***
Вытирая полотенцем влажные волосы, Роза Грейнджер-Уизли зашаркала подошвой пушистых тапочек по скрипучему полу. Поправив длинный махровый халат, чересчур теплый для этого времени года, она упала в кресло и, с наслаждением вытянув ноги, потянулась к ведерку с подтаявшим, но от того не менее вкусным, соевым мороженым. Расковыряв его до черничной начинки и отправив в рот полную ложку, Роза подняла взгляд. — Что? В дверях гостиной замерли родители и наблюдали за ней с самым скорбным недоумением. Миссис Грейнджер-Уизли широко раскрыла рот и переглянулась с супругом. Тот выглядел скорей недоумевающим, а потому не производил впечатления того, кто сокрушит словом. — Ты сутки провела в тюрьме! — воскликнула миссис Грейнджер-Уизли. Роза закатила глаза. — Не в тюрьме, а в изоляторе временного содержания. — Какая разница?! — Ну вообще-то разница есть, ее же повязали не дементоры, а мракоборцы. — Мистер Уизли почесал залысину на затылке. Роза кивнула и указала на отца ложкой. — Точно. Я раскидала троих, пап. — Гарри рассказал, что у кого-то след от твоей ноги прям на всю… — Замолчите оба! — крикнула миссис Грейнджер-Уизли, мотнув головой так, что из ее прически в разные стороны посыпались шпильки. Роза снова отправила в рот ложку мороженого. — Как знала, что голову надо помыть дома, — протянула она, тяжело вздохнув. И выпрямилась в кресле. — Камеры при министерстве похожи не на тюрьму, а на среднего уровня хостел где-нибудь не в самом центре города. Что страшного случилось? — Угодить за решетку, опять, для тебя это не страшно?! — Это камера в министерстве! С умывальником и трехразовым питанием! Ну серьезно, трагедия из ничего, — закатила глаза Роза. — Я четыре месяца провела в тайской тюрьме за расследование большого контрабандного пути, и черт знает, где бы была сейчас, если б не «Международная Амнистия». Вот что страшно, а камеры в министерстве… И тут же спохватилась. — Так, забыли. На побледневшем лице миссис Грейнджер-Уизли застыл неописуемый ужас. — Послушай меня, — Роза отставила ведерко с мороженым. — Охать и причитать не надо, цели вернуться в камеру у меня нет, там контингент не самый приятный. Но я сейчас досушу волосы, вернусь на улицу Уайтхолл и буду орать как не в себя, пока министерство не предпримет хоть что-нибудь, чтоб защитить этого дракона. Миссис Грейнджер-Уизли опустилась на кресло напротив. — Роза, послушай меня. От людей, которые знают свое дело и понимают, что делать с невесть откуда взявшимся драконом, пользы куда больше, чем от кучки буйных демонстрантов, которые привлекают внимание маглов. — А дракон в небе не привлекает внимание маглов? — Да что вы накинулись друг на дружку, — простонал мистер Уизли не без раздражения. — Сколько можно? Роза едва удержалась от того, чтоб не расхохотаться. Чаще в небе над их домом пролетали драконы, чем отец вмешивался в постоянные склоки матери и дочери. — Никто ни на кого не накинулся! — вскипела миссис Грейнджер-Уизли. — Но ее принципы… — А шапками и носками в домовиков кидать — это не принципы? — Мои принципы, знаешь ли, Рональд, в свое время никому не навредили. И я за них в тюрьму не попадала. — Она никого не убила, ничего не украла. В чем преступление, защищать драконов? — Ты ее еще похвали за драку с мракоборцами! — И похвалю. Это был отличный удар, Роза, — кивнул мистер Уизли. — Рон! Роза ела мороженое. Ничто и никогда так не веяло ностальгией по беззаботному детству, как чувство, что родители сейчас друг друга поубивают. «Да что за цирк!», — рвалось из груди негодование. — «Я взрослая успешная женщина, и если бы я боялась получить по ебалу за свою правоту, то моего имени не первые мира сего! Если вам нужно кого-то отчитывать — вон, на втором этаже в сраче по самые щеки сидит Хьюго и успешно деградирует в мокрицу». Роза яростно воткнула ложку в подтаявшую массу, окрасившуюся черничной начинкой в темно-фиолетовый цвет. «Или ты права и со своими принципами, или у вас хорошие отношения», — звучал в голове монотонный и спокойный, как морская гладь, голос супруги. — «Ты знаешь, что права, я знаю, что ты права — у тебя есть зрители важнее? Оставь родителей в покое, не надо их учить и перевоспитывать. Ты приезжаешь на ужин, а не на революцию». С огромным усилием над собой Роза продержала рот закрытым, пока ярость не выкипела. — Я уважаю твое мировоззрение, и полностью согласна с тем, что выпустить дракону в глаз арбалетную стрелу — преступление более серьезное, чем с акцией протеста перекрыть улицу. Роза благодарно прикрыла глаза и уставилась в ряд пестрых примул у тропинки к саду. В голове пробежала мысль о том, что умение вовремя промолчать следует вознести в один ранг с самым настоящим искусством. «А так бы ляпнула что-то, что угодно», — думала Роза. — «И снова двадцать лет не разговаривали бы». Удивительно, но без мистера Уизли, всегда стремящегося их примирить, разговор проходил спокойней. Министр Грейнджер-Уизли выглядела очень усталой. Казалось, после бессонной ночи она едва могла держать стакан с холодным чаем. — Но, Роза, ты — локомотив, — вздохнула миссис Грейнджер-Уизли. — Есть цель — нет препятствий. — Так и надо. — Да, но вы пока со своими активистами наделали проблем больше, чем пользы. — Я не знаю, что мы там наделали в рамках закона, — протянула Роза. — У нас цель одна — докричаться до людей, чтоб разули глаза. Она опустила холодный стакан на подоконник. — Мам, никаких претензий к тебе, как к политику. Я не хочу тебя подставлять, и тем более не хочу, чтоб ты всеми силами министерства меня вытягивала из переделок. Просто очень важно: то, что ты видишь из кабинета министра, и как реально обстоят дела — это минимум совпадений. Подожди! Прервав мать на усталом вздохе, Роза сказала напористей: — Я знаю, как ты относишься к моим политическим репортажам. Да, это конспирологические высеры, но я не из воздуха их слепила. Не прошу их читать, внимать и доказывать ничего не хочу. Просто подумай логически, что сейчас происходит. Роза обвела ладонью ясное синее небо. — Летит дракон. — Дракона, впрочем, в небе не наблюдалось. — Редчайшее полувымершее существо. И это ни черта не щеночек, спору нет — эта тварь опасна. Мы все видели, что случилось с поместьем Малфоев. Дракон может оказаться где угодно, снести какой-нибудь населенный пункт, сожрать людей и улететь дальше. Но кроме того, что дракона видят то здесь, то там, то маглы, то волшебники больше не происходит ничего. Роза тяжело вздохнула, приспустив пояс теплого халата. — Отследить его перемещения, оцепить территории, накрыть защитой поселения, эвакуировать людей, навестить известных браконьеров и приказать не рыпаться, да что угодно, но ничего не происходит за последние сутки. Дракон продолжает летать, а единственное, чем занимаются мракоборцы, это разгоняют эко-активистов на Уайтхолл-стрит. И я готова поспорить, что тебе уже пришли отчеты о том, что все в порядке, все под контролем, только уймите вашу конченую дочь и ее зеленых дружков. Миссис Грейнджер-Уизли поджала губы, долгим взглядом изучая клюющую что-то в кормушке птицу. Роза, не услышав протеста, глубоко кивнула. — Вот и все. — То есть, сейчас ты уверена, что твой дядя Гарри ничего не делает? Роза, не дай Бог это будет в газетах — обливать семью грязью… — Да успокойся, обливать семью грязью мы предпочитаем на семейных собраниях, — хмыкнула Роза. — А что до Гарри… Скользкая тема, конечно, без обид. Но, ма, он стар. Мракоборцы уходят на пенсию очень рано, и не просто так. Гарри седьмой десяток, он не лазит по кустам и не расставляет на дракона ловушки. Он сидит в кабинете, получает отчеты от своих ребят, которым верит, потому что «а почему бы и нет?». И в этих отчетах то же, что и в твоих — все под контролем, все идет по плану. А в пять вечера он уходит, как по инструкции, домой, ужинать. А на выходные пасет внуков по Годриковой Впадине. — Его не отпускают на пенсию уже во второй раз не просто так. — Потому что Гарри Поттер — это бренд. Это гарант того, что все под контролем. Не беспокойся, об этом я не напишу. Цензура свободной прессы этого не пропустит. Но у меня есть версия. И черт меня повесит пусть на яблоню, если она не рабочая. — Уж не считаешь ли, что мракоборцы куплены? Роза порылась в кармане халата и, средь вороха конфетных фантиков отыскала заколку. Подколов густые лохматые кудри в еще более лохматое нечто, она торжественно произнесла: — Скорей избавлены от ненужного геморроя и угощены вкусненькими печеньками. Не знаю, кому в свое время продал должность Диггори из отдела регулирования магических популяций… — Роза! — А, ну да, коррупция, откуда в министерстве магии коррупция, — Роза удивленно вытаращила глаза. — Так вот, нынешний начальник по популяциям тварей ни слова не сказал прессе о ситуации с драконом. А сам небось уже пальцы стер на счетах прикидывать, сколько разобранный по частям дракон стоит. Это обалдеть какая статья доходов. И это на порядок выгоднее, чем ловить его, транспортировать в заповедник и содержать. Поэтому среди браконьеров щас такой тендер будет