Далекий северный остров к ноябрю совсем засыпало снегом. Каменный берег был покрыт еще не стоптанными сугробами, как и ступени к стенам, обманчиво скрывающие под снегом скользкую ледяную корку. Серое небо было ясным, тучи развеялись над зимним лесом, вдали виднелись и казались угрожающе-нависшими Медвежьи горы. Припорошенные белым сосны поблескивали кристалликами снега на морозном солнце. Темный лес казался совсем безобидным, будто снегопадом скрыло не только канавы, но и старое языческое капище.
Дурмстрангу шло приближение зимы. Угрюмая зловещая цитадель походила на замок из игрушки снежного шара — острые крыши были покрыты высокой снежно шапкой, с карнизов свисали длинные сосульки, из труб валил густой дым, а старые окна мороз покрыл причудливыми узорами. Мосты-переходы, по обе стороны соединяющие главный корпус в высокими, пронзающими небо башнями, густо засыпало снегом. Протоптанные дорожки следов утопали в белоснежном покрове и тянулись неровной линией вперед пред шагнувшей на мост ведьмой. Та, не обернувшись и не дрогнув от того, как хлопнули за спиной тяжелые двери, шагнула вперед и, блаженно улыбнувшись, направила лицо в сторону солнца.
Щеки пощипывало морозным румянцем, пушистые ресницы сомкнулись, а тонкие губы тянулись в расслабленной полуулыбке — хоть кого-то грело неласковое северное солнце. Гладкая рука, не мерзнувшая без перчаток, медленно расстегнула пряжку на подбитой мехом мантии. Глубокий вздох, с которым ведьма вдохнула и свежесть ранней зимы, и соль холодного моря, и лесную хвою, и гарь из огненных чаш, был пьянящим. Напряглись на тугой жилетки ремни, чуть подпрыгнула крепкая грудь и звякнули коралловые бусы на шее. Руки стянули с головы теплый пуховый платок и медленно, нырнув пальцами под самый ворот мантии, в одно плавное движение вытянули из-под мантии темные волосы. Те, рассыпавшись по спине блеснувшим на солнце водопадом, мигом растрепались холодным ветром и защекотали лицо. Ведьма, глубоко дыша, улыбалась и не открывала глаза — ей тоже нравилась зима, вступающая в свои законные владения раньше, чем того требовал календарь. Это было ее утро: и ведьмы, и зимы, спокойное морозное утро, когда вдруг на весь остров прогремело зловещее:
— ИМЕНЕМ ГОСПОДА!
Плюх! На голову вздрогнувшей ведьмы упал с верхнего моста-перехода пласт снега. Задребезжали карнизы, с которых вспорхнули переполошенные вороны.
— ВОЗВРАЩАЙСЯ ОБРАТНО В АД, ЗАКЛИНАЮ ИМЕНЕМ ГОСПОДА!
«Господа-Господа-Господа…» — подхватило эхо, спускаясь воем глубоко в пропасть.
Ведьма, пригнувшись, запахнула мантию и поспешила обратно в замок. Из окон высунулись на страшные звуки ученики и учителя.
— Дошаманились, — прошептал Ласло в ужасе, откручивая от фляги крышечку. — Пятый курс, а ну отошли от окон! А то мало ли…
— Трепещи и беги, когда призываем мы святое имя Отца Небесного, от коего ад содрогается!!! ПОМОЛИМСЯ, БРАТЬЯ!
Около бойницы застыв, темный маг Тодор Харфанг медленно и вдумчиво крестился.
Нет, это не снизошел на Дурмстранг некий знак свыше. Это мой сын Матиас, обладая голосом таким громким, что с горных склонов за лесом сошла лавина, отвечал на уроке артефакторики домашнее задание.
— Ну как? — Матиас довольно обернулся. — Я прогнал дементоров, да, госпожа Сигрид? Госпожа Сигрид…
На покинутом четвертом этаже западной башни, где проходило практическое занятие, преподавательница артефакторики, повидавшая за весь стаж многое, стояла, закрыв лицо руками. Очень глубоко вздохнув и вспомнив, что у нее урок, она выпрямилась и одарила ученика строгим взглядом.
— Я прежде не видела, чтоб дементоры самовольно вылетели в окно, да еще и в столь солнечную погоду, — процедила Сигрид. — Но требовалось прогнать их, используя оберег… У вас есть оберег, Сантана?
— Естественно, — кивнул Матиас. — Вот он.
— Нательный крест не является магическим артефактом, я каждый семестр повторяю вам это по нескольку раз!
— Но я же прогнал дементоров.
Сигрид глубоко вздохнула. Ее рука, сжав перо, вывела в журнале напротив фамилии ученика оценку «Слабо». Матиас заглянул в журнал и нахмурился.
— А че «Слабо»? В смысле слабый голос? Я могу громче…
— Сантана…
— Просто в замке идут занятия, я решил не кричать, чтоб никому не мешать…
Сигрид смерила его уничтожающим взглядом, заставив умолкнуть. В повисшей тишине слышался цокот, с которым со ступеней башни улепетывали прочь напуганные красные колпаки.
Нельзя сказать, что Матиас не старался учиться. Но оценивать его успехи иногда было очень непросто.
— Темой своего доклада о влиянии отдельных стран на деятельность Международной Конфедерации Магов и развитие системы отношений волшебного общества, — протянул Матиас, развернув чудовищно-длинный свиток пергамента аж до середины ряда парт. — Я выбрал Республику Эль-Сальвадор.
— Неожиданно, — произнес я, повернувшись к нему за учительским столом.
Матиас кивнул и, повернулся к классу.
— Можно начинать записывать. — Прищуренный взгляд оглядел задние парты. — Я проверю. Профессор, первый слайд.
— Какой слайд, ты где здесь проектор увидел? — опешил я. И, не понимая, чего от меня хотят, взмахнул палочкой.
На доске развернулась старая и трижды дорисованная мною карта мира.
— Республика Эль-Сальвадор, — не глядя и не вчитываясь, Матиас ткнул пальцем в нужную отметку. — Вот она.
— Без микроскопа не разглядеть, — хохотнул кто-то, и я резко хлопнул ладонью по столу.
Матиас повернул голову.
— Хер твоей без микроскопа не разглядеть. Выйдем после урока, поясню тебе за размер. Размер — не главное, белая обезьяна.
Я снова хлопнул ладонью по столу.
— Хотя в Сальвадоре об этом рассуждать не приходится. Кстати говоря, об антропологических особенностях мужского населения республики…
— Следующий слайд, — гаркнул я.
— … и таким образом, когда коренное население Сальвадора выгнало из страны конкистадоров и гомосексуалистов, а затем, в процессе миграции, привезло в Европу христианство, лекарство от чумы и шмаль, мир понял, в каком русле продолжать свое дальнейшее развитие. — Матиас свернул свиток. — Вопросы?
Я не знаю, какой вспомогательной литературой Матиас пользовался, когда готовил доклад, но он очень старался. И в этом был главный подвох: он старался, получалось не очень, и как оценивать эти труды так, чтоб не убить мотивацию до конца, не знал никто. Скрепя сердце и надеясь, что комиссии разбираться не будут, я наградил его отметкой «Удовлетворительно».
Матиас вскинул бровь.
— Когда меня ночью с улицы Сан-Хосе, маленького, мокрого и голодного подобрали полицейские, — прошептал злопамятный паршивец вечером самым оскорбленным тоном. — И спросили, как вел себя раньше по отношению ко мне мой отец, я тоже сказал: «Удовлетворительно».
И задержал на мне очень тяжелый взгляд.
— Потому что я твой сыночек. Маленький, брошенный…
— Малой, отстань, это нормальная оценка!
— Да нихрена! Чужому сыну ты поставил «Превосходно»! Это потому что он белый, да?
— Нет, потому что у него доклад был…
— Какой? — Матиас прищурился.
Я замялся. А жертва несправедливости среднего образования продолжала вить веревки.
— Понятно, — проскрипел Матиас мученически. — Всем «Превосходно». А мне — говна в ебало, а не хорошая оценка. Я объявляю в знак протеста голодовку…
Раскосые глаза скользнули в сторону часов.
— Но после ужина.
Матиасу не пришлось долго втолковывать, что дела его плохи, а времени для того, чтоб поднять средний балл осталось совсем немного. Месяца мало, чтоб научиться колдовать, а на одних стараниях далеко не уехать — я понял то, во что не верил еще летом, именно в Дурмстранге. Матиас не был глупым, не был уже и ленивым, но с магией у парня не ладилось. Он был обучаем, что бы там не заключили умные люди, но обучаем по-своему. Так, не в состоянии повторить простейшие чары левитации, Матиас угрожал припомнить, как вызывать Адское пламя, чтоб пылко и в один миг покончить со всеми, кто мешал ему на пути к аттестату. Впрочем, Матиас обладал уникальным талантом — еще даже не надумав мстить школе, он уже превратился в бомбу замедленного действия, когда однажды явился на завтрак с волшебным посохом.
— Только это не хватало, — взвыл я. — Эй!
Матиас поднял взгляд.
— Медленно опусти его на пол и отойди.
Мы с Ласло в один миг вскочили на ноги, и даже хмурая Сигрид привстала из-за стола, выставив руку вперед.
