Игры в богов

Несмотря на то, что за долгие годы брака в таком чувстве, как безысходная тоска, Доминик увязла, словно в болоте по самые уши, никогда прежде ей так не хотелось найти жесткую щетку и оттереться от этого липкого гнетущего ощущения. Каждый день и каждый час уверяя себя в том, что все хорошо и сложилась так, как неизбежно сложилось бы через год, два или три, Доминик все чаще ощущала себя застывшим у окна безрадостным манекеном. Привыкшая жить одной в браке, она понятия не имела, как жить точно так же, но уже без обручального кольца на безымянном пальце. «Все в порядке», — твердила она себе с самого утра, старательно крася тушью длинные ресницы. — «Ничего не изменилось». И, всякий раз опуская щеточку, глядела в свое изображение и тяжело вздыхала. И будто ей снова двенадцать, и она, украв мамину косметику, училась краситься. Рука дрожала, ресницы слипались, на веках оставались следы туши, стереть которые аккуратно салфеткой не получалось. Цокая языком и всякий раз уверяясь в том, что лишь переводит почем зря косметику, Доминик склонялась над раковиной и умывалась. Затем, накидывая на плечи кофту, выходила из своей подчеркнуто-временной комнаты и дожидалась конца очередного чудовищного дня. Ее новым пристанищем, таким же подчеркнуто-временным, стал Грейт-Хэнглтон — месте, где маги и маглы жили бок о бок и соседству этому не радовались. — Мерлиновы кальсоны, что творится-то, — в праведном ужасе шептался хозяин гостиницы, затыкая уши от грохота клубной музыки из колонок ресторана напротив. — Глянь на это, Берт. Совсем тронулся старикан, — поглядывая из окна на мотель, говорила хозяйка ресторана, наблюдая за тем, как старый волшебник разгружает повозку, полную новеньких ночных горшков. — Клиника. Это был унылого вида городок, в котором даже в разгар жаркого июльского дня казалось пасмурно. Виной тому — городские постройки. Одинаковые двухэтажные дома из серого камня, с нависшими черепичными крышами и маленькими полукруглыми окнами стенами окружали главную площадь. На мощеной булыжником площади стоял покрытый зеленоватым налетом фонтан с уродливой рыбиной, изо рта которой текли струйки неприятно пахнущей воды, отчего пахло вокруг канализацией. Запах проникал магазины, бары и рестораны, гостиницы и сувенирные лавки, двери которых извечно были распахнуты настежь. Грейт-Хэнглтон продолжал упорно ждать туристов, хоть уже давно перестал их привлекать. В миле от города находился «самый страшный дом ужасов» во всей Камбрии — по версии живущих неподалеку маглов. — Семья, живущая в нем в начале сороковых прошлого века, — зловеще зазывал очень редких туристов экскурсовод. — Была зверски убита неизвестным. Поговаривают, до сих там происходит чертовщина. Свет включается, звуки страшные, а иногда и люди пропадают… По версии же волшебников, основной и правдивой, в миле от города находился действительно самый страшный дом, но не только лишь во всей Камбрии, но и во всей стране — Дом Реддлов. И перспектива жить рядом с ним давно уже перестала быть заманчивой. Никакой чертовщины в том доме не происходило. Туристы не толпились за воротами — не было в Британии такой волшебной семьи, которая не побывала бы в том страшном месте. Разве только в Хэллоуин приезжали любители тыквенных пирогов и пощекотать себе нервишки, для них и устраивали спектакль с призраками. В остальное же время, отличное от конца октября, и дом Реддлов, и вымершая деревня, в которой он находился, и ближайший Грейт-Хэнглтон были никому не интересны. Грейт-Хэнглтон просто существовал и выживал в ожидании очередных чудиков, которые купят здесь сливочное пиво с зефирными глазами мертвяков и магнитик в виде скелета за двадцать фунтов. В этом унылом месте, где не было ни работы, ни событий, ни перспектив, на втором этаже серого дома, прямо над «Страшным магазином жутких сувениров мистера Брингли» жила Виктория Уизли. Старшая сестра Доминик не была родственницей, от которой регулярно приходили вести, но стала той, кто согласился приютить на первое время. Правда, почему, Доминик понять никак не могла. Первого же дня в Грейт-Хэнглтоне хватило для того, чтоб та поняла ясно и четко — Виктория не рада ее обществу. И, кажется, даже получает странное удовлетворение от того, с каким лицом и количеством вещей младшая сестра заехала в свободную комнату. «Нет», — разбирая небольшую сумку, думала Доминик. — «Тебе показалось». Кто в здравом уме будет злорадствовать расколу в некогда счастливом браке? Сучим родственником на семейном древе была кузина Роза — эта и свой нос куда не надо сунет, и насоветует, и нахер пошлет за несогласие. Виктория не была злорадной. Она была далекой, но лишь потому, что ее жизнь напоминала ярку палитру красок. Ее кружило: то туда, то сюда — ей было совсем не до новостей. Она не была злорадной — она была роскошной. Порода Делакуров была ее самым выгодным наследством: с таким только эффектно открывать все двери. Виктория была прекрасна — высокая, ладная, белокурая и голубоглазая мамина копия, и утонченная. На одну восьмую вейла (хотя уверяла, что на одну вторую), она гордилась этим и не успевала пересчитывать кавалеров и вести учет разбитых сердец. Она сменила две работы, три страны и пять мужей, была полна шарма, впечатлений и любви, но было это двадцать лет назад. Сейчас Виктории было пятьдесят, и единственное, чем она оставалась полна, кроме надежд на то, что очередной крем от морщины сделает чудо, это разочарованием. Глядя на младшую сестру, омерзительно молодую, кажется, была близка к тому, чтоб выставить Доминик за дверь просто за сам факт существования. Доминик, словно заложница комнаты, старалась оттуда не выходить. Теплотой от сестры действительно не веяло. От Виктории ничем не веяло, кроме парфюма и лака для волос. Впрочем, лучшим качеством старшей сестры оказалось ненавязчивость. В явных попытках выбраться из захолустья, где жила на выплачиваемое сыном пособие, Виктория проводила дни за тем, что долго и тщательно куда-то собиралась, затем трансгрессировала, а затем возвращалась затемно в худшем расположении духа. Косметики на ее лице, как и украшений на теле, становилось с годами все больше, а восторженных взглядов становилось все меньше — худшей судьбы для красавицы-вейлы нельзя было представить. Наблюдая то за сборами сестры (у Виктории каждый день был как утро невесты), то за ее вечерним плохим настроением, Доминик все чаще думала о том, что не знает эту странную стареющую женщину. Виктория была помешана — казалось, она готова была выйти замуж за абсолютно любого, кто предложит ей руку, сердце и немного больше денег на карманные расходы. Она не работала и ничего не делала по дому, кроме того, что страдала, заваривала чаи для похудания и жаловалась сыну на бесчисленные платежки. Доминик, наблюдая за ней, молчала и вздыхала. «М-да». Сыну Виктории было к тридцати и он, судя по фотографии на столике, выглядел старше самой Доминик. Никогда прежде Доминик не чувствовала себя неловко за то, как выглядела. Словно чья-то внучка, подкинутая на лето к малознакомым родственникам, у которых своих проблем достаточно. Одна из проблема жила в соседней комнате и редко покидала ее. Дочь Виктории, шестикурсница Лола, была удивительно агрессивным существом, с которым невозможно было даже поздороваться у ванной комнаты. Девчонка цокала языком и всякий раз провожала Доминик таким взглядом, словно после ее недолгого пребывания здесь дышать стало тяжело во всем городке. Единственным пока что хорошим в этом доме была старая плита на пять конфорок — духовка в ней была идеальной, той самой, где ничего не пригорало и все пропекалось. — Ужин! — опустив горячий противень с капустной запеканкой на решетчатую подставку, объявила Доминик. Но Виктория, не высказав ни малейшего интереса, подхватила сумочку и трансгрессировала, а злобный подросток Лола, уже отпилив себе кусок, ушла в свою комнату и закрыла дверь. — М-да, — протянула Доминик, уперев руки в стол. В принципе, по ощущениям в желудке, и этот ужин можно было пропустить. Как и завтрашний завтрак, к которому все равно никто не проснется. Первая натянутая струна терпения звонко лопнула, когда Доминик, вернувшись на кухню перед сном, чтоб запить водой таблетку, увидела в раковине заботливо оставленную, и явно не для матери, грязную посуду. — Да ты издеваешься, — прошипела Доминик, сверля взглядом дверь в комнату племянницы. «Какая тебе разница, где я и как?» — Пальцы зажали боковую кнопку, выключая телефон. –«Когда я вдали от тебя, то счастлива, как никогда». Соленые губы дрогнули в честной улыбке. Ерзая ночью на вымокшей наволочке и слушая приглушенный шум музыки из распахнутого окна, Доминик долго