Игры в богов

Мало кто из служащих величественного небоскреба знал, что находилось в четырех башенках, что окружали самый верхний этаж Вулворт-билдинг и маленькими младшими братьями тянулись ввысь к острой пирамидке крыши. Многие и не знали о существовании этих башенок — уж снизу-то, задрав голову, их не разглядеть, а на многочисленных существующих иллюстрациях те и вовсе казались скорее элементом декора, нежели функциональной пристройкой. Но узнай хотя бы один в Вулворт-билдинг (чего было достаточно, чтоб слухи разнеслись по всему зданию за сутки), какую тайну хранят четыре башенки, то винтовая лестница рухнула бы под топотом сотен ног волшебников, которые в ту же секунду ломанулись бы наверх. В башенках немыслимым чудом работал интернет. Почему и каким образом четыре высокие башни не попадали под чары от не-магов и их барахла — тайна, разгадать которую обнаружили случайно и разгадать не могли десятилетиями. Впрочем, ныне, просочись история об этом в ряды служащих МАКУСА, мало бы кто рискнул подняться и проверить, поймает ли мертвый телефон сигнал вышки. Помимо интернета в башнях обитал еще и самый страшный волшебник если не в МАКУСА, то в Вулворт-билдинг — ликвидатор проклятий Сойер. Страшным он был отнюдь не из-за своего влияния или дьявольских планов — он был просто страшным. Огромная гориллоподобная фигура с бритой круглой головой, покрытой рваными разросшимися рубцами, со свернутым набок носом и скошенной тяжелой челюстью пугала — к такой в лифте спиной поворачиваться не хотелось. Ликвидатора проклятий побаивались: и его лица, и вообще истории появления этого человека в постоянном и немногочисленном штате. Говорили, что работал он то здесь, то там, занимаясь «всякой жестью», но Эл Арден его не боялась. Даже несмотря, что в их самую первую встречу (и первый рабочий день в качестве стажера) с перепугу аж вцепилась в мистера Роквелла, от которого потом боялась отходить следующие пару дней. — Кто это такой? — в ужасе и шепотом спросила Эл прежде. — Что с ним случилось? Мистер Роквелл был не из тех, кто запугивал новичков. Но был все же живым человеком. — Нарушил должностную инструкцию, а точнее ее пункт о поддержании рабочего места в порядке. Сейчас работает главным архивариусом, отвечает за дисциплину и книги о доброте. Стоять, — И, схватив за шкирку намеривавшего улизнуть подальше из Вулворт-билдинг стажера, распахнул дверь архива. — Пошла. С тех пор прошло больше года по календарю, по ощущениям же — больше двадцати лет. Стажер из архива выросла до капитана мракоборцев, главный архивариус оказался не архивариусом, а ликвидатором проклятий, недоумевающим, почему две недели странная бледная девочка приносила ему какие-то бумажки и докладывала о нарушении дисциплины в архиве. — Спасибо, примем меры, против пыли, сплетниц, да, со всем разберемся, — медленно и очень осторожно отвечал мистер Сойер, когда Эл так же медленно и осторожно вручала ему стопку кляуз, а затем пулей мчалась прочь. А потом страшный ликвидатор еще и негодовал, одергивая хихикающих очевидцев. — Ничего смешного! Солнечный ребенок! Сойера Эл бояться перестала по неочевидной причине — тот был добрым. А потому в этот совсем непогожий день, кривясь и кряхтя, тяжело поднималась в одну из четырех таинственных башенок. Цепляясь руками за каменные стены и волоча ноги по ступенькам, Эл едва носом в дверь не рухнула от облегчения, когда добралась до места. Толкнув дверь и робко заглянув в очень тесное помещение, перегородкой из шкафа разделяемое на две части, она окликнула: — Мистер Сойер. Ликвидатор стянул головы большие наушники и обернулся. Под приглушенное звучание веселой песни он приветливо спросил: — Привет, Арден. Что случилось? Вопрос было уместнее задать ему самому — на Сойере был клеенчатый фартук, заляпанный кровью, в руках — длинный пинцет, а на столе, с трудом умещавшемся меж стен, покачивался воткнутый около холодной руки покойника нож. Эл моргнула. — В связи с некоторого рода обстоятельствами я вынуждена просить в вашей кладовой политического убежища. Сойер вскинул рубец, который был у него на том месте, где у обычных людей находилась бровь. — Можно я у вас посижу? — взмолилась Эл. — Да, пожалуйста, — ликвидатор пожал плечами и махнул рукой за большой заставленный всяким шкаф, деливший помещение надвое. Эл направилась было, но, сжав руку на полке у холодных склянок, выглянула снова. — А что вы делаете? — и полюбопытствовала. — И кто это? Сойер приподнял голову покойника и, как тряпичную куклу, повернул к Эл. — Ваш дурной мракобес. Еще даже не окоченел. Никакого сожаления Эл не ощутила — дурной мракобес вытрепал нервы всей штаб-квартире мракоборцев в последние две недели. И, решив подчеркнуть финал своей истории, преступник умудрился вывести из строя конвоировавшую его в тюрьму повозку. Обезумевшие фестралы сбросили узду и повозку вместе с ними, и та камнем рухнула вниз, прямо на проезжую часть гудящей улицы соседнего города. Так и закончилась еще одна история не очень великого, но очень деятельного злодея — ему выходка стоила жизни, штаб-квартире мракоборцев же предстояло разбираться с последствиями для не-магов-очевидцев падения старинной повозки с неба. — А крестраж нашли? При нем не нашли ничего. — По карманам не нашли. Этот умник его проглотил. Ищу вот. — Сойер волшебной палочкой указал не то на вспоротый живот, не то на колыхавшиеся бусины маятников над столом. Эл моргнула и скрылась за шкафом. Сойер, натянув наушники, снова склонился над вспоротым животом. — Ну да… Сожрал, придурок. Оглядев вторую часть крохотного помещения за шкафом, Эл судорожно задышала — вспомнила, зачем сюда поднялась. Вторая часть башни была очень тесной, и действительно напоминала кладовую: стенку занимал еще один шкаф, в углу ютилась лестница, старые газеты и письма пылились, распиханные по полкам. На массивном рабочем столе, едва умещающемся, стоял старый громоздкий телевизор, из экрана которого торчал топор. В страшном беспорядке валялись и катались на сквозняке по скользкой поверхности заткнутые пробирки с неизвестным содержимым. Гудели детали разобранных в хлам вредноскопов и дымилось что-то похожее на расплавленное серебро побулькивающем котле на горелке. Все же, верно говорил отец, не позволяя Эл спускаться в подземелья — никто до конца не знает, чем занимаются ликвидаторы проклятий, но лучше порой не спрашивать. — Там груши на полке, угощайся, — окликнул Сойер, достав из покойника похожий на темный склизкий мешок желудок. Судорожно дергая закрытые дверцы шкафа, в который все равно бы не влезла даже пригнув голову, Эл почти пищала — слышала уже шаги на лестнице, ведущей в башню Сойера. Шаги становились все громче и громче и Эл, чувствуя, что сама прибежала не в укрытие, а в тесную захлопнувшуюся следом мышеловку, не придумала ничего лучше, чем юркнуть под стол. Стол был добротным, но все равно под ним оказалось тесно. Прижавшись к деревянному полотнищу, Эл зашипела от боли, согнув ноги в коленях. Свернувшись под столом в три погибели и подпирая макушкой нишу под ящик для бумаг, она тяжело дышала. До тех самых пор, как услышала хлопок двери — и на выдохе забыла, как дышать. — Где? — послышался голос. — Прячется за шкафом в кладовке, — ответил ликвидатор проклятий, с омерзительным звуком выдавливая содержимое желудка преступника в пластиковый контейнер. «Сойер, ты предатель!» — едва не взвыла Эл в голос, но подавилась робкой попыткой вдохнуть спертый воздух носом, когда под подошвой обуви вошедшего в кладовую скрипнул пол. Слушая приглушенную музыку из наушников Сойера, медленные шаги и глухой стук о дно пластикового контейнера, оповещающий о том, что проглоченный крестраж найден, Эл зажмурилась. — Как же ты это проглотил, дурачок? — послышалось искреннее недоумевание. Но шаги были страшнее того, что происходило по ту сторону шкафа-перегородки. Искавший ее дернул двери шкафа — тесное помещение сотряс резкий лязг закрытых замков. Шаги становились все ближе. — Элизабет, — позвал вкрадчивый голос, заставив Эл вжаться в стол еще сильнее. Чувствуя, что от приближающихся шагов подрагивает на полу вместе со столом, Эл прижала ладони ко рту, удерживая рвущийся наружу выдох. Решив снова трансгрессировать, пока не заработала инфаркт от напряжения, Эл вздрогнула от скрипа столешницы, на которую опустилась тяжелая ладонь. Ноги, видневшиеся впереди, согнулись, и ужас Вулворт-билдинг опустился на корточки, глядя на синюю от напряжения Эл пристальным полупрозрачным взглядом. — Вылезай, — прорычал мистер Роквелл, едва шевеля губами. Эл покачала головой. Рука, сжимающая край стола, с тяжелым протяжным скрипом сдвинула его вперед на половину метра. Эл не успела сжаться и пригнуть голову, как пискнула от сжавших ее ухо пальцев. — Ну не надо! Нехотя выпрямившись, она прижала голову к плечу и зажмурилась. Затекшую ногу кольнуло острой болью. — Не пойду! — яростно воскликнула Эл, прежде чем оказалась беспардонно закинута на плечо. — Отпустите! И попыталась не то уползти, не то пинать мистера Роквелла ногой. Перехватив буйную ногу и согнув, мистер Роквелл направился прочь. — Вы не имеете права! — надрывалась Эл. — Мой отец узнает об этом!!! — Непременно узнает, я сегодня же напишу ему, пусть сам с тобой разбирается! — рявкнул в ответ мистер Роквелл. — Мне, что, Арден, больше нечего делать в понедельник, чтоб бегать за тобой по всему Вулворт-билдинг?! — Я вас не просила за мной бегать! Я вам не манекен для самоутверждения комплекса