***
Если подсчитать количество нехороших мыслей, и перевести их в эквивалент написанных отчетов, то за весь срок службы попытками мистера Роквелла вылить негатив на бумагу можно было бы в три слоя обклеить отделение истерий и помешательств больницы «Уотерфорд-лейк». В жизнь, кем-то расчерченную на черно-белые полосы, мистер Роквелл не верил. Он верил в то, что жизнь несправедлива, и порой жестока, но отказывался принимать тот факт, что контролировать ее не может. Однако все вдруг пошло не так в один момент вчерашнего дня, и не исправилось само по себе и следующим утром. Утро не задалось, как и любое время суток, проведенное в компании Ренаты Рамирез. С тяжелым сердцем и заранее ненавидя ее голос, мистер Роквелл повернул ключ в скважине и толкнул дверь белой квартиры — на третий стук в дверь ему не ответили. Надеясь на то, что все хорошо, но в душе также уповая на то, что Рената Рамирез раскаялась в грехах и повесилась на люстре, мистер Роквелл переступил порог и опешил. — Что за… На всех поверхностях и полу, в ведрах, тазах и просто накиданные в кучу, были розы. Уйма алых роз, не менее нескольких сотен, завалила коридор, оставив лишь узкую тропку прохода в гостиную. Где цветов было еще больше — они лежали на полу, словно вываленные из самосвала грудой. Ванная комната, когда мистер Роквелл заглянул за приоткрытую дверь, тоже была в цветах: розы были и в самой ванной, залитые водой, и охапкой торчали из унитаза. Усеянный лепестками пол скользил под ногами. Боясь даже подсчитать, сколько цветов было в квартире, мистер Роквелл не сразу увидел саму Ренату — ее попросту не было видно за огромным букетом темно-красных роз. Пытаясь обхватить букет и не удерживая его, Рената пыхтела, сдувала с лица волосы и еле передвигала подгибающиеся ноги и умудрялась плечом прижимать к уху телефон. Вытянув шею и углядев Роквелла, она позвала с неподдельной мольбой: — Роквелл, помоги! Надо взять это и отнести в машину у дома. Не спеша, впрочем, мистер Роквелл наблюдал за картиной, пытаясь найти ей внятное объяснение. — Я знаю, что это твоя квартира, — прошипела Рената, недолго полагаясь на мольбу. — Если не поможешь, я прикинусь риэлтором и наговорю покупателям квартиры сверху такого, что стоимость жилья во всем квартале рухнет. И черта с два ты сдашь эту коробку выгодно, когда я съеду. Мистер Роквелл нахмурился. — А если помогу? — Тогда я сделаю все то же самое, стоимость жилья рухнет, и ты сможешь за очень дешево купить еще одну квартиру в этом доме. — Ладно. Чувствуя, что где-то его обманули, мистер Роквелл сжалился и перехватил букет. Тот оказался очень тяжелым — руки так и дрогнули. Рената аж пошатнулась и ухватилась за спинку кресла. — Идем, — она прошлепала босыми ногами к раскиданным туфлям, обулась и махнула рукой, зазывая к двери. — Это — в машину. Только грузи осторожно. Грузить в такси букет, весивший как две Ренаты Рамирез и половина Альбуса Северуса Поттера, оказалось непросто. Те не влезали ни на заднее сидение, ни в багажник. — Осторожно, Роквелл, так грубо будешь пихать свою инфузорию! Ты мнешь цветы! Они нужны для фотосессии невесты, что ты делаешь, ты вообще этими руками что-то крепко держать можешь, кроме… — шипела Ренета Рамирез. И тут же опустила взгляд на пиликнувший телефон. — О, деньги зашли, Роквелл, пихай, как пихается. Ногой, давай, как-нибудь уже! Такси, из окон которого топорщились цветы, уехало. Поднимаясь в квартиру, Роквелл отряхивал пиджак, Рената же снова болтала по телефону: — Это вы ритуальные услуги «Джексон и сыновья»? Да, нашла вас в инсте в это тяжелое время. Да, да, я тоже соболезную своей утрате, да, жаль, очень жаль… цветы нужны? Роквелл фыркнул. — Розы. Свежие. От ста штук скину цену. В смысле «не нужны»? Рената повернула ключ и распахнула дверь. — Вы людей в землю хороните, или картошку сажаете? Без цветов? Вы что, сумасшедшие? — Рената, — Роквелл похлопал ее по плечу, надеясь напомнить о том, что он все еще здесь и пришел не букеты тягать. — Слушай, «Джексон и сыновья», еще одно слово, и хоронить будешь сыновей, с моими, блядь, цветами на своих дешевых гробах, — Рената хлопнула его по ладони и зашагала вглубь квартиры, переступая через горы цветов на полу. — Что? Эй, парниша, я нашла твою контору в Инстаграме, и не нашла в интернете больше ни официального сайта, ни отзывов, ни юридического адреса. У вас есть лицензия на оказание ритуальных услуг? Регистрация? И налоговая знает о том, что вы хороните людей без цветов? Я повторю вопрос, «Джексон и сыновья», цветы нужны? Сдвинув охапку роз на диване, Роквелл сел и цокнул языком. — По четыре доллара за цветок. Да, дорого, но штраф фискальному департаменту и залог за уклонение от налогов дороже. Давай, заблокируй меня, я записала звонок. Рената не унималась еще минут пять. — По два за цветок от трехсот штук, и забираешь своей машиной. И чтоб я не пересчитывала наличку. Хорошего дня. Опустив телефон и размяв шею, Рената тоскливо оглядела