***
— Что делаю? Как сказать, — Шелли прижала телефон к плечу ухом и, опустив паяльник, выпрямилась над разобранным маховиком. — Провожу рискованный и практически научно-необоснованный эксперимент, который или спасет одну человеческую жизнь, или уничтожит Вселенную. И рассмеялась, вытянув ноги на подоконник мансардного окошка. — Шучу. Жду девочку на ногти. М-м? — сунув в рот электронную сигарету, Шелли выдохнула густой персиковый дым и закатила глаза. — Слушай, ну это бред в лучших традициях нашей прессы. Когда нужно скрыть от общественности что-то действительно важное, они получают команду трубить о всяком бреде. И дракон над Новым Орлеаном — это бред. Стянув липнувшие к спине выцветшие и ставшие нежно-розовыми волосы в неаккуратный хвостик, Шелли сдула со лба рваную челку. От ужасной жары не спасало ничего — дом казался пропаренным на знойном солнце, на чердаке же, служившем своего рода лабораторией, дышать и вовсе было нечем. — Потому что дракона, который якобы пролетел над городом, реально никто не видел. Просто в один день сюда съехались газетчики и больше собачились, чем что-то выясняли. — Недолго походив по чердаку, разминая затекшие ноги, Шелли рухнула на старую пружинистую кровать у стены. — Один умник из «Золотого рупора» даже арендовал у меня телескоп за пятьдесят галлеонов. Не знаю, что он там высматривал утром в небе в телескоп без линзы, но пятьдесят галлеонов — это пятьдесят галлеонов. Она снова беззлобно закатила глаза. — Нет, в Салеме не безопаснее. Перестань и не читай эти газеты. Что-то ни один из умников-писак внятно не пояснил, а куда же этот дракон пропал в итоге. А в Салем меня и близко не пустят до первого сентября после того, как кто-то на практике подмешал магистру Миттернахт в металлоплавительный раствор азотное удобрение. Нет, не я. Я знаю, что ты не будешь ругать. Не я. Но если из Салема придет письмо — не отвечай. Шелли снова закатила глаза. — Нет, у меня еще нет парня. А у тебя? Скосив взгляд в окно скорей от нечего делать, нежели высматривая на жаркой улице что-то, Шелли вскочила на скрипнувшей кровати. И внимательно наблюдая из мансардного окна за тем, как по подъездной дорожке, поросшей сухой травой, к дому стремительно приближалась высокая фигура. — Ал, я перезвоню, — спешно проговорила Шелли и, бросив телефона на просевший матрас, бросилась к захламленному проводками и гайками столу. Стянув за длинную цепочку качнувшиеся песочные часики на круглой оси, она сунула маховик в стол, прикрыла ворохом старых газет и захлопнула ящик. Выглянув с чердака, она несколько мгновений смотрела на бабушку. Та, прижавшись к входной двери, делала длинным носом мелкие вдохи. Обернувшись на нее, вопросительно вскинувшую брови, бабушка прижала длинный палец к губам и взглядом указала наверх. Шелли, тревожно заламывая руки, вернулась обратно и плотно закрыла за собой дверь. Медленно поправив покачивающуюся над головой клетку, в которой зеленело вьющееся лианами растение, Вэлма подхватила с тумбы у зеркала пузырек духов и в несколько движений распылила по коридору приторный аромат. И лишь затем, на второй стук, открыла дверь. Мечтательно-приветливое лицо Вэлмы перекосилось, а попытка не пустить того, кого она видеть не ожидала, провалилась — мистер Роквелл, толкнув ее дверь вперед, переступил через порог. Единственным, что едва его не заставило развернуться и уйти, был удушливый запах старомодной парфюмерии, которым пропах, казалось, каждый миллиметр темных цветастых обоев. — Вон отсюда, — прошипела Вэлма, шагнув назад. Ее длинные лохматые волосы цепляли занозы на ведущей в гостиную арке. Мистер Роквелл снова шагнул вперед, заставляя ее пятиться. — Ты думала, я твой мотель разбитых сердец в трамвайном депо не унюхаю? — Он раздраженно прищурил светлые глаза. — Ты что устроила? Вэлма, оказавшись внезапно для себя самой в гостиной, засмотрелась на сияющую паутинку серебристой шторы. Изуродованное шрамом лицо вытянулось, восторженно расслабилось, а тонкие пальцы принялись медленно переплетать блестящие нити. Мистер Роквелл, ударив ладонью по стене, заставил кривые пыльные рамки задребезжать, а Вэлму, дернуться и перевести на него взгляд. — Ты пришел мне что-то высказать или, наконец, поблагодарить за арест шлюх-людоедок с Бурбон-стрит? — Ты что творишь? Вэлма резко выпустила штору. На тонком запястье загремели браслеты. — Хоть что-то, — протянула она, оскалившись. — А ты не знаешь, куда пропадают вампиры? Не знаешь, сколько стоит палочка с сердцевинной из клыка? Резко открыв один из ящиков комода, она бросила на пол охапку боа из перьев и, вытянув смятый рекламный буклет, протянула мистеру Роквеллу. — За сто монеток в любом магазине дома Бове. Скажешь, что не знал? Вэлма скрестила руки на груди. Бахрома ее длинной полупрозрачной накидки заколыхалась. — Я тебе говорил еще тогда, — прорычал мистер Роквелл, отшвырнув смятую брошюру. — Сидите тихо, ведите себя хорошо и не ешьте людей. Все, никто не тронет, не найдет, договор есть договор. Ты что устроила за турагентство? — У нас есть выбор? — высоким тоном взъелась Вэлма. — Куда деваются те, кого отлавливают на границах?! — А нехер лезть через границу! Сидеть тихо, не жрать людей и не привлекать внимания -какой пункт договора остался непонятен? Вэлма потупила взгляд и застыла, слепо смотря в узор на старых обоях. Лицо ее расслабилось, словно редко когда в жизни ей доводилось видеть что-то красивей. — Но, если непонятен, — тише проговорил мистер Роквелл, чувствуя нарастающее раздражение. — Просто помни о том, что я могу выволочь тебя отсюда, и говорить в другом месте и в другом тоне. Защищать тебя никто не кинется, если вообще кто-то заметит, если вдруг исчезнешь. Взгляд Вэлмы поплыл в сторону. Раздраженно щелкнув пальцами у ее лица, мистер Роквелл ругался про себя. И не ожидал, когда цепкая ладонь сомкнулась на его все еще перебинтованном предплечье, не дав щелкнуть пальцами во второй раз. Глянув в ту же сторону, куда и Вэлма, мистер Роквелл увидел, что смотрит она на большое яблоко, наспех оставленное на пыльном столе рядом. В яблоке, не дорезав дольку, торчал нож. Большие глаза Вэлмы перевели взгляд, но глядели не так привычно затуманено. Но снова лишь временно — вмиг отвлекшись на вазу, в которой на сквозняке подрагивали красочные павлиньи перья, Вэлма позабыла о существовании всего остального. Негромко и мягко напевая что-то себе под нос, она принялась рассматривать перья на солнце, поднося их бережно к окну. Мистер Роквелл, осторожно и бесшумно убрал большие портновские ножницы со стола за ее спиной. И невольно задержал взгляд на старой книге, из которой торчала закладка в виде обертки от пористой шоколадки — «Законы хронометрии. Метафизика нелинейных временных скачков». Хозяйка дома не производила впечатления того, кто понял содержание по названию книги. Не производила и впечатления того, кто умел читать вообще. Приподняв пальцами обложку и увидев библиотечный штамп в виде раскинувшего крылья феникса, мистер Роквелл опешил еще больше: книга была мало того, что очень редкой, но еще и просроченной к сдаче на три месяца. Рука высунула из кармана телефон и на едва слышимый щелчок, с которым камера сфотографировала обложку библиотечной книги, стихло вдруг тихое мелодичное пение. — Где дракон? — Мистер Роквелл резко повернул голову к Вэлме, быстро сунув телефон в карман. Вэлма повернулась, смешно выглянув из-за завесы своих нечесаных волос, которые придержала рукой, как шторку. — Я не знаю. Мистер Роквелл недоверчиво прищурился. — Ты же видела его. — Я вообще часто их вижу, — пожала плечами Вэлма.