— О чем ты думал? — шипел я, за шкирку таща Матиаса на урок. — Хоть бы книжку какую прочитал про посохи, прежде чем… Малой.
Меня осенило.
— Ты у кого отнял посох?
— Ни у кого.
Я примерно мог себе представить конфликт, из которого Матиас вышел победителем и в качестве приза забрал себе волшебный посох распластавшегося на полу одноклассника. Удивляясь, как ему (то есть нам обоим) еще не влетело за это, я продолжать шипеть:
— Отжимать посохи — не лучшая идея, когда по твою душу профессор Волсторм объявил охоту на ведьм. Матиас, ну черт! И хрен бы с этим даже, но это посох!
Я толкнул Матиаса в коридор.
— И че? — Матиас не понимал катастрофы.
— И че? А ты хоть что-то про посохи прочитал до того, как в руки брать? Посохи грубее палочек. И бывают очень привязаны к своему владельцу, они чужаку и руки оторвать могут. В Дурмстранге, кстати, случаи были… до нас, нас в этом не обвинят.
Матиас цокнул языком и схватил посох, который я направлял заклинанием левитации перед собой навстречу учительской. Я вдохом подавился, когда рука сына снова сжала эту длинную кривоватую палицу.
— Ал, я ни у кого не отжимал этот посох, — заявил Матиас. — Я нашел его в брошенной кладовке, где раньше был класс изучения тварей. Он ничейный.
— Не существует ничейных вещей, существуют только рассеянные хозяева, — вразумил я.
— Подумай сам, если бы я спер у кого-то посох, этот лошара разве не побежал в ту же секунду жаловаться в учительскую?
Я задумался и оглядел сына с головы до ног.
— Хрен знает, может и нет. Ты здоровый, а еще и с посохом…
— Хорошо, и что мы будем делать с посохом?
— Мы его вернем.
— Кому?
Я сомкнул губы.
— Законному владельцу.
Матиас закатил глаза.
— Окей, честный отец, ни разу не воровавший у соседей…
— Так, блядь!
— Но если за посохом никто не придет — он мой.
Тут уж я закатил глаза.
— И что ты будешь с ним делать?
— Когда меня отчислят, я с ним буду ходить по рынкам, притворяться слепым и просить милостыню, а если не будут подавать, тогда буду посохом бить несогласных жлобов.
— А серьезно?
Матиас замялся и почесал затылок.
— А вдруг у меня получится им колдовать? Ну типа, может у меня бракованная палочка. Может же быть так, что я ее вез в чемодане, на нее че-то упало, она треснула где-то, а так-то не видно. И поэтому у меня не получается ничего. Может же быть так?
Мы остановились у учительской. Я, глядя в распахнутые глаза Матиаса, вздохнул.
— Конечно, может.
Матиас, поймав мой взгляд, ухмыльнулся и сжал посох.
— Но! — пригрозил я. — Учти, если тебе им оторвет руки, я тебя с ложки кормить не буду.
— Да ладно, отец, я тебе стакан воды в старости тоже подавать не собирался. — Матиас понимающе хлопнул меня по плечу и закинул посох на плечо. — Ладно, пойду бить … то есть, учиться магии. Бесконтактный бой, ну ты понял.
В сына хоть с палочкой, хоть с посохом, хоть с кальяном, я безмерно верил (что было непросто, стоило лишь заглянуть в классный журнал), но одной веры было мало. Так я, задушив обиду и желание повторить фееричный лестничный полет, однажды пришел к профессору Волсторму договариваться.
— Я помню, что вы сказали в мой первый здесь месяц. — И даже нарушил негласный уговор игнорировать министерского профессора в восточной башне, на верхнем этаже которой проживали учителя.
Волсторм был занят — сидел в углу у камина и, сгорбившись над низким столиком что-то писал. Совсем не очередную многостраничную глупость, требуемую министерством для улучшения учебного процесса. Он писал письмо, и мои попытки заговорить воспринял сначала с привычным дружелюбием, будто, отвлекшись от занятия, забыл о том, какими словами я крыл его на курилке за теплицами.
— Мне тогда тоже было здесь странно и страшно, — я сцепил руки в замок. — И я не понимал, почему такой уклад существует. Мы оба здесь чужие и смотрим на все сквозь призму того, как должно быть правильно. И вы сказали мне, что у нас с вами одна цель — менять это все. Но…
Волсторм стянул очки и глянул на меня с уже большим вызовом.
— Мы как-то с разных сторон это делаем, Волсторм. Вы жалобы наверх шлете, а я окна изолентой подклеиваю. Понимаете о чем я?
— О том, что у вас, мистер Поттер, слишком много свободного времени.
— Не угадали, видите, какие у нас радикально разные взгляды, — протянул я задумчиво, чтоб сходу не выпалить, насколько тупым считаю человека напротив. — Я о том, что давайте менять здесь все к лучшему по-человечески. Пошагово. Поверьте, аварийное состояние…всего…
Я, даже не зная, на чем сконкретизироваться, обвел рукой комнату: от пыльного кресла и до трещин в оконной раме.
— Несет ученикам опасности больше, чем один вампир, два года спокойно проживший в общежитии.
— Понятно, — цокнул языком Волсторм и, сложил письмо вдвое. — Пришли просить меня за мальчишку?
Я закрыл лицо рукой. Ох уж мне этот взгляд проникновенный, ожидающий, что я сейчас эту руку, кляузы строчащую лобызать в слезах и почтении буду.
— Пришел взывать к здравому смыслу. Можно написать в министерство коротко и попросить выделить денег на крышу. А можно исписывать третий свиток пергамента о том, как плохо детям преподает травництво цыганка! Это во-первых. А, во-вторых, директор здесь все еще Харфанг.
— И именно поэтому ваш… отпрыск все еще не вылетел из школы.
«Смотри, чтоб сам никуда не вылетел. Здесь скользко», — видит Бог, я был в секунде от того, чтоб это сказать и ничуть не раскаяться.
И на этом попытка закончилась, потерпев сокрушительное поражение. С приятным и деятельным профессором Волстормом договориться оказалось бесполезно. Мне даже показалось, что это не тупость человека, а принципиальная позиция: вампиров — выгнать, учителей — разогнать, северную цитадель — оставить пустой. Почему пустой? А найдите за отрицательную зарплату и сомнительные условия достойную (или хоть какую-нибудь) замену для немногочисленных учителей. Они ведь там, в Содружестве, цену себе сложили, за идею и рюмку самопального пойла работать не будут.
Волсторм будто в один миг решил возненавидеть всех, причем трусливо, прикрываясь улыбочкой и исключительным уважением. Долг, призвание, строгость правил — ясное дело, но человек, который мог своими руками писать кляузу на травницу Сусану… ты кто вообще такой?
На Сусану. На Сусану!
— Да он охуел, — сказала госпожа Сигрид на сверхекретном совещании в учительской.
Профессор Волсторм был уникальной силой. Ее легко было перешибить соплей, она не вселяла ужаса, однако с ней ничего было не поделать! Но попытки были. В Дурмстранге, как я понял уже не впервые, работали не только за идею, но и вопреки уродам.
— Жидкое есть надо, пока желудок не отказал. Вот так, и хлеба побольше. Внимание, ученики! — За ужином директор Харфанг молниеносно переключился с тирады первокурсникам о важности супов в жизни человека на организационные моменты.
Мигом стихли голоса, и три сотни вмиг выпрямившихся студентов синхронно повернули серьезные лица в сторону преподавательского стола. Директор Харфанг поднялся на ноги и сделал важное объявление.
— Сообщаю, что в ближайшие несколько дней уроки трансфигурации буду снова проводить я. Профессор Волсторм будет отсутствовать по причине личных обстоятельств.
— Дрищет он, — пояснил я.
Харфанг повернул голову, но отчитывать меня не стал. На том и продолжился ужин, а о причинах внезапного недомогания профессора Волсторма предпочитали не говорить.
— А это он еще на кухню к Магде с инспекцией не спускался, — проговорила Рада Илич.
— Только б канализацию не сломал.
— Да что ж вы за люди, — вспыхнула травница Сусана. — С человеком такая беда приключилась, клапан совсем сорвало, а вы издеваетесь. Ему там плохо, а вы…
Она, встав из-за стола, подняла чашу и тарелку, полную еды.
— Пойду, отнесу ему айран с селедкой, может, попустит бедного.
И лебедем поплыла из обеднего зала, ничуть не привлекая внимания.
— Правду говорят, — прогудел Ласло. — Цыгана обидеть — что в пропасть с разбегу.
— Думаешь, сглазила?
— А как же.
Без Волсторма аж дышать за столом было легче. Не ценили мы прошлый год, когда эта дружелюбная улыбочка во мрачном замке была лишь нехорошим запрещенным воспоминанием. Я медленно ел, не глядя в тушеные овощи и покрывающую их подливку, и не сводил глаз, снова, с Рады Илич. Та, которая пригласила меня в Дурмстранг, и женщина, что сидела нынче за столом — это были два совершенно разных человека.
