***
Поначалу это казалось хорошей идеей. Потом, когда ожидания оправдались, и у маяка на волнах действительно покачивался старый рыбацкий катер с облупленной красной краской, идея показалась гениальной. Но эйфория улетучивалась. Катер очень долго оплывал скалы. Виднелись красивейшие пейзажи, которые не радовали взгляд. Острые темные камни, безлюдные берега и тянущийся шлейф ярчайшей зеленой пустоши, которую и близко не пронзали нити автомобильных дорог. Отчаянно высматривая вдали дорогу, точку проезжающей машины, дома или пристань, гость вертел головой и щурил глаза, выглядывая за зеленым нетронутым раем кусочки цивилизации. И вот, наконец, последний отголосок эйфории развеялся, оставив после себя лишь убежденность в том, какой же идея была идиотской. Случилось это, когда мотор, издававший утробный звук всех стертых поршней, заглох, и катер остановился посреди моря, перед берегом, деревья на котором казались издалека размером с палец. Гость долго нажимал на все кнопки и рычаги, а потом громко ругался, когда лихорадочно искал на борту инструменты: хоть слабо представляя, что не так с катером, он верил в то, что принцип работы мотора одинаковый у любого транспортного средства. Катера был в хламе. Спутанные сети, канаты, пакеты, банки, снасти, шуршащие упаковки и сломанные удочки — все это немыслимым ковром устилало каждый дюйм пространства, заставляя спотыкаться, то и дело путаясь в чем-то. Со злости бросив скомканные сети, через которые перецепился уже второй раз, за борт, гость присел на корточки перед ящиком с инструментами, и тут же об этом пожалел. Он почувствовал не боль — нога все еще казалась затекшей, ватной. А вот как сдвинулась, зацепив штанину, сломанная кость, ощутилось. Не больно, но очень неприятное ощущение пронзило — будто кто-то дернул кость, как рычаг. Не представляя, будет ли ползти или милосердней будет разбить голову о камень и умереть, когда разгоряченное свежей кровью тело вновь пронзит боль, гость торопился. Торопился, впрочем, не добраться до больницы — то еще будет приключение. А бежать. Расковырять приборную панель и копаться в проводах, чтоб додуматься, отчего заглох катер, не довелось. Ответ оказался прост до глупости — пустой, как голова владельца лодки, просто бросившего ее у маяка, топливный бак. Резко ударив рукой перед собой и выломав какой-то рычаг, гость долго расхаживал по катеру, наивно надеясь сразу на две вещи: на чудесный выход из ситуации и не менее чудесное исцеление, с которым кость ноги встанет на место, срастется и больше ничего болеть не будет. Впереди был берег, красивый, но безрадостный — мшистые камни вытягивались в тропу, ведущую глубоко в изумрудно-зеленые заросли леса. То ли на рассвете цвет казался таким насыщенным, то ли лес не успел засрать жизнедеятельностью человеческий экземпляр. — Соберись, — шептал гость, разминая шею и сжимая кулаки, как перед финальной битвой. Нет, на берегу его не ждал заклятый враг. Опустив взгляд и глянув на то, как бьется о борт катера морская вода, гость поежился, зажмурился и шагнул назад. И долго ходил по катеру, то поглядывая за борт, то взвешивая все «за» и «против», то гадая, как можно завести мотор с нулевым уровнем топлива. Голова кружилась то ли от переживаний, то ли от недоброго самочувствия. И, набираясь решительности, резко шагал к краю, но, опустив взгляд в воду, снова передумал и бросился обратно, к корме. Решившись на пятой попытке, он долго мялся у края покачивающегося на воде катера, гадая, как бы так залезть в воду, чтоб отделаться наименьшим испугом. Снова присев на корточки и почувствовав, как сломанная нога ему это припомнит через некоторое время, гость вытянул руку и медленно, в напряжении до испарины наблюдал погружал ее в воду. Чувствуя, как волосы на затылке дыбом поднимаются, он выдернул руку и попятился от воды, ругаясь и пиная мусор под ногами. У воды была крайне мерзкая особенность — она была мокрой. Случился тупик. Сев на ящик с инструментами, гость уже приготовился к акту самосожжения, чтоб на лодке пьяницы Донни бороздить потоки лавы в преисподней, когда вдруг увидел случайно, и не поверил своим глазам. Далеко за берегом, в лесу, на бездорожье мелькнули огоньки автомобильных фар. Они походили на два блеснувших круглых глаза притаившегося в чаще чудища, но нет! Меж нестройных рядов деревьев, действительно проехал автомобиль: маленький, низкий, совсем не подходящий под тот, на котором рассекать по оврагам вдали от асфальтированных полос. Но он проехал. Вода не была холодной. Она было приятно свежей, холодившей кожу, но гость, погрузившись, забыл, как дышать. Лишь смиренно, как к эшафоту приближаясь, тянул шею, чтоб максимально высоко удерживать голову над водой, кривился и не сдерживал дрожь. Вода казалась ему густой, зыбучей, противно обволакивающей кожу. Он не видел дна, не чувствовал его, как не пытался тянуть вниз здоровую ногу, чтоб нашарить опору хоть немного и знать, что она есть. Зато чувствовал прикосновение чего-то, и рисовал в голове картины того, что это вовсе не безобидная водоросль, а щупальце разъяренного кракена. Справедливости ради, до берега плыть было не так долго, как могло показаться. Выбравшись на берег и дрожа, как мокрая кошка, гость брезгливо отжал от воды промокшую футболку. Прощально и с ненавистью глянув на виднеющийся в море покинутый катер, он захромал вглубь леса. Не очень понимая, куда конкретно и каковы шансы снова застать случайно проезжающую машину, гость думал лишь о том, чтоб боль не вернулась. Если раны на спине можно было перетерпеть, то нога сводила с ума. Она горела, с ней горело и все тело. Она раздувалась, сочилась гноем и кровила — он не дойдет далеко. В ноге чувствовалась пока не боль, скорее неприятное ноющее покалывание. Что ж, он хорошо насытился браконьерами — трое за раз, это очень много. Но гость был слаб, кто знает, в какой момент тело вспомнит, что оно испытывает не сонное насыщение, а агонию? Он отыскал длинную ветку, достаточно крепкую, чтоб опираться. И шагал, волоча ногу, пока не отыскал следы шин — полосы примятой травы, утопающей в грязи, тянулись дорожкой вглубь леса. Хромая вдоль полос и все надеясь услышать шум дороги, гость шел долго, бесконечно долго, как ему казалось. Рассвет случился, его сменило прохладное ясное утро. Шума дороги и близко не было слышно. Шумели птицы и листва на ветру. Нога подкашивалась — еще не болела, но не желала двигаться. Гость то и дело ускорял шаг, словно знал, куда идти. Куда бы машина не ехала по этой глуши, ее было не догнать. И вдруг появилась палатка. Нет, не по