСА полезен, как опасен. — Ты кого завербовал, Иен? — Да неважно уже. Важно, что у жрицы из-под носа умыкнули еще один сосуд. Если ты прав, и она ослабла, то ей после всех этих потерь нужно просто Терминатора какого-то захватить, чтоб подпитаться. Острый взгляд Свонсона мельком пробежал по прибранному до блеска кабинету. — О, значит, тебя действительно попросили отдохнуть. Как агент Свонсон легко и настойчиво перескочил на другую тему мистер Роквелл заметил, но не стал одергивать. — Да. Не стал одергивать, потому что агент Свонсон был не просто хитрым правительственным воротилой под личиной выпускника консерватории по классу скрипки. Но и человеком, догадки которого чаще всего оказывались близки к истине. — Что происходит наверху? — Что происходит? — Свонсон моргнул в недоумение, так и подтверждая, что понял и вопрос, и что нужно ответить. Мистер Роквелл очерти волшебной палочкой размашистый крест чар против очень любопытных ушей. — Локвуд — не самый деятельный чиновник на моей памяти, но он хотя бы не мешает. Но что происходит с Айрис? — хоть и подслушать чужаку уже не удалось бы, мистер Роквелл понизил голос до шепота. — Она в него вцепилась и влияет. Что говорят? — Ничего не говорят. Тео Локвуд не ума палата, но, как мне кажется, один из самых правильных президентов за всю историю Магического Конгресса. Он тугой на действия и решения, но ни с кем не конфликтует и дает свободу полномочий. Он прекрасно знает, насколько Айрис влиятельна, даже после скандала с Нейтом. А Айрис в той же ситуации, что и ты — она тоже покинула пост под свист обвинений, но ее точно так же, как и тебя, настойчиво пригласили вернуться. — Свонсон покрутил набалдашник трости. — И если тебя твое старое место устраивает более чем, то Айрис прекрасно знает, когда в стране президентские выборы, и что готовится к ним нужно заранее. — Она не полезет снова в президенты, — заверил мистер Роквелл. — Засекай время. Она была готова сделать это в первые минуты после смерти Келли. Но его вице-президент Локвуд неожиданно не побоялся остаться и занять кресло. — Свонсон наклонился к столу ближе. — Подумай, почему Айрис выступала против протокола. И почему наставляет Локвуда против любой огласки ситуации с культом. Каждое упоминание о культе в газетах, каждый слух и беготня твоих миньонов за проклятьем на людях — это не о том, что Роквелл хорошо работает и защищает МАКУСА. А о том, что президент Эландер шесть лет знала, что происходит, но ни черта не сделала, потому что была занята приключениями сына в отделе исследователей. Культ, инферналы, проклятье и все, что сейчас происходит — это история ее большого провала. Звонко развернув конфетный фантик и выковыряв прилипшую к обертке ириску, Свонсон пожал плечами. — Это только то, как мне кажется. Ни на что не претендую. Мистер Роквелл, задумчиво смотав свиток, протянул его обратно. — Что мне сказать мракоборцам? Насколько секретная информация с этой стюардессой? — Пока не говори, жду сигнала. — Хорошо. Свонсон тяжело оперся на трость и поднялся с дивана. Мистер Роквелл критически оглядел его попытки наступить на больную ногу. — Не думал протезировать? — Все далеко не так плохо, — уверил Свонсон. — Это просто на грозу. — На грозу? Боже, Иен, ты не в том возрасте, чтоб предсказывать погоду по суставам. Свонсон закатил глаза и глянул на наручные часы. — Я бы еще с тобой поговорил и посплетничал, но сейчас вечер, и меня дома ждут две женщины. Мистер Роквелл аж рот приоткрыл. — Мама и бабушка, — пояснил Свонсон без тени сарказма. — Мы по четвергам играем в лото. Это к слову о том, что говорят, будто у меня нет личной жизни за пределами работы. — М-да-а-а, — протянул мистер Роквелл, подхватив пиджак со спинки кресла. — Я в свои двадцать пять… был примерно таким же. Иронии Свонсон не уловил и вышел из кабинета. Мистер Роквелл, следуя за ним, качал головой. Мракоборцы в общем зале, провожали его такими взглядами, словно начальник уходит не в отпуск, а со всеми почестями отправляется в последний путь. В звенящей торжественной тишине шумел, пристукивая крышкой, лишь кипящий оловянный чайник, покачиваясь на раскаленной жерди в камине. — Вы что задумали? — обернувшись у двери, прищурился мистер Роквелл и оглядел подчиненных. Взгляды тех, сияющие благоговением пред разлукой, его насторожили. — Да иди уже в отпуск, — рука Свонсона показалась из-за двери и дернула мистера Роквелла за рукав. — Параноик. Прищурившись снова и погрозив пальцем сразу всем, мистер Роквелл попрощался и вышел за дверь. В безмолвной тишине дождавшись, пока шаги в коридоре штаб-квартиры стихнут, Эл Арден переглянулась с коллегами. Затем медленно достала из-под стола квадратик лапши быстрого приготовления, почти бесшумно открыла упаковку, потянув за края и с величайшим наслаждением улыбнулась.