цветы. — О, Роквелл. — И вспомнила. — Сейчас. И снова переступая через розы, сняла с подоконника сумку. Из которой, недолго шаря, выудила большой конверт и протянула. — Это было сложно. — И оттянула обратно, когда рука Роквелла потянулась навстречу конверту. — Я очень аккуратна с документами, но восстановить что-то после собственной смерти, знаешь ли, непросто. — Что ты хочешь? — устало спросил Роквелл. Рената хищно улыбнулась. В ее темных глазах заискрились варианты: от договора на дарение белой квартиры и до перспективы мистера Роквелла отправиться на работу в ее шелковом платье-ночнушке. Но тут же огонек погас. Рената тоскливо оглядела розы вокруг. — Купи цветы. — Нет. — А твой доход от аренды квартиры задекларирован? — Да. Рената помрачнела. — Ладно, просто возьми цветы. Мистер Роквелл сжал край протянутого конверта и, подтянув к себе, распаковал. — Это правда? — спросила Рената, скрести руки на груди. — В том доме сейчас детский приют? — Похоже на то. — Роквелл, ты что, запросил у меня документы собственности, чтоб ткнуть сиротам в лицо и выставить их на улицу? Мистер Роквелл сложил конверт в кожаную папку и ответил уклончиво: — Детям действительно некуда идти. — Как это некуда? Например, нахрен из моего дома, пока я не подала в суд. Как гнев Божий и предзнаменование пророка Гарзы, Ренате под ноги рухнул очередной букет. Он появился из неоткуда, упав так, словно его сбросили с потолка — мягкого и пластичного потолка, сквозь который тяжелая охапка алых роз прошла, как сквозь густой белый крем. У Ренаты задергался глаз. Едва подняв букет, она с отвращением сорвала розовую открыточку-сердце и бросила на пол. Открыточка, раскрывшись, испустила нежную мелодию и нежным голосом Элвиса, пока не утихла, жалобно скрипнув, когда ее придавила остроносая туфля. — Роквелл, иди отсюда, — проскрежетала Рената, всем видом показывая, что ей никак не до сирот, пророков и государственных проблем. Несмотря на то, что не могло быть лучшего гаранта хорошего настроения, чем доведенная до истерики и отчаяния Рената Рамирез, которая, стоило Роквеллу захлопнуть дверь, взвыла в голос, день все равно не задался. Просто потому что он был таким изначально — жарко, воняло выхлопами автомобильных дорог, а еще совершенно не хотелось работать. Мистер Роквелл был раздражен, что было совершенно верно понято подчиненными — в общем зале мракоборцев было тихо, как в библиотеке. Верно, но не сразу понято волшебниками на совещании. Авторитет президента Локвуда снова немного пошатнул резкий тон, с которым глава штаб-квартиры мракоборцев сообщил, что дракон, пропавший где-угодно на территории, отличной от Северной Америки, не его ума и влияния дело. О раздражении мистера Роквелла узнали и ликвидаторы проклятий, не принесшие хороших (а вернее плохих) новостей — ни один маячок вокруг приюта в джунглях не реагировал на исходящие темномагические угрозы. О раздражении мистера Роквелла едва не узнали и другие, когда во время слушания, попавшего в газеты под заголовком «Экзорцист против МАКУСА», мошенник-экзорцист получил полную поддержку присяжных и оказался оправдан по всем пунктам. Само мироздание расшатывало остатки самообладания. Присев лишь в середине дня, и близко не приближенного к концу рабочего дня, чтоб безответственно бросить все это до завтра, мистер Роквелл косо оглядел рабочий стол. Стопки документов множились и множились, стикеры на них мигали и дымили, требуя немедленной реакции и подписи. На столе оказалась и синяя коробка шоколадных лягушек — такая простая вещица взбесила мистера Роквелла до гримасы. Сладости ему то и дело подносила госпожа Эландер: не то как повод переговорить наедине, не то полагая, что шоколад растопит ледяное сердце. Сладкое мистер Роквелл ненавидел. Как и тех, кто беспрепятственно и в его отсутствие смеет входить в его кабинет. Как и тех, кто этому не препятствует. Мистер Роквелл кипел так, что бьющаяся на виске жилка задевала тонкую дужку очков. Культ, чертов дракон и проповедник-святоша — столько телодвижений сделано, а точку не поставить, и даже запятую не пририсовать. Тупик. Сотня других вещей, которую нельзя игнорировать — вон оно, ломает под весом бумаги стол. Мистер Роквелл понимал, что не справляется, и хочет справляться. Он был раздражен. Бумаги на столе, груз дел и приказов сверху, гнущий спину горбом в земле все ниже и ниже, малолетки за дверью, не справляющиеся без пинка. Уже второй день Роквелла бесило все в месте, где он честно отработал больше тридцати лет. Его бесил запах — в общем зале мракоборцев пахло, как в буфете: чаями и сладкой выпечкой. Бесили растения в каждом углу — черт возьми, это не ботанический сад, а штаб-квартира мракоборцев! Бесили столы, заваленные почтой, газетами и папками с делами, которые никто не удосужился сгрести в коробку и отправить в архив. Бесил идиот Даггер, который был не в состоянии связать два слова и написать внятный отчет. Бесили и все прочие — еще пять лет назад