Игры в богов

Так случилось в жизни, что я, дожив уже до средних лет, никогда никого не любил. А принимал людей либо как должное, либо как наказание свыше. И это, на самом деле, ключ ко многим бедам в жизни, который я отыскал слишком поздно — если относиться к дорогим людям, как к одноразовым, не удивляйся, парень, что однажды останешься один. Потому что единственное одноразовое, что служит вечно — это бритвенный станок, но никак не человек, которого после удачного использования ты аккуратно отпихиваешь за ненадобностью. Не любить никого — это подло. Но по-своему честно. Я никогда не разбрасывался этой простой фразой, которая топит лед и разжигает сердца, не потому что суров и непробиваем. А потому что… потому что незачем. Родители сами знали очевидную истину — конечно, я люблю их. Матиас это знал — догадывался, надеюсь. Это знал Скорпиус, но все равно женился на депрессивной содержанке (ха, шучу, конечно). Это знала моя подружка Сусана, потому что она классная. Это знали даже «Титаны из Сан-Хосе» — Сильвия и старик Диего, но брезговали признавать взаимность. Любовь так и должна работать, наверное — о ней не надо кричать тем, кто понимает все с полушепота. В том, что касалось любви иного рода, я молчал не потому что все ясно. А потому что наоборот, прощупать эту тончайшую грань, за которой крылось четкое понимание того, что да, это любовь, не мог. Есть комфорт, есть страсть, есть привязанность, есть зависимость — как понять, что именно подходит под золотой стандарт любви, воспетый всеми, кем только можно? Никак. И вы сейчас, купившие мою историю в толстом переплете за десять галлеонов, дочитали до этого и наверняка такие: «Нихуя ты Альбус глубокий, это очень интересно, но что там в Бостоне, ближе к делу». В Бостоне, куда что я поехал вернуть хозяину квартиры его пенсионное удостоверение, позабытое в канадской больнице осенью, было неплохо. Не знаю, что вы надумали себе, грязные извращенцы, но когда мой настоящий отпуск начался, я думал о важности хорошего секса гораздо меньше, чем о том, насколько далеко от золотого, или хоть какого, стандарта находилось то, что однажды случилось и на десять лет растянулось между мной и Джоном Роквеллом. На двух концах одной Вселенной, мы были настолько далеки друг от друга, насколько вообще возможно. Разная жизнь, приоритеты, статус, цели, темпераменты — мы гармонично смотрелись рядом только в допросной, где каждый был на своем месте. При этом как-то так случилось, что мы порой понимали друг друга лучше, чем это делал весь остальной мир. Не сговариваясь и вообще толком не разговаривая, мы понимали подноготную жизней друг друга, притом, что эти жизни были радикально разными. Читали межу строк безмолвную тишину на далеких расстояниях, и сосуществовали в гармонии томительного ожидания встречи, а когда доходило до горизонтальной плоскости общения, и вовсе стыковались, как фигурки Лего. Но когда встреча случалась, а расстояние сокращалось до вытянутой руки, от повисшей в воздухе неловкости было в тяжело дышать на открытой местности. Нам всегда было о чем молчать, но говорить — никогда. Ни единой живой темы. Ни одного общего интереса. Я даже не знал, были ли у Роквелла интересы вообще. Нет, серьезно, ни одного, кроме того, что он просыпался несусветную полутемную рань и бегал. И без наушников — музыку он не слушал. Просто бегал. Форрест Гамп на страже МАКУСА, честное слово. Он не читал книг, не смотрел кино, не сохранял из интернета смешные картиночки, никуда не ходил, ни с кем не общался. Первый день отпуска, нашего совместного, напоминал попытки немого договориться с глухим. Я кипел в неловкости, не зная, куда себя деть, понимая, что Роквелл рвется на работу — и не потому что он соскучился по службе за сутки, а потому что ему хотелось сбежать. И мне хотелось, чтоб он сбежал на работу, потому что насколько близки мы были вдали друг от друга, настолько чужими оказались рядом. Нам не о чем было говорить. И мы, в попытках обойти неудобную тему прошлого конфликта, говорили раз в час и о глупостях. Я начал думать, что это было плохой идеей — когда не о чем говорить. Роквелла я, очевидно, не то утомлял, не то раздражал — он явно жалел, что я здесь. Может он так и не простил то, чем закончились его попытки вытянуть меня из лабиринта Мохаве. Может я потерял свою ценность и его интерес вместе с возможностью доносить на контрабандистов. А может я снова был лишь пунктом в списке дел, и где-то в трех кварталах живет и ждет моего отъезда кто-то другой, лучший. В недосказанности и своих опасениях я все варианты рассматривал, как истину. Роквеллу настолько за сутки опостылело мое общество, что он, стоило задремать, спрятался на кухне и занимался несусветной херней, лишь бы меня не видеть — сидел в окружении старых каких-то книжек у горы монет и задумчиво в увеличительное стекло разглядывал на них некие тайные знаки. — Что ты делаешь? — вкрадчиво спросил я, подкравшись сзади. Роквелл вздрогнул и дернулся, явно не свыкшись с тем, что в квартире он не один. И, опустив монету на страницу, закрыл книгу. — Ничего. Я осторожно указал взглядом на закрытую книгу. — Это монета, — пояснил Роквелл. — Непальская рупия. Показать? Это, конечно, не то, на что я надеялся посмотреть, но присел осторожно рядом на высокий табурет. Роквелл раскрыл книгу, достал оттуда ничем не примечательную монетку и продемонстрировал на свет. — Вот она. — Красивая, — согласился я. «Совсем на своей работе ебанулся мужик, прости Господи», — неутешительно заключил разум. Я ушел спать, уже ни на что не рассчитывая. Джон достал другую монету и начал рассматривать ее. И это очень многое объяснило. Все мои мысли и тревоги были беспочвенными. Я был уверен в том, что Роквелл вел себя странно не потому что дело во мне. Он просто ебнулся на своей работе и был явно не в себе. Вместо сна я вертелся в кровати с телефоном, листая интернет сначала на предмет того, что такое непальская рупия и какой имеет сакральный смысл, а потом плавно перешел на седьмую страницу поисковика, изучая симптомы деменции. То, что Джон Роквелл не в себе я заключил безошибочно — когда мы познакомились, ему уже было… где-то к шестидесяти, и он как бы не молодел, и возрастные изменения мозга явно его не миновали. И я понимал, почему и что происходит: он очень несчастный одинокий человек без друзей и жизни помимо работы. И все, что ему остается делать в вынужденные дни мучительного отпуска, это рассматривать на свет деньги, которых у него куры не клюют, и думать о том, как они на самом деле ничтожны. В точности как и его бесцельно прожитая жизнь. Заснуть и успокоиться? Оставить человека, который устал, в покое? Подумать о том, что некоторые просто могут кайфовать от старых монет и старательно их собирать? О-о-о, нет, ребята. К тому времени, как на лестнице послышались шаги, я был уверен в том, что помимо деменции Джона Роквелла атаковала еще и жесткая депрессия. Он обязательно покончит с собой в