щелчку и взмаху волшебной палочки. Одинаковый вид перед глазами рябил зеленью и мшистыми старыми деревьями, и вдруг, как соринка, разбавляя пейзаж, появилась перед глазами эта палатка. Самая обычная, брезентовая, не новая, но добротная, прикрытая ветками. Неподалеку были остывшие угли, оставшиеся от костра, вокруг стояли складные стульчики, у палатки мигал туристический фонарь, а трава вокруг была смятой — то здесь, то там в мягкой земле виднелись следы шагов. Гость нагнулся и нырнул под входное полотнище. В нос ударил запах хлева, но не на вонь было обращено внимание — гость примерно понимал, кому могла принадлежать палатка. Уж точно не любителям кемпинга, выбравшимися всей семьей в погожий летний день насладиться красотами ирландских лесов. Внутри палатка походила на сторожку лесника и была гораздо больше, чем казалось. Она вмещала четыре раскладушки со спальными мешками, большой стол, у которого стояла бадья с воняющей рыбой, закопченную каминную печь и целый арсенал инструментов, распиханных по углам. Длинные заостренные палки, стрелы, растянутые по стенам силки и удавки на металлических держаках — кто-то явился сюда явно не пейзажи фотографировать. Было множество разномастных клеток, которые заставили всю заднюю стенку палатки. Некоторые, похожие на раколовки, были прямо у входа — гость ненароком ткнул в такую палкой, когда зашагал вперед. На столе был раскрытый медвежий капкан с остатками буроватой клочковатой шерсти меж зубьев. Гость вытянул шею, выглядывая из-за каминной печи: что-то в палатке шумело. И точно. В клетках, похожих на раколовки, суетились нюхлеры — маленькие черные зверьки с перепончатыми лапками и длинными носами, напоминающими клюв утки. Нюхлеры шуршали, пыхтели и усиленно копали дно клетки. Мелкие коготки звонко царапали металл. А в большой квадратной клетке, устланной сеном, топталось причудливое светло-серое существо. Его ноги с большими, похожими на тарелки, ступнями были тонкими, тело — непропорционально маленьким, зато шея — длинная, гибкая, плавно переходящая в голову с торчащими ушками. На макушке зверя были глаза — огромные, круглые, выпуклые и косые. Существо было удивительно милым и сказочным, но странным: вот эти огромные глаза на макушке казались искусственными и осоловелыми. «Боб! Если вернешься, и никого не будет в палатке, сделай милость — покорми лунтелёнка и сразу же отправляй Моранам в Лютный переулок! Больше с ним возиться сил нет, чертова корова постоянно что-то жрет и гадит» Опустив прикрепленную к клетке на кусок изоленты записку, гость одернул руку — лупоглазое существо, оказавшееся ценным товаром и лунной коровкой по совместительству, жевало его рукав. Не имея желания дожидаться Боба и уж тем более тех, кто в этой палатке ночевал, гость стремительно покинул лагерь браконьеров — примерно себе представлял, что не одних нюхлеров те могли искать. Хромая прочь ускоренно и теперь уже прислушиваясь к шороху листвы внимательней, он жадно вдыхал носом запахи утреннего леса. Редчайшая прохладная свежесть — она очищала все прочие запахи, которыми обычно был забит нос и подчеркивала те, которые витали в лесу. Пахло влажной землей и древесной корой, листьями и мокрой от росы травой, солью и металлом от человека где-то вдали, сеном и навозом из палатки. Двигаясь строго вдоль следов автомобильных шин и веря в то, что машина не пропала в овраге, а выбралась на ближайшую и ведущую в город дорогу, гость чувствовал жар — нога снова дала о себе знать. Не представляя, куда он доковыляет, когда боль проснется окончательно, он крепче сжал палку и яростно вонзил во влажную землю. И вдруг, как проливной дождь в раскаленной пустыне — вдали, откуда тянуло ветром из-за редеющих рядов деревьев, послышался протяжный гул автомобильного сигнала. Как за величайшим в мире чудом гость, раскрыв рот, благоговейно наблюдал за тем, как за деревьями, в пелене утреннего тумана и шелестящей листвы, виднелся грохочущий по дороге грузовик. Усталое лицо расплылось в облегченной улыбке и тело дернулось навстречу с новыми силами. Но застыло, будто на незаконченном шаге увязло в грязь. — Блядь, нормально же жил, нахрена, — ругался гость, ковыляя обратно к палатке и так яростно опираясь на палку, словно со злости намеревался проткнуть землю поглубже. — Нахрена ты так вляпался? В ответ на этот вопрос приходило лишь одно умозаключение. Гость не очень понимал, как выберется, но знал точно, что если выберется, то его увечья после болезненной трансформации в ящера покажутся ерундой по сравнению с тем, что с ним сделает одна не в меру очаровательная еврейка, по одному лишь взгляду поняв, что он оставил лунную коровку в клетке. Клетки с нюхлерами оказались хлипкими, а сами нюхлеры — очень сообразительными. Стоило руке гостя выломать тонкие прутья, как черные зверьки ринулись прочь из палатки и, в считанные секунду вырыв норы, исчезли под землей. С лунной коровкой пришлось повозиться. И даже не с клеткой — ключ от замка торчал прямо в скважине. Повозиться пришлось с коровкой. Гость вспоминал, как девчонка-астроном с пеной у рта доказывала всем, кто смеялся с ее увлечений (то есть, реально всем), что лунные коровки — очень мирные и полезные существа. Но ни разу девчонка-астроном не упомянула, что лунные коровки, кроме того, что были мирными и полезными, являются существами еще и очень тупыми. — Иди! — отчаянно взмолился гость, двумя руками тыкая в сторону выхода из палатки. — Ты свободна! Лунная коровка вообще никуда не спешила по своим лунно-коровьим делам. Ее выпуклые глаза-блюдца на макушке смотрели куда-то вверх, а рот неторопливо пережевывал кусок скатерти. Гость обошел коровку и попытался подтолкнуть, но та лишь проехала вперед немного, ногами куда-то идти не желая. Снова обойдя коровку, гость наклонил ее голову, чтоб заглянуть в дурные круглые глаза и донести важность не тупить в стрессовых ситуациях. Коровка совершенно не сопротивлялась — людей эти нелепые, но милые твари, очевидно, не боялись. — Иди уже, животное, — шипел гость. — Тебе повезло, когда бы ты встретило еще такого добряка… Позади послышался шелест отодвигаемого входного полотнища. Гость, резко обернувшись, едва успел пригнуться от вспышки зеленых искр над головой. И схватив со стола топор, метнул прежде, чем задумался. Грузное тело волшебника тут же рухнуло у входа в палатку. — Иди, — прорычал гость коровке. — Пока не стала ковриком в чьем-то доме. Коровка задумчиво дожевывала грязную скатерть. — Ничего, — шипел гость, убирая копыто от своего лица. — Я тебя в дороге съем. Подгибаясь под весом лунной коровки, которую