таких бы и в стажеры не взяли. Все скрутилось в одну волну сплошного раздражения, которая нависал все выше и выше, грозясь при первой же возможности накрыть с головой. И, несмотря на то, что сейчас было время неподходящее, в дверь постучали и, не дожидаясь стука заглянули. Сначала через порог ткнулась черная трость, а затем Иен Свонсон, пообещав отнять лишь минуту, зашел и закрыл за собой дверь. Иен Свонсон тоже бесил — хромой выскочка, которому самое место не в государственном аппарате, а у мамы под боком, в библиотеке Ильверморни. Хоть бы раз, для разнообразия, принес хорошие новости, а не ощущение, заставляющее нервно оборачиваться. — Дракон, — коротко объявил Свонсон, сев напротив. — Развалил половину родового гнезда всем известного дипломата. Был замечен не-магами и вообще навел шороху. А британское министерство сейчас радикально меняет точку зрения и делает все для того, чтоб выставить так, будто никакого дракона и не было. Румынский заповедник сейчас просто офигевает. В срочном порядке драконологов пригласили, а сейчас просят покинуть страну ни с чем. Мистер Роквелл устало потер лоб. — Это к тому, что сегодняшняя команда Локвуда насчет дракона — это до завтрашнего утра. Завтра дадут отбой, так что… — Ну слава Богу, — закатил глаза мистер Роквелл, не малейшего желания не имея выяснять, где там британцы умудрились в небе потерять дракона. — Ни разу не подозрительно. — Не наше дело. Свонсон кивнул согласно, но с видом человека, который костьми ляжет, но найдет нужную дверь, за которой подслушает истину. Он нахмурился, но не от тяжелых мыслей, а присмотревшись. И, вытянув руку, осторожно вынул из впившегося в пиджак директора штаб-квартиры мракоборцев, шип. — Не спрашивай, — произнес мистер Роквелл. — Квартиру с Ренатой Рамирез завалило розами. — Она получила мои цветы? — Свонсон просиял. — Что? — Что? Мистер Роквелл аж в кресло вжался и зажмурился, чтоб выбросить из головы образы. — Надеюсь, это какая-нибудь тайная государственная операция. И не хочу знать ее подробности. Свонсон и не стал сыпать подробностями. И не стал вилять, медленно подбираясь к истинной причине визита. — Капитан Арден возвращается сегодня. И это прозвучало не как вопрос. Мистер Роквелл сдержанно кивнул. — Наверно, если конференция в Чунцине не затянулась. — И, — протянул Свонсон. — В качестве кого она возвращается в страну? — Иен, — холодно ответил мистер Роквелл. — Почему мне опять кажется, что Лэнгли читает мою почту до того, как она попадает на этот стол? Свонсон закатил глаза. — Я не читаю твою почту после того случая с мышеловкой в конверте. Делия. — Делия читает мою почту? — Делия пыталась ее переубедить. Арден. Слушай, — Свонсон придвинулся на край дивана, скрипнувшего кожаной обивкой. — Из Китая к нам совиная почта доходит небыстро. Ты получил письмо вчера, но она отправила его почти две недели назад. Да мало ли что, вдруг Арден передумала за это время? «Избавь меня от этого», — мистер Роквелл возвел глаза к потолку и скучающе вскинул брови. — Ну гаркнул на девчонку разок, ну что теперь, увольняться? Да если каждый, на кого ты рычишь, увольнялся, то вас в Вулворт-билдинг осталось бы двое: ты и буфетчица с кафетерия. А начальник департамента инфраструктуры вообще б повесился, — вразумил Свонсон. — И по делу гаркнул, кстати. Это даже не конфликт — что-то баронессу поплавило в последнее время. Мистер Роквелл резко повернул голову. — Баронессу? Почему «баронессу»? — Ее так у тебя за дверью называют, не знал? Она шаурму с ножом и вилкой ест. Не улыбнувшись, мистер Роквелл подтянул к себе документ, на котором требующий внимания стикер загорелся, как фитиль свечи. И, оставив размашистый росчерк внизу, снова поднял напряженный взгляд. — Откуда ты знаешь про конфликт? Мы говорили в ее квартире. Свонсон застыл, глядя в угол позади рабочего кресла мистера Роквелла. Скомкав документ и бросив в камин, где тот тут же втянуло вниз, словно в слив, и унесло в нужный департамент, мистер Роквелл прищурил светлые глаза. — Ты что, шпионишь за ней в ее собственной квартире? — Джон… — Ты серьезно? Она — капитан мракоборцев, ты что творишь?! — Да хоть кто угодно мракоборцев, — строже и громче ответил Свонсон. — Пока у меня нет внятного объяснения кто она, откуда, и почему сам факт существования здесь заставляет британское министерство нервничать — я не спущу с нее глаз. Это вопрос государственной безопасности, а не моя личная прихоть. Свонсон откинулся назад и покрутил в руке набалдашник трости. — Поверь, наблюдать за ней очень скучно. Никого не водит, ничего не делает, приходит поздно, заваривает лапшу и до полуночи ею сербает. — Ничего не нашел? — Ничего. — Так может нужно перестать? — Как только она покинет страну, — пообещал Свонсон. — Какие у нее там планы после увольнения? Обратно на кассу или домой через британское консульство? Мистер Роквелл отмахнулся. — Это касается только ее самой. Я не буду бежать за ней и молить остаться. Прекрасно