Бога, я бароне… — Ты — ссыкуха малолетняя! — Кто ссыкуха?! — Эл засучила ногами, пытаясь сползти с плеча, еще яростней. Мистер Сойер открыл дверь и ушел с прохода, пропуская мракоборцев вперед. — Крестраж нашел? — мистер Роквелл обернулся, и длинные ноги Эл в узком проеме задели стену. — Нашел, в желудке. — Помогите! — орала Эл в коридор. Вопль ее эхом прокатился по башне. — Почему «пытался»? У него не получилось? — мистер Роквелл дернул ее за пояс брюк, поправив на своем плече. — Думаю, что нет. — Хорошо. — Не оставляйте меня с ним! — не унималась Эл, но мистер Сойер дружелюбно помахал ей на прощание перепачканной кровью пятерней. Моложавый и улыбчивый президент Локвуд, чья жемчужная улыбка и ямочки на гладковыбритых щеках готовились стать украшением первой полосы «Нью-Йоркского Призрака», стоял на балкончике знаменитой винтовой лестницы и в порядке очереди отвечал на ответы собравшихся журналистов. — … так ли это, господин президент? Господин президент, задержав взгляд на волшебной камере, на секунду замер с открытой в приветственном жесте ладонью. И поспешил ответить на очередной заданный вопрос. — Важно понимать то, что мы здесь делаем. И не демонизировать правительство — у нас нет умысла усложнять людям, нашим людям, жизнь, — ответил он. — Каждый человек в этом здании находится на своем месте. Все мы боремся за лучшее будущее для каждого из нас. — То есть, слухи о напряженных взаимоотношениях между подразделениями — выдумка? — Это слухи ради слухов, — заверил президент Локвуд. — В этом здании нет напряженных взаимоотношений. Все мы работаем плечом к плечу в условиях взаимоуважения, безопасности и безусловной толерантности к не-магорожденным коллегам… — Сойер, прищеми ей руки дверью! Объективы камер, как и взгляды репортеров, направились в сторону. Позади застывшего в гримасе президента из очень узкого коридора, обычного скрытого портретом, в яростной схватке толкался мистер Роквелл — пытался тянуть за ноги капитана своей штаб-квартиры. Капитан намертво вцепилась пальцами в дверной косяк и стойко противилась попыткам куда-то себя увести. — Поганые грязнокровки, вы будете гореть в пламени ада, Сатана будет драть вас своим раскаленным колом, до тех пор, пока вы не будете молить прощения за то, что посмели взять в руки волшебную палочку!!! — орала Эл Арден. — Маглорожденные ублюдки! — Эл, отпусти дверь! — Сойер, ломай ей пальцы! — орал мистер Роквелл, перекрикивая капитана. — Ты глянь, что творит, — перепачканный кровью ликвидатор проклятий был в восхищении. — Боец. — Помогите! — вопила Эл, извиваясь, как уж на сковороде и пытаясь соскользнуть с плеча директора штаб-квартиры. — Вы не имеете права! И ахнула, от неожиданности разжав руки на двери, когда ощутила звучный удар ниже пояса. — Я тебя сейчас вниз вытряхну! — зарычал мистер Роквелл и, повернувшись, наклонился над балконной оградой. — Ты щас полетишь вниз, Арден, я клянусь тебе! И, спустив Эл с плеча, вжал ее в ограждение и навис, как зловещее предзнаменование. — Я за тобой бегать не буду больше. Я здесь закон, а ты — налипший на шестеренку механизма комочек плесени, знай свое место в пищевой цепи!. — Рот раскрывался угрожающе широко, обнажая заметно удлинившиеся зубы, а прямой нос уткнулся прямо в переносицу вжавшейся в ограждение Эл. — Хочешь бегать — ты побегаешь, Арден, ты перенесешь в мой кабинет весь пергамент в этом здании, по одному листочку, крохотному листочку за ходку. Ты будешь бегать вверх и вниз, туда и обратно, целый блядский день, пока не сотрешь ноги по тазобедренный сустав, и даже когда будешь уже ползать и оставлять за собой след из крови и костной муки, от меня ты не услышишь ничего, кроме: «Арден, еще пергамент». Тактичное откашливание президента, готового провалиться под землю и утянуть за собой штаб-квартиру мракоборцев, заставило и директора, и капитана повернуть головы. — Здравствуйте, — произнес мистер Роквелл. — Добрый день, — выпалила Эл. Ликвидатор проклятий помахал красной от крови рукой. — Все в порядке, Роквелл? — севшим голосом спросил президент. — В полном, господин президент. Арден, за мной. И разжав пальцы Эл на балконном ограждении, снова закинул ее на плечо. Эл зашипела и скривилась. — Сломала лодыжку, — пояснил мистер Роквелл прямо в нацеленную на него камеру. — Не я сломал ей. — Это он сломал, — шипела Эл. — Сломает вторую, если ты еще что-нибудь пикнешь. Всего доброго. Мистер Роквелл направился вниз по ступенькам, на предпоследний этаж. Упираясь руками в его спину и неловко глядя на репортеров, Эл сжала руку в кулак. — Боже, — прохрипела она уставившимся на нее репортерам. — Храни Америку. Несмотря на то, что падение повозки с преступником сложно было назвать мягким, штаб-квартира мракоборцев не напоминала приемный покой больницы — заклинания и бадьян лечили травмы куда быстрее примочек и гипсовых повязок. Но Эл слишком хорошо запомнила боль в сломанной ключице, с которой ее срастило вмиг короткое заклинение, чтоб до последнего бороться против того, чтоб снова испытать это. Даже если надеяться, что хрустнувшая лодыжка заживет сама собой, слишком наивно. — Ну не надо, — ныла Эл. — Я могу ходить. Даже бегать, вы меня сорок минут ловили… Мистер Роквелл стряхнул ее в кресло и размял шею. — Ну пожалуйста. — Эл почти молила, но под ледяным взглядом сама дрожащими руками подкатывала штанину. — Я могу походить с гипсом. И даже бегать. Все выглядит неплохо. Лодыжка опухла и казалась синеватой. — Хотите, я полы здесь помою… — Сана крепитум, — сквозь зубы буркнул мистер Роквелл, нацелив кончик волшебной палочки в синеватый отек. — Обязательно помоешь. Косточка громко хрустнула, а нога дернулась. — Не матерись, — предостерег мистер Роквелл, поймав мученический взгляд. — За дверью ходит президент Локвуд. — Пофел он нафуй, ваф превивент, — прошипела Эл, закусив штору. И разжав на ней стиснутые зубы, поспешила пояснить. — Это греческий. Нога горела огнем. Кость будто не срастили, а маленьким молоточком раздробили на еще более мелкие осколки, которые тут же наскоро слепили обратно в целую конструкцию. — Арден, — сухо проговорил мистер Роквелл, глядя на нее со смиреной жалостью. — Что, сэр? — Ты дурное создание. — К вашему сведению, у меня наилучшее европейское образование! — прорычала Эл и, забывшись, вскочила на ноги. Но тут же рухнула обратно — в глазах потемнело от боли, когда она наступила на больную ногу. И хоть в системе характеристик Эл Арден «выносливость» выросла до максимальной десятки, а «интеллект» упал до печальной двоечки, а повозка так и не довезла преступника до места заключения, миссия считалась успешно законченной. Под конец дня мистер Роквелл вернулся со стопкой бумаг и небольшим предметом в файле для бумаг. Вокруг файла поблескивали похожие на переливающееся желтоватое желе защитные чары. — Это он? — тут же спохватились мракоборцы.- Крестраж из желудка? Мистер Роквелл кивнул. — Внимание, вопрос, — произнес он, подняв файл выше. — Что это? Крестраж был очищен от содержимого желудка и крови, и блестел, как начищенная монета. Больше всего он походил на… — Медальон? — Мимо, — отрезал мистер Роквелл. — Шестеренка? — Еще. — Снежинка? — Прекрасно, мистер Даггер, но нет. Мистер Роквелл оглядел подчиненных строго. Немыслимо, конечно, представить, что кто-то додумался и сумел такое проглотить, но… — Коллеги, соберитесь. Мы с такими успехами ежегодную викторину не выиграем, нас на нее даже не пустят. Что это? Идеи, — и потряс файлом. — Что-то из маятников ликвидаторов? — Нет. — Вообще-то, — заявила Эл уверенно, как никогда торжествуя, что все детство постигала науки. — Это похоже на каббалистический «Узел Соломона». Он не имеет видимого начала и конца, и может представлять бессмертие и вечность. Собственно, в чем и смысл создания крестража — более подходящего предмета нет смысла искать. Мистер Роквелл приоткрыл рот. — Ты, — сказал он, после секундной паузы. — Меня пугаешь. — Я угадала? Это каббалистический «Узел Соломона»? — поинтересовалась Эл. Мистер Роквелл сжал крестраж двумя пальцами через скрипнувший от трения файл. — Это — нож для ручной мясорубки. И оглядел молодых людей, в ожидании увидеть на лицах всех и каждого нормальную реакцию в виде облегченного вздоха и ликования: «Ну конечно! Точно!». Но лица мракоборцев оставались недоуменными. Двое переглянулись, обменявшись пустыми взглядами. — Нож, — повторил мистер Роквелл, сделав скидку на то, что у ребят был сложный день с падением в повозке. — Для ручной мясорубки. Взгляды мракоборцев скользнули на Эл, сидевшую в кресле с вытянутой на стуле ногой. Эл растеряно пожала плечами. — Да вы что. — Мистер Роквелл почувствовал волну не меньшего недоумения. — Не знаете, что такое ручная мясорубка? И инстинктивно покрутил рукой. — Мясорубка. Для измельчения… продуктов. — В смысле «блендер»? — Какой блендер? Мясорубка. Это же… Ой, мама. — Глядя в пустые глаза потерянного поколения, самый главный мракоборец МАКУСА ощутил горечь от нависшего над страной мрачного будущего. — То есть, свинью на котлеты никто не прокручивал? Вы чем в детстве вообще занимались? — А вы, мистер Роквелл? — Свиней на котлеты крутил, ты что, не слышал? — вразумила капитан Арден, понимающая в этом мире все, кроме сарказма и шуток. Мистер Роквелл опустил файлик с крестражем и тяжело вздохнул. — У вас что, тогда не было блендера? — рыжеволосый мракоборец Андерсон аж раскраснелся, пытаясь представить себе, как это вообще выглядело. — Это девяностые, ни у кого не