***

Я слабо понимал, что такое и как работает такая тонкая материя, как карма. Но точно знал, что работает. Хотя бы на примере того, что человек однажды обязательно столкнется с тем, над чем не раз подшучивал и что его раньше миновало. Так я, в подростковом возрасте не отпрашиваясь у родителей никуда и никогда, не был вынужден молить и придумывать отговорки. Ровно до тех пор, чтоб дожить до четвертого десятка и начать отпрашиваться, как пятнадцатилетний школьник, у тестя. — Повтори, что ты сказал. — Сеньор Сантана оторвался от приготовления внуку завтрака, вонзив нож в деревянную доску так, что явно пробил ее насквозь. Нож застыл вертикально, даже не покачиваясь. Я обливался семью потами. В этой жизни я был не только лишь ссыклом, но еще и стратегом. Нельзя просто взять и поставить старика перед фактом, что внук на лето остается на нем, а я имею планы, отличные от бессмысленного ремонта крыши — иначе нож пробил бы не разделочную доску, а мой череп. К разговору я подготовился основательно. Проснулся раньше тестя-жаворонка в невозможную рассветную рань, встретил Диего на кухне, старательно намывая раковину и рассуждая вслух о важности содержания сантехники в чистоте. Затем дождался, пока утренняя злость старика выльется в другое русло — полчаса слушал, как тот ругался на горячей линии производителя пергамента для выпечки, крайне недовольный качеством изделия (старик Диего был не только лишь агрессивным бандитом, но еще и конченой бабкой в душе). И когда старик успокоился настолько, что даже не огрызнулся на меня, и приступил к завтраку на правах единственного в нашей семье, кто действительно хорошо готовил, я решил осторожно намекнуть на то, что имею планы на лето. — Просто я … — Смотрел, как напрягалась широкая мышца бицепса, когда рука сжимала торчащий из доски нож. — Матиас по вам скучал, а я же все понимаю и… — Тебе хуй во рту гланды отбил? — Нет, — смутился я, понимая, что вместе со мной сейчас сгорит весь город. — Тогда почему я не понимаю, что ты там мычишь? Говори внятно. У Матиаса было отпроситься проще, честное слово! Но в какой-то момент во мне вдруг проснулся адреналиновый храбрец, который подумал, что не должен оправдываться и краснеть, как пристыженный школьник. В конце-то концов, я взрослый ответственный человек, педагог, отец двоих детей — я что, права не имею на досуг и личные границы? — В смысле «двоих детей»? — опешил старик. Я потерял момент, когда выпалил тираду о правах зрелой личности вслух. И спохватился, лишь когда ляпнул такую глупость. И это все, конец. Шелли Вейн была моим секретом, а старик Диего должен был быть последним человеком, кто мог о нем знать. И я ждал, что все, конец. Скандал, истерика, ор сантановский знаменитый содрогнет Детройт в конвульсии. Проснется Матиас, услышав сквозь шум поезда в наушниках крики семейных разборок — сердце его будет разбито, как и мое лицо. Я потеряю сына, потеряю доверие, старика, убежденного в том, что мне нельзя доверить уход за морским камешком, выльет на меня все скопившееся годами дерьмо, о котором он молчал — ведь он ни разу не обвинил меня в том, что я оставил Матиаса. Мне было за сорок, но я почему-то настолько боялся старика Диего… больше, чем когда мне было двадцать, и уже не потому что он был вооружен, а потому что мне было не все равно что он думает — я не хотел его разочаровывать еще больше. И ждал, что сейчас с пулеметной скоростью в меня полетят вопросы, угрозы, обвинения и ножи с подставки. Но не сразу пришлось понять, что Диего просто задал вопрос. А Шелли Вейн могла из секрета превратиться в отличное алиби на лето. — Вы знали, что у Финна была дочь? — У кого? — Не прикидывайтесь хоть сейчас, — закатил глаза. Старик не поспорил. Повернулся и, облокотившись на тумбу, скрыл спиной торчащий в доске нож. — Конечно, — буркнул он, скрестив руки на груди. — Пока они с мамашей