понимая, что не обязан продолжать этот разговор, мистер Роквелл выдвинул ящик стола и вытянул пергамент, подписанный его рукой внизу. — Завтра это пойдет в административный. Хочет уходить — никто за руку держать не будет. Если ты пришел за этим. Остался Свонсон доволен или нет — догадаться было сложно. Он покинул кабинет, тяжело вздохнув, но вряд ли от того, что негнущаяся нога резко заболела. Мистер Роквелл проводил его напряженным взглядом, а после еще долго обыскивал углы и накладывал, на всякий слушай, чары от любопытных ушей на кабинет. Несмотря на то, что бумаг на столе появлялось все больше, а нерешенных вопросов накопилось столько, что в пору записывать, день был долгим, тягучим и бессмысленным. Поливая водой растение с приклеенным к горшку предупреждением «не поливать!», мистер Роквелл то и дело поглядывал на часы. Не задерживаясь ни на секунду, стоило рабочему дню официально закончится, и не захватив домой и бумажки со стола, он покинул штаб-квартиру с тяжелым сердцем — дежурным на ночь в этот раз перепало графоману Даггеру, который как раз разминал шею и руки, словно не к написанию отчета готовясь, а к рукопашному поединку. — В кой-то веки не остаетесь ночевать в кабинете на раскладушке, Роквелл? — окликнул на семнадцатом этаже у спирали винтовой лестницы бахвальный голос. — В стране все спокойно на этот раз? Мистер Роквелл обернулся. «Это ты ох какой неподходящий момент выбрал», — тут же бегущей строкой возникло в голове. — Уивер, — процедил мистер Роквелл. — Что вы делаете на лестнице? В вашем-то возрасте нужно беречь себя и пользоваться лифтом. Начальник департамента инфраструктуры, сжимая кожаный портфель, поравнялся с Роквеллом у полированных перил. — Между прочим, я младше вас. — Серьезно? — Роквелл усмехнулся. — Никогда бы не подумал. Ох уже это обманчивое ожиренье третьей степени. И потрепал красное лицо по влажной щеке. — Идите, Уивер, вам еще мост до Ильверморни строить. Я все еще помню. День был не таким, и «все не такое» продолжалось. Не хотелось упражняться в хамстве и доводить начальника департамента инфраструктуры до слез. Не хотелось даже здороваться с добропорядочной соседкой из соседней квартиры — та удостоилась лишь сухого кивка. Закрыв за собой дверь и щелкнув замком, мистер Роквелл повесил на пиджак на спинку кресла. Звенящая тишина, ставшая непривычной, заставила быстро отыскать оставленную на видном месте у холодильника записку: «Готовимся с малым к выпускным экзамена. Вернусь завтра и злой» О способностях дурмстрангского выпускника ходили легенды, а потому мистер Роквелл мог только догадываться, как пройдет подготовка и насколько злым завтра вернется незадачливый подготовитель. Сев в кресло и опустив руки на подлокотники, мистер Роквелл принялся ждать. Не сразу поняв, чего именно, и далеко не сразу спохватившись, насколько это глупо. Ждать, пока закончится тишина — идиотская затея, особенно для того, кто всю сознательную жизнь жил один. Опустив взгляд на циферблат наручных часов, мистер Роквелл тяжело вздохнул. Едва стоило вернуться и присесть, как что-то силой тянуло обратно за дверь. Вечерняя газета, которую филин сбросил, по традиции, прямо на лицо, была ни о чем и в кой-то веки не пестрила живыми снимками синеглазого пророка Гарзы. Как и предрекал агент Свонсон, истинный специалист по правительственным заговорам, рептилоидам и связям с общественностью, рано или поздно (а скорее рано) народу надоест читать счастливую историю одного героя. Без блаженного Гарзы «Нью-Йоркский Призрак» казался даже каким-то не таким — настолько пророк-проповедник за неделю въелся в главные новости страны. Новости были, что называется, пресными. На первой полосе знаменитый меценат и двадцать его адвокатов судились и проигрывали второй иск против больницы «Уотерфорд-лейк» — очередная история того, как спонсор талантливого, но бед натворившего Натаниэля Эландера не получил ни прибыли, ни своего золота, ни информации о том, куда оно было потрачено. Дальше, стоило страницу перелистнуть, и вовсе тянулся мрак. Длинное интервью оперной дивы в честь ее стотрехлетия, обзор волшебных палочек — как раз к новому учебному году подготовили сводку лучших и худших моделей. Новости с четвертьфинала Кубка мира по квиддичу — у сборной, представляющей Штаты, все было печально (капитан команды и звездный, но неадекватный вратарь Арчи Коста закончил матч против Сборной Израиля, признав за своей командой поражение и даже не попытавшись играть, а вместо объяснений наставительно посоветовал тренеру глянуть один мультфильм и сделать выводы). И куча, куча рекламных объявлений, оттеснивших даже ежедневные предсказания штатной гадалки редакции. Одним словом, вечерний номер годился лишь для того, чтоб постелить его филину в вольер. Письмо, которое оказалось в немногочисленной на сей раз почте, отправилось туда же. «Мистер Роквелл! В ответ на ваш вчерашний запрос (весьма поздний, смею заметить), высылаю список выпускников со средним баллом, достойным рассмотрения кандидатуры на вакантное место в штаб-квартире мракоборцев МАКУСА. От себя лично рекомендую мистера О.