объявлен, что даже наш глубоко перевоспитавшийся Ал нос из Дурмстранга высунет на такой ценник. И никому не надо ничего делать — надо просто не мешать браконьерам. И, поверь, мам, парочка, которая реально вертит министерством, с удовольствием закроет на это глаза. Роза торжествовала. В глазах матери, глядевших не на нее, она не видела ни насмешки, ни недоверия, ничего из того, что обычно смотрело в газетный лист с громкой статьей авторства самой скандальной репортерши Западной Европы. — Министерством никто не вертит, — все же заявила министр Грейнджер-Уизли. — А Малфой-старший и Тервиллигер об этом знают? — Все на своих местах, оставь конспирологию. Роза глянула на часы, задрав теплый рукав. — Уже собираешься? — Да, буду. Надо забрать Еву с митинга, она там с раннего утра. — Ты снова поедешь митинговать?! Роза! Вас же разогнали мракоборцы! — На пятнадцать минут, мы люди маленькие, но гордые. И мы просто стоим с табличками у телефонной будки — такой себе государственный переворот, не по методичке от Скорпиуса Малфоя. Миссис Грейнджер-Уизли закрыла лицо руками. — Вас видят маглы! — Но они не видят, что на наших табличках, и думают, что мы против глобального потепления. Хотя, это само собой. — Роза поднялась на ноги. — Ма, просто задумайся над тем, что активисты с табличками — это не то, с чем нужно бороться сейчас всеми силами отдела магического правопорядка. Министр Грейнджер-Уизли, провожая ее тревожным взглядом, явно думала, что дочь издевается. Мракоборцы, патрулировавшие оцепленную в кольцо улицу Уайтхолл, тоже об этом думали, когда Роза вернулась, звучно хлопнув багажником автомобиля, из которого достала ящик с позвякивающими пустыми бутылками. — Мирный митинг, — пригрозила Роза тут же ринувшимся к ней мракоборцам. — Мирный митинг, сортировка мусора! Это важно! И потрясла ящиком. Бутылки из-под сливочного пива зазвякали громче. — Роза, разгоняй балаган. — Иди отсюда, правительственная марионетка. Улица была окружена. Протестующих волшебников к вечеру стало заметно больше — к немногочисленным активистам за права всего живого подтянулись подростки. Не то скучающие на каникулах за стенами Хогвартса, не то проникшись мятежным духом, они создавали больше шума, чем пользы. Но Роза довольно хмыкнула. «Ну давайте, павианы», — она сверлила недовольных настороженных мракоборцев. — «Вяжите детей, завтра их родители снесут министерство». Старшекурсники, явно выбравшиеся из-под надзора родителей — шестой, седьмой курсы, не младше. Они яростно махали табличками, и даже агрессивно кричали на окружающих улицу зевак, носились в разные стороны и действительно привлекали внимание. Щелкали объективы камер — улица Уайтхолл собрала, казалось, добрую половину коллег Розы. А время, как никогда подходящее! Время, когда рабочий день как раз закончился и толпа министерских клерков выходила из секретных для маглов выходов: из старенькой телефонной будки и общественных туалетов, прятавшихся меж двумя административными зданиями. Волшебники проходили мимо. Одни старательно проходили мимо, другие же останавливались. — Не молчите, — советовала Роза тем, кто остановился. — Думайте своей головой, не дайте уничтожить последнего живого дракона. Говорите! Для патрулирующих улицу мракоборцев одного факта того, что Роза с кем-то заговорила, было достаточно для немедленного ареста. Неблагодарная участь скандалистки, способной раздуть пузырь, который лопнет и заляпает всех, была тому логичным объяснением. Роза поспешила протиснуться дальше. — Так, мелюзга, — Опустив ящик с бутылками, она отряхнула руки и властно оглядела подростков. Те глядели на нее, как на идола — вероятно, все слышали, но каждый сам додумал историю ее недавнего ареста. — Пока мамки не разогнали по домам, напоминаю, у нас здесь не абы что, а мирная акция протеста. — А зачем бутылки? — Для коктейлей Молотова. Так, мальчики покрепче, надо из багажника пронести коробки из-под пиццы, в них навоз для бомб… Ой, да ладно, демонстранты, что, никто говна в жизни не видел… Мимо мелькающих активистов, красочных табличек и развернутых полотен флагов, Роза, как сквозь танец красочных стеклышек калейдоскопа, выцепила взглядом тонкую фигуру. Та, поймав взгляд, медленно опустила табличку, и выглядела так растеряно, и даже виновато, словно не ожидала на сенсационном митинге у министерства магии встретить самую главную активистку в центре событий. Она выглядела не к месту, хоть и вроде как почему-то участвовала — она давно уже не была тем, кто кричал о своей правоте. Она была аморфной, ленивой и очень глупой, раз похоронила кучу возможностей и выбрала известный всем сплетням путь. Она не выглядела как тот, в ком горел огонь. Не выглядела, как мятежница, а скорей как та, кто в последние десять минут митинга пришла подержаться за табличку, сфотографироваться для социальной сети и уехать домой — в комфорт, в горячую ванну с пузырьками и под одеяло. Ей будто даже погода поддавалась! Ни красного лица, ни промокшей от пота одежды, и даже ветер ее медные волосы не взлохматил до состояния спутанной лапши, а так, лишь слегка эффектно растрепал. Роза не понимала, зачем она здесь. Но, поймав взгляд сквозь разделяющую их толпу, кивнула и улыбнулась уголком рта. Глядя сквозь толпу на кузину, в которой узнавалось не так знаменитое лицо, как образ «Уизли классический, аутентичный», Доминик невольно задумалась о том, что огромное количество родственников куда-то со временем подевалось. Семейство Уизли было не просто большим, оно было огромным и было везде. От них было не продохнуть, они занимали собой, казалось, каждый метр пространства — что ж, так казалось в детстве. Сейчас остался лишь Луи, и он был далеко. Не поддерживая связь и не утруждаясь информацией о том, что и с кем случилось после школы, Доминик глядела на Розу, возможно, впервые за очень долгие годы так близко. Чудесных метаморфозов после выпускного не произошло — гадкий утенок не взлетел в небо лебедем, но, надо отдать должное, избавился от лишних двадцати кило. Роза выглядела, честно говоря, не очень. Сложно было сделать комплимент и сказать, что ей меньше сорока. Она не пользовалась косметикой, и единственное на ее лице, что привлекало внимание издалека, была россыпь веснушек, похожая на брызги на светлой коже томатной пасты. Роза была немыслимо лохматой — волосы топорщились, как проволока, будто уж очень давно не видели ни хорошего шампуня, ни расчески. А еще она была совершенно ужасно одета: так, как кузина одевалась в люди, их бабушка Молли на рассвете, пока никто не видит, одевалась убирать в сарае. На Розе была нелепая грязно-зеленая блуза с этническими узорами, не то юбка, не то брюки из лоскутов разноцветной расписной ткани, опять с узорами, и массивные желтые тапки из какого-то легкого искусственного материала. Доминик не опустила едкий комментарий лишь потому, что в тайне Розу все же уважала. И даже настолько, что просто подметила нелепый вид, и не зациклила взгляд на том, что кузина выглядит, как клоун. Розу было сложно уважать. Сучий характер толстой некрасивой девочки, которая всем завидует и сует свой конопатый нос не в свои дела, никуда со временем не исчез. Он лишь эволюционировал в профессиональный навык. Роза всегда была озлобленной и раздраженной — она ненавидела всех за то, что выглядела иначе и не собирала толпы поклонников. Она будто всем за что-то мстила, эта грубая толстая девочка, распуская по школе грязные слухи, и она была единственным человеком, травлю которого старшекурсница Доминик не осуждала, а отчасти возглавляла. Розу все еще сложно было уважать и после школы. Шумиху вокруг философского камня раздуло именно ее перо, что пресекло попытки просто закопать пустую могилу и тихо жить. Так уж случилось, что всем четверым соседям по квартире на Шафтсбери-авеню эта зараза подпортила жизнь. Она вылила секрет о философском камне в газету, долго терлась вокруг фермы в Билбери, что-то вынюхивая, не гнушалась мусорить идиотскими слухами о таинственном исчезновении Альбуса Северуса Поттера. Она вообще ничего не боялась: ни судебных разбирательств за клевету, ни оказаться запертой где-нибудь в подземелье поместья Малфоев, ни того, что однажды ей просто отрежут язык и вырвут руки. Мир схлопнулся так, что теперь толстой злобной девочке завидовала первая красавица их школьного выпуска. — В одном Чарли точно прав, — заявила Роза, отпилив вилкой кусочек запеченного баклажана. — Браконьеры уже на низком старте. Пустить все на самотек и довериться молчанию министерства, значит собственноручно измолотить последнего здорового дракона на жилы для волшебных палочек и зельедельческие ингредиенты. Это был очень странный вечер. Они ужинали в неприметном ресторанчике без вывески, за столиком у большого окна, в котором бликовала желтыми огоньками растянутая гирлянда. Ужинали так, словно не заговорили впервые за долгие годы пятнадцать минут назад. Казалось, ни Роза, ни ее спутница, не чувствовали никакого дискомфорта, лишь Доминик мнительно сидела напротив, ковыряла вилкой в тарелке и чувствовала