смотрела в стену. С улицы тянуло канализацией — за неделю, проведенную в Грейт-Хэнглтоне, этот запах стал привычным. Фонтан на площади издавал жуткие звуки, не похожие на успокаивающее журчание воды — каменная рыба будто захлебывалась. Это была не первая ночь Доминик, проведенная в одиночестве, но, видимо, унылый город заразил ее неким вирусом — чем дальше находилась ее уютная клетка на Шафтсбери-авеню, нем невыносимее было слушать тиканье часов в темной комнате. Стоило лишь провалиться в сон, как громко хлопнула входная дверь — Виктория, надевшаяся невесть на что, вновь потерпела неудачу. Вторая струна напряжения дернулась следующим же утром. Привычно смывая тушь со вновь неудачно накрашенных глаз, Доминик массировала напухшие веки. Глаза болели и не желали моргать. Волосы не желали расчесываться — волнистые пряди совсем спутались в тугом пучке, с которым Доминик заснула. Одежда не желала быть аккуратной, но Доминик, не желая ни блистать, ни нервировать Викторию, не рылась в вещах и быстро нацепила первую же попавшуюся под руку мятую футболку. В комнатах было тихо. И мать, и дочь ложились спать поздно и не спешили просыпаться по утрам даже на запах бесполезного завтрака. Накрыв крышкой сковороду с жареными сосисками, Доминик привычно спустилась на площадь. — Мисс Уизли! — поприветствовал старенький волшебник — хозяин гостиницы, в которой не жил никто, кроме двух постояльцев-путешественников. — Как раз поставил свежий кофе. — Здравствуйте, мистер Фосетт. — Доминик выдвинула стул у столика возле входа и протянула волшебнику горсть серебряных сиклей. — Два сахара, пожалуйста. Мистер Фосетт засуетился. Кофе у него был невкусным — очень крепким и похожим на деготь. Доминик покупала чашку утром и печенье вечером лишь потому, что старик Фосетт, судя по виду своему и своей гостиницы, был очень и очень небогат. Если так пойдет и дальше, придется искать такого же добряка, чтоб покупал недоеденные ужины и завтраки — деньги, имевшиеся у Доминик, имели свойство заканчиваться. — Мисс Уизли, — Фосетт вернулся и опусти чашку на столик. — А вам письмо. Доминик опешила. — Что? Писем она не получала уже несколько лет. — Сюда? — и опешила еще больше. Мистер Фосетт кивнул. — Забрал с почтой рано утром. — Но никто не знает, что я здесь… Прозвучало опрометчиво — и без того новое лицо в городке вызвало у волшебников, живущих здесь, немало вопросов и еще больше предположений. — Уж не знаю, как учат почтовых сов, но они всегда находят адресатов. — Фосетт пожал плечами. — Кроме, конечно, «Почты Бёрка и Блаффа». У них, всем известно, самые тупые птицы во всей Европе. Доминик моргнула, отпив кофе. — О, конечно, письмо! Фосетт спохватился и суетливо затопал в свою гостиницу. Откуда вернулся вскоре и молча протянул Доминик аккуратный конверт. Уходить старый волшебник не спешил, явно надеясь послушать и подглянуть в написанное. Но Доминик даже не распечатал конверт. Перевернув его в поисках адреса, она увидела восковый оттиск. На оттиске ясно виднелась печать — большая буква «М», которую обвивали две змеи. «Нашел», — сердце Доминик упало. Не зная точно, чего так боялась, она чувствовал, как задрожали руки. Оставив недопитый кофе на столике, Доминик поспешила обратно в дом. — Я не знаю, — Виктория, видимо, только проснулась — так и слонялась по комнате в атласной пижаме, прижимая телефон к уху. — Я не знаю, мама, о чем она думает. Мохнатые тапочки шаркали по полу. — Ой, да что могло случиться, она опять себе придумала проблему. Откуда ей знать, что такое настоящие проблемы. Уйти без гроша в кармане из такой семьи — скажи, что это от большого ума. Да будь у меня такой муж, я бы… — Охуела и повесилась в медовый месяц, — ледяным тоном произнесла Доминик, поймав выпученный от неожиданности взгляд. — Сестра тебе помощник, только если у нее в жизни все хорошо. Если она несчастна, то будет молиться, чтоб ты плакала по ночам громче, чем она сама, — надменная Астория была скорей права, чем злорадна. Ее точеная фигура, обтянутая узким бежевым платьем, сидела на краю стула и делала мелкие вдохи. Как и подозревала Доминик, корсет под платьем был затянут так туго, что осиная талия волшебницы вот-вот треснет надвое под весом верхней части тела. Они сидели в «Ля Тасс Нуар» — самой, самой, ну просто самой дорогой в стране кофейне, что теснилась в закутке элиты гудящего Косого Переулка. Помпезное заведение было баснословно дорогим, настолько, что шоколадный кекс на тарелке напротив Доминик стоил столько же, сколько поход в супермаркет за едой на неделю. Ковыряя его серебряной вилочкой, Доминик старалась не выливать свой настрой на ни в чем не повинный десерт — на зубах скрипела злость, а не пекарский порошок. Астория, ковыряя ложечкой в невесомом парфе, глядела на Доминик так, будто искренне насмехалась и над нею, и над ее старшей сестрой, и над ситуацией в целом. По крайней мере так казалось. Взгляд Астории, да и само выражение гладкого лица так и говорили о том, что этой истории она не удивилась ни на йоту. — Почему ты не попросила о помощи брата? — поинтересовалась она. — Говорят, вы очень близки. «Боюсь представить, насколько», — осталось лишь догадываться, какие слухи о нелюбимой бывшей невестке смаковала Астория все эти годы. — Луи стал бы первым, у кого меня стоило бы искать, — ответила Доминик. — И первым, кто убедил бы меня вернуться. — Он твой брат. — И его лучший друг. Астория поджала губы. — Мое предложение, — протянула она, осторожно сняв с пролетающего мимо столика вазочку с джемом. — Еще в силе. — Астория… — Собирай свои пожитки и можешь пожить у нас, в Варне. — Я не хочу вас стеснять. — Ты не стеснишь, у меня роскошный дом. — Неудобно перед Виктором… — Он слишком любит меня, чтоб ощущать неудобства, а я слишком ценю его любовь, чтоб посоветоваться прежде, чем звать тебя в наш дом. Перестань, Господи-Боже, — Астория цокнула языком. — Скромность — это не украшение, а глупость. Доминик прикрыла глаза и покачала головой. — Что? В каком это смысле, здесь не курят? — Астория не упрашивала, потому что появилось дело важнее. — Принесите мне пепельничку. Так вот, милочка. Щелкнул портсигар и алые губы закусили сигарету. — Я сейчас понимаю тебя лучше кого-либо в этом мире. Когда я была в твоем возрасте… хм, очевидном возрасте, и в твоем положении, Гринграссы не пустили меня на порог — такова была цена за вырванную золотую жилу. Ни одна живая душа не протянула мне руку помощи, а если я расскажу, как вела тогда моя свекровь, ты меня, птичка, просто расцелуешь на месте. — Астория закурила и выдохнула колечко дыма. — Поэтому, давай-ка, не выделывайся. В сильную и независимую еще наиграешься. Поживи у нас в Варне. Приведи в порядок голову. Мысли, ну и с прической что-то сделай. Она окинула бывшую невестку придирчивым взглядом. — У женщины одни доспехи — это ее красота. Если за доспехами не следить, они ржавеют. Ты ржавеешь, милочка. Поживи с нами. — А потом что? — выпалила Доминик, подняв взгляд. Астория стряхнула пепел. — Я благодарна вам, — Доминик сжала ее руку. — Правда, больше, чем кому-либо, я благодарна вам. И меньше, чем от кого-либо, я ожидала вашей помощи. Но… — Но что опять за «но»? — Но мне надо искать работу… — О Боже. — Зарабатывать… — Зачем? — У меня ничего нет, — вразумила Доминик. «Я ничего не умею, я давно не работала, нигде и ничему не училась, я глупая сорокалетняя дура, которая решила начать жизнь с чистого листа!». — Отсуди у этой подлой семейки побольше, — посоветовала Астория. Доминик покачала головой. — Я справлюсь без помощи. Этой подлой семейки. Астория хмыкнула и откинулась. — Тогда зачем ты хотела встретиться? Расстегнув рюкзак, Доминик вытянула распечатанное письмо и протянула Астории через стол. — Получила позавчера. Астория задержала взгляд из-под неестественно длинных ресниц на восковой печати. — Любопытно. Готова поспорить, что это дело рук Драко, — протянула она важно и снисходительно. — Он хочет развести вас тихо и без огласки, но не соглашайся на сумму, которую он тебе предложит. Ты можешь получить больше, если впервые за всю жизнь покажешь свой характер. Доминик уже почти не удивлялась тому, почему Астория, ненавидя семью Малфоев, продолжала упорно напоминать им о своем присутствии. Кажется, ни один бальзам не питал эту женщину так, как желание раздражать и мстить за потраченную молодость. — Нет, это не о деньгах. — Они даже не попытались от тебя откупиться? — Астория вознегодовала. — Драко что, опять спустил все сбережения на любовниц? — Это из Австрии, — произнесла Доминик, вытянув из конверта сложенное вдвое письмо. — Вы знали, что Люциус совсем плох? — Да еще лет сорок назад, деточка. — Астория