Б.Дархейма — юноша проявил себя упорным студентом и волшебником, безукоризненно усвоившим практически все тонкости программы подготовки. Зная ваш подход набирать в штат недоучек, прошу полагаться на мнение того, кто все же разбирается как в студентах, так и в мракоборцах. Всего Вам доброго, Декан Эйвери Реджинальд Грейвз P.S. Буду благодарен, если ваш бывший сотрудник, мистер Свонсон, сдаст, наконец-таки, теорию магического права, в противном случае диплом об окончании курсов подготовки ему выдан не будет!» Мистер Роквелл, скрипя зубами, макнул перо в чернильницу и склонился над чистым пергаментом. «Дорогой мистер Грейвз! Соси хуй. С уважением, Директор штаб-квартиры мракоборцев МАКУСА Джон Роквелл P.S. Убедительно прошу выдать мистеру Свонсону диплом об окончании курсов подготовки прежде чем мистер Свонсон выдал местоположение Вашей семьи специальной комиссии проверки неблагонадежных лиц Центрального разведывательного управления МАКУСА» Филин глянул на хозяина укоризненно. Закончив с вечерней корреспонденцией, мистер Роквелл закрутил крышечку на чернильнице и, откинувшись в кресло, снова глянул на часы. И вытянул из кармана пиликнувший телефон, который звуком отвлек от медленно уплывающих мыслей. — Как у выпускников успехи? — поинтересовался мистер Роквелл, запечатывая письмо декану в конверт.***
Я задрал голову, глядя на валящий из выбитого окна дым. — Пока на троечку. И не объяснить же в двух словах, как попытка создать точную копию спичечного коробка заклинанием обратилась пожаром. Да уж, учить чему-то Матиаса, вернее, пытаться — то еще испытание на прочность. Я даже начал понимать, почему Ласло так много пил. Вы попробуйте этого лба обучить магии: вынесет или мозг учителю, или стену в здании. Я сидел на крыльце, ссутулившись, курил и думал о неизбежности ни разу не светлого будущего. Вечер был прохладным, и пах именно что Детройтом моей памяти: горелые покрышки, паленые листья, что-то жаренное у соседей. Провожая ленивым взглядом проезжающие по узкой дороге машины, я чувствовал тоску, будто вместе с машинами прочь потихоньку уезжало и лето. Его всего-то ничего прошло, казалось, но в каждом дуновении ветра, в каждом заходе солнца, который наступал с каждым днем все раньше и раньше, я чувствовал неотвратимую осеннюю тоску. Я боялся осени ровно настолько, насколько ждал ее в прошлом году. А что в этом? Не готовы ни кучи министерских бумажек, ни Матиас к выпускным экзаменам, ни я к тому, чтоб уехать туда, куда редко доходят письма. Я не знал, что делать. — Делай, что должен, — услышал многозначительный совет из телефона. Я хмыкнул. — Ты тоже. И спрятал телефон в карман, когда дождался подъезжающую машину. Я узнал ее не по номеру и даже не по потертому темно-красному цвету, а по тому, что ее владелец с такой силой хлопнул дверцей, что отпало зеркало заднего вида. Сеньор Сантана был зол настолько, что я уже чувствовал, как сейчас с удара его ноги отлечу сквозь стены соседних домов миль на двадцать. — Уже вернулись? — поинтересовался тем не менее. — Как посадка? Старик, старательно игнорируя источник шума в виде моего неприятного голоса, шагал в дом. И резко замер на крыльце, повернув голову. Я, сжимая двумя пальцами паспорт, скосил взгляд. — Ах ты сука, — проскрежетал старик. И попытался выхватить у меня документы, но я быстро сунув их за ремень джинсов, произнес: — Самолет на Сан-Хосе взлетает через двадцать минут. Взлетит — верну. — Ты думаешь, я не заберу? — Ну, попробуйте. Я поднял взгляд навстречу прожигающим яростью висок черным глазам. Знаменитая ярость старика Диего, не лечащаяся ни добрыми словами, ни медикаментами. Его даже моргание может спровоцировать кулаком вмять нос в череп. У меня аж заранее заныла переносица. — Я понимаю. Правда, понимаю, — сказал я, тем не менее. — Но там уже действительно не ваш дом. Не ваша земля, не ваш виноград и не ваша жена ходит за забором. Не хотите меня слушать — понимаю, у меня голос противный. Но паспорт я вам не отдам. — Ну да, ну да. — Пять лет назад. Я звонил вам пять лет назад и кричал: «Поехали туда, там виолончель Альдо, вашего сына, давайте, поедем, заберем ее, заберем все, это ваш дом!» — выплюнул я неприязненно. — Что вы мне тогда сказали? Помните? Старик скрестил руки на груди и вскинул бровь, всем видом показывая, что не было такого. — Вы меня нахер послали и номер сменили. И я тогда думал, какое же вы животное. Нет, даже не животное. Кошка за котенком побежит в горящий дом, а вы просто меня послали, выслушали и послали так, будто вам плевать, старому дураку. И надо было триста раз с тех пор по морде получить, чтоб понять — вы знали гораздо больше моего, и знали, что ни одна память, ни одна виолончель и фотография не стоят того, чтоб лезть к мертвецам за забор и оставлять Матиаса одного снова! Я бросил старику