себя то ли не там, где нужно, то ли виноватой. Она поглядывала на супругу Розы, с которой коротко познакомилась, и гадала, знакомо ли ей это лицо. Училась ли эта Ева Пэрриш с ней на одном факультете, была ли она вообще в Хогвартсе. И кого из школьных подруг Доминик вообще помнила. И где они все, что с ними? — А ты говорила с матерью? — поинтересовалась Ева. И голос у нее вроде был знакомый. Доминик не унималась в попытках вспомнить лица и имена девчонок, с которыми дружила в Хогвартсе. Роза кивнула. — Маман в розовых очках. Не знаю, верит ли она в то, что браконьерам дадут зеленый свет. Вроде задумалась. — Кажется, в эффективность политических решений и конструктивных диалогов Роза не верила. Доминик слушала вполуха, рассеянно глядя на женщин перед собой. Карикатурная парочка, что ни говори. Шумная мятежница Роза, похожая на клоуна в обносках из бабушкиного сундука, и умиротворенная, даже вилку неспешно поднимающая, Ева. В своих больших очках на маленьком лице, строгих прямых брюках и белой футболке она напоминала не буйную активистку, а шестеренку именитой корпорации, оказавшуюся на акции протеста так же случайно, как и Доминик. Совершенно разные люди, и как они в здравом уме решили выбрать друг друга? — Нет, я не считаю, что ты была не права. Но собрать мирный митинг и бросать зажигательную смесь в здание — немного непоследовательно, не думаешь? — мягко предположила Ева. — Ты же видела, что они не слышат наших требований, — закатила глаза Роза. — Павианы понимают только грубую силу, что поделать. — Может быть, стоит попробовать переделать плакаты? Чтоб информация бросалась в глаза. — Может и так. Слушая их, словно радиоспектакль на другом языке и сквозь неисправный преемник, Доминик подняла взгляд и поинтересовалась: — А драконы разумны? Вопрос не был внезапным. Вечером только и разговоров было, что о драконе. Но супруги переглянулись задумчиво. — Ну, как сказать, — протянула Ева, поправив очки на переносице. — Одни говорят, что разумны… — А другие — что это просто безмозглые ящерицы. Хвостороги, например, не поддаются обучению вообще, и это реально просто отбитые безмозглые ящерицы. А валлийские зеленые и гебридские черные драконы считаются самыми умными. Настолько, что не трогают в заповедниках своих магозоологов. — И даже, — добавила Ева. — Лет… пятнадцать? — Да больше, — протянула Роза. — Двадцать. — Вот где-то тогда, да, по Восточной Европе колесил бродячий цирк, и у них был дрессированный дракон. Конечно, не факт, что это не дракон в итоге сжег этот цирк дотла, но факт есть факт — драконы все же разумны. Не как дельфины, конечно, но не до конца безмозглые. Взгляды эко-активисток задержались на Доминик. Та, лихорадочно думая, произнесла: — Дракон меня спас. Я не думаю, что это безмозглая ящерица. Роза застыла с вилкой у рта. — В смысле «спас»? Вытащил из горящего дома? — фыркнула она. Доминик покачала головой, пропустив иронию мимо ушей. — Когда я летела за ним, подо мной рассыпалась старая метла. И он поймал меня лапой. Хлюп. С вилки Розы соскользнул и плюхнулся обратно в тарелку капающий томатным соусом баклажан. — А на кой хрен ты летела за драконом? Тебе не показалось, что это… ну хуй знает, опасно? Это прозвучало как разумный вопрос к неразумному поступку. Доминик потупила взгляд. То, что поступок был действительно неразумным, она поняла запоздало — примерно за пару секунд до падения с высоты птичьего полета в воду. — Я хотела освободить его от цепей, — призналась она. — Оковы пробили ему крыло. — О, черт, — вздохнула Ева. — Он так долго не пролетит. Уже мог рухнуть где-то и собрать вокруг себя браконьеров. Роза, что удивительно, не вспыхнула кровавой яростью и обратно на митинг не побежала. Она оставалась странно задумчивой. — А откуда на драконе взялись цепи? — спросила она. Доминик приоткрыла рот и вздохнула. — Я не знаю. Мы от того и проснулись, что он уже сносил поместье, все было слишком быстро. Должно быть, цепи остались, когда он вырвался из какого-нибудь заповедника. — Ну да, — протянула Роза. — Должно быть. Дом, ты хоть немного представляешь себе, как выглядят драконьи заповедники и какая там охрана? Доминик вскинула брови. — Слабо. — Ну вот поверь волонтеру, который не раз за драконами навоз в тачках катал. Если бы дракон вырвался из заповедника, на уши в ту же минуту подняли все ближайшие министерства магии. Пока все выглядит так, будто дракона к поместью подбросили — иначе как вышло, что никто не заметил его в небе прежде? — Я не знаю, — Доминик покачала головой. Во взгляде Розы она читала недобрые знаки. Казалось, та уже прикидывала, как начать статью, слепленную из своих догадок. — Понятно только то, что вся эта ситуация непонятная, — вразумила Ева, пожав плечами. — Ну в самом деле, не на свисток же дракона приманили. Роза закивала. — Наше счастье, что у дракона появились хоть какие-то шансы. Молодец, что среагировала и не побоялась снять цепи, — сказала она, глядя на Доминик в упор. — Я б зассала, честно говорю. На лице Доминик не дрогнул ни мускул. — За снятые оковы, — объявила Роза, подняв стакан. Стаканы с несладким лимонадом звякнули, и до самого конца ужина о случившемся в поместье Малфоев тему не поднимал никто. И долго не засиживались. Первой с Доминик попрощалась Ева после того, как мобильный телефон рядом с ней пиликнул. — Все в порядке? — поинтересовалась Роза. — В полном. — Ева лихорадочно собиралась. — А когда я год твердила, что модифицировать пятый «Чистомет» — это самоубийственная глупость, они сказали, что я не уважаю классику квиддича! Она откинула со лба волосы, подхватила телефон и быстро попрощалась. Доминик с тоской проводила ее взглядом до дверей. Незнакомая еще пару часов назад волшебница казалась грузиком, уравновешивающим их с Розой чаши весов по обе стороны стола. В ожидании, что с уходом женщины, которую не хотела разочаровывать всей своей сущностью, Роза и сама, как дракон, скинет оковы и воспрянет во всей мерзотной ипостаси стервятницы, Доминик чувствовала себя так, словно из стула в спину впивались иглы. — Ева, — протянула Роза после мгновений молчания, в течение которых долго пережевывала салат. — Занимается спортивными метлами. Доминик почтительно вскинула брови. — Круто. Вопреки ее опасениям, что не успеет за Евой закрыться дверь ресторанчика, как Роза распахнет блокнот и начнет выдаивать правду о том, что случилось накануне в болотном Дартмуре, ужин не был испорчен. Стоило тарелкам опустеть, а поистине светской беседе о второсортных новостях исчерпать себя, они с Розой немедленно освободили столик. — Тебя подбросить на Шафтсбери-авеню? — поинтересовалась Роза, нашарив в кармане широких брюк ключи. — Не нужно, — отмахнулась Доминик. — Спасибо. — Да ладно, мне все равно возвращать машину. Это по дороге. Добродушием Роза не страдала никогда, но решила попробовать именно тогда, когда не нужно было. Доминик поправила цепочку сумочки на плече, и будничным, как ей показалось, тоном, бросила: — Я не вернусь на Шафтсбери-авеню. И судя по тому, как вмиг изменилось лицо Розы, сенсация о драконе уже не казалась ей сенсацией. Цепкая рука так и дернулась к торчащему из сумки блокноту — скорей машинально, чем действительно собираясь сходу написать новость на первую полосу. Впрочем, этому бы Доминик не удивилась. Хоть она и не была близка с многочисленными родственниками, а уж тем более с Розой, но знала — та высокими моральными принципами не страдала никогда. — Буквально один вопрос. — Пальцы вытянули блокнот. — Травите тараканов и нужно переждать, пока химоза выветрится, или ты устала быть шестеренкой механизма, который запускает государственные перевороты, но тормозит ваши отношения? Доминик сомкнула губы. Роза, выдержав секундную паузу и искренний интерес на лице, расхохоталась. — Шучу, — отмахнулась она, сунув блокнот обратно в сумку. — Видела бы ты свое лицо. Ладно, садись в машину. Не ответив и не возразив, Доминик молча открыла дверцу, убрала в сторону оставленную спортивную куртку, и села на скрипнувшее обивкой сидение. Роза села за руль и, поправив зеркало заднего вида, глянула в него на повернувшуюся к окну кузину. — Если тебе нужно что-то забрать из квартиры… Доминик покачала головой. — Эмансипация — это круто, поддерживаю, одобряю. Но дурой не будь, у тебя сумка размером с пудреницу, и два кармана на джинсах, — вразумила Роза. И, нетерпеливо барабаня по рулю пальцами, вздохнула: — Ладно, скажешь, где тебя высадить. Я буду ехать по Чаринг-кросс. — И куда ты отправишься? — В Тинворт, к родителям. Сидя на металлической скамейке позади работающих на лужайках сквера разбрызгивателей, они наблюдали за тем, как по узкой, но очень ярко освещенной улице спешат, скрываясь за потоком проезжающих машин, люди. Уже темнело, но город и не думал засыпать. Машины толпились на перекрестке, сигналили и заглушали музыку из колонок около торгового центра. Мерцающие неоном и огнями витрины заставляли прохожих невольно замедлять шаг и глазеть не то на выставленные товары, не то на собственное отражение. Роза, прошипев