ближайшей перспективе — так навязчиво шептал голос где-то на подкорке мозга. Притворяясь спящим, когда рядом скрипнул матрас, я долго прислушивался к сначала к тишине, а потом к дыханию. Уверенность в том, что этой ночью Джон умрет, крепчала. Натянув одеяло по самую макушку, я долго еще не выпускал из рук телефон, подкрепляя свою теорию интернетными фактами. Пазл так складно сложился, что сомнений в истине не оставалось. На том я и заснул невольно, решив во что бы то ни стало вытряхнуть Джона из омута депрессии и придумать что-то такое, близкое ему, что бы точно изменило знак вопроса в уравнении наших непростых отношений, на три жирных восклицательных знака. Проснулся же среди ночи от озарения и восторженной мысли о том, насколько же я гениальный человек. — Джон, — прошептал я жадно, дергая его за плечо. — Джон, вставай, вставай, быстро, тут такое… Он не просто вскочил, он взлетел с кровати, схватившись за волшебную палочку. И повернул ко мне настороженное лицо. — Что случилось? — У меня срочный вопрос. Я поерзал на кровати. — Где в Бостоне собираются кришнаиты? — Кто? — Сонные серые глаза распахнулись. — Кришнаиты, — нетерпеливо повторил я. — Ну это «Харе Кришна, Харе Рама»… Понял? Роквелл перевел взгляд на часы. — Мы должны к ним сходить. Тебе же нравятся Непал, Кришна… Что-то внутри напряглось, подсказывая, что Роквелл глубины моей гениальности в половине третьего ночи не оценил. Он ссутулился в кровати и, закрыв лицо ладонью, потер пальцами закрытые глаза. — Так, еще раз. Мне слабо представлялось, как человек тридцать лет на государственной службе задержался, если до него так туго доходили простые слова. — Где найти кришнаитов в Бостоне? — уже строже спросил я. Роквелл дернул головой. Видимо, думал, что ему сперва спросонья послышалось. — Я… я не знаю. — Ты же всю жизнь здесь живешь, и не знаешь, где собираются кришнаиты! — Не всю жизнь, я родился в Орегоне… — А там где собирались кришнаиты? В глазах напротив — ноль понимания. Но взгляд посерьезнел, сонная нега исчезла. Мне смотреть даже неловко стало. Перестало казаться, что Роквелл сейчас умрет — вместо этого появились опасения, что он считает меня идиотом. «Всегда считал, впрочем», — подумал я, особо стараясь не расстраиваться. — «Потому и не хочет проводить с тобой время». На том и закончился первый день. Утром второго дня, как и ожидалось, начался тяжелый разговор. Я даже заставлял себя спать как можно дольше и через силу, чтоб его избежать. Но когда уже тело неметь начало на удобном твердом матрасе, я нехотя встал. «Пусть он на работе», — молил я, спускаясь на первый этаж. — «Пусть на работе». Скрипели ступеньки под ногами. «Ну конечно он на работе. Второй день отпуска — да МАКУСА уже в агонии извивается! Конечно его вызвали с самого утра…» — Харе Кришна, — поздоровался Роквелл, глядя на меня поверх кружки, в которой дымился кофе. «Блядь». Спустившись, я сел на подлокотник кресла, сгорая от сверлящего чуть насмешливого взгляда. — Ты тоже во сне однажды разговаривал, — пришлось парировать. Роквелл вскинул брови. — И что я говорил? — В основном матерился. — Но к кришнаитам не звал? — Нет. — Странно. Я поймал порхающую в воздухе чашку. От одного только запаха очень крепкого кофе сердце сделало предынфарктный кувырок. — А можно узнать, что это вообще было? И вот черт знает, как ответить. Это пришло озарением сквозь глубокий сон, и показалось даром Божьим и чем-то настолько гениальным, что не дотерпеть до утра молчанием. С наступлением утра, я считал идею не так гениальной, как идиотской. — Я подумал, что нам можно куда-то вместе сходить. — Но почему к кришнаитам? — допытывался Роквелл. — Тебе же нравится индуизм. — Мне? — Ты говорил. — Когда? — Лет шесть назад, — уперся я, прекрасно зная, что вру. — Не хочешь к кришнаитам, не настаиваю. И опять я чувствовал стену неловкости. Роквелл казался мне старше и глядевшим, как на неразумное дитя с тремя извилинами в голове. Опять он что-то начал про себя думать, опять выстроит этот барьер. — К кришнаитам не хочу. Вот, пожалуйста. Он меня ненавидит. Глупо считать, в самом же деле, что можно просто взять и простить все, что было, переступить и преспокойно пить утром кофе, делая вид, что ничего не произошло. — Но сходить куда-нибудь хочу. Я подавился горячим кофе. — Со мной? Роквелл кивнул. А у меня пронеслась перед глазами вся жизнь: вот я родился, женился, овдовелся, и вот он, здесь, слышу то, что услышал! — Прям вместе? И без наручников? — Да. Я отставил чашку на журнальный столик, чтоб если уж умирать на месте, то не ошпариться горячим кофе и не лежать потом в гробу, как дурачок, с красным обожженным лицом, пусть и улыбающимся во все пломбы. — Святые угодники, — И тут я прозрел. — Это же… Аж ноги подкосились от осознания истины. — Мое первое свидание. — Не то чтоб… — попытался уточнить Роквелл, но сдался. — Да. Я рухнул в кресло, но тут же вскочил. Первое свидание! Мое! Первое и настоящее, как у всех. Да, мне уже за сорок, но я его дождался. Почему раньше не было? Почему так поздно? Плевать, я даже не пытался себя грузить. Потому что вдруг молниеносно оказался на верху лестницы. — Я должен кому-то сказать! — Не надо, подожди… — Кобра, сука тупая, бери трубку, — но я уже оказался в комнате и прижимал телефон к уху прежде, чем успел набрать номер. Суке тупой было явственно плевать на мою жизнь, впрочем, как обычно, а потому на звонок она не ответила. Но я почти не расстроился и, мирно пожелав ей смерти в огне, окрыленный бегал по квартире то туда, то сюда, то одеваясь, то допивая кофе, то заглядывая в окна, чтоб всему миру показать свое счастье. Роквелл ходил за мной, бесцветно наблюдал и пил кофе. Почему у меня раньше не было свиданий? Я ведь любвеобильный на самом деле. И никогда не задумывался даже об этом. Даже не знал, что так можно. — А куда мы пойдем? — я рухнул на диван, даже не поморщившись, когда треснулся затылком о колено Роквелла, едва успевшего поднять чашку. Все же что-то с Роквеллом было не так, потому что он казался немного заторможенным. Но он позвал меня на свидание, а потому даже если бы он растекался на жир из-под жареных пирожков, я все равно бы остался доволен. — А куда ты хочешь? — улыбнулся он. — Да куда угодно, если это свидание. Это свидание? — Конечно. — Тогда куда угодно. Но, раз это первое свидание, — протянул я важно, выпрямившись. — То знай, у меня есть принципы. Я не отдамся раньше третьего… — Да не вопрос. — … стакана, поэтому можем сразу идти в бар. Не сказать, что стена между нами исчезла, но я красочными мелками нарисовал на ней окошко. — Так куда пойдем? — не унимался я. — Надо же знать, как одеться… Сказал тот, кто сдавал экзамены, хоронил двоюродную бабку и получал Орден Мерлина в одной и той же рубашке. — Не переживай, — успокоил Роквелл. — Просто погуляем. Я просиял. — Если хочешь, я даже подарю тебе цветы. — Фу, мы че пидоры что ли какие-то? — Тогда погуляем. А потом я свожу тебя в особое место. Просто