- Можешь обыскать дом, если думаешь, что он прячется под кроватью. Мистер Роквелл с пару секунду смотрел на высокую фигуру перед собой. Ощущение реальности в выпученных глазах, очерченных густым слоем лиловых блесток, то вспыхивало на миг, то вновь угасало. — Завтра утром я вернусь в депо со своими людьми. У тебя ночь на то, чтоб разогнать вампиров по домам и все в этом депо прибрать. Оставалось лишь понадеяться, что в реальность Вэлмы это впишется. Та задумчиво почесала ногтем висок. — Я все никак не спрошу, — протянула она. Мистер Роквелл вскинул брови. — А ты кто? Оставив без ответа глупый вопрос, прозвучавший с действительно искренним недоумением, мистер Роквелл покинул дом и с негромким хлопком трансгрессировал.***
Это лето плавно качалось между клеймом моих самых убогих и титулом лучших в жизни каникул. По сути, я проводил дни в одиночестве, в четырех стенах чужой неприветливой квартиры, откуда не мог сделать ни шагу влево-вправо за порог. Во-первых, потому что обещал, во-вторых, потому что мои шаги влево-вправо обычно заканчивались или государственными переворотами, или заключением в тюрьме, или сотрясением мозга, и, в-третьих, потому что, как бы странно не звучало, было некогда. Потому что летом никому не нужной бумажной работы у учителя Дурмстранга, вставшего на путь модернизации и исправлений, оказалось столько, что я спокойно мог всеми методичками и бумажками обклеить квартиру Роквелла в два слоя. И это было хуже каникулярного задания — того еще издевательства. На каникулярное можно было забить, и в ночь на первое сентября быстренькое чего-то на «Удовлетворительно» нацарапать. А на бумажки для министерства наплевать не вышло бы. Директор Харфанг в последний учебный день ясно дал понять, что проклянет всю семью до десятого колена, если чинуши в первый день осенней проверки не досчитаются хотя бы одного листочка. Методические материалы, планы уроков и самостоятельных занятий, оценка эффективности выбранной методики — как человек, секрет успешного преподавания которого был в знании на два параграфа больше, чем ученики, я понятия не имел, чего от меня хотят. Тем летом я отлынил от бумажек, подкупив библиотекаря Серджу рецептурными препаратами. Тот умник сам все за меня написал, а Харфанг потом на всю учительскую еще и нахваливал, как ответственно мистер Поттер подошел к работе, не то, что по двадцать лет в замке работающие за спасибо всякие там Ингары. Но количество бумажек увеличилось втрое, и библиотекарь на такие сделки больше не соглашался. Второй день я заставлял себя сесть и хотя бы вникнуть, но это было настолько скучно, что меня едва хватало на то, чтоб разложить бумажки на столе, повздыхать и сложить обратно вечером. Вместо плодотворного труда во имя министерства образования я много спал и бесцельно слонялся с этажа на этаж, не выпуская телефон из рук. Притом, что дни казались унылыми в этой скуке и вечных оттягиваниях неизбежной работы с бумажками, я был доволен. И каждый день со странной жадностью ждал возвращения Роквелла домой. За неполную неделю каникул выработался очень странный ритуал: ближе к четырем часам вечера я не мог делать уже ничего, даже бесцельно глядеть в телефон, только беспокойно и с замиранием сердца ждать. Я нетерпеливо расхаживал по квартире, прислушивался к шуму, смотрел в окна, сидел на кухне, заваривал себе от нечего делать чай, который не допивал, и ждал. Конкретного времени, когда Вулворт-билдинг закрывался на замок и разгонял своих сотрудников по домам, не было, отчего ждать было сложнее. В безделье время тянулось очень медленно, а часы на стене тикали громко, людей за окнами проходило много, и я, как забытый дома грустный мопс, тоскливо наблюдал за ними из окна. Это было очень странное времяпровождение, и еще более странное ощущение внутри. Такое ожидание не стоило, по правде говоря, грандиозного возвращения Роквелла. Нет, он не терялся по дороге и возвращался домой то раньше, то позже. Но он очень уставал. Возвращался в настроении скорей отсутствующем, нежели плохом, со стопкой документов, которые необходимо сдать к завтрашнему утру, и без желания делать еще хоть что-то, кроме как сесть и посидеть в тишине с вечерней газетой, закатывать глаза, шепотом ругаться. А я, как бельмо, как радостный мопс, скакал вокруг, внимания не требовал, но привлекал, и рот у меня, как у идиота, не закрывался. Не знаю, почему я не раздражал его, в то время как раздражал сам себя. Не знаю, как назывался этот статус отношений и на правах кого я сотрясал воздух, но где-то дня с четвертого каникул, когда впереди оставалось еще два, целых два месяца, четко понимал одно. Я уеду, жизнь размоет наш шаткий союз до следующего года, если, конечно, никто не найдет лучший вариант. Я буду умирать от тоски в промозглом разваливающемся Дурмстранге, а Роквелл — на собственной кухне, смотреть в окно и думать о том, сколько всего было упущено. Как вы понимаете, мой исключительный навык накручивать себе проблемы из воздуха, достиг того уровня, когда мне для того, чтоб впасть в депрессию, достаточно было просто пять минут посидеть в тишине и без дела. Но как любой, кто по ночам гнулся зародышем от горя, я был крайне жизнерадостным человеком, а потому скрашивал себе дни как мог. Тем более что мне не нужны были красочные декорации, чтоб раскрасить серые будни. — Ну не хочешь ты рассказывать, кто здесь жил до меня, и хуй с тобой, Консуэлла, хотя я считал тебя лучшей подругой, на минуточку, — прогнусавил я в спину пожилой домработнице, которую внезапно увидел, когда проснулся к полудню и в простыне, как Афродита из морской пены, вышел на кухню за бутербродом. — Мы с тобой, между прочим, в одной связке. Этот стремноглазый тип нагло использует нас обоих. Я домработнице явно не понравился с первого взгляда. Она причитала что-то на испанском, качала головой и постоянно крестилась — никто и никогда не напоминал мне тестя-наркобарона больше, чем эта обманчиво безобидная сеньора. — Да жалко тебе что ли? — ныл я, маяча на кухне у нее за спиной. — Я же не прошу вываливать мне все грязные секреты мистера Роквелла, хотя буду очень признателен… Домработница замахнулась на меня кухонным полотенцем. Благо меня в жизни слишком часто били женщины, чтоб я на это обиделся. — Ну и пошла нахуй со своим супом. Готовишь ему ты, а спит он все равно со мной. «Потому что она домработница», — напомнил здравый смысл. Но одну другому не мешало, а потому я долго присматривался к Консуэлле со спины, гадая, имела ли моя теория право на существование. — А можешь суп чуток пересолить, чтоб это типа я готовил? — заискивающе спросил я. Не знаю, по какому принципу Роквелл выбирал себе домработницу. Наверное пришел в агентство со словами: «Мне нужна самая лютая сука на всю Америку». А ему в ответ: «Ни слова больше, Консуэлла, выходи!». Потому что эта