гадость вслед проходящим мимо подросткам, которые слушали музыку на весь сквер, снова закинула ногу на ногу и повернула голову. — А ты часто вообще общалась с родителями после побега из гроба? — Периодически. — На лицо Доминик набежала туча. — Но реже, чем хотелось бы. Вопросов… было слишком много. — Ну такое, конечно. — Она сделала глоток из картонного стаканчика и глянула на наручные часы. — Сейчас почти восемь. Пока мы договорим, допьем кофе и попрощаемся, будет уже к десяти. Трансгрессировать в Тинворт — пара секунд, но представь лица родителей, когда ты внезапно и на ночь глядя впервые за хуй знает сколько лет появишься на пороге, без вещей и объяснений. Зато с вот таким вот выражением лица и фразой «все в порядке». Ты же вряд ли с мамой на кухне сядешь и попунктно все расскажешь. Доминик потерла ладонью хмурый лоб. — Родители немолоды. Нахер им такие внезапные повороты? — вразумила Роза. — Давай пока ко мне. Хотя бы на эту ночь. — Перестань, все в порядке. — Отлично, мне нравится твой настрой. Хочешь или нет, ночь наступит, и ночевать где-то надо. У меня свободная комната, в ней стоит террариум, если не боишься бородатых агам — заселяйся. — И как это будет выглядеть для Евы? — Как здравое решение. Кончай выделываться, — бросила Роза. — Переночуй. Обмозгуй все. А утром уже все не так мрачно. Пойдем вместе, если одна боишься, заберешь из квартиры свои вещи. Мало ли что там между вами случилось, конечно, но ты при любом раскладе имеешь право забрать свое. Доминик прикрыла глаза. — Там ничего моего нет. — Свои трусы-колготки ты на память ему оставить решила? Дом, не выделывайся, ничего не надо дарить. Слышал бы тебя Ал. Он на твоем месте мало того, что вашу квартиру по пакетам вынес, так еще бы и к соседям залез. Все, не беси меня, — буркнула Роза, хлопнув сидящую рядом по спине. — Вот бы еще убиваться по тому, кто даже не заметит, что ты съехала. Ну мозгов у тебя нет, гордости нет, так хоть жадность включи. Нет, ты что, вещи по-любому надо забрать. Я бы еще, конечно, под дверь насрала, но тебе не положено, ты леди. — Блядь, Роза, — не вытерпела Доминик, всплеснув руками и расплескав остывший кофе. — Ты такая умная, но что ты знаешь вообще о моем положении? — Каком положении? Ты одна на улице с тремя детьми? На тебе семь кредитов? Жрать нечего? Пострадай, поплачь в подушку пару часов, большего твой бывший все равно не стоит. И вперед, ножками в новую жизнь. Ты не немощная, не больная. Ты нормальная здоровая женщина… да какая женщина, ты — ссыкуха двадцатилетняя, — фыркнула Роза, презрительно глядя на молодое растерянное лицо. — Живи, наверстывай и учись. А то все, на одном чистокровном мудаке жизнь остановилась. — Скорпиус никогда не был мудаком. — О, ну конечно, в те первые два месяца после свадьбы, которую вы от большого ума сыграли сразу после выпускного — да, согласна, это был мужчина мечты. — Роза, закрой рот, — посоветовала Доминик. Роза послушно сомкнула губы и драматично закатила глаза. Сложно было понять веселила ее ситуация или раздражала. — Даже тупость бывает очаровательной, но нет в мире ничего унылее отсутствия уважения к себе. Серьезно, ты для меня уже второй подряд пример женщины, у которой есть все: лицо, мозги, сила, стержень с трубу толщиной, просто все. Но эта женщина рвет себя на лоскутки, прощает, унижается, терпит и молчит, ведь на горизонте рябит тот самый альфа-самец с хуем наперевес. И в этот хуй она ему не уперлась, ведь с нее просто достаточно быть рядом и свято верить, в то, что все однажды изменится. Тьфу, блядь. Тяжело вздохнув и поняв, что ляпнула явно лишнего, Роза скосила взгляд. — Ладно, идем, потому что если эта мелюзга с колонкой снова пройдет мимо, я, чувствую, опять попаду за решетку. Они поднялись со скамейки и неспешно направились по освещенной фонарями аллее. — Ты действительно ничего не знаешь, Роза, — проговорила Доминик. Та не стала спорить. Лишь пожала плечами. — Хочешь, правду? — протянула Роза лишь тогда, когда они провели в молчании несколько минут, проходя мимо опустевших скамеек. Доминик кивнула. — Мне кажется… нет, я уверена. Ты знаешь гораздо больше о драконе в поместье, чем рассказала. А то звучит как будто вы тихо-мирно спали, и вдруг внезапно на крышу подкинули дракона, а ты такая: «Надо снять с него цепи и развестись с мужем». — Ну и зачем мне? — Не знаю. Я вообще мотивацию некоторых твоих решений понять не могу. — Заткнись, я сказала. — Все, молчу. Они долго и медленно шли, невесть куда, навстречу уличным фонарям, словно наматывая необходимый для крепкого сна километраж прогулки. Кажется, Роза не спешила домой. Доминик не сводила глаз с неба. Вокруг витало, как из табакерки вмиг вырвавшись, полчище проблем. Куда идти, что делать, кем быть, на что жить — это не то, о чем можно было подумать завтра. Это поджидало и караулило на пороге нагретого семейного гнезда. Но мысли были заняты другим. Навалившейся реальности в голове места не было. «Кто ты такой?» — думала Доминик, то и дело восстанавливая в памяти полускрытое кожаной повязкой лицо. — «Откуда взялся, почему?» Покореженное сломанное тело, острый костяной гребень, живые извивающиеся метки на грязной коже, спутанные колючие космы, налитые кровью глаза. Огонек свечи, потянувшийся к дрожащей когтистой руке и вмиг скрывшая коридор пелена пламени. Треск костей, лоскуты кожи, брызги алого, окрасившие каменные стены — ничего более яркого в памяти Доминик, представляющий собой цикл походов от дивана к плите, не было и не предвиделось. — Что ты сказала? — Роза повернула голову, не расслышав. Доминик удивилась, что пробормотала вслух. Роза смотрела с жадностью — уже не отвертеться, молчание будет означать утаивание, а большего скандалистке-писаке для полета фантазии и не нужно. — Я думаю, он узнал меня. Иначе бы сжег поместье в пепелище. Роза будто разочаровалась. Видимо, даже для нее такие умозаключения прозвучали смешно. — Складно было бы, — протянула она. — Но драконы, что бы не говорили, далеко не так разумны. И много ты вообще драконов в своей жизни видела? — Ни одного, — призналась Доминик. — Тогда откуда он мог тебя узнать? Доминик медленно кивнула. — Да, — она прикрыла глаза. — Конечно. Бред.***
Пальцы крутили коробчонку, сплетенную из сотни тончайших проволок, как кубик Рубика, но ни логики действий, ни смысла в головоломке не было. Лжец, хмурясь, поднес коробчонку к уху и потряс — что-то внутри загремело, стукнувшись о разнокалиберные шестеренки. Дверь скрипнула. В прибранную комнатку вошла, блаженно улыбаясь, чья-то добродушного вида бабуля — пушистые седые волосы, шаль с кистями и ночная рубашка в рюшах. Лжец повернул голову. — Привет, бабушка. — И помахал рукой. Бабушка, улыбаясь, поставила на тумбочку поднос, на котором подрагивала вазочка печенья и чашка из розового фарфора. Густое темно-алое содержимое чашки пахло металлом и солью. Лжец поддел пальцем круглое фарфоровое ушко, поднял чашку и сделал глоток. — Хорошие новости, бабушка, уровень сахара снова в норме, — улыбнулся он, и опустил взгляд. — Приведи себя в порядок. Пропитанный кровью рукав ночной рубашки не удостоился ни малейшего внимания бабушки. Та лишь рассеянно глянула на него, когда лжец ткнул пальцем. И, даже не дрогнув, направилась обратно из комнаты, оставляя за собой тоненький след крови. «Какие приятные люди в этом пансионате», — в который раз думал лжец, лениво водя ладонью над горячим едким дымом, спиралью клубящемся над огарками тлеющих в глубокой миске трав. В пару глотков осушив чашку и отставив, лжец вытянул ноги на изголовье кровати. И снова занялся странной головоломкой, которая никак не поддавалась разгадке. Он долго гнул едва гнущиеся проволоки, что-то, кажется, даже сломал, катал меж пальцев сияющие бледно-голубые камешки, пока не нащупал неприметный паз. Открыв прикроватную тумбочку и порывшись, лжец выбросил на пол ненужное: толстую тетрадку, футляр для очков и зеркальце. Нащупав отвертку, он вытянул ее и поковырял в похожем на скважину отверстии. Ковырял вслепую, как вдруг что-то в коробчонке щелкнуло — отвертка задела микроскопический рычажок. Проволоки потянулись в стороны, раскрывая коробочку, как причудливый металлический цветок. Нанизанные бледно-голубые камни засияли и начали отбрасывать на потолок тени. Проволоки крючились со скрипом, на потолке заплясали яркие силуэты, вспыхивали точки, и вырисовалось нечто странное — домик с хвостиком какой-то, рябящий сиянием. Лжец скривился и снова повертел головоломку. — Какая же хуйня, — протянул он разочарованно. Результат не стоил грандиозной интриги, которую создала вокруг себя непонятная головоломка-коробочка. И, съехав на подушках вниз, растянулся на смятом лоскутном покрывале. От едкого дыма першило в горле и хотелось чихать — необходимая и мизерная жертва. Лжец скучал. Полистав тетрадку, исписанную нечитабельным мелким почерком, прыгающим мимо строк, он отбросил и ее — в пансионате было очень все по-доброму, но безумно скучно. Дверь снова скрипнула, заставив лжеца повернуть голову. — Ну что