Игры в богов

Однажды в далеком прошлом, летом шестого курса, ваш непокорный, как дикая лошадь, слуга придумал гениальный план, который до сих пор считает венцом своей изобретательности. Предварительно обвалявшись в растущей за домом крапиве и сожрав два килограмма просроченного мороженного, я предстал перед родителями весь в красных пятнах и с севшим голосом. Предсмертными хрипами вместо человеческой речи и с величайшим сожалением объяснив, что не смогу вместе со всеми отправиться в поход с семьей дяди Дадли, я добился сразу двух вещей: безоговорочной веры родителей и ненависти брата и сестры. — Сучара, — прошипел Джеймс, сжимая походный коврик. — Будь ты проклят, — добавила Лили, глядя на меня из-под панамки глазами, полными боли. Так я остался на выходные один в доме. Мелочь, казалось бы, но нет: когда вас в семье пятеро, да еще и постоянные гости в виде многочисленных кузенов и тетушек ошиваются то и дело, оказаться одному, в тишине и самому себе хозяином — это бесценная роскошь. Я был так счастлив, что трюк удался, и не просто удался, а еще и успехом закончилась попытка убедить маму подкинуть меня, безнадежно больного, к бабушке, что на радостях не знал, что с этой свободой делать. Я был подростком, и имел бы миллион вариантов, как провести выходные без родителей, но… я был подростком, который душой уже давно на пенсии. Устроить, по классике, громкую вечеринку, можно было бы, но единственный мой друг был за сто километров в старом поместье, находясь на домашнем аресте за попытку утопить шестую мачеху в болоте. Друзей в Годриковой Впадине не было вовсе — а откуда им взяться, если это поселение стариков и мамочек в декрете? Сделать что-то ух какое дерзкое, конечно, хотелось, но самое дерзкое, на что был способен Альбус Северус в шестнадцать лет — это не проверить в третий раз, выключена ли духовку, которую он ни разу не включал. И то потом спать спокойно не мог, тремя потами обливался, представляя, как догорает в пожаре первый этаж. Вот так я, оставаясь дома один, и имея все карты для грандиозных планов, занимался тем, что делал уроки. Дерзкий Альбус — мамин бунтарь. С тех пор я вырос, хоть и не особо возмужал. Моя жизнь немножко изменилась с тех пор, но не настолько, чтоб мамкин бунтарь Альбус устраивал по щелчку движуху где-нибудь, кроме своей головы. В квартире Роквелла я на третий день отпуска остался внезапно один. И это было очень неловкое ощущение — что делать одному в опустевшем жилище я не знал. Лишний раз трогать что-то и нос совать даже в безобидные с виду книжные шкафы было стремно — а ну как там в книжке про Нэнси Дрю окажется какой-нибудь важнейший и секретнейший государственный документ? Так и заберут меня специально обученные люди куда-нибудь и с концами. Ни объяснений, ни записки. Ни ориентира — вот и пойми, на пару часов Роквелл убежал, и вместо того, чтоб шляться, есть смысл вернуться в кровать и доспать, или я остался один на ближайшие несколько дней. Я не злился и даже не был раздражен. Уж явно не от хорошей жизни самый главный мракоборец МАКУСА убежал на работу в свой отпуск, с самого утра и в чем был. Форма висела в незакрытом шкафу, недопитый кофе остыл на столике, более того — на тумбе остался позабытый мобильный телефон, от которого к розетке тянулся провод зарядного устройства. От нечего делать я долго косился на этот справочник секретов и блуда — телефон Роквелла. Который, мигнув новым сообщением, кажется, не был защищен паролем. Видит Бог, аж руки пришлось в карманы сунуть и в кулаки сжать, чтоб выйти из комнаты и не оборачиваться. Конечно, больше верилось в то, что сейчас за окном над дорогой пролетит, сбивая многоэтажки крыльями, огнедышащий дракон, чем в способность Джона Роквелла довольствоваться одним любовником. Тем не менее, совершив титаническое усилие и не сунув нос во все тайны позабытого телефона, я был горд собой. Хоть, разумеется, и надумал себе измен на восемь полнометражных порнографических фильмов. А это так и работает, друзья. Если нечем занять руки, то занимают голову нехорошие мысли. Вот и решил совместить сразу три вещи: занять руки, разгрузить голову и показать, что от таких, как я, не уходят налево, а приползают навстречу с шампанским и клятвами в вечной любви. — … и оставить тесто отдохнуть в теплом месте, — сквозь дымящую в вытяжку сигарету вслух прочитал я с экрана телефона. Альбус Северус Поттер — мыслитель, педагог, львица любви. Это все я. Я отложил перепачканный мукой телефон и повернул голову в сторону залитого солнцем подоконника. — Че ты там, тесто? Отдыхаешь? Тесто, похожее на шмат подсохшей глины, просто кайфовало, как на Бали. И я, волшебной палочкой прибирая срач, который развел на чистой кухне за менее чем десять минут, думал о том, что золотое у меня не только сердце, но и руки. И вот когда кухня уже не напоминала место, где изгоняли демонов, а мы с моим другом-тестом отдыхали от суеты однообразных будней, внезапно пиликнула трель дверного звонка. Я, опустив телефон, почти поднялся было с высокого табурета, но вовремя вспомнил правило безопасности — не открывать никому дверь, если никого из взрослых нет дома. Взрослых дома не было, и я преспокойно уставился в телефон снова. Звонок противно пищал, настойчиво требуя внимания, которого на него не обращали. Когда он утих, я махнул рукой, мол, прощайте, кровожадные маньяки, не на того напали, но так и дернулся, когда в скважине щелкнул ключ. Мелькнула, конечно, мысль, что от своих шлюх на запах теста и моих стараний вернулся Джон Роквелл. Но когда я повернул голову на внезапно звонкие шаги, то увидел, по-хозяйски прячущую ключи в сумочку женщину. Женщина была словно ранняя весна — чуть прохладной во взгляде светло-серых глаз, но лучистой в отблеске светло-песочных локонов и цветочном узоре струящегося нежно-голубого платья. Женщина была красивой, прилизанно-красивой: от аккуратно завитых ресниц и до набоек лаковых туфель. Ее обманчиво доброе лицо, которое улыбалось с первых полос газет больным старикам и талантливым школьникам, перекосилось в таком искреннем ужасе, словно вместо меня, приветственно раскинувшего руки, она увидела на кухне висящее под потолком за удавку на шее тело хозяина квартиры. — Здравствуй, Джанин, — улыбнулся я, отсалютовав ей чашкой. Во взгляде этой бедной женщине застыл лютейший страх. Она даже на ровном месте чуть споткнулась на своих тонких каблучках. — Только не это, — сипло прошептала первая леди МАКУСА. Я, не сводя с нее глаз, шумно отхлебнул чаю. В жизни можно вечно смотреть на три вещи: огонь, воду и на то, в каких конвульсиях вдыхает воздух условно умный человек, не зная, что сказать в крайней растерянности. — Что ты здесь делаешь? — выдохнула Джанин, справившись с судорогами ее речевого аппарата. — Сижу. С трудом, кстати говоря. Я уже третий день здесь. Джанин издала звук, похожий на хрип одержимого бесами. Я снова отхлебнул чаю. — Вон отсюда! — Сама вон отсюда. Она зацокала каблуками вперед и почему-то попыталась отнять у меня чашку. — Нахуй ушла, это мой чай, — возмутился я, отодвинувшись. Джанин в беспомощной ярости бегала вокруг кухонных тумб, то и дело останавливаясь и тяжело дыша. Упирая руки в бока, она то пучила глаза в крайней степени оскорблении, то махала в сторону дверей. — Что ты хочешь? — не понимал я. — Эпилепсия или что это… — Уходи отсюда! — Фарфоровая кожа лица раскраснелась от злости. — Или я сейчас… — Че ты сейчас? Че ты сделаешь? Дрожащий палец тыкал в сторону двери. — Уходи. Я прошу пока еще по-хорошему. У меня есть судебный запрет… — А у меня есть нож. Сядь, первая леди, и не шуми, блядь, у меня здесь тесто подходит! Джанин брезгливо повернула голову и заглянула в большую миску на подоконнике. — Это тесто? — Да. — Больше похоже на дерьмо. — На дерьмо будет похожа твоя жизнь, если я внезапно стану тебе зятем. Красивое лицо перекосил ужас. — Шучу, — улыбнулся я, ногой придвинув к ней табурет. — Садись. Рассказывай. И кивнул ей на табурет. — Как дети, как школа, как вообще все? — отставив чашку, спросил я, подперев щеку рукой. — Ты думаешь, я буду с тобой разговаривать? — вскинулась Джанин. — Какая наглость. Да ты кто такой вообще? — Последняя и единственная любовь твоего старшего брата. И если ты пришла говорить с ним, а не ругаться со мной, то сядь на сраный табурет и жди Джона. А пока его нет, можешь или закрыть свою вафельницу и утонченно молчать, или быть вежливой, как подобает первой леди, и не плевать мне в тесто желчью. И поверь мне, Джанин, — процедил я. — Смотреть на тебя и слушать твой голос нет никакого желания, потому что из-за тебя, циничная ты сука, мой ребенок стал в Ильверморни изгоем. И видит Бог, как мне хочется ткнуть тебя мордой в это дерьмовое тесто, да так, чтоб ресницы приклеились и нахер оторвались вместе с веками. Но твой брат дорог мне так же, как и тебе, а потому, Джанин, поживи пока. И сейчас мы сядем, будем ждать его вместе и будем вежливы, как в очереди за учебниками по этикету. И из последних сил будем друг друга уважать. Поняла, сука? Джанин рассеянно опустилась на край табурета и прижала к груди свою маленькую сумочку. Я оглядел бледное лицо и сжатые в напряжении мышцы всего. — Что ты сидишь? Бокалы снимай, и не пизди, что не знаешь, где здесь бокалы — не сомневаюсь, что ты нос в каждый ящик сунула. Первая леди явно думала, что ее разыгрывают. — Я не буду с тобой пить, — брезгливо скривилась она. — Я с тобой тоже, — скривился я в ответ, вытягивая из холодильника запотевшую бутылку. — Бокалы — мне. А ты, если хочешь показать, что лучше меня как-то иначе, чем раздуванием губех, можешь глянуть на тесто и сказать, почему оно похоже на коровью лепеху. Жить надо так, чтоб первая леди страны, в которой тебя осудили на пожизненное, делала тебе на чужой кухне сухой мартини. — Ну почему ты? — причитала первая леди скорбно, опуская оливку на дно бокала. — Почему не кто угодно? Почему именно ты! Она смотрела на меня и задавала этот глупый очевидный вопрос? — Ну так ебать, — я развел руками, в одной из которой держал бокал на тонкой ножкой, а в другой — надгрызенный брикет лапши быстрого приготовления. — Ты посмотри на меня! Ща поясню… Я отпил холодный коктейль и поморщился. — Сойдет. Так вот, Джанин, я — потому что у Джона есть вкус и нет счастья в жизни. Его жизнь — это череда бесконечных понедельников. А я — вечер пятницы. Я — радуга в Мордоре. Я — Хюррем-султан этой империи. Я — революция моральных устоев и таран баррикад гордости. Я — как вирус герпеса: попадаю в жизнь лишь раз, по неосторожности, но остаюсь навсегда, и хуй ты что с этим сделаешь. Погоди… Я снова прихлебнул коктейль. Вроде не такой и противный, как показалось сперва. — Так вот, это я к чему… — пришлось задуматься, гениальная мысль ускользнула. — Это… ты поняла. Джанин моргнула. — Не поняла? Пей, — кивнул я. — Конечно, ты не поймешь. Тебе не понять. С такими, как я, отдыхают душой и телом. А такие, как ты, напрягают. Это ж додуматься нужно — прийти в дом к директору мракоборцев, своим ключом открыть дверь, чтоб капать на мозги и просить вернуть трансгрессию и порталы по стране, потому что твоим детям нужно как-то добираться до репетиторов! Да даже твой муж этого не делает — понимает, что нужны эти ограничения. Ты на что рассчитывала? Разозлить Джона, чтоб тот завтра пришел в Вулворт-билдинг и сказал президенту унять свою жену? Вот поэтому такие, как ты, напрягают. И, поверь, напрягают не то, что нужно. Первая леди нормально так хлебала, честно говоря. Сухой мартини — как в сухую землю. А я, когда услышал причину, по которой Джанин явилась, то чуть отвисшей челюстью не пробил стол. Да еще так Джанин об этом говорила, с таким упреком, недовольством, будто бы ей лично были что-то должны. — Я в счастливом браке за непоследним человеком в стране уже почти тридцать лет! — протянула Джанин так, словно я должен был ей позавидовать. — А ты не состоянии даже воспитать сына достойно. Он писал мне такие гадости. — Во-первых, если мой сын, находясь за тысячу километров от тебя, сумел поставить твой идеальный брак под угрозу одним лишь письмом — я охуенно справился с его воспитанием. А, во-вторых, мы не говорили о детях, но ты их сюда вплела. В этом твоя проблема, первая леди. Обнови бокалы, хорошо сидим. Я сунул в банку руку и вытянул пару оливок. — Ты — пизданутая мамаша, Джанин. Весь твой мир — это один сплошной родительский комитет. Ты, — я указал на нее соленым от рассола пальцем. — Готова уничтожить десять чужих детей, только потому что тебе показалось, что они могут как-то, но это не точно, угрожать твоим детям. Ты не будешь разбираться, не будешь думать и говорить — ты сразу начинаешь подключать таких же конченых мамаш из комитета, и вы из нормальной школы устраиваете просто класс коррекции, где все дрожат над пятью избранными чадами. — Как и любой нормальный родитель. — Ты не нормальный родитель. Пока ты колотила эту бодягу с оливками, я послушал о твоей жизни десять минут, и все эти десять минут не было ни слова о Джанин Роквелл. Это были десять минут о том, какие у тебя лучшие в мире дети, не то что отребье вокруг. Это звучало на каждом собрании в Ильверморни, в каждую встречу, в каждом твоем интервью — ты не говоришь о том, кто такая Джанин, ты грузишь тем, какие у тебя крутые дети. Посмотри на себя. Я забрал у нее бокал и сделал глоток. — Ты красивая женщина. Но тебя нет. Ты не можешь быть хозяйкой, потому что дома есть прислуга. Не можешь быть свободной, чтоб не нарушать протокол. Не можешь быть эффектной, чтоб не оттенять мужа. У тебя есть только роль мамки и душной наседки, которая нигде и никак больше не может заявить о себе. А тебе и нечего заявить, уж слишком выгодно влетела в высшее общество, чтоб кричать о том, что на самом деле ты грязнокровка из Орегона, которая видела в жизни то же, что и Джон: коровы, ранчо, пьянчуга-отец и плакаты «Токио Хотел» в комнате. Я опустил полупустой бокал. — Поэтому ты такая сука. Потому что прошлое под запретом, настоящее — привязано к детям, а будущего нет — потому что дети вырастут. Твоя дочь в этом году, да, заканчивает Ильверморни? И что от тебя останется, первая леди? Что останется, чтоб господин президент был заинтересован в тебе? Язык мой — враг мой, конечно. Мне не нравилась сучка Джанин еще с момента первого родительского собрания, на котором визгливо требовала изолировать Матиаса от детей. Но когда у нее от моих слов остекленел взгляд и задрожали губы, стало противно не по-себе. — Все, хорош, — бросил я. — Че началось? Усердно ей подливая в бокал, я хмурился. Первая леди, конечно, была не первой трезвости для здравых решений. Я попытался утереть ей слезы кухонным полотенцем, но что-то пошло не так, и лишь размазал под глазом черную тушь. — Не, ну если все прям так плохо, — протянул я, неловко и пальцем поглаживая ее по рукаву платья. — Давай ко мне в Дурмстранг, преподавать. У нас три препода на двести детей. Джанин утерла уголки глаз скомканной салфеткой. — А с твоей хваткой ты родительский комитет в спартанскую армию против министерства превратишь. Не плачь, говорю. Давай еще по одной, и пишем резюме. И это мог бы быть гениальнейший план по вливанию инвестиций в Институт Дурмстранг. Ведь, насколько я слышал из сплетен в коридорах лабиринта Мохаве, богаче Локвудов в МАКУСА лишь семья Вонгов, и даже знаменитые живодеры Эландеры пасутся в рейтинге третьими. Джанин была пьяненькой, отчаянной, и к тому времени как мы допивали коктейли уже не смешивая и из горла, я был готов взять ее в Дурмстранге под свое крыло. И не сразу заметили, что входная дверь со скрипом отворилась. Очевидно, что выражением лица, в котором были и шок, и ужас, и мысль об ошибке квартирой, Джон и Джанин были похожи даже больше, чем светло-серыми глазами. Что одна зашла в квартиру с этой миной, что другой. — Джон, — объявил я, повернувшись. — Мы тебя ждали. Как и ожидалось (интересно почему!) Роквелл не был в восторге от того, что его сестрица заявляется без приглашения, да еще и в его отсутствие. И его можно было понять, потому что будь у моей сестры ключи от Паучьего тупика, я бы съехал и не сообщил новый адрес. Но тогда, разговорившись с первой леди за бокалом-другим сухого мартини, я был, в принципе, готов за нее умереть. — Давай, — я толкнул ее локтем. — Скажи ему. Роквелл вскинул брови. — Джанин, что ты здесь делаешь? — все еще спокойно спросил он. Та повернулась и одернула рукава платья. — Джон, — его имя она выговорила примерно с той же четкостью, что мой картавый кузен Луи словосочетание «ретроградный Меркурий». — Я пришла, чтоб сказать тебе… — Четче, четче говори. — Чтоб ты был… — Дыхание, — поддакивал я. — Чтоб тебя слышали. — Я хочу, чтоб ты отменил протокол, — безапелляционно заявила Джанин. — Потому что… — И аргумент, как учили. Джанин глубоко вздохнула и приспустила тугой поясок на платье, сжимающий талию. — Потому что государство — это важно. А не похуй. — Да, — гаркнул я. Почему-то конкретно в тот момент, мне казалось, что Джанин убедительна, а я — политтехнолог от Бога, и вместе мы были способны выиграть следующие выборы. Судя по тому, как вытянулось лицо Роквелла, он тоже открыл для себя наши новые грани. — Понял, все будет, — пообещал он, кивнув. Критически оглядев пустые бутылки, он не стал блистать познаниями о вреде алкоголизма, а особенно женского. Вместо этого молча открыл холодильник, и не обращая никакого внимания, откупорил бутылку бурбона и наполнил чашку до середины. — Что случилось? — мигом посерьезнел я, и скосил взгляд. — И что с рукой? Откровенничать Роквелл не стал, лишь сделал большой глоток. — Завтра в утренней газете прочитаешь. Оторвавшись от него, глядящего в стену, я повернулся к Джанин. — Что ты сидишь? — Что? — она растерянно сжала сумочку. — Ты че думаешь, проблемы МАКУСА — это дело только твоего брата? Твой муж — президент, у него голова болит не меньше, поэтому иди к нему и побудь рядом, попытайся хоть немного спасти ваш брак, — буркнул я. Джанин спохватилась и, глянув на часы, поднялась на ноги. Роквелл опустил чашку и протянул руку. — Доставлю тебя домой. — Я могу сама. — Джанин, не выделывайся, ты в хлам, — посоветовал я. Они трансгрессировали быстрее, чем я успел попрощаться. Появился Джон через минут десять и один, не став углубляться в подробности и рассказывать, как прошло возвращение первой леди в президентскую обитель после тяжелого дня. Не стал и сыпать обвинениями касательно того, что я сотворил с его благопристойной сестрицей. Отношения у них были действительно напряженными, и Роквелл совершенно не удивился тому, что в его квартиру просто так могли войти с претензиями и уверенностью в своей правоте. Не говорил и о причине того, почему сбежал ранним утром и вернулся лишь вечером, не оставив ни записки, ни намека. Я и не допытывался — понимал, что не от хорошей жизни. Была у Роквелла удивительная особенность — за сутки умудряться выглядеть или на десять лет младше, или на десять лет старше. Тем вечером он выглядел четко на свои законные пятьдесят — клянусь, вчера у него на лице не было этих морщин под глазами. К слову о тяжелом в быту человеке. Как с ним жить нормальным людям? Как планировать что-то, реагировать, если в свой отпуск, он без предисловий исчезает, а потом появляется, но с отсутствующим настроением, желанием что-то объяснять, на десять лет постаревший, да еще и с зияющей на предплечье глубокой раной? — Ну такое, — протянул я, когда насилу размотал прилипший к ране бинт, и снова принюхался. — Вроде не нарывает. Но это не точно. На предплечье не хватало куска плоти. Края запеклись, а рана была влажной — из нее сочилась будто разбавленная кровь. — Надо бы шить, конечно. Я, кажется, вижу кость. Я поежился, когда Роквелл щедро полил рану бурбоном из бутылки. — Не надо ничего шить. На ночь замотаю в бадьяне, — отрезал Роквелл, промакивая рану чистым бинтом. — Сделать вид, что я не понимаю, чей это укус? — Если не затруднит. Я пожал плечами. — Могу зашить. Задержав чашку у рта, Роквелл нахмурился. — Ты умеешь? — Да, и довольно неплохо. Примерно на третьем пулевом, которое зашивал, я перестал терять сознание. — Не надо. Я снова пожал плечами. — Скажи, если передумаешь. А еще у Роквелла, помимо игр с возрастом, было уникальное умение — он порой много пил, но ни разу не напивался до состояния «задорный балагур в поисках приключений». Казалось, он не пьянел вообще. Взгляд оставался сосредоточенным, речь внятной, а настрой — с таким только кого-то хоронить. — Это не твоя вина. Он повернул голову. — Что бы ни случилось. Это не твоя вина, — протянул я. — Ты не виноват в своем отпуске. В том, что не оказался рядом и не смог что-то сделать. Ты не отвечаешь за каждый миллиметр неба. — Я знаю. — Столько не живут, сколько ты на службе. Ты видел все, Джон, и нет ничего, с чем бы ты не смог справиться. Но это будет