было блендера. Блендер сломается о первый же хрящ, а единственное, что может сломаться у мясорубки, это стол, на котором она стоит, и рука, которая ее крутит. Мистер Роквелл был человеком бесспорно разносторонним. Но молодые мракоборцы все и вместе задумались не над чудом архаичной техники. — Охренеть, — одними губами и едва слышно прошептал стоявший позади мракоборец другу на ухо. — Ему шестьдесят? — И если вы думаете, что я вас в этом почтенном возрасте не догоню, чтоб отхлестать паспортом по лицу и еще некоторым местам, то спешу разочаровать, мистер Броуди. Догоню, — ледяным тоном пообещал мистер Роквелл. — Да, капитан хромых бегунов? Эл сконфужено скрестила руки на груди. И, не сводя взгляда со странного крестража, поинтересовалась: — Сэр, а безопасно хранить это в Вулворт-билдинг? Я читала в «Волховании всех презлейших», что крестражи способны подчинить и стереть в пыль души всякого, кто находится поблизости. Мракоборцы, стоявшие ближе всех к ней, побледнели и обернулись. — Давайте его хотя бы в свинцовый ящик закроем. — Что будет с нашими душами? — Еще полгода на государственной службе в таком графике, и у вас не будет душ вообще, поэтому без паники, — отрезал мистер Роквелл. — Крестраж безопасен. Потому что это и не крестраж до конца. Но в свинцовый ящик мы его, конечно, закроем. — Чтоб минимизировать темномагическое воздействие порабощения населения? — Чтоб мистер Даггер не спер, он сегодня дежурный. Судя по тому, что мистер Роквелл пребывал в прекрасном расположении духа, должно быть, на винтовой лестнице упал и очень больно начальник департамента инфраструктуры. Глянув на часы, мистер Роквелл отдал последний на сегодня приказ. — По домам, коллеги. Завтра всех ждет насыщенный событиями и трудностями день. Принесу из дома ручную мясорубку, будем учиться собирать на время. — Мистер Роквелл оглядел подчиненных. — Для хорошего мракоборца важно осилить норматив в тридцать секунд на сборку. Гарри Поттер собирает за семнадцать секунд. Для примера. Но лицо Эл Арден оставалось настолько серьезным и внимающим, что средь суеты фыркающих коллег, что засобирались домой, она выглядела как та, кто уже думает о том, как собрать невидаль из прошлого за четырнадцать секунд — быстрее, чем знаменитый Гарри Поттер, в профессиональных умениях которого сомневаться не приходилось. Эл, неуверенно наступив на травмированную ногу, поежилась на всякий вид, но, резкой боли не ощутив, подхватила рюкзак, попрощалась и покинула штаб-квартиру. — В смысле «шутит»? — донесся ее недоумевающий голос. — Это не шутки, это… нужно. Если этому не учили в Брауне, то это не значит, что это шутка. — Эл, зачем мракоборцу мясорубка? — А вдруг тюрьмы окажутся переполнены, и придется как-то утилизировать особо опасных преступников? — Мда-а-а-а-а, — негромко протянул мистер Роквелл, глядя ей вслед. — Как все плохо. Еще один рабочий день подошел к концу и не имел никаких предпосылок начать завтрашнее утро плохо. Скандал с рухнувшей на проезжую часть повозкой решили в два счета: серьезно пострадавших не оказалось, владельцы разбитых автомобилей ждали от страховых щедрые компенсации, а уже к вечеру в стране не осталось ни одного не-мага, заставшего эту форс-мажорную ситуацию. Это был тот случай, когда все задействованные службы сработали хорошо. Настолько хорошо, что мистер Роквелл, по обыкновению виноватый, не получил ни единого гневного письма. За ночь не случилось ничего выходящего за рамки спокойной ситуации — дежурный без угрызений совести провел ночь у волшебного макета с журналом, и ни разу не засек какой-либо угрозы. Угрозу засекли на следующий день. Ее источал сам мистер Роквелл, который проводил утро в мемориале Джезайи Джексона, выступая перед конгрессменами с неоспоримыми, казалось бы, аргументами. — Было сделано предположение о том, что кто-то создал крестраж, — произнес мистер Роквелл с трудом терпеливо. — Мы все содрогнулись, но за сутки были приняты необходимые меры, и вчера вечером мы все выдохнули. Меры были приняты, но их масштаб мистер Роквелл, по правде говоря, немного приукрасил. История с крестражем закончилась, но не сказать что после кропотливой работы всего Вулворт-билдинг. Закончилось же все тем, что добрый ликвидатор проклятий Сойер разрезал желудок мертвого темного мага, выковырял из него нож для мясорубки, принятый этим темный магом за некий сакральный символ, поводил над ним маятником, и уловил минимальное колебание шкалы опасности. Затем помыл крестраж под проточной водой и протянул директору мракоборцев со словами: «Херня, в архив». — А теперь, с оглядкой на то, что было вчера, прошу, представьте себе. Такой же крестраж, только в десятки тысяч раз больше и во столько же сильнее, уже почти двенадцать лет находится посреди провинции Пунтаренас в Коста-Рике. И мы не делаем с ним ничего. Не потому что не знаем, что делать, а потому что имеем приказ не делать ничего. — Мистер Роквелл задержал полупрозрачный взгляд. — Я хочу знать причину такого решения. В большом прохладном помещении послышался тихий вздох, сопровождаемый отчаянным писком. Это незаметный агент Свонсон, сидевший на дальнем ряду у самых дверей, будто дожидался, пока взрослые договорят и отведут его домой, закрыл лицо руками и съехал вниз по спинке. Джону Роквеллу всегда бесспорно хватало аргументов, чтоб донести свою правоту, но порой часто не хватало дипломатичности, чтоб донести ее осторожно. — Роквелл, — прогудел сенатор Гринберг, глядя на него поверх стекол очков. — Кого вы пришли обвинять? — Я никого не пришел обвинять, сэр. Я пришел доказать, что решение, принятое два месяца назад было единственным правильным. Мистер Роквелл пришел доказывать, но не понимал, кому и как. Обстановка была тяжелой, гнетущей и сонной. В зале было холодно, голоса отбивались гулким эхо, скрипуче покачивалась тяжелая многоярусная люстра. Сенаторы МАКУСА походили не влиятельнейших людей, принимающих важные решения. Они напоминали мистеру Роквеллу зарисовку из недолгого преподавательского прошлого — будто студенты, которых в восемь утра хмурого осеннего вторника пригнали на лекцию и заставили быть активными. Один зевнул — за ним зевнуло еще четверо. Кто-то шмыгает носом, кто-то мерзнет и ерзает, натягивает мантию плотнее, кто-то смотрит на стол, где под ворохом пергамента скрывается кроссворд. У кого-то урчит желудок, кто-то никак не прочистит хрипящее горло, под кем-то скрипит стул — никак не усядется, а кто-то смотрит тоскливо в сторону, с надеждой, что его здесь нет, а ответит на вопрос рядом сидящий. А перед ними директор мракоборцев, всем своим видом напоминает, что обсуждается важное, а не пятый пункт оглавления учебника. Мистер Роквелл часто выступал очень авторитарным, но очень непопулярным мнением. Но впервые ему казалось, что его не просто не слышат, но еще и не видят. — Было принято решение уничтожить тот дом, сравнять с землей и забыть о том, что там было. Это выполнимо и правильно. Чем продиктовано решение отменить этот приказ? — Насколько я помню, — произнес старый сенатор Пайкс. — Дом пуст. — Пуст, — кивнул мистер Роквелл. — То есть, было бы лучшим решением сделать это сейчас. — Да, сэр. Взгляд старого сенатора повело в сторону. Сенатор Хелли, покрытая липкой испариной, хрипло и протяжно откашлялась — долго давилась кашлем, закрывая рот то рукой, то пергаментом. Кашель пронесся громко, поставив обсуждение на необъявляемую паузу. — Да, дом пуст, — мистер Роквелл дернулся. — Но это не значит, что он безопасен. Его нельзя отремонтировать и выставить на продажу. — Никто этого и не предлагал, Роквелл, здесь не дураки собрались, к вашему сведению. «Джон, молчи!», — никогда прежде приятный агент Свонсон не думал так громко, что ощутил приступ мигрени. — Дом и территория вокруг него остаются под тщательным и круглосуточным наблюдением. Этим занимаются пятеро мракоборцев и трое ликвидаторов проклятий. Восемь незаменимых специалистов, при критичном дефиците штатных единиц, занимаются только тем, что следят за домом в Пунтаренас: отслеживают малейшие вспышки угрозы, отгоняют не-магов и особо умных волшебников, а также постоянно укрепляют щитовые чары. В чем целесообразность держать людей на территории Коста-Рики, чтоб штопали дырки в щитах, если можно сравнять проклятый дом с землей, скрыть местность с карт и направить ресурс туда, где он нужен? Мистер Роквелл пожал плечами и продолжил: — Двенадцать лет мы ничего не делали с могильником. Сначала потому что не знали, что делать. Потом можно было оправдаться тем, что это не так уж и наше дело, потому между нашими странами почти десять тысяч миль расстояния. Сейчас оправдываться нечем — проклятье уже у нас, каждый день мы ожидаем увидеть очередную его вспышку. И пока мы в ожидании можно еще продолжать обсуждать нашу обеспокоенность, а можно прямо сейчас уничтожить один из его очагов. Последние его слова утонули в кашле. Сенатор Хелли долго сдерживалась, дрожа за высоким столом всем своим грузным, а ныне похожим на сдутый шарик телом, но, не сумев подавить приступ, громко откашлялась, прикрыв лицо развернутым свитком пергаментом. В холодном зале, где пахло каменной пылью и тающим воском, запахло еще и соленым, металлическим, а мистер Роквелл, глядя на мелкие темные пятна, покрывшие пергамент у лица сенатора, на секунду потерял идею, которые так пытался донести. — Когда Сойер сказал, что отдали приказ не трогать могильник — я подумал, что он просто не хочет снова туда лезть, — признался мистер