там? Снова зашла старушка. Но другая. Она выглядела одновременно и добродушно, и как-то скованно, хмуро — не улыбалась блаженно, от нее и не требовалось совсем потерять голову и остатки здравого смысла. Старушка не выглядела дряхлой, но была похожа на цаплю. Сутулой, с шеей, словно извечно вжатой в плечи, близорукой и с глазами, которые за толстыми стеклами очков казались выпученными — виднелась каждая морщинка на нависших веках. По плечи были острижены жиденькие волосы, некогда неаккуратно окрашенные, но давно об этом позабытые — на концах местами остался грязно-красный цвет, остальное серело сединой. — Он должен работать, — проговорила старушка. Пальцы с покрытыми облупленным синим лаком ногтями, осторожно сжимали хрупкие песочные часы. Лжец сел на кровати. — Ты уверена? — Он этого ждал, но не до конца верил. И до дурмана, пленившего пансионат, старуха была с приветом. Чего могла накрутить с маховиком — одному Богу известно. Но она кивнула и протянула маховик на длинной цепочке. Лжец осторожно поддел его пальцами и, боясь лишний раз перевернуть, зацепился взглядом за гравировку. — Бет? — опешил он. — Ты сказал, что это для нее, дорогой. Я подумала, это подарок. — А, — протянул лжец. — Это… мило. И косо глянул на старушку. Что-то внутри мешало возликовать. «Как собрала его?» — не давал покоя вопрос. — «Старая и безмозглая, она никогда не была выдающейся волшебницей. Она обманула меня?» Не могла. Она пропахла этим дурманом, как штора в ее собственной комнате, рядом с которой дымили травы. На миг подумав расспросить, что она сделала, чтоб перенастроить старый неисправный маховик времени, лжец надел цепочку на шею и раскрыл было рот. Но старушка, рядом с которой дымил дурман в миске, смотрела уплывающим от реальности взглядом в потолок. — Цефей, — восторженно произнесла она, засмотревшись на сияние лучей, тянущихся к потолку из коробчонки-головоломки. Она моргнула и мотнула головой. Перевела взгляд на лжеца, который напрягся и задержал дыхание, не веря в то, что ему показалось. Но не показалось — в глазах за толстыми стеклами очков, мелькало, прорывая пелену дурмана, прозрение. Лицо старушки перекосилось, взгляд остановился, сверля длинную цепочку маховика, блестевшей на груди стоявшего напротив. Рот старушки в ужасе открылся на вдохе, но прежде, чем из него вылетел хоть звук, крепкая рука сжала ее шею. Обутые в шлепанцы ноги оторвались от пола и задрыгались, беспомощно пытаясь нащупать опору. Удар, с которым затылок впечатался в стену, был быстрым и коротким. Хлопок, и старушка, как сломанная марионетка, рухнула на пол. Сжимая край чего-то, впивающегося в ладонь, гость тяжело дышал. Пересохшее горло хрипело. Лицо горело и лоб, прижавшись к холодному металлу, тут же покрылся испариной. Голова дернулась вперед и пару раз крепко ударилась о металлическую балку. В глазах на миг потемнело, но тут же мир обрел очертания. Рвано выдыхая, гость увидел перед собой решетчатое изголовье старой кровати. Потерев свежерассеченный лоб, гость присмотрелся к руке — если не брать во внимание острые костяные наросты, торчавшие из предплечья, она оказалась человеческой. Такая простая очевидная вещь не могла не принести облегчение. Сгибая туго поддающиеся пальцы, гость оглядывался. Вокруг была комната, напоминающая не то гараж, не то сарай, не то очень захламленную кухню-гостиную. Задрав голову и увидев висящие прямо над ней, на покрытой облупленной краской и плесенью стене не менее десятка ржавых автомобильных номеров, гость опустил взгляд — только сейчас, понял, что лежал на животе. Тело запоздало отвечало реакциями на движение. Мышцы сводило болью, спину пекло, как от серьезного ожога, а голова, сделав пару попыток оглядеть комнату, закружилась и тяжело опустилась на старую перьевую подушку. Фиксируя память на последнем, что удалось запомнить, гость вытянулся — кровать для него была тесновата. Что-то в пояснице хрустнуло. По телу пробежала тупая боль — в нижней его половине она ощущалась особенно резко. Уперев руки в матрас и приподнявшись, гость тяжело перевернулся на спину. И тут же подпрыгнул, как ужаленный — костяной гребень, уперся в матрас и обжег спину болью. — Что за… — Сев и ссутулив спину, гость приподнял слетевшую со спины и упавшую на пол тряпку. Тряпкой оказалась простыня, влажная, пахнущая спиртом и покрытая пятнами засохшей крови. Выпустив ее обратно на липкий пол, гость сел удобнее и осторожно откинулся на прислоненную к изголовью подушку. Размотав кривую и нетугую перевязь ниже колена, гость почувствовал, как по спине, огибая гребень острых костей, пробежал холодок. — О, нет-нет-нет. — Глухой шепот сорвался на выдохе, а грудь сдавили оковы паники. Под перевязью, налипшей на открытую рану, нога опухла, кожа натянулась, а из сочащейся влагой плоти торчал обломок острой кости. Гость возвел глаза к потолку и зажмурился. — Блядь, — простонал он, чуть не рыдая. Ведь повредить ноги тому, кто не может трансгрессировать, значит не сбежать. А значит, утешить себя тем, что бывало и хуже, не пришлось. Снова сев удобней, гость размял ноющую шею и опустил дрожащие руки на рану. В глазах потемнело от боли, когда ладонь, надавив, попыталась вправить кость. Рухнув и даже не почувствовав, как болью отозвалась и спина, гость тяжело задышал. Зарядив себе пощечину и разогнав забытье, в которое чуть не провалился, он заморгал и, привстав снова, оглядел комнату. Удочка в углу походили на то, что при необходимости могло стать тростью. Показалось на первый отчаянный взгляд. Удочка оказалась длинной, но слишком тонкой, вес гостя не выдержав при первой же попытке опереться. Цепляя костяными наростами на локте кухонные полотенца и сальные нитяные шторы, гость рычал и отмахивался. Стоять было тяжело — сломанная нога так и осталась согнутой, здоровая же дрожала и подгибалась. Разъяренно смахнув лезущий под руки хлам, гость вцепился в края тумбы и перевел дыхание. Затем, покрутив краны, склонился над грязной раковиной и щедро плеснул в лицо воды. Холод отрезвлял, и даже вопрос с тростью решился быстро — на глаза попалась швабра. Вытянув лежавший на дне раковины кухонный нож, гость опустился на стул. И смотав сухие обгоревшие дреды в тугой жгут, принялся пилить. Нож был тупым, пилилось плохой, но оно того стоило — стоило дредам, как мертвым змеям, упасть на пол, как израненая спина перестала чувствовать противную щекотку, как от жесткой мочалки. Отряхнув плечи и мотнув головой, которая казалась непривычно легкой, гость тяжело поднялся и продолжил рыскать по шкафам. Найденный ком одежды оказался комплектом не первой свежести и новизны, вдобавок, почему-то влажным. Брезгливо швырнув его прочь, гость рылся недолго — первые же заношенные штаны и рубашка его устроили. Кому бы одежда не принадлежала, он был гораздо ниже и, как минимум, в половину шире гостя. Отряхнув одежду от пыли и бросив на стол, гость зарыскал по дому снова. Рывком вышвырнув посудный ящик, который не хотел открываться даже с третьего раза, гость перебирал немногочисленные ножи, пока не вытянул за липкую рукоять мясницкий топорик. Местами ржавое лезвие пару раз опустилось, обрубая особо длинные костяные наросты на руке. Те, разлетевшись по тумбе, вмиг рассыпались белой трухой. Крутанув бегунок старенького радио, настраивая громкость, гость убедился, что волшебниками здесь и не пахло, где бы он ни был. По радио звучала реклама кондиционеров, прежде чем ее заглушила незнакомая старая песня и стук ложки о края кастрюли. Сидя на складной табуретке и подсыпая из пачки морскую соль в теплую воду, гость мешал мутнеющий раствор, затем смочил в нем желтоватую ткань и внимательно слушал не так радио, как шум за окном. Волны, чайки, ветер. Храп. Опешив настолько, что даже забыл сцепить зубы, когда накрыл рану на ноге смоченным в соленой воде лоскутом простыни, гость завертел головой. «Человек?» Хотя, судя по звуку, так могла храпеть только горилла. Жмурясь и пыхтя от боли, гость туго перевязал ногу и помучился, продевая ее в штанину. Затем, нашарив швабру и тяжело поднявшись, гость внимательно слушал. Храп, казалось, звучал отовсюду. Запах человека был слабым: его заглушали вонь кислого пива и сладковатый гной из раны на ноге. Но человек нашелся. И это был самый легкий потенциальный донор в самой острой ситуации. Тело гостя аж подрагивало, предвкушая, как после пары жадных глотков распрощается со слабостью. У захудалого домика, действительно похожего на гараж на снятом автомобильном кресле и в россыпи пустых бутылок развалился вусмерть пьяный грузный старик. Его круглый живот вздымался в такт храпу, а рот широко открывался, обнажая редкие желтые зубы. Храпел он, казалось, всем телом — вот настолько громкий звук заглушал шум моря и гул чьего-то работающего генератора. Гость потыкал пьяницу шваброй в живот. Пьяница даже не бровью не повел — как храпел, так и захрапел вновь. Лишь запоздало отмахнулся рукой, перепачканной затертой кровью. От него могло пахнуть омерзительней, чем могло вынести обостренное обоняние: разлитое пиво, перегар, рвота