Игры в богов

В дверь ударилось что-то мощное. Слыша сквозь сон, как грюкнуло дверное полотно, Доминик не проснулась, но с перепугу не выскочила из кровати. Нехотя повернув голову на подушке и оглядев в тонкую щелочку чуть приоткрывшихся век полутемную комнату, едва впустившую в окно первые лучи рассвета, она шлепнула ладонью по кнопке настольной лампы. Вернее по тому месту, где должна была быть настольная лампа. Второй месяц пребывания здесь близился к концу, а Доминик все продолжала инстинктивно отбивать ладонь в поисках лампы на прикроватной тумбе. Лампы не было, как не было в доме розеток, а на прикроватной тумбе стоял латунный канделябр. Мученически зевая, Доминик выползла из одеяла, отыскала в кармане кофты коробок спичек, зажгла в канделябре свечи, а все для того, чтоб взглянуть в полутьме на циферблат часов и выругаться в адрес несусветной рани. В дверь продолжали настойчиво ломиться. Вздыхая вынужденным жаворонком, Доминик отперла дверь. — Что? Наглый белый кот, подняв на нее приплюснутую морду, издал низкое скрипучее мяуканье. — Заходи. Кот потоптался, но заходить не спешил. Прекрасно понимая, что ее зазывают на кухню, к первому завтраку, Доминик смиренно накинула кофту. Подхватить кота на руки было так же инстинктивно, как и искать на прикроватной тумбе лампу. Белоснежный красавец-кот походил на невесомое облачко, которое, впрочем, весило, как нагруженное картошкой ведро. В старом доме царила тишина, а особенно рано утром — слышались только завывание ветра за окном и тиканье часов. Шагая и просыпаясь на ходу, Доминик раз за разом взмахивала волшебной палочкой, уже и не глядя куда целила заклинания. Вспыхивал огонь в камине, зажигались свечи, раздвигались тяжелые шторы, вылетала из кладовой большая мокрая щетка и принималась сама собой очищать от слоев белой шерсти ковры и мягкую обивку мебели. Дом просыпался следом за разбуженной голодным котом сиделкой. Голодный кот мало того, что не выглядел голодным, так еще и с легкостью пережил бы пропуск один из приемов пищи. Подгоняя Доминик противным мяуканьем, больше похожим на сдавленное кваканье, он запрыгнул на кухонный стол и уселся в поистине выставочной позе, укрыв кривые лапы роскошным хвостом. Зевая, Доминик распахнула скрипнувшие дверцы шкафчика, по привычке пригнув голову — разобрала беспорядок хоть еще месяц назад, а все равно помнила, как на нее то и дело выпадали то жестянки, то склянки, то упаковки задубевших от времени круп. Выковыряв индюшиный паштет из баночки в миску, она спустила кота трапезничать на пол, и склонилась над старой печью. Не думая уже, что этот дровяной раритет обожжет ей руки и спалит волосы при попытке растопки, она быстро сунула к отсыревшим за ночь дровам вспыхнувшую от заклинания щепку и закрыла заслонку. Затем Доминик опустила на печь чайник и, сняв с полки чашку с блюдцем, уперла руки в стол и уставилась в окно. Это было еще одно утро, точно такое же, как и каждое утро с тех пор, как она впервые и случайно оказалась в Австрии. Жизнь круто не изменилась в один миг: ежедневная рутина и маленькие ритуалы соседствовали с бездельем, а планы на будущее скорей отсутствовали, чем наоборот. Изменилось лишь одно — никогда прежде Доминик не чувствовала себя так спокойно и довольно на протяжении нескольких месяцев. Обхватив прихваткой горячую и ручку и сняв чайник с печи на первых нотах его звонкого свиста, Доминик залила чаинки на дне чашки. Мелкая стружка сухой апельсиновой кожуры кружила в быстро темнеющем напитке и в миг тишины, что затянется еще не на один час, вальс чаинок был единственной мыслью в голове сиделки. Привыкшая к тишине и вою тревог, которым ничего не мешало, в голове, Доминик не раз ловила себя на том, что нехорошие мысли из головы исчезали быстрее, чем корм в миске вечно голодного кота. Привыкшая думать о бесцельности жизни, она потратила долгие годы, чтоб укрепить в себе веру в собственной бесполезности и ущербности. Но умудрилась все накопленное растерять менее чем за неделю, проведенную в доме, где доживал свой век старейший член благороднейшего семейства Малфой. Отнюдь не из-за теплой обстановки, а, напротив, из необходимости заставлять старого змея прикусывать язык в бесчисленных попытках насмехаться над «еще одной нищей душонкой деревенщины-Уизли». Как раз накануне за ужином тот опустил еденький комментарий, который должен был расцениваться как комплимент повару за превосходные синнабоны. Но дрогнувшими устами Люциуса Малфоя это прозвучало как предположение о том, что во времена его молодости Доминик смогла бы занять в кухне его дома четвертое место среди домовиков-тестомесов. — Ну еще бы, — согласилась Доминик смиренно, никак лицом не выдавая, что завтра на рассвете прогуляется у дверей спальни хозяина дома полным крышек котлом, который случайно и громко уронит на пороге. Но до променада с грохочущей посудой около покоев Люциуса Малфоя было еще слишком рано, а сама Доминик еще не до конца проснулась настолько, чтоб пакостить в отместку. Рассеянно расхаживая по гостиной с чашкой чая, она то и дело целила волшебной палочкой по углам, где виднелся беспорядок. Беспорядок был не убойным, и не представлял собой горы грязной одежды и пакеты, туго набитые мусором. Накапавший на пол воск от свечей, прочитанные газеты, ночью погрызенные котом, клоки белой шерсти и каминная сажа на кистях ковров были хоть и мелочью, на которой сложно зацепить взгляд, но, за пару недель без внимания, грозили весь однажды стать тем, что не заметить будет невозможно. Не заметить было невозможно ее и пристальный взгляд с портрета над камином. Люциус Малфой был крайне самовлюбленным — над камином висел его собственный портрет. Прежде на холсте были изображены сеттеры, резвящиеся на лесной поляне. Но когда в начале осени таким же ранним утром и с чашкой чая в руке Доминик вдруг увидела на картине появившегося вдруг Люциуса, но молодого, не старше ее самой, немало удивилась. Молодой волшебник на портрете был статным, надменно-величавым, и выглядел так, будто позировать для портрета ему было не в тягость, а совсем наоборот. Что поразительно, такая усидчивость и умение сохранять горделивый вид. Для волшебного портрета сама Доминик позировала единожды, стараниями родственников мужа, не придумавшими на годовщину свадьбы подарить что-нибудь попроще, вроде чашки, и помнила, как уже на десятой минуте процесса готова была убить живописца его же кистями за медлительность. Люциус с портрета проводил ее презрительным взглядом. Доминик отмахнулась — вступать с портретом в ее распорядке не было. Наблюдая за тем, как тщетно пытается протиснуться в подставку меж остальными очередной отлевитированный на место журнал, она нахмурилась. И присела на корточки у этой похожей на узкий ящик без стенок подставки, туго набитой газетами и журналами. Время здесь, в далеком доме, тянулось как-то по-своему медленно, и в днях недели Доминик путалась, но точно припоминала, что еще позавчера или чуть ранее подставка была полупустой. Люциус Малфой был стар, а еще он очень скучал. В доме было делать нечего, как и в любом другом доме тех закоренелых чистокровных снобов, которые напрочь отрицали пользу интернета и телевидения, а любой протянутый к их порогу кабель считали ядовитой змеей. Понятия не имея, чем он занимался днями, когда закрывался в кабинете до самого ужина, Доминик могла догадаться — читал старый змей. Великое множество старых книг было перечитано не раз, а количество периодических изданий, которое доставлялось в дом, было и вовсе