женщина мало того, что не очаровалась моим обаянием, так еще и действовала явно назло. Мало того, что не вытрясла в кастрюлю всю солонку, так еще и притрусила суп зеленью, накрыла крышкой и почистила плиту! Впрочем, она не знала, с кем связалась. Стоило домработнице уйти, а мне увидеть в окно приближение знакомой фигуры к крыльцу, я пулей ринулся на кухню, быстро стряхнул чистую посуду в раковину, а сам застыл у кастрюли с самым одухотворенным выражением лица, помешивая суп ложкой. Внимание я привлек, ничего не сказать. У Роквелла аж ключи на пол выпали. — Что ты делаешь? — спросил он рассеянно. — О, я и не услышал, как ты вернулся, — ахнул я так, словно не выглядывал последние двадцать минут. — А я так, варю суп с… И глянул в кастрюлю. Суп был оранжевым. — С сюрпризом. Суп с сюрпризом в моем исполнении звучал как описание химического оружия для интернет-магазина. Такой супец годился лишь на то, чтоб в противогазе вылить его в раковину, и то был риск, что варево поплавит трубы. Не знаю, зачем я вообще взялся разыгрывать из себя повариху-соблазнительницу — Роквелл прекрасно знал, что я рукожоп, который легко может вывихнуть палец, очищая сосиску от полиэтиленовой оболочки. — Снимай форму, надевай штатское, — торжественно объявил я, стянув фартук. — У нас грандиозные планы на этот вечер. «Какие планы, он еле стоит и моргает?» — тут же сжалилась часть меня. Но лишь часть. — У нас планы? — Роквелл удивленно вскинул брови. — Какие? Я ехидно вскинул бровь в ответ и обошел кухонный стол. — Очень активные. Если ты понимаешь, о чем я. Прищурившись я яростно зашептал на ухо: — Отведу тебя, отвлечься. В особое место. — Пальцы резво протиснулись под ремень на поясе. — Я там как рыба в воде. — И что же мы будем там делать? — Можно поучаствовать, а можно просто смотреть. Как хочешь, — заверил я. — Но лично у меня рот закрываться не будет весь вечер. Наши взгляды встретились. — Пять минут, — бросил Роквелл, поспешив наверх. — Бегом, а то я уже горю. И я не обманул. Планы действительно были, я к ним готовился. В помещении гудели голоса, громко спорящие и перекрикивающие друг друга, а у стены поодаль стояли мы: я — с подносом закусок, Роквелл — с выражением ужаса и презрения на лице. — Эти камеры надо было установить еще пять лет назад! То, что установил застройщик, висит и не работает с две тысячи восьмого года! — возмущалась очень активная женщина, так рьяно доказывающая свою правоту, что едва не сбивала рукой сувениры с каминной полки. Роквелл медленно повернул голову. — Ты привел меня на собрание ассоциации жильцов? — едва сумел выговорить он. Я, отправив в рот крохотное канапе, довольно кивнул. — Собрание ассоциации жильцов. — МРТ, — напомнил я. — Ты думал, я не отыграюсь? — Какая же ты сволочь. Я довольно улыбнулся, но, краем уха услышав, до чего дошел спор, не мог сдержаться, и ринулся в атаку. Роквелл едва успел подхватить поднос. — Какие камеры с датчиками за триста долларов с квартиры?! Вы что, с ума сошли, а кто записи с этих камер будет потом отсматривать и следить за порядком? Нет, подождите, подождите! Перебьешь меня — перебью тебе хребет… — Я просто жду, когда жена уймется, и мы уйдем домой, — шептал несчастного вида мужчина в больших очках, пряча лицо за бокалом. — Мне плевать на камеры и порядок, я просто хочу домой… Мистер Роквелл глянул на него с болью и покачал головой. А я так обрадовался, что он хоть с кем-то здесь подружился, что даже на мгновение отвлекся от того, как борзая бабка возбухала мне в лицо претензиями. — Сначала по триста долларов с квартиры на камеры. А кто их будет отсматривать потом, а? Вы — с тремя детьми, или вы, который в две смены в ожоговом пашет? Или Джон? Джон, тебе нужны камеры? Мистер Роквелл закрыл лицо рукой. — Вот, — возликовал я. — Никому ваши камеры в хуй не уперлись. Потому что сначала по триста долларов… — У меня есть триста долларов… Я резко обернулся и прищурился, всем взглядом показывая, кто отныне и до первого сентября будет спать в одиночестве, если не закроет рот и кошелек. — … по триста долларов с квартиры, а потом еще по триста, чтоб оплатить услуги консьержа, который будет за камерами следить, — загибал пальцы я, уверяя не так жильцов как одну отдельно взятую дерзкую бабку. — Проблему ночных хулиганов не решить так. Нам не нужны камеры, нам нужно оружие, чтоб эти уроды за два квартала обходили дом. Я знаю, где достать пушки за двести. Одна семья — один ствол, сегодня скинемся — в четверг забираю… Что незаконно? Тринадцатая поправка к Конституции. — Тринадцатая поправка — это отмена рабства, — протянул негромко Роквелл, спокойный, как штиль, после второго бокала. Я обернулся. — Но есть же какая-то поправка про оружие? Да? Он кивнул. — Вот! — восторжествовал я. — Так, все, никаких камер. Ага, ага. Сама камера стоит сто, с установкой — сто двадцать, а скидываемся по триста. А то я эту схему не знаю — я два года в школе, где работаю, на окна деньги собираю. Что-то все же определенно было в простом человеческом поорать. Когда собрание жильцов закончилось и Роквелл выволок меня из чужой квартиры, я чувствовал необычайный прилив сил. Вот он, секрет бычьей силы сеньора Сантана в немолодом возрасте — он орал по поводу и без. Омоложение децибелами, знаете ли, надо бы запатентовать, пока не забыл, и пока ушлые внук и дедуган не выкрали эту гениальную идею. А Роквелл зря качал головой и фыркал — сам-то седеть начал лет в тридцать. Зато спокойный, тихий. — Ты меня утром в Вулворт-билдинг сегодня не слышал, — заверил он устало. И опустил взгляд. — Зачем ты забрал у соседки поднос? Доедая очередное канапе, я пожал плечами. — Чтоб был повод его завтра занести, напроситься на чай и сдружиться против той противной бабки. — Я скосил взгляд. — Поверить не могу, что ты не знаешь своих соседей. Роквелл пожал плечами. — Никогда не интересовался, просто здоровался. Мы медленно шагали по тротуару вдоль дома на Массачусетс-авеню. Вечер был душным, однако недавняя жара все же не ощущалась прожигающим кожу пеклом. Я глазел по сторонам, провожая взглядом проезжающие автомобили. — Мне кажется, мы рано ушли. Меня почти избрали новым президентом ассоциации жильцов. — Я так однажды тоже задержался неосторожно, и меня избрали новым президентом МАКУСА, — мрачно сказал Роквелл. — Чем больше сила, тем больше ответственность. — Это тебе на выборах сказали? — Нет, это сказал дядя Бен Человеку-Пауку. — Ты смотрел «Человека-Паука»? — удивился я. Роквелл снисходительно кивнул, нашарив в кармане ключи. — Да, в мои сорок четыре года примерно как раз и начал появляться кинематограф. Квартира в длинном старом доме, где обитал волшебник, определялась сразу. Крыльцо окружили совы. На козырьке навеса, перилах и ступеньках, тротуарном ограждении, карнизе и дереве рядом, они дожидались, нагруженные вечерней почтой. А проходившие мимо люди оборачивались и фотографировали. — Палевно, — протянул я. Но Роквелл и бровью не повел. Прошел мимо сов, сидевших на перилах, как на жердях, не обращая внимания, и открыв дверь ключом, запустил птиц внутрь. Я посомневался, заходить или нет, или продолжать смотреть на тех, кто смотрел на нашествие сов, но все же поднялся в квартиру. — А как с маглами? Роквелл