взвалил на плечи, он едва переставлял ноги. А вернее ногу — раненая противно пульсировала и едва двигалась. Боль медленно, но верно поднималась выше. Лунная коровка неспешно вертела головой, и освободиться не пыталась. Лишь периодически дрыгала задними ногами и издавала негромкие звуки. — Уру-ру, — мрачно отозвался ей гость. — Запомни этот звук, будешь им ловить попутку. Выпустив коровку и выпрямив ноющую спину, гость обернулся на скрип веток и проводил взглядом вспорхнувшую с дерева птицу. Лунная коровка, прижав оттопыренные уши к маленькой голове, вдруг стремглав бросилась в лесную чащу. Да настолько быстро, что пронеслась вихрем и очень скоро исчезла из виду. — Молодец, не прошло и часа! — возмутился гость, размяв шею. И вдруг спину обжег красный луч, заставив дернуть плечом, а позади прогремел голос: — Инкарцеро! Из волшебной палочки браконьера вырвались крепкие веревки и тотчас же обвили гостя. Тот, рухнув лицом вниз, пропахал влажную землю — веревки плотно обмотали его ноги, впиваясь в рану, и потянули навстречу браконьерам. Позади слышалось ликование и скрип веток под тяжелыми подошвами. — Дружки чокнутой репортерши вышли на новый уровень. Уже не к деревьям себя приковывают, а бросаются топорами… — Твое счастье, что Боб был придурком, — небритый волшебник обступил гостя и, присев на корточки перед ним, грубо сжал его лицо мозолистой пятерней. — И что теперь? Гость поерзал, выпутывая руку из обвивающей его веревки, как из кокона. Браконьеры загоготали попыткам, смех резко стих — его заглушило бульканье. Обугленная рука резко вонзила неестественно длинные когтистые пальцы в живот волшебника, нависшего над гостем и закапавшего кровью изо рта ему на лоб. Перебирая склизкие внутренности и немигающим взглядом глядя в остекленевшие глаза, гость слабо усмехнулся уголком рта. И, боковым зрением увидев, что сквозь кусты и деревья просачивается густой зеленый дым, тут же прижал к себе тело браконьера, накрываясь. Вспышки заклятий не успели ослепить поляну — едва отошедшие от шока волшебники едва успели нацелить палочки, как оказались накрыты зеленым дымом медленно ползущего, как туман, Убивающего проклятья. Как подкошенные, они рухнули оземь, а гость, через плечо накрывающего его браконьера глядя на то, как зыбкий зеленый туман тянется прямо над его лицом, задержал дыхание. Слышались негромки шаги, под которыми едва слышно чавкала мягкая влажная земля. Тело браконьера толкнули, и оно съехало с гостя. Тот успел лишь отряхнуть от ошметков внутренностей руку, медленно принимающую привычный вид, и привстать. Попытка отползти на локтях провалилась — нога стоявшего рядом наступила прямо на выпирающий обломок кости. В глазах от боли потемнело. — И нашлась пропажа. — Глядевшая на него сверху вниз высокая фигура Скорпиуса Малфоя хорошим новостям не улыбнулась. За его спиной, комкая край перепачканной мантии, хныкала мелкая и пучеглазая домовая эльфиха Хестер. Мочки ее огромных ушей казались отвисшими, хоть на них уже не тяжелели золотые серьги-колечки. Поймав взгляд гостя, Хестер юркнула за спину хозяина, который, обернувшись, одарил ее презрительным взглядом. — Сука, — гость откинулся на спину и тяжело задышал. — Не надо ругать домовика, — проговорил Скорпиус, не спеша убирать ногу, которой давил на открытый перелом. — Она просто откликнулась на зов и исполнила приказ хозяина. И снова скосил на хнычущую трусиху взгляд. — С тридцать седьмого раза. Змеиный взгляд светлых янтарных глаз из-под опущенных ресниц глядел на гостя, не мигая. Брезгливо, холодно, ненавидяще — непроницаемое бледное лицо судорожно кривилось. Гость, тяжело выдохнув, смотрел на ветви дерева, скрывающие небо над головой. И снова привстал, так же судорожно, как улыбался на него глядящий, растянул острозубый рот в улыбке. — Насколько сильно я испортил тебе жизнь на этот раз? Как ты там, дядя, еще держишься на рассыпающемся пьедестале? Вместо ответа на ногу надавили ботинком лишь сильнее. Гость снова зажмурился и опустился на землю и тяжело задышал. — Хестер, — проговорил Скорпиус, не оборачиваясь. Эльфиха робко выглянула, комкая чистое полотенце, служившее ей одеждой. — Верни этого урода туда, где он отсиживался. Хестер с большой опаской и попискивая от страха, приблизилась. Стоять рядом с гостем, и протягивать ему свою тонкую дрожащую ручку для трансгрессии на край света она боялась. — И сама убирайся, — добавил Скорпиус, бросив ей под ноги стянутую с руки перчатку. — Повторять последний приказ тридцать семь раз я не стану. Огромные глаза домовухи наполнились слезами. — Хозяин не поступит так со своей глупой трусливой Хестер, — лепетала она, упав на колени и схватившись за голову. — Хестер искупит вину! Глупая трусиха Хестер боялась вернуться к своему хозяину, Хестер не предавала верность! Хозяин… Хозяин, не оборачиваясь ни на трусиху, ни на урода, шагал прочь. Шмыгая и утирая нос, эльфиха встретила взгляд гостя и икнула от страха. — Хозяин! Хозяин не оставит свою Хестер один на один с гнусным демоном! Он убьет Хестер! Но хозяин трансгрессировал со звучным хлопком. — Хозяин, — тихо позвала Хестер, глядя в пустоту. Маленькое лицо обливалось слезами. Гость осторожно и морщась от боли, сел, согнув ноги в коленах. Эльфиха обернулась, покусывая губы. Взгляды встретились, и гость протянул руку, заставив эльфиху закрыть лицо руками от страха. — Выполняй свой последний приказ, — произнес гость устало. — И иди, куда хочешь. Искать не буду, но увижу снова… Он тяжело выдохнул. — Оторву голову.***
Кроме стройных ног, чувства стиля, харизмы, интеллекта и, в принципе, абсолютно всего, что делало ее имя брендом, Сильвия могла похвастаться еще и титанической стрессоустойчивостью. Ей казалось, что в этой жизни она повидала и преодолела уже все, от чего любой другой на ее месте рассыплется в труху или будет громко верещать в панике. Сильвия это знала, Сильвия этим гордилась. До того злополучного дня, когда в труху рассыпалась она сама. — Не смей, — процедила Сильвия, дергая глазом. Но сквозь надрывистый детский плач девочка ее не слышала. Вернее прекрасно слышала — просто эта маленькая зараза делала назло. И, не сводя темных глаз с Сильвии, внутри которой дрожала натянутой струной последняя нервная клетка, девочка подняла перепачканную томатной пастой руку и медленно провела по белой стене, оставляя грязную полосу. Сильвия упала на диван и смотрела в окно. Сквозь шум и крики, она думала о том, скольких повешенных детей выдержит хлипкий с виду карниз той самой квартиры, похожей на белую коробку. Сильвия была без сил. Она злилась: на трех мелких идиоток, которые вели себя так, будто сбежали из зоопарка, на Селесту, которая не предупредила о сволочном нраве девчонок, на Роквелла и МАКУСА, которые оставили ее одну, на саму себя — когда-то ее полушепот затыкал рты «первым мира сего», а сейчас ее крик не слышали дети! Эти дети! Они молчали всю дорогу, жались друг к дружке, лишь маленькая девочка плакала, пугаясь грома, когда они пережидали бурю. Сильвии было почти жаль их — она посчитала их напуганными. И она возненавидела их в первый же день, когда закрылась дверь белой квартиры, и они остались одни и в безопасности. Младшей на вид было чуть больше двух, и она хоть и была крепенькой, а Сильвия не являлась экспертом в области развития детей, вывод был сделан вскоре — девочка какая-то нездоровая. Она постоянно плакала, навзрыд, орала до хрипоты, не слазила с рук и билась в них, как одержимая. Не говорила, не лепетала и не понимала человеческую речь — девочка просто орала навзрыд и не давала шансов понять, чего так настойчиво требует. Она была очень грязной, и при попытке брезгливой, но тогда еще милосердной Сильвии ее искупать, девочка визжала, лишь оказавшись в ванной. Она орала и не ела ничего из того, что появилось в холодильнике: ни вареную индейку, ни пюре, ни клубничный йогурт, ни даже хлеб. Девочка лишь продолжала кричать, капризничать, сучить ногами и больно сжимать грудь таскающей ее на руках Сильвии, которая, обалдев от такой наглости, едва рефлекторно не бросила ребенка в окно. Близняшки тоже жизнь не упрощали. На них была грязная одежда не по возрасту и не по размеру. Они очень плохо пахли, а попытка Сильвии расчесать одной спутанные курчавые волосы закончилась шоком, когда меж зубцов гребешка она увидела застрявшего черного жучка. Одна из близняшек не говорила — Сильвия, тягая неуемного ребенка и не чувствуя ни рук, ни спины, так и не сумела узнать ее имя. Зато ее одинаковая сестрица говорила, но совсем не то, что хотелось слышать: — Я хочу назад, к маме! — Она ходила за Сильвией и ныла. Куда назад и к какой маме? В грязный старый дом и к культисткам, научившим ее ругаться матом, но не научивших держать в руках вилку? Сильвия не знала, но девочка раздражала ее до скрипа зубов. Именно эта близняшка, видя, что ее желание не исполняют, и начала мстить, пачкая белую квартиру, пиная саму Сильвию и с визгом уворачиваясь от пощечин. Молчаливая сестрица проблем не приносила. Она просто сидела и тупо глазела в экран телевизора. Рыдала девочка на руках, извиваясь и пинаясь. Кричала и ругалась, как пьяный матрос, мелкая пакостница, прыгая на битом стекле, бывшем некогда посудой. Шумел телевизор. До точки кипения доходила Сильвия, всерьез полагая, что еще минута-две, и она просто выбросит этих детей в окно. Вселенная вмешалась в тот момент, когда гнев опустил на глаза пелену — в замке щелкнул ключ, и дверь белой квартиры распахнулась. Сильвия не видела и не слышала, кто наконец-то вошел, лишь дернулась, когда ее летящую на ухмыляющуюся девочку, перехватил мистер Роквелл, едва успев сжать занесенную руку. — Удачи вам, — кричала Сильвия вслед мракоборцам, уводившим девочек, и неизвестной пожилой даме в строгой мантии, сопровождающей процесс спокойной улыбкой. — Закройте их где-нибудь, пустите газ и потеряйте ключи! Детей забрали, дверь квартиры закрылась, замок негромко щелкнул, и мистер Роквелл разжал захват, выпуская Сильвию. Та, тяжело дыша, упала на диван и закрыла лицо рукой. — Что? — раздраженно повернулась она, поймав взгляд. — Ничего, — ответил мистер Роквелл, наполняя единственный уцелевший стакан водой. — Тот редкий случай, когда я тебя не осуждаю. И даже понимаю. Он протянул холодный стакан. Сильвия, фыркнув, сделала глоток и снова закрыла лицо рукой. — Все, успокойся. — Мистер Роквелл сжал руку на ее плече. — Это просто дети. — Просто дети? Ты посмотри вокруг! Посмотри на меня! — Ну, они, знаешь ли, не в пансионе воспитывались. — Они вообще не воспитывались. — Вот именно. Успокойся. Сильвия снова сделала глоток воды, стараясь пить много, чтоб затушить ярость внутри. — А где твоя двухметровая белая моль? — спросила она. — Протирает плафоны в зале заседаний Вулворт-билдинг, это в ее должностной инструкции после того, как у нас пропала стремянка, — и глазом не моргнув, ответил мистер Роквелл. — Я, знаешь ли, талантливый управленец и обычно аккумулирую все возможные ресурсы своих подчиненных для эффективной работы системы. Не сразу поняв, шутка это или нет, Сильвия все равно скривилась. Капитан Арден — единственный мракоборец, к которому она испытывала лояльность. Впрочем, как и раздражение — иметь такие данные и выбрать такую профессию приравнивалось к кощунству. — Говорят что-то? — поинтересовался мистер Роквелл, взглядом обводя не то беспорядок, не то закрытую дверь. Впрочем, Сильвия его поняла. — Одна из трех. И то, такое, за что заслуживает не жалости, а вырванного языка. Мне, конечно, не интересно, — протянула она. — Но что с ними будет? — Не знаю наверняка. Мистер Роквелл взмахнул палочкой. Осколки на полу потянулись вверх, медленно собираясь обратно в посуду. Сильвия, мрачно наблюдая за тем, как квартира приводит себя в порядок, давилась водой и думала. — Нашли ее? На вилле? — спросила она, наконец. Мистер Роквелл покачал головой. — Там пусто. Думаю, только ты увезла детей, как культ решил срочно менять место ночлежек. Он опустился в кресло напротив. — Очень незадолго до твоего туда визита, прямо на кухне, на полу, кто-то кого-то родил. Сильвия вытаращила глаза. — Что? — Мы нашли плаценту. Ребенка — нет. — Если бы там был младенец, Селеста бы вынесла мне и его. — Скорей всего. Ты сказала, что она сама беременна? Сильвия покачала головой, словно переча собственным недавним словам. — Месяц пятый… шестой, не знаю. Она не могла бы вынести мне детей и следом родить на кухне еще одного. — Тогда кто мог родить? — Откуда я знаю? — А есть мысли, где может быть ребенок? Сильвия опустила стакан на очистившуюся от потеков томатной пасты столешницу. И задумчиво, но очень недовольно хмыкнула: — Я забрала девочек. А мальчиков обычно просто нет. Мистер Роквелл сцепил руки в замок. — И что могло произойти с новорожденным мальчиком? — Я не знаю, — отрезала Сильвия. — Может, тоже становятся частью какого-то ритуала. Я не знаю, куда их уносят. — О каком ритуале ты все время говоришь? — поинтересовался мистер Роквелл. Он не сводил с Сильвии полупрозрачных глаз. — Мы обыскали дом и прилегающие территории. Это свалка. Но ни алтаря, ни места, где фон поднимался бы больше двойки… ты знаешь, что такое шкала