неисчисляемым. Казалось, Люциус был подписан на все существующие в мире газеты. К нему доставляли и «Ежедневный Пророк» и его дополнение «Воскресный Пророк», и «Новости волшебного мира», и местную газету с таким длинным названием, которое старый змей прочитал по просьбе Доминик восемь раз и по слогам, чтоб та смогла повторить. Долетал, хоть с большим запозданием, и американский «Золотой рупор», и женская «Спелла» — накопительный журнал сплетен и рецептов, и заумная «Трансфигурация сегодня», и даже очень узконаправленный журнал «Воинственный колдун», содержащий неприкрытую антимагловскую пропаганду. Как человек способен в сутки поглощать столько новостей и не сойти с ума — тайна, но безделье хуже безумия, а потому Доминик вопросов не задавала. Люциус читал медленно от корки до корки, растягивая один выпуск на несколько часов, читал все, что приносили совы, и даже самые бредовые вещи. Но увидев накопленную кучу разных номеров одного издания, забившую подставку для журналов до треска ее основания, Доминик опешила. — «Придира»? — поинтересовалась она за завтраком. Люциус поднял взгляд. Разрезая гренку, на которой растекалось желтком яйцо пашот, он кивнул. — Неожиданно. А не вы ли, когда были министром, пытались запретить этот журнал? — Доминик нахмурилась. — Из-за его «деградационного влияния на умы волшебников». — Я до сих пор так считаю. И если бы всякие там тупоголовые моралисты с их этим правом свободной печати не повылезали из нор, наше общество стало бы хоть на каплю умнее. — Но вы сами накопили кучу выпусков за последние месяцы. — Там интересные наклейки с ящерицами. В остальном — макулатура, можешь брать на растопку печи. Смазывая тост джемом, Доминик фыркнула. — Вы собирали каждый выпуск с конца мая, чтоб просто получить наклейки? — Могу себе позволить, — ехидно ответил Люциус. За окном слышалось дребезжание карнизов. Порыв сильного ветра, казалось, отрывал куски от черепичной крыши, однако не это не внезапный ураган пытался сравнять дом с землей. Доминик привыкла и к тому звуку, который позже сопровождался и лязгом занесенного в пике дилижанса, и к тому, что издавали фестралы. Их голос и близко не напоминал лошадиное ржание — не знай Доминик, что это были фестралы, была бы уверена, что это во дворе приземляются птеродактили. Ежась от свежего и прохладного воздуха, Доминик замерла на крыльце и придерживала распахнутую дверь. Второй обитатель дома, галантный и немногословный господин, который мастерски обращался с дилижансом, настраивал часы и доставлял грузы, отсалютовал приветственно шляпой-котелком. И, сверившись с карманными часами, распахнул скрипнувшие дверцы дилижанса. — Супер, — Доминик приподняла полотенце на большой корзине и ничуть не подыграла, одобрив. В корзине была свежайшая индюшатина. Корзина, вслед за прочими, полетела прочь. В очередной раз напомнив себе спросить, где здесь неподалеку рынок, Доминик подхватила большую охапку зелени. Приятный господин, держа подмышкой почтовую коробку, плавно водил палочкой, заставляя грузы мягко левитировать в сторону кухни. Закрыв за собой двери, он поравнялся с Доминик и, похлопав себя по карманам, достал и протянул ей небольшой маленький внешний аккумулятор для зарядки телефона. — Спасибо! — Доминик просияла. «Надо бы уточнить не только где рынок, но и где Вернер то и дело заряжает мне блочок». Вернер кивнул. — И ваши вещи, мисс Уизли. — Он хлопнул по деревянной крышке сундука. Вот за что нужно было поблагодарить искренней, чем за зарядку телефона, но Вернер снял шляпу и прошагал в комнату. — Как в Лондоне? — лениво поинтересовался Люциус. — Очень дождливо. Взлетевший с подноса чайник наклонился и в пустую чашку полился горячий чай. — Я поздравляю, Уизли, — хмыкнул Люциус, провожая взглядом Доминик, радостно роющуюся в сундуке. — Наконец-то у тебя появилась одежда. Полгода ходишь по дому в одном исподнем… — Это не исподнее, это леггинсы, я триста раз вам говорила! — вспыхнула Доминик. Люциус скривился. — В мое время в таком даже на супружеском ложе в темноте не показывались. — Удивительно, что древнейший род продолжился, с вашим-то целомудрием. — Зато на вас, распутных бездарях, прервался. Доминик закатила глаза и махнула рукой. Люциус отпил чаю и опустил дрогнувшую в руке чашку. Они с галантным господином Вернером о чем-то очень негромко заговорили, и Доминик даже не пыталась подслушивать. Потянула сундук с вещами к камину и принялась с большим удовольствием разбирать. Как она скучала по своим вещам! И подумать не могла, что однажды сможет безумно тосковать по одежде и мелочам, вроде заколок для волос, резинок, баночек с кремами и маленьким коробчонкам с простыми украшениями, далекими от антикварных опалов. Всего, что обычно валялось на всех поверхностях и казалось беспорядком, так не хватало в пустой спальне, где кроме канделябра и статуэтки кролика не было больше ничего. Но больше мелочей не хватало одежды. Не планируя оставаться дольше, чем потребуется, чтоб помахать умирающему Люциусу рукой, не планируя вообще ничего и невесть как собираясь жить эту жизнь, Доминик оставила все на Шафтсбери-авеню. Сложно, но возможно обходиться одним и тем же летом, но с наступлением холодов, которыми была щедра поздняя осень, оставить вещи в квартире казалось уже не гордостью, а глупостью. В доме было холодно, на улице — и того хуже, а спасало лишь тяжелое шерстяное пальто, позабытое предыдущей сиделкой, и ее же теплая кофта. Одежда была теплой, но неприятно-чужой, и Доминик, радостно и с упоением разбирая вещи, поглаживала каждую. Больше половины вещей она и не помнила — так они все это время и лежали где-то далеко в шкафу, позабытые и не надеванные, но зачем-то купленные той, кто не ходила никуда, дальше соседнего супермаркета. Будто распаковывая гору рождественских подарков, Доминик и не пыталась прислушиваться к тому, о чем беседовали за столом. Ей было не до того. Джинсы одни, джинсы другие, новенькая юбка из бордового твида, мягкие кашемировые свитера, голенища высоких осенних сапожек, сложенное в чехле для одежды бутылочно-зеленое пальто, длинный вязаный кардиган, что свисал всегда, перекинутый на подлокотник дивана в гостиной и спасал от сквозняков. Это самое домашнее и заношенное одеяние, уютное, как кокон, и длинное, как одеяло, имело… — Что это за запах? — радость Доминик, с которой та распаковывала вещи, улетучилась вмиг. А стоило лишь поднести кардиган к лицу и с наслаждением вдохнуть его запах — запах дома, своего уюта, ванильного сахара и меленой корицы, цветочных духов и крема для рук. Доминик ждала этот запах, знала все его нотки, но брезгливо опустила вязаный рукав, вдохнув то, чем пропахла ее домашняя одежда. Это была сладкая вонючая гниль. И ею в этом сундуке пахло все — вязаная кофта, как чума, заразила все вокруг. — Какой запах? — Люциус обернулся. Доминик рассеянно подняла взгляд. — Это … — Она сделала мелкий вдох и тут же поморщилась. — Я даже не знаю… Люциус тоже принюхался. И даже, опустив салфетку на стол, поднялся на ноги и приблизился — настолько принюхался. — Вы чувствуете? Это… — Перестань, — старый змей цокнул языком. — Отдай домовику, он выстирает, и будет тебе счастье. — Но запах! — Доминик вскочила на ноги. — Будто у меня в шкафу что-то сдохло. Люциус снова отмахнулся и вернулся за стол. — Пахнет затхлым домом, унеси это домовику. — Затхлым домом? У меня дома нечему так вонять? — А соседи-грязнокровки за стенкой? Все равно, что жить у выгребной ямы и надеяться забрызгать вонь розовой водой. Несмотря