Это была действительно женщина. Не гора мышц с блестящей бритой головой, не сутулая доходяга, с трудом волочащая ноги, не крепкая семнадцатилетняя девчонка — это была просто красивая женщина, ничуть не похожая на то, кого я помнил ее именем. Крупная, немолодая и красивая женщина. Такая же крупная, мощная, но на лице ее не было ни следа ее живых извивающихся черных следов, ни шрамов, что от них остались. Блестящие темные волос росли поразительно быстро, и тянулись уже до середины спины. Глаза в обрамлении густых черных ресниц были хитрыми, девичьими, смеющимися. Они смеялись, как смеялись ее обветренные морозом губы, и все равно им было на проверки и надзоры, сопливых детей и старые окна, замечания и кляузы, профессора Волсторма и меня, то и дело косившего взглядом — Рада была счастлива и была словно вдали от этого всего. Она была здорова и сильна, от нее веяло жаром и жизнью, и не глядела она ни на меня, ни на директора Харфанга, ничуть ее метаморфозам не радовавшегося, ни на Матиаса, что уже третий месяц не сводил глаз с преподавательского стола.
Больше чем не понимал, что произошло и продолжало происходить с Радой, я не понимал лишь того, почему абсолютно все вокруг не задаются никакими вопросами.
Почти никто.
— Вы не думали, — шепнул я Харфангу после ужина. — Что если Волсторм сунет нос в то, что случилось с Радой за прошлый год, то та спустит его с лестницы раньше, чем он допиздиться, и это сделаю я?
Харфанг выдернул из моих пальцев рукав своей шубы и, смерив ледяным взглядом, зашагал прочь. Лишь укрепив мою веру в то, что директор все знал.
Так уж вышло, что каждый учебный год, примерно в одно и то же время, осенью, мне казалось, что вокруг все окутано неким заговором. Участником которого меня делать не собирались. И хоть была у всех нас одна проблема — живой и здоровый Волсторм, то ли помнящий свой полет со ступенек вниз, то ли нет, я крепко задумался о том, что хорошие ребята из Дурмстранга что-то знают, но молчат. Ведь видели за столом ту же Раду, что и я.
Большими вопросами задавались ученики. И если немногочисленные учителя виду не подавали, что что-то изменилось в их коллеге, то как такое утаить от трех сотен детей! Угрюмую и мрачную преподавательницу защиты от темных искусств они узнавали лишь по манере вести урок — Рада не прыгала выше головы и не изменяла начитыванию конспектов.
— Все, хорош, — одернул я шестой курс, когда очередной урок превратился в балаган. — Это для вас она учитель, но, прежде всего, она еще и женщина.
Так я вынуждено стал частью заговора, в который не был посвящен. Не потому что охранял секрет клея, который крепко держал на лысине Рады Илич парик, а потому что ответов просто не было.
Но у Матиаса они были. У Матиаса вообще в этом замке было все: грибы, кальяны, чехлы на телефон, ну и ответы.
— Да, похорошела. А че странного? Удовлетворенная женщина расцветает, как подсолнух, когда на нее дымит правильная шишка. — Матиас, кроме того, что был придурком, был еще и немного поэтом. — А че? Это так и работает. Особенно с женщинами после сорока.
— Иди, сыночек, напиши еще один доклад про Сальвадор, — вздохнул я мученически.
Может получится удачно отдать этого умника какой-нибудь богатой глухой вдове в мужья? Иначе во взрослой жизни парень обречен.
Впрочем, стойкость, с которой Матиас выносил приближение конца семестра и свои неутешительные результаты, была достойна восхищения. В его стиле было бы принципиально сесть в кресло, закинуть ноги на стол, дождаться исключения, а потом на всех обидеться и сжечь в знак протеста школу, но Матиас продолжал потихоньку двигаться вперед. Он делал, что должен был, количество просроченных домашних заданий сократил до отсутствия, не прогуливал и, в целом, не подавал виду, что дела его плохи.
— Я понял одну вещь, Ал, — сказал он задумчиво. — Важнее потратить то время, что осталось, на учебу, а не на месть Волсторму. Потому что со знаниями можно опоздать…
— Ну слава Богу, — выдохнул я.
— А Волсторм всегда успеет быть отпизженным.
Я внимательно глянул на сына. Какие времена, такой в них и Конфуций.
— Молодец, малой, — я хлопнул его по плечу. — Все правильно. Учись и делай, что можешь, а если не получится закончить семестр и стать мракоборцем…
— То я уйду в политику.
Аж небо громыхнуло громом.
— Ох, мама… — ужаснулся я, не так погодным явлениям, как карьерным ожиданиям своего отпрыска.
В ту ночь я, лежа в узкой кровати проверял уже сороковую тетрадь и чувствовал, что был в шаге от того, чтоб вышвырнуть стопку домашних заданий в окно. Тетради не заканчивались, глаза отказывались различать буквы и каракули, в голове билась то одна мысль, то другая, и каждая была далекой от внеклассной работы. Думал о том, как быть после зимних экзаменов, и где искать другую работу, когда я вместе с Матиасом покину остров. Мысли под шорох страниц были тревожными, мешали уснуть над тетрадями и заставляли желудок больно сжиматься от предвкушения поисков новой работы. И вдруг я аж подпрыгнул на кровати и привстал, когда услышал шаги за дверью. Скрипнул жалобно старый дощатый пол, а тяжелые шаги, ни на секунду не утихнув у моей комнаты, затопали дальше по узкому коридору. Я прислушался к ним и поднялся с кровати. Всякие мысли улетели, как в трубу — я точно знал, кто в восточной башне не спит по ночам. Не сомневаясь, что Рада Илич намылила копыта в лес, гонять по капищу безмозглых бельчат, я тихо приоткрыл дверь и выглянул в коридор. И, увидев в конце коридора едва протискивается меж стенами высокая фигура Ингара, приоткрыл рот.
Надо было признать и вспомнить, что не одна Рада здесь могла похвастаться крепким телосложением и умением ходить. Но в своих теориях и заговорах я настолько обтесался, что не отмахнулся и не закрылся в комнате снова. А все потому что Ингар никогда бессонницей не страдал — просыпаясь раньше всех, он, к тому времени, что я подметил на часах, уже давно должен был спать.
Слушая через соседнюю дверь громкий храп Ласло, я наблюдал за тем, как в конце коридора Ингар остановился и коротко постучав в дверь комнаты, заглянул внутрь.
— Че за… — выдохнул я.
Из комнаты вышла травница Сусана и, запахнув шубу, направилась вместе с Ингаром вниз по ступенькам. Слушая долго их шаги, я дрогнул, когда внизу щелкнул в скважине ключ, и хлопнула дверь восточной башни.
Возможно, в этом была часть того самого заговора, но тогда, закрывшись в комнате, я пришел к совершенно другому умозаключению.
«Ушел Ингар», — думал я. — «Отдался за банку квашеной капусты».
Хотя кто из нас поступил бы иначе? Такова жизнь, таково время, любовь приходит и уходит, а консервация стоит годами в холодочке и выручит однажды в полный безнадеги безденежный четверг.
За любовь было понятно, но за дружбу — обидно.
— Снится мне сон.
Травницу я вывел для серьезного разговора за теплицы на следующий же день.
— Ночь. Поле, — произнес я и очертил линию зажатой меж пальцев сигаретой. — Не, лес. Зимний лес. Ёлки, белки, все как положено.
Дымя трубкой, Сусана кивнула.
— И цыгане. — Я повернул голову. — Коня воруют. Уводят, я бы сказал.
Сусана вскинула тонкие брови.
— Цыгане не воруют коней.
— Да, конечно, а куда тот пони из конюшни в двадцать пятом году делся? — ехидно буркнул директор Харфанг, выглянувший из дыры в пленке, которой была обтянута одна из стен теплицы.
Мы аж вздрогнули от неожиданности, а Сусана, обернувшись, уперла руки в бока.
— Да что вы опять с тем пони, я его уже лет пятнадцать как отработала!
Харфанг, хрипло фырча, вытянул голову из дыры.
— Возьму у тебя мандрагору, что покрикливей.
— Случилось чего?
— Первогодки в оружейную лазят, поставлю горшок за двери, пусть орет и пугает. — Харфанг снова выглянул и повернул голову ко мне. — И ничего смешного, в девяносто девятом я одной мандрагорой в этих лесах двадцать оборотней в полную луну разогнал.
— Да вы прям Геральт из Ривии.
— Это кто? Такой здесь не учился, — ответил Харфанг.
Сусана махнула рукой, и повернулась ко мне. Из теплицы доносились звуки возни и высокий писк сонных замерзших мандрагор.
— Он что, — протянул я. — Нанял тебя вести травництво, чтоб ты долг за пони отработала?
Сусана неопределенно пожала плечами.
— Так чего ты хотел?
Я выдержал паузу, и кивнул в сторону теплицы. Там очень громко возился директор Харфанг. Сусана покусывала трубку.
— Ушел, ушел, — бурчал Харфанг, потирая лоб, который треснуло древко старой сапки. — Секретничайте, только до звонка чтоб на уроки шагали, пока четвертый курс класс истории за перемену не разнес.
Когда директор, явно уши навостривший, все же ушел с горшком, из которого пыталась выползти борзая мандрагора, я снова закурил и закинул ногу на ногу.
— Короче, — и решил больше не тянуть резину. — Я все знаю.