завтра утром. А сейчас еще вчера, так что выдыхай. Он усмехнулся. — Не так я представлял себе отпуск вдвоем. — А я — примерно как-то так, — пришлось признаться. — Но я знал, на что подписываюсь. И, если тебя утешит, у меня в чемодане шестьдесят семь тестов-пересдач и десять незаполненных учебных планов, которые нужно отправить в Дурмстранг до конца июля. Поэтому, не думай еще и о том, что я где-то шляюсь и куда-то влипаю. Я, как и подобает бюджетнику, буду здесь, умирать от бессмысленности министерской бюрократии. Роквелл смотрел на меня с таким выражением своих стремных полупрозрачных глаз, будто узрел некую скрытую истину. Надо было-таки вести его к кришнаитам, стал бы он у них гуру — мужик обрел просветление. Когда я поднимался наверх, чтоб не маячить, ведь это было не лучшее время для моих вдохновенных речей, очевидно, Роквелл меня негромко окликнул. — Погоди. Я обернулся. Привстав и вытянув из кармана джинсов полиэтиленовый пакетик, в котором оказалась скомканная перепачканная кровью салфетка, Роквелл проговорил: — У девочки из штаб-квартиры сегодня полдня хлестала из носа кровь, долго не могли остановить. В крови было все: девочка, улица, я, пол, мебель. И может мне показалось… Понюхай. Он протянул мне салфетку. Я с сомнением глянул. — Понюхать? — Просто понюхай, и скажи, чем пахнет. Не желая представлять, как это выглядит со стороны, я поднес салфетку, еще даже влажную и рвущуюся под пальцами, к кончику носа. И, вдохнув пару раз, нахмурился. — Ничем. — О. Я не поверил собственному носу. Кровь — противнейшая и капризнейшая субстанция. Ее не отстирать так просто, и уж точно не выветрить. Даже в прокуренной машине старика Сантана, где мы просыпали острый красный перец, все равно мне, когда меня подвозили в аэропорт, сквозь слезы и насморк пахло этим вот металлическим, соленым, густым. Салфетка, все еще влажная и оставляющая мажущие следы на руках, не пахла вообще ничем. — Нет, серьезно, — я спохватился, жадно вдыхая. — Вообще ничем. А чем пахла девочка? Если она кровью залила вам весь Вулворт-билдинг, ты не мог не унюхать. — Не унюхал. Ничем не пахла. Вот я и решил проверить. Ладно, — Роквелл махнул рукой. — Неважно. Я опустил салфетку на тумбу. — Все интересней и интересней. Роквелл нахмурился. — Завтра обо всем прочитаешь в газетах, — повторил он. — Я не знаю пока, что можно озвучивать. Да и не хочу. — Нет, я не об этом. Салфетка. Мой совет, Джон, проверь еще раз личные дела тех, кого набрал в штаб-квартиру. Я знаю, чья кровь не пахнет. — И чья же? Я сунул руки в карманы и пожал плечами. — Мертвых. Как Рената.

***

По звонку будильника Эл проснулась с ощущением, будто умерла вчера вечером. Сквозь щель меж напухших век глядя в потолок, она призвала свое тело взбодриться и встать. Тело не поддавалось. Выкарабкавшись из кровати, иначе не сказать, она свесила ноги и ссутулилась. Ночью Эл то и дело просыпалась, но не от ночных кошмаров — ловила себя на том, что дышит не ртом, а по привычке носом. И, боясь, что кровь хлынет снова, большую часть ночи лежала на спине неподвижно и делала мелкие вдохи ртом, отчего наутро горло неприятно саднило. Хмурясь и гадая, откуда звучит тихий шорох, Эл повернула голову в сторону подоконника, где безошибочно обнаружила источник ненавязчивого шума. Шелестел, нетерпеливо покручиваясь бумажный самолетик. Развернув его и узнав косой почерк послания, Эл прочитала: Арден, не лети в Вулворт-билдинг раньше одиннадцати — ждем наплыв газетчиков, а очевидцев вчерашнего они затопчут на месте. На месте в Новом Орлеане делать нечего — там закончили работу. Свободное утро советую потратить на справку из больницы — еще одно такое кровотечение, я немедленно перевожу тебя обратно в архив. — Вы первый без меня взвоете, сэр, и переведетесь в архив на второй же день, — буркнула Эл раздраженно. Записка, выпорхнув из ее рук, звонкой оплеухой треснула по затылку. «Не умничай», — проступило новое послание вместо предыдущего. Эл любила работу, но в то утро была даже благодарна, что на нее не нужно спешить — красться мимо орды журналистов, а потом отмахиваться и грозиться сломать камеру ей не хотелось. Она долго ходила по квартире, не до конца проснувшись, не в силах одеться после душа — спешить Эл было некуда. Но усесться на диван и наблюдать за движением стрелки часов на сей раз оказалось ненужным. В голове моментально возник план на утро, стоило всерьез задуматься о том, что добыть для начальника-деспота справку о приемлемом состоянии здоровья. Впрочем, насчет ожидания и наблюдения за тем, как секундная стрелка нарезает круги по циферблату, все же пришлось. В здании музея пожарной охраны, где располагалось скрытое от маглов консульство Магической Британии, Эл долго сидела в вестибюле на жесткой лавке и смотрела в часы. Когда же стрелки показывали девять ноль-один, а работа в консульстве не закипела, Эл с презрением подняла взгляд на ведьму, неспешно раскладывающую какие-то программки в уголке для посетителей. — Итак. Ведьма лишь пожала плечами и вернулась к своему занятию. Эл ожидала. И барабанила пальцами по подлокотнику так угрожающе, как шаман по бубну, что в без четверти десять утра призвала, наконец, на работу, живое существо. Не то, которое ожидала, впрочем. В здание музея, махая кожаной папкой и облизывая пальцы от шоколадной глазури, явился молодой волшебник в мантии такой мятой, словно подметал ею ночью мостовую. Заглянув в лицо вошедшему, Эл неловко узнала господина генерального консула, которому однажды имела честь забрызгать глаза духами в запряженной фестралами карете. «Неловко». Но господин генеральный консул глянул на нее совершенно без интереса: то ли не узнал, то ли не обижался. Он направился к лестнице, и Эл, уже сил не имея ожидать, направилась за ним. — Извините, сэр. Сэр дернулся и обернулся, пряча липкую от глазури руку за спину. — Да-да? И явно пытался понять, синий пиджак на Эл — это часть какой-то формы, или она просто модница. — Капитан штаб-квартиры мракоборцев МАКУСА, — подсказала Эл, не протянув ладонь для рукопожатия. — Когда и где я могу встретиться с мистером Скорпиусом Малфоем? — Мистером Малфоем? Эл кивнула. Бартоломью Тервиллигер нахмурился. — Мистер Малфой вчера отбыл в Англию по семейным обстоятельствам. Эл опешила. — В смысле? Вчера? — Вчера вечером, насколько я знаю. Проблемы со здоровьем старейшего члена семьи… дело такое. Генеральный консул, впрочем, не видел трагедии. Ему аж дышалось легче и полной грудью, когда Малфоя в здании музея пожарной охраны не было. — Можно я уже пойду? — вдруг спросил он. Эл опешила еще больше. — Да… пожалуйста. Генеральный консул спешно направился вверх по ступеням. Эл, потоптавшись на месте, не понимала ничего — с тем и покинула консульство, озадачившись еще больше. Судя по тому, каким спокойным, отдохнувшим и приветливым в это мрачное утро явился на службу из прерванного отпуска директор штаб-квартиры мракоборцев, очевидцы заключили — все, Роквелл сошел с ума. — Теперь подытожим, до налета репортеров. — На президенте Локвуде не было лица — столь неутешительными были перспективы. Утро началось в президентском кабинете на экстренном совещании по сохранению относительного спокойствия на территории государства. — Аэропорт Нового Орлеана почти разрушен. Обширный пожар уничтожил затронул половину жилого квартала. Есть пострадавшие как среди волшебников, так и среди не-магов. Поджигатель оказался драконом, и мы не знаем, как это возможно. След дракона потерян. Нас ненавидит страна за протокол «Дорожная пыль». Президент Локвуд закрыл лицо руками. Рядом с ним мрачными тучами мельтешили советники. — Так, ну давайте о плюсах. — А вот с хорошим настроением мистера Роквелла надо было что-то срочно делать, потому что в его адекватности в один миг усомнилась вся верхушка Вулворт-билдинг. — Какие здесь могут быть плюсы, мистер Роквелл? — глухо спросила директор департамента чрезвычайных происшествий. Ответов у нее для прессы не было. Мистер Роквелл сцепил руки в замок. — Ну, во-первых, все живы. Очевидный плюс прозвучал не как что-то хорошее. — А, во-вторых? — поинтересовался президент с надеждой, что Роквелл что-то знает. — А «во-вторых» я еще не придумал. Мистер Роквелл оглядел сидевших рядом. — Слушайте, ну это далеко не первый раз, когда пресса грозится нас размазать. Ничего страшного. Наша задача — не ответы красивые придумывать, и не репетировать с утра пораньше. А сказать как есть, и делать свою работу. — Звучит вдохновляюще. — Нет, это звучит так, как должно быть. В короткий промежуток тишины раздался вежливый стук, и в кабинет заглянула обеспокоенная помощница президента. — Господин президент, сообщают, что конференц-зал уже полон. Ждут. Тишина в кабинете стала еще более зловещей. — Бриджит, — президент Локвуд приглашающе указал директору департамента происшествий на дверь. Директор побледнела. — Мистер Сойер, — та глянула на ликвидатора проклятий. — Мне кажется, это больше ваша зона ответственности. — Полномочий представлять МАКУСА не имею, — тут же выкрутился хитрый ликвидатор. — Господин президент. Президент Локвуд повернул голову. — Джон. Мистер Роквелл вскинул брови. — Да не вопрос, мои храбрые друзья. Но не спешил подниматься из-за стола и нестись в конференц-зал. — Мне в штаб-квартиру нужен бадьян. — Джон, вот ты нашел время опять со своим бадьяном! — вспыхнул президент. — У нас чрезвычайное происшествие! — А у меня нет бадьяна для первой неотложной помощи. — Да нет в стране бадьяна, неурожай, не достать его просто так! — Я сейчас развернусь и уйду обратно в отпуск, если вы будете на меня кричать. На меня нельзя кричать, я пугливый! — рявкнул мистер Роквелл. — Буду заикаться на пресс-конференции — отличное подтверждение того, что у нас все под контролем. Президент Локвуд в беспокойстве и спешке сжал кулаки. — Мы что-то решим. Договорились. Мистер Роквелл кивнул и поднялся на ноги. — А что вы скажете прессе о том, куда пропал дракон? — негромко спросил ликвидатор проклятий, поспевая следом. — А хуй знает. — Джон! — господин президент взбеленился. — Между прочим, с делом инферналов в Сан-Хосе это пять лет было рабочей версией. Спускаясь ниже по спирали винтовой лестнице, и уже один, мистер Роквелл действительно не знал, что говорить. И, остановившись наконец у закрытых дверей в зал, из которого раздавался шум и вспышки камер, тяжело вздохнул, прежде чем распахнуть дверь и шагнуть вперед.