на то, что проблема действительно решилась уже к вечеру, когда в спальне на комоде появились ровные стопки теплой и свежевыстиранной одежды, Доминик была в замешательстве. Развешивая одежду в шкафу, она то и дело принюхивалась, чтоб учуять тот сладостно-тошнотворный запах, которым пропахла ее домашняя кофта. Но одежда после стирки пахла лишь едва уловимыми нотками стирального порошка. «Неужели канализация?» — Доминик в ужасе думала о том, что стало с квартирой, после того, как старые трубы наконец-то прорвало. Она понятия не имела, как работало это все, но знала, что трубы в ванной комнате и их критическое состояние предпочитала не замечать. Квартира сама по себе была старой — старая проводка, старые трубы и старый пол. Знать, что лампочка мигает из-за магии, трубы шумят из-за боггарта, а любую поломку можно прикрыть ковром или картиной, всегда было проще, чем вникать и втянуть себя в большой ремонт. Четко обрисовав в свое головы масштабы бедствия на Шафтсбери-авеню, Доминик прикрыла глаза. «Просто не вернуться в собственное жилье — какая же глупость», — сокрушалась она. — «Ни перекрыть воду, ни дернуть рубильник на стене, ни даже не проверить плиту и духовку! Думала, Скорпиус будет этим заниматься? Ага, конечно, он скорей от злости сам зальет все бензином и бросит спичку, чем будет препятствовать короткому замыканию». Разглаживая на плечиках платье, она думала о том, что кузина Роза, помощь которой прикрывала, и то не очень, перспективу выпытать интересное и обрушить на головы Малфоев грандиозный скандал, была права. «Почему нельзя было вернуться в собственную квартиру хотя бы за вещами? Хотя бы помыть посуду в раковине? Что это за детские побеги в сорок лет?» Раздумья о том, что могло бы быть, и как глупо было поступить именно так, а не иначе, прервал звонкий писк будильника. Маленькие пузатые часики на каминной печи нетерпеливо подпрыгивали, и Доминик, махнув в их сторону палочкой, захлопнула шкаф. В кухне, самом теплом месте дома, губка намывала закопченную сковороду, брызгая на пол мыльными потеками. На печи кипело жаркое из кролика в казанке с подпрыгивающей крышкой, а Доминик, лишь поправив крышку, встала на цыпочки и сняла с полки короб с бутылочками. Быстро отыскав ту, что была заткнута красной пробкой и имела приклеенную бумажку с рукописной расшифровкой «Животворящий эликсир», Доминик достала бутылочку и вернула коробку на место. Сделанные ею наклейки существенно упрощали и без того нелегкие попытки поить Люциуса лекарствами. Сговорчивости подопечному это, разумеется, не добавило, но по крайней мере в разы ускорило поиск необходимых зелий, что следовало строго пить по времени. А потому все же стоило провести пару ночей за книгами и разобраться, что в бутылках, прежде чем Вернер привез новую партию. Так, оказалось, что если снизить концентрацию Животворящего эликсира, то от «синей пробки», в которой находилось снотворное, можно было и вовсе избавиться. — Вылей его в раковину, — бросил в начале сентября Люциус ответ на вопрос, что делать со снотворным. И даже приободрился от перспективы пить на одну микстуру меньше. Доминик с сомнением покрутила бутылочку. — А если вы не сможете заснуть? Что вы будете пить? — Бренди. — А вам разве можно? — Думаю, да, мне уже девяносто четыре годика, — сухо ответил Люциус. — Но на всякий случай спроси у моей матушки Фелиции — ее портрет висит в холле. Мнения матушки Фелиции Доминик не спрашивала, и без того концентрация иронии касательно ее происхождения и фамилии Уизли зашкаливала в этом доме. Целиком и полностью полагаясь на правило «если подопечный жив, значит все правильно», Доминик толкнула дверь в кабинет Люциуса коленом. Люциус сидел за столом, сгорбившись над книгой так, что едва не касался страниц длинным носом. — Почему без стука? — прошипел он. — Потому что я — Уизли, мы думаем, что этикет — это наклейка на бутылку с пивом, а не свод правил хорошего тона, — протянула Доминик, одной рукой держа волшебную палочку, а другой — стакан воды, который нагревала заклинанием. Сжимая еще и бутылочку с Животворящим эликсиром двумя пальцами, она отвинтила крышечку и капнула в нагретую воду красноватое зелье. — Что вы делаете? — отсчитывая про себя двенадцать капель, поинтересовалась Доминик. — Читаю книгу. Не надеюсь на понимание, Уизли редко можно заподозрить в чтении чего-либо, состоящего из более десяти букв в строчке. — Мои родители — банковские служащие, — прошипела Доминик. Люциус поднял взгляд. — Это объясняет глубину дерьма, в котором увяз наш финансовый сектор. Протянув старому змею стакан с лекарством и надеясь, что шутник подавится, Доминик скорчила гримасу. И скосила взгляд в книгу. — Что вообще можно здесь увидеть? — Согласен с тобой. — Люциус в один глоток осушил стакан. — Эти новые книги печатают очень мелким шрифтом. — Новые? Судя по состоянию обложки и цвету страниц, книга была старше самой Доминик. — Да, она девяносто восьмого года. — Протянув пустой стакан, Люциус повернул голову. — Почты еще не было? Я жду посылку. Доминик покачала головой и покинула комнату. Проводив ее бесцветным взглядом, Люциус снова низко склонился над страницами и поднял лупу. Почты вечером не было, лишь снова совы принесли неинтересные газеты. — А что вы ждете? — поинтересовалась Доминик. Люциус сидел в кресле и со всей серьезностью чистокровного вельможи читал июльский выпуск «Придиры». На обложке красовалась карикатура, а в пузырьке комикса читалось: «Где свет в конце сливной трубы?». — Посылку, — лаконично ответил Люциус и снова уткнулся в чтение. Считалось ли его внезапное увлечение таким странным журналом очередным признаком деменции — Доминик об этом задумалась. А ночью, глазея в телефон, оживший силами регулярной подзарядки аккумуляторной батареи где-то вдали, где было электричество, она старалась не думать. Мысли то и дело возвращались к образам того, что сейчас в квартире на Шафтбсери-авеню: пожар, потоп, нашествие вредителей или повезло, и дом просто сносят. Рано утром, разбуженная голодным котом, Доминик по обыкновению прибирала мелкий беспорядок, когда заметила две вещи. Первой было отсутствие на портрете над камином статного щеголя Люциуса — на холсте резвились лишь сеттеры. А второй вещью была большая коробка, оставленная на столике у двери. Коробка была щедро обмотана упаковочной бумагой (не лучшего качества и состояния) и имела наклейку от отправителя. «Склад-магазин поддержанных товаров «Руки-крюки», Косой Переулок, дом номер одиннадцать» — было написано на наклейке. — Что-о-о-о? — Сонная Доминик аж проснулась и выпустила кота из рук. Кот шмякнулся на пол и тут же на нем свернулся довольным калачиком. Магазин с идиотским названием «Руки-крюки» действительно находился в Косом Переулке, но назывался не иначе, как лавкой старьевщика или барахолкой. Это было очень тесное и туго забитое всякой всячиной место, где продавалось все: от поддержанной одежды и мебели, до вскрытых упаковок шоколадных конфет и гнилых корнеплодов на развес. Там неприятно пахло, все время было много людей, и найти в горах старья можно было всякое разное. Туда частенько захаживал Альбус, живший тогда еще соседом на Шафтсбери-авеню, что-то покупал и тут же перепродавал втридорога, а однажды и вовсе нашел там настольную лампу от «Тиффани», которую купил за смешные десять сиклей. Когда же туда зашла Доминик, в попытке тоже отыскать предметы роскоши по цене шоколадного батончика, то не обнаружила в дряхлом магазине ничего, кроме чьих-то нестиранных панталонов, липких