Травница нахмурилась.
— Что знаешь? — И насторожилась.
— Что вы с Ингаром по ночам делаете.
— А-а-а, — заволновалась Сусана.
Да, допытывать надо было травницу. Конечно, в засаду с ней не пойти — мигом вычислят по тянущему от нее следу шелухи от семечек, но Сусана была хорошей. Я считал ее здесь подругой, и помыслить не мог, что за моей спиной все это время разворачивалась целая драма.
— И давно?
— Нет, мы недавно сговорились.
«М-да-а-а», — подумал я тогда. — «Недолго Ингар горевал по мне, быстро нашел, в какую грудь выплакаться».
Я оглядел Сусану.
«А в такую грудь не то что поплакать, с аквалангом нырнуть можно».
И мне вдруг так обидно стало, так грустно! Один там, в Бостоне, шлюх по пропускам в квартиру водит, второй здесь, под боком, где не надо — тормоз, а где надо — шустрый какой! А я, как белый лебедь, один остался, льдинку ногой топчу.
— Ингар сам предложил. — А цыганка аж подливала в огонь масла.
— Ну еще бы!
— Я думала, что он и Ласло позовет…
— Нихуя. — Из моего рта выпала сигарета.
Сусана вздохнула.
— Просто надо что-то делать, раз дело такое. Но ты никому не говори. Не знаю, что подумают, можно ли вообще так по правилам делать.
— А Бог вам судья, Сусана. Вот и все.
И, казалось бы, что за коллектив без своих интриг и любовных треугольников, но я быстро отвлекся от этих драм. Во-первых, потому что на последнем уроке с потолка сорвалась и рухнула прямо в ряд меж парт, отсыревшая балка вместе с люстрой. Урок истории превратился в смесь воплей и ругательств, а сидевшие совсем близко ученики третьего курса едва не поседели преждевременно в двенадцать лет. И, во-вторых, с больничного вернулся все еще с опаской поглядывающий на еду профессор Волсторм.
— Я здесь не для того, чтоб критиковать, — только вернулся профессор, а уже завел свою шарманку. — А чтоб исправить ситуацию.
— О, пойдем в класс истории, там сегодня на третий курс кусок потолка упал, — кивнул я. — Давайте, как я уже сказал, исправлять ситуацию постепенно, а не с далеких перспектив начиная.
Волсторм повернул голову на меня, севшего на застеленную козьей шкурой лавку у камина в учительской.
— Поттер, до вас очередь дойдет.
— Жду, как Хатико.
Волсторм снова повернулся к Раде Илич, сидевшей за столом и читающей газету за прошлый четверг. На лице у Рады не было ни малейшего интереса к персоне волшебника, который нудел у нее над ухом.
— Хотелось бы больше вовлеченности преподавателя в учебный процесс, — подытожил Волсторм.
Рада опустила газету и одарила профессора трансфигурации красноречивым взглядом. Волсторм же, видимо, только со мной дерзить не стеснялся — аж подтянулся весь, бедный.
— В прошлый раз из-за вовлеченности в учебный процесс я чуть было не попала в Нурменгард, — напомнила Рада.
— О, ну это было совсем другое дело.
Волсторм начал коситься на меня, будто ожидая, что сейчас я вмешаюсь в разговор и прикажу Раде не смотреть так страшно и серьезно. Я, фыркнув, поднялся с лавки и покинул учительскую — даже не интересно было, чем закончится критика в сторону Рады Илич.
К моему удивлению, Волсторм выжил снова. И почему-то снова решил, что мы с ним друзья против всей этой конченой темномагической реальности!
— Знаете, такая неприятная ситуация, — пожаловался Волсторм, когда я не успел отвязаться от его компании во время подъема в восточную башню. — Здесь совершенно никто не хочет слушать советы.
— Нам просто уши сквозняками из щелей в окнах надуло, — отозвался я.
— Опять вы со своими окнами. Есть и серьезней дела, вот, к примеру, та же Рада… тяжелый человек, очень тяжелый.
Я почти поинтересовался, в какое место вместе с его советами Рада послала этого министерского клопа. Это вам не библиотекаря до слез доводить — Рада была мощной, и лучше бы клопу в то место молча самому сходить и не пререкаться.
— Хорошо хоть она, между нами говоря, начала следить за собой, — произнес Волсторм. — А то ее внешний вид пугал, и не только учеников.
Я споткнулся на ступеньке и чуть не влетел носом в подставку для факела.
«Следить за собой?» — так и билось в голове с бесконечным количеством вопросительных знаков.
В смысле «следить за собой»? Что он думал, Волсторм, случилось с Радой Илич с тех пор, как он видел ее в последний раз? Купила парик, наклеила реснички, кремом замазала шрамы и пошла, походочкой от бедра, на уроки?
Следить за собой. Может, я неправильно понял, потому что значок-переводчик на куртке был мало того, что дешевым, но еще и водой залитым? Что значит «следить за собой»? Это помыть голову, сбросить пару лишних кило, перестать носить одну и ту же замызганную футболку, но причем здесь то, что случилось с Радой Илич? Какой запомнил ее Волсторм до того, как ушел на годовой больничный? Мы ведь видели ее оба…
И тут я начал подозревать, что это не со значком на куртке была проблема, а это просто Волсторм был идиотом. Он явился в Дурмстранг важной шишкой, мракоборцем-подпольщиком, несущим в это царством тьмы луч света. Он ходил по острову, собирал пыль по углам и писал жалобы, урезал учебные планы и цензурил учебники, но в поисках темномагической запрещенки, в упор не замечал очевидного! Раду Илич, пропитанную темной магией, с изуродованным лицом, едва волочащую порой ноги — он видел то же, что и я, и все. Что он думал, у нее на лице? Чем были эти живые черные следы? Обсыпным лишаем?
Чем больше я думал, тем больше понимал, что близок к истине. Этот человек, пришедший сюда всех спасать, был идиотом. Он много разглагольствовал, но и близко не подходил к капищу, источавшему угрозу. Он не пытался выяснять, что за хворь сковала преподавательницу защиты от темных искусств. Он не пытался выяснять, что в трюме «Октавиуса». Да он даже не спустился на кухню, чтоб разобраться, а что это за мясо у поварихи припрятано в холодной кладовке, и откуда оно вообще берется периодически.
То есть деятельный Волсторм сунул нос всюду, кроме очевидно опасных вещей!
Почему его вернули сюда? Он же идиот.
В комнате я долго перечитывал письмо, которое сова доставила из Годриковой Впадины с опозданием на неделю. Как я и предполагал, наивно было надеяться, что мракоборцы всего мира друг с другом на короткой ноге. Отец понятия не имел, кто такой Юнас Волсторм, но не считал необходимость мракоборца приглядывать за Дурмстрангом плохой.
«Хорошо, что ты нашел свое место, пусть и так далеко, оставайся бдительным. Тодор Харфанг дорожит своей школой, но даже спустя полвека скрывает, что на самом деле там произошло во времена Второй Войны»
Отец требовал быть бдительным и молил не сесть в тюрьму снова. Смысл в его словах был. Я мог быть сколько угодно за Дурмстранг и идею, но то, что директор сего шапито был типочком мутным, просек еще на моменте собеседования, когда мои отсутствующие образование, благонадежность и законопослушность были приняты как-то, что нужно, для карьеры учителя истории.
Никаких скрытых посланий о том, кто такой мракоборец Волсторм в письме не обнаружилось даже после десятого перечитывания. Поэтому я все еще ждал весточку из Бостона — надеялся, что все точки расставит Роквелл. Почему-то мне так казалось, что он Волсторма знать мог. Сам Роквелл служил мракоборцем где-то примерно с начала Ренессанса (или сколько там ему лет исполнится в феврале), а потому мог знать по долгу службы очень и очень многих. Вдобавок, до того, как волей судьбы и бутылкой шнапса случился в его жизни я, Роквелла нельзя было считать однолюбом, но Волсторма можно было смело назвать пидором, а потому где-то эти грани могли соприкоснуться на полшишечки. Конечно, я верил, что это не так, но уже все себе додумал и прорисовал в голове, вплоть до драматичной концовки: убью одного, убью второго, убью подружку, которая увела из-под носа запасной вариант, всех убью в этом замке и уеду к тестю, ставить забор.
Я решил, как сознательный член коллектива, а не всякие там лесные демоницы, продажные за банку консервации викинги и подлые цыганки, поставить в известность администрацию.
— Слушайте, — протянул я, упав в кресло у директорского стола. — А вы знали, что у нас в педагогическом коллективе затесался идиот?
Директор Харфанг опустил восковую печать на конверт и задумчиво кивнул.
— Ты все равно нам дорог, Поттер. И дети тебя любят.
— Что?
— Чего хотел на ночь глядя?
Я рассказал мутному директору о своих умозаключениях. И не удивил его — оказалось, Харфанг раньше моего додумался, что Северному Содружеству от мракоборца Волсторма, брошенному в тыл Дурмстранга, пользы было немного.
— Мне кажется, — произнес я. — Он не менять все пришел, а искать основания, чтоб закрыть школу.
— Мне тоже так кажется, — вздохнул Харфанг.
И, привязав письмо к лапке сипухи, открыл окно.