на майке, давно нестиранная одежда. Но пахло только соленым, металлическим, теплым. Необходимым. Его не нужно было преследовать и отвлекать, тащить в темный угол, прятать потом. Он лежал в безлюдной глуши, скрытый стенами своего дома, беспробудно спал и не реагировал ни на что. Цокнув языком и задрав голову навстречу солнцу, гость закрыл глаза. И отвернулся от того, от кого пахло кровью, туда, где пахло морем и свежестью. Оглядев бескрайнюю гладь моря, острые скалы, хлипкий пирс и похожий на свечу маяк, гость повернул голову к узкой бугристой тропке, тянущейся навстречу редким приземистым домам. Вдали слышались человеческие голоса. Дорожка была испытанием дьявола. Путь казался обманчиво простым и коротким, метров сто, не больше. Но земля оказалась влажной, под ней бугрились камни, дорожка будто куда-то вниз съезжала к берегу. Гость, трижды спотыкаясь, волочился, переставлял утопающую в грязи швабру и молил закончить его мучения — дьявол, казалось, отодвигал место, где шумели люди, все дальше и дальше. Наконец, толкнув пластиковую дверь паба, в котором было очень душно и откровенно воняло, гость упал на ближайший стул и откинулся назад. Люди шумели — кажется, на него внимания никто и не обратил. Придвинув к себе чью-то оставленную кружку и сделав пару глотков, чтоб смочить горящее горло, гость снова поднялся и поковылял к стойке. — О, еще один, — неприязненно буркнул хозяин паба. — Что это с тобой такое случилось? — Наверное тоже попытался договориться с Гасом за палатку, и заплатил этой херней, — хохотал кто-то. — Он предупреждал. От хохота и гула голова раскалывалась. Гость, сгорбившись над стойкой, прошептал: — Где я? — А нормально его Гас приложил, — гогот не стихал. Кем бы ни оказался этот Гас, он явно был здесь местным Рэмбо. Гость, сжав пальцы в кулак, выругался, почти не размыкая губ и не обнажая острые зубы. — … могли избить, в лодку кинуть, и здесь выбросить. — Кто-то, процентов на тридцать вменяемый, строил теории. — Первый раз что ли? — Первый-то не первый, но за последние сутки уж больно много здесь туристов. От Гаса по ебалу получил, он с самого утра одного такого гонял уже. «Тупые бесполезные куски фарша. В чем ценность ваших жалких жизней?» — думал гость, с презрением глядя на одинаково опухшие гогочущие рожи. — «Вам смешно?» Шум и гогот, глупые шутки и фразы невпопад звучали со всех сторон. Задержав взгляд на зажигалке, брошенной закурившим посетителем на стойку, гость почти перестал воспринимать голоса и гогот. Металлический корпус блестел в свете ламп. Слыша тяжелые удары своего сердца и щелчок, с которым зажжется огонек через несколько секунд, гость накрыл зажигалку ладонью. Уголки губ судорожно потянулись вверх. «Сейчас мы все посмеемся» — Палец нашарил крышечку, выпускающую при откидывании, огонь. — Что дать? — послышался над ухом голос хозяина паба. Вздрогнув и выпустив зажигалку, гость поднял взгляд. — Воды, — прошептал он. Мужчина за стойкой открыл холодильник и вытащил холодную бутылку. Открутив крышечку, гость принялся жадно пить, остужая горящее горло. — Барроу-Бэй, — проговорил кто-то рядом. Гость повернул голову, не отрываясь от бутылки, которую уже смял до почти плоской формы. — Ирландия. Вытаращив глаза, когда ледяная вода едва носом не пошла, гость зашелся хриплым кашлем. Откашлявшись не сразу, но до того, как сидевший рядом додумался похлопать его по спине и проткнуть руку скрытым рубашкой костяным гребнем, он вытер мокрый подбородок. — Ирландия? И снова послышались смешки. — Нормально так загулял, да? — Да, — гость тоже слабо улыбнулся, не обнажая зубы. — И как отсюда можно убраться? Куда-нибудь. И перевел взгляд с одного пьянчуги на другого. «Кто-нибудь», — билось в голове, приближая истерику. — «Очнитесь». Они думали, что это какая-то шутка. — Так, погоди, — проговорил толстяк, оторвавшись от телевизора. — А ты, выходит, не с дружками-туристами приехал? — Какими дружками? — простонал гость. — Мне надо уехать. — Вчера с утра сюда набилось то ли рыбаков, то ли охотников… — Да какие там? Ни удочек, ни ружей, ни палаток. Это эти, которые в эльфов переодеваются и по лесам бегают друг от друга. — Ролевики? — Во-во. Ты их одежку видел? На рыбалку они в таком собрались, прям щас. Гость закрыл лицо руками. — Хуй знает, конечно. Как они друг за дружкой сюда добрались. Ты видел новые лодки, Марв? — Они здесь что-то ищут, — со знанием дела проговорил смотритель маяка. — Сначала у маяка крутились, что-то искали. Просились залезть выше, я их погнал. А потом, уже утром, смотрю, у берега шарятся, и не сетки с рыбой тянут. Что-то ищут. — Что здесь искать? — Мне кажется, здесь что-то с наркотиками. — Так ты не с ролевиками? — допытывался хозяин паба. Десяток голосов и каждый о своем, никто не слышал, и все такие спокойные — гость с силой тер виски, словно это избавило бы от мыслей о поджоге всей этой деревни к чертям. — Какими ролевиками? — простонал он. Хозяин паба упер руку в стойку. — Со вчера приезжают хрен знает как и откуда. Новые лица всегда запоминаются, да тем более такие. Приезжают, крутятся, спрашивают, что здесь и как… — Не видели ли чего! — с нажимом добавил тот, который явно верил в заговор. — … и черт бы с ним, но эти эльфы ряженные расплачиваются сувениркой вот этой. — Хозяин паба с хлопком ладони опустил на стойку пару золотых галлеонов. Гость замер, навострив уши на сей раз. — И один за другим, бросили и свалили. Англичане это, причем интересные, как не в себе. Парочку мы поймали, конечно, чтоб деньги нормальные вернули, они фунты в итоге дали. Покручивая золотой галлеон, гость бросил на хозяина паба взволнованный взгляд. — А что ищут? — Да черт разберет. Но вчера к Шеймусу, это старик, который на утесе у мастерской живет, подсаживались. Мол, тот какую-то птицу в небе необычную увидел. — Шеймус, — протянул сидящий неподалеку. — У него всю жизнь то русалки, то кракены, то птицы, то минометы. В пабе загоготали. Гость коротко растянул губы в улыбке и опустил галлеон обратно на стойку. — Как отсюда выехать? — снова спросил он тише, но напористей. На лице хозяина паба промелькнула серьезность. Гость не сводил взгляда — глаза у него были недобрыми. — Ближайшая дорога отсюда милях в десяти и очень повезет, если сумеешь поймать попутку. Но, — поспешил обнадежить магл. — Видишь того парня? И указал пальцем куда-то неопределенно в сторону столика под висящим на стене телевизором. — В кепке. Это Донни, рыбачит и возит сюда продукты из города. Его лодка ждет у маяка. Попросись к нему, не откажет. Гость возликовал. — Но это не раньше, чем завтра, — поспешил осадить хозяин паба. — Донни только с рейса. С утра глаза заливает, ты его на ноги не поднимешь. И точно — счастливый владелец по ходу единственного рабочего транспортного средства в деревне спал над большой кружкой, надвинув козырек кепки низко на глаза. — Спасибо, — гость хлопнула хозяина паба по руке. — Я разбужу. — Сомневаюсь. — У меня папаша такой же, только без кепки и лодки. Три минуты мне. Хозяин паба фыркнул. — Ну удачи, потом расскажешь, как оно. С трудом поднявшись с табурета, гость заковылял к нужному столику. — Донни, подъем, надо плыть. — И похлопал рыбака по спине. Тот лишь выше задрал накрытую кепкой голову и съехал вниз на стуле. Пьяницы повернулись к ним, наблюдая за новым представлением. Гость потыкал Донни в ногу концом швабры, стянул с головы кепку и отхлестал одутловатое лицо козырьком — Донни лишь что-то промямлил и продолжил спать. Рядом снова загоготали. Опустившись на пластиковый стул рядом, гость принялся ждать, искренне надеясь, что в таком шуме долго не проспать никому.***
В последний раз мистер Роквелл опаздывал на работу тридцать лет. Того единичного случая навеки хватило, чтоб впредь будущий директор штаб-квартиры мракоборцев никогда более регламент не нарушал. Тогда его, новичка в Вулворт-билдинг, ругать и отчитывать никто не стал, искренне поверив в форс-мажорные обстоятельства. Похмелье приняли за простуду, к перегару тоже никто не принюхивался — времени не было, работа кипела. Так Роквелла и отправили после минуты объяснений, сначала во Флориду, разбираться с полтергейстом, обитающим в одной из кабинок ста двадцати метрового колеса обозрения и разгоняющим аттракцион до бешеной скорости, а потом на вскрытие пролежавшего две недели в реке кентавра. Неизвестно, какие бы еще места оказались помечены содержимым желудка будущего блюстителя закона и порядка, если бы капитан Вонг не сжалился и не забрал синюшного стажера отсыпаться. И вот, тридцать лет спустя, мистер Роквелл проснулся с ощущением, что все пропало. За окном не алел рассвет, на часах было начало десятого, телефон оповещал о двух пропущенных вызовах. Сердцем чуя, что этот день ничего хорошего не принесет, мистер Роквелл вскочил с кровати. — Проводил? Агент Свонсон, едва поспевая следом к лифтам, кивнул. — Без проблем? — сухо бросил мистер Роквелл. — Не пыталась сбежать? — Нет, конечно, — заверил Свонсон, протиснувшись между двумя шагающими навстречу волшебниками. — Веселая компанейская