закусила тлеющую сигарету и развернула письмо. — Хм-м, Гальштат… Что сказать, Люциус есть Люциус. Даже помирать собрался в шикарном месте и лоском. И вернула письмо. — И что? Доминик на миг опешила. Ей почему-то казалось все очевидным. — Вы не поедете со мной? Попрощаться. Астория аж поперхнулась хриплым смешком и едва не выпустила сигарету в вазочку с нежным клубничным парфе. — Да с какого этот черта я поеду плакать над гробом старого дурака? В знак глубочайшей привязанности и благодарности за мою счастливую жизнь в их доме? Доминик осеклась. Отправляться в дорогу без Астории она не думала, как. Астория была… нет, не союзником — эта трещетка прожужжит все уши гадостями, но Астория умела общаться с этой семейкой. Такой палец в рот не клади, она не была способна промолчать и пропустить колкости мимо ушей. — И ты поедешь? — Астория скривилась. — Меня пригласили. — И ты не обязана принимать это приглашение, хватит уже пытаться всем понравиться. — Я не пытаюсь никому понравиться. — Ты делаешь то, что тебе сказали, и что делать не обязана. — Слушайте, Астория, я не обои клеить в поместье собралась по первому зову! — возмутилась Доминик, не удержавшись. — Человек умирает. Я не к нему в семью просилась, и не мне вести себя, как обиженка — я не за всех Малфоев замуж выходила, а за одного конкретного. Отпив чаю, неосторожный глоток которого обжег губы, Доминик сунула письмо обратно в рюкзак. — Люциус сделал для нашего брака лучшее — не совал в него нос. — И это лучшее, что он сделал вообще в этой жизни. — Да не сомневаюсь. С меня ничего не убудет, если я попрощаюсь. Астория глядела на нее так, будто столкнулась с перспективой объяснять умственно-отсталому принцип работы двигателя внутреннего сгорания. — Ну поезжай, поезжай, — процедила она. — Может, перепадет какой-нибудь подсвечник из наследства. Или салфетница. Только потом не удивляйся, если у постели умирающего внезапно столкнешься с тем, от кого скрываешься по родственникам. Допоздна Доминик слонялась по Косому Переулку, тоскливо поглядывая на вокруг. Длинная улица еще не была забита битком — не случился конец августа, когда яблоку негде было упасть из-за учеников Хогвартса и их родителей, штурмующих магазины. Лавку пишущих принадлежностей Фликермана, в которой некогда работала и за которую так упорно сражалась с застройщиками, Доминик отыскать не сумела. Ночь Доминик провела в «Дырявом котле». Этот старейший крошечный паб с маленькой гостиницей наверху совершенно не изменился ни со времен школьных лет Доминик, ни, казалось, с тех самых пор, как ее отец был учеником. Прокуренный паб был обшарпанным и пах смесью горячего жаркого и кислого пива. Было очень шумно — голоса постояльцев заглушали хриплую музыку из патефона. Показалось Доминик, но стоило ей приблизиться к стойке, чтоб забрать ключик от комнаты наверху, рядом все вмиг утихло. Светловолосая хозяйка протянула ей ключ и проводила таким взглядом, словно приютила разыскиваемого преступника и уже мысленно писала в министерство письмо. Поднимаясь наверх, прочь из притихшего паба и чувствуя спиной взгляды, Доминик едва не ускорилась до бега. «Насколько знамениты Малфои? Насколько могу быть знаменита и я?» — думала она в ужасе, а не в тщеславии. Сидя в теплой квартире на Шафтсбери-авеню, выпекая булочки и рисуя под старые ток-шоу, она даже не подозревала о том, что известность Малфоев существует далеко за пределами узких кругов министерских чиновников. Закрывшись в комнате, где по углам клубилась вековая пыль, а старый занозистый пол скрипел громче, чем шумела улица из открытого окна. Из ванной комнаты неприятно пахло. В «Дырявом котле» всегда редко останавливались дольше, чем на пару дней, и обычно совсем не те люди, которым было дело до качества сервиса. Сидя на широком подоконнике и наблюдая за тем, как гаснут огни извилистого переулка, Доминик комкала в руках уже почти выученное наизусть письмо. «Почему я должна бояться встретить тебя там? Почему из-за тебя я снова должна не поступать так, как надо?» — то ли третий стаканчик вина придал решительности, то ли с наступлением ночи сознание прояснилось на полную луну. — «Я поеду, я обязательно поеду. Потому что я лучше вас всех. Мне бояться нечего, я у вас ничего не украла». Наутро Доминик проснулась не только с мешками под глазами, но и с красным раздражением на щеке. Вот и гадать теперь, это постельные клопы искусали или вышивка на промокшей наволочке расцарапала нежную кожу. Смывая проточной водой тушь с неудачно подкрашенных ресниц, Доминик думала, с чего начинать внезапное путешествие. «У меня нет недели на то, чтоб все подготовить и подумать еще раз. Того и гляди, старый змей не дождется прощания и помрет». Впрочем, старый змей вряд ли ее узнает — виделись они очень нечасто, а Люциуса одолело старческое слабоумие. Благие намерения — дорогая роскошь. В стремлении успеть сказать напоследок доброе слово слабоумному старому Пожирателю смерти, Доминик пока не выиграла. В кошельке на дне рюкзака остались лишь нескольку купюр и горсть галлеонов. Поэтому сначала весь двухчасовой перелет, а затем еще час на поезде Доминик думала не о муках умирающего старца, а о том, что она нищая, и, возможно, придется действительно украсть какой-нибудь подсвечник, чтоб вернуться домой. «Куда, домой? Ты бездомная», — утешила она себя, подумав еще. За окном мчавшегося поезда было красиво. Никогда прежде в Австрии Доминик не бывала. Но желания восхищаться пейзажами не имела. «Дома нет, денег нет, работы нет. И что ты делаешь? Правильно, летишь в Австрию, хоронить деда бывшего мужа», — от осознания хотелось плакать. — «Когда Ал считал тебя тупой, он, наверное, что-то знал». Сидевший напротив приятный мсье что-то любезно спросил на быстром немецком. Доминик, пожав плечами в ответ, уперла руку в щеку и с тоской уставилась в окно. «Да меня даже посуду мыть не возьмут, без опыта работы. Надо хотя бы резюме составить. В сорок три года, впервые в жизни», — мрачно думала она. — «Особые навыки: терпила, лентяйка и белоручка, возьмите на работу, пожалуйста, кто-нибудь, куда-нибудь». Станция была полной народу, но Доминик сразу отыскала человека, к которому приблизилась. Это был немолодой волшебник, неумело одетый «неброско и по-современной магловской моде». На нем были шляпа-котелок и темно-коричневые одежды, которые маглы носили, но разве что в начале прошлого века. Человек стоял и глядел на карманные часы, даже не замечая того, что с ним, таким странным, фотографируются туристы. Доминик, поправив рюкзак на плече, приблизилась, и человек, встрепенувшись, коротко улыбнулся ей в свои пышные моржовые усы. Не сомневаясь, что одним своим видом они нарушают закон о неразглашении магии, Доминик зашагала следом за человеком в котелке. Он что-то насвистывал и покручивал часы на цепочке у обтянутого жилетом солидного брюшка. У вокзала, занимая два парковочных места, стоял дилижанс. Два запряженных фестрала, похожих на ужасающую смесь гигантских тощих лошадей и крылатых ящеров, недовольно фырчали на прохожих. «Статут о секретности? Не-е-е, не слышали», — Доминик прикрыла глаза. — «Я же сяду за это. Именно я — старый Малфой уже откинется к тому моменту, как в министерстве узнают о фестралах в самом людном месте магловского вокзала». Маглы, что интересно, не проявляли ни к крылатым фестралам, ни к старинному дилижансу никакого интереса. Лишь проходили мимо, и даже не оборачивались. Усевшись на обитое черным бархатом сидение и выглянув из-за шторки в окошко, Доминик сжала рюкзак. Дилижанс рывком взмыл ввысь, оставив на припаркованной рядом машине глубокую вмятину. Они недолго летели, и недолго потом ехали. Дилижанс подпрыгивал и скрипел на бегущей вверх тропе, когда они ехали по безлюдной местности. Вдали и едва заметно дома находились друг к дружке почти вплотную — с высоты зеленых холмов виднелось крохотное прибрежное поселение. Изящный шпиль церкви возвышался над невысокими постройками — только обратив внимание на него, Доминик и разглядела поселение далеко за холмами. Вокруг шумел лес, лаская листвой мутные окошки дилижанса. Дорога становилась все круче, и фестралы вновь взмыли в воздух. Дилижанс огибал дугой полета горные склоны и едва не зацепил канатную дорогу. И вскоре приземлился, засыпав всю тропку обломанными ветками и листвой. Впереди был дом. Он выглядел угрюмо, даже заброшено — окон первого этажа почти не было видно из-за разросшегося плюша. Скрипела на ветру ржавая калитка, кусты были давно нестрижены и напоминали заросли вокруг дорожки. Вместо павлинов, любовь Люциуса к которым была всем известной шуткой, каркали вороны и клевали незрелые орехи на старом дереве. Доминик нервно