Тертиуса? Сильвия кивнула и цокнула языком. — Так вот там, на месте, тишина. Там не проводились никакие ритуалы. Все это время. Может ты в детстве, когда росла с бабкой, видела какой-то ритуал? — Моя мать умерла во время ритуала, — процедила Сильвия. — Ты это видела? — К чему ты клонишь, Роквелл? — Просто предполагаю, — произнес тот, задумчиво. — В одну из наших первых встреч ты сказала, что твоя мать умерла в то ли шестнадцать, то ли семнадцать лет. Ты не помнишь ни ее имени, ни ее саму. Я не напутал? Сильвия задумчиво покачала головой. — Но ты точно знаешь, что она умерла в некоем ритуале. Подумай и скажи, пожалуйста, может быть так, что девочка-подросток, не в первый раз рожая в условиях антисанитарного срача, без медицинской помощи и явно во время беременности не соблюдавшая баланс белков-жиров-углеводов, умерла не от загадочного ритуала, а во время родов? — спросил мистер Роквелл, вскинув брови. — И не одна она. А бабушка-жрица придумала, как официальную версию, ритуал. — Но зачем? — А чтоб другим девочкам было во что верить и чего бояться. — И чего же? — Ее богов, например. Сильвия лихорадочно думала. Ее взгляд метался из стороны в сторону, словно наблюдая за мелькающими картинками. — Я об этом никогда не думала. — Ты же прагматик. То есть, все это время, даже будучи далеко от культа, ты была уверенна в том, что боги жрицы реальны? — Роквелл, — протянула Сильвия. — Я проснулась на столе, когда патолог делал надрез для вскрытия. Почему я жива, если это не ее боги? — Потому что так захотела жрица. Это ее решения, которые она называет волей богов. Ладно, — проговорил Роквелл. — Я хотел еще вот о чем спросить. Он открыл папку и протянул Сильвии свиток пергамента. — Свежий отчет ликвидаторов проклятий. Из которого следует, что не просто так там затишье, в том доме. Пока читаешь, спрошу. Ты ведь работала с Ли Лун Вонгом? Сильвия подняла взгляд, оторвавшись от чтения. Вот уж чье имя услышать не ожидала. — Очень недолго. Этот урод меня подставил, так что если намечается какая-то годовщина его смерти — откройте мне шампанское и принесите барабан. — Кроме того, что он был подлецом, он был очень сильным волшебником. Его защитные чары было в принципе невозможно пробить заклятьями, а радиус купола он мог держать в одиночку просто огромный. Так вот, там, на вилле до сих пор держится защитный купол, по мощности — очень похоже на то, что умел ставить Ли Вонг. Но эту защиту ставил точно не он, и даже не мои люди снаружи. А кто-то, за воротами. Из самого эпицентра. И эта защита действительно очень сильная — она не дала проклятью вырваться следом, когда ты увезла детей. Есть идеи, кто мог поставить защиту такой силы, изнутри? Не думая долго, и не думая вообще, Сильвия коротко ответила: — Селеста. — Селеста, — протянул мистер Роквелл. — Опять Селеста. Это девочка, которая хотела быть моделью и работала за кассой. Откуда у нее столько сил и знаний? Сильвия лишь пожала плечами. Ответ мистера Роквелла не устроил. — Она расшатала лабиринт Мохаве — самое защищенное место в Штатах, подавляющее любую магию. Умудрилась не поддаться культу и обхитрить жрицу… — Я не знаю, как. — … но она сумела. И сумела накрыть виллу и территорию такой сильной защитой, что инферналов стерло в пыль, а жрица собрала остатки своих девок и бежала из насиженного свинарника. — Жрица очень слаба. — Зато Селеста очень сильна. А представляешь, что сделает с ней жрица, когда немного окрепнет, за то, что она помогла тебе украсть детей? — произнес мистер Роквелл. — Ты же думала об этом? Сильвия отвела взгляд, но мистер Роквелл напористо сел ближе, на край кресла и навис над ней. — Что у тебя с этой девочкой? Она боялась тебя, и не зря — ты чуть ее не убила в том лабиринте. А что ты чувствуешь сейчас? — Отвращение, Роквелл. — Ко мне или к себе? — К тебе. Тебе кто-то сказал, что ты хорошо умеешь вытягивать признания, и мне смешно, — протянула Сильвия надменно. — Отодвинься, а то сейчас жилка на лбу лопнет и меня заляпает. Роквелл улыбнулся и послушно отодвинулся. — Она беременна. — Он развел руками. — Вряд ли ребенком, которого планировала и ждет с нетерпением. И она родит его через несколько месяцев. В таком же дерьме, на ссанных коврах, у отхожего ведра и себе под ноги, а потом кто-то вытащит из нее плаценту и оставит на полу, как тряпочку. И исходов у Селесты немного. Она может умереть, как умерла твоя мать, от заражения или кровотечения, на грязном полу и в горячке. Или выживет, и через год родит снова, а потом еще раз, пока жрица не решит, что нужно этот ритуал остановить, но она не решит — мне кажется, она забыла, в чем суть ее ритуалов. И я хочу тебя спросить, Рената. Что ты чувствуешь, зная, что с Селестой и с другими женщинами это произошло и произойдет потому, что ты несколько лет мялась, понтовалась и набивала цену каждой чайной ложке информации о культе? — Ах ты сволочь, — прошептала Сильвия, как громом пораженная. Спокойный и даже мягкий тон, которым Роквелл говорил с ней до того, звучал лишь мерзким дребезжащим эхо. — Я — сволочь? Да, еще какая, но не проходило и дня, чтоб на моем столе не было этой папки, фотографий этих женщин и тысячи мыслей, которые не сплетаются в одну, потому что Рената Рамирез не привесила на еще какой-нибудь кусок показаний ценник. Вот я и спрашиваю: что ты чувствуешь? Довольна собой, сожалеешь или тебе плевать, как плевать вообще на всю историю, от которой просто можно убежать? Не требуя ответа настойчиво, мистер Роквелл поднялся на ноги и медленно прошел позади дивана. Он собрал побитую детьми и вновь собранную из осколков заклинанием посуду и отправил обратно в навесной шкафчик. Звонко закрыв его дверцу, он заставил плечи Сильвии дрогнуть от хлопка. А затем плечи дрогнули еще раз, несмотря на то, что в квартире повисла тишина. — Я бросил ее в лабиринт Мохаве, — проговорил мистер Роквелл, облокотившись на тумбу. — За молчание. К тебе, чтоб она сутки посидела на сухариках и воде, еще разок получила по лицу, и заскреблась обратно, рассказывать кто она, что она, откуда и что там с культом. Я предусмотрел все, кроме того, что смотрителю Вессон в голову давно уже ударили власть и жара, и что ни она, ни охрана не будут приглядывать за Селестой. И в том, что случилось с Селестой сейчас, есть большая доля моей вины. Я хочу ее вытащить, и если ты тоже чувствуешь вдруг вину или хотя бы что-то, помоги мне. — Я рассказала тебе все, что знала. — Нет. — Почему? — Потому что ничего нового я не услышал. — Значит, я ничего не знала. — Но ты пришла. Не привела детей и сбежала, ты сидела и ждала. Не сбежала