Роквелл. — Но это… — Чему ты удивляешься, это уже третье заседание. Штаб-квартира пустовала, лишь за столом у окна сидел мракоборец и кропотливо заполнял какую-то длинную форму на свитке пергамента, что свисал на пол. Мистер Роквелл прошагал через общий зал и, даже не глянув на волшебный макет, толкнул дверь своего кабинета. — Я не услышал ни одного аргумента. Ни одного объяснения. Да что это такое? — Будто сам не понимаешь, что, — мрачно вразумил Свонсон, сев на скрипнувший кожаной обивкой диван. Мистер Роквелл яростно смахнул красные конверты свежих Громовещателей в камин и упал в кресло. Он понимал, понимал еще месяц назад, но не мог и представить, что все раздуется до таких масштабов. — А я говорил, — процедил он. — Я говорил еще в конце августа, когда вернулся, что какого черта этот «пророк» до сих пор в МАКУСА. Его надо было гнать сразу, развернуть на таможне. — И как ты себе это представляешь? — Никак не представляю, надо было брать за шкирку и возвращать обратно в джунгли, откуда он вылез. Но его сначала пустили в Вулворт-билдинг, потом его пустили в Ильверморни, а потом в больницу, где этот просвещенный придурок ходил по палатам и касанием лечил больных и страждущих! — Мистер Роквелл скрестил руки на груди. — Гнать его надо было, а не фоткать для «Призрака»! — Ну и что бы это было? — вразумил Свонсон спокойно. — В кого бы летели камни: в мессию, который лечит, или в тебя, который его погнал? Конечно, Свонсон был прав и даже по-своему мудр, хоть и совершенно не по возрасту, но мистер Роквелл все равно кипел — давно не испытывал настолько личной неприязни. — Мы все гадали, как этот придурок-Гарза так лихо сумел: и дом в джунглях, и сирот полные карманы набрать, и за чей-то счет приют содержать, и ни в какие списки при этом не попасть. А вот как! — Гарза, конечно, придурок, — сказал Свонсон, скорей чтоб в него не полетела чернильница, чем действительно желая отправить пророка на костер. — Но одного не отнять — он очень харизматичный придурок. Но сенатор Хелли. Он развел руками. — Я не понимаю. Как? Дайана Хелли — не только мощный политик, она в конгрессе самый… не то чтоб вменяемый, но рациональный человек так точно. Я не понимаю, как она могла попасть под влияние Гарзы. — Свонсон покачал головой. — Ее проверяли, негласно, конечно, на Империус. Но, нет! Сенатор Хелли мыслит здраво, если не считать того, что полностью доверяет мнению пророка из джунглей! Я не понимаю, почему. — Потому что она очень больна, — вздохнул мистер Роквелл. — Ожидала, как любой нормальный человек, прожить еще вечность, но она умирает, и узнала об этом недавно. В агонии от того, что скоро все закончится и спасения нет, человек готов на любую глупость. И вдруг по больнице ходит пророк-исцелитель. Конечно, Хелли напрочь отключила голову — у нее появилась надежда. А уж когда исчезла боль… — То есть, сенатором может управлять любой, кто принесет ей оксикодон? — Оксикодон и надежду, не путай. Я не жду от Хелли здравых решений. Но жду хоть от кого-то несогласия с тем, что дом в Пунтаренас нельзя уничтожить. Сенаторы слышат то же, что и мы. Этот бред про «уважение к мертвым и их земле», «наказанию за попытки людей приблизиться к богам». Они слышат, и считают этот бред достаточным аргументом в пользу того, чтоб могильник стоял, как стоит! — Они не возразят Хелли. — Или тоже верят в бред, навязанный Гарзой. — Верят или нет, пока Гарза лечит сенатора Хелли и ходит по больницам, он неприкасаем. Мистер Роквелл недовольно цокнул языком. — М-да, вот уж поднялся в больничных коридорах на больных стариках и сердобольных мамках с детьми. Это запрещенный прием — играть на самой уязвимой части общества. Свонсон неуверенно ковырял пальцем подлокотник дивана. — Больные старики и мамки с детьми — это не только самая уязвимая часть общества, — проговорил он негромко. — Это еще и электорат. Из руки мистера Роквелла на стол звонко выпала перьевая ручка, которую он до этого крутил. — Что ты сказал? Свонсон еще больше походил на ученика, стесняющегося отвечать у доски, нежели у негласного закулисника государства. — Я просто анализирую самый неблагоприятный исход, — произнес он. — В июле вы нашли Гарзу в джунглях с кучей детей и очень странной историей. Сейчас начало октября — и он уже в доме сенатора Хелли, завтракает с ней за одним столом. Он от всей души ходит по больницам и приютам, и появляется в газетах чаще, чем гороскопы. И еще у него есть достаточно времени до следующих выборов, чтоб заручиться поддержкой населения. А учитывая, что гонка будет между Айрис, которая однажды очень оплошала, и Тео Локвудом, неспособным принять решение без полугодичного обсуждения… независимый кандидат будет очень кстати. — Это бред, — проговорил мистер Роквелл с таким выражением лица, будто пытался в уме решить сложное уравнение. Свонсон пожал плечами. — Да. Но это вариант неблагоприятного исхода. Чем больше мистер Роквелл думал, тем больше хмурился. — А самое интересное, — проговорил он задумчиво. — Если сейчас найти что-то, хоть что-то на Гарзу, то как его обвинять, святого такого? Когда он в милости у сенаторов и по больницам ходит, добро сеет. — Шах и мат, Джон. Добро всегда побеждает, какими бы злыми не были его возможные намерения. На краю стола с тихим хлопком появилась стопка отчетов, а в руку мистера Роквелла настойчиво тыкалось острие пера. Оставив размашистый росчерк внизу отчета, мистер Роквелл поинтересовался: — А позиция Лэнгли? — Пока не вмешиваемся. Не зная, что было несносней: слушать затуманенных сенаторов или доказывать подчиненным, что идея оставить могильник на месте не была его собственной, мистер Роквелл до конца рабочего дня находился в пресквернйешем настроении. Вдобавок, словно подстраиваясь под его раздражение, количество непрочитанных писем и срочных документов теснились на столе и стопки их напоминали панораму с кривыми бумажными башнями. Ничего не успевая и бегая с совещания на совещание, мистер Роквелл предпринял лишь одну попытку немного приободриться. — Этот квиддичный стадион примет более двадцати тысяч болельщиков, — под вспышки камер и скрип перьев говорил начальник департамента инфраструктуры в холле. — В сжатые сроки мы успеем не просто сдать объект к Чемпионату мира, но и сыграть пару национальных матчей, обкатать, так сказать, новенькие ворота… Мистер Роквелл, сжимая папку, протиснулся в толпе к винтовой лестнице. И, не сдержавшись, пальцем повернул к себе объектив дымящейся камеры. — Пиздит, — коротко сказал мистер Роквелл и, развернув камеру обратно на чиновника, поспешил вверх по лестнице. Краснолицый начальник департамента инфраструктуры выругался сквозь зубы ему вслед. И, коротко глянув на журналистов, задрал голову. — Самодур! — Лицемер. — Империалистический олигофрен. — Арден! — рявкнули сверху. Эл, крепче сжав свитки, которые несла, смутилась и поспешила наверх. — Извините, — робко шептала она, протискиваясь мимо репортеров. Мистер Роквелл дожидался ее на ступеньках, сверля ледяным взглядом. Коротко глянув исподлобья, Эл направилась выше по лестнице. «Значение шкалы: четыре целых и четыре десятых (повышенное значение может быть связано с сизигийным приливом) Погодные условия: удовлетворительные (без отклонений от среднемесячной картины) Внешняя характеристика: наблюдается крайне слабая активность инферналов, но только тех одиннадцати особей, которые были доставлены из больницы. Климатические условия действуют на фрагменты тел крайне разрушительно Попытки покинуть периметр: нет Попытки проникновения третьих лиц за периметр: нет Состояние внешнего ограждения: КРАЙНЕ ПЛОХОЕ! Эффективность защитных чар: высокая Состояние команды: наблюдаются язвы после контакта с металлическими предметами, в частности, с ограждением Общий уровень угрозы: умеренный» Мистер Роквелл закончил читать и сложил отчет вдвое. Отчеты от ликвидатора проклятий, заколдованные в портал, приходили ежедневно и не отличались богатством лексики и количеством исписанных страниц. Работа на месте была необходимой, но незавидной — сидеть на расстоянии безопасной мили с биноклем, под палящим солнцем и глядеть, как мерцают едва заметные искры защитных чар, выискивать в куполе бреши да еще и поглядывать за десятком приборов. Мистер Роквелл знал, что люди там изнывали, хоть и (некоторые) воспринимали командировку, как отпуск в райских тропиках. Двенадцатилетнее затишье тянулось и тянулось, решения не принимались, и мистер Роквелл злился и уставал не меньше, чем те, кто были близки к тому, чтоб бросить следить за защитными чарами, приливами-отливами, шкалой Тертиуса, и уйти нежиться на ближайший райский пляж. Невесело собирая вечернюю почту в коробку и не пытаясь сделать над собой усилие, чтоб прочитать все и ответить на самое срочное, мистер Роквелл бросал в камин пестрые брошюрки рекламы. Реклама настойчиво советовала приобрести новейшие детекторы темных сил, в частности зеркало «Помощник Параноика». Помощником параноика у мистера Роквелла служило не какое-нибудь зеркало, а приятный молодой человек по имени Иен, а потому брошюрка отправилась в камин даже несмотря на то, что красиво сияла буквами и предлагала выгодные акции. Рука, сметающая почту, дернулась у очередного письма с выцветшей расплывшейся кляксой, и мистер Роквелл, прочитав подпись на конверте, сел обратно в кресло и закрыл лицо рукой. — Придурок, — буркнул мистер Роквелл, и впервые за день едва заметно усмехнулся.