сглотнула, ощущая нависший над нею рок. Этот дом очень походил на Дом Реддлов — аттракцион, в двух шагах от которого она жила еще два дня назад. Такой же угрюмый, будто нарочито пугающий — дом с привидениями, точно, с приведениями. Не хватало лишь кривых надгробий и растянутой под крыльцом паутины. Вот такое место себе выбрал старый темный волшебник, чтоб в нем спокойно умереть. Поднявшись на крыльцо и заглянув за скрипнувшую дверь, Доминик нахмурилась. Дом не был заброшен. В нем было очень тепло, пахло древесным срубом и пылью. Было чисто, но не очень. На засыпанном сухой листвой столике — ваза с охапкой сухих палок, под потолком колыхалась едва заметная паутина, перила лестницы не блестели, в уголках картинных рам скопилась пыль. Здесь явно убирали, но редко и без особой тщательности — смахнули тряпкой пыль с видных мест и сгодится. Дом казался пустым. Слышалось громкое тиканье часов. Вешалка пустовала — либо попрощаться с умирающим дедушкой прибыли без верхней одежды (что логично, это было лето), либо же… не прибыл никто. Не прибыл никто. Было слишком тихо. Доминик, не зная, куда идти, топталась на месте, пока за ней не спустилась очень строгого вида дама. Она была одета в наглухо застегнутое платье с передником, расшитым узкими карманами. В карманах топорщились заткнутые пробками пробирки. Поднимаясь следом за ней и глядя в тугой пучок блестящих темных волос, в котором поблескивал янтарем гребень, Доминик спросила: — Кто еще приехал? — Никто, — отрезала волшебница. Тон у нее был очень недовольным: то ли потому что никто не приехал из тех, кого ждали, то ли ее раздражала рыжеволосая нахалка в джинсах. Запахло аптекой: травы, сиропы и мази. Этим пахла и женщина впереди. Она шагала уверенно и размашисто, стуча по полу низкими квадратными каблуками, а Доминик глазела по сторонам. Глазеть, по правде говоря, было не на что. Дом был старомодным, но не роскошным: ни мрамор, ни золотые узоры, ни натертые до блеска поверхности не блестели. Зацепить взгляд не было на чем — привычных Малфоям портретов, внимательно наблюдающими за всем и всеми, на стенах не было. В коридоре второго этажа, где зашторенные окна не пропускали свет, была лишь одна живая картина — на ней от ветра бушевало море вокруг мигающего маяка. Волшебница отворила дверь, из которой потянуло теплом и запахом горящего дерева. Доминик с тяжелым сердцем и готовностью неловко глядеть на умирающего старика переступила порог. — То есть, — произнесла она тоном той, кому шутка не понравилась. — Вы не умираете, да? Люциус Малфой сидел в кресле у камина и глядел на Доминик поверх газеты. Сложив газету и опустив на столик, он кивнул: — Умираю. Но не конкретно сейчас. Доминик чуть не выругалась. И начала понимать, что письмо писалось именно «умирающим» — тот коротко усмехнулся, прекрасно понимая, как именно воспринималось написанное послание. Он был стар, даже очень стар. Но выглядел не дряхлее и уж точно не болезненнее, чем в последний раз, когда Доминик его видела. Все так же худ, но не сгорблен. Лицо морщинистое, но глаза на нем — живые, ясные. Руки подрагивали, темные пятна на них казались более заметными, но пальцы сгибались и разгибались, а чашка в них не расплескивала содержимое. Волосы очень поредели и казались невесомыми, но были аккуратно зачесаны и собраны в подколотый пряжкой хвост. Не пахло больным стариком. В письме же, которое Доминик вспоминала, говорились, что дела были очень, очень плохи. Доминик изо всех сил постаралась обрадоваться тому, что все оказалось не так прискорбно. Но не получилось. Во-первых, она приперлась сюда по первому зову. Во-вторых, Люциус был хоть и не лежачим больным, но страдал старческим слабоумием. Конечно, отрадно, что ее узнали, но Доминик уже мысленно вспоминала, где здесь выход — одному Богу известно, что сейчас Люциус начнет ей заливать. — Гестия, — позвал он, вытянув шею. — Оставь нас. Волшебница в переднике недовольно сомкнула губы и подчеркнуто важно вышла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь. Слушая тиканье часов, Доминик неловко потопталась на месте. Люциус указал ладонью в кресло. Комната была очень душной и, находясь в ней, невозможно было определить время суток — плотные многослойные шторы не пропускали свет. Потрескивал огонь в камине, свечи освещали большой книжный шкаф, занимающий всю стену. На столе, прямо на раскрытой книге, растянулся огромный персидский кот, с такой широкой и довольной мордой, словно из всей семьи Малфоев у него жизнь удалась больше, чем у остальных. — Там, — Люциус указал тростью в зашторенное окно. — Идет дождь? Доминик покачала головой. — Нет. — Сегодня обещают грозу. Люциус прислонил трость к шкафу и сел удобнее. — Как доехала? — Мистер Малфой, — резче, чем нужно, сказала Доминик. — Что вам нужно? Тяжелые веки сомкнулись. — Хочу знать, — произнес Люциус, не став сетовать на хамство. — Что случилось в поместье. Доминик сжала подлокотник кресла. — Разве вам не доставляют «Пророк»? — Я хочу знать, что на самом деле случилось в поместье. — Уверена, ваш сын ответит, если еще не ответил, вам на этот вопрос. — Если бы я хотел слушать Драко, я бы пригласил Драко. А я хочу услышать от тебя и правду. — Почему от меня? — Потому что ты юлишь. — Стальные глаза смотрели в упор. — Выпьешь с дороги? Люциус повернул голову и неопределенно махнул рукой. — Там хороший огненный виски, налей себе. — Я не хочу. — Налей себе выпить. Я сейчас поперхнусь языком и умру, каково тебе жить, зная, что отказала старику в последнем желании? Цокнув языком, Доминик рывком поднялась на ноги и, отыскав поднос с красивой хрустальной бутылью, наполнила стакан. Вернувшись в кресло и отпив немного, она подняла взгляд. — Я не верю Драко, — проговорил Люциус мрачно. — Сейчас он заставляет весь мир поверить в то, что дракон просто пролетал и упал на поместье — и мир ему поверит. — А почему не поверите вы? — Потому что он никогда не был хорошим отцом. И эта попытка не упоминать имя Скорпиуса во всем скандале… я больше поверю в то, что на Драко наложено заклинание Империус, чем на попытку защитить сына. — Причем здесь Скор… — Здесь нет ни портретов, ни золота, перестань говорить то, что от тебя хотят услышать. Мы оба понимаем, насколько Скорпиус может быть опасен. Доминик застыла, сжав стакан. Люциус разочарованно развел руками. — Что ж, — протянул он, не выпытывая настойчиво. — Если произошел такой досадный случай, и дракон просто упал на поместье, прости старого дурака за допрос. Останься на обед, а к вечеру Скорпиус заберет тебя домой, я отправлю ему весточку. Вцепившись в подлокотники кресла худыми руками, Люциус придвинулся к краю и, внимательно наблюдая за тем, как изменилась в лице его гостья, ссутулился. — Видишь, Уизли, — сказал он, сдув с лица тончайшую серебристую прядь. — Мы оба все понимаем. Персидский кот, выгнувшись дугой, потянулся и плюхнулся со стола. Недолго наблюдая за ним, Доминик повернула голову навстречу острому взгляду. — Как вы поняли, что он лжет? Разговор затянулся и был дважды прерван строгой Гестией. Она заходила без приглашения и настойчиво оставляла на столике рядом с Люциусом крохотные пиалы лекарствами. Две пиалы с нетронутым содержимым так и остались стоять — в одной было уже остывшее и пахнущее мятой зелье, в другом же — что-то зеленое и пюреобразное. — Сколько драконов ты видела за свою жизнь? — спросил Люциус. — Ни одного. — И я тоже ни одного. И почти каждый, кто читает «Пророк» — ни одного. — Но теперь этот почти каждый будет думать, что кто-то подкинул дракона в небо над Дартмутом, — вздохнула Доминик. — Лучше так, чем если узнают правду. — А кто знает эту правду? — Только Скорпиус. Считай, что никто и не узнает. «А тебе бы этого и хотелось», — думала Доминик, глядя в бледное морщинистое лицо. — «Незачем твоей семье такой громовой скандал». Глядя на тени в камине, которые отбрасывали языки потрескивающего пламени, Доминик нахмурилась. — И пленник знает. Люциус повернул голову. — Дракон, дракон, — проговорила Доминик. — А ведь это и не дракон вовсе. Пестрящие этим словом газеты действительно замылили взгляд. — Это анимаг. — Никто не может превращаться в дракона, — отрезал Люциус. — Ни один анимаг. Драконы — полуразумные существа. — Я видела своими глазами. — Что ты видела? — Что это был человек. Огненный виски в стакане так и остался едва надпитым. Задумчиво глядя в светло-янтарную жидкость, и словно подытоживая, как она из своей сказки оказалась именно здесь, в этом доме и напротив человека, с которым меньше всего ожидала говорить о том, о чем не говорила ни с кем, Доминик призналась: — Я не понимаю, что происходит. Иначе и не описать все, с чем отныне и