интересно, что в понимании Джона Роквелла называется «особое место». Какой-нибудь подвал, где сидят такие же усталые от жизни люди, пьют неразбавленный виски и часами смотрят в старые монеты? Так или иначе, я был согласен. — Куда? — но полюбопытствовал. — Очень крутое заведение, не для всех. Туда просто так не попасть, — шепнул он загадочно. — Только для богатых по приглашению. — Для богатых? — Самое дорогое в Бостоне место. «Значит, там есть что спиздить», — просиял я еще больше. — А ты там часто бываешь? — О-о, — протянул Роквелл с улыбкой. — С тридцати лет я открыл для себя это место и оттуда почти не вылезал до последнего времени. Это обещал быть лучший отпуск во всем семейном древе Поттеров. Усевшись на диван, я скосил взгляд. — Признавайся, это закрытый клуб, где богатые одинокие старики затягивают в постель красивых, отчаявшихся и едва совершеннолетних? Роквелл задержал на мне взгляд. — Ну, — протянул он. — Полежать там можно. Но когда жизнь протягивает вам коричневое на бумажке, знайте, это не всегда может оказаться шоколадкой. — МРТ? — протянул я, выплюнув трубочку от лимонада, когда разглядывал вывеску. — Ты привел меня на МРТ? Я не откусил Роквелл нос лишь потому, что он дважды взял меня за руку, когда мы переходили дорогу. Альбус Северус помнит доброту, на минуточку. — Помнишь, я написал, что готовлю сюрприз, который изменит твою жизнь? Я кивнул. — Вот это он. — А как же оргия? — А без снимка головы тебя никто на оргию не пустит. Не я это придумал, это указ министерства здравоохранения. Крепко сжав перила у крыльца, я готовился оттолкнуться и с низкого старта бежать куда-нибудь. Роквелл вздохнул и сказал, на этот раз честное: — Слушай, галлюцинации — это ненормально. — Что? У меня их нет. — Я тебе минимум шесть случаев могу вспомнить. — Это из-за Дурмстранга… — До Дурмстранга, — строже ответил Роквелл. Я цокнул языком. Уже и позабыл, что была у Роквелла такая фишка, как упорно считать меня больным. То у меня проблемы с алкоголем, то с головой, один он такой весь из себя здоровый и адекватный — как согнет свое железное колено, как усядется три часа в монеты смотреть, вот это да, вот это я понимаю здоровый человек! И как здесь не пожалеть о том, что я позволил себе писать лишнее в редких письмах? Уже ведь знал наверняка, что нельзя никому говорить о том, что что-то не так. — Можно уповать на то, что старое капище как-то нехорошо влияет, — сказал Роквелл, уперев руку в перила и перекрыв мне пути отступления. — Может быть, вполне, темная магия сводит с ума, это факт. Но решить для себя, что во всем виновато капище и не сделать ничего — это безответственно. Ты же учитель, ты отвечаешь за детей. Неужели ты безответственный? — Конечно, нет! — Знаю, ты такую работу над собой проделал. Поэтому смелее. А я тебя подожду. Я обернулся на белые пластиковые двери с плакатом, на котором широко и белозубо улыбалась счастливая девушка, рекламируя некие акции на анализы. — Но почему МРТ? Вон, кровь на глюкозу по акции. — Чтоб точно знать, что галлюцинации — от темной магии капища, а не от того, что у тебя что-то в голове выросло. — Что выросло? — напрягся я. — Что бы ни выросло, если выросло, оно все лечится на ранних стадиях. Поэтому вперед. Это именно то, что ипохондрику нужно слышать перед обследованием! В приятном светлом помещении, где пахло не больницей, а сладенькой ванилью и свежестью, под взглядами лучезарного администратора с вышитым котиком у нагрудного кармана униформы, на мягком диване рядом с жестким тираном я сидел и читал пятую страницу поисковика о магнитно-резонансной томографии. — О Боже, — простонал я, жижей растекаясь. — Я умираю. — Не умираешь, — фыркнул Роквелл. — Откуда ты знаешь? У меня все симптомы. — Перестань читать симптомы. — Я должен подготовиться. — Помрешь, я тебя сам подготовлю. — Это ты мне за лабиринт мстишь, я так и понял, — прошипел я. — За то, как я тебя киркой уебал… Ну, что сказать. Я прожил насыщенную событиями жизнь. Все успел: дом купил, сына родил, у соседа саженец яблони украл — можно было склеивать ласты. — В смысле «все нормально»? — гаркнул я полчаса спустя. — Шарлатаны. Вот так вот приготовишься умирать, уже даже занимаешь позу, как в гробу, и тебя так обламывают. — Я же чувствую, что умираю, у меня все симптомы… что это? Магнит с листочками? Это мне надо, спасибо. Так я и зашлепал прочь, оглядываясь в чистом светлом коридоре. — Джон, идем, я вынес нам упаковку бахил, — шепнул я, придерживая ворох под футболкой, и оттянул Роквелла от стойки администратора. — И туалетную бумагу. Приветливая администратор вскинула брови, услышав. Роквеллл натянуто ей улыбнулся, выталкивая меня к двери. — Сын соседа, — пояснил он. — Мы ебемся, — уточнил я, махнув на прощание, прежде чем носом едва не влетел в пластиковые двери. Хоть свидание было и нестандартным, но оно было, было первым, а я, после обследования чувствуя необычайный прилив сил и гордости за то, что справился, остался очень всем доволен. — Зачем тебе бахилы? Пятьдесят штук! — возмущался Роквелл, помахивая упаковкой. Вот человек, все не так, всегда на каком-то негативе. — Я думал, все включено, — пожав плечами, я откусил кусочек вафли. — Будешь? — Где ты взял вафли? — У врача в столе. А я знал, что это не для посетителей? Роквелл цокнул языком, нашаривая в кармане ключи. Но я был слишком в хорошем настроении, чтоб дерзить в ответ. — Ты просто бесишься, что оказался неправ, — сказал я, поднимаясь на крыльцо. — Все ухо мне прожужжал: «Альбус, ты умираешь, сдайся, покайся»… — Я этого не говорил. — Я помню, что ты говорил, не надо, у меня все хорошо с головой, снимок ты видел. Ключ щелкнул в скважине, и дверь с тихим скрипом отворилась. В квартире царила приятная прохлада, и запах кофе еще не выветрился. — И, как видишь, — я демонстративно помахал заключением в картонном конверте. — Я совершенно в порядке. — Ты совершенно не в порядке, просто нужно обращаться к другим специалистам. Упертый душный тип с прозрачными глазами никак не унимался. А я, честно говоря, не понимал, почему уперся. Будто бы сам и задолго до отпуска не понимал, что дела не очень. И я понимал, на каких специалистов Роквелл намекает, даже подозревал, какое заключение те сделают. Но одно дело понимать, но совсем другое после мощного пинка что-то делать. — Очень верно, — кивнул Роквелл. — А скрестить руки и думать, что виновато капище или кто-то проклял — это достаточно просто. Несмотря на то, что общих увлечений у нас не было, и вчерашняя неловкость обещала повториться, день ощущался иначе. Не было тяжести, не было и мыслей, и даже несмотря на то, что нам катастрофически не хватало одного серьезного разговора, мы были сдержаны и спокойны. Вечером же у нас внезапно нашлось одно общее… не сказать, что увлечение, скорей занятие. Оно началось внезапно, и затянулось на два часа. — … послушайте, нет, послушайте, что вы сейчас говорите. Дать им равные права. Какие равные права? Они не