спешно отцеплял письма и посылки. — Как обычно, — бросил он. И, когда выпустил сов, распахнув окно, вскоре замер рядом с глобусом, где долго что-то рассматривал и нашептывал, медленно прокручивая волшебную палочку над точкой, обозначающей штат Массачусетс. А я осматривал масштабы вечерней почты — больше, чем когда-либо. Вот и гадай, что происходит в МАКУСА, раз в пару секунду гостиная самого главного мракоборца напоминала почтовый склад. Но половина конвертов, красных и дергающихся, как на сквозняке, сразу отсеялась — Роквелл разжег камин взмахом палочки и швырнул письма в огонь. — Тебе шлют Громовещатели? — удивился я. — За что? Вопрос Роквелла удивил. — Не знаю, я никогда их не распечатываю. Писем зрительно стало меньше. Несколько посылок в разногабаритных коробках остались дожидаться своего часа, и в огонь отправляться явно не спешили. Одну из них, оглядев штамп на коробке, Роквелл распечатал и тяжело вздохнул. — Печенье будешь? Я опешил и заглянул в коробку. Действительно, кто-то прислал ему целую гору шоколадного печенья в витой вазочке из розового пластика. И такого же поросячье-розового цвета конверт с налепленными на него мелкими блестками-сердечками. — Саманта просит второй шанс и не выбрасывать ее вещи из шкафа? — поинтересовался я, откусив печенье. Роквелл закатил глаза, но тут же задержал на мне строгий взгляд. — Молчу, молчу, — пообещал я. — Но тогда что это за Святой Валентин в середине лета? И кивнул на коробку. Роквелл усмехнулся, хотя я себе уже надумал столько всего нехорошего, что удивился, как мне не указали на дверь. — Знаю, как это прозвучит. Но у меня в Джорджии есть фанатка. И она вот уже двадцать лет присылает мне подарочки каждую неделю. Прозвучало настолько смешно, что я расхохотался с набитым ртом прежде, чем подумал обидеться. — Не смешно, — но Роквелл сам едва сдерживал улыбку. — Она пять лет слала фотографии своих детей, и доказывала, что я отец. — А ты отец? — Нет. — А ты уверен? — прищурился я. — Я, конечно, один раз был в коме, но в не настолько глубокой, чтоб ко мне подкрались и втайне зачали. Это просто не совсем здоровая женщина. — М-да? А мне кажется, она просто пытается отжать у тебя квартиру, — заверил я. — Это невозможно юридически. — Ой да ладно, ты просто не встречал жадных женщин. Ренате до сих родня ее бывшего мужа платит ежемесячно алименты, и это притом, что они не были в официальном браке, у них нет детей, а муж скопытился в тюрьме пару лет назад. — Я подцепил еще одно печеньице. — А ты отвечаешь фанатке? Роквелл сгреб письма в охапку и поднял голову. — Нет, я не умею флиртовать. — Да ладно тебе, меня ты размотал за пять минут, и я на все согласился. — Ты предложил переспать, а я промолчал в ответ. — И вот я здесь, спустя десять лет. — Я развел руками. — Ладно, давай я отвечу. Давай, давай, я в этих делах просто эпистолярный жиголо. — С чего ты взял? — И вот я здесь, спустя десять лет. — Я снова развел руками. — И четыре письма. Но тут я задумался. — Слушай, а тебя не напрягает, что какая-то извращенка знает твой адрес? И хрен с ним, с Джоном. Меня это напрягало! Во-первых, я дома один, и вдруг она подкрадется в окно. А, во-вторых, как теперь спокойно уезжать в Дурмстранг, зная, что здесь и печеньки еженедельно по почто приходят, и черт знает какая непотребщина в конверте. — У нее судебный запрет на приближение ко мне, — ответил Роквелл. Я отмахнулся. — Судебные запреты не работают. У меня тоже судебный запрет на приближение к тебе. Ябеда. И вот я здесь. — Я опять развел руками. — А почему у нее запрет? Тоже тебя пыталась убить киркой в каком-нибудь подвале? — Не киркой, а канцелярским ножом. И не в подвале, а в аэропорту на таможне в Атланте. Лет пятнадцать назад она первого сентября захватила в заложники учеников Ильверморни с требованиями… странными. Я опустил надгрызенное печенье обратно в коробку. — Почему она на свободе? — Потому что сумасшедшая, — пожал плечами Роквелл. — А ты не боишься, что в печенье что-то подмешано? — Так я их и не ем. Я застыл, приоткрыв рот. — Спокойно, — ободрил Роквелл. — Ничего там нет. Когда я еще ей отвечал, то первым делом упомянул, что страдаю ужасной аллергией на приворотные зелья. — Просвети меня, — упав в кресло, протянул я. — То есть, можно захватить детей в заложники, и ждать, пока на столе таможенников тебя отымеет предмет воздыхания… — Не такие были требования, но допустим. — … потом махать канцелярским ножом, на глазах у все тех же детей. А оказаться в итоге больной на голову, и спокойно не понести за это ответственности? И спокойно слать печенье? — Пройти комиссию, получить заключение и пару лет пролечиться. Но, в целом, да, — мрачно подтвердил Роквелл. Я на всякий случай печенье больше не ел. Охапки писем Роквелл унес наверх, в комнату, и что-то мне подсказывало, что остаток вечера мы проведем ни разу не за совместным просмотром чего-нибудь расслабляющего мозг. И обижаться глупо — почта никуда не исчезнет, я знал еще весной, как пройдет это лето и не строил воздушных замков. Но это странное обострившееся желание втянуть Роквелла в каждую секунду своей деятельности, любой, омрачало настрой куда больше, чем реальное положение вещей. Роквеллу было со мной… неплохо, думаю. И он справится с почтой куда быстрее, чем того надумала моя бедная голова. Но поток мыслей о том, что конверты и работа лучше взаимодействия со мной, было не остановить. Он был рядом, но мне было мало. Я не понимал, что со мной. И пока думал так, рассеянно, взгрустнув с надгрызенным печеньем от сумасшедшей из Джорджии, услышал приглушенное шкрябанье. Медленно повернув голову, я увидел, что одна из принесенных совами коробок, с мелкими дырочками на крышке, подрагивает и медленно ползет в сторону края стола. И вряд ли это было печенье от еще одной сумасшедшей фанатки — из коробки пыталось выбраться что-то живое. Я слышал возню, скрежет и тоненькое попискивание. Рука дернулась к коробке, но замерла, сжав дрогнувшие пальцы в кулак. Часть меня не хотела трогать коробку, пусть и очевидным было помочь выбраться живому существу и ругаться на придурка, который отправил его совиной почтой. Рука еще не дотронулась, но уже чувствовала что-то липкое и холодное. Подцепив торчавший край упаковочной ленты, я размотал ее. Шум на секунду затих, крышка тут же сдвинулась, а из-под нее на меня смотрели крохотные налитые кровью глазки. Коробка зашуршала. Мелкие когтистые пальчики сжали ее край, а я едва подавил желание захлопнуть крышку и прищемить их. И лучше бы я сделал это, повинуясь рефлексам, а не пытаясь мыслить рационально. Из коробки, сдвинув крышку вылез мелкий черт с тонкими длинными руками и уродливой мордочкой, похожей на картофелину. И, спрыгнув со стола, забился под шкаф, шлепая чумазыми босыми ступнями. Прозвучал тихий скрипучий смех, такой знакомый мне, а под шкафом что-то зацокало, будто коготки по полу или стучавшие в нетерпении мелкие зубы. Красный колпак выполз из-под шкафа и понесся прочь, мимо парализованного меня, быстро скрывшись из виду. И в следующий миг скрипучий смех звучал, казалось, отовсюду: в диване, в каминной трубе, из раковины и холодильника, за окном и в стенах. А шлепанье мелких ножек за спиной звучало так, будто