зажигалку. — Но я полез. И че мне, жить легче стало? Гештальты закрылись? Да нихрена подобного. Поверьте на слово, не у одного у вас есть с чем попрощаться в том доме. Но если память о мертвых требует жизнь живых — к черту, значит надо помнить иначе. Старик присел рядом на ступеньку и выдохнул крепкий сигаретный дым. — Я не тяну тебя за собой. — А я бы потянулся. Простите, но в случае восстания мертвецов, у вас шансов процента на три. Ладно, на пять — гены дяди Эстебана как-никак. Нет, не потому что вы старый, — поспешил уверить. — Я видел своими глазами, как мракоборцы не знали, что делать, и как сильнейшие темные маги жались по углам, потому что мертвых не победить. Выпустить в инфернала всю обойму не поможет ничем, кроме того, что на выстрелы их прибежит еще пятьдесят. Можно быть десять раз хорошим снайпером и принять неплохое решение засесть на дерево и отстреливаться, но сколько патронов вам понадобится с собой? Ведро? Мракоборцы же не дураки с дипломами, будь все так просто, держали бы они виллу столько лет закрытой и полной инферналов? Я устало потер лоб. — Никакой дом не стоит того, чтоб убегать из него еле живым. Если повезет. — Дело же не в самом доме, — ответил старик. — Это же память. — Память о чем? Что вы вспоминаете, когда думаете о том доме? Вы лучше меня знаете, что это никогда не был дом счастливых воспоминаний. Что ты вспоминаешь, старик, когда думаешь о белых стенах которых уже нет? Это был красивый дом, прекрасный. Богатый, стильный, прохладный и огромный. Меня, счастливого обладателя собственной комнаты в детстве, он встретил всем своим белоснежным великолепием и долго не выпускал из состояния широко раскрытого в изумлении рта. Как бы я хотел жить в таком доме, как бы я хотел однажды накопить на такой же, что, знаете, выйти утром ранним на балкон — а там, вдали, лазурь океана. А потом узнаешь то, что помнили эти стены. Отрезанную голову хозяйки, нанизанную на острую пику высокой изгороди. Убитую на собственной свадьбе дочь. Ненависть немногочисленных жильцов, боль, реки выплаканных слез и горы никому не нужной роскоши, за которую обязательно придет расплата. И великое множество мертвецов, которых никто и никогда не подсчитает, не отыщет и уж точно не опознает. Вот на ком стояло это белоснежное великолепие. Вот что было фундаментом — безымянное забытое кладбище. И вот вопрос тот же: хотел бы я жить в таком доме? Какую память ты так бережешь, старый бандит? — Почему вы не продали его? — спросил я негромко. — После того, что случилось с вашей женой? Неужели вы думали, что Альдо сможет быть счастлив в этом доме? Что вы сможете там жить? Старик невесело фыркнул. — Ты говоришь противным голосом, но словами Сильвии. — Ну так Сильвия была неглупой. — Да. Я повернул голову. — Слушайте, вы можете делать все, что хотите. Особенно если все себе уже решили. Я отправлюсь с вами, просто чтоб был шанс успеть трансгрессировать оттуда. Можем. Но, говорю вам, ничего из этого хорошего не выйдет. — Говорят, там спокойно. — Не будет там спокойно, — уверил я. — Если мертвецов не видно за забором, то это не значит, что смерть оставила это место. Пусть это место хоть с землей сравняют и церковь построят — нет, я не верю, что там все закончится. Но даже если нам повезет или, хорошо, вам повезет залезть и выбраться обратно, подумайте, что будет потом. МАКУСА не подарит вам эту вылазку. Старик нахмурился. Как я ожидал, большую часть последствий, если не всю часть, он не продумал. Его тянуло обратно, в дом воспоминаний, конечно, он не думал больше ни о чем. Никогда — он мог лишь вспыхивать желаниями и гореть целями, не примеряя того, что случится вслед за их достижением. Так он и проиграл игру в богов, так и собирался проиграть снова. Но не в мою смену. — У Матиаса еще половина лета осталась, прежде чем он на год улетит в ебеня на севере, где нет ни связи, ни почты. Вы ему нужны, потому что он сейчас, да, веселый парень с голым торсом, но ему хреново. Он понимает, что не закончит эту школу и нет у него будущего, потому что он не умеет ничего делать. Дама его сердца — моя ровесница, и она ебаный демон. Единственное, что у него есть, кроме безысходности и перспективы сесть в тюрьму — ведро галлюциногенных грибов. И что вы думаете, я буду во всем этом вариться, хлопать по спинке и говорить, что как-то все оно само собой пройдет? Старик кивнул. — Хуй там, — кивнул в ответ я. — Я щас допью чай и свалю до августа — с меня это чудо еще в Дурмстранге за весь год цистерну нервов выпьет. На спину опустился такой силы удар, что позвоночник, казалось, посыпался мне в джинсы. — Ну а что? Если я гаркну — ему не страшно, — прокряхтел я. — А если вы гаркнете — страшно всему городу. И вот подумайте, хотите ли провести половину лета за разбирательствами, что вы делали на закрытом объекте с инферналами, и доказывать, что вы хозяин, инквизитор, и память вам стирать не нужно. Это если повезет, и вы выберетесь вообще. Старик раздраженно выкинул