могут быть равными, потому что вампиром нужно убивать людей ради пропитания. Дайте киту-касатке право голоса, почему нет, ситуация аналогичная. — Хорошо, ваша версия? Загнать их в загон и тыкать палками? Вампиры, хотим мы того или нет, часть нашего общества… — Это паразиты! Паразиты! Которых было бы разумно истребить в самом начале, если бы в Вулворт-билдинг казнокрады занимались своим делом как нужно. Истребить одну особь, одну. Матку, от которой эта зараза потянулась по всей стране. Но мы пытаемся вести диалог. Какой диалог? Мы делаем ненужную работу — отслеживаем, ставим на контроль, наблюдаем, помогаем, внимание, с документами! — И это правильно, сенатор! Мы пытаемся сосуществовать и не опускаться до варварства. — Великая Чистка была варварством? Когда вампиром расплодилось больше, чем волшебников на территории многих государств. Лечение от пандемии вы считаете варварством? — Да, потому что все эти вампиры были убиты. — Милая моя, у вас есть право сейчас так рассуждать, потому что те страшные времена вы не застали. Передача так резко прервалась, словно уставший от споров ведущий резко запустил рекламу, не дав гостям закончить на хоть какой-нибудь ноте. Из радиоприемника послышался треск, потом шуршание, и вдруг мелодичный бас загудел рекламу талисманов для дома и семьи. — Кто этот сенатор Кляйн? — спросил я неприязненно. Такой у него был голос неприятный. Вроде и громкий, хорошо поставленный, но резкий, лающий. Легко представлялся кто-то немолодой, морщинистый и с недовольным лицом. — Сенатор от Алабамы, — произнес Роквелл. — Из самых радикальных республиканцев МАКУСА. — Это как? — Это которые агрессивно против иммигрантов, полукровок, абортов, меньшинств в любом виде и, часто, здравого смысла. Кляйн до сих пор на своем месте, только потому что сенаторов избирают на шестилетний срок. Через два года ему конец, он далеко не самый популярный голос нации. Охотно раздает интервью, но слишком стар, чтоб догадаться, что на его неоднозначных комментариях средства массовой информации делают себе резонанс. Поймав мой взгляд, прикованный к радио, Роквелл поспешил успокоить: — Никакой угрозы Кляйн не несет. — Ты не можешь точно знать. — Если бы его слово что-то значило, черта лысого мне бы позволили вернуться в Вулворт-билдинг. Ладно, — Роквелл крутанул бегунок и выключил приемник, из которого как раз звучало продолжение политического срача. — Что там с капищем? Отвернувшись от окна, в котором разглядывали потеки дождевых капель, я сел в кресле удобнее. — Оно в десяти минутах от замка. Не знаю, кому и кто там поклонялся, но фон там сумасшедший. Препод артефакторики, в прошлом которая учила в мракоборцев в Норвегии, бегает на это капище время от времени, ставит какие-то щиты, по типу того, что в Сан-Хосе. И вроде как там безопасно, даже уроки ритуальной магии проводились. — На старом языческом капище проводили уроки? — опешил Роквелл. — Это Дурмстранг, у нас своя атмосфера. Но что-то не так с капищем. Сначала, пару лет назад, явился мракоборец под видом учителя трансфигурации, вынюхивал, что происходит в лесу. Потом, при мне уже, Дурмстранг под реформы причесали и отмыли, всю запрещенку под замок, но чиновники каждый месяц с проверками приходят, и все за это капище мозг выносят. И я что думаю, — Я почесал висок. — Рада Илич как препод — говно. Шпарит по учебнику, на уроках у нее диктанты пишут, толком ничему не учит. Работой тоже особо не горит, не из идейных, вроде Харфанга или моей подружки-цыганки. Но она вернулась. Я думаю, что ее тянет капище, она из него, хер знает, как это, силу черпает, энергию… Подзаряжается, как айфон от розетки. Теория прозвучала, если говорить ее голосом, тупо. Но Роквелл не смеялся. Более того, согласился. — Не удивлен. Над Дурмстрангом такой тяжелый фон, что Северное Содружество вредноскопами не пользуется — они взрываются. За сотни миль. А то, что Рада Илич не так преподает, как питается от капища — уверен, так и есть. Темная магия, настоящая, разрушает тело — человек слишком слаб для такой силы. Вот темные маги и ищут себе такие места силы: некрополи, аномальные зоны всякие, — согласился он. — По большей части, конечно, бред. Но иногда находят действительно хорошие места. Помнишь паломничество темных магов в Сан-Хосе? — Да уж не фоточки с инферналами они делать поперлись. — Ну вот. Не то чтоб я был как-то предвзят к Раде, хотя не знал, как первого сентября не сломать ей с ноги перекошенное хлебало вместо приветствия. — Почему вы отпустили ее после того, что случилось на «Октавиусе»? — сокрушался я. Роквелл вздохнул, видимо, тоже сожалел, что какой-то законодательной статейки немножко не хватило. — Потому что она имеет к культу и жрице минимальное отношение. И арестовывать ее не за что. — Да ладно тебе. Ты и не можешь арестовать? — Канадцы вели дело. А Рада Илич виновата только в желании познать больше бесовщины, чем мог предложить Дурмстранг. Школа закончилась, идти ей некуда, она отправилась в дорогу, добралась до Меркадо Сонора, устроилась в шайку контрабандистов. Даже за это ее не арестовать — все чисто, и срок давности истек. — Но она училась у жрицы. — Училась. А когда просекла про мертвых детей и жертвоприношения, не будь дурой, прикинула, на сколько может за компанию со всеми присесть в лабиринт Мохаве. Сбежала, но клятва от жрицы на теле осталась. И однажды она ее убьет. Ликвидаторы проклятий смогли только остановить ее действие. Кто знает, чем обернется, если Рада Илич продолжит на капище костры жечь. — И ты поверил в то, что она просто жертва клятвы? — На нее выболтали последний пузырек Веритасерума в Канаде. Поверил. Роквелл пожал плечами. — Я не знаю, имеет ли культ на нее виды. Она не родня жрице. В ней нет этого гена Обскура, или как бы сказать иначе. Нет в ней того, что есть во всех этих женщинах. Рассеянно наблюдая за тем, как отблескивают в теплом свете настольной лампы светло-серые глаза, я подавил желание потыкать в них пальцами и убедиться, что Роквелл не носил линзы. Он наклонил голову, перекрыв обзор. — А чем тебе так допекла Рада Илич, что ты на нее кляузничаешь? — Да кто кляузничает, — отмахнулся я. — Просто я очень насторожено к темным магам отношусь. Роквелл понимающе кивнул. — С этим согласен. Но тогда в оборот и под следствие нужно не только ее забирать. Еще директора вашего. — Ну че деда трогать, ему год-полтора до пенсии осталось. — И этого, имя забыл… квиддичного тренера, который на полставки викинг. — Так, ты тренера не трогай, он самый вменяемый в Дурмстранге. Просто Рада… вот идешь ночью по нужде и как увидишь за углом в темном коридоре эту рожу — все, психологическая травма. Дети заикаются, а я в интересах детей только действую, ты меня знаешь. Вот еще в свой отпуск думать о страшной роже Рады Илич. Но я думал, чем занялся себя надолго. Как с ней работать? Как здороваться, после того, как эта кобылица хромая развратила моего наивного невинного сына… хотя, зная моего наивного