не один чертик был выполз из коробки, а не меньше десятка. Голову ослепил щелчок, размазав перед глазами все очертания и чувство времени. И я помнил только, как хлопнула дверь, вспыхнули сквозь пелену фонари, слышались гудки машин и оклик. И вдруг вспышка — и вновь мир обрел контуры и очертания. Я оказался на кухне у горячей чашки, из которой пахло чем-то травянистым, надо мной — низкие светильники в металлических абажурах, а напротив — Роквелл, и давно на меня так никто не смотрел. Вот сиди, Альбус, и думай, что произошло за короткую вспышку беспамятства. Лицо у Роквелла было не сказать, что перепуганным, но настороженным, а руки сжимали мои запястья крепко, пригвождая к столу, будто удерживая на месте. Что было? Я снова побежал, когда появились черти? Но не в лес, на капище, а через дорогу на красный свет? Я скосил взгляд на коробку, все еще оставшуюся на столике в гостиной. И вздрогнул, когда рука Роквелла медленно развернула мое лицо. — Послушай меня. Это был красный колпак. Они неопасны поодиночке. И его уже нет. — Ты тоже его видел? — я задохнулся. — Я поймал его под лестницей. — Тебе прислали красного колпака? Роквелл кивнул. И, спохватившись, разжал руку на моем запястье. Видимо уверившись, что я никуда убегать не буду. — А смысл? — Это Громовещатель, который нельзя игнорировать, — ответил Роквелл. — Красные колпаки живут там, где проливается кровь, им это нравится. А когда попадают в неволю, где чисто, нет следов крови и в целом не так мрачно, они начинают крушить все, что видят. Как мелкий полтергейст, с которым нельзя договориться. Я обессиленно выдохнул и потер переносицу. — Но зачем? — Мне пишут не только фанатки и присылают не только печенье. Не всем нравлюсь я, не все согласны с моими решениями. С протоколом о временном запрете трансгрессии уж точно. Это не первый колпак, которого я получил за все время, что работаю мракоборцем. И еще это далеко не худшее, что мне присылали недовольные граждане. — А что худшее? — насторожился я, косясь на нераспакованные посылки. — Зачем тебе это знать? — мягко спросил Роквелл. И я не стал спорить. Сделал глоток того, что было в чашке. Этим странным травянистым варевом оказался, как ни странно, чай, чуть горьковатый и с приторным запахом какой-то полевой травки. — Почему ты думаешь, что я мог не видеть его? Я замер с чашкой у рта. Роквелл смотрел внимательно, но без бегущей строки неутешительных диагнозов во взгляде. — Эти уродцы живут в Дурмстранге, полчищами. И… с ними весело иногда бывает по ночам, — протянул я сконфужено. — Они ничего не ломают, просто бегают за мной. — Просто за тобой бегают? — Да. — Ясно. — Я не знаю, почему. — Еще бы, они неразумные и вряд ли они внятно пояснят что-то. Продолжай. Я вздохнул. Первое правило галлюцинаций — никогда никому не говори о галлюцинациях, потому что они проходят, но психом ты останешься в глазах других на всю оставшуюся жизнь. — В замке их никто больше не замечает. Они ни к кому не лезут, ни учителя, ни ученики не видят их даже. И я не всегда понимаю, мне приснилось или нет. Роквелл вскинул брови. — Не всегда понимаешь, что реально, а что нет? — Я не так сказал. — Хорошо. Но ощущение того, спишь ты или нет, у тебя не всегда разграничено, да? Я задумчиво кивнул. — Иногда. Глянув на часы коротко и снова повернувшись ко мне, Роквелл спросил: — Если я завтра запишу тебя на прием, сходишь к доктору? Прилив паники захлестнул сильнее, чем жар от горячего чая. Это был итог того, что я и мои воображаемые черти вышли за черту стандарта нормальности. Я приготовился отпираться, пока не подумал. «А почему нет?». — Да. Смысл цепляться за мнимый порядок вещей, если твои воображаемые черти решают, как тебе жить? Я боялся клейма больного человека, хотя все прекрасно понимал. Я боялся из-за этого клейма потерять первую работу, на которой был счастлив от и до. Боялся рассказать всерьез и понести наказание за то, что разглашаю магические тайны. Боялся реакции тех, кто не боялся, если вдруг со мной что-то случится. Я боялся чертей и всего, но только не того, что будет со мной через месяц, год, два, если снова уповать на то, что пройдет все само собой. — Да? — уточнил Роквелл. — Но надо будет рассказывать правду, а значит закон о неразглашении маглам… — Без «но», не думай. Да или нет? — Да. — И завтра утром ты не передумаешь. И мне не придется вести тебя, как школьника, за руку? Мне впервые за долгие годы показалось, что кто-то относится всерьез. Без шуток и насмешек, без «ой Боже, ну что там опять случилось». И, нет, нет, меня не окружали в этом мире безразличные жестокие люди. Были люди, которым я оставался все еще не до конца безразличен. Просто есть разница, и она чувствуется. Рассказать родителям — они помогут, но я навсегда останусь не только неблагонадежным, но еще и больным. Рассказать старику Диего — никогда не отвернется, но я буду слушать о влиянии плохой генетики и содомии на психику тупорылых нехристианских личностей при всяком удобном случае. Не отвернется и Кобра, но мы с ней одного поля сучары — последнюю цепочку со своей тощей шеи снимет, чтоб помочь, но запомнит навсегда, и моя шизофрения станет ее новым любимым анекдотом, а учитывая, что я периодически опускаю каламбуры о ее худобе и бесплодии… я обречен. А Роквелл… эту руку помощи обрубать не стоило. Я как мог разгонял обостренную паранойю, гадая, а где скрытый смысл его внимания, что потом. Но не нашел. Он никогда не упражнялся на мне в иронии, не был злопамятным (иначе, что я опять здесь делаю), скрытых мотивов не имел. Он знал, что я странный, знал, что иногда — прям очень. И я все еще здесь. С ним тоже было что-то не так, наверное. — Да, — снова ответил я. — Обещаешь? Я кивнул. — Идем спать. Не помню, заснули ли мы тогда оба, или Роквелл все же возился с почтой и выписывал метровые свитки отчетов, кто погасил свет и что мне тогда снилось. Я заснул легко, на первом вздохе, как только голова коснулась подушки, под едва слышное шуршание страниц. Но помню, как проснулся. И разбудил меня не шум, а ощущение сквозь глубокий сон, что рядом место на кровати пустует. Ощупав подушку не открывая глаз, я стиснул зубы. За приоткрытой дверью виднелся свет. А на телефоне виднелось время — начало пятого утра. Слишком сурово даже для утреннего бегуна. Прислушавшись к тишине, я услышал через стену приглушенное: — Еще раз, Иен. «Что за Иен? Этот Арден знает, что он звонит тебе по ночам? Понятно все», — проскользнуло в моей сонной голове, пока пальцы вбивали в поисковую строку интернета признаки измены. Но вряд ли в интернете я бы, при всем упорстве и на десятой странице результатов поиска, нашел такой признак: — Где-где нашелся наш дракон? Судя по звуку, что-то за стеной выпало на пол. — Ты шутишь.***