и сейчас. Ты большой стратег, Рената. Могло быть так, что ты вернулась на таком адреналине, что готова была выложить все, но посидела, подумала, взяла себя в руки и передумала? — Я уже здесь! — напомнила Сильвия раздраженно. — Зачем мне… — Набить цену, получить новые условия, — спокойно ответил мистер Роквелл. — Или ты боишься и не хочешь, чтоб где-то в этой мутной истории всплыло твое имя, как старое, так и новое. Большие глаза Сильвии расширились. Ресницы дрогнули. Она с пару секунд, не моргая, смотрела на человека перед собой, и с каждым мигом ее лицо выглядело все более раздосадованней. — Ты — легилимент, — прошептала она так, будто проиграла финальную битву. Мистер Роквелл довольно кивнул. — Черт, вот и всплыл мой главный козырь. Ну теперь ты знаешь, что врать мне бесполезно. — Ты можешь читать мысли и при этом не можешь получить все показания, которые хочешь? — Никто не может читать мысли, легилименция — это про другое. И использовать ее всякий раз, когда мне нужно раскрыть дело об ограблении газетного киоска, считаю немного за рамками прав подозреваемых и кодекса. — Какой ты придурок, Роквелл, честное слово. — Легилименция не помогла вытащить из Селесты хоть какой-нибудь образ — у девчонки-модели, которая работала на кассе, в голове просто стенка, — сообщил мистер Роквелл. — Ты тоже крепкий орешек, но не такой крепкий — если у нас есть лишнее время, ведь мы никуда не спешим, я могу тебя расшатать. Порыться в твоем кладезе информации, просмотреть весь спектр бреда про белье, ногти, волосы. Биткойны, акции. Ценные бумаги и счета, некоторые не совсем законные действия, которые тебя обогатили. — Хватит. — Найти, кроме того, что мне интересно, еще и информации на три срока в Арлингтоне. Но, Рената, — Роквелл прикрыл глаза и вздохнул. — Ты — энергичная роковая женщина, которая такого наворотила за свои чуть к сорока, что мне придется для сеанса легилименции сюда на год переехать. А я старый и уже не в той форме, чтоб сутками летать по чьей-то памяти пожалей меня. — Чуть к сорока? — Я бы тебе больше не дал. — Я бы у тебя и не взяла. — Ой, не пизди. Сильвия невесело хмыкнула и уставилась в окно. Мистер Роквелл скрестил руки на груди и прищурился. — Да хватит! — Сильвия резко обернулась. — Я ничего не делаю. — Да конечно! Она аж за голову на миг схватилась, не зная, как удержать под замком все множество компрометирующих воспоминаний. Сильвия вскочила с дивана и пару раз обошла комнату. — Я действительно ничего не знаю, копайся, сколько хочешь. Но, — Сильвия замялась, до последнего сомневаясь. — Однажды я купила ей дом. — Что? — Мистер Роквелл опешил настолько, что мигом растерял образ задумчивого экстрасенса. — Жрице? Сильвия выглядела так, словно это было не только самым позорным поступком ее жизни, но и последним, о чем она в этой жизни желала слышать. Темные глаза закатились на миг. — Да, бабке я однажды купила дом, — раздраженно повторила Сильвия. — Лет… давно. Когда вернулась на рынок впервые после побега. Это было… Она возвела глаза к потолку, что-то подсчитывая. — Поттер уже тогда приехал, ломать мне жизнь. Он тогда прятался сам на рынке Сонора, когда дела на вилле пошли ко дну. Я приехала к нему тогда, и там встретила бабку, на том же месте, с которого бежала. — Еще раз, — Роквелл моргнул. — Ваша первая встреча с бабкой после твоего от нее побега, и ты покупаешь ей дом? Сильвия скрестила руки на груди и впилась ногтями в тонкое плечо. Ее аж потряхивало от гнева и раздражения. — Я не знаю, к кому там в шатер лазал Поттер и кого натягивал на печке, до вашей с ним роковой страсти… — Я у него уточню, — мистер Роквелл оставил в блокноте пометку. — … но когда я приехала, Палома была больной развалиной в полнейшем маразме. Она не помнила ни меня, ни девок, которые жили в шатре с ней. А шатер был засран еще больше, чем вилла Сантана, потому что вилла большая, и там есть где развернуться, — выпалила Сильвия. — Плюс семьдесят жары возле печи, тряпки, дерьмо и бабка в полном маразме. — И ты купила ей дом? — Да, я купила ей дом. — Но зачем? — Потому что у меня больше никогда и никогда не было! — рявкнула Сильвия. — Зачем… Она фыркнула, словно выдыхая ярость изо рта. — Зачем… А ты бы взялся оплачивать лечение, а затем хоронить никчемного папашу-пьяницу, который только и делал, что колотил сначала твою мать, потом тебя, а под конец жизни вообще не имел с понятием «человек разумный» ничего общего? Роквелл изменился в лице и приоткрыл рот. — Вот и не задавай глупых вопросов, — буркнула Сильвия. — Зачем. Потому что я лучше, чем она. Чем они все. Потому что иногда из говна и срача вылезают не только помойные крысы. Она подтянулась и присела на подоконник, отчего стала казаться еще ниже и тоньше — ее ноги болтались над полом. — Ну и потому что мне надо было отмыть некоторую сумму и недвижимость… Мистер Роквелл вдруг расхохотался. Сильвия оскорбленно поджала губы. Отсмеявшись и пару раз глубоко вдохнув, мистер Роквелл снова посерьезнел. — Продолжай, пожалуйста. Что сейчас с домом? — То же, что с виллой. Не в плане, что там инферналы пасутся. Бабка умудрилась меньше чем за год его разнести, вынести, загадить и вернуться обратно на рынок Сонора. — Рынка больше нет. Если жрица бежала из насиженного гнезда в Коста-Рики, и идти ей больше некуда… — Ну да, вряд ли они устроились все на работу, накопили денег и сняли квартиру. — Где этот дом? — резко спросил мистер Роквелл. — В лютой глуши, — ответила Сильвия. — Полуостров Юкатан. Вглубь за поселок Санта-Тереса, у Сиан-Каана. Там нет ничего, только джунгли. Ни дорог, ни людей — то, чего бабка так хотела. — Мексика? Сильвия кивнула. Роквелл, спешно записав, клацнул ручкой и сунул блокнот во внутренний карман пиджака. — Спасибо, Рената. Он спешно направился к двери, а Сильвия, не ожидая того, что беседа закончится так быстро, встрепенулась и вскочила на ноги. — Роквелл, стой! Куда? Тот обернулся. — Еще что-нибудь? — А что делать мне? — Да что хочешь, если больше ценной информации нет. Ты здесь не заложница. Сильвия сжала кулаки. — Я хочу помочь. — У нас нет еще двух лет, чтоб ты решилась на что-то большее. — Могу помочь действиями, а не словами. Роквелл, я все могу. — Если в ходе дела понадобиться отмыть бюджетные средства или продать кому-то трусы, я тебя сам найду, — пообещал он. — Спасибо, без иронии, за то, что вернулась. Сильвия бросилась наперерез и угрожающе ткнула пальцем в ему в грудь. Мистер Роквелл опустил снисходительный взгляд. — Что? — Я могу быть полезна. — Нельзя быть вот здесь полезной, а вот здесь триста раз подумать, прежде