невинного сына, могло быть и наоборот, но это неважно! Надо ведь что-то сделать? Или не надо? Первого сентября пожаловаться Харфангу на то, что два месяца назад Рада проводила по ночам ритуалы с совокуплением учеников? Без доказательств и четких суждений? Опираясь на свои галлюцинации и чертей из западной башни? Матиас мне не помощник — этот Д`Артаньян черта с два наклевещет на свою мужеподобную Миледи, потому что ждет не так учебного года, как еще одного повода скрестить в лесу гениталии. Правда, я вспомнил, что Ингар был… не то чтоб в курсе, но не раз ловил и Раду, и Матиаса в лесу рано утром. Но Ингар никогда не попрет против коллег, которые, к тому же, не раз прикрывали результаты его боевой магии перед рейдами из министерства. Затревожившись вдруг за Матиаса, который, чисто теоретически, мог писать Раде письма счастья со вкладышами интимных фотографий уже сейчас (а этот деятель темных искусств может), я решил совершить контрольную проверку. — Наберу сына, — пояснил я важно. — Волнуюсь за него. Он сейчас в том непростом возрасте, когда ему необходима поддержка отца. — Да, да, правильно, — коротко оторвавшись от газеты, согласился Роквелл, притянув к себе кружку травяного чая. Из уст его прозвучало всецелое понимание, но во взгляде четко читалось: «Я ненавижу детей, поэтому не смей вешать на меня своих». Направившись на кухню, я прижал телефон к уху. Ответили после пятого гудка, что могло значить — к телефону гаденыш не спешил. — Фонд поддержки брошенных сирот республики Эль-Сальвадор, слушаю вас, — бесцветно прозвучал голос Матиаса. — Что ты там, бабкин ёбырь? — поинтересовался я. И тут же дрогнул от громкого хриплого кашля — Роквелл, сделав неосторожный глоток, подавился чаем. — Ал, скажи, что ты уехал навсегда, — прозвучало из телефона. — Посмотрим на твое поведение. Что делаешь? — Регистрирую деда в приложении христианских знакомств. Хоть кто-то должен привести женщину в дом, я за вас обоих переживаю. — М-да, — протянул я, хлопая Роквелла по спине. — У тебя есть фотография Диего нормальная? А то в Гугле только с задержаний. Роквелл утер слезы с глаз и ровно задышал. — Бабкин ёбырь? — прошептал он, хрипло, снова потянувшись к кружке. — Потом объясню, — шепнул я. Матиас не замолкал ни на секунду — половину из его слов я умудрился прослушать. — … и он хромого шкета переебал его же палкой, и тот бежал три квартала, а трансгрессировать — хрен там, и дед его на машине гонял по всему Детройту. Не знаю, догнал или нет — два часа назад Диего уехал за цементом, и обещал вернуться утром. Ты ж его знаешь, он у нас строитель от Бога. А я сижу, и читаю учебник, чтоб ты понимал, на минуточку, — гордо заявил Матиас. — Под грибы защита от темных искусств прям поперла. — Блядь, какие грибы, ты же будущий мракоборец! — рявкнул я, едва успев придержать кружку у рта Роквелла — подавился бы, бедняга, так, что до летального исхода. Из разговора с сыном я понял, что тот пребывал в бодром и наилучшем расположении духа, что было подозрительным само по себе. — Все, давай, веди себя хорошо. Помоги деду со стройкой, у него слабое сердце и больная спина, — спешно попрощался я, отключив вызов. И глянул на Роквелла. Тот выглядел так, словно минуту провел под водой. — Глаз да глаз за этими детьми, — пожал плечами я. — То цыганок по всему Дурмстрангу тягает, то в мракоборцы собирается. Возраст такой. Неокрепший детский ум. Я улыбнулся. — В мракоборцы? — протянул Роквелл. — А, ну время еще есть, это нескоро. Это сколько ему? Двенадцать? — Девятнадцать. Роквелл побледнел. — Вот блядь. — М? — В смысле, как быстро мальчик вырос. А где собирается учиться? Я пожал плечами. — Хрен знает. В Северном Содружестве, наверное, аттестат же дурмстрангский. — Ну слава Богу, — Роквелл почему-то перекрестился и возвел глаза к потолку. — Там хорошая школа мракоборцев, сильная. Это был хороший день, неторопливый и спокойный. Не сказать, что под его конец что-то пошло не так — нет, просто случился бумеранг. Утром я уповал на то, чтоб Роквелла вызвали на работу, поздним вечером же, когда появились общие и не терпящие вмешательства планы, работа отыскала Роквелла телефонным звонком. — Луизиана? Вижу, да. — Роквелл сидел на подлокотнике кресла и, прижимая телефон к уху плечом, водил волшебной палочкой над глобусом. Глобус очень медленно покручивался, мерцая сигнальными отметками искр. — Давно заметили? Он резко взмахнул палочкой, зафиксировав глобус, который тут же замер. И, поднявшись, принялся расхаживать по гостиной. — Ничего не делайте. Все верно. Просто наблюдайте. Я не сказать, что подслушивал, просто голос у Роквелла громкий, а стены в доме тонкие. Наблюдая за телефонным разговором со второго этажа, я, не знал, кто такой Арден, почему звонит ночью и почему Роквелл хватает телефон так быстро, но нехорошие мысли гнал. Во-первых, я не ревнивый и уж точно не из тех, кто закатывает сцены, а, во-вторых, это был бы тогда самый странный разговор тайных любовников — подорваться и пойти крутить глобус. Я понимал, что все куда проще и предсказуемей — МАКУСА спохватился. — Что-то случилось? — спросил я, успев забежать в комнату и устроиться на кровати так, словно не слышал от слова до слова телефонного разговора. — Нет, — коротко отмахнулся Роквелл. И, судя по тому, что за формой в шкаф не полез, срочно отбывать на работу не собирался. Я торжествовал, когда он улегся в кровать — никто никуда не бежит, никто никого не спасает. — Кто такой Арден? — спросил я, скосив взгляд. — Кто такой Ингар? — повернул голову Роквелл. Наши взгляды встретились. — Ты — ужасный человек, — отвернувшись и перевернувшись на бок, буркнул я, натянув одеяло по самые уши. — Как это низко, в чем-то меня еще подозревать, когда я ни шагу влево, посвящаю себя науке и детям. За спиной я слышал тихие смешки. — Это тебе повезло, что я не ревнивый собственник и проглочу любую придирку, потому что мне ответить нечего, я неконфликтный и мне не за что краснеть. А у тебя самого небось я в телефоне подписан как Людовик. — Почему Людовик? — Потому что я у тебя четырнадцатый. Историческая шутка, я — учитель истории, как тебе такое, коллекционер невинностей… Роквелл щелкнул выключателем лампы. — Темнота не скроет твою черную душу, Роквелл. — Я тебя сейчас придушу. — Хе-хе-хе, напугал. — Спи, пока мое успокоительное действует. — Ну кто такой Арден, тебе сказать сложно? — повернулся я, путаясь в одеяле. — Девочка из моей штаб-квартиры, — бросил Роквелл. Я цокнул языком. — А сразу сказать нельзя было, будто я здесь сцену ревности собрался устраивать. — Это же надо было так вляпаться… — Что? — Спокойной беспробудной ночи! Растекаясь на прохладной простыне токсичной жижей, я был доволен. Засыпать было легко — в спальне не было жарко, за окном шумел дождь, ничего не скрипело в стенах и полу. Не хотелось даже что-то искать в телефоне и залипнуть до рассвета. И уснул я действительно быстро, не просыпаясь по нескольку раз за ночь. Лишь уже утром, когда