навеки ассоциировался ее брак. Разъезды, личные границы, ставшие баррикадами, сожженные письма невесть от кого, министерские скандалы один за другим, звенящая тишина дома, остывшие ужины, сотни черствых булочек, растыканные по углам вредноскопы, ранние отбои и поздние подъемы, драконы, пленники и секреты, секреты, секреты… — Знаешь, — произнес Люциус, покручивая трость. Серебряный набалдашник был в форме змеи, раскрывшей пасть. — Я думаю, их двое. «Что только не придумаете, чтоб обелить своего единственного внука», — подумала Доминик, но не сказала вслух — уже даже рот приоткрыла, но не сказала. А внук-то не был уже таким любимым. Старческое слабоумие Люциуса подозревало Скорпиуса во всех бедах Магической Британии, мыслимых и немыслимых. Конечно, смерть Нарциссы пошатнула его рассудок, но какой беды ты ждал все эти годы, Люциус? Он так стремился, чтоб его безумные умозаключения услышали, но не был ни горд, ни рад тому, что, возможно, оказался прав. — Что ты собираешься делать теперь? — спросил он. Спросил привычным тоном — он, должно быть, от отца к сыну передавался в этой семье. В тоне была щепотка насмешки, смирение и явное ожидание услышать признание того, что буквально сразу же после этого разговора Доминик отправится побираться. Доминик и себе-то боялась задать этот вопрос, не имея на него ответа. — Да уж не выставить вам счет за молчание. Люциус вскинул бледные брови. — Молчание стоит дорогого. — Я — не Астория. Будь я такой же, как она, вещи Скорпиуса уже летали бы по всему Сохо из окон моей квартиры, — с раздражением заявила Доминик. — По судам тягать и гадости для желтой прессы говорить не стану. Я не стану жить и вечно думать о том, как мне было плохо. Не из уважения к вашему благороднейшему семейству и оказанной мне чести, а лишь потому, что когда-то и вопреки всему я была счастлива с вашим внуком. Люциус внимательно глядел на нее, снисходительно щуря глаза. — Я ничего не прошу у вас, ни галлеона из хранилища, ничего. Мне не нужна ни квартира на Шафтсбери-авеню, ни ваше поместье, ни место на родовом древе, мне нужен только тот, за кого я вышла замуж двадцать лет назад, и если он уже никогда не вернется, то просто оставьте меня в покое. Этого будет достаточно. — И на что ты будешь жить? Просто вопрос о мирском вдребезги разбил мозаику из гордости и чести. Доминик закинула ногу на ногу и отмахнулась. — О, поверьте, в мире еще остались профессии, не подразумевающие государственных переворотов. — То есть, не знаешь, на что. Доминик стиснула зубы. «Да, не знаю! Да, не знаю! Я ничему не училась, нигде не работала вот уже почти двадцать лет, ничего не умею, а единственное мое достижение — сразу после школы удачно вышла замуж и гордо развелась в сорок три. Это ты хочешь услышать, старый змей, чтоб потешить самолюбие? Смотри, какая мозоль, наконец, отпала от родового древа». — Что вы хотите от меня? — вздохнула Доминик. — Останься на ужин. — Я не хочу задерживаться, у меня поезд. — Завтра тебя отвезут куда нужно. Сегодня обещают грозу. Сидя в душной столовой на первом этаже, Доминик не могла определить, что звучало громче — тиканье напольных часов или раскаты грома за окном. В окна бились ветви деревьев, качающиеся на ветру. На плотных шторах плясали тени. Смотреть на них, куда угодно, было приятней, чем вспоминать об ужине на тарелке. На тарелке были картофельное пюре и куриный паштет. Что-то все же напоминало о том, что в доме жил больной старик — еда была точь в точь больничной. Мягкой и едва соленой. — Гестия, — Люциус проводил взглядом строгую даму, поднимающуюся наверх. — Всем здесь заправляет. — Не домовые эльфы? — удивилась Доминик. Хотя, логично. Будь здесь эльфы, дом бы сиял и блестел. Пыль в углах и пресная еда — дурной тон для домового эльфа. — Есть один старый домовик, он ничего не может уже, и занимается только стиркой, — ответил Люциус, не отрываясь от вечерней газеты. — Остальным эльфам я не доверяю. Местная газета была напечатана на темно-желтом пергаменте то появляющимися, то исчезающими чернилами. Подобная рябь и вообще чтение, видимо, давались Люциусу нелегко — он щурился и выглядел недовольным. — Драко нанял ее, явно думая, что она станет мне хорошей компанией в этом доме. Гестия настолько хорошая наблюдательница, что я чувствую себя в собственном доме заложником. — Она о вас заботится. — Иногда лучшая забота — это оставить в покое. Именно поэтому Гестия дорабатывает свои последние дни. Это объясняло настрой дамы — дама была очень недружелюбна ни к гостье, ни к хозяину. — Уверена, ваш сын с легкостью найдет вам нового компаньона. — На этот раз сиделку ищу я сам, — ответил Люциус. — И хочу предложить эту работу тебе. Плюх. Жидкое пюре просочилось сквозь зубцы вилки обратно в тарелку. Доминик подняла взгляд. — Мне? — Тебе ведь нужна работа, раз ты не собираешься извлечь из развода хоть что-то. — Да, но… — Доминик аж зажмурилась, чтоб «перезагрузиться». Не ожидала она такого ужина. — Не сиделкой же. — А тебя больше никем и не возьмут, — пожал плечами Люциус. — Какую ценность волшебному миру ты несешь? — Я уйду к маглам. — Вон из-за стола с такими словами. Доминик опустила вилку. — Нет, дело ведь не в том, что работа сиделки — это что-то зазорное. Совсем нет. — Замечательно, приступаешь завтра. — Но вам нужна настоящая сиделка. А у меня нет целительского образования. — У тебя нет никакого образования. — Я его получу, не сомневайтесь. — За какие деньги? Ты нищая, как и подобает Уизли. — Да? — Да, — кивнул Люциус. — Вот вы сейчас этим паштетом поперхнетесь, а я не встану стучать вас по спине, — заявила Доминик. — Сегодня…. За окном прозвучал раскат грома. — Завтра утром я уеду. Безвкусная еда стала еще менее аппетитной — в тарелке было бледно-коричневое месиво, не вызывающее ничего, кроме дурных ассоциаций. Хозяин дома к ужину и вовсе едва притронулся. Аппетита у него, очевидно, не было. Люциус решительно отодвинул тарелку. — Я не знаю и знать не хочу, как сложится твоя дальнейшая судьба, Уизли, — произнес он. — Но она будет несладкой в первое время. Ты можешь знать ответы на многие вопросы, которые тебе захотят задать падкие до скандалов и интриг писаки. Или мракоборцы, и сама решай, пожалеет ли тебя твой дядюшка, когда ему нечего будет писать в отчетах наверх. Всем интересны ответы и грязное белье в вашем семейном шкафу, никому нет дела до твоих чувств и проблем. На твоем месте я бы хотел лишь скрыться и переждать, пока все утихнет. А потом уже думать, что делать со своей безысходностью. Но думать тебе некогда — жить уже не на что, или у тебя осталось еще пару монет на мороженое? Доминик презрительно скривила губы. — А здесь жизнь очень уединенная. Моим обществом давно уже не дорожат. Так что взгляни на это предложение не как на попытку тебя унизить, а как на протянутую руку помощи. Только потому, что ты мне симпатичней Астории. Особенно после того, что она сделала со своим лицом. Ты видела это вообще? Когда я увидел ее на страницах «Пророка», клянусь, подумал, что Темный Лорд снова вернулся. Чуть не схватил второй инфаркт тогда… — Вам нужен уход. У меня нет знаний в целительстве, я не… — Если мне понадобится целитель, я обращусь к целителю, — отрезал Люциус. — А если понадобится тот, кто будет смотреть, как на старого маразматика, я приглашу кого-нибудь в гости. А мне нужен тот, кто оставит меня, наконец, в покое и периодически будет проверять, не умер ли я. Ты справишься, Уизли, у тебя вряд ли есть желание подносить Малфоям стакан воды в постель. Люциус в одно ловкое движение смахнул ложкой куриный паштет с тарелки прямо на пол. Персидский кот, тут же приободрившись, тяжело спрыгнул с кресла и принялся за угощение. Тишину в столовой помимо шума дождя наполнило еще и меленькое быстрое плямканье. — Уговаривать тебя я не собираюсь. Если придумаешь что-то получше — удачи, лишь бы хватало на оплату счетов. Ты ведь не очень знаешь, сколько стоит жизнь, верно? — А вы знаете? — холодно спросила Доминик. — Цены с пятидесятых немного изменились. — Как жаль, что никому из моей семьи в полной мере этих изменений не ощутить, — едко заметил Люциус. — Послушай, Уизли, ты можешь долго доказывать мне, что справишься со всем, и я даже тебе поверю… — Вот только я совершенно не обязана вам ничего доказывать. — И то верно. Но даже если по пути отсюда ты споткнешься о рог изобилия, в ближайшее время жизни тебе не дадут. Ни дядя Гарри и его нулевая раскрываемость, ни Грейнджер-Уизли и ее писательский кризис — расскажи им про пленника в подвалах, и тогда уже жизни тебе не даст Скорпиус. Подумай. Доминик опустила взгляд в тарелку и закусила подрагивающую губу. — Мне не пророчат «долго и счастливо», — добавил