***

Знаете, бывает в коллективе такое, что самый неприятный его член, такой душный, кляузный, да чего уж там, говно, а не коллега, почему-то вдруг решает, что вы с ним друзья? Я — знаю. — Ну и утречко, мистер Поттер, фу-у-ух! — припорошенный снегом профессор Волсторм отряхнул пальто, потоптался на месте, и поднялся на верхнюю ступеньку совятни. — Там метель! — Октябрь, хули. — Я пожал плечами. Как для того, кто пережил роковое падение со ступенек, на месте профессора Волсторма уяснил бы для себя три вещи. Первая — никогда и ни при каких обстоятельствах не ходить по скользким, затоптанных слякотью, каменным лестницам. Вторая — не подходить к Альбусу Северусу Поттеру. И третья — не возвращаться в Дурмстранг. Профессора Волсторма, очевидно, или жизнь ничему не учила, или память жестко подводила. Слащавый и бодрый профессор, вновь вернувшийся преподавать трансфигурацию и писать наверх жалобы, кажется, вообще не понимал, что ему здесь не рады. Он не чувствовал напряжения, которое витало в воздухе, но все же что-то нехорошее ощущал, раз снова набивался в друзья не к кому угодно в учительской, а ко мне. Хотя, а к кому еще? Волсторм явно ощущал то же, что и я в первое время, когда только появился на острове — преподаватели держатся вместе и явно плетут заговор. Это действительно морозное октябрьское утро мы встретили в совиной башне. — А где все совы? — Волсторм задрал голову, оглядывая пустые жерди, покрытые вековым слоем замерзшего помета. — Вчера была родительская суббота, — ответил я. — Младшие курсы обычно отправляют родителям письма и листики с оценками. — Да? Когда это приняли? — Всегда. — О, — Волсторм кивнул. — Это хорошая идея. Контроль за детьми. — У вас срочное послание? — Я кивнул в сторону свитка в его руках. — Берите мою сову. — Да что вы, Поттер. — Да ладно, — отмахнулся я. — Мне не горит. Большая серебристая сова перебирала лапами, передвигаясь на жерди. — Ваша красавица? — Школьная. Счастливо. Я махнул рукой и, сунув в рот сигарету, направился вниз по лестнице. Башню, что стояла на краю скалы, как унылый маяк, замело за ночь снегом. Стоило выйти, как я встрял в хрустнувшем сугробе по самые щиколотки. Море штормило, дул ледяной ветер, и я, дрожа от холода затопал в замок. Вдали виднелись острые пики гор и темный частокол замерзших сосен. Качался тяжелый колокол, отчего казалось, что гул его заставлял пульсировать под ногами мерзлую землю. В сером небе пронеслась фигура сдутого ветром с ворот квиддичного вратаря — он орал и крик его эхом прокатился по острову. Вчера начался октябрь, но, казалось, что здесь зима не заканчивалась еще с прошлого года. Задрав голову, я проводил взглядом почти слившуюся с северным простором сову. Она, вылетев из башни, и описала в полете дугу. К тому времени, как я вернулся в учительскую и аж застонал от горячего воздуха, обдавшего лицо, сова как раз приземлилась на подоконник у открытого окна. Свиток с ее лапы отцепила Рада, которая и окно тут же закрыла, а сова, спикировав на пол, обратилась подрагивающей от холода и раздражения учительницей артефакторики. Отряхнув расшитую перьями мантию и откинув со лба короткие седые волосы, Сигрид выглядела униженной и оскорбленной. — Я была здесь, на этом острове, и педагогом, и стражем, и ликвидатором, и уборщицей, — выплюнула она. — Но только не почтовой совой. Рада задумчиво оглядела письмо и протянула Харфангу развернутый свиток. Тот углубился в чтение внимательно. — Сучок, — пробормотал директор. — По твою душу, Сигрид. Уточняет, не отозвали ли твою лицензию преподавателя после того скандала в университете. Сигрид скривилась. Ее надменное лицо часто выражало недовольство, но Волсторм, очевидно, был ей глубоко омерзителен. — У преподавателя должна быть лицензия? — опешил я. — Че за новшество? — А ты как думал, — буркнул Харфанг. — Думаешь, мы здесь все по объявлению собрались? У Ласло есть лицензия. Я еле сдержал смешок. Ни для кого не секрет, что в учительской Института Дурмстранг обитали очень странные люди, но тот энтузиазм, с которым профессор Волсторм взялся за проверку каждого, не вызывал ничего, кроме корпоративного желания снова спустить эту мразь с лестницы. Это был поразительный человек. Он явился сюда наживать себе врагов, но при этом зашел в замок, широко раскинув руки и с горячим желанием все здесь улучшить. И дело-то благое, будь у Волсторма иной вектор. Начни он с простого «утеплить замок», а не со всеобъемлющего «спасти учебный процесс» — был бы молодцом. — Я здесь, чтоб навести порядок, — важно объявил профессор Волсторм, когда Харфанг передавал ему учебный план по трансфигурации. — По любым вопросам и с любыми предложениями и я всегда готов помочь… Вверх взметнулась рука ученика, сидевшего за предпоследней партой. — Как в этом году будет проводиться месяц черной истории? — Удачи, профессор, — Харфанг хлопнул растерявшегося Волсторма по плечу и поспешил к выходу. — Сантана, все предложения — к профессору. Не сдерживай себя. Профессор Волсторм, несмотря на то, что над ним издевались неприкрыто, действительно пытался активничать и менять школу! Но один за другим в министерство летели не письма с просьбами выделить деньги на окна (или хотя бы выслать строительные материалы), а кляузы на то, что в библиотеке пыльно, Ласло в запое, историк матерится, а ученики — в соплях по колено. По правде говоря, с соплями по колено были все, и Волсторм тоже. Сентябрь выдался омерзительно-дождливым, и закончился резко ударившими холодами. Дурмстранг кочегарил все свои камины, что тепла особо не создавало — длинные каменные коридоры оставались холодными, из окон-бойниц задувал сквозняк, двери, ведущие к мостам-переходам в башни, стучали на ветру и рассыпались. Первой слегла одна из квиддичных команд, потянув за собой цепочку простуженных и немощных. Уже через неделю количество заболевших достигло вершины нехорошей статистики — в пятницу на моем уроке из класса третьекурсников сидело лишь трое, а один ученик, побежденный лихорадкой, по звонку с урока просто рухнул лицом в тетрадь. Директор Харфанг перед ужином в субботу долго распинался о важности ношения теплого нательного белья, в частности обязательной части униформы — подштанников. — И если увижу хоть одного модника с голыми щиколотками — прокляну и дух выпущу! — громыхал Харфанг, вскинув посох так, что задел на столе кувшин с вином. — Вы куда приехали, дети? Глобус мира покрутите, окститесь, это север, нет, они штаны подкотят, носки спустят и ходят. И это хорошо, что в этом году еще ни у кого ноги до гангрены не отморозились… Профессор Волсторм чуть пальцы в кровь не стер, поспешно записывая пылкое директорское предупреждение в свой кляузный справочник «Тысячи и одного нарушения Института Дурмстранг». Несмотря на все попытки Сусаны ходить по замку и шептать молитвы, а директора Харфанга — заставить всех носить на шее веревочку с долькой чеснока, борьба с гриппом была проиграна. К понедельнику решено было отменить занятия на неопределенный срок — количество слегших с гриппом не умещалось в лазарет. Вместо того, чтоб доложить об этом наверх и просить помощи, профессор Волсторм принялся инспектировать престарелого дурмстрангского целителя. — Кто доплюнет до профессора и заразит его, домашнее задание до конца семестра может не сдавать. — Ласло! — гаркнул на весь этаж директор Харфанг. Ласло, проводивший урок практической магии для пятого курса прямо в их общежитии и не заставляя вылезать из теплых кроватей, смутился, забрал учебник и, попрощавшись с учениками, выскользнул прочь. Но не все в эти тяжелые времена были в соплях и смятении. — Зелья, капли — это херня. Как вы думаете, почему я не болею? Кальян, потому что. Прочищает пазухи, бронхит разжижает, грипп изгоняет, как дьявола. У меня авторский рецепт — в табак добавляю стружку природного иммуностимулятора, в науке более известного как «грибок-весельчак»… — Так, блядь! Иди отсюда, ушлепок! — Я ворвался в лазарет как раз в момент презентации и за ухо вытащил находчивого кальянщика в коридор. Матиас не просто не болел — этот гад был подозрительно бодр. Повариха Магда, которая доставала кровь нам обоим, обливалась потом и шмыгала своим картофелеобразным носом — и ее не пощадил грипп, хоть из кухни и та не выходила и ученикам на глаза не показывалась. Я и сам на пару дней слег, и, в принципе, готов был уже умирать, даже выбрал травницу Сусану душеприказчицей, но наутро проснулся омерзительно живым, посопел в подушку забитым носом, и пошел работать. Матиас же ни чиха не издал за всю осень. Уж не думал, что меня удивит в нем что-то больше, чем тот факт, что он с весны не спал, но сыночек продолжал сверкать все новыми гранями. — В смысле, тебе не холодно? — я чуть не упал со стула, когда Матиас однажды за обедом снял теплую мантию и остался в футболке. Чтоб вы понимали уровень температуры в старом замке — травница Сусана под юбку поддевала спортивные штаны, под них — теплые колготки, а шубу и вовсе снимала только на ночь. — Свежо, — Матиас пожал плечами. Впрочем, умение не мерзнуть на севере, был единственным, чем мой бедный мальчик мог похвастаться тем не в меру холодным октябрем. Черная полоса подкралась внезапно — началось все с того, что дотошный профессор Волсторм в ходе очередной проверки собрал классные журналы за прошлый год. — Да, пожалуйста, — директор Харфанг не пытался возражать, но не сдерживал злорадства. На стол в учительской плюхнулась высокая стопка журналов и длинные свитки с результатами итоговых экзаменов. Волсторм, не