чем рассказать, что-нибудь. Даже то, что на потенциальном укрытии жрицы твое право собственности. — Ты меня недооцениваешь. — О, нет, я прекрасно понимаю кто ты. — Просто напоминаю, — произнесла Сильвия. — Я — мракоборец. Роквелл покачал головой. — Нет, ты не мракоборец. Ты — торгашка. — Торгашка?! Судя по тому, как изменилась Сильвия в лице, так ее еще никто не оскорблял. — Торгашка? — Мелкая торгашка. — Да я продала людей больше, чем у тебя когда-либо было и будет служить в штаб-квартире! — Еще раз и внятней для протокола, пожалуйста. — Мистер Роквелл приставил к ее лицу телефон со включенной записью диктфона. Сильвия сомкнула губы и раздраженно скривилась. Роквелл убрал телефон в карман. — Ты действительно торгашка. Исключительно талантливая мошенница. Кто угодно, но не мракоборец. И даже если ты надумаешь вдруг перепоступить в Брауновский корпус заново, блестяще отучиться и вернуться в Вулворт-билдинг, я не возьму тебя в штат. — Потому что ты пидор, от тебя другого ждать не приходится. — И поэтому тоже, — кивнул мистер Роквелл. — А еще потому что я тогда точно буду знать, откуда у коррупции вырастут ноги. — Как можно? — прошептала Сильвия. — Да как можно подозревать меня в нечестности! — Действительно, святая женщина, чего это я вдруг. Но кроме того, с твоим прошлым делать нечего по другую сторону решетки, и уж тем более в штаб-квартире мракоборцев. И с твоей формой тоже — твой дефицит массы тела сдует на первом же сквозняке. — Это у кого здесь дефицит массы тела? — прошелестела Сильвия так угрожающе, что в квартире завизжали вредноскопы. — Видимо, у меня, — закатил глаза Роквелл. — Рената, ну разуй глаза. Тебе нечего делать в штаб-квартире мракоборцев. Ты нездоровая, ты преступница и ты не в том возрасте. — Я тебе сейчас горло вскрою. — И если не пользоваться магией много лет, нельзя рассчитывать на то, что твои умения только возрастут. Нет, Рената, забудь. Сильвия раскрыла было рот, чтоб возразить, но Роквелл перебил: — Вопрос на собеседовании, он не меняется веками, и ты точно его знаешь. Можно ли пожертвовать одним человеком ради спасения сотни? Что ты ответила Флавиусу Орхану, когда пришла в Вулворт-билдинг впервые? — Нет, — ответила Сильвия. — Нельзя. — А что бы ты честно ответила столько лет спустя и мне? Взгляд Сильвии устремился в белую стену. Мистер Роквелл, не требуя честного ответа, лишь снова коротко попрощался. — И еще, — он обернулся у двери. — Если вдруг ты захочешь увидеться с Поттером… — Не захочу. — … то он ждет тебя с нетерпением. Сильвия цокнула языком. — Проверю, будет ли у меня время для убогих. «Какая же сука», — восхищенно подумал мистер Роквелл и покинул квартиру. Захлопнув за ним дверь, Сильвия раздраженно швырнула визжащий вредноскоп в окно. Город снова провоцировал ее на побег — не имея вещей, она стремилась паковать чемоданы и уноситься прочь. Чуть позже.***
Одна из самых прекрасных вещей, которых я наблюдал в жизни, было то, как моя бывшая начальница, соперница и просто кобра с абсолютно серьезным лицом дефилирующей к Олимпу богини цокает каблуками в сторону детского отдела магазина, снимает с вешалки лосины на пятилетнюю девочку и шагает в примерочную. — Ну это пиздец, — бурчал я за шторкой примерочной, наблюдая за тем, как Сильвия крутится у зеркала, придирчиво рассматривая каждый дюйм. — Че ты там вертишься, не ищи, нет у тебя жопы. Верни лосины детям, и пойдем отсюда. — Поттер, возьми кошелек, иди в пивную, и пропади на три часа. Прозвучало очень заманчиво, а общество ценителей пенного золота мне нравилось куда больше, чем компания недовольной, перебирающей тряпки на вешалках Сильвии, брюзжащей, что нигде не продают нормальную одежду нормальных размеров. Но я остался. — Слушай, мне так-то похер, — протянул я, когда спустя несколько часов похода по магазинам, Сильвия осталась довольна хоть какой-то покупкой (если сможете объяснить, как детские лосины и майка на бретелях могут стоить, как моя годовая зарплата в Дурмстранге, буду благодарен). — Но ты не думала о том, что это не индустрия моды деградирует, а ты… немного похудела? — Не думала, — процедила Сильвия. — У меня стандартные параметры. — Ага, для садового шланга. Ладно, — отмахнулся я. — Спасибо за футболку. Я развернул пакет. — Голубая. С петушком. — Как на тебя шили, — улыбнулась Сильвия. Все-таки она была иногда хорошей женщиной. В последний раз я покупал себе новые вещи еще в школьные годы. А новенькую футболку планировал взять в Дурмстранг и носить на праздники. В ее качестве и натуральных материалах я не сомневался — Сильвия всегда выбирала хорошие вещи. Присланные ею на день рождения трусы с надписью «Самая сочная булочка на Диком Западе» до сих пор выглядели хорошо, несмотря на то, что пережили и лабиринт Мохаве, и климат Дурмстранга, и крушение Октавиуса, и гомерический ор самого главного мракоборца МАКУСА в наш второй день тогда еще совместного отпуска. — А ты носишь шапку пасечника, которую я тебе подарил на твои шестьдесят? — громко спросил я, когда мы спускались на эскалаторе. Сильвия прищурилась. — Конечно. — А сомбреро? — Я и сейчас в нем. — А почему я его не вижу? — Потому что ты буйный шизофреник, — громко ответила Сильвия, и на нас снова обернулись люди. Мне не нравился Нью-Йорк. Да, это прозвучит как издевка заядлого путешественника с золотой кредиткой, но я не слукавил. Этот город не оставлял шансов найти тихий угол — все, каждая улочка, аллейка и подворотня напоминала гудящий лондонский Сохо, где находилась квартира по Шафтсбери-авеню. Люди не умещались на тротуарах, дороги были слишком тесными для машин, не было слышно ни ветра, ни птиц, ни музыки в наушниках, ни своих мыслей. Лишь шум мегаполиса: рев моторов, перекрикивающая друг друга рекламная чушь с больших экранов, музыка из больших колонок и топот шагов. — Как она сумела обмануть Палому? — не понимал я. Мы пытались найти тихий угол, но даже когда отошли достаточно далеко от гудящих городских улиц, казалось, что нас подслушивает весь мир. — Я не знаю, — ответила Сильвия. Замолчав, когда подошел участливый официант, мы опустили взгляды в меню. Мне было интересно наблюдать за Сильвией — она была женщина, подобных которой я в жизни, наверное, не встречал. И дело не в телосложении «колибри на интервальном голодании» и любви надевать мужские пиджаки на голое тело. Сильвия была хамкой еще большей, чем я, плевалась иронией, как ядом, и глаза закатывала в презрении чаще, чем цокала языком. Но при этом она всегда была вежлива и обходительна с официантами и продавцами — наверное, нишу людей, обеспечивающих ей