в комнате было светло и шум дождя исчез, я будто сквозь сон увидел серебристое свечение. Прищурившись в сонном ступоре, я смотрел на какое-то животное, сотканное из светлых серебристых искр — пес, кажется, пес, потому что увидел хвост кольцом. И я снова зарылся в одеяло и зажмурился, чтоб уснуть. И слышал, как скрипнула сначала кровать, потом пол, а потом дверца шкафа. — Вернись в постель, я все прощу, — буркнул я в подушку, рукой зачерпнув воздух рядом. А когда проснулся окончательно и уже хорошо к десяти утра, то оказался не просто один в комнате. Спустившись и заглядывая по углам, я понял, что квартира была пуста и заперта на ключ. — Что, МАКУСА, усрался за три дня по самые брови? — протянул я, вытянув из тарелки на кухне соленый крекер. И даже с кухни увидел, как глобус у кресла в гостиной бешено крутился, словно его раскручивала невидимая рука. Остановив его, я глянул на видневшиеся очертания материка. Вверх от черного и дымящегося штата Луизиана тянулся темно-багряный шлейф. — М-да. Что-то подсказывало, что официальный отпуск директора штаб-квартиры мракоборцев МАКУСА на этом и был закончен.

***

Зеленый луч вылетел вверх и растворился в огненной пелене, заслонившей небо. Чувствуя, как печет лицо и не хватает в легких воздуха, Эл смотрела сквозь приближающуюся пелену огня, в надежде углядеть, куда попал смертоносный зеленый луч. Секунды застыли. Кто-то крикнул ее имя, но Эл не обернулась и не шелохнулась даже, не сводя распахнутых глаз — за давящей стеной пламени, которая обрушивалась на город, она видела огромную фигуру черного ящера, мечущегося в небе. Кончик волшебной палочки обуглился — рвущийся навстречу огонь накрывал волной, грозясь в следующий миг накрыть и саму Эл. Она не знала, кто звал ее и что было вокруг, но видела каждый огненный завиток густой непроницаемой завесы, чувствовала кожей жар, а распахнутыми глазами едкое жжение. — Авада Кедавра, — выдохнула Эл, не сдвинувшись с места. Но луч вытянулся вверх, не попав в цель — Эл поняла, что промазала раньше, чем поняла, что проваливается куда-то вниз. Ее вдруг подтянуло назад, едва не заставив упасть на спину, и дернуло вниз, словно земли под ногами перестало существовать. Падение оказалось коротким — рухнув вниз, Эл быстро приземлилась, больно ударив колено. Разгоряченное и, казалось, уже горящее лицо, молниеносно обдало холодом, от которого под опаленной рубашкой пробежали по спине мурашки. Оглядев темное узкое помещение с длинным ходом вперед, Эл задрала голову. Вверху виднелся открытый круглый люк. Он походил на налитую красным полную луну — над ним распласталась огненная пелена. Утерев со лба испарину, Эл выпрямилась и брезгливо осмотрелась. Канализация, как она есть. Скользкие кирпичные стены, прохлада и неприятный запах — не нечистот, но плесени и старого мусора. Гораздо более мерзким, чем запах, была хлюпающая по самую щиколотку вода. Кроссовки промокли моментально. Эл поежилась — что-то ей подсказывало, что под ногами у нее не артезианский ручей. Присев на корточки и шаря в воде в поисках палочки она старалась не думать о том, в чем копается рукой. Впрочем, и палочка и рука оказались чистыми. Несмотря на вонь, вода не была цвета грязи или чего похуже. Снова задрав голову и глянув, как над канализационным люком горит все, Эл заключила, что надо вылезать. Слушая, как трещит над головой пламя, визжит сирена спасательных служб где-то неподалеку, и приглушенно кричат люди, Эл сосредоточено водила палочкой, колдуя себе ящик, чтоб по нему выкарабкаться наверх. Когда услышала неподалеку быстрые шлепки по воде. Застыв и задержав дыхание, Эл выпрямилась. Так и чувствуя за спиной чье-то присутствие, она вдыхала запах терпких духов, вмиг перебивших канализационную вонь. Вдруг ощутив колючую щекотку волос спиной, Эл резко обернулась. Позади не было ничего. По вонючей воде под ногами расходились мелкие круги, а шлепанье, как по лужам, послышалось далеко впереди. Понимание, что она не случайно оступилась и упала в канализационный люк, пришло в голову только после того, как где-то послышался звонкий смешок, эхом прокатившийся по темному тоннелю. Сжимая волшебную палочку, Эл медленно, стараясь не шуметь водой под ногами, двигалась вперед. Глаза тревожно глядели по сторонам, свет из кончика волшебной палочки рвано дергался, освещая путь. Звучало мелодичное и негромкое пение, заставившее Эл от неожиданности дрогнуть и запнуться. Приятный голос подхватило эхо и, заглушая шлепки ног по воде, протянуло по тоннелям — понять, откуда пели, было невозможно. Голос звучал, казалось, из стен, и вдруг затих, прервав песню. Впереди, совсем рядом с местом приземления, оказалась развилка. Подсвечивая палочкой, Эл резко дернулась влево — услышала шум воды под ногами совсем близко, почти у уха. В луче света пролетела и исчезла за поворотом фигура, так быстро, что показалась смазанной краской. Вдыхая шлейф терпких духов и слушая, как снова звучит, но не песня, а приятное, неспешное мурлыканье, и опять отовсюду, Эл зажмурилась. Играть в прятки с тем, кто, очевидно, знал темные тоннели, и не собирался ее отпускать на поверхность, не хотелось. Сквозь сладкое мурлыканье сердце делало тяжелые прерывистые удары, пальцы судорожно сжимались, и Эл, услышав шлепанье по воде позади себя, резко обернулась, вскинув палочку. Но единственное, что увидела, когда луч света скользнул вперед — летевший в нее наколдованный несколькими минутами прежде ящик. Удар сбил с ног прямо в воду, и ящик, рассыпавшись, разлетелся на щепки. Распахнув глаза и сделав глубокий вдох, Эл привстала на локтях, но тут же ощутила каменные пальцы, сжавшие ее шею и рывком поднявшие на ноги. Глядя перед собой высокую худую фигуру, Эл, сжав костлявую руку, дырявящую ногтями ее шею, вцепилась в косматые надушенные волосы и дернула на себя. Фигура, зашипев, согнулась, разжав руку на шее Эл. Наматывая длинные космы на ладонь, Эл тянула голову вниз и, отклонившись от длинных ногтей, успевших полоснуть ее по лбу, что есть сил ударила женщину головой о скользкую стену тоннелю. Женщина дернулась и, наотмашь ударив Эл по лицу, умчалась прочь — снова так быстро, что очертания ее фигуры смазались. Сплюнув кровь и хрустнув напряженной шеей, Эл брезгливо стряхнула налипший на ладонь клок волос. Подобрав в воде острый кусок деревяшки, оставшийся от развалившегося на части ящика, она резко обернулась на прозвучавшие где-то рядом шлепки по воде. — Иди сюда, — негромко прошептала Эл, облизнув кровь на губах. Женщина казалась везде. На развилке тоннелей вода плескала то впереди, то слева, словно коридор спешным бегом оббегали по кругу. Эл, тяжело дыша, вертела головой, боясь моргать, чтоб в темноте не пропустить мелькнувшую фигуру. Она слышала прерывистое дыхание, звон браслетов, и стиснула дрожащие губы, когда внезапно услышала скрежет ногтей по камню прямо над собой. «Не может быть». Длинная лохматая прядь, свисая в потолка, задела расцарапанный