***

… огромная тень накрыла мой двор, и я, выглянув в окно, совершенно точно увидела дракона, — сообщает мисссис Ван дер Штрафф, жительница Джексона, штат Миссисипи. — Он пролетел так низко, что лапами цеплял деревья. И очень быстро летел! К тому времени, как мой сын прибежал с камерой с первого этажа, дракон уже напоминал лишь точку в небе. Подобные сообщения приходят в редакцию «Нью-Йоркского Призрака» стопками и до сих пор. Очевидцев явления дракона на момент выхода статьи насчитывалось по меньшей мере сорок девять человек. Впрочем, правдивость фактов и слова очевидцев ставит под большое сомнение член научного совета Салемского Университета, декан факультета магозоологии, магистр Хоггард. — Я не берусь заявлять, что конкретно наблюдали в небе очевидцы, но утверждать, что это был дракон — нельзя. Это невозможно, — заявляет магистр Хоггард. — В первую очередь, драконы — практически вымерший вид, который насчитывает на территории МАКУСА и ближнего зарубежья лишь менее десятка особей. Каждая из которых находится под пристальным вниманием специалистов в специально обустроенных заповедных зонах. Побег из заповедника, говорю сразу, исключен. Более того, описания очевидцев хоть и очень разнятся: кто-то видел гриву, кто-то шипы, кто-то гребень, но все описывают гигантские размеры, что невозможно. За последние тридцать лет драконы выродились. Они уже не такие огромные и мощные, как их предки, и, что немаловажно, все драконы, находящиеся в заповедных зонах, уже не летают. Природа избавила их от ненужной функции — драконам не нужно летать, чтоб искать себе пропитание, потому что содержание в неволе обеспечивает их всем необходимым. А попытки драконологов «включить» эту функцию и заставить драконов летать, закончились травмоопасно и крайне плачевно. Я скорей склонен думать, что в небе пролетала огромная птица, а люди подхватили волну слухов… Остается лишь гадать, что случилось в Новом Орлеане накануне, и с чем так упорно и долго разбирались спасательные службы. Наша редакция обязуется, как и всегда, держать Вас в курсе событий. Рената моргнула и выпрямила плечи. Статью на первой полосе свежего номера «Призрака», который она прихватила утром со стола таможенника в аэропорту, прочитала быстро. Но пришлось перечитывать — Ренате долго и упорно казалось, что это розыгрыш. «Жрицы, инферналы, драконы… что дальше, МАКУСА? Казни египетские?» — ни малейшего беспокойства, сожаления или даже интереса она не ощущала. И даже не потому, что желала небоскребу Вулворт-билдинг рухнуть на головы бесполезных мракоборцев, а просто потому, что полчаса назад ступила на землю, от чертового МАКУСА далекую. Таксист впереди не оборачивался — занят был одновременно починкой навигатора и шумным чавканьем ментоловой жвачкой. Его, кажется, ничего не удивляло, разве что взгляд коротко скользнул по развернутой газете. Но задержался отнюдь не на живых колдографиях и плывущих буквах — просто газета. Бумажная газета. Кто сейчас вообще читает бумажные газеты? Ехали очень медленно. В заторе на дороге машина продвигалась со скоростью черепахи. За окном сигналили друг другу злые водители. Раскаленный асфальт, казалось, полыхал под колесами. Несмотря на то, что почти стемнело, и вечер всегда означал прохладу, воздуха за наглухо закрытыми окнами не было — в Сан-Хосе всегда было ужасное душное лето, верный предвестник сезона затяжных дождей. Рената устала. Ей очень хотелось спать и в душ. Прежде очень теплолюбивая и считающая любую температуру ниже двадцати градусов тепла веским поводом надевать свитер, она не могла дышать. Улица пахла раскаленным свежим асфальтом, выхлопами и солью. В машине дышать мешал гоняющий густой влажный воздух кондиционер. Кожу на лице и руках стягивало, волосы ощущались шеей и спиной как безжизненная колючая мочалка, тонкая стрелка подводки, подчеркивающую линию ресниц, текла и смазывалась. Чтоб не совершать страшнейший грех — не трогать лицо руками, Рената комкала газету и пыталась вспомнить, как раньше, да еще и с большим комфортом, жила в этом жарком месте. Такси снова посчастливилось продвинуться на пару метров вперед. Рената, занявшая время и мысли кроссвордом в конце газеты, считала клеточки букв призового слова, гадая удастся ли втиснуть в них слово «Роквеллпидорас», отправить в редакцию «Призрака» и выиграть обещанные ножны для волшебной палочки, повернула голову. Просто чтоб размять затекшую шею и откинуть за спину волосы, она повернулась и глянула в окно, на замерший за ним отрезок улицы. Волоокие глаза расширились, стоило увидеть лишь глянцевый серый фасад здания, у которого они встряли в пробке. — Останови. Таксист обернулся и развел руками, мол, мы и так стоим, пробка на перекрестке. Сунув газету в сумку и открыв дверь, Рената шагнула навстречу душной гудящей улице. — Эй, дамочка! — окликнул таксист, заставив вздрогнуть. — Вещи! Громко сказано — вещи. Рената, рассеянно обернувшись, повозилась, вытягивая из машины большой походный рюкзак. Вынужденная покупка, так как больше никуда ее ботфорты не влезали. Кроме стопки пластиковых карточек, пары ботфортов и полупустой бутылки с нагретой жарой водой у нее вещей больше не было. Огромный рюкзак, ровно в половину самой Ренаты, опустился на тротуар. Не оборачиваясь на такси и не глядя больше на дорогу, Рената смотрела перед собой. Безликое серое здание, второй небоскреб ее памяти, пронзал своими высокими стенами нависшие дождевые тучи. Глянцевый отблеск, панорамные окна, ступеньки, ведущие к дверям из прочного темного стекла. Двери вдруг раздвинулись, отворившись, выпуская из здания людей. Рената приоткрыла рот, не веря своим глазам. На улицу вышли две девушки и, о чем-то деловито разговаривая, направились в сторону указателя парковки. С замершим сердцем поднимаясь по невысоким ступенькам и волоча за лямку рюкзак, Рената силилась заглянуть, что там, за темным стеклом. Так ли, как она помнила: прохладный, настолько прохладный, что разгоряченная солнцем кожа покрывалась мурашками, стоило шагнуть внутрь, вестибюль, полукруглый стол, за которым красотка Эстефания приветствовала посетителей улыбкой во все тридцать два белоснежных винира, запах лотоса, новенькой офисной бумаги и кожаной обивки кресел. Блестящие металлические двери лифтов — прямо, поворот на ступеньки — дальше и направо, сектор охраны офиса — четвертая дверь по коридору за столом красотки на входе. Мысли в усталой голове метались, как сумасшедшие, всплывая почти позабытыми образами. Парковка — за лифтами и направо, там же и курилка. Шум офисной техники. Стук шпилек по скользкому полу. Шипящее молоко в кофемашинах. Пиликанье кнопок, при вводе пароля от сейфов с документами. Звонки. Оказавшись у дверей и лишь коротко заглянув вперед, когда они отворились, снова выпуская кого-то, Рената застыла. Внутри было совсем не то, что должно было. Прямо напротив, в двадцати шагах от дверей из темного стекла, вверх по четырем невысоким ступенькам, был не стол красотки Эстефании. Перед Ренатой в открывшемся вестибюле, был пятиугольный островок с витринами, за которыми пестрили чехлы для мобильных телефонов, а посреди витрин — хилый, неформального вида парень, скучающе клацающий пальцем по экрану гаджета. Рената мотнула головой и поймала явно заинтересованный взгляд охранника. — Проходите, — густым басом сказал он. Навстречу шли люди, им пришлось обойти застывшую в проходе женщину с огромным рюкзаком. Поймав взгляд охранника, в котором не было ни страха, ни уважения, ни узнавания, а лишь утомленность жарой и ожидание выходного, Рената зашагала прочь. И, отойдя достаточно, к тротуару, оглядела глянцевые стены. Невозможно было не заметить сразу огромный рекламный баннер сети магазинов молодежной одежды, но у Ренаты получилось. Баннер занимал четверть стены: на нем задумчивая девушка в летнем платье позировала у винтажного велосипеда. Двадцать пять процентов скидки — важная информация тоже осталась незамеченной с первого взгляда. Рената, не веря глазам своим, крепко зажмурилась. Но, распахнув глаза снова, увидела, что баннер не исчез. Зашагав снова вперед и не обернувшись на охранника, проводившего ее подозрительным взглядом, Рената уверенно миновала открывшиеся двери из темного стекла и оказалась внутри. И это было уже не то место, которая она вспомнила с первого взгляда на глянцевый фасад из окна застрявшего в пробке такси. В безликой высотке где, маскируясь под что-то важное, деловое и недосягаемое, в центре столицы скрывался наркокартель, нынче был торговый центр. Первый этаж, прежний вестибюль, казался больше. Теснились не самые брендовые магазины, мерцая вывесками и красуясь нарядными манекенами. Пахло едой — где-то пекли пиццу. Гудела кофемашина у девчонки-баристы, к островку с тремя столиками которой выстроилась немаленькая очередь. Шумел фонтан, вокруг которого бегал, не даваясь усталой матери, хохочущий малыш. Ненавязчивая музыка звучала из динамиков, не заглушая гул сотни голосов. Рената снова застыла без движения посреди гудящего очередным днем торгового центра. «Это сон». Но она давно не спала. — Какие-то проблемы? — голос охранника, прозвучавший над макушкой, заставил вздрогнуть и обернуться. Будто она, не заходя ни в один из магазинов, уже что-то протащила мимо кассы! «Да у меня только на одной карте больше, чем стоит аренда этого здания. А я знаю, сколько стоит аренда этого здания!» — Рената задохнулась в немом негодовании. Но вместо того, чтоб полоснуть охрану по шее кредиткой, спросила: — Где здесь продают успокоительное? Охранник омерзительно наклонился к ней, точно как к ребенку. Рената вспыхнула, уже выискивая взглядом угол в котором можно выкинуть кроссовки и переобуться в ботфорты, чьи каблуки поднимали ее с высоты пяти футов еще на четыре дюйма, чего было достаточно, чтоб смотреть презрением прямо, а не снизу вверх. — Аптека на втором этаже. — Мне не нужна аптека, я не болею. Где продают спиртное? — Супермаркет — нижний ярус. — Охранник отошел. Рената сжала губы. «Алкоголь из супермаркета… Стой, Гулливер, подскажи, где останавливается автобус до секонд-хенда!» — цокнула языком она. Рената Рамирез вышла