комфорт, Сильвия ценила больше, чем тех, кто приносил ей прибыль. — Диетическую колу, половину порции салата без масла, пожалуйста, — она указала пальцем в меню, и официант кивнул, записывая. — И грейпфрут. Спасибо. «Метнулся мне за грейпфрутом, ты, говна зародыш, минуту назад метнулся!» — примерно это услышал бы я, если наши дороги переплелись бы не в наркокартеле, а случайно, в ресторанчике, и Сильвия узнала бы меня где-то на подсознательном уровне. И официанту она оставит полтинник чаевых. А мне, будь я этим официантов, оставила бы черепно-мозговую травму. — Лимонадик, стакан кипятка и майонез. — Я достал из рюкзака брикет лапши и шмякнул его на стол. Лицо Сильвии в тот момент — то, ради чего я прошел весь свой путь. — Салат и стейк молодому человеку, будьте добры, — улыбнулась Сильвия официанту. — Я не хочу салат. — Захоти. — Хорошо. Официант принял заказ, я спрятал лапшу обратно в рюкзак, чтоб никто ее не украл, и сам поднялся. Сильвия вскинула брови. — А ты руки мыть не идешь? — удивился в свою очередь я. — Влажные салфетки Бог придумал не просто так. — Фу, какая ты засранка. А я это еще в лабиринте понял, когда ты этими руками и ела, и шахту копала и ножики доставала из… — Иди отсюда. Я пошел, но не так потому что был озабочен вопросами личной гигиены, как для того, чтоб у барной стойки перехватить официанта и шепнуть: — За стол, где мадам в пижаме, можно принеси обычную колу вместо диетической, целую порцию салата с маслом, ну и, хуй знает, грейпфрут в майонез урони. Ладно? Спасибо, — я подмигнул и сунул ему в фартук двадцатку. Ну и пришлось мыть руки, а затем демонстративно их за столом отряхивать, заляпывая Сильвию каплями воды. Интересно, как мы выглядели со стороны? Как парочка друзей, которых в этом городе тысячи, которые ужинали и судачили о своем, обмениваясь фотографиями и хохоча за бокалом? Должно быть. Что обсуждают такие друзья обычно по вечерам? Работу, выходные, детей, общих знакомых неудачников, секс, новости, новый сериал. Что обсуждали мы, тихо и не давая шансов подслушать сидящим неподалеку? Мертвецов за забором брошенного дома, из которого моя подруга спасла троих детей. — Не понимаю одного, — произнес я. — Зачем ты вернулась туда? Сильвия ковыряла вилкой салат и хмурилась. — Там мой дом, Поттер, — пожала плечами она. — Большая часть жизни. Как я могла однажды не проверить, как там она, без меня? — Не знаю. Не возвращайся туда больше. — Мне кажется, салат заправили маслом, — протянула Сильвия, рассматривая блестящий помидор. — Это овощной сок, — заверил я. — Ну так что, ты нашла в Сан-Хосе то, что искала? Для нее это прозвучало издевкой. — А ты, Поттер. Ты никогда не думал о том, что там, с твоим домом? Я честно кивнул. — Его нет, — и так же честно ответил. — У меня не было возможности попрощаться с ним и с городом, но я никогда не строил иллюзий. Дома нет уже. Его снес ураган или разнесли бездомные. Или продали с молотка. А если дом еще стоит, то это просто каркас. Я не приеду и не найду ключ под ковриком. Машины Финна нет, а если и осталась, она не заведется. Мою новую мебель спиздили вместе с коробками. Я все понимаю и не жду чуда. Сильвия внимательно слушала и опустила взгляд, когда я умолк, пожав плечами и сделав глоток холодного лимонада. — Мне жаль, что чуда не дождалась ты. Она усмехнулась и махнула рукой. И не сводила с меня взгляда из-под опущенных ресниц. — Скажи уже то, Поттер, что хочешь на самом деле, а не жалей. Вот сложная женщина. Хочешь быть с ней добрым, а она это рубит. Я опустил вилку. Стейк был потрясающе красивым, даже жаль было резать: с корочкой узора от решетки гриля, сочный. Но я был рад, что так и не разрезал его. Кусок в горло не лез — ком, сдавивший горло, мешал бы мне проглотить кусочек. — Однажды, и это без шуток и угроз, Диего тебя найдет, — сказал я. — И, я думаю, убьет. Сильвия поджала губы. — Да. — Я тебя не сдам. Но не думаю, что от меня зависит что-то. Он найдет тебя. И я хочу спросить, что мне делать, когда это случится. Задумчиво повертев в руках вилку, Сильвия спокойно ответила: — Делать удивленное лицо, громко ругать и не подавать виду, что мы встречались после того, что случилось в Сан-Хосе. — Но я не хочу выбирать. — Это не вопрос выбора, Поттер. А вопрос безопасности и семьи. Не предавай того, кто не продаст тебя за вагон денег. И уж тем более не ради того, кто при первой же возможности обменяет тебя на макароны по акции. Она коротко усмехнулась уголком рта. — Ты умный мальчик, сам все понимаешь. И вечер закончился на том, что договариваться о следующей встрече никто не пытался. Сильвия вернулась в белую квартиру, прибранную и прохладную, чужую и недружелюбную, и без всякого интереса опустила пакет с обновками на стол. Сунув визжащий сигнализацией вредноскоп в тумбу, она думала о том, что еще месяца в комнате с детекторами темных сил не вынесет, да и не должна. Обратного билета не было, но не было и вещей, чтоб долго собираться. Город подталкивал ее бежать, будто издеваясь над промелькнувшим случайным решением бороться. И если до этого она отбрасывала глупые мысли об издевке и заговоре, то когда услышала за дверью хлопок трансгрессии, была уверена — Роквелл выждал пару часов, чтоб она успокоилась, и вернулся полоскать ей мозги снова. Дрожа от злости, она распахнула дверь так резко, чтоб уж точно сломать ею омерзительно ровный профиль. Но на пороге стоял не мистер Роквелл. И даже не Поттер, которого зашибить дверью было бы не преступлением. Успев оттолкнуть дверь, едва не впечатавшую ему лицо в череп набалдашником выставленной вперед трости, на Сильвию смотрел приятный молодой человек. Он был невысоким, ненамного выше ее самой и не глядящий омерзительно сверху вниз, с лицом неприметным, но при этом оставляющим впечатление, что где-то когда-то они могли видеться мельком. — Здрасьте, Рената, — сконфуженно поздоровался он, словно соседский мальчишка, угодивший мячом на ее лужайку. Сильвия вскинула брови. Молодой человек опустил трость и протянул ладонь. — Иен. Мы встречались в Арлингтонской тюрьме. — Не помню. — Вы послали меня на три хуя. А потом я у вас купил уголь для кальяна и шоколадку. — А-а, Иен, — протянула Сильвия. — Правительственный клоп. Ты хоть школу закончил, солнышко? Парень выглядел лет на семнадцать — вопрос был серьезным. Но, не откровенничая и не поясняя, Иен переступил порог. — У тебя пять минут и вон отсюда, — предупредила Сильвия, не имея никакого более желания общаться с представителями закона и порядка. — Понял, тогда к делу, — кивнул молодой человек. — Я хочу предложить вам работу.