Когда уровень здравого смысла запоздало снизил уровень адреналина в крови, Доминик поняла, что она идиотка. Под аккомпанемент свистящего в ушах воздуха, с тяжелым сердцем, пропускающим удары, она опустила остекленевший взгляд вниз. Мир казался крохотным, как расстеленная на полу карта. Пики деревьев, водная гладь, нетронутая цивилизацией природа и редкие-редкие букашечки, которыми казались с высоты проезжающие автомобили. И над этой картой, не факт что до сих пор принадлежащей Англии, Доминик пролетала со стремительной скоростью. Дракон нес ее, одному ему лишь понятно куда. Подняв взгляд и глянув вверх, Доминик видела острые шипы и бугрящуюся чешую. Когтистый палец сжимался, обвивая, словно обруч ее тело. Дрожа и едва сдерживаясь, чтоб не кричать, Доминик потопталась на когте, который не давал ей упасть вниз. И крепко зажмурилась, слушая свист ветра и свои судорожные вздохи. На голову что-то капало. Ей стало запоздало очень страшно, а глупый восторг и душащую эйфорию словно сдуло тем самым ветром — она понимала, что если двинется и напомнит дракону о своем существовании, то окажется или сброшена вниз, или вмиг проглочена. Отняв дрожащие руки от пальца, за который держалась, Доминик опасно шатнулась, и снова вцепилась во влажную горячую чешую. Глубоко дыша, она смотрела в темноту сомкнутых век и пыталась не двигаться. В отличие от когтя под ногами — дракон будто забыл, почему его передняя лапа застыла в такой позе. Елозя на когте, как на доске для серфинга, Доминик была близка к обмороку, когда вдруг почувствовала резкий рывок вниз. Дракон дернулся, словно не справившись с ветром, и просел вниз. Палец, обвивающий Доминик, сжался крепче. Дракон начал лететь очень неровно, раз за разом опускаясь все ниже, рывками. Стерев со лба то, что капало на голову, Доминик глянула на перепачканную густым и алым руку. И, осторожно задрав голову, глянула вверх. — О, нет-нет-нет, — прошептала она в ужасе. Дракон прикрывал глаза, явно не справляясь с тяжестью век. Он опускался все ниже и ниже, и Доминик с ужасом видела, как обвивающий ее палец слабеет и медленно распрямляется. Она с замиранием сердца ждала, но падение все равно оказалось неожиданным — из-под нее будто убрали опору. Тело камнем рухнуло вниз, и полет продлился не дольше секунду — все звуки оглушил всплеск воды, и тут же громовой удар и треск прокатились над головой густой волной. Неожиданный холод обжег тело, напомнив двигать ногами, и Доминик, вынырнув, широко раскрыла рот в глубоком прерывистом вдохе. Ноги, не чувствующие дна, бешено барахтались, в глазах вспыхивали огоньки солнечных бликов на воде. В панике оглядываясь и видя вокруг лишь воду, она не сразу увидела кромку виднеющегося вдали берега. Гребя руками и задыхаясь от бьющих в лицо волн, Доминик слепо плыла вперед. Когда ноги едва лишь почувствовали илистое дно, она задышала беспокойней и заторопилась на берег так, будто ее преследовали. Размытый илистый берег скользил под ногами, и Доминик, сбросив в воду тяжелую вымокшую кофту, обернулась назад. Бескрайняя водная гладь расстилалась до самого неба, сливаясь с ним в единую синеву — ни противоположного берега, ни корабельных верфей, ни понимания, где это место находилось, если только не на краю света. Мир был куда больше, чем квартира на Шафтбесри-авеню, и смириться с этим было страшно. Доминик обернулась, снова на берег, до которого волочила ноги. И застыла в ступоре, глядя на тянущийся вглубь леса шлейф поваленных деревьев. Дрожа от холода и судорожно убирая налипшие на лицо мокрые волосы, Доминик шагала вперед, переступая обломки ветвей. Она не насчитала и пятидесяти шагов, как дрогнула, когда увидела, как скользнул по смятой земле длинный шипастый хвост. Там, где деревья были обломаны настолько, что из земли торчали лишь неровные пни, дракон полулежал и топтался на месте, подминая под себя колючие кусты. Его кожистое крыло было вытянуто, а гладкое горячее брюхо тяжело вздымалось. Длинный хвост снова дернулся, пропахав шипами землю и оставив глубокую борозду в нескольких шагах от приближающейся Доминик. Та, замерев, медленно подняла руки вверх. Дракон приподняв голову, открыл полную крови пасть и испустил рык. Задержав дыхание, Доминик едва заметно приблизилась еще на дюйм тихим приставным шагом. Но дракон, заметавшись и упав на скрюченные лапы, припал к земле и тяжело взмыл вверх. Его крыло, в котором зияла рама от оков, едва двигалось. Щурясь и наблюдая, как он набирает высоту, то и дело припадая вниз, Доминик щурилась на солнце. Фигура в небе уже казалась совсем небольшой, когда за спиной послышались звучные хлопки. Один за другим они оглушали, но не настолько, чтоб отвести от неба взгляд и обернуться. Волшебники, один за другим, трансгрессировали в чащу и тут же задирали головы к небу, глазам своим не до конца веря. Повернувшись и встретив взгляд дяди Гарри, Доминик шмыгнула носом. — Куда угодно, — прошептала она, прежде, чем из его открывшего рта вырвался хоть какой-то звук. — Только не домой.***
— … крыша обвалилась, и оранжерея просто рассыпалась, просто вдребезги. Окна, у нас шикарные окна, со вставками из настоящего муранского стекла, очень дорогие, Виктор, у тебя есть снимки… Виктор сейчас принесет снимки... но все уничтожено! Редчайшие орхидеи, у меня самая богатая коллекция во всех Болгарии, уже не спасти. Это катастрофа, я не знаю, как теперь… — Так, а с домом что? — Репортер «Пророка» чесал пером бьющуюся на виске жилку. — С домом? — Астория нахмурилась ровно настолько, насколько позволяло омоложение лица. — С домом, слава Богу, все в порядке, пострадала только оранжерея… — Да не с вашим домом! С поместьем Малфоев! — Ах, это, — Астория цокнула языком. — Его разрушил дракон, ничего особенного. Прикрыв дверь палаты на третьем ярусе больницы Святого Мунго, Доминик стянула халат. Халат был уж слишком теплым — в больнице хоть и было прохладно, а после нырка в воду зубы долго стучали, но дышать под густой махрой было нечем. Повесив халат на спинку расстеленной кровати, Доминик села на край. В палате не было ни часов, ни, как и во всей больнице, окон, и понять, сколько прошло времени, было сложно. Казалось, она прилегла, еще со влажными и спутанными волосами, лишь на пять минут, когда проснулась и оказалось, что мир вдруг помешался. Дракон улетел, но он был повсюду. О нем шептались в коридорах больницы, о нем охотно рассказывала свекровь и молчал муж, о нем спрашивали мракоборцы, сменяясь один за другим. О нем даже писал утренний «Пророк» — и как только статья успела написаться, напечататься и попасть на первую полосу утренней газеты за… несколько часов? «Ни для кого не секрет, к сожалению, и для маглов, что дракона, по пути его полета, видели в разных уголках страны. Сообщения очевидцев продолжают приходить из Уэльса. А по информации от некоторых, особо наблюдательных, ирландцы со своих берегов уже наблюдают приближение дракона! Дракона тянет в Ирландию? Что происходит? — Драконы разумны, но не настолько, — сообщает нашей редакции ведущий специалист Всемирного драконоведческого заповедника в Румынии, Чарльз Уизли. — Не нужно искать скрытых смыслов в его перемещениях, у драконов в голове нет навигатора. Хаотичные перемещения я скорей связываю с тем, что дракон ищет себе укромное место для ночлега и пропитания. Тем любопытней наблюдать и отслеживать — за последние лет двадцать никто не встречал дракона в естественной среде, к счастью, конечно же. Вместе с тем мистер Уизли не готов подтвердить теорию о том, что причина появления дракона в Дартмуре — средоточие мощных защитных чар на родовом поместье семьи Малфой. — Конечно, драконы чувствуют сильную магию, но избегают ее, как