учебников и чесотки на руках у продавца. Представить себе Люциуса Малфоя, захаживающего в такое местечко — немыслимо. Представить себе содержимое коробки, присланной из такого местечка — еще хуже. С интересом оглядев коробку, Доминик подняла ее. Та оказалась легкой. Внутри что-то негромко загрохотало, стоило легонько потрясти коробку и прислушаться. Едва удержавшись, чтоб не распаковать посылку, одним глазком глянуть и запаковать обратно, Доминик отправилась готовить завтрак. Про себя же гадая, что это старейший и богатейший Малфой так ждал из секонд-хенда, она промучилась подозрениями до самого завтрака. На посылку Люциус отвлекся настолько, что решительно отодвинул тарелку и принялся за распаковку немедленно. «А черт знает», — косясь в его сторону и делая вид, что ей дела нет, думала Доминик. — «Откуда-то ведь взялись слухи о том, что Малфои скупают всякие нехорошие вещи, что остались со времен той войны…» Слухи слухами — Малфоев не любили всегда, уж больно те ловко те выкарабкались наверх, минуя угрызения совести. И оставалось лишь думать, над чем целыми днями сидит Люциус в своих покоях, не над темнейшим каким артефактом ли. Но сама мысль о том, что в барахолке, на раскладушке, под горами поддержанного хлама бывший министр магии нарыл что-то очень ценное и еще более опасное, не вызывала ничего, кроме желания покрутить пальцем у виска. Как относился маглофоб Люциус к своему темному прошлому, Доминик не знала наверняка, но была на все сто уверена: если для установления мирового господства Малфоям потребуется зайти в лавку старьевщика и рыться в чьих-то обносках, те скорей откинут свои имперские амбиции и откроют фонд поддержки грязнокровок, чем приблизятся к этому магазину. — Что это такое? — вопрос сорвался с губ Доминик прежде, чем та спохватилась, что глазеет неприкрыто. В коробке, которую распечатал Люциус, были какие-то щепки. Точно такими же щепками был завален весь двор — обломанные кривые веточки порывы ветра сносили со старого орехового дерева. — Волшебные палочки, — ответил Люциус. И внимательно разглядывал одну из них, треснувшую надвое и державшуюся на тончайшем волокне темной сердцевины. — Волшебные палочки? Доминик опешила настолько, что не заметила, как овсянка с ее ложки плюхнулась обратно в тарелку. Люциус, щуря глаза, пристально разглядывал топорщившуюся сердцевину. — Да. Конкретно эта — из драконьей жилы. — Он неосторожно взмахнул ею, отодвигая локтем чашку со стола, и из кончика палочки вырвался резкий красный луч, расколотивший вазу у лестницы. Люциус критически оглядел осколки. — Никогда мне не нравилась. Ты только посмотри, она еще на что-то способна… палочка, я имею в виду, ваза была бесполезна. Это даже не китайский фарфор, а обычная керамика, как у последних вшивых нищебродов… — Вы что, скупаете по барахолкам волшебные палочки? — заторможено спросила Доминик. Ее рассудок немного тормозил. Она смотрела в коробку, полную сломанных палочек, на Люциуса, и пыталась сопоставить все это в голове. — И что вы делаете со сломанными палочками? Кто угодно может делать из сломанных волшебных палочек что-угодно, но человек, посвятивший молодость темным искусствам, имеющий в подземелье родового поместья темницу и проводящий старость вдали от всех, способных раскусить тайные замыслы… — Я их чиню, — просто ответил Люциус. — Чините? — Доминик моргнула. — Вы чините старые волшебные палочки? Люциус снова заглянул в коробку, рассматривая прочие обломки. — Но зачем? — Я очень стар и очень богат. Могу позволить себе дурацкое хобби. Рот Доминик в изумлении растянулся в букву «о». — Ваше хобби — чинить волшебные палочки? — Стало после того, как пытки грязнокровок запретили в двухтысячных. Вдруг Люциус расправил плечи, захлопнул коробку и раздражено глянул на Доминик. — Пройди мой путь, доживи до моих лет и сохрани остатки рассудка, а потом будешь так пучить глаза и фыркать, Уизли. Не у всех стариков досуг заключается в выборе надгробных плит и венков. Доминик опешила и совсем растерялась. Люциус поднялся на ноги, и, подхватив коробку, направился прочь. — Подождите! Спохватившись и бросившись следом, Доминик запуталась в собственных ногах и больно ударилась о ножку стула. Едва не стянув со стола скатерть неосторожным рывком, она выпрямилась и поспешила следом. — Я не осуждаю ваше хобби… Перепрыгнув через растянувшегося у лестницы кота, пинающего лапкой осколок вазы, Доминик лепетала быстрее, чем успевала подумать. — Это круто, что у вас есть любимое дело. И дело вообще не в возрасте! И вовсе это не дурацкое хобби… да, необычное, но не дурацкое! Дверь в комнату хлопнула у ее носа. Доминик сдержано постучала. — Я не хотела вас обидеть. И даже не понимаю, чем могла обидеть, — произнесла она. — Просто удивилась. А если вы считаете, что ваше хобби может вызывать у кого-то насмешку, шлите всех нахер. То есть, к черту. Какое вам дело до мнения людей, которые предпочли бы видеть вас сумасшедшим и парализованным, а не мастером волшебных палочек? Цокнув языком и прислонившись лбом к двери, Доминик пробурчала: — Я десять лет сутками готовила и выбрасывала никому не нужную еду, и еще разрисовала больше тысячи картин по номерам. Поверьте, я не из тех, кто осуждает дурацкие хобби. Замок по ту сторону двери щелкнул. — Что ты хочешь? — спросил Люциус, глядя хмуро в тонкую щель. Доминик пожала плечами. — Посмотреть. Тяжело и скупо вздохнув, Люциус открыл дверь шире и отошел в сторону, пропуская ее в кабинет.

***

Когда цокот тоненьких шпилек по плиточному полу заглушил скрип распахнувшихся дверей, в помещение вошла дива. Под широким распахнутым пальто мерцало на бронзовой коже легкое шелковое платье цвета золота, отблескивая в свете ламп всеми своими мелкими кристалликами. Длинная цепочка тонкой змейкой огибала острые ключицы и крохотной жемчужной подвеской спускалась в волнующе-низкий вырез. Пальцы, на кончиках которых алели аккуратные короткие ногти, сжали дужку солнцезащитных очков и стянули их одним резким движением. Бордовые губы скривила оскал ужаса: — Фу, Боже — прошептала Сильвия, встретив взгляды всех, кого в этом спортивном зале своим эффектным появлением оторвала от игры в лото. И едва не выпрыгнула из своего платья, когда почувствовала на талии робкое прикосновение. — А вот и мы с мышонком! — приятный молодой человек восторженно смотрел вперед. — Дайте нам по две карточки! — Дайте мне нож, — прошипела Сильвия, чувствуя себя обманутой и грязной. — Нет, по три карточки! У мышонка именины, ей сегодня пя… Цепкая рука схватила в охапку и за рубашку, и за свитер на ней, и бесцеремонно вытолкала агента Свонсона в коридор средней школы имени Святой Анны. — Ты что, чепуха малолетняя, — прорычала Сильвия, наступив на ногу Свонсона и вжав каблук в ступню сквозь его кроссовок. — Страх потерял? Крупный перстень на ее пальце уткнулся ребристым аметистом в бьющуюся на шее жилку Свонсона. — Подружку себе нашел, плесень? Кто я, по-твоему? — Моя богиня, — Свонсон осоловело хлопал глазами. — Ну, это само собой. — Сильвия скосила взгляд в сторону и чуть пожала плечами. Но тут же снова посерьезнела. — Но не смей и близко ко мне подходить. На лицо Свонсона набежала тучка. — Но мы же партнеры… — Какие партнеры?! — По лото… Да ладно, мышонок, мне нравится твой темперамент… Сильвия замахнулась крохотной сумочкой, из подкладки которой опасно блеснуло шило. — Мы всех выиграем сейчас, — заверил Свонсон. — Это наш вечер, давай позволим себе немного безумств за карточками и бочонками. А почему нет, какие наши годы… — Только