окурок и задрал голову. — Что горит? — спохватился он вдруг. Я тоже задрал голову и глянул на то, как из выбитого окна в комнате Матиаса все еще валит дым после невесть как и куда срикошетившего заклинания. — А это вы на двадцать минут уехали из дома. Представляете, что будет, если вы пропадете вообще? — Блядь, а ты на что?! — рявкнул сеньор Сантана. — А я что? Я на второй же день мужика в дом приведу. Старик подавился хриплыми предпосылками ора, так и замерев в импульсивном желании отбить мне лицо. — И полировать мы будем отнюдь не тряпками раковину. Ай! От подзатыльника я не увернулся, а слетел с крыльца и сбил лейку. — За что? Я же личность. — Хуичность, — Рука старика сжалась на вороте моей футболки, так и потащив в дом, за шкирку. — Иди в дом, полирольщица. Спотыкаясь, я с трудом выпрямился и одернул футболку. — Все, я иду! Иду! У двери я, все еще прикрывая голову (на всякий случай), обернулся. — Вы же поняли к чему и о чем это все? — К тому, что ты — пидор, — огрызнулся старик. — Шагай, позор семьи. И еще ребенка приплел. Надеюсь, у тебя мозгов хватило не вмешивать Матиаса в то, чтоб меня разжалобить и отговорить лететь в Сан-Хосе. — Конечно хватило, — вразумил я. — Как вы вообще могли подумать, что я подговорю Матиаса давить вам на жалость? Это манипуляция, на минуточку. И просто запрещенный прием. — Твоя рожа — вот что запрещенный прием. Все же, к каждому можно найти подход. Я закатил глаза и, с отлегшей от сердца тяжестью (впрочем, паспорт возвращать не спеша), поднялся наверх, подальше от деда, бесившегося и причитающего гадости. На лестнице столкнулся с Матиасом. — Че, Ал, стих про деда читать? — поинтересовался тот. — Нет, уже не надо. Матиас сложил тетрадный листочек и сунул в карман. — А что делать? — Пожар в комнате потушить, — кивнул я. — Ну и… Выглянул вниз. — Вечером спустись есть с грустным лицом. Спросит, в чем дело, отвечай, что все нормально и иди спать. Понял? — Понял. А что мне за это будет? — Ничего. — В смысле, ты обещал за стих про деда кальян. За грустное лицо я хочу два кальяна. — Нахрена тебе два кальяна? — Три кальяна, ты хотел сказать? Стих про деда с грустным лицом — плюс еще кальян. — Да нахрена? Ты что, пустой класс в Дурмстранге под кальянную переделать решил? Матиас отвел взгляд. Я подавился вздохом. — Что?! — Не приходи ко мне занимать деньги осенью. — Нет, — прошипел я. — Нет, я сказал. — Напомни, отец, когда я тебя спрашивал? — Блядь, какая кальянная в школе, ты — из приличной уважаемой семьи! Мы глянули вниз, на то, как старик Диего, копаясь в морозилке, достал пару толстых стопок купюр, обтянутых полиэтиленовым пакетом, затем с трудом вытянул пиццу, швырнул на стол и сунул деньги обратно в тайник. — Не рассказать дедушке, что ты заставил меня учить стих, грустить и разрешил провезти в школу кальян — еще один кальян, — шепнул Матиас. По-хорошему, влепить бы коммерсанту затрещину, чтоб одумался и не делал все для окончательного исключения из школы. Но тогда вечером, жуя пиццу в кругу сохранившейся семьи, я задумался. И пришел в комнату к Матиасу ночью, застав того, впрочем, ни разу не готовящимся ко сну. Сынок, явно разуверившись в своих талантах снова, сидел, уткнувшись в телефон и что-то строчил. — Че? — Матиас стянул наушник и глянул на меня. — Держи. — Я бросил ему на кровать коробочку. Матиас был не очень умным, но очень жадным. А потому отбросил телефон и сразу потянулся к подарку, даже не уточнив, что там. — А что это? — А нет, уточнил, но позже. — Уголь для кальяна. Кокосовый, — пояснил я, сев на кровать и распаковав коробку. — Это тебе на первое время, монополист. Потом, конечно, кальянный кружок придется прикрыть. Матиас почуял неладное. — Это почему? — А где ж ты уголь брать будешь для кальянов? В Дурмстранг по совиной почте заказывать? Ха, удачи, малой. Так что вот тебе, — я похлопал по упаковке. — На первое время. Повертев в руках спрессованный кубик угля, пахнущего кокосовой конфетой, я опустил его Матиасу на ладонь. — Для того, что покурить кальян, не очень крепкий, нужно два кубика. В упаковке — семьдесят два кубика. Вот и посчитай, насколько тебе хватит с учетом того, сколько может скурить замерзший дурмстрангский студент. Семьдесят два на два, это… — Тридцать шесть. — На сутки, грубо говоря. И все. Я развел руками. — Вот такой вот крохотный кубик. Ничего не стоит. Но семьдесят два крохотных кубика — это уже тридцать баксов. Матиас нахмурился. — Это к тому, что я теперь должен тебе тридцать баксов? — Это к тому, что скурив семьдесят один кубик и оставив себе всего один, ты сможешь делать себе уголь и кочегарить кальян снова и снова. И снова, — прошептал я загадочно. — И снова. А знаешь, почему? Матиас, судя по выражению лица, что-то упорно подсчитывал. — Потому что ты волшебник, Матиас. Чары Умножения, малой. Один кубик. Тридцать баксов за пачку. Никакого мошенничества, простая математика. Ну… Я похлопал сына по кудрявой голове. — Даже если у тебя не