девчонка… Мистер Роквелл одарил его долгим взглядом. — Ладно, дважды пыталась. В целом без проблем, но если станет жаловаться, что я отправил ее в чемодане через багажное отделение, не верь, она очень лицемерный человек. Свонсон заскочил в лифт и, не став дожидаться, когда в кабину набьется еще человек пять, нажал на кнопку предпоследнего этажа. — Говори. — Я не знаю, должен ли, — протянул Свонсон. Мистер Роквелл закатил глаза. Свонсон пристукивал тростью, покручивая в руке набалдашник. — Ходят слухи, Джон. Не очень хорошие, но очень интересующие любителей шептаться в коридорах. — О чем? — Об Эл Арден. Вернее, — Свонсон не очень уверенно почесал затылок. — О ваших не по-регламенту теплых отношениях. — Ты с ума сошел? — Просто говорю, что слышал. — И кто распускает? — Если это неправда, незачем бить морды половине Вулворт-билдинг. Мистер Роквелл выругался так, что мелодичный голос из лифта, объявляющий о прибытии на этаж, забыл пожелать хорошего дня. Шагая по коридору в штаб-квартиру и слыша, как за спиной цокает трость, мистер Роквелл злился на один лишь звук. — Если хочешь знать мое мнение, — сказал Свонсон. — Не хочу. Свонсон кивнул и больше рта не раскрыл. Мистер Роквелл яростно толкнул дверь. — Если придурки, которые получают зарплату за то, что не могут внятно обозначить свои полномочия, ожидают, что с отъездом Арден в Китай у меня начнутся ломка и фантомные боли… — Успокойся, ты не можешь повлиять на слухи. Слухи о том, что ты в интересных отношениях с Айрис, тебя, кстати говоря, так не раздражали. — Я с половиной Вулворт-билдинг в интересных отношениях, работаю на износ, — кивнул мистер Роквелл. — Все, катастрофа. И толкнул дверь в общий зал чуть сильнее, чем было необходимо. — Арден улетела, на обеденный перерыв сниму нам в штаб-квартиру шлюх… Мракоборцы, спешившие с новостями и будто ожидавшие у двери, тут же обернулись. Мистер Роквелл осекся. — Доброе утро, коллеги, — кивнул он и зашагал в кабинет. Свонсон бегло поздоровался и поспешил следом. — Ладно, я не за тем пришел, чтоб ты сносил двери с ноги. По нашему дракону есть новости, только что из коридора министерства магии… Но так и врезался в спину внезапно замедлившего шаг мистера Роквелла. Тот застыл, и даже глазом не моргнул. Лишь глядел на исхудалую женщину в грязно-белом платье, раздраженно ожидающую аудиенции под дверью закрытого на ключ кабинета.***
В алых сумерках океан лениво и тихо ласкал линию берега. Шум волн был размеренным, успокаивающим и странно в такт попадал с грустной музыкой, звучащей из телефона, который сжимала в руке облаченная в бархатное черное платье женщина. Облаченные в черное люди стояли вокруг глубокой могилы, окруженной зажженными свечами, сжимали белые розы и тяжело вздыхали. — Что это такое унылое играет, что аж жить не хочется? — Альбус не выдержал первым. Сильвия опустила взгляд на телефон. — Людовико Эйнауди. — А, ну тогда понятно. Альбус снова повертел головой. — Я все хочу спросить… — Да хорош пиздеть на похоронах, — прошипел старик Диего. — Прояви уважение к усопшему. — Блядь, мы хороним хомяка! — Хомяка моей дочери! Альбус всплеснул руками. — А усопший начинает уже пованивать. — Матиас принюхался, сжимая черную коробочку, обшитую бутоньерками. — Надо предать тело земле. Где Селеста? — Ей нужно время, — ответила Сильвия. — Не тряси гроб. Матиас послушно замер. Альбус снова оглядел место последнего пристанища домашнего любимца крестницы. — Вам не кажется странным, что мы собираемся только в суде и на похоронах? — Мне кажется странным, что мы тебя вообще позвали. Диего, зачем ты это сделал? — Это Сильвия. — Он крестный. — Тем не менее, Ал, тебе будет скучно, на похоронах хомяка не наливают. — А мне и не надо. Вы реально думали, что я приеду из другого города хоронить хомяка трезвым? Слушайте, идея на миллион, — Альбус увернулся от подзатыльника. — Я сейчас еду в ближайший зоомагазин… — Это хреновая идея. — И покупаю Селесте нового хомяка. Она даже не заметит. Да помилуйте, это третий ее хомяк. Пусть и дальше думает, что хомяки бессмертны, ей всего пять. Сильвия опустила телефон на садовый столик и тяжело вздохнула. Но не признавалась, что ее саму похороны утомляли — в плотном бархатном платье летом и в Калифорнии долго не погуляешь. — Да, ей всего пять. Но мы не имеем права обесценивать ее горе. Пусть проживет это, а мы все ее поддержим, потому что очень и очень любим. — Сильвия прищурилась и, схватившись за руку Матиаса, в один широкий шаг вскарабкалась на садовый стул. — Это. Понятно. Поттер? И нависла над ним в угрожающе, дыша в переносицу яростью. Альбус отклонился назад и попятился. — Простите, а можно узнать причину смерти скоропостижно скончавшегося? Что показало вскрытие? — Иронии в голосе было больше, чем в океане воды. — Несчастный случай, — уже мягче ответила Сильвия, спускаясь со стула. — Залез в стакан, застрял в нем, зассался и утонул в моче, — бросил старик Диего. — Со всеми бывает, — пожал плечами Матиас. Альбуса согнуло в три погибели. — А стакан вы тоже закопаете? В качестве… саркофага. — Нет, мы тебе в него воды нальем после церемонии… — Так, все замерли, — Сильвия, вытянув шею, углядела из-за кустов спускающуюся к месту захоронения дочь. — Скорбь на лица. Поттер, только попробуй заржать. — Иначе следующие похороны — твои, — пообещал старик. — Ляжешь рядом с хомяком. Музыка зазвучала громче, прервавшись на пиликанье входящего сообщения. По деревянным ступеням мимо зарослей самшита спускалась одетая в платье с пышной черной юбкой Селеста. Над ее лицом колыхалась вуаль, а на голове сияла диадема, в ушах тяжелели мамины серьги, а в темных волосах блестели мелкие заколки. Взгляд Селесты застыл на мгновение — она уже давно не видела Матиаса, и почти не помнила его. Матиас подмигнул. — Как ты, Селеста? — Сильвия присела на корточки рядом, поправив покосившуюся диадему на маленькой голове. Селеста шмыгнула носом. — Я хочу сказать несколько слов. — Конечно. Матиас, спохватившись, опустил коробочку в землю. И потоптавшись на месте, перекрестился. — Она уже читает? — поинтересовался Альбус. — И стреляет, не перебивай, блядь, — прорычал ему старик в самое ухо. И, вытянув шею, скорбно кивнул. — Давай, солнышко. Селеста, заправив волосы за уши, развернула листок с речью. — Мистер Хулио Хосе Алехандро Персик… Послышался сдавленный звук, похожий на стон раненого кита. Это Альбус, подавившись хохотом, заткнул рот руками и, чувствуя, что отец скорбящей тычет ему в поясницу складным ножом, замаскировал хохот под всхлип. — Ты был хомяком из хомяков. Сильвия прикрыла глаза и глубоко кивнула. — Ты был умным и храбрым. Ты любил взбитые сливки и спать в мамином халате. Передавай Богу привет. Пока. — Селеста свернула листик. — Все. Матиас и старик Диего зааплодировали. — Это было прекрасно, моя принцесса, — улыбнулась Сильвия, хоть и не обрадованная тем, что покойный хомяк выбрал для ночевки именно ее халат. Похороны закончились быстрей, чем подготовка к ним. Зарыв могилу и опустив цветы, скорбящие с минуту постояли молча и разошлись. — Ты хоть понимаешь, что натворил? И тон изменился, когда они остались вдвоем. Альбус смотрел в океан, не на того, кому задал непростой вопрос. Матиас не ответил. — Культ сожрал тебя и выплюнул, а ты еще что-то пытался спасать? Оправдывать? — Альбус закурил. — На месте этих двоих… Он указал на дом, возвышающийся над пляжем. — Гнал тебя с порога, а не звал хоронить хомяков. — Ты никогда не был на месте этих двоих. — Мне и со своего места видно лучше, чем кому-либо. Придурок. Матиас косо усмехнулся. — Вы до сих пор ее боитесь. Альбус не улыбался, лишь в сторону выдохнул дым. — Она в лабиринте, — напомнил Матиас. — Оттуда никому не выбраться. Все закончилось, а я… — Остался на свободе. Из-за нее. — Альбус снова указал на дом позади себя. — Поэтому послушай меня. Они повернулись друг к другу. — Я не верю ни одному твоему слову, ничему из того, что ты хныкал в суде. И знаю, что в твоих глазах однажды не останется твоего взгляда. Но эта женщина — последняя, кто стал бы защищать культ. И она поручилась за тебя, и то, что ты не в лабиринте — только потому что Сильвия молчала в Вулворт-билдинг. Если ты нарушишь обещание — мне плевать. Предашь меня — не удивлюсь. Но если предашь ее — я сделаю все, чтоб ты оказался в лабиринте до самого конца. — И ты думаешь, — проговорил Матиас. — Я не выберусь? Альбус внимательно глядел в едва знакомое лицо. — Буду надеяться. Он трансгрессировал, не утруждаясь выходом через ворота. Матиас, долго и задумчиво глядя на то, как низко над волнами пролетали чайки, вздрогнул, когда его пальцы сжала маленькая ладонь. Опустив голову и встретив взгляд больших черных глаз, он рассеянно улыбнулся. — Почему ты так стоишь? — полюбопытствовала Селеста. — Что там, в воде? Матиас мотнул головой. — Я просто… задремал. — О, — протянула Селеста. — Стоя? — Иногда бывает. — Тогда проснись. Распахнув глаза и задохнувшись в кислой духоте, ничем не напоминающей океанский бриз, гость выпрямил плечи. Лицо горело жаром и обливалось