раскрой рот еще раз сказать, какие. — Да ладно, мышо… Сильвия вжала каблук в кроссовок сильнее. — Ты такая напряженная, — заметил Свонсон, искренне не понимая причину негатива. — Расслабься, этим вечером и в этом спортзале ты — самый красивый пенсионер из всех… Когда игроки в лото снова отвлеклись от карточек и направили взгляды в сторону открывшихся дверей, то увидели диву снова. Та раздраженно перешагнула порожек и втолкнула в зал невысокого молодого человека, прижимающего к носу охапку бумажных полотенец. — И почему такое предвзятое отношение к лото? — недоумевал Свонсон, шмыгая разбитым носом. — Ты реагируешь на все в точности, как Джон, когда я однажды пригласил его на игру… Тоскливо оглядев баскетбольное кольцо на высокой стене, Сильвия прошагала к одному из выставленных в линию столов и выдвинула стул. Поймав взгляд старушки, поправляющей очки на цепочке, она выплюнула: — Я в заложниках. И, усевшись за стол, уставилась в карточки с цифрами. — Ладно, ушлепок, что на кону? «Ушлепок» ткнул пальцем в приз на табурете, украшенном мишурой. Приз представлял собой большую кружку с рисунком бочонка и подписью «Чемпион Ноября». Сильвия закрыла лицо руками и покачала головой. — Милый юноша, — мягко простонала она. — Скажи, ты ведь в случае поражения не расстроишься и не будешь прыгать с моста? — Конечно нет. Сильвия сжала бордовые губы. — Жаль. И глянула в телефон, расстегнув на крохотной сумочке молнию. — У тебя пятнадцать минут. В пятнадцать минут ожесточенная борьба за главный приз ноября не уложилась. Поздним вечером и под светом фонарей гневно цокала каблуками по тротуару утомленная и злая Сильвия, в одной руке сжимая сумочку, а другой таща за собой счастливого служащего разведки. Служащий разведки был действительно счастлив — прижимая к груди призовую кружку, он смотрел то вверх, на звезды, то перед собой, на сияющую ярче них женщину. — Я знал, что твои аналитические способны достойны восхищения, — говорил он. — Но когда ты зубами открыла бутылку с томатным соком… Мышонок, ты была королевой этого вечера. Сильвия подрагивала от раздражения. Резко повернув в сторону примыкающей дорожки, она остановилась и вытянула руку. — Твой дом. Иди. Свонсон медленно поднялся на крыльцо и обернулся у двери. — Спасибо, что проводила меня, — сказал он, покачиваясь на носках. — Ночью на улицах может быть опасно… — Иди домой, — проскрежетала Сильвия. И, не дожидаясь, пока незадачливый кавалер скроется с глаз долой, сама отвернулась и зашагала прочь. — Может, останешься на ночь? — Нихуя себе. — От неожиданности Сильвия, чуть не прицепившись через низенькую ограду клумбы, обернулась. — А тебе мама разрешит? — Мамы сегодня дома не будет, — ответил Свонсон, в упор не понимая иронии. — Это наша ночь, мышонок. Сильвия цокнула языком. — Полистаем альбомы, посмотрим наши с мамой снимки из Хайфы… Рассеянно запустив руки в волосы, Сильвия качала головой. В ее огромных распахнутых глазах застыл неподдельный ужас. — Сыграю партию-другую на кларнете, а потом постелю тебе на диване… — Послушай, ушлепок… ушлепчик, — прошипела Сильвия, решив все же попытаться не обижать разведчика с сердцем поэта и наивностью пастушка. И поднялась на крыльцо. Жалея о том, что каблуков выше двенадцати сантиметров не имела, чтоб нависнуть над Свонсоном еще более угрожающе, она уперла руку в бок. — Мы не можем быть вместе. Понимаешь? — Более очевидных вещей в этой жизни Сильвия не произносила еще с таким отчаянием. Свонсон моргнул. — Это потому что ты старше? — Допустим. — Ну и что, ты ведь просто умрешь раньше меня. — Еще одно слово, и ты умрешь немедленно, — пообещала Сильвия. — Еще раз ты назовешь меня старой… — Ты не старая, ты зрелая. Как груша «Конференция». Бровь Сильвии дрогнула. — Жесткая, но сочная, — выпалил Свонсон. — Так, — Сильвия глубоко вдохнула. — Тебе заплатил Поттер? Свонсон нахмурился и покачал головой. — Тебе заплатил Роквелл? — Нет. — Тогда какого черта ты надо мной издеваешься?! От отчаянного возгласа оскорбленной женщины, похожей на грушу «Конференцию» залились лаем соседские собаки. Прижавшись к двери, агент Свонсон снова моргнул. — Я не издеваюсь, мышонок, я честно. Ты очень красивая женщина… — Перестань лебезить, не надейся, что я поведусь на дешевые комплиментики, — пригрозила Сильвия. И скосила взгляд. — Ладно, допустим. — Глаза у тебя восхитительные, и все остальное тоже, носик особенно, — заверил Свонсон. — Спасибо, я сама его отрастила. — И в культ тебя не взяли, потому что тогда им придется поклоняться не богам, а богине. — Хрен с тобой, ушлепок, неси сюда свой кларнет, — почти смилостивилась Сильвия. — Стой, подожди, я пошутила! И схватила за шкирку ринувшегося в дом Свонсона. — Послушай, ушлепчик, — уже резче произнесла она. — У тебя очень большой потенциал. Ты обязательно встретишь хорошую девушку. И критически развернула Свонсона за плечо и оглядела крой свитера. — Если переоденешься. Но не в том суть. Ты найдешь свое счастье. — Я уже нашел, мышонок. Я ведь не просто так тебе в тюрьму шоколадки присылал. Сильвия вскинула брови. — Ушлепчик, — угрожающе произнесла она. — Я замужем. — Вообще-то нет, — заверил Свонсон. — Ты вдова, это все обнуляет. А первый брак вообще не считается, он был фиктивным, оформлен согласно восточным обычаям, а не действующему законодательству, и вообще ты стала третьей женой только потому, что тебя проиграли на год в карты арабскому политику, и это аморально, могу только представить, чем обернулся такой брак. «Тремя грузовиками золота высшей пробы, нефтяной скважиной и двумя лучшими годами жизни, пока этот безмозглый ублюдок не украл меня обратно в Коста-Рику!» — едва не взвыла Сильвия, глядя на Свонсона, напомнившего о ее печальной судьбе, с еще большим омерзением. — Значит такова моя судьба, быть третьей женой аморального картежника, я смирилась, — проскрежетала Сильвия. — А твоя судьба где-то тоже есть… Не здесь. И не в спортзале, где бабки играют в лото. Понимаешь меня? Можешь не понимать, главное — оставь меня в покое. Мое сердце занято. Свонсон задумался. — То есть, ты любишь кого-то другого? — Себя, — кивнула Сильвия. — И в моем сердце нет места еще для кого-то. — Саму себя ты не согреешь одинокими ночами, мышонок. — Ты недооцениваешь мою мощь и ассортимент некоторых магазинов. — А я все равно буду бороться. Сильвия выругалась. И, сомкнув губы, раздраженно запыхтела. — А твоя карьера? — и спросила коротко. — Моя карьера? — удивился Свонсон. — Разве не повредит твоей стремительной карьере в Лэнгли такая пикантная мелочь, как служебный роман? Лично я на такие ошибки никогда не соблазняюсь, у подчиненных очень длинные языки… Свонсон внимательно глянул в ее распахнутые глаза. — То есть, — медленно произнес он. — Ты согласна принять мое предложение? — Смотря какое, — уклончиво ответила Сильвия. — Если не руки и сердца — то да. Наивно-восторженное лицо Иена Свонсона тут же изменилось. Его на миг озарила косая улыбка. И этот миг продлился даже дольше, чем промежуток времени, через который в руках у Сильвии оказалось перо, а перед глазами, длинный свиток контракта. — Вот здесь подпись… Сильвия, выглянув из-за свитка, задержала на Свонсоне тяжелый насмешливый взгляд. — А, ну да, — сконфужено буркнул Свонсон и терпеливо замер в ожидании. Позабыл на радостях, что эта дама любой договор читает от корки до корки, дважды, с мелким шрифтом включительно, да еще и зажигалкой поводит, чтоб невидимый текст проступил. — А где условия расторжения контракта и прописанные форс-мажорные