из торгового центра с бутылкой брюта и новенькими солнцезащитными очками, на дужке которых все еще болтался ценник. Поправив очки на переносице и походкой злодейки, которая мало того, что не оборачивалась на взрывы, но еще и виду не подавала, что половину бутылки выглушила в темном зале кинотеатра на сеансе детского мультика, она направилась прочь. Таща за собой походный рюкзак, она остановилась и присела, на спуск со ступенек потратив сил больше, чем на весь перелет до Сан-Хосе. Увидев приглашающе-открытую дверь такси, она уселась на заднее сидение и затащила рюкзак следом. Таксист обернулся, глядя на Ренату явно насторожено. Но мигом изменился в лице, когда перед глазами мелькнули три смятые стодолларовые купюры. — Домой, — провозгласила Рената. И, не увидев в лице таксиста очевидного понимания, цокнула языком. — Вперед, — устало протянула она, ткнув пальцем в лобовое стекло, за которым тянулась гудящая затором дорога. — Туда. Высокая свеча многоэтажного дома, послужившая таксисту ориентиром в промежутках между тем, как пьяная дамочка критиковала его стиль вождения, никуда не исчезла. И даже не пестрила рекламными плакатами — Рената проверила это первым делом, изучая каждый промежуток фасада. Но облегченно выдохнула, чувствуя, что успокоенное шампанским сердце снова делает удары — дом был тем же. Он узнавался из тысячи, хоть и не было в Сан-Хосе тысячи небоскребов. Рената задрала голову и стянула с переносицы новенькие темные очки. Конечно, не разглядеть ей, то, что было под самым небом, не увидеть, что там, на открытой площадке. Но она точно знала и помнила — там бассейн, огромный, упирающийся краями в конец крыши. Там ротанговая мебель и подсветка, тропкой ведущая к балконной двери. Дотянув рюкзак, который казался все тяжелее и тяжелее, Рената по-хозяйски шагнула в раскрывшиеся двери. Шлепая по мрамору фойе к стойке, за которой говорил по телефону немолодой консьерж, она остановилась и терпеливо замерла. — Секунду, сеньор Лотарио, — прикрыв телефон рукой, консьерж повернулся к Ренате. — Да-да? Рената немало удивилась и усмехнулась. — Здравствуйте, — кивнула она консьержу, лицо которого вспомнила тотчас же. Консьерж натянул фирменную улыбку, раздувая моржовые усы. — Да-да, — уже настойчивей повторил он. — Мне нужен ключ. Апартаменты «А71» наверху. — Эм-м-м… Рената раздраженно скривила губы. — Ключ от моих апартаментов. Я здесь живу. Телефон консьержа разразился трелью звонка. — Секунду. Да, сеньор Лотарио. — Он спешно прижал телефон к уху. — Конечно, сеньор Лотарио. Но сантехник сможет прочистить засор только к утру. Нет, сеньор, никого свободного в это время суток. Одну секунду, сеньор. Консьерж снова повернулся к хозяйке апартаментов, которую не узнал. — Вы еще здесь? — Дай мне ключ и я уйду, — ледяным тоном проговорила Рената, вытянув ладонь. — Я сейчас вызову полицию, — процедил в ответ консьерж и, попутно слушая, что ему высказывают по телефону, почти взвыл в голос. — Конечно, сеньор Лотарио, я могу зайти и посмотреть. Он отвернулся и уперся лбом в мраморную стену, на которой опасно покачивалось панно из мха. — Конечно, у меня есть весь необходимый набор инструментов, но если засор достаточно сильный… Рената, перегнувшись через стойку, бегло оглядела доску с отделениями-кармашками, в которых хранились ключи. — Конечно, сеньор Лотарио, если в сток попала цепочка вашей супруги, сантехник ее обязательно достанет! — уверял консьерж, не видя того, как шустрая женщина, вися на стойке, рыскает в поисках нужного ключа. Выхватив ключ, представляющий собой пластиковую карточку, на которой красовалось золоченное «А71», Рената бесшумно съехала со стойки. Опустившись подошвой на пол, она пригнула шею, не сводя взгляда к расхаживающего вдоль стены консьержа. — Конечно, сеньор Лотарио, от неприятного запаха из стока можно легко избавиться… Я сейчас же поднимусь к вам. И пока он этого не сделал, Рената подхватила рюкзак и пронеслась в сторону лифта. Прижав к красному огоньку карточку, она дождалась, пока двери откроются и заскочила внутрь, пока консьерж не составил ей компанию. Двери захлопнулись и Рената, облегченно усмехнувшись, с наслаждением нажала на кнопку, что мигала на самом верху панели. Карточка пиликнула снова — на сей раз открывая двери апартаментов. Переступив порог и опустив рюкзак, Рената с минуту смотрела на свое жилище. Узнавала каждый его угол и наслаждалась. Наслаждалась чистотой — мраморный пол блестел, поверхности сияли: никаких рамочек, статуэточек, подушечек, магнитиков, блокнотиков. Ничего лишнего. Наслаждалась запахом — никакого табака, пота, плесени и налипшего на вытяжку жира. Пахло «дорого» — парфюмерия, полироль, свежие фрезии. Наслаждалась цветом — серая сталь, черная кожа, темно-лиловый шелк. Глаза отдыхали, они уже не болели и не слезились. Проводя кончиками дрожащих пальцев по поверхностям чуть шероховатых серых и гладких лакированных поверхностей, Рената шагала вперед, щуря глаза в долгожданном блаженстве. Она безо всякого сожаления оставляла позади невзрачную одежду, вслед за стоптанными кроссовками, и, отворив раздвижные двери, переступила порожек. Круглая каменная ванна, чистая, поблескивающая, манила так, как ничто прежде в жизни. Слушая шум, с которым набиралась горячая вода, Рената неспешно вертела в руках флаконы и баночки. И медленно выдавливала тонкую струйку оранжевого геля, наблюдая, как по спирали он опускается на дно. У запотевшего зеркала Рената долго распутывала мокрые волосы. Ее распаренная кожа, на которой блестел лосьон, сияла. Оглядывая острые ключицы, возвышающиеся над узлом обернутого полотенца, она медленно провела по ним пальцами, как по струнам, перекатывая под тонкой кожей выступающие косточки. Застегнув на шее шнурок, на котором колыхнулась золотая запонка со сколотым темно-алым камнем, Рената спрятала этот причудливый кулон за край обернутого вокруг тела полотенца. Спокойно и уже никуда не спеша, Рената шагала в спальню, оставляя на мраморном полу вереницу мокрых следов. Мягко прикоснувшись к выключателю и наполнив комнату приглушенным теплым светом, она ступила на мягкий меховой ковер. Приятно и тихо скрипнули раздвижные двери гардеробной. Мигнули лампочки, похожие на парящие под высоким потолком снежинки. Рената закрыла глаза и, вытянув руку, шла вперед, чувствуя пальцами ряд одежды, висевший вдоль стены на одинаковых деревянных плечиках. Нежный холодный шелк, грубый деним, мягкий бархат, струящийся шифон, шершавый твид. Рената, улыбаясь, распахнула глаза и огляделась. Но тут же нахмурилась. — О Мадонна, — протянула она, брезгливо снимая со стойки плечики с атласным платьем в крупный красный цветок. — Или выбирал Поттер, или я была не в себе. Фу. Скомкав платье и бросив в плетеную корзину у стены, Рената брезгливо отряхнула руки. Чем дольше она рассматривала вещи, тем больше вещей отправляла в утиль. Но уже без раздражения. Вещи были дорогими, едва ли надеванными и аккуратными, а осознание, что из миллиона вчерашних проблем, к ней вернулась прошлая, такая сладкая — нечего надеть при полной гардеробной, Рената и вовсе улыбалась. Как священные регалии вытянув из множества вещей длинное шелковое платье кремового цвета, Рената возликовала. Такое простое, но такое изящное, струящееся, нежное и невесомое — оно ждало ее, женщину, которая носит на улице пижаму с достоинством королевы на балу. Платье подвело. Оно не должно было быть таким длинным — от высокого разреза у бедра, оно тянулось вниз до самой щиколотки. Оно не должно было быть таким большим — мало того, что висело на плечах Ренаты, как мешок, так еще и норовило сползать. Махнув рукой и завязав бретельки на аккуратные узелки, Рената вернулась в спальню. Косметика на туалетном столике, покинутая, не нужная. Пузырек духов, который за десять лет потеря первозданный аромат и пах слишком едко, приторно. Сжимая в расслабленной руке хрустальную бутылку виски, Рената вышла на крышу. Жаркий ветер трепал лиловую штору в спальне, влажные волосы и просторное платье. Каблуки ботфортов тихонько цокали. Застыв у прозрачного ограждения крыши и завороженно глядя на мерцание огней ночного города под ее ногами, она не сдержала судорожного вздоха. Сладкая тягучая эйфория, которая таилась в аромате лосьона, прохладе шелка, горечи хорошего виски, отблеске огней Сан-Хосе, сером металлике апартаментов «А71» и полном отсутствии мыслей в голове вдруг закончилась. Резко и со звуком, с которым хлопают тяжелые двери. Рената, выпрямившись, утерла кончик носа, молниеносно закрыла пудреницу и повернула голову в сторону балконной двери. За развевающимися на ветру шторами, она увидела, как в спальне снова загорелся свет. Бесшумно сдвинув ротанговое кресло, Рената поднялась на ноги и, сжимая полупустую хрустальную бутылку, прокралась к балконной двери. И все случилось так быстро и сразу, что не отследить с чего начался шум. Вспыхнул свет, на этот раз в гостиной, где она почему-то оказалась. Стучали шаги, хлопали двери, мелькали цвета, мельтешили у лица руки, моталась чья-то сумка. Рената пыталась уследить за тем, что происходит и отряхнуться, потому что в глазах все выглядело размытыми кадрами замедленной съемки кино. — Андрес, звони в полицию! — прозвучало вдруг звонкое, женское, отрезвляющее. Рената выпучила глаза. Напротив нее стояла шокированная не меньше, чем она сама, незнакомка с растрепавшейся прической и перекрученном ремне на ярком платье в крупный лимоновый рисунок. За ее спиной разводил руками растерянный лысеющий мужчина. — Что вы делаете в моих апартаментах? — выдохнула Сильвия, вспомнив, как говорить. — Вон! — Звони в полицию! — Я сейчас сама позвоню полицию! Это мои апартаменты! Здесь мои вещи, у меня есть ключ! — Это мои апартаменты! — рявкнула незнакомка. — Андрес, звони! Эта сумасшедшая наверняка что-то украла! Она кривила лицо. — Боже, да она обдобланая! И на ней моя ночнушка! — Это не ночнушка, деревенщина! Это платье-комбинация! — Мое платье-комбинация! И мои апартаменты! Рената тяжело дышала, едва сдерживаясь, чтоб не вцепиться в туго завитые кудряшки истерички и не вырвать их вместе со скальпом. Чувствуя, что