семью потами. Спину свело — костяной гребень, никак не желая раскрошиться сам по себе, натягивал рубашку и впивался в спинку пластикового стула. Почесав руки и чувствуя, как содрал остатки крупной чешуи с кожи, гость снова слабо закрыл глаза. И снова открыл, в таком длительном моргании. Он мог лишь гадать, как выглядит под грязной штаниной раненая нога. Боль никуда не исчезла, как наивно надеялось — нога не «расходилась» и не срослась сама по себе. Болело сильно, но будто далеко, не на первом плане — гость чувствовал себя так сонно и заторможено, что даже не сразу смог определить, какую из ног ощущает распухшей и надвое перекусанной. Гость перевел взгляд. Магл Донни, тот самый, что владел лодкой и носил кепку с эмблемой «Пепси», как спал, так и не просыпался. Скрестив руки на груди и скрыв лицо кепкой, он похрапывал и был, кажется, абсолютно счастлив. Оставив попытку снова ткнуть его в бок, гость отпил из кружки и скривился, когда рот наполнился кислым пивом. — … моя жена Кэрол, — а рядом сидящий мужчина в это время показывал ему все содержимое памяти телефона. То, что странный новенький, которому нужно убраться отсюда, дважды за последний час терял сознание, его совершенно не навело на мысль о том, что смотреть фотографии — не лучшее время. — Забрала детей и перебралась в Голуэй. Гость остановил взгляд на разбитом экране. — Телефон! У тебя есть телефон! И забыл вздохнуть от облегчения. Ирландец закивал и протянул телефон. — Есть кому позвонить? Торжество продлилось недолго. — Нет. — Гость закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Надеяться на то, что все в руках дрыхнувшего над пивом Донни, было печально. Паб гудел. Людей набилось еще больше. Сквозь хохот, горячий политический спор, шум телевизора, на котором раздражал закадровым смехом старый ситком, стук кружек и шипение пивного крана, гость услышал недовольный голос хозяина паба: — … нет, нормальные деньги! Да вы издеваетесь что ли? Где вы такие беретесь? Гость открыл глаза. У стойки совсем рядом виднелись три фигуры в дорожных мантиях из непромокаемого плотного материала. Волшебники, с первого взгляда волшебники, да из тех, кто не понимал, чего эти маглы хотят — троица стояла и тупила над раскрытым кошельком. Один, сжимая смятые купюры, рассеянно отсчитывал, а другой бережно и сконфужено сгребал золотые монеты в кошель на шнурке. — Идите, эльфов гоняйте, — слышался гогот кого-то остроумного. Гость, тяжело опершись на швабру, поднялся. Согнутую ногу обожгло на миг ослепившей болью. Магл с фотографиями снова не заметил, что собеседнику не до его фотоархива — так и продолжил что-то рассказывать, и лишь повернул голову, когда за отхромавшим из паба гостем закрылась дверь. Вцепившись в веревочное ограждение, гость лихорадочно оглядывал темный силуэт деревни. Снова шумел чей-то генератор. Красные лампы маяка мигали, отбрасывая свет на берег, и вдруг погасли — зачем бы старый смотритель их не включил, его миссия, видимо, на сегодня была окончена. Когда дверь позади хлопнула и троица со странными монетами, переговариваясь негромко, направилась по тропе куда-то вглубь деревни, где кончались дома и начинались скалистые выступы холмов, гость свистнул им вслед. — Эй, эльфы-гномы, — окликнул он. — Вы чем добрались сюда? Волшебники обернулись. На вопрос не ответили, но один, придержав руку друга, дернувшую из ножен волшебную палочку, ограничился лишь недобрым советом идти по известному маршруту. Гость, бросив в ведро позабытую кем-то бутылку, вкрадчиво поинтересовался: — Ищете ту птицу? Что и остальные туристы? — Гость отпрянул от веревочной ограды и поковылял навстречу. — Шеймус рассказывал о ней парочке таких же ряженых. Будто он видел что-то в небе. Волшебники переглянулись коротко. — А ты видел? Гость усмехнулся и продемонстрировал на свет лампы у крыльца паба большую прозрачно-черную чешуйку, отблескивающую, словно оникс. Волшебники дернулись навстречу. — Не знаю, что это за птица такая, — протянул гость, сжав чешуйку в кулаке. — Но знаю, этого много. Раскосые черные глаза прищурились. — Но за «спасибо» не покажу. Не-не-не, нормальные давай деньги, эту сувенирку себе оставь. За двадцатку я пойду домой и лягу спать, не жлобитесь. Переставляя швабру, скользящую на влажной тропе вниз, гость тяжело пыхтел и хромал, сгорбившись и широко расставляя ноги, чтоб не упасть. Сломанная нога едва задевала тропу, и спуск на берег был мучительно-долгим. — Возился в ангаре с лодкой, — отозвался гость запыханно, чуть повернув голову назад. — И Что-то рухнуло, смяло крышу, погнуло стену. Волшебники волочились следом, внимательно слушая и оглядывая виднеющийся темный берег за маяком. — Ящик с инструментами — прямо на меня. Еле хожу, нога надвое треснула, — невесело улыбнулся гость, хрипло хохотнув. — А что упало на крышу-то? — не вытерпел один из гостей деревни. — А хрен знает. Тут же взмыло обратно. Там-то Шеймус и видел может. Гость перехватил швабру крепче и, опустив взгляд на скользкие ступени, ведущие к берегу, покачал головой и обернулся. — Давайте, джентльмены, вперед. Я здесь надолго застряну с проклятой ногой. — Поймав взгляды обернувшихся, гость указал шваброй вперед. — Вон туда, прямо. Там ангар будет. Вот так. И, пропуская вперед волшебников, глядел им вслед. — Прямо, прямо, вниз. — Советовал он прежде, чем вытянул руку и зажал последнему спускающемуся рот. — Осторожно… Хрустнули вытянувшиеся в длинные согнутые когти пальцы. Щелкнула острозубая челюсть. — Темно и скользко. Рука дернула короткие волосы на затылке, задирая голову дергающегося волшебника. Коготь в один взмах полоснул напряженное горло, и рану накрыл широко раскрывшийся рот. Швабра упала, а подвернутая нога нащупала опору и выпрямилась, хрустнув торчащей из раны костью. Волшебник, жмурясь от сильного ветра, оглядывался на берегу. Отряхивая влажную внизу мантию от налипших водорослей, он поправил на плече сумку. — Где ангар? И, обернувшись, увидел позади себя лишь ступени. Шум волн заглушил его оклик: — Флойд! Тут же вскрикнув и рухнув на подкосившиеся ноги от удара, он попятился на мокрых камнях от нависшей фигуры. Проводник выпрямился и, крутанув в руке швабру, медленно приставил ее рейку к голове волшебника. И отвел, а затем снова приставил, будто прикидывая что-то. — Знаешь, как маглы играют в гольф? — полюбопытствовал гость. Волшебник, не сводя взгляда с приближающейся к голове швабры, тяжело задышал. Гость, отбросив швабру, резко присел на корточки, отчего торчащая кость прорвала в штанине крохотную дырочку. — Кто сказал, вам что дракон здесь? — прошептал он, обнажая оскал. Волшебник отклонился назад. Рука его судорожно потянулась к поясу. Гость навис ниже — даже в темноте браконьер видел затертые крови у него на подбородке. На коже появились и вспыхнули вдруг раскалено-алые живые узоры. — Кто отправил сюда? Рука браконьера, быстро вытянув из ножен на поясе волшебную палочку, резко взметнулась, но зеленый луч не успел вырваться — из кончика палочки лишь успели выстрелить пара искр. Заклинание не сработало, и волшебник не сразу почувствовал боль — лишь когда опустил взгляд на окровавленный обрубок с двумя виднеющимися из запястья костями. Не веря своим глазам и не в силах кричать от сковавшего ужаса, волшебник глядел перед собой. Из ослабших пальцев выпала волшебная палочка, а его собственная кисть, зажатая в широком рту острыми зубами, хрустнула и смялась. Гость, медленно ее пережевывая, не сводил с браконьера тяжелого взгляда. Хрустнул палец, и последним исчез во рту, подтолкнутый внутрь длинным раздвоенным языком. Напряглось горло, проглатывая, и гость, выплюнул под ноги браконьеру массивный медный перстень. Берег заглушил надрывистый крик, который быстро стих, прервавшись невнятным бульканьем. — Вы что сидите? — гость дернул дверь паба, заглядывая. — На берегу что-то горит! Большего развлечения или приключения для завсегдатаев и не требовалось. Мужчины засуетились, заскрипели по полу отодвигаемые стулья и, жители деревни выбежали. — Твою же мать! Хозяин паба, перекинув через плечо полотенце, бросился глядеть — гость вжался в дверь, пропуская его. Дверь хлопала от сквозняка, из открытых окон пахло гарью, задымив запах пива в пабе. На улице затопали быстрые шаги, звучали возгласы и ругательства. Сонный Донни, как и ожидалось, даже не проснулся — пива в нем было достаточно, чтоб не заметить пожар. Гость сунул руку сначала в один карман его рыбацкого жилета, затем хлопал по другим, пока не отыскал ключ, на металлическом брелоке которого значилось «Белладонна». Искренне надеясь, что это имя лодки, а не жены, в знак любви к которой он оставил гравировку, гость опустил под тяжелую ладонь рыбака туго набитый кошелек браконьера. И, прихватив с барной стойки ручку и бумажку, которую потом на жвачку прикрепил к экрану телевизора, оставил короткую записку: Шеймус — не сумасшедший. P.S. Монеты ролевиков — чистое золото. И, выскользнув за дверь, поспешил, пока не чувствовал в ноге боль снова, к вновь загоревшемуся красными лампами маяку.