бороздили героиновый рай, ее удочерила какая-то семья, и тайна усыновления не позволяла узнать, ни ее новое имя, ни место жительства, ни родителей. Поэтому пришлось искать другие рычаги, как заставить патлатого вести себя хорошо. Старик нахмурился. — Погоди… — Приемная семья, тайна усыновления? Кто вам сказал это? — удивился я такой версии. — Видимо человек, кому я верил больше, чем себе самому, раз я ни разу до этого момента не сомневался в этом. Черные глаза бегло указали мне на стул. Я безропотно сел, а старик, выдвинув соседний стул, сел напротив. — И… Я прижал палец к губам и с мольбой покачал головой. — И когда ты узнал? — шепотом спросил старик. — Я приехал после его смерти, — прошептал я в ответ. — Почти сразу. И забрал ее в Англию, отправить в школу. Косо глянув в потолок, я пригнулся к столу. — Я прошу вас, не говорите Матиасу. Это будет конец. Старик фыркнул. — Ну пожалуйста. В его глазах это будет как… — Бросил его на деда и послал нахуй обоих, пока занимался чужой девочкой? — Именно, — прошипел я. — Но это совсем не так… Я не мог ее оставить. Его тоже не мог, но оставил, да. Не знаю, как объяснить, что я жалею об этом и хочу исправить, но… — Хорош. Я уже не знал, какими путаными фактами выстреливать. — Не жду, что вы поймете меня, хотя бы… — Хорош, я сказал. — Старик дотянулся до окна и открыл его, запуская в прохладный дом шум дороги, духоту и запах паленых покрышек. Послушно заткнувшись, я уставился в стол. — Не расскажете? — Конечно нет. Возненавидит тебя так же, как меня возненавидела за другую семью его мать. Я тебя, конечно, презираю и ненавижу, но такого не пожелаю ни тебе, не ему. Я усмехнулся. Старик снова спросил: — Но все равно не понимаю. Как можно было скрыть, что ты все это время растишь чужого ребенка? Ее же в кармане не спрятать, в кладовке не закрыть. — Мы не очень много времени проводили вместе, — протянул я.- Она приезжала в Англию учиться, я провожал ее в школу. А жила она не со мной. Старик Диего начал смотреть на меня строже. Понял, что его зять возлюбленный все это время не сидел над чужой колыбелью и не качал в ней покинутое бедное дитя. — Ты что, засранец, и этого ребенка бросил? Я потупил взгляд. — Нет, у нее есть с кем жить, я просто помогал… Ал, ты нихрена не помогал, курсе уже на пятом Шелли просекла, что пользы отеческой от тебя, как от ее астрономии во взрослой жизни. Но я пытался, верите? Вряд ли, конечно, но вот старику так не поныть — он сразу поймет, что ни черта я не пытался. Я жил так, как удобно мне, периодически сажая Шелли Вейн на поезд. Старик Диего в лице изменился. Не сказать, что воспринял новость о том, что я взял ответственность за чужого ребенка, с поощрением, скорей с каким-то пониманием того, что это сложно, глупо, но нужно. И вот в секунду он взбеленился, уже прекрасно и четко представляя еще одного брошенного под дождем в ночном городе мальца. — Ну правда, у нее было и есть с кем жить, — уверял я. — О ней все это время заботились куда больше, чем я мог бы. Ну правда, сеньор Сантана, я бы не оставил ребенка, любого ребенка, я педагог, напоминаю… — Ты хуеглот, а не педагог! — Одно другому не мешает, знаете ли. — Я увернулся от подзатыльника и зашептал, напоминая, что мы, вообще-то, секретничаем. — Я бы не оставил ребенка с каким-то бичом, который не может о нем позаботиться. В вас же я уверен на все сто, даже сейчас, когда вы стюардессу, не поздоровавшись, убили… — Ты взял чужого ребенка, чтоб кинуть в итоге. — Я не кинул, а оставил на человека, который в состоянии и желании позаботиться. — И на кого же? — На Вэлму Вейн. Старик Сантана так протяжно выплюнул кофе, что звук походил на шум работающего пожарного гидранта. — Ты бросил девочку на Вэлму?! — пророкотал он. Не знаю, как не проснулся Матиас, потому что проснулись коматозники в соседнем штате от этого крика. Я вжался в стул, а