Люциус снисходительно. — Обещают еще три года. Не жду, что ты пробудешь здесь до самого конца, но на хороший, по меркам Уизли, разумеется, домик насобирать успеешь. А может хватит и на учебу. Салем, конечно, вряд ли, но на хоть что-то хватит. — Я же сказала, что мне не нужно от вас ничего. — А я и не даю тебе деньги за то, чтоб ты молчала и никогда больше не появлялась на пороге. Я предлагаю тебе их заработать. Глянув на каминные часы за мгновение до того, как те начали громко отбивать семь раз, Люциус скомкал салфетку и встал из-за стола. — Гроза нескоро еще закончится, — изрек он. — Гестия покажет тебе комнату. Доминик подняла взгляд. — А утром скажешь, что надумала за ночь. — Спокойной ночи, — буркнула Доминик. — Я еще не ложусь, — буркнул в ответ Люциус и неспешно зашагал наверх. — И ты, если не ложишься, не трогай кота. У него скверный характер, если ты ему не понравишься, то уедешь отсюда без пальцев и с расцарапанным лицом. Кот, подняв довольную приплюснутую морду, засеменил следом за хозяином. Глядя на то, как темное окно гостевой комнаты заливает потоками дождя, Доминик долго не моргала. В комнате было сыро, покрывало на широкой старой кровати было влажным и холодным. За спиной потрескивал огонь в каминной печи, но особого тепла не ощущалось — лишь запах угольной пыли. «Ты хотела бежать далеко от них, и вот ты здесь». Доминик обессиленно рухнула в кровать. Матрас и покрывало, казалось, выдохнули пыль. Нашарив рукой рюкзак, Доминик вытянула из кармашка телефон и зажмурилась на миг от ярко вспыхнувшего в темноте экрана. Ожидая снова увидеть настойчивые пропущенные вызовы, она удивилась. Но ненадолго — связи в этой глуши не было. На экране мигали красным оставшиеся семь процентов заряда. Ни розеток, ни электричества в этой глуши тоже не было. Опустив бесполезный телефон, Доминик перевернулась на бок и поджала колени к груди. «Ты ночуешь в доме дедушки», — думала она. — «Завтра на рассвете за тобой прибудет его любимый внук». Вылезти в окно под проливной дождь и бежать по холмам вниз казалось неплохой идеей. «Только вот куда? Куда тебе бежать, Доминик?». Мокрая подушка неприятно елозила по щеке топорщившимся перьевым наполнением. Утром, умываясь холодной водой и растирая по опухшим глазами потеки туши, Доминик чувствовала себя так, словно для остроты ощущений решила сойти с ума. — … для ночного сна, для утренней бодрости, для улучшения пищеварения, успокоительное, для сердечного ритма… Из узкого навесного шкафа одна за другой вылетали небольшие бутылочки из коричневого стекла. Они зависали над дубовым столом в строгий ряд, отличаясь лишь цветом пробок. — И для общего поддержания состояния организма — эти четыре. — Гестия резко взмахнула палочкой, и последние бутылочки выпорхнули из шкафа, замыкая чертову дюжину того, что Люциусу Малфою предстояло пить ежедневно и до конца дней своих. Доминик стояла, приоткрыв рот. Не совсем проснувшаяся, не совсем отдающая отчет происходящему, она так и застыла с клочком пергамента и карандашом, но не записывать не успевала. Вдобавок, не могла отвести взгляда от битком забитого всякой всячиной шкафчика. «Я должна это разобрать», — пальцы судорожно сжали вытянутые манжеты широкой кофты. Гестия бормотала и бормотала, не останавливаясь ни на секунду. — Вот эти три, — она обвела пальцем бутылки. — С самого утра. Мистер Малфой должен просыпаться ровно семь утра, сразу к первому приему лекарств. Идем. И снова зашагала дальше. Доминик, стараясь поспевать, но не успевая, споткнулась о порожек и едва не врезалась в прямую спину Гестии. — Утром доставляют почту, твоя задача — распечатать конверты и посылки. Мистер Малфой — важный человек, никогда не знаешь, чего ему могут прислать недоброжелатели. Вдобавок, он уже не в силах справиться с ножом для корреспонденции. «С каким-каким ножом?» — опешила Доминик. — … следить внимательно за тем, чтоб он не волновался, — А инструкции не заканчивались. — Если начнет заговариваться, завари ему чай с вытяжкой белладонны. Они шагали по коридору так, словно куда-то опаздывали. — Никаких сквозняков. Доминик плелась следом, не успевая слушать. Про сквозняки — единственное, что она запомнила наверняка. Угрожающе сложная схема приема лекарств до сих пор осталась в голове, как что-то страшное. — Никакого жаренного, копченого, сладкого и соленого. С хлеба срезай корку, яблоки — только перетертые. Завтрак я приготовила. — Гестия резко сняла крышку с кастрюли и тут же с грохотом ее бросила обратно, дав лишь краем глаза разглядеть что-то серое и склизкое. Гестия начала инструктаж резко. Стоило Доминик лишь выглянуть из комнаты, как в коридоре уже стояла эта строгая дама с сомкнутыми в тонкую линию губами. И доброго утра не успев пожелать, она принялась скороговорить правила дома и тонкости ухода за его хозяином. Инструктаж и закончился так же резко. Бросив крышку кастрюли и вытерев руку о полотенце, Гестия щелкнула пальцами. За ее спиной тут же возник багаж, и волшебница, надев широкополую шляпу, зашагала к двери. От хлопка двери Доминик вздрогнула и проснулась окончательно. «Что происходит?» — думала она. И опасливо покосилась на повисшие в воздухе над кухонным столом бутылки с зельями. Этикетки на них давно стерлись, определить что есть что оставалось невозможным. Покрутив в руках одну из бутылочек и вытянув из нее пробку, Доминик принюхалось. Пахло зелье чем-то резким и перцем, напоминало скорей некую пряность, чем лекарство. Его назначение пока что оставалось в большой тайне. Доминик перенюхала половину бутылочек, и так возликовала на последней, узнав сильное снотворное по сладкому запаху заунывника, что на радостях приободрилась. Подписав этикетку карандашом, который не очень-то и читался в итоге, Доминик спрятала бутылки обратно и сняла с кастрюли крышку. — М-да… — Ложка зачерпнула разваренную до состояния скорей супа, чем каши овсянку. Доминик долго рассматривала печь и чувствовала замешательство не меньшее, чем когда пыталась разобраться в зельях. Это была старая добротная дровяная печь. Ни кнопок, ни вентилей, зато лязгнула и осыпала пол золой заслонка, за которой виднелись остатки тлеющих дров. С еще большим лязгом открылась вековая духовка, черная от копоти. Не сомневаясь, что потребуется не менее часа, чтоб эта печь прогрелась и вскипятила хотя бы чайник с водой, Доминик захлопнула духовку. После ночного дождя на улице было очень свежо. Кутаясь в длинную вязаную кофту, Доминик вышла на крыльцо и широко зевнула. Оглядывая сонную пастораль вокруг и слушая звонкий щебет утренних пташек, она спустилась на каменную дорожку, огибающую дом. Сквозь камни поросла трава, мокрый плющ, обвивающий стены, блестели от влаги, а с широкой листвы ореховых деревьев ветер сорвал целый поток капель, которые, пролившись сверху, угодили Доминик за шиворот. Зарывшись в теплую кофту поплотнее, Доминик снова зевнула и ускорила шаг, подальше от деревьев. Садовника здесь явно не было. Впереди виднелась совсем заросшая красным плющом беседка. А всюду, огибая дорожки, были эти острые разросшиеся кусты, среди которых взгляд вдруг случайно заметил мелкие пунцовые ягодки. «Малина», — рассеянно подумала Доминик, сорвав одну. Малина. Она очень давно не видела ягод нигде, кроме как в пластиковых контейнерах на полках супермаркета. Ягоды стоили очень дорого, но судя по тому, что пироги, которые они украшали, часто отправлялись в мусорное ведро, по факту ягоды не стоили ничего. Вернувшись на кухню за чашкой, Доминик долго и неспешно собирала нежные ягоды, размокшие после дождя. Волнистые волосы цеплялись за колючие ветки, теплая кофта сползала с плеч, так и норовя махнуть края в размокшую грязь у дорожки. Подняв голову на лязг и хриплое ржание сверху, Доминик проводила взглядом дугу, которую описал над домом запряженный фестралами дилижанс. Повозку так опасно мотало, что, казалось, сейчас она угодит прямо во второй этаж. Но того не случилось, хоть и приземление сложно было назвать мягким. Дилижанс с грохотом опустился, а поводья фестралов выпустил, даже не обернувшись на шум, немолодой волшебник в котелке — тот самый, что и доставил Доминик сюда. Доминик помахала рукой, а волшебник глубоко кивнул в знак приветствия и, сжимая в руках коробку, шагнул в дом. «Наверное, принес Люциусу ту почту, которую сова не дотащит», — подумала Доминик, провожая волшебника взглядом. И вдруг спохватилась. — Люциус! Утренний час приближался к девяти — напольные часы громко тикали. — Господи-Господи-Господи! — Доминик дрожащими руками перебирала многочисленные бутылочки с лекарствами. Бутылочки звякали друг о дружку, проливали содержимое и не несли более никакой информации о том, что Люциусу Малфою нужно было выпить еще два часа назад. Отвинчивая пробки и быстро нюхая то одну, то другую, Доминик была близка к истерике. В принципе, все зелья пахли уже одинаково. — Соберись, — Доминик дернула плечами, сбросив кофту на пол. — Ты получила семь Ж.