лоб. Эл, вжав шею в плечи, задрала голову, но тут же услышала плеск позади. Рывком обернувшись, она только успела, что шагнуть назад, когда из темноты над ней нависло узкое лицо с широко распахнутым ртом. Острые зубы лязгнули, и челюсть сомкнулась на выставленной вперед руке, закрывшей лицо Эл сгибом локтя. В ту же секунду лохматая женщина отпрянула и повисла, цепляя высокой подошвой обуви грязную воду, когда рука подняла ее за шею, как тряпичную куклу. По тоннелю эхом прокатился громовой рык, вырвавшийся из широко раскрытого от уха до уха острозубого рта. Рот, нависнув, грозился заглотить косматую голову, но рука резко отбросила женщину прочь. Женщина, пятясь в воде, быстро поднялась на ноги и умчалась в темный тоннель. Медленно и почти бесшумно двигаясь назад, Эл внимательно смотрела, как дернулись напряженные плечи. Ее колени дрожали, она рвалась бежать, но ватное тело позабыло, как передвигаться быстро — разум двигал его медленно, но тихо. Но фигура все равно услышала плеск позади. — Идем отсюда. — Мистер Роквелл обернулся. Эл, глядя в его лицо, попятилась назад. На знакомом лице рот не закрывался — его уголки были на уровне скул, а губы обнажали острозубый оскал, точно улыбку того поджигателя. Задержав взгляд на сжатой в руках Эл деревяшке, мистер Роквелл медленно поднял руки вверх. С правого предплечья капала в воду кровь. — Спокойно, Арден, это я. Эл дрожала под мокрой одеждой, снова боясь моргать и увидеть раскрытую в оскале челюсть у своего лица. — Это я. — Мистер Роквелл осторожно вытянул руку вперед. — Идем. Сейчас умоемся, все решим и всех накажем, идем. Эл подняла взгляд, стараясь не видеть лица ниже светлых глаз. — Всех? — прошептала она отрывисто. — Я тебе обещаю. Застыв и протянув неуверенно руку навстречу, Эл задержала дыхание. Едва пальцы соприкоснулись, ее резко дернуло вперед. Нос уткнулся в плечо, а остекленелые глаза смотрели в никуда, видя не то темную ткань футболки, не то круги на грязной воде под ногами. Дрожа под рукой, накрывшей спину, Эл крепко зажмурилась, чтоб не глядеть вверх, на нависшие над макушкой острые зубы, и совсем не по-самостоятельному, не по-капитански, шмыгнула носом. Сидя на диване и прижимая к носу завернутый в полотенце куб льда, почти задремавшая Эл дрогнула, когда дверь кабинета рывком открылась. — Не надо протирать ожог спиртовой салфеткой! Бегом встали и в медпункт, — рявкнул мистер Роквелл и захлопнул дверь. Склонившись и оттянув руку, сжимающую пропитанную кровью полотенце, он критически оглядел бледное лицо Эл. — Я не шучу, Арден, если через минуту не остановится — марш в больницу, на тебе заклинания не работают. — Все нормально, — отмахнулась Эл. — Это бывает. — Голову вверх, тряпку на переносицу. Так, коллеги. — Мистер Роквелл выпрямился и оглядел присутствующих. — Мы в дерьме. Эл то ли от жары разморило, то ли от усталости — она не сразу как-то заметила, что в кабинете находилась не одна. Задрав голову на изголовье дивана, она скосила взгляд и увидела, что прямо рядом с ней сидел президент Локвуд. И выглядел он мало того, что немногим лучше ее, белой, как меловая стена, так еще и скорей перепуганным посетителем, нежели первым лицом Вулворт-билдинг. Президент был напуган — его приятное лицо, моложаво и дружелюбно улыбающееся с агитационных плакатов, выглядело как символ того, что стране конец. В кресле у стола Роквелла сидел большой и суровый с лица мистер Сойер, который не успел еще официально возглавить ликвидаторов проклятий, но уже набивал шишки незавидной участи начальства в чрезвычайных ситуациях. Кстати о чрезвычайных ситуациях — директор соответствующего департамента была в таком ужасе, словно на своей должности находилась первую неделю и вообще не понимала, что от нее хотят и что нужно делать. — Что у вас с рукой, Роквелл? — глухо спросил президент Локвуд, взглядом указав на забинтованное предплечье. — Напоролся на штырь, когда нырял в канализацию. Надеюсь, не смертельно, — отмахнулся тот. — Подытожим случившееся. И облокотился на рабочий стол, уперев руки в полированную поверхность. — Девять мракоборцев госпитализированы с сильными ожогами. Аэропорт Нового Орлеана с тяжелыми разрушениями. Две близлежащие улицы в огне, количество пострадавших не-магов пока неизвестно. Дракона видели по меньшей мере сорок не-магов. — Это все же был дракон? — президент Локвуд не верил своим ушам. — Я думал, в отчете что-то не то. — Отчета мистера Даггера, конечно, не слогом сестер Бронте изложен, но вполне исчерпывающий, — ответил Роквелл. — Я не видел своими глазами, но мракоборцы видели то, что случилось. — Я могу подтвердить, — Эл привстала. — Сиди и голову вверх. Президент Локвуд протянул ей сложенный вдвое носовой платок. Эл моргнула в знак признательности и прижала платок вместо пропитанного кровью полотенца. — Думаю, ей нужно в больницу. — Я в норме, продолжайте, пожалуйста, — отозвалась Эл. Кровь действительно почти не хлестала — Эл рискнула даже сесть прямо и дышать носом. — Джон, вы считаете, это действительно был дракон? — с сомнением спросил начальник ликвидаторов. Он всегда очень неплохо относился к Эл и часто одалживал ей сборники стихов, но Эл все равно чуть не треснула его по грубому лицу окровавленным полотенцем. Неужели ликвидатор всерьез считал, что в аэропорту просто зажигалка чья-то взорвалась и снесла две улицы пожаром? — Я не знаю, что это было. — Но Роквелл согласился с его сомнением. — То, что это анимаг-дракон, исключено. — Почему? — спросил Локвуд. — Никто не может превращаться в драконов. Драконы — полуразумные существа. — Тогда что это было? Взгляды остановились на Эл. Та тяжело сглотнула ком в горле. «Ты рассказала, Бет? Про лабиринт Мохаве?» — прозвучал в голове хриплый истеричный голос. — Я не знаю, — соврала она. — Это был человек. С виду. И его разорвало на части, когда мракоборцы окружили периметр. И он… превратился в это. И удивилась, что ее не перебили, спеша с выводами. Взгляды были прикованы к Эл, явно ожидая продолжения истории. Эл неуверенно приоткрыла рот, очень сомневаясь в том, что можно рассказать. Поймав взгляд мистера Роквелла и заметив едва видимый кивок, она произнесла: — Вампиры пропали с карт на территории Нового Орлеана. Потом на карте появился странный маячок, мистер Сойер его видел. Ликвидатор кивнул. — Мы отправились в Новый Орлеан, в аэропорт, и на таможне было тихо. Кто-то заставил вредноскопы молчать. Чтоб скрыть побег вампиров. Эл выдохнула. — Он взял в заложники весь аэропорт. Он пытался его сжечь. Кем бы он ни был, анимагом, не анимагом, мы должны его найти. И убить. — Не самый демократичный подход. — У нас нет запасного и огнестойкого лабиринта Мохаве, господин президент, — резко оборвала Эл. — У нас нет возможности приволочь тварь в Вулворт-билдинг и запереть до суда в камере. Мы вспыхнем и ближайшие кварталы Нью-Йорка вместе с нами. — Мы с этим разберемся, капитан Арден, — прервал мистер Роквелл. Эл умолкла, кипя от