старик, вскочив на ноги, смахнул со стола все, что на нем стояло. — Ты, сука, ебнутый?! — Вэлма нормальная. — Такая же ебнутая, как ты! Тебе одного экземпляра из-под ее крыши было мало?! Скомкав кухонное полотенце, висевшее на спинке стула, старик треснул им меня. — Вставай, собирайся. — К-куда, — прошептал я, забыв, как разговаривать. Яростно захлопнув ящик, из которого достал ключи, сеньор Сантана снова на меня замахнулся. — Забирать девочку и ее пятнадцать детей, которых она нарожать успела. — Да подождите, куда собирайся, — спохватился я. — Все вообще не так, как вы можете… Старик схватил меня за шкирку и потащил к двери. — Я понимаю, как это звучит, но все не так! Шелли никого не нарожала, она не наркоманка, а государственный стипендиат, изучает сферическую астрономию и инженерию. Правда, я не знаю зачем, но она абсолютный гений. Да пустите меня! Как равнодушен наш жестокий мир! Хоть бы кто из соседей выглянул в окно, когда меня волокли к машине. — Куда забирать?! — тоже начал орать я. — Она уже взрослая и любит свою бабушку! — Какую надо кочерыжку иметь вместо головы, чтоб доверить ребенка такому существу?! — Ну знаете, когда я задумываюсь, что Матиаса все это время растили вы, мне тоже становится тревожно! Насилу вырвавшись, я отпрыгнул и выставил руки вперед. — Все, хватит! Старик замер, тяжело дыша, как разъяренный бык. — Я не мог просто забрать ее от Вэлмы, — я тоже тяжело дышал. — Она ее любит. — Как можно любить Вэлму? — Вас спросить надо, это вы ей на Вудстоке напихали… В меня полетел кирпич, от которого чудом получилось увернуться. — То есть, я не это имел в виду! — поспешил оправдаться я. Кирпич звонко ударился в соседский забор. — Ну напихали и напихали, с кем не бывает, тем более вы тогда были еще совсем не старым… — Я щас, на старости лет, тебе напихаю, урод. — Ой, вы знаете, я давно думал, но не знал, как намекнуть… Да я пошутил, пошутил!!! Люди, помогите! И кулак, размером с два моих, снес бы мне половину головы на три, два один, и я уже скосил глаза, глядя, как он стремительно приближался, но казнь прервал звук тихого сёрбанья. Кулак застыл в дюйме от моего носа, мы со стариком повернули головы и увидели, что на крыльце стоял Матиас, пил чай и наблюдал за тем, как становится сиротой. — А че вы делаете? — поинтересовался он. Старик отпрянул и кашлянул в сторону. — Это папа крышу латать не хочет. Я шагнул в сторону и закивал. Так или иначе, едва не лишившись жизни, я умудрился отпроситься из Детройта под секретнейшим предлогом навестить приемную дочь. Предлог был отличным, но я чувствовал некий укол совести. Потому что не должны дети быть хорошим алиби. Проведать Шелли летом было отличной идеей, и я поставил себе в галочку обязательно ее воплотить в жизнь. Но я понимал, кто такая Шелли, и в кого она выросла из девочки, которая жадно ловила мое недостаточное внимание. Ей двадцать два, она только-только сдала экзамены, названия которых я с трудом выговариваю, выгрызла свою стипендию снова. И сейчас, вместо того, чтоб как положено студенту, уйти в алко-путешествие на каникулах и заливать убитые нервные клетки, она отправится к бабушке в гетто, где будет по восемнадцать часов в сутки работать, как не в себя, чтоб оплатить себе будущий год и взять минимум из сейфа Наземникуса Флэтчера. Как мне когда-то было не до того, чтоб слушать, что рассказывает девочка с розовыми волосами про звезды, так и ей уже не до того, чтоб чокнутый папаша мельтешил перед глазами все лето. Короче говоря, о Шелли я вспомнил внезапно, чтоб отбрехаться перед стариком, но она потом долго не выходила из головы. Странное дело: она была ребенком, который никогда и никому не создавал проблем. Спокойной уравновешенной умницей, немного фанатичной, но бесконечно старательной, как и положено всем пуффендуйцам. Я никогда за нее не переживал — она была не из тех, кто шляется ночами