— Ничего, — буркнул он, скрипнув ставнями. — Сами главное не разбегитесь, а за школу не в первый раз бороться приходится.
— Да уж не скажите, мы так-то в жопе.
Харфанг расхохотался.
— Да разве ж это жопа? И близко нет. Переживем.
Он запахнул свою теплую шубу и уселся обратно за стол.
— После войны сюда пять лет детей отдавать боялись. А из взрослых остались на острове я, Магда и Саво Илич, который поклялся в замок ни ногой больше. Ничего, справились.
Я глянул морщинистое лицо Харфанга. Он был чуть старше моего отца, а выглядел таким стариком, будто каждый год ему за пять считался. Плохо выглядел Харфанг, он осунулся. На его крючковатом пальце совсем болтался массивный перстень в форме медвежьего когтя, а тяжелая шуба низко горбила плечи. Болел ли директор или темная магия сжирала не только Раду Илич — и не спросить, и не догадаться самому.
— Да понятно, что вы всякое уже видели здесь, — сказал я. — Если Дурмстранг всегда был нищим.
— Не всегда, — пробурчал Харфанг. — Мы последние ложки в счет долгов отдали. И еще расплачиваться будем до самых…
Он махнул рукой.
— Не живут столько, сколько выплачивать предстоит.
— Каких долгов? — не понял я.
Харфанг снова тяжело вздохнул и недовольно цокнул языком.
— А таких, неожиданных. Я когда это место занял, мне дела не передавал никто. И про долги, что Игорь Каркаров, директор наш бывший, понабирал, не сказал. Такая себе была ситуация с документацией и бухгалтерией.
— Почему?
— Потому что здесь была не школа, а пыточная, грамотей. Каркарова, когда бежать додумался, бросили медведям в ущелье. Он был уже бесполезен — капище показал, денег понабирал. А я до сих пор плачу долги за дела волшебников, которых сам же отсюда и выгнал.
— То есть, — прошептал я. — Мы щас платим долги Волан-де-Морта?
Харфанг вздрогнул и глянул на меня уничтожающе.
— Не зови это имя, — бросил он раздраженно. И кивнул. — Каркаров выдоил все Содружество, банк чеканил галлеоны только под Дурмстранг. Мол, на школу.
— И ему верили?!
— Человеку, из-под чьего крыла вылетел знаменитый Виктор Крам? Конечно, верили. А может и не верили, гоблинам наше честное слово… сам знаешь.
То есть, представляете градус абсурда? Сын Гарри Поттера отдает зарплату в счет оплаты долгов, которых понабирал один Пожиратель смерти, чтоб финансировать деятельность других!
— Скорей откупиться, а не финансировать. Но, в целом, да, — кивнул Харфанг.
— Погодите-погодите…
Чем больше я над этим всем думал, тем больше понимал, весь ужас ситуации.
— Вы про долги Дурмстранга не знали, и, получается, не платили? И долго не знали?
— До двадцать девятого года.
— Матерь Божья, — ахнул я. — Это сколько же там накапало за тридцать-то лет…
Я таких цифр не знал.
— Нет, подождите!
— А что «подождите»? Не платить? Так они нас всех отсюда точно под зад ногой.
— Но вы не знали про долги Каркарова. Никто не знал до первой платежки… спустя тридцать лет! Должны быть какие-то вещи от правительства…
Харфанг рассмеялся.
— Да это же послевоенное время, вы школу с нуля подняли!
— А гоблинам есть до этого дело? Они все как им надо вывернули.
Я вспыхнул и аж на ноги вскочил.
— Надо что-то делать.
— Спать иди.
— Да нихуя! Моя премия идет не в фонд школы, а в карман гоблинам! Да еще и в счет долгов за преступления Волан-де-Морта!
— Поттер, — одернул Харфанг. — Уйми пыл.
Но я упер руки в стол.
— А бумажки у вас есть? Хоть какие-нибудь? Копия договора, счета, письма с требованиями внести регулярный платеж, акт описи имущества? Слушайте, я только с виду придурок, а так-то шарю. Через меня был весь документооборот, когда я работал на наркокартель…
Я спохватился и заткнул рот кулаком. Харфанг закрыл лицо рукой.
— Поттер, иди.
— Давайте подавать в суд.
Харфанг приоткрыл рот, а я скрестил руки на груди.
— На гоблинов или Северное Содружество? Или на покойного Каркарова?
— Да похуй, две консультации одной моей подружки, и мы выиграем дело в одно заседание. Ну пожалуйста! — Я упер руки в стол. — Давайте хотя бы попробуем. Я ж не прошу денег, дайте мне сунуть нос в кредитные документы.
— Поттер, если ты думаешь, что я за такое рвение на месте выдам твоему сыну аттестат…
— Аттестат он получит и без вас, и без меня, — отрезал я. — Да ладно, Тодор, что теряете? Куда уж хуже? А может есть лазейка, а она точно есть, потому что история дурацкая. Гоблины, конечно, хитры, но и я не булочка с маком. А ну как выиграем.
— А если нет?
— А нет, так я паспорта у служак в министерстве Содружества украду, наберу микрозаймов и пусть потом сами с чужими долгами разбираются.
Директорский кабинет я покинул чудом не пинком под зад, но с ощущением, что Харфанг серьезно задумался. От долгого сна в моей душе проснулся мятежник — он хотел жечь костры и нести справедливость. Впервые за долгое время мне захотелось чего-то большего, чем простого человеческого любви и денег. И я шагал к мосту-переходу в восточную башню, уже вовсю думая над стратегией судебного процесса, когда вдруг увидел повернувшую из коридора прямо передом мной низкорослую фигуру. Фигура, не оборачиваясь, спешила к восточной башне, бряцая многочисленными оберегами и подметая подолом шубы пол.
— Стоять, — подкравшись, грозно сказал я. — Вы арестованы по обвинению в воровстве. Где кони? Выворачивайте карманы.
Сусана подпрыгнула и резко обернулась.
— Да ну тебя!
Я поравнялся с не и внимательно оглядел с ног до головы.
— Откуда ты? Ночью.
И понял прежде, чем Сусана ответила.
— А где этот… викинг с квашеной капустой?
— Кто?
— Ингар.
Сусана толкнула дверь к мосту.
— Да там, в классе тварей. Только никому не говори.
— Да уж понятно. Вы как знали, какой класс выбрать, — буркнул я. — А ты чего не там?
— Ингар сказал, что сегодня сам справится.
— Нихуя. — Я моргнул.
И аж споткнулся на ледяной корке, покрывающей мост.
— Не, ну так-то почему нет… но тебе не кажется, — я наклонился к травнице и шепнул. — Что Ингар какой-то немного конченый?
Сусана пожала плечами.
— На самом деле он очень добрый. Просто молчун.
Я задумчиво нахмурился, и не ответил. Мы с Сусаной направились по мосту к башне, жмурясь от стужи и скользя по мерзлой дорожке.
— А сам-то чего не спишь? — отряхивая капюшон от снега, поинтересовалась Сусана.
Пока мы поднимались наверх, я рассказал ей о разговоре с Харфангом.
— Ты знала, что школа в чужих долгах?
Сусана мрачно кивнула.
— А ты думаешь, почему учителя бежать начали?
— Черт знает. Капище?
— Ха, не так страшно капище, как чужие кредиты.
— Вас же всех на работу после того, как про долги известно стало, наняли? И вы согласились? Зная, что золотых гор в зарплате не будет?
Сусана кивнула.
— А что делать было? Мне работой перебирать нельзя было. Ласло раньше меня пришел, его из Шармбатона за пьянку поперли. Ингар с островом повязан, его предок не отпускает.
— А Рада? — спросил я.
— А Рада будет последней, кто покинет Дурмстранг. Она в долги его никогда не лезла и на зарплату не жаловалась. Ей, мне кажется, год не плати, не заметит.
Я присвистнул. Рада Илич была богата, а работа ей в радость? Но Сусана не ответила, и больше о ней говорила. На том мы и попрощались, и травница закрылась в комнате, а я, направляясь к себе, задержал взгляд на мелькнувшей в тесном углу гостиной фигуру черта, которого только-только поминали по имени. Рада задумчиво глядела в окно и медленно расчесывала свои блестящие волосы гребнем. Не обращая внимания ни на тянувшийся к ней из камина огонь, ни на меня, застывшего и думающего, она была одета ко сну, спокойна и этой ночью снова не искала ключ от башни. Которая уже и не запиралась на ночь.
***
Если бы неосторожному не-магу посчастливилось посетить салемский музей ведьм, но заблудиться и чудом попасть в скрытый от взора университет, похожий на старинный собор, одна из картин, которую можно было разглядеть в его высоких витражных окнах была бы донельзя странной. В одном из многочисленных залов университета происходило тем вечером нечто куда более странное, чем даже занятия молодых волшебников. В строгой, но торжественной аудитории, напоминающей музейный зал, вместо лектора стоял стул, к спинке которого был наклонен большой портрет. На портрете был изображен молодой волшебник, которому художник явно польстил, используя яркие краски. Так кожа у волшебника на портрете была не сероватой, а молочно, поблескивающей и даже румяной на впалых щеках, а зачесанные волосы сияли, как натертое золото. Те, кто знали при жизни лично или хотя бы видели живые снимки в газетах, Натаниэля Эландера на портрете узнали бы с большим трудом. Разве что по взгляду — вот уж как не старался художник польстить заказчикам, а взгляд изменить не сумел. Глядел Эландер со своего полотна робко, кося то и дело в сторону на тех, кто его портрет сюда вынес, будто стеснялся выступать перед аудиторией молодых дарований. Должно было пройти пятнадцать минут лекции, прежде чем те все, кто знали Натаниэля Эландера и лично, и по скандальным статьям, впали в ступор. Никогда прежде они и помыслить не могли, что робкий гений, который не в силах был защищаться от стервятников из прессы, мог взбеситься настолько, что от криков дрожали в окнах витражи.