правило. Как бы там ни было, ничего не объясняет, откуда дракон появился в Дартмуре, и почему не был замечен раньше. Не заметить дракона невозможно, — уверяет Чарльз Уизли. — Особенно того, что был заснят очевидцами. — Вы можете определить породу? Или предположить, из какого заповедника он вырвался? — Он не из неволи, это точно — повторюсь, нельзя не заметить пропажу и появление дракона. Более того, если пусть снимки и не очень хорошего качества, я могу точно сказать: размер, гребень и шипы — это точная характеристика венгерского хвосторога, но обратите внимание на лапы. Хвостороги считаются одними из крупнейших пород, но у них сравнительно слабые лапы. То, что я вижу на снимке, конечностями похоже скорей на перуанского змеезуба. Но змеезубы мелкие сами по себе. Утверждать рано, пока у нас только слухи, свидетели и размытые снимки, но сами габариты дракона! Клянусь Мерлином, такую здоровенную махину я не видел уже лет тридцать, а то и больше. И тем важнее поторопить мракоборцев поймать и ликвидировать тварь, пока на месте Ирландии не осталось выжженное поле. — Ни в коем случае! — мы не ожидали, что человек, посвятивший жизнь драконам, будет их защищать. — В мире осталась считанная популяция. Дракона необходимо защищать, и прежде всего, от браконьеров, которые сейчас вспомнят былые времена и ценники на драконье сырье. Наш заповедник готов принять и изучить дракона, и если это самец, у нас есть шанс впервые за долгие годы попытаться восстановить популяцию! Что интересно, пока Румыния готовит пути для передачи дракона заповеднику, Франция готовит своих волонтеров для обеспечения защиты от браконьеров, а Северная Америка заявляет свои права на дракона, якобы мигрировавшего через Атлантику незамеченным (это не шутка!), министерство магии не дает никаких комментариев и даже, судя по всему, не пытается что-то решать. Вместо этого все силы отдела магического правопорядка направлены против митингующих эко-активистов, перекрывших улицу Уайтхолл и выходы из министерства. Напоминаем, что зачинщица мирного митинга активистов за сохранение популяции и защиты прав магических существ, моя дорогая коллега и вечный конкурент Роза Грейнджер-Уизли, была задержана за использование зажигательных смесей против органов правопорядка. Казалось бы, еще не сошли с запястий следы кандалов после ареста в честь драки на параде гордости, как наша Шипастая Роза снова попадает в передрягу за свои сомнительные убеждения. Не наругает ли министр магии — узнаем в вечернем выпуске. Напоминаю, что сама Роза Грейнджер-Уизли обратилась к волшебникам и волшебницам, обещая выплатить пять тысяч галлеонов за каждого отловленного и переданного властям браконьера. С нетерпением ждем продолжения журналистского расследования, новых фактов о нашествии дракона, а так же тебя, Роза — в этом скандале не хватает мнения писателя-фантаста…» Дверь тихо скрипнула. — Что было у тебя в голове? Голос заставил Доминик сложить газету и глянуть поверх нее. Скорпиус, тихо закрыв за собой дверь, опустил руки на спинку стула. — Я не знаю, — призналась Доминик. — Ты могла пострадать. — Еще в поместье. Как и твоя мать. И отец, если бы его планы изменились. Она подняла взгляд и отложила недочитанную газету. — «Пророк» не пишет о том, что было в подземелье, — сказала Доминик. — И Астория об этом не говорит. И Луи. Дракон напал на поместье. Уголки ее губ дрогнули. Скорпиус не сводил глаз. — Но я знаю, что видела там, внизу. — И никому не скажешь? — И никогда не забуду. Она мотнула головой, откинув смятые волосы за спину. — Это же человек. За что? — Это не человек, — Скорпиус покачал головой. — Мой брат тоже не человек, он заслуживает тоже оказаться в подземелье с хребтом наизнанку? Я не знаю, да, не понимаю. Объясни. — Я не могу. Скорпиус оглядел палату и остановил взгляд на чистой аккуратно сложенной одежде. — Но мы поговорим дома. Целители говорят, что с тобой все хорошо, что само по себе чудо. Пожалуйста, собирайся домой. Поднявшись с кровати и прошагав к стулу, на котором дожидалась ее высушенная одежда, Доминик осторожно подняла сверток. Кофту, которую она сбросила, кто-то выловил в воде — свернутая, она топорщилась высоко над сложенными лосинами и майкой. — Твоя мать была права, — вдруг произнесла Доминик, обернувшись. Скорпиус вскинул брови. — В чем? — Я — действительно хорошая жена. — Ты — лучшая жена, — Скорпиус улыбнулся. — И спорить глупо, тем более с моей матерью. Доминик улыбнулась в ответ. — Я действительно пойду за своим мужем хоть на край света. Потому что люблю его, и всегда буду на его стороне. — Она покосилась на дверь. — Даже если остальные против, и даже если они правы. Я помню свою клятву у алтаря. И буду следовать ей вечно. Скорпиус опустил плечи, выдохнув. Взгляды встретились. — Только ты не мой муж. И тебе я у алтаря ни в чем не клялась. Бледные губы дрогнули. Доминик опустила сверток одежды на кровать и выпрямилась. — Что ты говоришь? — Зови целителя, если я не в себе так же, как Люциус. Он сошел с ума из-за возраста, а я — из-за безделья. Пускай так, — согласилась Доминик. — Пускай я сошла с ума, пусть захлебнулась, ударилась или выделываюсь. Но ты не тот человек, которого я любила. И я никуда с тобой не пойду. Скорпиус вытянул руку, но Доминик шагнула назад. И стянув с безымянного пальца кольцо, опустила на сверток одежды. — Сохрани его. Я действительно хорошая жена, — негромко сказала она. — Я буду ждать, когда мой муж вернется и наденет мне кольцо на палец снова. И тогда я расскажу ему историю… Зеленые глаза расширились, глядя в узкое бледное лицо. — А если же нет… пусть я действительно сошла с ума, и не понимаю, что происходит. — Происходит игра в богов, — проговорил Скорпиус. — И ты делаешь неверный ход. Доминик усмехнулась. — Ты проиграл эту игру. А я выходила за победителя. Ты точно не мой муж. Поэтому не подходи ко мне, или семью в газетах опозорит не только Люциус. Не обернувшись ни на сверток одежды, на котором поблескивало красным камешком обручальное кольцо, ни на застывшего без движения и кровинки в лице Скорпиуса, она тихонько открыла дверь и вышла из палаты. Целители и репортеры, наводнившие коридор, повернули головы. Что-то спросил догоняющий ее репортер «Пророка», вмиг отцепившись от грузившей его комментариями Астории. Завязав на больничной рубашке пояс теплого халата, в котором ей предстояло умирать от жары на улице, Доминик шагала навстречу главным дверям. Не видя ни целителей, ни парящие в приемном покое каталки, ни глазеющих зевак, она взволнованно дышала и смотрела вперед. — Куда вы отправитесь сейчас? — донесся вопрос репортера — перо его исписало уже половину свитка, пока он догонял. Доминик моргнула. — На митинг, — проговорила она. — И в Румынию. И повернула голову. — Мы спасем этого дракона, — не веря собственным ушам, как вроде бы ее голос мог такое проговорить, заявила Доминик.***