обстоятельства? Свонсон молча взмахнул волшебной палочкой. Сотканный из вспыхнувших искр, ему в руку упал небольшой свиток, подозрительно напоминающий по линии отрыва конец того, что пристально изучала Сильвия. Долго наблюдая за тем, как покручивала ее рука перо, на кончике которого чернила уже подсохли, Свонсон скрипел зубами. — М-гм, — мурлыкала Сильвия задумчиво себе. — Понятно. Рука задержала перо над местом для подписи. Но, не оставив и кляксы, вновь принялась крутить перо. Сильвия сощурилась, читая мелкие буквы. — Сам составлял или по образцу? — Сам, — проговорил Своносон. Сильвия фыркнула. — У тебя большее будущее, ушлепчик. Перо быстро покрутилось тонкими пальцами, и оставило на указанной отметке росчерк. Свиток тут же скрутился в трубочку и скользнул в руку крепко сжавшего его Свонсона. Сильвия опустила перо на стол и, ничуть не чувствуя неловкость за поставленную на омерзительно-нежную скатерть с рюшами чернильную кляксу. И цокнула языком. — У тебя есть шанс сказать мне еще один комплимент, пока я иду к двери. Внимательно изучая свиток, Свонсон нахмурился. — Посмотрим на твои успехи в конце отчетного периода, — ответил он без тени насмешки. — Пока хвалить тебя не за что. Сильвия приоткрыла рот. — За те сорок секунд, что ты считаешься в штате инквизиторов МАКУСА, твой рейтинг успешности среди коллег минимальный, — пожал плечами Свонсон, проводив ее до двери. — Я, конечно, делаю скидку на то, что тебе уже не двадцать. И даже уже не тридцать. И даже не сорок… И закрыл дверь прежде, чем лицо обернувшейся на крыльце Сильвии исказила гримаса неприкрытой ненависти. — … но прежде всего ты женщина, и я не надеюсь, что твои показатели хоть немного приблизятся к результатам остальных. В дверь постучали. — Да-да, — агент Свонсон, не ожидая ни малейшего подвоха, открыл дверь. Сильвия сдула с лица темную прядь. — Ты что, мальчик, философскими камнями срешь? — спросила она. Свонсон покачал головой. — Тогда почему ты такой бессмертный, — процедила Сильвия. — Дай пройти, ушлепок. И широким шагом переступила порог. Сильвия сжимала руки и оглядывалась. Ей не нравился этот дом. Он выглядел так, будто тридцать лет назад дизайнеру сказали подготовить логово для старой девы очень строгих правил и не скупиться на кружево. Прилизанная гостиная пестрила этим кружевом: ламбрекены малиновых штор, оборки на кресельных чехлах, края скатерти, и бесчисленные круглые салфеточки с узорами-паутинкой. Они покрывали поверхность старомодного комода, покрывали и журнальный столик, и даже накрывали старое волшебное радио невесть зачем. Сладко благоухали розочки в горшках, воздух в гостиной удушливо пах цветами и ванилью, поблескивали в серванте золотые каемки кофейного сервиза, и даже похожая на пуфик болонка в этом царстве сладких запахов и кружева казалась элементом сомнительного декора. «Почему ты не съедешь?» — в ужасе думала Сильвия, разглядывая живые фотографии на стене. — «Ты в два раза меня младше, а держишь за шары МАКУСА так крепко, что даже не хочется соревноваться. Почему ты живешь с мамой?!» Иен Свонсон действительно больше походил на того, кто живет с мамой, а не на того, кто крепко держит государство за шары. Но в мягких домашних тапочках и в окружении сладко пахнущего кружева он чувствовал себя прекрасно, а потому даже не думал интересоваться причиной, по которой лицо Сильвии хмурилось в недоумении. — … есть теории, конечно, с кого и когда началась в МАКУСА эпидемия, но нет ресурсов и времени искать виноватых и наказывать. «Нулевым пациентом» принято считать ее, — не запинался ни на секунду в негромком пояснении Свонсон, придвинув к Сильвии толстую папку. — Она плотоядная, но годами каким-то образом оставалась незамеченной. Пока не расплодила заразу дальше и не начала искать себе друзей. Он так быстро листал страницы, что Сильвия, вообще не готовая к такой бурной деятельности после игры в лото с пенсионерами в спортивном зале средней школы, не успевала думать. — Сначала она всех собрала в сети, и масштабы поражают — будь она блогером, то такая аудитория уже приносила бы доход. А потом, когда МАКУСА спохватился на моменте уже эпидемии и начал принимать меры, она начала помогать вампирам с миграцией. — Она что, кто-то влиятельный на таможне? — полюбопытствовала Сильвия. — Нет, скорее, образно, из тех перебежчиц, что знают, в каком месте можно перелезть через приграничную стену. Понятия не имею, как, но эта женщина каким-то образом знакома со всеми дальнобойщиками Нового Орлеана, и поначалу вампиры в кузовах грузовиков переправлялись из Штатов просто друг за дружкой и штабелями. — Свонсон закусил губу. — Возможно, в прошлом она была отношение к грузоперевозкам. — Или к проституции. Свонсон поднял взгляд. — Ты хочешь сказать, что уже который год МАКУСА изводит старая проститутка? — Вы Роквелла президентом выбрали, черт вас знает, что может еще быть не так с вашей страной. — Ты думаешь, я шутки шучу с этой королевой вампиров? Брови Сильвии насмешливо дрогнули. — Пока я не услышала, а в чем вообще сложность. — А в том, что от любых действий МАКУСА она защищена тем, что является волшебницей. Вверенная мне инстанция заработала как нужно, не так давно, и, буду честен, людей не так много и они… — Свонсон уклончиво покачал головой. — Я послал за этой женщиной лучшего из того, что есть… то есть, лучшего из лучших в Лэнгли. Но он уже полгода туда-сюда катается и всякий раз что-то у него не получается. Он пригладил волосы. — И ты хочешь отправить к ней меня? А как же инструктаж, испытательный срок и официальное оформление? — возмутилась Сильвия. — Ой, да ладно, к чему эти формальности… — Я от корки до корки прочитала контракт, и изучила все свои обязательства. Но и ты, и твое начальство подпишите мне все, во что ткну пальцем. Если не досчитаюсь хоть одного медяка, если хоть чуть-чуть МАКУСА в лице одного отдельного представителя вида «Человек Пидарообразный» на меня оскалится, — произнесла Сильвия, растягивая бордовые губы в усмешке. — Я пойду со всем вашим «совершенно секретно» сначала на Шардоне к Розе Грейнджер-Уизли, потом в редакцию «Нью-Йоркского Призрака», а потом на телевидение. Иен Свонсон поджал губы и развернул свиток контракта. Внимательно его перечитав, он перевел на Сильвию настороженный взгляд. — Не надо пытаться проверять МАКУСА на прочность. — Я не пытаюсь. Проверки не нужны, он дырявый. А каким ему еще быть, — Сильвия не удержалась. — Вы за Роквелла на выборах голосовали. Тонкая рука приподняла подбородок маменькиного разведчика. — Это был… терпимый день рождения, — смилостивилась Сильвия, прикрыв глаза на миг. — И в благодарность за то, что ты смотришь на меня, как щеночек, пока пытаешься быть серьезным и опасным, я согласна со всеми пунктами контракта. Острый алый ноготь чуть царапнул уголком край челюсти. — Но давай не будем друг друга обманывать. — Ты так уверена в своих силах, Рената? — Рената не уверена в том, как пишется ее имя. А Сильвия, именем которой ты будешь обращаться ко мне и шепотом, выиграла три суда против налоговой. Нос еще не дорос, ушлепчик, пытаться меня обмануть в бумажках договора. — Сильвия ласково улыбнулась. И, стянув со стола в охапку разлетевшиеся из папки бумаги, снова направилась к двери. — А если снова захочешь провести вечер с кайфом, — окликнул Свонсон, спохватившись. — То каждый четверг, когда у мамы в библиотеке санитарные мероприятия, можем с тобой тряхнуть бочонками за партией в лото… Сильвия поежилась. — Фу, Боже. — И, не оборачиваясь, зашагала прочь.