злости. «Разберемся, ага. Как с инферналами в Сан-Хосе», — едва не выплюнула она. — Бриджит, как продвигается? — спросил президент Локвуд, повернувшись к молчаливой даме. Директор департамента чрезвычайных происшествий мотнула головой — пыталась состыковать у себя в голове все так неожиданно случившееся. «Разберутся они, как же. Когда одно ответственное лицо — вампир, другое — поэт, третье — вообще не отбивает, что такое чрезвычайная ситуация, а во главе всего бардака — трусливый придурок», — Эл закрыла глаза, прижимая платок не так к носу, как ко рту, чтоб не ругаться в голос. — Стиратели памяти до сих пор работают, — произнесла не очень уверенно директор, которая ничего не понимала. — Аэропорт уже восстановлен, фасад, я имею в виду. Пожар на улице ликвидирован, завалы разбирают службы не-магов. — Так, хорошо. — Проблема в том, что стирателей памяти не хватает, а работы очень много. Все усложняется тем, что дракона в небе видели очень многие — об этом уже может быть в новостях. — Что говорят в связях с не-магами? — спросил мистер Роквелл. — Говорят, что в процессе. — Такое себе, конечно. Сойер, есть мысли, куда с карт пропал дракон? Президент Локвуд не поверил ушам своим. — Что-о-о? — У него даже голос прозвучал сипло. — Как могло огромное чудовище просто исчезнуть с карт? Ликвидатор развел руками. — Дракон стремительно двигался на север, след шкалы Тертиуса от него тянулся рвано и прервался, если не ошибаюсь, близ Старквилла, Миссисипи. Роквелл изумленно приоткрыл рот. Обычный человеческий рот, как задумчиво подметила Эл. — Так далеко добрался меньше, чем за час? Да что это такое? — В Старквилле сейчас продолжает работать бригада. Следов — ноль. Все тихо, дракона нет. — Не мог же он просто раствориться в воздухе? Даже если бы превратился обратно. На месте бы остались кровь, чешуя… что там еще. — Это все бы кровавым дождем пролилось на город, — кивнул ликвидатор. — Меня кишками нормально так заляпало, — кивнула Эл. — Когда он начал превращаться. — Да перестаньте, ну что вы говорите! — Директор по чрезвычайным ситуациям была близка к обмороку. На президента Локвуда было больно смотреть. Он ссутулился и закрыл лицо рукой. — «Призрак» взорвется сенсацией. — А как ты думал это скрыть? — опешил мистер Роквелл. — Что делать? Роквелл поймал на себе взгляды. — Стирать не-магам память. Менять им новости. Чинить улицы. Наблюдать, пока снова не появится дракон на картах. А что мы можем кроме? Ничего. — Он перевел взгляд на встревоженную волшебницу. — Бриджит, ну соберись, уже все случилось, паниковать будем потом. «А что мы можем?» — прозвучало у Эл ехидным повтором. — «Опять сидим и ждем. Щас скажет всем расходиться по домам». — По домам, коллеги. Все. От разговоров лучше не будет. Эл нервно расхохоталась. Президент Локвуд глянул на нее очень обеспокоенно. — Мисс Арден, давайте, вас кто-нибудь проводит. — Все нормально, я в порядке. — Эл продемонстрировала два больших пальца. Первой коридор покинула, собственно, ответственная за ликвидацию последствий катастрофы — Бриджит почти умчалась, пролетев через штаб-квартиру прочь. Президент Локвуд, оставляя отнюдь не величественное президентское впечатление, вышел следом и понуро направился в свой кабинет этажом выше. Эл, не оглядываясь, вышла третьей. В общем зале она долго и рассеянно возилась. Собирала нераспечатанные письма, равняла стопки бумаг на столах, покормила двух отдыхающих после долгого пути сов. Побрызгала неспешно зеленые растения, не забывая снова прижимать к носу влажный платок — наклониться, чтоб полить высокий фикус, было плохой идеей. — Опять? — голос мистера Роквелла заставил вздрогнуть, так внезапно прозвучал в размеренно и почти убаюкивающей тишине. Эл дернулась и присела на подоконник. — Ты пила крововосполняющее? — Не помогло. Сейчас пройдет, дело обычное, — отмахнулась Эл. — Иду я, иду. Они вместе зашли в звякнувший по прибытию лифт. Эл, прижимая платок к носу, прислонилась к стене. — Может, не будешь упрямиться? А до больницы — два щелчка. — Поверьте, сэр, это не худшее кровотечение из всех возможных и регулярных, — просипела Эл. Мистер Роквелл моргнул и нажал на кнопку первого этажа. — Напомни пересмотреть условия твоей страховки, Элизабет. Не хохочи, побереги свои оставшиеся сто миллилитров крови. Лифт медленно направился вниз. Эл, опустив взгляд на крепко перебинтованное предплечье рядом, негромко сказала: — Спасибо. Мистер Роквелл повернул голову. — Перестань. Эл слабо улыбнулась. — Кто-то знает еще? — Очень немногие на очень высокой верхушке. И ты. В общей сложности шестеро. — Я никому не скажу. — Тебе никто и не поверит, — усмехнулся мистер Роквелл. — Протокол «Двадцать два». — Это что? — Это я в Вулворт-билдинг. Тебе никто не поверит. И, возможно, даже не найдут. — Да ну вас. Эл шмыгнула носом и осторожно отняла от него платок. Кажется, жизнь продолжалась. Поймав взгляд мистера Роквелла, она машинально сжала окровавленный платок в кулак и сунула руку в карман брюк. — Ты боишься меня? — негромко и без тени насмешки спросил мистер Роквелл. Двери остановившегося лифта звякнули, отворившись и пропуская в холл. Эл шагнула первой, и, не глядя, покачала головой. — Не бойся. Вернее, бойся, конечно, немного, как начальника, чтоб не борзеть особо. Но то, что ты своей гемофилией завоняешь небоскреб, и я тебя покусаю — не бойся. Я, конечно, тиран и деспот, но от меня никто и никогда на нашем этаже не пострадает, — пообещал Роквелл. — А вот на семнадцатом, в департаменте инфраструктуры, не факт, они меня бесят. Эл рассмеялась и вышла в открывшуюся перед ней стеклянную дверь на душную улицу. Мистер Роквелл, тоже оказавшись у главного входа, встретил косой взгляд и мягко улыбнулся. — Не бойся. Эл, коротко сжав его руку, кивнула. — Кто была эта женщина? — спросила, когда они шли по тротуару мимо потока шумящих автомобилей. — В канализации. Не думаю, что она была голодной. — Почему? — Роквелл нахмурился. — Она бы набросилась сразу, у меня кровь хлестала. Мистер Роквелл задумчиво пожал плечами. — Нулевой пациент. — Что? — Эл шмыгнула носом и осторожно ощупала нос пальцами. — С нее все началось. Я этот запах из тысячи и в канализации узнаю. — И кто она? Роквелл задумался на мгновение. — Ха… да нет. — Скажите. — Прозвучит по-идиотски. — Все как по-нашему. — Я думаю, что эта была дама с твоей заветной коллекционной карточки от шоколадной лягушки. Эл вытаращила глаза. И, догоняя мистера Роквелла, едва не толкнула прохожего плечом. — Ну не знаю. Рената говорила, что та — очень красивая. — А она и есть очень красивая, — мистер Роквелл. — Что-то в ней есть такое. Не думай о ней. Забудь. Они приблизились к светофору и остановились позади толпы ожидающих зеленого света людей. — Еще спать этой ночью как-то надо. Эл невесело хмыкнула. — Ну да. Мистер Роквелл, прикрыв глаза и оценив перспективу, в которой самый блаженный из последних лет день закончится служебным караулом, тяжело вздохнул и закрыл глаза. — Ну да.