сразу сумев все это поднять и удержать, покинул учительскую нагруженным — нашел себе на выходные развлечение, листать старые журналы и проверять, а по всем ли нормам международного бумагоперекладывания их заполняли неразумные дурмстрангские учителя. Он забрал журналы, и ему предстояла огромная и никому не нужная работа — будто другой работы не было. И казалось бы, что это займет профессора трансфигурации надолго, но активность Волсторма не заканчивалась. — Сейчас вам по пятнадцать лет. И вам кажется, что вы сейчас тратите время на никому не нужную херню, — на уроке шестикурсников я ходил меж рядами, чтоб согреться, и мотивировал класс, как мог. — Вы сидите за партой рядом со своим другом, хихикаете и швыряетесь записками, смотрите на часы и ждете, когда урок закончится. Это нормально, вам всего пятнадцать. Но однажды… не сутулься… Я хлопнул по спине мальчика. — Однажды вам будет уже по тридцать пять. И быстрее, чем кажется. И в ваши тридцать пять вы однажды соберетесь этим же составом или половиной этого состава. Три года будете договариваться за встречу, чтоб однажды встретиться всем бывшим классом и понять на третьей минуте вечера встреч, что вам не о чем говорить. Так вот, дети мои, чтоб не втыкать в телефон и не смотреть тупо в окно, можно делать то, что превознесет вас над серой массой планктона, который двух слов связать не может. Можно умничать. Я сцепил руки за спиной и поежился от сквозняка. — Хвастаться и наслаждаться широтой своего кругозора, плеваться эпитетами и сыпать своим интеллектом на головы плебеев — вот истинный смысл вечера встреч выпускников. Не ностальгия по школьной скамье, а самоутверждение. Вот зачем вам учить то, что, казалось бы, не пригодится в будущем. Пригодиться, чтоб умничать и смотреть на тех, кто не может на контурной карте показать распространение гоблинских восстаний по Европе, как на недоразвитое говно. Откашлявшись, я оглядел класс. — Поэтому, дети мои. Учитесь и просвещайтесь. После урока истории, мотивации и жизни, я, преисполненный бодростью духа и насморком в носу, направился в учительскую. Весточка от директора прилетела во время урока — учителей настойчиво приглашали явиться на обсуждение чего-то. В учительской было тепло, а потому жаловаться на то, что меня лишили перекура на перемене, я не стал. Вслед за мной зашел, едва удерживая стопку тетрадей, библиотекарь Серджу, и дверь закрылась за ним на замок. Мы, наверное, к началу совещания опоздали, потому что профессор Волсторм уже вовсю отблескивал лысиной у камина и что-то яростно доказывал Харфангу. — О, пожалуйста. — Профессор трансфигурации указал на нас с библиотекарем вытянутой рукой. — Так вот, раз уж все в сборе. Директор, может, скажете Поттеру? — Моя позиция не изменилась за те двадцать минут, что ты плевался здесь ядом, — ответил Харфанг. — Понятно. Что ж… Волсторм сцепил руки в замок, отчего рукава его клетчатого пиджака натянулись на локтях. — Два года назад, когда у нас наблюдались… изменения, — взгляд его скользнул в мою сторону. — Я запросил в Школе Чародейства и Волшебства Ильверморни информацию о студенте, который перевелся к нам на восьмой курс. Смею заметить, я запросил, не директор, видимо, вопросов у школы вообще не возникло к тому, кто к нам приедет. — Видите, как хорошо, что вы с нами, Юнас, — проговорила Сигрид, повернув голову. Сарказма не поняв, Волсторм кивнул и продолжил, глядя обвиняюще то на директора Харфанга, то, почему-то, на меня. — Ответ из Ильверморни пришел достаточно поздно, чего бы не случилось, если бы кто-то додумался послать запрос заблаговременно… — Волсторм прикрыл глаза. — Но для меня стало шоком, что никто на этот запрос не отреагировал уже после того… как мне пришлось покинуть остров! Волсторм развернул желтоватый пергамент и, встряхнув его, повернул к нам. — Пожалуйста. Мы с Сусаной коротко переглянулись. Что этот типок ожидал, мы увидим на пергаменте? Мелкие закорючки почерка и печать? Волсторм резко повернул пергамент к себе и зачитал надрывистым тоном: — Матиас Энрике Моралес Сантана зарекомендовал себя как нахальный и способный на проявление агрессии ученик. Склонен ко лжи, провокациям, а также запугиванию учеников. При отсутствии уважения к учителям и персоналу школы, наблюдалась также и абсолютная неспособность к обучению, — Волсторм поднял взгляд. — Вы это читали, Харфанг? Почему тогда этот парень до сих пор ошивается у нас? У меня отвисла челюсть. Мы так лихо залетели в Дурмстранг, быстро вписались и прижились, что у меня и мысли не было о том, что правительственный засланец Волсторм, в ночь на первое сентября не лестницу вместе со всеми учителями чинил, а писал в Ильверморни письмо. Я не думал, что так будет, а особенно два курса спустя! А потому моя попытка отреагировать выглядела, как несвязное мычание. — Потому что мне не интересно, что пришло от Ильверморни полгода спустя, — отмахнулся Харфанг. — Этого времени мне хватило, чтоб самому сделать вывод об этом ученике. — Это после того, как он пытался выдавить однокласснику глаз вилкой или Адским пламенем сжечь школу? — Волсторм поправил дужку очков. — Да о чем вы вообще думали? К нам приехал социопат, от которого Ильверморни была рада избавиться! — Два социопата, один из которых, поверьте, Волсторм, гораздо опасней мальчика с зажигалкой, — едко напомнил я. — К вам вопросов не меньше, Поттер, и вас бы не было здесь после первого же семестра… И толку тогда эта правительственная сволочь со мной любезничала и здоровалась? Не искреннее ли сказать правду, получить за это по морде и разойтись врагами по разные стороны? — … но ассоциация родителей учащихся, почему-то, наложила единогласное вето на предложение о вашем немедленном увольнении. Не знаю, как вы сумели обмануть этих людей, но родительская ассоциация требует не только вас оставить в замке, но и номинировать на очередную премию… Я скромно отвел взгляд. — Что не относится к вашему сыну, прошу прощения, — продолжил Волсторм. — И к попустительству от всех вас, коллеги! Вы читали это письмо два года назад, и пустили ситуацию на самотек. — На какой самотек мы что-то пустили? — терпеливо спросил Харфанг. Волсторм задохнулся от возмущения. — Не знаю, чем руководствовалось решение пустить в замок вампира. Двух. Но, если старший еще может держать себя в руках, то младший, вот, пожалуйста, черным по белому в письме из Ильверморни написано. Агрессивен, склонен к запугиванию! Если бы что-то случилось… — Ничего не случилось, — процедил я, глядя ему в переносицу. — За все то время, что ты искал по углам пыль и валялся в гипсе на больничной койке… Харфанг тяжело кашлянул в кулак. — Ничего не произошло. Он ни на кого ни разу даже не рыкнул. Его никто не боится, он спокойно живет в общежитии с сокурсниками, и будь там по ночам кровавая резня, уж, поверь мне, мы бы заметили. А вопрос питания моего и моего сына тебя волновать не должен, потому что обсуждать здоровье и диету с чужими людьми — дурной тон, прояви, блядь, вежливость. — В письме из Ильверморни сказано… — Да мне насрать, что там сказано. Его писала такая же предвзятая хуета, которая думает, что держит все под контролем, но на деле боится носа высунуть дальше своей классной комнаты. — Поттер, держи себя в руках! — Поверь, Волсторм, я держу, иначе бы ты уже летел носом со скалы. Я отвернулся и, чтоб не смотреть на неприятное лицо, уставился в сторону. Ласло от нервного напряжения судорожно глотал что-то из фляги. — Но что меня возмущает больше всего, — Волсторм стянул очки и протер стекла краем пиджака. — Вы даже не попытались как-то обезопасить детей. Предупредить опасность! Маковая эссенция — о ней говорится в письме, и это вполне надежный способ предотвратить катастрофу. — Маковая эссенция — это то, чем усыпляют в больницах. Кому нужны за партой коматозники? — поинтересовался Харфанг. — А этот парень и так успехов имеет не больше, чем коматозник, простите меня… Судя по взгляду Рады Илич, который я поймал ненароком, та уже думала, с какой из множества лестниц я столкну Волсторма вечером на этот раз. А Волсторма было не остановить! — Ни у кого из вас не возникло даже мысли, почему из Дурмстранга разгневанные родители забирают детей! Они боятся оставлять детей рядом с неуравновешенным вампиром, и кто их за это осудит? Больше скажу, в чем целесообразность того, что мальчишка до сих пор находится здесь? Никаких успехов в учебе не наблюдается. Он необучаем, о чем, повторюсь, было сказано в письме из Ильверморни. — Подождите! — мой ор негодования и попытку придушить эту шелуху очкастую на месте прервало внезапно воинственное заявление шагнувшей вперед травницы. — Ну как же необучаем, если это вранье? — А вы, госпожа Сусана, полистайте журнал. — Это вы полистайте журнал. Травництво, обратите внимание. Я никогда не ставлю оценки за мольбы и нытье, и эта «выше ожидаемого» тянется весь семестр у мальчика. Волсторм махнул рукой. — Я вас умоляю, не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб ковыряться в корешках и месить навоз в горшке. Харфанг пристукнул посохом о пол. Уж не знаю, насколько нужно быть мразью, чтоб обижать травницу, а особенно если знать, что она умеет наводить порчу на диарею. Волсторм осекся, но потому что у него вдруг скрутило живот, а потому что поймал взгляд повернувшего голову Ингара. — Разумеется, я никого не хотел оскорбить, — Волсторм утер испарину сложенным вдвое платочком. — Лишь хотел сказать, что травництво и румынский язык — не те дисциплины, которые