широкое платье начинает жать в груди, из которой рвется наружу ярость, Рената прорычала: — Это мои апартаменты! У меня есть договор! Я купила этот этаж! Это мой этаж! У меня есть документы, я — собственник! Вон отсюда! — Орала она не своим голосом и, ударив хрустальной бутылкой о столик, крепко сжала оставшееся в руке горлышко. — Я вас сейчас порежу. — Андрес, звони в полицию, она невменяемая! — Вон из моего дома! — рявкнула Рената и замахнулась. Незнакомка заорала, прижимая руки к располосованной щеке. — Ты — не пачкай мой пол своей кровью. Ты — вызывай полицию, наконец, тупое существо. Все, сижу и жду. — Рената опустилась на диван и закинула ногу на ногу. — Ой, иди нахуй… Она оттолкнула бросившегося на нее мужчину и снова замахнулась горлышком бутылки. — Это мои апартаменты! Иначе откуда я знаю, где спрятала это? — Рената брезгливо бросила женщине под ноги пару пакетиков с белым порошком. — Что с лицами? Неудачная афера могла бы закончиться не только порезанной мордой, но и десяткой строгого режима? Рената злорадно торжествовала, наслаждая битвой за собственное жилье. Кто эти люди, что здесь делали и как открыли магнитный замок она не знала, но посчитала своим долгом закончить их вечер так, чтоб парочка навсегда боялась даже оборачиваться в сторону ее высотки. Незнакомая женщина бегала и вопила, прижимая к щеке мокрое полотенце, за ней бегал ее муж, а за ними двумя — прибежавший консьерж. Рената ликовала, наблюдая за вакханалией. Но когда хлопнула дверь холодильника и консьерж дрожащими руками вытянул бутылку воды, которую принялся дрожащими руками разливать по стаканам, чтоб унять паникеров, Рената замерла, нахмурившись. Мелькнувшие полки холодильника были полными и даже забитыми. Сама же она редко когда пользовалась двумя, и уж точно не хранила ничего, что было в кастрюлях. У нее вообще не было кастрюль. — Да как вы посмели, — дрогнувшим голосом проговорила Рената, слепо отмахнувшись от консьержа, попытавшегося поднять ее на ноги. — Готовить на моей кухне. Мошенники по заслугам не получили — полиция, как и ожидалось, в Сан-Хосе осталась корумпированной и очень избирательной в отношении к настоящим преступникам. — Это мои апартаменты! — орала Рената, которую с трудом удерживали двое полицейских. — Я их покупала, у меня документы и право собственности! И дернулась так, что засветила локтем полицейскому в лицо. — Я никому не передавала право собственности! Это все еще мои апартаменты, это мой этаж и моя крыша! Ренату не слышали, хоть она и орала на пределе голосовых связок — лишь упорно волокли из ее дома прочь. Звоночек — и тронулся лифт, а перед глазами исчезли распахнутые двери, за которые жадно цеплялся взгляд. — А теперь серьезно, — проговорила Рената подрагивающим голосом, потирая скованные наручниками запястья. — У меня договор купли-продажи. Я — единственный собственник, и ни единого решения суда по конфискации имущества или передачи его во владение третьему лицу до момента выкупа не было. И я имею полное право находиться в своих апартаментах, на своей крыше и на парковке, потому что машины, которые находятся на отведенной апартаментам «А71» площадке — тоже моя собственность. Она дернулась и глянула в лицо сначала одного, а потом другого полицейского. — Где мои машины? Но лифт снова звякнул, и вместо ответа ее потащили на выход. Едва поспевая перебирать ногами и стучать каблуками по мраморному полу, Рената оглядывалась — до последнего надеялась, что консьерж уже мчится следом, уверяя, что узнал хозяйку крышки, и все это лишь чудовищное недоразумение. Мужчина, сидевший за столом, был каким-то квадратным. У него было сонное лицо с массивной челюстью и выступающим крупным подбородком, короткая шея, и тело, напоминающее сплошной столб — плечи, бедра и бока выпирающего из-под полицейской формы живота были одинаковой ширины. Мужчина был очень усталым. Он уже со спокойной совестью шагал к своему автомобилю на парковке, чтоб снова вернуться домой заполночь, но сообщение о том, что задержана невменяемая наркоманка, пробравшаяся в самое дорого жилище столицы, заставило его развернуться. Невменяемых наркоманок он повидал немало — это добро стопками собирали по улицам и закрывали, пока обеспокоенные родители или такие же обдолбанные дружки не заберут их из заблеванных камер куда подальше. Невменяемая, заставившая его задержаться на работе, была… вполне вменяемой. Она не выглядела как та, кто меняет краденые телефоны на грамм, а потом валяется бездыханным телом на обочине. У нее была внятная речь и уверенный, хоть и чуть подрагивающий от раздражения голос. Взгляд, правда, немного плыл, но стоило полицейскому сказать лишь слово, о том, что Рената Рамирез слышать не хотела, глаза прищурились и впились в сидевшего напротив с ледяной ненавистью. — Я никому не продавала, не сдавала в аренду и не пускала пожить никого в свою квартиру. Эти люди вломились, и не факт, что из квартиры ничего не пропало. — Сеньора… Рената сухо протянула руку, демонстрируя отсутствие на пальце кольца. — Сеньорита, — тяжело вздохнул полицейский. — Вы украли ключ, вломились в апартаменты и порезали хозяйке лицо бутылкой. — Какой хозяйке? Я — хозяйка! Кто без меня продал мое имущество? Полицейский снова тяжело вздохнул. Это были слишком сложные вопросы в столь позднее время. — У вас есть документы с собой? Рената развела руками. — У меня нет даже вещей. Вы забрали сумочку. — Это позволяет закон. — А продавать мое имущество без моего ведома и судебного порядка ваш закон тоже позволяет? — процедила Рената. — Послушайте, — вздохнул полицейский. — Это — не ваше жилье. — Поднимай архивы риэлторских агентств. Ищи. — Это не ваше жилье, это элитные апартаменты, их сдают в аренду. Как и почти все квартиры в этом доме. — По какому праву их сдают без моего ведома? И где моя доля? — Какая доля? — Ты смеешься? Знаешь, сколько стоят эти апартаменты? Я — знаю. Недвижимость не дешевеет, и я спрошу еще раз — к кому обратиться с судебным иском? Гадая, над ним дамочка издевается или есть шанс, что она говорит серьезно, полицейский мотнул головой. Рената раздраженно глянула на часы. — Хорошо. Я могу идти? — Вы порезали женщину бутылкой! — Это самооборона, имею право. — Так, марш в камеру, — полицейский внезапно потерял терпение и постучал в окошко, разделяющее утлый кабинет с коридором. За стеной послышались шаги дежурного. Рената скрестила руки на груди. — Звони шефу полиции. «Реально обдолбаная», — на сей раз точно уверился полицейский. — Кому-кому звонить? — насмешливо спросил он. — Шефу полиции Ортизу. Набери и дай мне телефон. В голове сонного полицейского зазвенел тревожный колокольчик. Внимательно глянув на женщину, которая знать не могла этой фамилии, полицейский нахмурился: — Шеф Ортиз? — Фабио Ортиз. Звони. — Шеф Ортиза поперли пять лет как. За коррупцию. Рената выпучила глаза. — Что? Да он всего-то раза три брал в безвозмездный долг у почти родного человека, разве это коррупция? — В камеру истеричку. Рената звонко захлопнула дверь перед носом у вошедшего дежурного. И, повернув замочек на дверной ручке, уселась обратно на стул. — Ты — новый шеф полиции? — Вообще-то заместитель шефа полиции, — мужчина обошел стол и, рывком подняв Ренату за локоть, поволок к двери. — Сколько ты хочешь? — Я не куплюсь. — Полиция Сан-Хосе, заместитель шефа, и не купится? — Рената еденько захихикала. И, почувствовав, что волокут ее к дежурному не так быстро, как следовало бы тому, кого она уже прям достала на ночь глядя, повернула голову и зашептала: — Тебе охота сейчас оформлять, писать бумажки и возиться с наркоманкой, которая спать не даст всему участку, а завтра устроит здесь сцену еще круче, и ничего вы со мной до суда не сделаете, потому что никто меня не заберет, и я буду сидеть здесь. Долго и шумно, — вкрадчиво шептала Рената. — Открой приложение любого банка и напиши номер счета. И езжай уже домой. Они остановились у закрытой двери, которую открывать не спешили. Полицейский опустил жалюзи на окошке. — А если боишься, что поймают за руку, как Ортиза, — прошептала Сильвия. — У меня есть биткойны. На рассвете второго дня Рената Рамирез вышла из полицейского участка с ощущением, будто обляпана с головы до каблуков ботфортов дерьмом. Город, который открывал пред нею каждую дверь, нынче пинал ногами. Рената шагала, слабо понимая куда. Также слабо понимая, зачем вернулась — неужели тот, кто мог просчитать в этом мире все, не смог посчитать количество минувших лет? Она узнавала этот город, его зной и шум, запахи и улицы, но не понимала, почему он так к ней зол. Все казалось жестоким сном, и Рената шагала, подставляя лицо горячему ветру, чтоб проснуться. Она не помнила, куда конкретно шла и что видела и больше была обеспокоена даже не тем, что идти некуда, а тем, чтоб носом не рухнуть вперед и не распластаться на тротуаре безжизненным манекеном. Ее знобило, хоть и было привычно жарко, ноги дрожали, а голова раскалывалась от боли. Вместе со временем, жильем и статусом пропало и умение после бурной ночи выпить водички, припудрить под глазами синяки и отправляться решать невозможное. Время потерялось вместе с дорогой и размытыми красками улицы, по которым Рената Рамирез долго волокла ноги невесть куда. Она «очнулась» лишь в приятной прохладе, под кондиционером, у высокой полки, когда услышала имя: — Сильвия? Опешив так, что чуть не выронила бутылку и десять стоявших на полке рядом на пол, Рената обернулась. В ярко освещенном зале магазина, в окружении лабиринтов из полок и холодильников, она не сразу поняла, откуда звук. Люди с тележками проходили мимо — им дела до нее не было. Но повернув голову левее, она увидела единственную, кто замер с полупустой тележкой и глядел с таким выражением лица, будто вместо Ренаты ром на полке выбирали инопланетяне. И Рената тоже ее узнала. Не по лицу, даже не сразу вспомнила имя, скорее память подкинула образ, как спасительный круг, как доказательство того, что прошлая жизнь ей не привиделась и не приснилась. Она была. Была в ничьих апартаментах с бассейном на крыше. Была на парковке у спортивных автомобилей. Была и в