— Если в вас нет жилки ученого, то не лезьте в науку, пяльтесь в телескопы, считайте пятна на Солнце.
— Изобрести линзу для ручного телескопа, которая бы позволила наблюдать за Солнцем без стопроцентного риска потерять зрение — в этом больше перспектив стать величайшим открытием столетия, чем та херня, о которой рассказываете сейчас вы, — выпалила Шелли уничтожающе.
— Я не намерен выслушивать критику от узколобых недоучек!
— Потому что ваша теория в принципе критики не выдерживает!
Торжественная встреча с одним из величайших ученых современности внезапно обернулась конфликтом портрета величайшего ученого и студентки-астронома. Притихшие студенты, не понимая, что происходит, наблюдали то за портретом, то за Шелли Вейн (тихоня взорвалась!). А немногочисленные представители администрации университета в ужасе переглядывались — в должностной инструкции не было ни строчки о том, как следует вести себя в таких ситуациях.
— Вечная жизнь — это объект исследования многих выдающихся ученых прошлых лет…
— Которые рассматривали вечную жизнь с точки зрения религиозных и эзотерических мотивов.
— А Николас Фламель…
— … ставил первой целью философского камня не вечную жизнь, а создания реактива для облагораживания металлов. Он хотел не вечную жизнь, а превращать металл в золото. Тетрасомата, а не вечная жизнь. И, да, это была достижимая цель для алхимика до возможности получать золото из других элементов в ядерном реакторе…
— Я тоже читал эти труды, а еще дочитал их до конца. И отрицать существование возможности создать вечную жизнь — так же глупо, как отрицать возможность превращать в итоге свинец в золото.
Магистр Миттернахт судорожно листала учебник алхимии. Студенты шептались.
— Десять галлеонов на еврейку.
— На то, что ее после этого точно отчислят…
— Все те ученые, что якобы создали вечную жизнь, и вы в том числе, не можете заявлять, что эксперимент удался. Потому чтоб кричать о вечной жизни, нужно вечность наблюдать за вечной жизнью, чтоб доказать, что вечная жизнь — вечна, — заявила Шелли. — Но понятия «вечность» не существует!
— Докажите! — с вызовом крикнул Эландер.
Шелли дернулась от звука, с которым позади хлопнули тяжелые двери в зал. И, моргнув, снова повернула голову в сторону портрета.
— Существование вечного двигателя невозможно — нельзя из ничего создать больше энергии, чем потребляется. Если сердце можно назвать мотором организма, то оно не сможет биться вечно. Двести лет, триста, тысяча — окей, возможно, но замахиваться на срок в «вечность» нельзя.
Меж рядом сидений стучали каблучки спешившей к скандалу волшебницы. Чувствуя, что сейчас ее вытолкают из Салема, Шелли заскороговорила еще быстрее, на дав Эландеру с портера и вздохнуть:
— Ни один творец вечной жизни не может исключать фактор случайности! Никто не застрахован от падения на головы кирпича лет через пять или пятьсот! — И почувствовала, как на ее плече сжались пальцы, а в ухо зашипел голос преподавательницы. — Всему однажды придет конец, даже этой Вселенной, когда случится еще один Большой Взрыв…
Стул, на котором сидела Шелли, отъехал назад, заставив ту вскочить на ноги.
— И что тогда будет с теоретиками вечной жизни и вашей теорией «плацебо от смерти»? Да нихуя!
Тяжелые двери перед носом Шелли захлопнулись. Момент, в течение которого раздраженнная преподавательница вытянула ее из зала, она потеряла. В один миг и похожий на музей зал, и лица хихикающих студентов, и серо-зеленая от злости магистр Миттернахт, и портрет Натаниэля Эландера просто исчезли за закрытой дверью.
Декан Монтгомери, похожий на выползшего из норы крота, утирал платком лоб. В его пахнущем одеколоном кабинете громко тикали часы, а в такт им цокал языком и сам декан. Чтоб не смотреть на него и не гадать, чем обернется сорванное мероприятие, Шелли смотрела на увешанные грамотами стены. Затем, дважды оглядев ряд рамок и цветастые ленточки на них, повернула голову в сторону большой клетки у окна. В клетке возился роскошный какаду, который ковырял горбатым клювом подстилку из страниц чьего-то старого доклада.
— За последний год вы, мисс Вейн, решили стать нашим салемским полтергейстом? — полюбопытствовал декан Монтгомери.
— Нет, сэр.
— Тогда в чем причина?
Декан сложил руки за спиной.
— Постоянные конфликты со студентами, дерзите магистру…
— Со слов магистра.
— Перебиваете декана.
Шелли вздохнула.
— Вы набрали кучу книг из библиотеки, и не на все у вас есть разрешение, — продолжил декан Монтгомери. — Соседи по общежитию жалуются на постоянный запах серы из вашей комнаты, а если где-нибудь на территории кампуса происходит взрыв, то ваша розовая голова будет обязательно замечена на месте!
«Хорошо хоть не вспомнил про паяльник», — думала Шелли.
— И паяльник в хлебе пронести на территорию университета…
«Блядь».
— А сегодняшняя выходка! Вы неприкрыто оскорбили величайшего американского ученого! — декан тяжело поднялся из-за стола. — Да как у вас язык повернулся и наглости хватило вообще раскрывать рот?!
Шелли вскинула брови.
— Величайшим американским ученым я считаю Николу Тесла, и я его не оскорбляла. Более того, я не собрала в его честь своих однокурсников и не заставила всех битый час восхищаться его портретом.
Декан поправил съехавшие на переносице очки.
— А сейчас вы хотите обсудить качество занятия?
— Это не занятие, а ярмарка тщеславия, — выпалила Шелли. — Почему мы должны быть участниками культа восхваления личности человека, который нарушил не один закон против Соединенных Штатов Америки и человечества…
— Рошель…
— Наплевал на этические нормы и политическую систему общества в целом…
— Еще слово, и я перечеркну вашу характеристику. Вы изучаете астрономию, зачем вам совать нос в области знаний, где вы несведущи?
— А все ради того, чтоб явить миру мифическую идею о таблетке от смерти, которая вот уже который год не подкрепляется абсолютно ничем, кроме бесконечных государственных инвестиций!
Декан хлопнул рукой по столу, и Шелли умолкла, поджав губы.
— Вы считаете здесь себя самой умной?
— Ну-у-у, — протянула Шелли невинно. — Не так чтобы очень-таки да, но и не сильно категоричное «нет»…
И на миг крепко зажмурилась.
— Сэр, но Эландер сам не знал, что нам рассказывать и чем мотивировать. И я не говорила что он идиот. Просто из его фигуры посмертно сделали культ гения.
— И вы не согласны с этим?
— Да, сэр.
— И считаете нужным высказывать свое мнение на весь унивеитет?
— Я сожалею.
Декан Монтгомери снова утер платком хмурый лоб. Тяжело дыша так, словно ему на грудь давили либо застежки тугой мантии, либо чувство величайшей в мире несправедливости, он глянул на Шелли устало и беззлобно.
— Вы полны противоречий, моя дорогая. С одной стороны — блестящая учеба. С другой — правила поведения будто не для вас писались. У вас может быть будущее в этих стенах, как минимум, сотрудничество.
— Надеюсь, сэр, — протянула Шелли, не надеясь, впрочем, что сохранит стипендию.
— Но одних знаний для этого мало. Необходима гибкость, чтоб удержаться на Олимпе. И умение где нужно закрыть рот. А где нужно и открыть…
— Че? — Шелли так резко обернулась, что под ней скрипнул стул.
Декан Монтгомери, красный, как помидор, обливался потом. Протестующе оттянув руки от спинки стула, он покачал головой.
— Я имел в виду, что ваши выходки выходят за рамки, но ваш потенциал заслуживает особых условий и… Подождите!
Шелли, схватив рюкзак, поспешила к двери.
— Вы меня не поняли! — настаивал декан и, бросившись наперерез, захлопнул дверь и сжал на ее резном узоре растопыренную ладонь. — И снова ваше узкое критическое мышление…
Он нервно покусывал губы.
— Дайте пройти.
— Твое поведение выходит за рамки дозволенного, но тебе и стипендия нужна, мы могли бы найти компромисс и…
И похожий на крота декан, семью потами обливаясь, уже и сам в секунду позабыл, чего хотел. Его красное лицо, казалось, раздувалось. А пальцы, царапая мокрую насквозь рубашку, пытались развязать узел галстука, туго затянувшегося на шее удавкой. Хрипя и пуча слезящиеся глаза, декан топтался на месте и, наступив на собственные очки, слетевшие с переносицы, попытался схватить волшебную палочку.