определяют умения волшебника. — И венгерский, — выпалил я. — Он понимает Ласло. — Даже я не понимаю Ласло, когда переводчик на шубе замерзает, — закивала Сусана. — А Ингар на переменах, чтоб его никто не доставал, и вовсе переводчик снимает, но это не помешало тому мальчику пытаться ему продать чехол на телефон. Ингар, ну скажи. Ингар коротко кивнул. А Волсторм цокнул языком. — Это прекрасный талант, но какое отношение он имеет к умению колдовать? — протянул он. — Да что за нелепый диспут, просто посмотрите эти оценки. На моих уроках Сантана не в состоянии превратить спичку в иголку, Харфанг, у вас была другая ситуация, или я опять необъективен? — К чему этот диспут в самом деле, Волсторм? — ответил Харфанг. — Я хочу понять, почему потенциально опасный для окружающих ученик, вдобавок, совершенно необучаемый и не имеющий успехов нигде, кроме, прошу прощения, румынского языка, до сих пор остается в Дурмстранге? — Может, потому что он имеет право на образование, или ты знаешь какие-то внесенные в права человека корректировки? — Я повернулся к Раде, то и дело больно щипающей меня за ребро. — Не надо меня одергивать, я предельно вежлив, да, сука? И снова повернулся к Волсторму. — Я тебе говорю еще раз, прочисти уши. Матиас ни для кого не опасен. Его никто не боится, а он никого не унижает и никому не хамит, потому что в Дурмстранге, до того, как ты здесь не начал брюзжать слюнями, к нему никто не относился предвзято и с опаской. Его учат нормально румынскому языку — и он учится на нем говорить. Его учат травництву — и он это делает, его посадили на метлу — и он летает. Да, ему сложно колдовать, да, не все выходит, но неужели ты думаешь, что Матиас сложил ручки и забил? Да здесь скорей тебя забьют в землю, чем ты на учебу, и даже варианта нет не пытаться делать что-то. Скажите кто-нибудь, что я не прав и мыслю сейчас, как больной папаша, который защищает сына-отморозка. Я с вызовом оглядел учительскую. Возражать никто не думал. Сигрид лишь на миг разомкнула губы, и я даже ожидал, что эта дамочка выскажет, что такого днища, как мой сын, на ее артефакторике испокон веков не было, но та лишь произнесла: — Непростой ученик, но у меня в классе не борзел никто и никогда, поэтому, Юнас, подумайте, что не так в вашей манере преподавания, если вдруг вас кто-то куда-то послал. — Я не про дисциплину говорю, это тема для отдельного совещания. А про успеваемость. Не моя рука, госпожа Сигрид, начертила эту «Отвратительно». И не только по вашей дисциплине. Там, где нужно использовать магию, а не познания в румынском, этот ученик абсолютно безнадежен. Коллеги, давайте закончим этот глупый спор! — Волсторм повысил голос. — И решим вопрос. Он снова сложил руки в замок за спиной. — Приглашать ученика-вампира в замок, к детям, не вняв предупреждениям Ильверморни — это ошибка, которая в любой момент может стоить Дурмстрангу не только репутации. Но и жертв. Я цокнул языком и скрестил руки на груди. Профессор трансфигурации в какой-то момент обсуждения просто сделал вид, что он бессмертен, а меня в учительской не существовало. — Право на образование, можно было бы оспорить, но ученик не учится. Он безнадежно неспособен воспроизводить магию. Возможно, не хочу никого оскорблять, но мы держимся за сквиба. И на это надо не обижаться, а признать тот факт, что парень не сможет сдать экзамены. Он уже не смог, посмотрите на эти оценки. — Твое предложение, — коротко оборвал Харфанг. — Гнать его отсюда? — Я бы не говорил так резко. Но, да, черт возьми. Перестать пытаться научить нечисть держать волшебную палочку. — Кого-кого перестать пытаться научить? Рада меня перехватила мощной рукой поперек туловища, и я лишь дернулся. — Да он охуел, — я выдохнул. Но не воинственно. Ох, мне бы не помешали голосовые связки и пудовые кулаки старика Диего. Я выдохнул слабо и беспомощно, просто вдруг поняв, что этого барана в бабочке не то чтоб не переспорить, с ним говорить бесполезно. В своей этой вежливо-небезразличной манере он действовал в точности так же, как и в первый месяц нашего с ним знакомства. Говорил все верно, действовал вроде правильно, и помыслы у него… ну неплохие, даже хорошие. Но какая же ты мразь, Юнас Волсторм, какая же ты сука. У меня в голове вихрь бушевал. Да способен Матиас колдовать, только голова у него работает иначе, не знаю, как, но иначе. Он старательный, упрямый и не тупой — один раз его похвалить и поддержать, и этот парень горы в лепеху сомнет, но сделает. Плохо, не так, как надо, не с первого раза, но сделает, и будет делать еще и еще. Как было с английским, который он не хотел учить все детство, с травологией, когда на половину растений в садах Ильверморни у него была аллергия. Как было со всем, как бывает со всеми — нельзя с благими помыслами ножницами вырезать из размытого сознания каждого ученика идеальный образ познания. Прикол же этой работы сраной в ледяном замке не в том, чтоб тетрадки проверять, а чтоб каждого разного, хоть цыгана, хоть викинга, хоть на каком языке говоря, научить. Или хотя бы попытаться. Почему это понимали чудилы из учительской, которых проверяло министерство? Почему это понимал я, аферист и шизофреник? И почему это не укладывалось в светлой голове профессора Волсторма, который вернулся сюда своими благими помыслами спасать это Богом забытое место? Я был возмущен, но уверен, что все будет правильно. Что директор Харфанг сейчас снова треснет по полу посохом и скажет: «Тогда тебя не слушал, и сейчас не стану, сядь на место, вша говеная, и сиди молча». И не потому что я потом ему за это достану из-за моря бутылку хорошего виски и какую-нибудь интересную запрещенную штуковину из архивных связей с контрабандой, а потому что у него принципы и он просто правильный школьный директор. Но… — Вообще-то, смысл в словах Юнаса есть. Слова Рады, прозвучавшие за спиной, не почву у меня из-под ног выбили, а просто стену на голову обрушили. Я медленно повернул голову, но Рада не смотрела на меня. Ее глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами, смотрели на Харфанга. «Ах ты…» — даже мысленно я не нашел слова, чтоб закончить выдох. Даже если бы я ожидал, что кто-то и согласиться с Волстормом, то ставил бы скорей на Сигрид — она, пока я кипел и думал, что-то сказала о том, насколько волшебная палочка тонкий и чувствительный артефакт, не терпящий грубой импульсивной силы. Но Сигрид молчала, и она была поражена не меньше моего. Рада Илич — преподаватель защиты от темных искусств, учащий студентов диктантами. Самый спорный здесь человек, самый опасный, самый непокорный и ненавидимый министерствами, ей бы сейчас рот раскрывать и говорить, о том, что кто-то не заслуживает места в этой школе? Кто-то? Матиас! А самое смешное, до истерики смешное, что правота оставалась за ней. Я видел, как смотрел тяжело на нее директор Харфанг, и прекрасно понимал — он четко и лучше других знал, что творила летом на капище эта похорошевшая румяная демоница. И он боялся ее, как огня — ученица не просто превзошла учителя, она перешла немыслимую какую-то грань. — Видно будет в конце семестра, — ответил Харфанг, когда молчание уже затянулось. — Сейчас обсуждать отчисление смысла не вижу. Волсторм закатил глаза снисходительно. — А что-то изменится до конца декабря? — Да, семестр закончится. А сейчас, — Харфанг тяжело поднялся из-за стола и запахнул мантию. — Всем пора на занятия. Проморгав тот момент, когда все учителя разошлись, а в коридоре, ведущем к классу истории, остались лишь мы с Радой. — А скажи, это переобувание в воздухе не связано ли с тем, что министерский клоп может прознать про вашу капищную еблю? Любовь любовью, а жопа горит, да? Рада застыла, сжав перила лестницы, на которую успела шагнуть. И повернулась ко мне, смерив уничтожающим взглядом. Да, я не шептал. — Что ты несешь? Я поравнялся с ней, шагнув на ступеньку. — Слить парня, чтоб ни у кого и мысли не было, что ты учеников на капище водишь — гениально. И как удачно. Поравняться с Радой сложно — она была на голову выше меня и куда крепче. Тонкие губы, исполосованные бледным и едва заметным шрамом, сомкнулись. — Я сказала то, что очевидно всем. А к тому, о чем орешь на весь остров, ты не имеешь никакого отношения. Поэтому не ори. Пока не укатился следом. Если бы у меня не было в Дурмстранге подружки-цыганки, с которой мы потом весь вечер шепотом хуесосили эту двуликую тварь, мой гнев вылился бы в то, что я бы просто ворвался на следующий же урок защиты от темных искусств и разбил Раде Илич лицо о грифельную доску. Ночь прошла бессонно — это стало почти традицией, лежать в комнатке, похожей на келью, и думать о том, что все пропало. Я снова, нехотя, задумался о том, какой был все-таки удивительный Волсторм с этим своим умением творить вроде и правильную, здравую, но такую ублюдскую фигню. Матиас не был опасен, но правильным ли было чужим людям поверить в это на слово? Правильным ли было закрывать глаза на его слабые способности к волшебству? Кто я сейчас и кем мне быть завтра: хорошим учителем, который все понимает, или хорошим отцом, который не понимает ничего? Мне было настолько, до судорожного сжимания холодного каркаса кровати, больно за Матиаса! Его запинала в изоляцию Ильверморни, а когда он разок оскалился в ответ, подняла бешеных мамок во главе с Джанин Локвуд. Он до последнего отпирался, но все же оказался в Дурмстранге, где ему с первой же недели понравилось — его акулья челюсть вызывала здесь не страх, а уважение. Он