получится, тебе все равно хватит этой пачки на покурить вдоволь. Это тебе за стих про деда. Нихрена не в рифму, но текст мощный. Оставив за собой хорошее настроение и ореол загадочности, я пожелал Матиасу спокойной ночи и отправился спать. Конечно, такая себе мотивация на оттачивание чар после сотни безуспешных попыток. Но что если дело не в чарах и даже не в том, как заумно и непонятно описана теория в учебниках? Что если дело действительно было в Матиасе? И не в том, что он тупой, сквиб или необучаем. Что если его мышление, неспособное на фантазию, но заточенное под счет и результат, работает не так, как у всех, кто учится чарам? А что? Парень не может придумать рифму к слову «я», но сходу размотал меня на пять кальянов, и я еще остался должен ему сотку и не говорить Харфангу! Мне тогда показалось, что это может сработать. Потому что если получится что-то маленькое, то загорится зеленый свет на то, что шансы есть. Или хотя бы уверить Матиаса в том, что он не хуже других. А в чем-то даже и лучше. Но, уже ложась спать и почти даже засыпая, я слушал за стенкой бесплодные попытки сына творить магию, и словесная формула Чар Умножения, что повторялась раз, второй, третий, десятый, звучала издевательством. Дав надежду… нет, это скорей было стремлением, я дразнил Матиаса. Я и заснул на том, что завтра Матиас будет еще мрачнее, чем прежде, волшебная палочка сломается об колено, а за книги больше никто и никогда не сядет. Но он разбудил меня утром. — И как это теперь все перевезти незаметно в Дурмстранг? Сонный я, потирая глаза, смотрел на горы черных спрессованных кубиков, за которыми видно не было ни кровати, ни шкафа, ни вида за окном. Пахло в комнате так сладко, будто в цехе кондитерской фабрики. — Малой, а ты упорный, пиздец. Матиас почесал затылок волшебной палочкой. — Че делать с этим? У меня нет столько чемоданов. — Но, — протянул я, усмехаясь. — Есть одно полезное заклинание…***
Глянув на часы снова, мистер Роквелл одернул рукав и перевел взгляд на информационное табло. Взгляд, впрочем, был замылен и цеплялся за все вокруг: мигающий текст, проходящие люди, грохочущие чемоданы на колесиках. Глаза отыскивали и практически незаметные для тех, кто не подозревал об их существовании, тонкие нити с подвешенными маятниками — простыми, но безотказными детекторами темных сил. Слушая стук колесиков, шарканье шагов, обрывки разговоров и приглушенную ненавязчивую музыку из колонок, мистер Роквелл старался слушать и что там, на скрытой от не-магов таможне. Таможню не было видно с его места — она была удобно спрятана в самом конце зала ожидания, маскируясь под женский туалет, на дверях которого извечно висела табличка «не обслуживается». Ожидая слишком долго для того, чтоб оставаться терпеливым, мистер Роквелл снова смотрел на часы. А после, убедившись в том, что совершенно опоздание, внимательно оглядывал виднеющиеся указатели. Пытаясь проследить схему аварийных выходов и выходов для персонала, через которые можно улизнуть, не желая сталкиваться у главного входа с нежелательными встречающими. И даже проводил взглядом светловолосую фигуру, скрывшуюся за поворотом у такого указателя, прежде, чем отвернулся и снова, по заговоренному кругу, смотреть на электронное табло, а затем на часы. На сей раз замыленный взгляд уцепил сквозь беспорядочный поток спешащих людей с грохочущим багажом высокую фигуру, стоявшую у чемодана. Фигура, словно бельмо в потоке цветов и голосов, не шелохнулась, лишь поправила на плече лямку туго набитого рюкзака. Мистер Роквелл опустил руку, за ненадобностью внимательно следить, как двигается секундная стрелка наручных часов. И, с полминуты высматривая что-то в далеком бледном лице, тоже не двигался. Ненужный уже билет в выскользнул из бокового кармашка рюкзака и, словно ветром подхваченный, быстро согнулся раз, затем другой, а затем путанно вывернулся и ткнулся Эл в щеку острым краем наспех сложенного самолетика. «С возвращением, капитан Арден» — было написано размашистым косым почерком поверх печатного текста на билете. Таща за собой стучащий колесиками чемодан, Эл быстрым шагом приближалась к шагающему навстречу и, даже не подумала поздороваться — крепко обнявшие ее руки вырвали из нее лишь беспомощный выдох. Аж глаза закрыв от облегчения, она опустила голову на обтянутое колючей тканью пиджака плечо. — Вы получили мое письмо? Мистер Роквелл, вытянув ручку чемодана, повернул голову. — Ты писала мне письма? — И фыркнул. — Надеюсь, с доносами. Эл бегло улыбнувшись, сжимала лямку рюкзака и поглядывала, ожидая ответа. — Нет, — ответил мистер Роквелл. И повернул голову тоже, навстречу. — Сова из Китая, да с тем, что мне некогда было ждать от тебя вестей. Что-то важное было в письме? — Нет, — отрезала Эл, мотнув головой. — Ну и хорошо. «Слава Богу», — едва не простонала Эл, с трудом переставляя ватные ноги. — «Пронесло». «Слава Богу», — на мгновение зажмурился мистер Роквелл, таща чемодан. — «Пронесло».