— Помоги…
Но палочка, взмыв из судорожно сжимающихся пальцев, щелкнула декана по носу и рассыпала над его головой снопы золотистых искр. Глядя, как хлопают над красным лицом маленькие фейерверки, Шелли встрепенулась и заколотила в дверь, в надежде, что кто-нибудь из бездельников ученого совета услышит.
Носилки, на которых декана Монтгомери забирали целители, парили над аккуратной дорожкой в сторону главных ворот и собрали очевидцев больше, чем если бы декана отправляли не в больницу, а в последний путь. Декан лежал на спине и хрипло дышал в большой, похожий на медузу, пузырь воздуха у рта. Его взгляд, устремленный до того в небо, скользнул бегло и испуганно в сторону Шелли, наблюдавшую за носилками с ароматной сигаретой в руке. Выдохнув персиковый дым в сторону, Шелли так и дернулась — декан зашелся хриплым надрывистым кашлем и едва не упал с носилок в кучу опавшей листвы.
«Это не я», — думала Шелли, шагая в общежитие. — «Если бы я умела проклинать, то сделала бы это уже давно».
Подозревать ее в покушении на жизнь декана Монтгомери никто и не думал. Болезнь декана не стала для беспечных студентов трагедией и вовсе. Лишь какой-то шутник ляпнул хохму о том, что заучка-Шелли расчищает себе путь от конкурентов.
— А первым был Аль-Саад, — загробным голосом проговорил шутник. — Мы все здесь на волоске, как конкуренты королевы болтов и шурупов.
— Сомневаюсь, — протянула Шелли.
Но графиком подкреплять свою теорему об обратно-пропорциональной зависимости интеллекта от родительского кошелька не стала. Общежитие шумело вечером, как и всякий раз, до того, как ровно за десять минут до восьми вернувшийся в Салем дворецкий Крейн не разгонит всех вежливо по комнатам.
Но до восьми оставалось еще достаточно времени, а Шелли обладала уникальной способностью нарываться на конфликт, даже если молчала, смотрела в книгу и притворялась, что ее не существует.
— Самое интересное, что ей ничего за скандал с Эландером не будет, — протянула черноволосая волшебница, опуская в чашку чайный пакетик. — Не все здесь на равных.
— Да, некоторые еще умеют думать, — огрызнулась Шелли.
И оглядела собравшихся в общей комнате поверх книги.
— Не понимаю, чему вы радуетесь. Если бы я платила за учебу в полной мере из своего кармана, то за этот потерянный на восхваление мамкиных живодеров день предъявила бы Салему счет.
Впрочем, терпеливо дожидаясь отбоя, Шелли прикусила язык и больше за вечер ни с кем не заговорила. Поглядывая на часы чаще, чем требовалось, она даже не могла с уверенностью сказать, что пыталась читать — буквы были фоном, который плыл, рука просто листала страницы, а колени под столом с каждым медленным передвижением стрелки дрожали все сильнее.
Дворецкий Крейн был блюстителем правил, однако и он был способен, так некстати, на поблажки. Позволил студентам наслаждаться пятницей, да еще и закончившейся так тревожно — госпитализацией самого декана, Крейн спустился на этаж лишь к началу десятого вечера. И, критически оглядев беспорядок в виде коробок, объедков и гор чьих-то брошенных конспектов, вежливо предложил студентам разойтись и готовиться ко сну.
— Доброй ночи, — кивал Крейн, провожая ворчащих студентов. — Доброй ночи… мистер Коста, в вашей комнате ждет новая форма, примерьте, пока до матча есть время подшить в случае… Вы.
Шелли, пытаясь прошмыгнуть незаметной, вжала голову в плечи.
— Чтоб завтра этой больной сороки в вашем шкафу не было, — проскрипел Крейн.
— Да, сэр, — вздохнула Шелли.
Хлопали двери комнат. Шаркали по ковру в коридоре тапочки, а у дверей в ванные комнаты цокала языками и гудела недовольно выстроившаяся очередь. Шелли, не расстилая кровать, улеглась и, снова открыв книгу, скосила взгляд на соседку по комнате. Та, кажется, спать совершенно не спешила — была занята тем, что осторожно зарисовывала в большом блокноте причудливое растение, стоявшее на столике.
«Это до утра», — почти взвыла Шелли.
Но терпеливо ждала. В повисшей тишине скрипел по плотной бумаге остро заточенный карандаш.
«Да, Господи, Сью, завтра дорисуешь, выходные!!!» — Шелли хотела визжать и топать ногами.
Вскоре соседка все же опустила карандаш и закрыла блокнот. Но, вопреки безмолвным надеждам, на залезла в постель и не уснула крепким сном. А, открыв тумбочку, принялась разбирать все ее содержимое. Шелли, не выдержав, долго муками совести на маялась. Из-под ее одеяла высунулся кончик волшебной палочки, вспыхнуло заклинание, и соседка Сью, вдруг замерев, рухнула лицом в подушку и засопела.
— Давно надо было так сделать, — буркнула Шелли и подрагивая от волнения, вскочила на ноги.
Щелкнув задвижкой замка и открыв, но не распахнув, запертую дверь, Шелли суетливо вытянула из-под кровати футляр для телескопа. Расстегнув молнию и осторожно вытянув разобранный телескоп на кровать, Шелли сунула в футляр руку по самое плечо.
За дверью расхаживал дворецкий.
— Да где же… — Шелли выгребала из футляра охапки блестящего конфетти и подтаявшие шоколадные конфеты.
Снова оттянув крышку, больно давившую на плечо, Шелли прочитала приклеенную к ней с внутренней стороны знакомую бумажку, одну из многочисленных, что в течение года находила в конспектах и инструментах.
«У котиков получится» — было написано корявыми пляшущими буквами и обрисовано маленькими сердечками.
— Ба, вообще не вовремя, — пыхтела Шелли. — Котиков щас отчислят, если Крейн откроет дверь своим ключом…
Палец нащупал на самом дне футляра цепочку, Шелли поддела ее ногтем и, наконец, вытянула из тайника наскоро запрятанный накануне маховик времени. Потерев песочные часы от налипшего на них шоколада, Шелли с волнением глянула перед собой.
В крохотных колбах песочных часов мерцали парящие песчинки. Они не оседали на самое дно часом, но кружили медленно, тяжело, совсем не как невесомая пыль. Волнуясь перед очередным экспериментом еще больше, чем перед каждым предыдущим, Шелли надела длинную цепочку и, на всякий случай развернула гармошку расчетов.
«Если на этот раз опять не получится, то больше пытаться не буду», — снова подумала она, водя пальцем по крупному чертежу.
Октябрьский эксперимент закончился не очень успешно — научившись отматывать минуты назад, Шелли покрутила часы и сверзилась прямо в столовую, в огромный чан с подходящим для булочек тестом.
— Еще один малейший проступок… — визжали и дворецкий, и декан, и ректор.
Две недели очищая тончайшие звенья цепочки и микроскопические руны на оси от теста, Шелли долго не решалась повторить эксперимент снова.
Еще раз осмотрев маховик, чтоб убедиться в отсутствии теста на его мелких деталях, Шелли, чувствуя, что или надо решаться, или падать в обморок, глянула на наручные часы.
— Двадцать два-сорок семь.
И, отыскав пальцем очертания нужной руны на оси маховика, зажала ее и повернула песочные часы. Сначала раз, потом еще один и, убедившись, что ей не показалось, часы поворачиваются туго от скованных засохшим тестом микроскопических креплений, крутила еще пару раз, прежде чем смазались краски комнаты, уши заложило, а тело провалилось куда-то вниз.
Почувствовав под ногами скользкую опору, Шелли сжала мраморную статую, чтоб устоять на ногах. Робко выглянув в холодный коридор, отделанный темно-алыми деревянными панелями, она поймала взгляд горностая с картины на стене. Маленький зверек любопытствующе обнюхивал низ картины прямо у макушки Шелли. Вдали звучали шаги и приглушенные голоса, когда вдруг возглас прозвучал так громко, что Шелли подпрыгнула и ударилась затылком о массивную картинную раму.
— … чтоб кричать о вечной жизни, нужно вечность наблюдать за вечной жизнью, чтоб доказать, что вечная жизнь — вечна!
Глядя в красивый мраморный зал сквозь приоткрывшиеся двери, Шелли жадно смотрела перед собой, на спины студентов. И глядевших на лектора в лице прислоненного к спинке стула портрету.
— Докажите!
«Какой у меня противный голос», — восхищалась Шелли, слепо глядя на то, как перед кафедрой со своего места то и дело подпрыгивает, как поплавок в воде, ее собственная розововолосая фигура. — «Я такая сучка!»
Но, потерявшись в неге триумфа и радости, чуть было не уничтожила Вселенную. Неподалеку цокали шаги, спешившей в зал волшебницы. Отпрянув от двери и быстро ею хлопнув, Шелли едва успела скользнуть за статую. Из коридора повернула и коршуном влетела в зал волшебница в темно-алой короткой мантии. Ее каблучки отбивали ритм по мраморному полу.