А.Б.А. «И это твое единственное достижение». Впрочем, школьные знания, а конкретно те, что давались на зельеварении, хоть раз в жизни, но были не бесполезны, а в столь стрессовой ситуации — даже бесценны. Едва не опалив руки, когда разжигала огонь в печи, Доминик с пять минут, согнувшись и не почти не дыша, наблюдала за тем, как меняется под действием тепла прозрачное маслянистое зелье. Зелье медленно окрашивалось в бледно-голубой цвет и вдруг испустило вверх пахучую синюю дымку. — Лобелия! — возликовала Доминик. — Это лобелия! Первая победа была с густым цветочным запахом. — А от чего лобелия? — Первое поражение, впрочем, тоже. — Блядь. Доминик уже едва не плакала, когда ее снова осенило. — Луи! Никогда прежде работающий в хосписе родственник так не радовал своим существованием. Бросившись на второй этаж, Доминик едва не споткнулась на смятом ковре. Толкнув дверь в гостевую комнату, она с разбегу рухнула поперек пружинистой кровати и вытянула руки к оставленному на прикроватной тумбе телефону. Темный экран, отсутствие реакции на нажатие кнопок и щелчки по экрану ясно напомнили — вчерашние семь процентов заряда, увы, не вечны. Часы внизу пробили девять раз. — Да что вы сидите, сделайте что-нибудь! А-а-а-а!!! Немолодой джентльмен в котелке сидел в кресле и пил чай, поглядывая на то, как по коридорам мечется в панике Доминик. «Я опоздала с лекарствами на два часа, что если он уже умер?» — Доминик едва не рвала волосы на голове. — «О Боже, я убила Люциуса Малфоя». Сжав дрожащие пальцы на дверной ручке, Доминик прижалась лбом к покрытому резными узорами дереву. Зажмурившись и тихо открыв скрипнувшую дверь, она заглянула в душную темную комнату с наглухо зашторенными окнами. — Эй, — робко и с надеждой позвала Доминик, сняв со столика канделябр и подсвечивая вперед. Изумрудно-серые цвета спальни наводили на мысли о террариуме. И точно, изголовье кровати оплетали две кованые змеи. Тихо потрескивал огонь в камине, блестело темно-зеленое покрывало, на полу растянулся жирный кот, грязно-белая шерсть которого покрывала ковер и не давала возможности разглядеть узоры. Лицо Люциуса Малфоя было спокойным и расслабленным, напоминало желтоватую восковую маску, а еще он, кажется, не дышал. Доминик, сжимая канделябр, осторожно наклонилась над кроватью и едва не схлопотала удар, когда вдруг серые глаза распахнулись и взглянули на нее с ледяным недоумением. — Уизли, — прошипел Люциус. — Что ты здесь делаешь? Губы Доминик задрожали. — Я-я… я… Люциус сел в кровати и недовольно огляделся. — Ты принесла лекарства? — Нет, — сконфужено призналась Доминик. — А что принесла? Подсвечник? Растеряно протянув дрожащей рукой тяжелый канделябр, Доминик улыбнулась. — Спасибо, мне не хватало его всю ночь, с трудом уснул в таких условиях. — Ядом в голосе старого змея можно было потравить всех вредителей Австрии. Рука забрала у Доминик канделябр и опустила на тумбу. — Гестия уехала? — спросил Люциус. — Да. — Который час? — Начало десятого, — тоном подсудимого, который сейчас расплачется перед судьей, ответила Доминик. — Прекрасно. — Люциус вновь опустился на подушки и перевернулся на бок. Доминик моргнула и выпрямилась. Инструктаж Гестии был кратким и очень быстрым, но, кажется, ни слова в нем не было о том, что делать в таких ситуациях. — Вставайте, — уверенно заявила она. Люциус лишь махнул рукой, не поворачиваясь. — Вставайте! У вас режим, вам надо пить лека… — Я умру, если посплю еще пару часов? — Ну, — протянула Доминик. — Возможно. — Умру — разбудишь. Все, иди. И накрылся теплым стеганым одеялом по самый подбородок. Раздражено сдув с лица нависшую медную прядь, Доминик обошла широкую кровать. — Вставайте. — И резко дернула плотные многослойные шторы. Разбудили Носферату. Люциус скривился, зажмурился и зашипел, как упырь. Доминик, замерев у распахнутых штор, нависла над ним угрожающе-решительной тенью. — Послушай, Уизли, — проскрежетал Люциус. — Я, конечно, понимаю, что вы в своей деревне привыкли просыпаться на рассвете, чтоб успеть выдоить козу и сварить сыр на завтрак для пятнадцати голодных детей… Доминик скрестила руки на груди. — Но дай мне поспать. Иди, ты свободна. Могу бросить в тебя носком, чтоб звучало доходчивей. Из комнаты Доминик вышла в раздражении и растерянности, и даже обернулась на дверь, чтоб точно убедиться. — Он не хочет вставать! — пожаловалась Доминик, указав руками на дверь в конце коридора второго этажа. Пожилой джентльмен, буднично допивая чай, лишь пожал плечами. И, поставив опустевшую чашечку на блюдце, склонил голову, надел свой котелок и вышел из дома. Проснулся Люциус к одиннадцати, просрочив установленный и жизненно-необходимый режим дня на четыре часа. — Подождите! — спохватилась Доминик, подъема уже совсем не ожидающая. Она засела в столовой с бутылочками зелий и книгой, которую отыскала на полке в гостиной. Книгой было очень старое издание от тысяча девятьсот сорок седьмого года — «Расширенный курс зельеварения» Либациуса Бораго. Вооружившись книгой, бутылочками, природной смекалкой и воспоминаниями хорошей студентки Доминик упорно пыталась различить и упорядочить зелья. Получалось не очень, распозанно было лишь одно — то, что пахло перцем и оказалось в итоге сильным Бодроперцовым зельем, которое славилось очень сильным согревающим и противопростудным эффектом. Доминик как раз торжественно приклеивала к бутылочке с распознанным зельем новенькую самодельную этикетку, когда в столовую спустился Люциус, одетый в серебристый халат поверх пижамы. Люциус молча откупорил одну из бутылочек и сделал маленький глоток. — Желтая пробка, — сказал он, вручив бутылочку Доминик. — А остальное? — Сколько там зелий ему надо было пить утром? Шесть? Восемь? — Можешь вылить. — Что за ребячество? — вскинулась Доминик, убирая бутылочки со стола. — Это же ваше здоровье… — И я в состоянии за него отвечать самостоятельно, Уизли. Желтая пробка, — напомнил Люциус. — Вечером я выпью красную. И все. — Но… — И все. — Нет, вы… — Если у меня прихватит сердце — принеси зеленую. — Люциус… — А если умру — позови гробовщика. Все. Доминик обессиленно вздохнула. — Скажите, зачем вам сиделка? — Мне — незачем, моему сыну нужна. «Чему ты удивляешься?» — бормотала про себя Доминик, пытаясь отыскать на кухне посуду. — «Этот человек воспитал Драко, а потом воспитал Скорпиуса. С чего бы ему быть покладистым?» Казалось, что Гестия перед уходом назло навела бардак. Отыскать что-то в забитых ящиках было сложно. Все же справившись и вытянув тарелку (при этом едва не разбив еще десять, настолько плотно они были напиханы), Доминик сняла крышку с кастрюли на печи. — М-да-а-а, — протянула она, кривясь. По большой ложке в тарелку стекала серая склизкая жижа, скорей напоминающая клей для обоев, нежели завтрак. По сравнению с этим, вчерашнее бледное пюре и безвкусный паштет выглядели изысканно. Принюхавшись к порции и не ощутив никакого запаха, Доминик невесело вздохнула. — Уизли. Люциус выглядел так, будто ему на тарелке принесли орущую мандрагору. Задержав взгляд сначала на сцепившей за спиной руки в замок Доминик, он снова опустил взгляд в тарелку, где на поверхности серой каши красовались мелкие ягоды малины. — Что? — буркнула Доминик. Тонкие губы Люциуса скривились в усмешке. — Я знаю тысячи случаев, когда люди умирают, если не пьют лекарства, — протянула Доминик. — Но не знаю ни одного, чтоб кто-то умирал от малины. Приятного аппетита. Люциус взял в руки ложку. — Не присоединишься? — Я не голодна. — Что, обнесла мой малинник на рассвете, да, Уизли? — Сожрала два ведра, чтоб вам, Малфоям, меньше досталось. Люциус фыркнул. Доминик, зашагала на кухню. И, вскоре вернувшись в столовую с чашкой чая, выдвинув стул, и села напротив. — На ужин я хочу ростбиф, — заявил Люциус, расстелив салфетку на коленях. Доминик присвистнула. — Нет. — Это не торги. — Все равно нет. — Мне осталось три года, а если выполнять весь свиток рекомендаций целителя — три года и десять дней. Как ты думаешь, безвкусный корм вызывает у меня желание бороться за эти десять дней? Люциус нарочито медленно зачерпнул каши и перевернул ложку. Каша с мерзким хлюпаньем плюхнулась в тарелку. Доминик опустила чашку на стол. — Я могу приготовить курицу так, что вы будете думать, что едите говядину. — Наложишь на меня Конфундус и принесешь очередной, похожий на детскую неожиданность, паштет? — Спасибо за идею, я обязательно