уже не был ребенком, который чудом справился с нападками в одиночку, а вырос в два метра авторитета и мог доходчиво послать обидчика в задницу на пяти языках. У него был я в соседней башне, который за ночное капище подзатыльников надает, но не оставит больше никогда одного — это не Матиаса отчислят в конце декабря, это мы оба гордо покинем этот остров. Мы уйдем, чертей из башни еще выпустим, а все останутся здесь мерзнуть и подыхать от фонящего опасностью капища, и только по Сусане я буду скучать и только ей буду писать письма. Но это было его место. Такое же, как он сам — чудное, дурное, с очень нехорошей репутацией, но такое понятное и по-своему нормальное. Оно было его местом, пока вдруг не вернулся умник, который все здесь хотел довести до ума. И пока не оскалило свой рот настоящее здесь чудовище. А самое печальное, что я был обезоружен. Потому что сделай я то, что должен — ринься к Матиасу и скачи над ним с мольбами стараться лучше и сделать больше до конца семестра, это не возымеет успеха в том, что тот тут же сядет за учебники. Он просто сожжет этот остров, и на этот раз дотла, потому что не так работает мотивация. Не угрозами напрячься, потому что скоро все пропадет, а советом не сдаваться, потому что скоро все обязательно получится. Я не должен был говорить, до чего досовещались в учительской преподаватели. — Я знаю, — отмахнулся Матиас следующим вечером, после ужина, когда мы встретились на крыше главного корпуса. — Волсторм сказал на уроке, что меня выпрут к Рождеству. Почему этот министерский поддуван так яростно хотел умереть? Я, кусая сигарету и обветренные губы, был в том состоянии, когда сам шептал голосам в голове убить профессора трансфигурации. — М-да, — в темноте и по лицу Матиаса я даже не мог углядеть, как он это все понимает. Что уж говорить о том, чтоб представить. — Накрылся аттестат. — Знаешь, малой, — ответил я тогда. — Если твой аттестат будет подписывать такая сучья гнида, как Волсторм, то нахер он нужен, такой аттестат. Этой бумажкой ни костер не разжечь, ни жопу подтереть. — Да? — Конечно, да. Ты знаешь, что все можешь, я знаю, а дед еще до нас обоих знал. Остальные пусть идут. — Я очертил рукой примитивные контуры мужского полового органа. — В лес. Ты только не загоняйся. Придумаем что-то. Матиас снова отмахнулся и сел на корточки у флюгера. — Выходит, Фригг действительно шарлатанка? — Кто? — не понял я. — А-а-а… гадалка с рогами на голове? Этот наш, дурмстрангский специалист по профориентации учащихся, неужели хоть кем-то воспринимался всерьез? — Если она действительно говорила правду, то почему сказала, что я стану мракоборцем, а не что меня отчислят зимой? И она врет? — Почему сразу врет. Она просто в тебя верила. — Вас таких, по ходу, трое. Вместе с Диего. — И че ты думаешь, — я вскинул бровь. — Мы такой армией проиграем хоть одну битву? Я шутил, понимая, что перспективу потерять аттестат и профессию Матиас воспринимает в разы не так трагично, как вынужденное расставание со своей капищной гидрой. — Ой, Господи, — выдохнул я вдруг так обессиленно, что аж лицо руками закрыл. Капищная гидра, на то она и женщина, была бессердечна. С тех пор, как Волсторм появился на острове, ночные побегушки на капище резко прекратились — Матиас шатался по ночному замку в недоумении, а порой я ловил его, ожидающего чуда, за воротами. Я даже немного успокоился, успокоилось даже капище — маятники Сигрид находились в состоянии практически спокойствия. — А как ты думал, — пояснил я Матиасу, когда тот, решил спросить совета, но не для себя, а для бельчонка, чтоб никто не догадался. — Температура упала, земля замерзла. А ну как лосиха себе… копыта застудит. Матиас щурился. — То есть, — протянул он. — Дело не в бельчонке? — Конечно нет. Вот бы еще винить бельчат во всех бедах острова! Неделя тянулась, а вернее неслась — как-то после совещания в учительской время заработало быстрее. На уроках истории и в обеднем зале я наблюдал за Матиасом — тот не подавал виду, что был хоть как-либо обеспокоен перспективой покинуть Дурмстранг за полгода до выпускного. Лишь глазел за учительский стол, как в первый ужин этого учебного года. И снова на меня — издалека и в плохом освещении пытался высмотреть в хорошевшем не по дням, а по часам лице Рады Илич причину холода, что был иного рода, нежели тот, что бушевал за стенами цитадели. И снова идея привязать сына к дверной ручке своей комнаты казалась мне заманчивой. И не пойми, что хуже: когда тот бегал на свидания к капищной гидре, или когда уже не бегал, но выжидал у дверей замка хоть знака, хоть намека. К моей и без того кипящей от школьных дел рутине прибавилась еще одна — гонять Матиаса по ночам и по нескольку раз от главных дверей. Матиас отчаянно проигрывал битву за аттестат, но всеми силами пытался выиграть войну за свое разбитое сердце (мои жизненные откровения о том, что из романа со взрослым опытным человеком, а конкретно с женщиной, не выйдет ничего хорошего, он слушал, видимо, жопой). Матиас не просто выжидал Раду по ночам. Он занимал пост на развилке коридоров, прямо напротив тяжелых главных дверей, и неспроста — высчитал, что иначе в восточную башню, да и вообще куда-либо не пройти. Стоял и выжидал, караулил, так и нарываясь на какого-нибудь Волсторма с допросами. Боясь, что его засекут, я по нескольку раз, пока Ингар не закрывал восточную башню на ключ, спускался в главный корпус и гнал Матиаса в общежитие. В одну из таких ночей я опоздал, и с лестницы наблюдал за тем, как Матиаса уводил вглубь левого коридора Ингар. Он сжимал плечо Матиаса и ничего не говорил, лишь шагал вперед и подталкивал следом за собой — надоело квиддичному тренеру, видимо, на треть ставки еще и ключником восточной башни работать. Я дернулся было догонять, но сжал перила и замер на месте. «А может, оно к лучшему?» — пронеслась идиотская мысль. Не то чтоб я устал от этого всего — да, устал. Но Ингар был очень строг: и как учитель, и как тренер, и как сосед по башне. Матиас его уважал и чуть побаивался — это вам не балагур Ласло, у которого можно «Удовлетворительно» за контрольную на сигареты поменять, и не добрая травница, голос повышающая только, чтоб перекричать мандрагору. Настучит по кудрявой шапке квиддичный тренер, и поделом будет. Я решил не вмешиваться — меня в ту ночь переполнило чувство не тревоги, что застукали дурачка моего сладострастного, а спокойствия, будто случилось как случилось, правильно все. Матиас глядел по сторонам. Пыльные полки шкафа, занимающего всю закрытую прежде классную комнату, пахли старыми газетами. Над потолком сквозняк покачивал скелет гигантской змеи. Свечи, которые Ингар зажег, пристукнув по полу посохом, отбрасывали страшные тени — они вытягивались на каменных стенах, а парящий над партами скелет змеи казался зловеще скалящимся. — Больше думать не о чем? — голос Ингара прозвучал строго и даже заставил вздрогнуть. — Господин директор говорил о всемирных гонках на метлах. Скрипели дверцы большого шкафа, который он распахнул настежь. — Меня к тому времени отсюда уже выпрут. Раздался невеселый смешок. — Только от тебя зависит. — От профессора Волсторма, — напомнил Матиас. Ингар снова фыркнул, мотнув головой. Его длинная борода, заплетенная в тонкую косу, колыхалась и цепляла в шкафу паутину — профессор боевой магии что-то искал в шкафу, из которого доносился грохот. — Если только не хочешь учишься. Тогда да, от профессора Волсторма все зависит. Матиас раздраженно цокнул языком. — Я хочу учиться, но не могу! Я говорил и вам, и всем — у меня не получается колдовать. Госпожа Сигрид говорит, что я, должно быть, не был рожден, чтоб держать волшебную палочку, а она учила мракоборцев, не думаете ли, что она понимает что-то? Острозубый рот оскалился. — Давайте уже наказание. Строчки писать или парты оттирать? — Госпожа Сигрид все верно говорит. — Ингар вытянул из шкафа-то что очень тяжело, повозившись так, что едва не выбив одну из его стенок. — Волшебная палочка действительно очень тонкий и чувствительный артефакт, не терпящий грубой импульсивной силы. И, захлопнув дверцу, он обернулся и бросил Матиасу длинный трухлявый посох. Матиас, дернувшись от неожиданности, едва успел поймать его. — И че мне с ним делать? — И скривился, покрутив старую занозистую палицу. Ингар скрестил руки на груди и застыл молчаливым истуканом. Пожав плечами и ощущая себя дураком еще большим, чем когда его застукали, расхаживающим у дверей в замок дозорным, Матиас крепко сжал посох и пристукнул им о пол. Нас в восточной башне разбудил взрыв. С которым от главного корпуса замка выбило часть стены. Обломки стены, скованные острыми ледяными наростами, горели. — Это! — А профессор Волсторм в верблюжьем пальто поверх пижамы носился по мосту-переходу и вопил громче, чем ученики, выглядывающие из окон общежития на четвертом этаже. — Это все ваше капище!!! Вы… Он резко обернулся не то на Харфанга, не то на Сигрид. — Вы за это ответите перед министерством. Я буду жаловаться немедленно! Угроза, прямая угроза, извините меня! Я… А я увидел в набежавшей толпе учеников Матиаса, сверлящего суетливого Волсторма взглядом, полным священного удовлетворения. Матиас медленно вскинул какую-то длинную палку, но тяжелая рука Ингара удержала его предплечье и не дала концу палки стукнуться о каменный мост. Показалось или нет во всей этой суете, но впервые за все время я заметил, как непроницаемое лицо учителя боевой магии озарила короткая, но довольная усмешка.