***

Серовато-бледное лицо Люциуса Малфоя искажал такой ужас, что Доминик поняла — припадок у старика, надо звать гробовщика на всякий случай. Выпученные серые глаза подрагивали, губы шептали что-то невразумительно-маразматичное, а вытянутый палец, указывающий вперед, трясся так, что кольцо в виде двух переплетенных серебряных змей, грозилось слететь в тарелку с омлетом. — Это просто телефон, — заверила Доминик, упорно протягивая Люциусу свой, действительно, просто телефон. — Убери эту бесовщину! — пророкотал Люциус, слепив нечленораздельные звуки в человеческую речь. — Ты-ы-ы-ы… Доминик закатила глаза. — Ядовитая гюрза, которую я пустил в свой дом! За свой стол! Ты принесла сюда этот грязный магловский мусор и смеешь тыкать его мне в лицо?! — Принести «зеленую пробку» от сердца? — Нет. — Ну так не брызжите слюной и не косите под инфаркт, в пятый раз я на это не поведусь, — вразумила Доминик. И, выдвинув стул, села напротив. — Послушайте. — Ничего не хочу слушать! — Люциус замахал руками. Не представляя, чем обычный телефон так возмутил хозяина дома, Доминик опустила его на стол и уперто придвинула вперед. — Это просто телефон. Он не высосет вашу душу через динамик. И не ударит вас током. И вообще, Скорпиус говорил, что у вас есть телефон. Люциус нахмурился. — На твоем нет кнопок. Он сломан. — Да, на моем телефоне нет кнопок. — Чего еще ожидать от Уизли — обманули даже на покупке магловской дряни. А на моем есть кнопки. — И вы им пользуетесь? — Разумеется, лучшего орехокола у меня не было никогда. — Вы колите телефоном орехи? — Да. Для остального он бесполезен. — Ну еще бы! У вас в доме нет розеток для зарядки. — С тех пор, как я сюда переехал, на нем до сих пор две палочки зарядки, а мне не нужны в стенах дыры, никаких магловских штучек здесь не будет, и ты не посмеешь спорить. Это было очень долгое утро. Оно едва началось, а Доминик уже устала настолько, что хотела не завтракать омлетом, а лечь и снова заснуть. — Я не прошу вас кому-то звонить. И уж, упаси Бог, не собираюсь учить вас набирать сообщения, — заверила она. — У меня есть одна идея… — Я против. — … давайте просто попробуем, а потом уже… — Я против, Уизли. Свои узкие панталоны носи сколько душе угодно, но дряни магловских выродков я в доме не потерплю. Доминик скрестила руки на груди и вскинула тонкие брови. — Не спорь, — предостерег Люциус, сделав глоток чая. — Нет уж, я поспорю, — заявила Доминик. — Я никогда не пыталась расшатать устои вашей семьи, несмотря на то, что они во многом кажутся мне устаревшими и неправильными. Я любила вашего внука больше, чем хотела раскрыть рот и оспорить вашу идеологию, но сейчас мы разведены, а потому черта с два я не буду говорить то, что думаю. — Вернер, — протянул Люциус, склонив голову. — Уведи ее на кухню. — Можно иметь какие-угодно взгляды и даже по-разному относиться к маглам. Но пытаться читать старую рукописную книгу под двумя свечками и кичиться привилегированностью общества волшебников — ну уж простите, это за гранью здравого смысла. — И даже хорошо, что род Малфоев прервался на вашем потерянном поколении, Уизли, ничего хорошего мои правнуки от такой матери, как ты, Уизли, не переняли бы ничего, кроме непокорности и раздутого самомнения. — И плохого слуха, я совершенно не услышала гадости, которую вы мне сказали. Как и аргумента почему маглоненависничество имеет право на существование. — В Хогвартсе и в министерстве, и везде, где есть хоть один маг, ценящий свое происхождение, нет места магловским штучкам. — Да потому что работу этих штучек заглушают маглооталкивающие чары, — напомнила Доминик. — А не какие-то там стремные ценности в деле. Мир не замер на стыке девятнадцатого века, и мы должны с ним считаться, а не упорно сидеть у свечки. Дело ведь не в вашем мировоззрении, я не собираюсь ничего вам доказывать. — Тогда что за клекот с утра-пораньше? — зевнул Люциус. Доминик заправила за ухо тонкую прядь, выбившуюся из подколотого заколкой хвоста на затылке. — Дело не в ваших ценностях, — повторила она. — А в чтении под свечкой. Люциус пил чай и смотрел на нее в упор. — Я не сомневаюсь, что ваше здоровье крепче, чем думают в Англии. Но в полутемной комнате целыми днями читать под двумя свечками… — К чему это? — К тому, что ваше зрение за это «спасибо» не говорит. — Ты собралась критиковать мои дела? — Нет, — все еще терпеливо ответила Доминик. — Я хочу помочь. И снова придвинула к тарелке Люциуса телефон. — Вечером я взяла книгу, которую вы читали накануне, про сердцевины Средиземноморья… — Ты трогала мою книгу?! — взбеленился Люциус. — … я прочитала один раздел и записала его на диктофон. — Доминик постучала по экрану пальцем. — То есть… записала сюда звук. Это как пластинка. Люциус хмуро глянул сначала на нее, а потом на телефон. — Ты предлагаешь мне слушать твое чтение? — Вместо того, чтоб читать в темноте. Просто попробовать. Ну правда, насколько четко вы вообще видите то, что сегодня на завтрак? Люциус недовольно сжал губы. Его глаза были живыми, ярко-серыми, но усталыми — в их белках алели тонкие сеточки сосудов. — Вы сможете в любой момент остановить запись, отмотать, прослушать снова, я покажу как, это совсем несложно, — пообещала Доминик. — А я могу каждый вечер записывать вам новые разделы на следующий день. Кусочек пышного омлета подрагивал на вилке Люциуса в такт его дрожащему веку. — Если считаешь, что твое мнение ценно… — Ой, начинается, — отмахнулась Доминик и, придвинувшись к столу, схватила хрустящий тост. — И думаешь, что я не в состоянии прочитать страницу, — медленно шипел Люциус. — Значит будешь сидеть рядом и читать мне вслух. — Договорились, — кивнула Доминик и, прикусив тост, отряхнула руку от крошек и протянула Люциусу ладонь через весь стол. Люциус хмуро глядел на нее, как на умалишенную. — Я не шучу, Уизли. Будешь сидеть рядом и читать вслух. Доминик, сжимая тост зубами, закивала. Думая о всех вариантах возможного подвоха, Люциус сощурился. И, опустив чашку на блюдце, снял с колен салфетку. — Тогда идем. Подняв чашку и захватив с собой пару тостов, Доминик встала из-за стола и направилась к лестнице. Провожая ее взглядом, полным боли, Люциус скривил губы. — Гляди. Палочки из разной древесины, но с одной сердцевиной — драконьи. Эта палочка — явно сделана давно, скорей всего старше тебя. А эта — совсем новая. Видишь разницу? Склонившись над двумя треснутыми волшебными палочками, Доминик глядела в упор и не видела существенной разницы. Люциус, протянув ей лупу, ткнул пальцем в топорщившуюся сердцевину. — В новой жила дракона тоньше волоса. А в старой, смотри вот, как надо, во всю палочку. Неудивительно, что новые палочки с сердцевиной дракона не живут дольше пары лет. Они одноразовые, в них сердцевины толком нет. Подняв одну из палочек, державшуюся на одной лишь щепочке, Доминик в лупу глядела на драконовую жилу. Та скорей напоминала действительно волос, а не толстую скрюченную струну, как та, что торчала из палочки, которая была старше. — Что-то непохоже, чтоб Олливандеры снижали на драконовые палочки цены, — протянула Доминик, ткнув в сторону раскрытого каталога из лавки мастера волшебных палочек. Люциус презрительно хмыкнул. — Олливандеры сгорели, как лучшие мастера уже давно. Возомнили себя монополистами, но мало кто знает, что палочки Бове, которые продаются только в МАКУСА, гораздо лучше. Даже школа Грегоровича достойна большего уважения, чем то, во что семейное дело Олливандеров превратили горе-потомки. Потерянное поколение. Люциус презрительно покачал головой. — Драконья жила — сильная сердцевина, но драконы вымирают. Оттого-то палочки из них продают втридорога, но о качестве не предупреждают. — Ха. То есть, дракону, который развалил поместье, действительно посчастливилось исчезнуть. Иначе сам бы превратился в начинку для волшебных палочек. — О, это как пить дать, — усмехнулся Люциус. — Его бы растащили на жилы прежде, чем румыны из заповедника успели увезти его в заповедник. — Это варварство! — И дефицит ценнейшей сердцевины. Драконы вырождаются, оставшиеся — под охраной крикух вроде Грейнджер-Уизли, твоей родственницы, и заповедников. Неоткуда взяться сердечным жилам для того, чтоб создавались сильные палочки. То же случится однажды и с шерстью единорога, помяни мое слово. Хороший мастер не истончает жилы и не завышает цены, а делает новые палочки и ищет другие сердцевины. Как, например… Резко поднявшись с кресла, отчего полы длинного серебристого халата взметнулись, а пояс щелкнул Доминик по носу, Люциус прытко метнулся к большому шкафу из черного дерева, разделенной на множество секций. Пошарив по полкам и привстав на лесенку, чтоб дотянуться до верхних, он вытянул аккуратный кожаный футляр и, расстегнув на нем кнопку, протянул Доминик новенькую, без единого отпечатка пальцев, волшебную палочку. Доминик, засомневавшись, подняла