Проводив взглядом и машинально поздоровавшись с двумя молодыми людьми, спускающимися вниз по лестнице, мистер Роквелл остановился у металлических дверей. Шаги жильцов сверху стихли на нижнем этаже и пальцы, дотронувшись до замочной скважины, заставили замок щелкнуть. Дверь скрипнула, отворившись, и мистер Роквелл проскользнул внутрь. В квартире было прохладно — из распахнутого окна веяло вечерней прохладой. Помещение было небольшим, но умещало в одной квадратной комнате и коридор, и гостиную с большим угловым диваном, и кухню, плиту на которой, судя по первозданной чистоте, ни разу не использовали. Бросив взгляд на вешалку, и проводя рукой по плотной ткани форменного пиджака, мистер Роквелл огляделся. На потолке светила одинокая лампа. В сухой раковине не было ни грязной чашки, ни ложки. Прижав ладонь к электрочайнику, холодному, мистер Роквелл опустил взгляд на туго набитый рюкзак, прислоненный к стене. Вскинув брови, мистер Роквелл открыл холодильник и, не глядя на содержимое, звучно хлопнул дверцей. — Сэр? — Эл выглянула из ванной комнаты, немало удивившись. Ее волосы вновь были влажными, зачесанными назад и коротко остриженными — как и ожидалось, дольше суток длинными локонами она проходить не смогла. Мистер Роквелл обернулся. — Прости за вторжение, Арден. Но звонок у тебя не работает, должно быть перегорел. А дверь была открыта. Эл нахмурилась и рассеянно глянула в сторону входной двери. — Наверное, я спешила. — Наверное. Куда-то собираешься? Встретив взгляд, Эл тоже перевела его на рюкзак у стены. — Нет, я только с тренировки. Мистер Роквелл кивнул. Эл нахмурилась: — А вы… — А я принес тебе ужин, — мистер Роквелл опустил на тумбу бумажный пакет. — И благую весть. Эл присвистнула. И переступила порог ванной, как спохватилась и оттянула хлопковый топ ниже на животе. Мистер Роквелл закатил глаза, всеми силами показывая, что смеется с цветового решения стен. — Если ты решишь заявиться ко мне в личное время, поздно вечером и без предупреждения, поверь, мне не будет стыдно за то, что я в трусах и без галстука. Эл коротко улыбнулась. — Но раз уж акцент сделан, то ешь белковую пищу и, пожалуйста, остановись с этой нательной живописью. Итак, благая весть, — объявил мистер Роквелл, подняв взгляд. — Через тринадцать дней в китайском городе Чунцин состоится ежегодная международная конференция, посвященная обмену опытом в области необходимого минимума медицинских знаний. Целители со всех уголков мира будут выступать с докладами, а внимать будут делегации волшебников самых разных отраслей и призваний. Представлять МАКУСА и конкретно штаб-квартиру мракоборцев выпала честь тебе. Задача — присутствовать, законспектировать и кратко, но доступно изложить по прибытии коллегам. Он достал из внутреннего кармана пиджака конверт. — Билеты, приглашение, страховка, виза. Вылет — завтра в четыре утра сорок минут. Лицо Эл вытянулось в гримасе ужаса. — Что-что? — переспросила она. — Ты летишь в Китай, — коротко подытожил мистер Роквелл. — Завтра. — Завтра? — У тебя другие планы? Их взгляды снова встретились, коротко остановившись на рюкзаке у стены. — Никаких, — проговорила Эл. — Вот и отлично. Чунцин — отличный город, в котором я никогда не был. А ты — единственный человек из всех, кто во время международной командировки будет реально ходить на лекции и записывать за докладчиками. Эл смотрела, не веря глазам и ушам своим. — Когда начинается конференция? Через тринадцать дней, вы сказали? Мистер Роквелл кивнул. — Тогда зачем такая спешка? Лететь завтра? — Никакой спешки, вещи у тебя, я вижу, уже собраны. Эл закусила губу. Мистер Роквелл, не став требовать вытряхнуть рюкзак, протянул: — Тем более, тринадцать дней до конференции — это ничто. Пока перелет, заселение в отель, знакомство со всеми, экскурсии, прогулка по Великой стене, выбрать начальнику самый красивый магнит на холодильник, погладить панду, зажечь фейерверки, попробовать местную кухню, плюс четыре дня на пищевое отравление — время пролетит незаметно, по-хорошему, вылетать нужно было еще вчера. Ты говоришь по-китайски? — Со словарем. — Вот, будет повод поговорить с людьми. — И вы отправляете меня в Китай просто на конференцию? — Да. — Перестаньте лгать. Мы оба читали новости. Мистер Роквелл в лице не изменился. Лишь тяжело вздохнул сквозь стиснутые зубы. Эл расправила плечи. — Это чудовище уничтожило аэропорт. И мой дом. Как вы думаете, куда сейчас я засуну вам билеты в Китай? — Видимо, в то место, которым думаешь, когда задумала глупость. Взгляд светло-серых взгляд стал строже. Эл не отвернулась, и даже не сумела ничего сделать с гримасой, перекосившей ее лицо. Первым сдался, как ни странно, мистер Роквелл: — Элизабет, я понимаю… — Да ни черта вы не понимаете. — Пусть так, — строго гаркнул он. — Но ты сейчас на пороге грандиозной глупости. Бежать из страны и караулить дракона в кустах с волшебной палочкой — это глупо! И самый безобидный исход — это если британцы просто тебя поймают и начнут расспрашивать. А самый плачевный, но вместе с тем и вероятный — если дракон тебя просто растопчет. Эл фыркнула. — Если тебя поймают — полетит и моя голова. Я тебя прикрою, хоть не возьмусь сказать, что будет с нами потом. Но что ты знаешь о драконах? Против них бессильны любые чары. Их шкура — это броня. Самое слабое место — глаза, но пока ты прицелишься дракону в глаз, тебя в живых уже не останется. Поэтому ты летишь в Китай. Раскрыв рот, Эл не успела вымолвить протест. Роквелл не дал себя перебить. — И мне плевать, будешь ты там лекции записывать, лапшой травиться или курить бамбук. Ты летишь в Китай, завтра, и это приказ… — Да какого черта ты решаешь, что мне делать? — прошептала Эл презрительно. — И думаешь, что знаешь, как правильно?! Ты мне не отец, ты — самовлюбленный начальник, который думает, что у него есть власть везде, в любое время и над любым… — Закрой рот. Эл, тяжело дыша, клацнула зубами, больно закусив щеку, но даже не заметив. — А если для тебя приказ — не повод прекращать торги с самовлюбленным начальником, — произнес мистер Роквелл ледяным тоном. — Значит, после Китая ты летишь нахрен из Вулворт-билдинг в Брауновский корпус. Доучиваться и внимать, что такое субординация в штаб-квартире. Бегать за тобой, уговаривать и фестралами обратно увозить я не буду — как верно ты заметила, я тебе не отец. Приказ — это приказ. Это ясно, капитан Арден? Эл моргнула. — Предельно, — выплюнула она. — Сэр. Выдох будто разжег в груди ярость еще больше. Мистер Роквелл опустил конверт на стол. — Завтра в аэропорт тебя с вещами любезно сопроводит агент Свонсон. Если за двадцать минут до указанного на билете времени ты не пройдешь регистрацию — я узнаю. Если по какой-либо причине ты не попадешь на рейс — я узнаю. Закрыв глаза, Эл невесело рассмеялась. Агент Свонсон не выглядел как тот, кто поможет донести вещи. — В аэропорту Чунцина тебя встретит Делия Вонг — маленькая, светленькая, с добрым лицом и она сама тебя отыщет. Если она тебя не встретит — я узнаю. Не сказав больше ни слова, мистер Роквелл направился к выходу. Глядя на желтоватый конверт, Эл до боли покусывала нижнюю губы и дрожала от ярости. В широко распахнутых глазах щипали предательские слезы. Металлическая дверь негромко хлопнула и щелкнула замком. Эл резко утерла мокрую щеку. В затылок несильно ткнулось что-то острое. Резко сжав возникший из ниоткуда бумажный самолетик и, не разворачивая, скомкав, Эл швырнула комок бумажки в распахнутое окно. И, за невесть какие грехи, пнув кухонную тумбу, обессиленно рухнула на диван.