небоскребе торгового центра, бывшего некогда офисом. Где на тридцать третьем этаже, прямо за дверью, ведущей в кабинет атташе Сильвии, сидела та, кто столько лет спустя смотрела на Ренату Рамирез в магазине. Личный секретарь Агата. Она заметно набрала в весе, хоть и прежде не была стройной. И на редкость ужасно одевалась — хуже на памяти Ренаты не одевалась даже Роза Грейнджер-Уизли, хоть и выглядела, как чучело, обокравшее погрызенную мышами отбраковку трикотажной фабрики. На Агате были белые брюки, обтягивающие совсем не то, что надо обтягивать, и смешная детская футболка с мультяшными уточками — не лучший выбор для женщины, которой уже хорошо за сорок. Но Рената не отпустила едкий комментарий. Никогда не отпускала — Агата была настолько хорошим личным помощником, что безвкусица ей прощалась. И единственное, что не изменилось за все чертово время, что не украсть и не подделать, было выражение лица, с которым секретарь смотрела на своего идола, которого узнала из тысячи: кости под бретелями, каблуки и похмелье — несомненно, это госпожа Кармара. Говорить было не о чем. Несмотря на то, что Агата, позабыв про покупки, потащила ее домой. — Чаю со льдом? Или кофе? И не отставала ни на секунду. Рената прикрыла глаза. — Иголку и белую нитку, если есть, пожалуйста. Потому что еще пару шагов, и она потеряет большое на нее платье. Агата исчезла из виду, оставив Ренату в комнате одну. Дом был небольшим, типичным для побережья. Пестрым и детским: на всех поверхностях теснились игрушки с большими глазищами, коллекционные фигурки, комиксы, а узора обоев на светло-розовых стенах видно не было за обилием плакатов и рисунков одинаковых глазастых мультяшек. «Вот на это ты спускала свою зарплату?» — Рената не понимала. — «Серьезно? Ты на месячный оклад могла бы собрать отличный базовый гардероб вместо того шапито, что у тебя на вешалках». Агата почему-то была вне себя от счастья — хоть для кого-то Рената Рамирез осталась недосягаемой вершиной, несмотря на то, что давно уже скреблась на самом дне. Она не сводила жадного взгляда — Рената, ушивая платье в груди, чувствовала себя как под микроскопом. — Офис продали с молотка, — говорила Агата. — Спустя год после обысков. А скольких арестовали вслед за доном Сантана даже не знаю. Рената кивнула и воткнула иголку в нежный кремовый шелк. — Я даже не знаю, кто хоронил Альдо, после того, как все случилось. Или… — Агата усмехнулась, скосив взгляд. — Что? — Или это тоже фальсификация? Я так и знала, что ваша смерть, Сильвия, это инсценировка. — Вообще-то, — протянула Рената. Но задумалась. — Ну да, где-то так. И снова уставилась в шелковое платье. Агата налила ей в стакан ананасовый сок и тяжело опустилась на табурет. — И как ты все это время? — спросила Рената, переводя тему. — Устроилась куда-то? Агата кивнула. — Да, я в кредитном отделе банка. — Здорово, это твоя ниша. — Конечно, это не то же самое. — Ну да, за это тебя не расстреляют в упор. — А вы? — поинтересовалась Агата, подперев щеку рукой. Рената продемонстрировала иголку в руке. — Швея. — Швея? Прозвучало разочарование, видимо Агата ожидала, что с послужным списком своего идола, следующей должностью Ренаты может быть лишь Госпожа Президент Вселенной. — Да, — кивнула Рената. — Шью белье. И бегло глянула на Агату. «М-да, здесь рулон ткани метров в пятнадцать нужен, чтоб трусы задницу хоть немного прикрывали», — подумала она, почему-то чувствуя к бывшей секретарше неприязнь. Разговор заходил в тупик — Агата явно ожидала феерии. Сильвия, осторожно оборвав лишний кусочек нити, улыбнулась: — Где я могу переодеться? — В ванной, пожалуйста! Махровый халат, в который ее любезно укутала Агата, был тяжелым и огромным — в нем Рената напоминала зверька, высунувшего мордочку из норы. — Ну пиздец, — протянула Рената то ли оценивая всю ситуацию, то ли при виде чехла из мягкого розового меха на сидении унитаза. Натянув платье, которое все еще казалось широким, но хотя бы не спадало, Рената склонилась над умывальником и плеснула в лицо холодной воды. Никогда прежде не страдая клаустрофобией, она чувствовала, что на нее давят пестрые стены. Она задержалась в ванной, долго и рассеянно скручивая волосы в небрежный узел у шеи. И когда больше не нашла причин задержаться, вернулась к гостиную. Агата уже смотрела на нее. Рената, конечно, млела, когда ловила чужие взгляды, но это было уже слишком. — Так, — протянула Агата нетерпеливо, когда Рената села напротив на стул. — Какие у нас планы? Рената, отпив сладкого соку, вскинула бровь. — У нас? Агата придвинулась ближе. — Я так и знала, что вы вернетесь и не оставите все безнаказанным. Рената изменилась в лице — челюсть ее отвисла. Агата же, торжествуя и искря взглядом, вовсю шептала: — Я периодически проверяю сводки по картелю Лос Эрманос, и они слабы как никогда, после того, как прошлой зимой рейд ФБР закончился тем, что в доме главы нашли шесть обглоданных тел и трех свиней, прямо в доме, да! — Секретарша радовалась и подмигивала как-то так игриво. — И? — на лице Ренаты ни мускула не дрогнуло. — Разве это не лучший момент, чтоб отомстить за то, что случилось? Рената не верила своим глазам. — Ты вообще хотя бы приблизительно понимаешь, на кого работала, и что происходило за стенами офиса? Агата, судя по тому, как глядела перед собой, не очень понимала, чем реальная деятельность ее прежних работодателей отличалась от маскировки под офис и сюжета компьютерных игр с постеров на стенах. — Это не игра, — проговорила Рената. — Мою машину расстреляли. Мальчик, которого я любила больше, чем кого-либо в этой жизни, забрызгал мозгами лобовое стекло. Столько людей погибло следом, а ты смеешься от мысли отомстить? Что ты видела дальше монитора, Агата? Агата приоткрыла рот — не это она ожидала услышать. Во взгляде ее появилось… нет, не понимание. Готовность подождать. — Сделаю нам сэндвичи. Свиньи жрут людей, мозги на лобовом стекле, а Агата отправилась на кухню — аппетит, как и настроение, ей ничего не испортило. Стоило круглому восторженному лицу скрыться за дверцей холодильника, Рената тихонько сползла со стула и на высоких полупальцах, не задевая пол каблуками, прошмыгнула прочь из дома за дверь. И лишь оказавшись от дома достаточно далеко, обернулась у дороги, придержав взметнувшееся от скорости проезжающих машин платье. Идти было некуда и незачем, и она снова шла вдоль дороги в никуда. Пока не остановилась машина очередного «добродетеля». — Вас подвезти? — спросил мужчина, высунувшись в окно. Рената, без колебаний опустившись на заднее сидение, протянула свернутую купюру — чего водитель явно не ожидал. — И куда же? Хотела бы Рената ответить точно. Подумав меньше пары секунд, она вдруг почувствовала, что расслабилась — напряженные плечи опустились. Одно место на карте недружелюбной столицы у нее все же осталось. — В оружейный, — объявила Рената и, сложив руки на скрещенный ногах, приготовилась ожидать конца поездки. А улыбнулась в следующий раз лишь вечером, высунувшись из окна арендованного автомобиля и вмиг промокнув под проливным дождем. Поворачивая с шоссе в сторону дороги, забросанной размокшей землей с перекопанной обочины, она коротко глянула на знак, предупреждающий о запрете проезда в связи с ремонтными работами. И нажала на педаль газа, завершая еще один годами знакомый маршрут — по темной дороге, сквозь защитные чары, навстречу ревущим за воротами мертвецам. Но мертвецы не ревели. Единственным шумом, что был слышен, был шум прибрежных волн и дождя. Погнутая кривая изгородь, словно сотканная из частей, не подходящих по рисунку и размеру, дребезжала на ветру и казалась невероятно хлипкой — она бы не удержала и рвущихся наружу псов, что уж говорить об инферналах. Ворота приоткрылись с протяжным лязгом, приглашая войти. Инферналов за изгородью не было. Шагая вперед и не выпуская из рук заряженного ружья, Рената не глядела под ноги, которые утопали в чем-то вязком, размокшем. За ботфорты и подол платья цеплялась труха: ошметки мусора, ветхих тканей, тонкие веточки. Ноги подворачивались на разбитой подъездной дороге, каблуки проваливались в глубокие трещины. Но Рената ни разу не опустила взгляд — она смотрела перед собой на то, что сделали с некогда великолепным домом время и страшный ритуал. Он разваливался. Части стены не было, не было и окон, лишь рваные дыры вместо них. Покосившаяся и просевшая крыша дребезжала нависшими карнизами. Глубокие трещины тянулись от фундамента вверх — казалось, дом вот-вот рассыплется под своим весом и каменной пылью осядет на размокшую землю. Но его держало что-то мощное, длинное и гибкое, что обвилось вокруг и крепко сжимало. Оно напоминало в темноте не то гигантскую змею, не то толстую веревку. Рената и предположить не могла, что это было, но готова была поклясться — оно живое. Оно пульсировало, сжимая стены. А тонкие отростки, что тянулись вниз, оплетали кривую колону, подпирающую балкон над крыльцом. И прямо на глазах Ренаты, они, словно почуяв ее, стянулись на колоне крепче. Двери не было — Рената вошла тихо, осторожно переступив порог и не убирая дрожащего пальца со спускового крючка. Она не видела, что внутри, насколько все погибло с тех пор, как она была в этом живом еще доме в последний раз. Видела в темноте лишь очертания поваленной мебели, дугу лестницы, горы камней, щепок и мусора. Под ногами скрипел этот мусор, шелестела листва, которую задул сюда ветер. Ноги чувствовали, что пол был неровным — то и дело ощущались ямки и сколы на плитах. Медленно ступая вперед навстречу слабому свечению со стороны бывшей кухни, Рената до судороги в руках сжимала ружье. Свет на кухне дрожал. Он был тусклым, теплым — огонь, не электричество. А когда каблуки, наступив на очередную едва целую плитку, цокнули, огонек дрогнул. — Это ты? — позвал едва слышный скрипучий голос. Рената застыла и, нашарив носком обуви рыхлую землю на месте вырванной с пола плитки, шагнула назад, чтоб не стучали каблуки. Огонек дрожал и откидывал у прохода тень. — Где ты… Голос звучал скрипуче и невнятно. Следом слышался тяжелый свистящий хрип — кто бы ни говорил, ему не хватало воздуха, и он