взгляд и неуверенно взяла палочку. — Кедр и перо авгурея, — пояснил Люциус. — Кедр очень податлив, но авгурей… Палочка вылетела из руки Доминик, стоило той лишь попытаться сделать взмах, взмыла вверх, описала искрящуюся дугу и вонзилась в стену, будто острый нож. — Авгурей с характером, — ничуть не удивился Люциус. — Как и жвала акромантула. Попробуешь? — Нет, спасибо, — предусмотрительно отказалась Доминик. Палочка с акромантулом подозрительно клацала в своем чехле. — Погодите, — спохватилась Доминик. — Вы умеете делать палочки? — Ну, делать, — фыркнул Люциус. — Это непросто. Мало быть плотником и дергать у единорога из хвоста волоски. За сорок лет, что я увлекаюсь палочками, сделал всего несколько, так, побаловать самолюбие. В том числе и свою. Он продемонстрировал свою волшебную палочку. То, что сделал ее не Олливандер и не на продажу было очевидно — Доминик едва не улыбнулась. Палочка Люциуса Малфоя была с великолепными серебряными вставками на поблескивающем деревянном корпусе. — В основном я скупаю сломанные и чиню их. Это хорошая гимнастика для ума и рук -восстановить по щепочке и скрепить так, чтоб результат не взорвал дом, — похвастался старый змей. — Иногда сумасшедшее хобби помогает сохранить здравый рассудок. Осматривая шкаф и кожаные чехлы на полках, Доминик вытянула один из них и расстегнула. Люциус вытянул шею. — Акация и шерсть единорога. Хорошая, но ничего особенного. Хотя, надо отдать должное, это одна из немногих, которая после починки работает достойно. Единорог не капризен. Люциус сжал спинку кресла. — Я их разбираю, изучаю и снова собираю. Пользы не больше, чем от корабликов в бутылках… — Шутите? — обернулась Доминик. — Это потрясающе! Люциус не без гордости фыркнул. — Да уж, для тех, у кого есть деньги и много свободного времени. — Вы бы могли стать мастером волшебных палочек. — Помилуй, Уизли, единственное, чего я хочу, спокойно дожить свои три года. Запоздало начинать. — Какие глупости. — Житейские, — пожал плечами Люциус. — Каким бы амбициозным и хватким ты ни был всю жизнь, однажды приходит понимание, что великие открытия стоит оставить молодым. Доминик замерла на выдохе, когда уже собралась возражать. «Что ты собралась опять доказывать? Тебе за сорок, ты неудачница, у тебя из открытий — открытие банки с вареньем, такой себе ты мотивирующий коуч», — подумала она вовремя. — Но у вас получается, — выпалила она. — И вполне достаточно того, что этот мастерство приносит мне радость. Не так много вещей могут похвастаться тем же. — Вы сказали, что сорок лет изучали палочки. Почему вы раньше не пытались делать палочки не только для себя и полки на стене? Люциус цокнул языком. — Я не за недельку, знаешь ли, научился. — Но научились же. Вы сделали себе волшебную палочку. — И мне этого достаточно, — отрезал Люциус. — Вдобавок, неужели твои родители-Уизли купили бы для своих детей палочку у Пожирателя смерти? Опустив взгляд в раскрытую книгу о сердцевинах Средиземноморья, Доминик впилась стеклянным взглядом в косые буквы на желтых страницах. — Ты хорошо готовишь. Но что-то не открываешь закусочную, — напомнил Люциус. — Это же другое. Это навык, правда? — А правда в том, что не всегда хорошо монетизировать то, что греет душу: однажды в порядке вещей на сердцевине можно будет экономить, а пирожки будут пригорать. Люциус закатил глаза. — Малфои не продают волшебные палочки. Они политики, меценаты и подлецы. И я не продавец, а коллекционер, — сказал он с достоинством. — И еще подлец. И надеялся, что директор мракоборцев МАКУСА помрет с концами в хосписе Святого Мунго, а я сумею купить на аукционе ее палочку. Вишня и волос из гривы зуву — ниша дома Бове, только на заказ и под конкретного волшебника. Волос из гривы зуву… надо же додуматься! Серые глаза блеснули неподдельным восторгом. Спохватившись, чтоб не дать сиделке еще больше увериться в том, насколько странно его увлечение, Люциус посерьезнел вдруг, будто услышал едкий комментарий. И, сев в кресло у стола, придвинул к Доминик книгу. — Ты обещала сегодня быть моим радио. Читай. Безо всякого желания снова спорить, Доминик уселась поудобнее и, поставив канделябр поближе к себе и подальше от растянувшегося на столе кота, склонилась над книгой.

***

— Фу, Боже, — презрительно прошипела Сильвия, пересчитывая мелочь, которую вытрясла из карманов бездомного, попытавшегося ее обокрасть. — Воняет бедностью. Воняло в воздухе, впрочем, не бедностью, а запахом горелых покрышек, жареной рыбой и мусорными баками. Яркий веселый город будто имел злого брата-близнеца, находящегося там, где заканчивались одновременно и трамвайные рельсы, и приятные лица прохожих. Высоток виднелось все меньше, дорога петляла все дальше, асфальт становился все хуже, и впереди оказались трущобы. Трущобами их назвала Сильвия из собственной противности и плохого настроения — она долго ехала и на очень неудобном авто, сидение которого отказывалось регулироваться. Нога едва доставала до педалей и совсем затекла, от запаха улиц хотелось вымыться с мылом. Узкая односторонняя дорога была совсем паршивой. Машина аж подпрыгивала на всех неровностях и цепляла ямы. По обе стороны теснились разномастные дома: и рассыпающиеся от разрухи, так и не ожившие после урагана, и старые, скрипящие сайдингом, и нелепые здесь новостройки, чьи зеленые лужайки выглядели карикатурой на фоне окружающего пейзажа южной окраины. Не имея никакого желания затягивать с целью визита и дышать копотью шин, Сильвия в последний раз сверилась с навигатором и заглушила мотор. Потрескивал уличный фонарь, то зажигаясь, то нет, звучала громкая музыка, лаяла чья-то собака, а где-то вдали слышались звуки стрельбы. — Что за дыра, сброд преступности, ни одного нормального человека на квадратный километр, — возмущалась Сильвия из машины, прикручивая к пистолету глушитель. В принципе не понимая, в чем подвох вверенного задания, и почему доселе миссия считалась невыполнимой, Сильвия подумала, а стоит ли глушить мотор. В окнах дома у дороги горел свет, в обойме было восемь патронов, вопросами морали Сильвия не страдала уже давно, а потому готова была освободиться уже через пять минут и ехать в отель. Взглянув в зеркало заднего вида и убедившись, что большие глаза выглядят чистыми и лучатся добродетелью, которая и пустит ее в дом, Сильвия вышла из машины. — Ну конечно полгода никакого результата, — бормотала она. — Подсылает каких-то дебилов, которые два и два не сложат, и те катаются по полгода. А кого ты еще мог нанять, ушлепок, чтоб почувствовать себя главным? Дверь скрипнула и медленно отворилась. Отряхивая руку, которую больно ударило током, стоило пальцу дотронуться до кнопочки дверного звонка, Сильвия заглянула в темный коридор, удушливо пахнущий духами. — Моя машина заглохла, — повторила она то же, что и на крыльце. И подняла взгляд на медленно качающуюся под потолком клетку, из которой вниз тянулся плющ. Паркетные доски скрипнули. — Могу я позвонить от вас? — О, — послышался рассеянный возглас. — Но у меня нет колокольчика. — Что? — Сильвия повернула голову. И тут же вжала ее в плечи, переводя взгляд высоко вверх. Над ней нависла очень высокая фигура темноволосой женщины, чей рот тянулся от уха до уха… в оскале бы, наверное, не будь выражение лица таким одухотворенным и задумчивым. Огромные глаза в поволоке мерцающих фиолетовых теней смотрели будто и через Сильвию, и через стену, рваный шрам на щеке поблескивал мелкими блестками пудры, а тонкая длинная шея, казалось, едва удерживала голову, длинные косматые волосы и слои цепочек. И вдруг она моргнула, заставив Сильвию, принявшую приветствие за кататонический ступор, вздрогнуть. Всплеснув в ладоши, женщина вдруг согнула ноги в коленях и поравнявшись с Сильвией, восторженно ахнула: — Какая ты мышечка-малышечка! Бах! Не запнувшись о складки широкого пальто, из обмякших пальцев выпал на пол пистолет. Сильвия, раскрыв рот, смотрела снизу вверх, забыв, как говорить слова. И вспомнила, лишь когда длинный зеленый ноготь легонько ткнул ее в нос. — Ты…. — выдохнула Сильвия. Женщина склонила голову. Сильвия изменилась в лице. — Какой у тебя рост? — И спросила вдруг. — А ну-ка… Дернув некоронованную королеву вампиров за руку, звякнувшую браслетами, она хлопнула ее по спине, заставив выпрямиться. — Боже, — прошептала Сильвия, покинув пределы разумного. — Боже мой… И, обойдя женщину по кругу, вновь подняла изумленный взгляд. — Можно сфотографировать тебя в моем белье? — И, медленно достав из сумочки кошелек, сжала его двумя пальцами. — Я заплачу. Женщина пожала плечами. — Ладно, снимай трусы. Сильвия запахнула пальто. — Не в «моем белье». Я шью белье… Не прямо сейчас сфотографирую…подожди-подожди, не снимай, у меня нет с собой… подо… а, ладно, продолжай. Миссия, которая должна была продлиться пять минут, закончилась провалом.