Триумф Шелли, как и положено неудачникам, был недолгим.
— О, нет-нет-нет, — шептала Шелли за статуей в ужасе, даже не выглянув на то, как ее саму вытолкали из зала и тащили в кабинет декана.
Песочные часы были очень горячими. Песчинки бешено метались, будто раздуваемые ветром, бились о стенки, пока по одной из стеклянных колбочек не пробежала глубокая трещина.
Неломаемый и бесконечно крепкий маховик выдержал давку фургоном, но треснул при первом же удачном эксперименте.
Время, которое Шелли Вейн провела, нарезая вокруг университета и примыкающих улиц магловского квартала круги, тянулось еще медленней, чем в недавнем в томительном ожидании, когда уже все в общежитии улягутся спать.
Лишь в двадцать два-сорок Шелли рискнула вернуться в общежитие, пробираясь на свой этаж, как воровка — мимо посапывающих портретов, не скрипя паркетом и ничего не сбивая по пути. Выглянув с лестницы и проводив дворецкого Крейна, шагающего по коридору, осторожным взглядом, Шелли ступила на этаж и застыла так, будто наступила не на ковер, а на мину. Очереди у ванных комнат не было, и из общей комнаты никто не окликнул ее по имени. Слушая шаги дворецкого вдали, Шелли прижала ухо к двери в комнату.
Судя по грохоту из комнаты, который поднимала она же сама в попытках вытянуть из футляра для телескопа свой маховик, можно было подумать, что там двигают пианино.
«Да быстрее давай, рукожопая, что ты там копаешься», — Шелли почти скреблась в дверь. Шаги дворецкого слышались всюду.
Гипнотизируя наручные часы, она, стоило мигающим числам «сорок шесть» измениться на «сорок семь», отсчитала до пяти и толкнула дверь, предусмотрительно оставленную незапертой.
В комнате была лишь соседка, посапывающая в подушку. Шелли, обессиленно выдохнув упала на кровать и хлопком ладони опустила сломанный маховик на стол. Пластырь на заклеенной трещине песочных часов светился в темноте. Крепко зажмурившись и уткнувшись в подушку носом, Шелли раздраженно запыхтела своей очередной неудаче.
«Из чего тебя делать? Из титана? Ты не должен был лопнуть!» — негодовала она, не имея никаких других желаний, кроме как выбросить маховик времени в окно.
Но соседка Сью сонно приподняла голову и поерзала, заставив Шелли спохватиться. Схватив маховик за цепочку, она смотала его и сунула обратно на дно телескопного футляра. В крышку которого заглянула, собираясь застегнуть его и не открывать более никогда.
— Конечно, ба, — вдохнула Шелли, коротко улыбнувшись. — У котиков все получится.
***
Знаете, есть такие люди, которые, когда вдруг заскучают, сами себе найдут приключение, поверят в него и все оставшиеся направят на его осуществление? Это как если Фродо, который под конец трехтомника уничтожил кольцо в жерле вулкана, вернулся бы в родную деревню и подумал, что было бы неплохо отнести в Мордор еще и чьи-нибудь сережки.
Знаете таких людей? Так вот, это я, которому полуночной проверки сорока корявых сочинений на разных языках, видимо, не хватило для того, чтоб устать. А потому той ночью я выглянул из комнаты с целью проследить и выяснить, куда это Ингар по ночам тягает травницу, когда мог бы тягать в любое время суток меня.
Выглянув в коридор в тот самый момент, когда хлопнули двери восточной башни, я, как Бонд. Джеймс Бонд, направился следом.
— Поттер. — Но оказался тут же замеченным, как Лох. Альбус Лох.
— Блядь. — Я обернулся, чтоб сначала глянуть под ноги, на что такое скрипучее наступил в темноте, а затем на сонное лицо профессора Волсторма, выглядывающего из своей комнаты. — Драсьте.
Волсторм был явно разбужен. Он даже не сразу понял, который час. Пока не глянул, сволочь, на тикающие часы.
— Поттер, куда вы собрались на ночь глядя?
— Писять, — брякнул я.
Волсторм моргнул.
— На улицу?
— Сортир не работает.
— Опять?
— Это Рада сломала. А цыганка ей помогала.
Понимая, что Ингар и цыганка уже мост перешли и вот-вот скроются где-то в замке, и черта с два их потом искать, я сунул руки в карманы куртки.
— Все, давай. Я пошел.
Волсторм кивнул.
— Удачи вам.
— Спасибо, вам тоже.
«Дебил, блядь», — ругался я, спешно спускаясь вниз. — «Спасибо, вам тоже. С чем ему удачи?»
Высокая фигура Ингара виднелась у входа в главный корпус. Он закрыл хлопнувшие двери, а я поспешил по мосту-переходу вперед. За те пару секунд, что спешил, умудрился продрогнуть и пару раз едва не упасть на замерзшей дорожке, а когда залетел в замок и тихо прикрыл за собой так и норовившие хлопнуть двери, прислушался.
Где-то наверху, на лестнице, шаркали шаги.
«Бу-бу-бу-бу-бу», — и наваливала информацию, как пулеметной очередью, травница Сусана.
— Тамара, тихо, — прошипел я одними губами, когда меня заметил призрак плакальщицы.
Тамара, звучно шмыгнув носом, скрылась в ближайшей стене. А я, на цыпочках прокравшись к главной лестнице, направился в класс изучения тварей.
Тварей в Дурмстранге давно уже не изучали, но где этот класс я знал — это место, как самая большая классная комната, стало огромной подсобкой. Где хранили опилки и старые ненужные корма, а потому все крысы, что наводняли Дурмстранг, расползались именно оттуда. На лестнице я услышал, как закрылась неподалеку дверь.
Даже не зная, где класс тварей, его в коридоре можно было отыскать по запаху. Там пахло одновременно и как в погребе, и как в зоомагазине — пылью, кормами, плесенью, чем-то старым и ветхим, а еще гарью. Странный, конечно, выбор для места ночных встреч, но почему нет? Я долго там крутился в коридоре, думал, а что вообще делаю и зачем, прятался затем от призрака плакальщицы, тянул как мог, что не ворваться и не сорвать голубкам этот вечер.
И вдруг там что-то тихонько взорвалось. Не сдержавшись уже совсем, я дернул дверь и заглянул в класс.
— … в его основе масло, поэтому огневица всегда бахнет.
— Ал?
— Не понял, — выдохнул я.
В заваленной старьем классной комнате над булькающими на горелках котелочками нависли мой сын Матиас с закопченным лицом, и травница Сусана, сжимающая пинцетом какую-то скрюченную горящую гусеницу. Из-за наставленных друг на дружку стульев вышел Ингар, сжимающий в руке посох.
— Ты что здесь делаешь?
— А вы что здесь делаете?
Матиас сжал губы.
— А на что это похоже?
Зная Матиаса, с его участием что угодно похоже на оргию. Но я перевел взгляд сначала на Ингара, а потом на Сусану.
— То есть, вы не жухаться сюда ходите?
— Че? — Матиас снова встрепенулся.
На меня смотрели, как на идиота. Сусана раздраженно уперла руку в бок.
— Погоди…
Я смотрел на расчищенную от хлама часть класса и оставленные на полу обугленные отметки. Затем перевел взгляд на булькающие котелки и охапку трав в кармане передника травницы. А потом вытаращился на Матиаса, сосредоточенно снимающего с зелья густую синюю пену ложечкой, прежде чем меня осенило:
— Вы что, его учите?
— Нет, Ал, я суп на всех варю, бери хлеб, иди к столу, — вразумил Матиас.
— Только никому не говори, — предостерегла Сусана.
Ингар многозначительно кивнул и, стоило Матиасу отряхнуть руки и отпрянуть от котлов, бросил ему посох. Подхватив мигом, Матиас, несильно стукнув им полу, заставил парящие в воздухе крышки опуститься на котелки. Приглушенно забулькали зелья.
— Все он умеет, — прошептала Сусана, набивая трубку табаком. И указала взглядом на то, как под медленными взмахами посоха один на другой опускаются подхваченные чарами стулья. — Только времени мало.
Я, как тот разбуженный Волсторм, который видел, но не до конца понимал, что происходит, стоял и тупо смотрел перед собой.
— Ты думаешь, у него есть шанс освоить всю школьную программу за месяц?
Сусана пожала плечами.
— Всю, не всю… но на проходной балл доскребет.
Классную комнату вдруг озарила синяя вспышка такой силы, что вдруг исчезли все очертания, а старые окна опасно задрожали.
— А может даже на «Выше ожидаемого» выйдет. Видал, как жахнуло?
Наблюдая за тем, как медленно оседает на пол пыль, в которую превратились стулья, я рассеянно усмехнулся. Вот такой вот был в темном Дурмстранге заговор. О котором в отчетах министерству, разумеется, ни слова не напишут. И мне тогда так захотелось приволочь сюда профессора Волсторма за ухо, чтоб посмотрел на безнадежных неучей и сомнительных учителей.
Но он, кажется, все равно не сделал бы тех выводов, которые были бы правильными. И меня не раздражение распирало от того. Я вдруг просто перестал о нем думать. Ведь какая была, по сути, разница, что будет написано и как будет оценено, если вопреки всему Матиас учился.