учту. — Доминик коротко улыбнулась. Чем заниматься и что делать вообще Доминик не понимала до последнего. Она понятия не имела, что делать в этом доме, что делала в нем Гестия и чем занимался пожилой джентльмен в котелке, который приходил и уходил. Вопреки опасениям и очевидному, Люциус не был капризным. Он сидел в гостиной с газетой, неспешно пил чай и всем видом демонстрировал желание быть оставленным, наконец, в покое. Доминик сдалась и сунула бутылочки с зельями обратно в шкаф. Доминик слонялась по дому и думала. Ее телодвижение и скрип половиц, кажется, Люциуса раздражал — он то и дело цокал языком. Не зная, что делать, Доминик делала то же, что и всегда — готовила. Тем более что с дровяной печью нужно было повозиться. Когда же горшочек с овощным рагу начал побулькивать, а курица отправилась на страх и риск повара в старую закопченную духовку, Доминик села за стол. «Что я здесь делаю?» — накатило внезапное. Как для того, кто вынужден был пить настои для аппетита, Люциуса Малфоя не пришлось долго уговаривать пообедать. — Да что? — не вытерпела Доминик, то и дело ловя на себе взгляды. Кусок курицы аж в горло не лез. — Ничего, Уизли, — фыркнул Люциус и снова принялся за еду. А затем вдруг скосил взгляд в сторону зашторенного окна. — Сегодня снова обещают грозу. — Вы чувствуете погодные явления? — полюбопытствовала Доминик. — Это какая-то особая магия? — Нет. Я прочитал прогноз в газете. Прогноз не обманул. Летнее солнце вскоре скрылось за чугунными облаками, отчего в комнатах стало еще темнее. За окнами грохотал гром, дождевые капли барабанили по крыше, отчего в комнатах снова не было слышно громкого тиканья часов. От нечего делать, а особенно когда Люциус закрылся в комнате на замок, Доминик и сама отправилась в спальню. Где долго валялась на кровати в попытке «оживить» телефон. Бесполезное зарядное устройство лежало рядом, однако даже его присутствие в качестве моральной поддержки не заставило телефон даже включиться. Подкинув еще одну деревяшку в каминную печь, Доминик закуталась в кофту и вернулась в кровать. На одеяле ее дожидался «Расширенный курс зельеварения». Книга оказалась школьным учебником и, стоило пролистать до конца и увидеть подпись на внутренней стороне обложки, собственностью шестикурсницы Нарциссы Блэк. Читая книгу, в которой было то же самое, что она сама учила в школе, какие-то несчастные… двадцать семь лет назад, Доминик едва не задыхалась от давящего чувства собственной ущербности. «Мерлинова борода! У вас больше будущее, моя дорогая. Десять очков Когтеврану!», — прозвучал в голове заливистый голос профессора Слизнорта. «Я не помню ни строчки», — заключила Доминик, глядя в затертый пошаговый рецепт Эйфорийного эликсира. — «Что я вообще помню?» Судя по тому, что знакомых слов в учебнике шестого курса было мало, помнила она еще меньше. «Альбус, пьяница и придурок Альбус просто взял и спустя двадцать семь лет после школы с легкостью стал учителем истории магии! Да что с тобой не так, Доминик? Как же ты так деградировала?» — думала Доминик, глядя в учебник сквозь слезы. Она хотела работать невыразимцем в Отделе тайн после окончания Хогвартса. Ее баллы могли даже позволить ей попытаться. Но она выбрала выйти замуж и создать семью, и сейчас от нее уже ничего не осталось. «Черт, да из тебя даже сиделка никакая! Ты не можешь заставить больного старика пить его лекарства!». Она снова уснула на промокшей подушке под аккомпанемент грома и молнии над крышей временного убежища. И проснулась не от блеснувшей в небе молнии, а от странного звука за дверью — кто-то словно скользил по полу. Ежась от холода и моргая глазами, которые не желали открываться, Доминик закуталась в кофту и, нашарив ногой кеды, обулась. Приоткрыв дверь и выглянув в пустой коридор, она проводила взглядом источник шума — грязно-белый персидский кот, необычайно резво для своей комплекции догонял в коридоре что-то крохотное и золотое, настойчиво пытающееся оторваться от пушистого преследователя. Услышав приглушенный птичий щебет, Доминик едва не рухнула на месте. — И о чем ты думал? — прозвучал голос Люциуса внизу. Сжимая дверную ручку, но не смея переступить порог комнаты, Доминик тянула шею и глядела вниз. Она готова была поклясться, что узнает и спину, по которой струилась черная дорожная мантия, и зачесанные назад невозможно-светлые волосы. — Твой отец, поимев точно такую же, тебе говорил. Твоя мать тебе говорила. Тебе говорил я и тебе говорили все — ничего хорошего не выйдет из этого брака. Глупость двух школьников затянулась и обрушилась на мой дом позором. — Люциус свернул вечернюю газету и поднял на фигуру в мантии насмешливый взгляд. — Не понял этого тогда, так должен был понять уже давно! Раздался угрожающий хрясь. Доминик повернула голову. Толстый белый кот, не сводя с нее взгляда бледно-голубых глаз, старательно пережевывал крыло обмякшей в его зубах канарейки. Канарейка с тихим хлопком исчезла и упала на пол золотым галлеоном. — Только ленивый не шутит о том, что Уизли плодятся, как кролики. Когда их девчонка дважды или трижды не смогла родить тебе сына, неужели ты не задумался о том, что что-то с ней не так? Кого ты привел? — Я задал вопрос, а не спросил совета, дедушка, — прозвучало внизу. — Совета надо было спрашивать раньше, — иронично заявил Люциус, скривив губы. — Спрашиваешь, здесь ли она? А как ты думаешь, мои двери открыты для осквернительницы крови? Его серые глаза горели задором. — Хоть бы подумал, кто мог захаживать к ней в ваше жилище, пока ты сидел в британском консульстве и носа не высовывал. — И тогда, раз уж надумал советовать, посоветуй. Где мне ее искать? — А я скажу, где, — Люциус закивал. — Искать по сотне ее родственников. Сидит у кого-нибудь в сарае и уже подсчитывает, сколько со всех нас поиметь в обмен на молчанку. Ее здесь нет и не было, и ей здесь не рады. Как и тебе, дорогой внук, если только не собираешься рассказать правду о том, откуда над моим родовым поместьем взялся этот дракон? — Я не буду с тобой разговаривать, пока ты снова в припадке. — Тогда вон отсюда. Мой припадок никогда не закончится, потому что я вижу тебя насквозь. Резко повернувшись, отчего зашелестела плотная мантия, волшебник двинул к выходу, на хозяина дома не оборачиваясь. — Ваша политика, ваши споры, безмозглые алчные жены, философские камни и драконы, — рычал Люциус, брызжа слюной вслед. Его потряхивало от ярости, а налитые кровью глаза бешено метались. — Два избалованных слабака, нытики! Вы недостойны ни места на родовом древе, ни золота из хранилища, ни того, чтоб шевелить это время своими жалкими попытками что-то исправить! Фигура резко обернулась на пороге. Бледное лицо Скорпиуса смотрело на разъяренного дедушку с недоумением. — Вон, — прорычал Люциус. Шагнув вперед и заставив Скорпиуса оступиться назад, он захлопнул дверь и щелкнул замками. На крыльце раздался тихий хлопок трансгрессии. Люциус, тяжело дыша, расправил плечи и обернулся. Доминик, стоя на верхней ступеньке, сжимала перила. Спустившись, она прошла мимо и обернулась на отрывистый зов. — Уизли. Тонкая темно-рыжая бровь дрогнула. — Я не хотел тебя обидеть, — произнес Люциус. Доминик коротко кивнула, не сводя взгляда. — Кота, — добавил Люциус, повернув голову в сторону довольно растянувшегося на ступеньке зверя. — Зовут Фауст. — Он искал меня здесь? — выдохнула Доминик, справившись с комом в горле. Оба поняли, что говорилось не о коте. — Иди, — бросил Люциус, направляясь в гостиную. — Сделай чай. Сглотнув рвущиеся слова, которые все равно не прозвучали бы внятно, Доминик зашагала прочь. Наблюдая за тем, как над очагом покачивался подвешенный чайник, она уперла руки в дубовый стол и ссутулилась. Разглядывая узор дерева и тяжело дыша, она слушала, как шумит за окном буря и тикают из гостиной часы. Люциус сидел в кресле и остекленело глядел в камин. Доминик, опустив на столик блюдце с чайной чашкой, замерла рядом. Повернув голову и задержав короткий взгляд на протянутой ему бутылочке из коричневого стекла, Люциус безропотно вытянул зеленую пробку и сделал глоток. И, вернув бутылочку, на один лишь миг крепко сжал сомкнувшуюся на ней руку. Доминик села в соседнее кресло и обняла поджатые к груди колени. Не глядя в лицо Люциуса, напоминающее восковую маску с воспаленными глазами, она тоже уставилась в камин, будто пытаясь найти скрытое успокоение в узорах, что рисовало горящее пламя. В молчании, но не в тишине, они сидели, смотрели и дышали. — Знаешь, — первым заговорил старый змей. — Гроза скоро закончится. Доминик перевела взгляд. Но окно оставалось плотно зашторенным. — Да, — согласилась она и, глубоко вздохнув, откинулась в кресло. — Скоро.