по Запретному лесу, и попадает в плохую компанию (хотя я был бы рад, если бы Шелли попала в хоть какую-нибудь компанию). Но почему-то вспомнив о ней тем летом, мне стало… даже не стыдно. Тревожно. Никогда не волнуясь за умницу с телескопом, и даже помня ее вполне счастливое последнее письмо, я долго не мог отделаться от мысли, что что-то не в порядке. Но я легко списал это на волнение в целом и от всего. — Значит так, похотливое лесное чудище. — Перед отбытием я не мог не попрощаться с Матиасом. — Блядь, сколько можно, — прошипел тот, оглядываясь по сторонам — деда боялся не меньше моего. — Грибы не жрать, деда не нервировать. Учи уроки и думай о прекрасном. Матиас стянул наушник и закивал. — Встретимся через десять лет, отец. — Не надейся, я вернусь за тобой. — Фу. Я направился было из его комнаты за вещами, как Матиас меня окликнул. — Ал, если что не получится, — сказал он. — Повариха всегда тебя ждет. Она еле ходит, а значит никуда не убежит. — Спасибо, сыночек, твоя вера помогает мне жить. Я попрощался и со стариком, который остыл и уже не пытался ломать мне лицо: зашел с козырей и поблагодарил за то, что он приглядит за Матиасом, как делал эту всю жизнь. Старик пожелал мне сдохнуть по дороге и не возвращаться больше никогда, а значит, он меня ждал, но через неделю-другую. И вот я, волнуясь, но дождавшись, сжал ручку чемодана и привычно собрался трансгрессировать, но… Открыл глаза, поняв, что не показалось. Рывка в области живот не последовало, головокружительного полета в мерцающей смазанными силуэтами темноте тоже. Я не сдвинулся с места, оставшись ровно там же, где и был секунду назад — посреди комнаты и с чемоданом. — Что такое? Я снова попытался трансгрессировать. Сложно объяснить, как именно — трансгрессия была сложным и муторным делом, которое, так или иначе, со временем становилось таким же обыденным, как моргание. Это сводило с ума и казалось нереальным, когда учишься — четко представить место, куда надо переместиться, сконцентрироваться на желании туда попасть и сделать мысленный рывок через пространство, чтоб в один шаг ступить к пункту назначения… но по факту, приловчившись, вполне можно было трансгрессировать даже не прерывая разговора по телефону. И вот не получилось. Я моргнул, глянул на чемодан. «Может, перегруз?» Какой перегруз, Ал, ты че, лифт? Бред бредовейший, но должна же была быть причина, почему я не смог сделать то, что делал сотни раз и на ходу. Я предпринял еще несколько попыток и выглядел со стороны, должно быть, странно, потому что старик Диего, проходя мимо комнаты, перекрестился и покачал головой. Еще бы странно! Я пучил глаза, концентрируясь и в точности до узора дорожной плитки представляя себе пункт назначения. Пытался мысленно очертить траекторию, задерживал дыхание, вспоминал, как учили этому в школе, отчего запутался еще больше и пытался даже гуглить, но вовремя спохватился. — Все! — я в негодовании побежал к Матиасу (тоже мне, экспертное мнение в области трансгрессии). — Что, уже? — Матиас снова стянул наушник и оторвался от учебника «Защиты от темных искусств» за третий курс. — С возвращением, отец. Я рассеянно пожал протянутую руку. — Я не могу трансгрессировать. — В смысле? — Матиас нахмурился. — В прямом, — ввернул я. — Не могу трансгрессировать. Матиас с секунду смотрел на меня рассеянно, пока не всплеснул в ладоши. — Все, допился! Однажды это должно было случиться. — Да ну нет… — Я тебе точно говорю. Тебя предупреждали. И я почти согласился с этим ровно с тем же ужасом, с которым когда-то давно обнаружил, что после флэтчеровской браги мне отшибло память за последние два месяца. Но спохватился. — Я не пью год! — А это так не работает, это накопительный эффект, — уперся Матиас со знанием дела. — Да скорей поверю в то, что это вы меня прокляли дикими плясками с твоей лесной милфой… — Ты хотел сказать «нимфой»? — Нет. Матиас взвыл и оскалился. — Я сейчас тебя сам прокляну и без Рады! — Сначала тарелки за собой мыть научись, отец все утро раковину пидорасил, чтоб ты ее за пять минут после завтрака засрал! — Вот, агрессия — это первый признак алкоголизма, это не я придумал, это Гугл так говорит. Мы вдруг смолкли, когда в коридоре услышали громкие шаги и разъяренное хриплое дыхание. — Вы какого разорались, я не слышу свой перфоратор! — рявкнул старик Диего, влетев в комнату. Мы с Матиасом переглянулись. — Он — алкаш и психопат! — вероломно крикнул сынок, ткнув в меня пальцем. — Он — чернокнижник-бесоеб! — заорал я. Старик тяжело вздохнул. — А мог бы сидеть на пожизненном, есть и качаться на налоги населения, и не видеть ваших рож никогда в жизни, — бормотал он, проходя мимо и качая головой. Несмотря на наивную мысль о том, что нужно подождать немного, и трансгрессия снова заработает, чуда не случилось. — Ты думаешь, что сорвешь мне планы, чертова нехристианская магия? Хуй там плавал, трансгрессия, я дойду ногами! — С этим воодушевлением я катил чемодан по битому тротуару, пока не вздрогнул от звонкого сигнала позади. Старик Диего вытянул руку и так резко отворил дверь машину, что та едва не сбила меня с тротуара на соседскую лужайку. В аэропорт он подвез меня, не отвлекаясь на болтовню за рулем. Я нервно притоптывал ногой. — Что со мной не так? — я первым нарушил молчание. Старик повернул голову и с ног до головы оглядел меня насмешливым взглядом. — Ну, я даже не знаю, с чего начать… — Я про почему не могу трансгрессировать. — Это — хрен с ним, а вот с лицом надо что-то делать. Я цокнул языком и уставился в окно. У сеньора Сантана была интересная привычка — он не прощался в аэропортах, я заметил это в который раз. Он просто провожал таким взглядом, словно молил уезжающего больше не возвращаться никогда. — Я вернусь на выходные. — Блядь, — выругался старик и, сев за руль, завел мотор. Я покатил чемодан за собой и направился ко входу, не оборачиваясь. Не сразу вспомнил, что был здесь совсем недавно, меньше суток назад. От того было странно зайти через раздвижные двери в прохладное красивое здание и оглядеться. Когда я убегал, таща за собой спотыкающуюся на каблуках стюардессу, и слышал звуки, с которыми здание буквально трещало по швам, то ожидал, что аэропорт просто рассыплется следом за тем, как машина сеньора Сантана резво покинет парковку. Но аэропорт был не просто цел. Он выглядел в точности как обычно. Единственное, что было не так, случайно заметил, с высокой колонны сняли один из экранов, транслирующих рекламу. Быстро слившись с потоком людей, я отыскал магическую таможню быстрее, чем ожидалось. Переступил золотую черту на полу и шагнул в стену, зажмурившись, и чуть не оглох от шума, который стоял на скрытом от маглов участке аэропорта. Толпа волшебников, не образовывая и подобия очереди, окружила стол таможенников и громко возмущалась. С опаской протиснувшись ближе, и не желая особо светить как паспортом, так и фамилией, чтоб не провоцировать у МАКУСА сердечный приступ, я прислушался. — Третьи сутки! — И вы говорите об этом только сейчас! На момент, когда мы брали билеты, никто не предупреждал о запрете порталов! — Что? — не понял я, завертев головой. На стене мелькало какое-то огромное объявление, буквы которого сияли красными искрами, но мельтешившие маги не давали возможности его даже оглядеть. — Вы что, не слышали? — ко мне тут же повернулась недовольная краснолицая ведьма в дорожной мантии и пляжной широкополой шляпе. — МАКУСА закрыл все пути! Я скривился от шума позади. — Мы с детьми не можем попасть в Филадельфию уже второй день, — жаловалась ведьма, обмахиваясь веером. — Фу, ужасная духота. Все же протиснувшись к объявлению, мигающему искрами, как сигнализация, я приоткрыл рот, читая: «

К вниманию волшебников на территории Соединенных Штатов!