задыхался. Лишь увидев в проеме вытянутую тень, Рената вскинула ружье, но не успела выстрелить — ее дернуло назад за локоть и, сильно ударив лопатками о твердую поверхность, прижало к стене. — Тихо, — шептал одними губами женский голос. — Замри. Рената снова дернулась. На нее, прижимая к стене, всем весом навалилась женщина. Прижимая к себе ружье, разделяющее их, Рената скосила взгляд в сторону кухни. А из кухни, медленно и мучительно двигаясь, хромала уродливая старуха. Она была тощей и очень сгорбленной — грязное одеяние висело на ней мешком, оголяя вырезом отвислую сухую грудь. С облысевшей головы, похожей на кочерыжку, свисало несколько клочковатых седых прядей. Горб на спине был больше, чем половина едва живого тела, казалось, он тянул своей тяжестью старуху к земле. Костлявая рука сжимала керосиновый фонарь, и ей было явно очень тяжело. Рука дрожала, отчего фонарь покачивался, плеская маслом. Вторая же рука, обмотанная грязной тряпкой, безжизненно волочилась. — Девочка, — хрипела старуха голосом, который зовет за последним стаканом воды. Рената задержала дыхание, а незнакомка прижалась к ней крепче, накрыв ладонью подрагивающие губы. Рука, сжимающая ружье, дернулась, и приклад, съехав, стукнулся о пол. Старуха резко повернула голову. Ее большие и сияющие слепотой глаза блеснули, как две яркие лампы. Руки подтолкнули Ренату на лестницу и та, не касаясь ступеней каблуками, медленно поднималась на второй этаж. Незнакомка, сжимая ее руку и пригибая спину, осторожно и бесшумно ступала следом. Старуха медленно шагала куда-то, своими слепыми глазами оглядывая каждый дюйм темного пространства. Скрипели старые кости на каждом меленьком шагу. Хрипело горло и свистели выдохи. Сжав рукой ограждение второго этажа и выглянув сверху на ее сгорбленную фигуру, казавшуюся крохотной, Рената встретила в полутьме взгляд замершей рядом. Старуха, недолго еще рыская, из последних сил поплелась обратно. — Идем. Рука сжала ладонь Рената и потащила вперед. Толкнув ее в комнату, где пахло пылью и нечистотами, незнакомка бесшумно прикрыла дверь и щелкнула замком. Настороженно слушая, был ли услышан щелчок, она отпрянула от двери. Рената оглядела комнату, которую вряд ли узнала. Однажды это была спальня. Нынче — вверх дном перевернутая свалка. Кровать на трех ножках, вспоротый матрас, ковер, прилипший намертво к полу, кажется, гнил, ошметки шторы на сломанном карнизе закрывали дыру в стене вместо окна. У треснутого зеркала плясали огоньки от огарков свечей. В их свете Рената узнала лицо, смотревшее на нее. Она бы не узнала его с фотографии, которая была у мракоборцев. Но узнала, потому что видела его точно таким же в лабиринте Мохаве. — Тебя не должно здесь быть, — от тревоги в шепоте дрогнули огоньки свечей. — Чем ты думаешь… — Селеста, — выдохнула Рената имя, которое засело в голове и билось, рвалось наружу, чтоб быть сказанным. Это была она. Была чуть худее, казалась старше и была смертельно уставшей. Она казалась воспоминанием и блеклым призраком — не осталось в ней ни красок, ни сил. Сияли на исхудалом лице лишь черные глазах. В них горел огонь, но только лишь отблеском свечи. — Прости меня, — прошептала Рената, как заведенная. — Прости, пожалуйста, я… Селеста прижала палец к губам и задержала немигающий взгляд. Рената задохнулась, умолкнув вмиг — слышала шлепающие шаги в конце коридора. Они так и стояли с минуту, глядя друг на друга и дожидаясь тишины. Стоило ей воцариться, они вдруг, не сговариваясь, крепко обнялись на облегченном выдохе. Сжимая длинные растрепанные волосы и поглаживая выпирающие на спине позвонки, Рената крепко зажмурилась. Но, почувствовав твердую преграду, распахнула глаза и шагнула назад. Преградой оказался круглый живот, туго обтянутый выцветшим летним платьем. Взгляды на мгновение пересеклись. — Слушай меня, — прошептала Селеста, не дав Ренате и выдохнуть. — Уходи отсюда. Здесь еще три других, и они тебе не обрадуются, как я. — Там внизу, — спохватилась Рената. — Это она? Палома? Селеста, выглядывая что-то в дыру на месте окна, лишь кивнула. — Что с ней? — Думаю, она умирает. Рената возликовала и усмехнулась. — У меня полно патронов. Я сейчас просто выпущу в нее все, что есть. Селеста резко обернулась. И выглядела раздраженной. — Ты думаешь, я не пыталась ее добить? Хоть как-то, пока она дышит через раз? — Это ружье, я просто снесу ей голову. — Она не умирает, просто поверь мне. Видимо, еще рано. Это место подпитывает ее, поэтому мы сидим здесь и зализываем раны. Если удастся ее выманить или просто дождаться лучшего момента — тогда да, наверное, выйдет. Но сейчас оставь патроны при себе и беги отсюда. — Откуда ты знаешь, что дело в месте? — Я вообще-то ликвидатор проклятий. И это место знаю лучше, чем любое другое. Рената опешила, но спросила лишь: — Почему ты вменяемая? Она должна была уничтожить тебя. — Силы не очень равны, наверное. У меня свои маленькие фокусы. — Ты смогла ее провести, и просто сидишь здесь, дожидаясь… удобного момента? Или чего? Пока родишь ей очередную марионетку? — Сильвия хмыкнула. — Почему ты не борешься? — Я никогда не была борцом, на самом деле, — призналась Селеста. — Надеешься просто сбежать и забыть? — А ты на что надеешься, Рената Рамирез? Они снова молча встретились взглядами. Губы Ренаты дрогнули. — Слушай меня, — Селеста снова понизила голос до напористого шепота. — Я выведу тебя отсюда. Уходи и не возвращайся, здесь ничего уже нет, за чем бы ты не явилась. Она бросилась к двери и медленно, прикрывая ладонью, повернула защелку. Поднявшись на носочки и тихонько выглянув в коридор, Селеста осмотрелась. В тихом коридоре слышались, заглушаемые бурей, шаги. — Идем со мной. — Слова, прозвучавшие позади, заставили обернуться и прикрыть дверь. Рената приблизилась. — Идем со мной, машина прямо у ворот. — Ты на машине? — Черные глаза расширились. Кивнув, Рената внимательно смотрела, как оживилось лицо — словно ото сна пробуждалось. — Окажи мне услугу. — Да. Они обе выглянули в коридор. — Кем нужно быть, чтоб надеть на виллу с инферналами высокие каблуки и платье, которое видно с другого берега океана? — прошипела Селеста. — Любой нормальной женщиной, — шикнула Рената. Селеста волновалась — это ощущалась в ее резких движениях. Бесшумно скользя босыми ногами по полу, она вышла на середину коридора и огляделась. Затем, поманив Ренату ближе, указала пальцем на конец коридора. — Там, в конце коридора, балкон, с него вниз ведет лестница. Спускайся, беги за ворота и жди меня. Рената, недоверчиво глядя в выбитое окно на путы, обвившие перила внешней лестницы, нервно сглотнула. — Не бойся, — шепнула Селеста, подталкивая ее вперед. — Он не опасен. — Кто это «он»? — Виноград Сони. Так резко повернув голову, что взметнулся растрепанный узел на затылке, Рената широко раскрыла рот. — Это не я придумала, это в книгах он так называется. Давай, давай, иди. Селеста, ободряюще кивнув, помчалась в другой конец коридора — она скользила на мокром от протекающей крыши, полу, и осталась неуслышанной. С тихим скрипом отворив пластиковую дверь в конце коридора и шагнув на лестницу, Рената задержала дыхание. Лестница в темноте казалась куда выше, чем она помнила. Стоило ей, сжимая перила, осторожно спуститься на треть, как лестница заскрипела и ступенька под ногой Ренаты раскрошилась. Рената судорожно ахнула в секундном полете, с которым ее нога провалилась вниз, но тут же почувствовала каблуком твердую опору. Опустив взгляд и увидев в полутьме, как под ее ногой переплетаются толстые лозы, она выпрямилась. И, бесстрашно опустив руку на обвитые теплыми шершавыми путами перила, продолжила спуск. Ворота скрипнули, открываясь, когда оплетающие изгородь лозы обвили решетку и потянули. Выглядывая Селесту, Рената пятилась к машине и, нашарив рукой капот, сжала пальцы в тревожном ожидании. Но, увидев, наконец, с той же стороны, откуда спустилась сама, приближающуюся к ней Селесту, едва не подкосилась. Селеста спешила не одна. Она, то и дело перехватывая в руках спящего ребенка лет двух, оглядывалась на едва за ней поспевающих девочек. — Это что… — Рената задохнулась, толкая ворота. — Чьи это дети? И пошатнулась, когда Селеста протянула ей ребенка. — Увези их. Доберись до Вулворт-билдинг. Расскажи все. Селеста суетливо подтолкнула девочек к машине. Те, беспокойно оглядываясь, замерли, уставившись на Ренату одинаковыми маленькими лицами. — Какой Вулворт-билдинг? — выдохнула Рената, вцепившись в ограду. — Никто не поможет. Они не слышат! — Кричи так, чтоб услышали, — отрезала Селеста. — Вспомни, наконец, кто твой настоящий враг. И он не в Вулворт-билдинг. Изгородь дернулась и лязгнула от порыва ветра. Дом заскрипел — лозы сжали разваливающиеся стены крепче, едва ли в узлы вокруг них не завязываясь. Земля содрогнулась. — Уходи! — крикнула Селеста. Рената, прижимая проснувшегося ребенка к колотящемуся сердцу, обернулась на девочек. — В машину, назад! И снова обернулась, на сей раз на скрип. Селеста, потянув за прутья решетки, закрыла ворота. За спиной ее бугрилась грязь, обретая очертания выгнутых человеческих тел. Вспышка в небе молнии на мгновение осветила то, что поднималось из земли. Глухой треск костей и омерзительное хлюпанье гнилой плоти, наскоро лепившей фигуры мертвецов, оглушил следом раскат грома. Селеста, вцепившись в изгородь, смотрела перед собой, не оборачиваясь на инферналов. Глаза ее затягивала сияющая белесая пелена. — Беги, — прошептала Селеста дрожащим голосом. Но не в мольбе. Она ликовала — уголки ее губ подрагивали. Но Рената не сдвинулась с места — она смотрела вдаль. На покосившийся балкон над крыльцом, где застыла старая сгорбленная ведьма, чьи сияющие слепые глаза смотрели на нее, отыскав, на сей раз в темноте. В распахнутых глазах защипало, но Рената не сводила взгляда со слепой ведьмы, даже когда по щеке, смывшись дождем, покатилась слеза. Сквозь гром и молнию, плач ребенка в ухо, завывание ветра и рык тянущих к ней руки через изгородь мертвецов, она слышала, как грохочет молотом сердце груди. Желудок сжался, прожигаемый болью. И в кой-то веки это была не изжога. Это была ярость.