В связи с проведением особых мероприятий по снижению уровня угрозы темных сил, трансгрессия, порталы и каминная сеть — временно упраздняются! Приносим искренние извинения за временные неудобства, а также просим соблюдать элементарные правила: 1. Не пытаться трансгрессировать или собственноручно создать портал. Это может быть опасно! 2. Сохранять спокойствие и соблюдать правила поведения в людных местах. Пожалуйста, помните о риске попасться не-магам на глаза (наказуемо законом!). 3. Воспользуйтесь системой магического транспорта. Расписание, а также схема маршрута автобусов и дилижансов, можно найти на пунктах таможни, а также в информационных уголках гостиниц, банковских отделений и торговых площадей. 4. Не стесняйтесь обращаться за помощью к сотрудникам таможни. Вам окажут любую посильную помощь» Я перечитал объявление трижды, прежде чем понял его смысл. — Какой полоумный дебил додумался запретить трансгрессию?! — И тут же подключился к негодующей толпе. Странно чувство. Я трансгрессировал очень редко, предпочитая передвигаться пешком, а за последние годы в Дурмстранге и вовсе почти забыл, как это делается. Будучи представителем «омаглевшего» поколения волшебников, я предпочитал телефон волшебной палочке. Но когда самым наглым образом забрали данное мне право на свободу перемещений, я вознегодовал настолько, что чуть не возглавил стаю протестующих и не убил бедных таможенников голыми руками! — Пожалуйста! — но таможенников было по-человечески даже жаль. — Расписание автобусов на стене. Транспортная сеть не стоит на месте. Несмотря на «точное расписание», автобус пришлось ждать час — за это время моя голова едва не лопнула от шума. — … да все они пидорасы у власти, Роквелл хоть честно в этом признался, а остальные молчат! Вот так и живем, люди добрые! Все через жопу! Стоим до последнего, нас много! — Так, разжигая народное недовольство подстреканием, я тихонько оставил митингующих и протиснулся к автобусу первым. Автобус стоял странно — прямо на парковке, как-то по диагонали от разметки, и занимал сразу три парковочных места. Он был в опасной близости от машин. Расстояние от автобусной фары и до бампера припаркованного кем-то автомобиля было в пару сантиметров, не больше. И сам автобус был странным. Он был школьным — желтым с черными полосами. Пустуя, автобус уже казался переполненным до невозможности. Как-то он опасно наклонялся влево, и это не показалось, нет. Одно его колесо не доставало до асфальта дюйм и находилось на весу. Не удивившись тому, что автобус вряд ли уместит в себе то количество пассажиров, которое было указано на расписании, я первым в него залез и огляделся. Внутри автобус напоминал старомодный вагон поезда: такие же ряды сидений сидения, тянувшиеся далеко-далеко вперед. Но пыльные кружевные шторки, затоптанная ковровая дорожка и въевшийся запах… не то нафталина, не то машинного масла и дамской парфюмерии, подсказали, что раз эти ароматы до сих пор не выветрились, автобус давно и долго стоял где-то бесхозным экспонатом. Я не понимал, как работает этот автобус, и как вообще выглядит обещанный скоростной маршрут через шесть штатов в любую точку, и уточнять не стал, а просто зашагал дальше, оглядываясь. Волшебники позади шумно грузились в автобус следом, а я сходу понял, что лучше бы пешком преодолел путь — мы еще не тронулись, но это уже была плохая идея. Ко мне повернулся водитель. Это был парнишка, немногим старше Матиаса — вчерашний выпускник Ильверморни. И не то чтоб я сомневался в талантах молодежи управлять транспортом, нет. Просто один глаз у парниши косил и смотрел четко в переносицу, а другой был слепым и с гнойным конъюнктивитом. В одной руке водитель сжимал стакан кофе, в другой — толстый справочник правил дорожного движения редакции тысяча девятьсот девяносто восьмого года, а ногами топтался по смятым банкам от энергетиков. — Пиздец, — прошептал я в тихом ужасе. И тут же об этом пожалел, потому что это услышала гроза автобуса. Кондуктором оказалась свирепого вида темнокожая ведьма, телосложение которой можно было описать мерой величины «два дяди Дадли». Огромное тело без шеи и с подбородками до самого бейджика над грудью, информирующего, что имя ведьмы — Глэдис. Она не помещалась в проходе между сидениями, двигалась боком, тяжело переступая, отчего звенели браслеты на ее руках и скрипел металлический пол. И лучше бы эта мадам убила меня на месте, чем потребовала плату за билет. — В смысле два галлеона? — взбеленился я. — Я должен был получить портал бесплатно! Кондуктор оттопырила расшитую блестками поясную сумку, крепившуюся на двух ремнях. Пухла рука растопырила пальцы, ожидая плату. Она еще не знала, с кем связалась. — Я — кавалер Ордена Мерлина первой степени, на минуточку. Педагог, двадцать лет стажа. Многодетный отец-одиночка и единственный опекун старого немощного тестя. Да как у вас рука поднимается брать с меня плату за проезд? Она не знала, с кем связалась, но мне стало страшно, и пришлось нехотя достать кошелек. — Пиздец блядь, именно за это я отсидел в лабиринте, спасибо, МАКУСА, — бурчал я, усаживаясь на место у окна. Мое следующее лирическое отступление будет посвящено культовому сериалу «Игра Престолов». Помните, да, как белобрысая кхалиси лихо залезала на дракона и бороздила небо, а ты смотришь на нее в экран и гадаешь, как же она умудряется не падать и держаться? Так вот, если бы белобрысая кхалиси прокатилась на автобусе в МАКУСА, она бы не добралась до Железного Трона. Она бы сдохла на второй остановке — вот какой была эта поездка. Не знаю, чем заправляли автобус, но догадываюсь, судя по тому, что запах выхлопа напоминал вонь общественного туалета. Дорогу будто вымыли с мылом и разлили сверху лосьон — автобус по ней просто летел и скользил. Он слетал на тротуары, несся с такой скоростью, что невозможно было рассмотреть ничего за окном. Сбивал дорожные знаки и задевал на поворотах ближайшие здания, летел на красный свет и перегонял все, что только можно. Он чудом умудрялся проскальзывать мимо машин, минуя столкновение, зато дорога позади гудела сигнализациями и глухими ударами — я со счету сбился, сколько машин столкнулись по вине водителя волшебного автобуса, с трудом видящего дорогу и понимающего, как крутить огромный руль. В салоне происходил хаос. Людей мотало из стороны в сторону, слышалась ругань и крики, стук о поручни и спинки сидений. Позади кого-то тошнило, где-то громко орал грудной ребенок, правда, не так громко, как я сам. На повороте больно впечатавшись скулой в поручень, я на мгновение вообще перестал видеть, но разглядел мощную руку кондуктора Глэдис, которая рывком усадила меня обратно на место, да так, что я треснулся затылком о чей-то багаж. Кондуктор Глэдис, казалось, своим весом выравнивала ход автобуса. Когда мы ехали по мосту и орали от того, что автобус мало того что царапал ограждение, так еще и накренился, грозясь рухнуть вниз, мадам кондуктор, не прерывая громкого разговора по старейшему телефону-раскладушке, встала в проходе и одним топотом ноги опустила транспортное средство на все четыре колеса. Я не понимал, ни где мы едем, ни когда это закончится. Люди выходили периодически и молясь, но я не верил в то, что доеду сам. Но это закончилось, даже когда пришлось смириться, что мы будем ехать вечность. Автобус вдруг снова резко остановился, едва не врезавшись в фонарный столб, мощная Глэдис схватила в одну руку меня, а в другую — мой чемодан, и поволокла к дверям. Те с лязгом несмазанной телеги отворились. — Слушайте, Глэдис, у вас нет кольца, а у меня есть неженатый тесть… — И пока я на нервной почве исполнял обязанности Купидона и пытался сводить ИДЕАЛЬНУЮ пару, поездка вдруг закончилась. Автобус меня выплюнул, иначе не сказать. Я вылетел в открытые двери, рухнул на тротуар и едва успел отползти вместе с чемоданом — автобус молниеносно газанул вонючим выхлопом и умчался, протаранив ряд автомобилей на светофоре. Откинувшись на спину я с секунду полежал и подышал на холодной каменной плитке. Обходившие меня, как чумного, маглы теснились и оглядывались, но я лежал и смотрел в темное небо. Оказывается, наступила ночь. Или поздний вечер. Последняя мысль, посетившая меня перед тем, как встать, была о том, что нужно догнать автобус и уехать обратно. Поднявшись и отряхнув джинсы, я сжал едва уцелевшую ручку и покатил чемодан за собой. Стараясь не глядеть по сторонам и не думать, я повозился, поднимая чемодан вверх по ступенькам высокого крыльца. И, не зная, есть работал ли в отличие от трансгрессии дверной звонок, постучал. В отличие от сердца, которое удар пропустило. Сумев прислушаться к тишине за дверью, несмотря на то, что позади шумела дорога, я топтался на месте и расправил ноющие плечи, которые не в силах были удерживать тяжелую от мыслей голову. За дверью не пряталось ни немыслимое чудище — за нею меня, возможно, уже не ждал кто-то, кого я знал. Замок щелкнул, а дверь скрипнула, что прозвучало громче скрипа тормозов машины на дороге позади. Я поднял взгляд — глядевшие на меня глаза в свете уличного освещения казались прозрачно-желтоватыми. Глядя в них и слушая затянувшуюся паузу, я подумал о том, что не взял с собой из дома грабли — не на что будет торжественно наступить. Я дернул плечом. Много мыслей, слишком много для того, кто вообще-то хозяин ситуации, никому ничем не обязан и вообще ему так-то абсолютно все равно. — Все в силе? — прохладно спросил я. Мистер Роквелл отошел в сторону и открыл дверь шире. — Заходи. Я и зашел, провожаемый ледяным полупрозрачным взглядом. Замок снова щелкнул, и я не видя лица закрывшего дверь, прикрыл глаза и коротко, с облегчением улыбнулся.