Игры в богов

Кошмар и прелесть Института Дурмстранг заключались в одном — утомленные холодом, безысходностью и крошащейся из года в год крепостью обитатели острова не боялись, в принципе, вообще ничего, кроме перспективы закрытия этого страшного места. Я понимал, почему ученики Дурмстранга выглядели не по годам серьезными и взрослыми. Странно, что со всеми приколами Дурмстранга, седых было всего трое на замок. Если раньше, в темные времена, Институт Дурмстранг выпускал в мир темных магов и злодеев, то нынче — просто очень стрессоустойчивых ребят. Их, казалось, вообще ничего не пугало. Ни завывающий в скалах ветер, похожий на крик мук грешников в пекле. Ни плакальщица Тамара, что появлялась внезапно из стены за спиной и хрипло рыдала на ухо, а затем драматично сбрасывалась в окно. Ни темный лес и древнее капище с витающими вокруг него легендами и запретами. Ни учитель боевой магии, периодически впадающий в бешенство берсерка. Ни даже огнедышащий ящер, разваливший мост — нет, серьезно, ученики просто поднялись обратно в общежитие и разошлись по комнатам. Конечно, первоклашки в подушку похлюпали носами, но не так был страшен дракон, как выпускник Сантана за стенкой, который обладал скверным характером, громким голосом и талантом слышать, как в другой комнате смыкаются мокрые от слез ресницы. — Не советую плакать, — процедил Матиас сквозь острые зубы, заглянув в комнату первокурсников в ту ночь. — Мне нужен покой. А капищу — новая жертва. Усекли? Наутро первокурсники выходили сонными, смиренными и повидавшими всякое дерьмо. А к летним каникулам матерели настолько, что этих типов под окнами министерства магии выстроить — и чинушам будет страшно. Пока учеников Хогвартса на выходных выпускают в «Сладкое Королевство», учеников Дурмстранга спускают на дно ущелья, искать распластанный на камнях труп преподавательницы защиты от темных искусств. Дурмстранг — место, где умирают надежды, детство и, иногда, люди. Короче говоря, ученики Дурмстранга не боялись ничего, кроме как провалить семестровые экзамены. Тем не менее, в сборнике моих рассказов о жизни не было страницы о вампирах — вот это было тем, о чем я помалкивал. И заставлял помалкивать Матиаса, что было провально — парень в первую ночь на острове обозначил, какую группу крови предпочитает на завтрак, обед и ужин, что чести ему, конечно, не прибавило, но зато поставило на вершину и пищевой цепи, и школьной иерархии. Так вышло, что все всё знали, но я не спешил уточнять, что знали конкретно, и сам ничего не комментировал. Не думаю, что меня вообще воспринимали, как вампира. Скорее, как придурка. Да я и сам себя так воспринимал, по крайней мере, старался, особенно когда смотрел в пустое зеркало и гадал, что там с моим лицом. Мне в апреле будет уже сорок четыре, хоть что-то в моем лице может доказать это? Или как обычно, Альбус Северус Поттер: многодетный подросток, ждущий пенсию? И мне не задавали неловких вопросов. Я никого не пугал, хотя, конечно, будь у меня акулья челюсть, как у Матиаса, вообще без вариантов было бы притворяться простым добрым парнем из класса истории. Должно быть, за все те годы, что по незнанию распространял по миру эпидемию вампиров, я научился не только хитростям, как обмануть голод и не сходить с ума от шума за окном. Я научился некой харизме, которая отставляла на пятый-десятый план ту мою особенность, о которой кричать не следует. Так меня никто и никогда не боялся. Это началось в квартире на Шафтсбери-авеню, и совсем не в ее обитателях было дело — не только они не боялись меня. Никто не боялся! Ни старик Диего не страшился стать моим ужином (зато я страшился стать лепехой, которую он по стене может размазать в процессе воспитания во мне мужчины, личности и «нормального, блядь, человека»). Ни родители, понимающие о вампирах гораздо больше тех, кто просто посмотрел пару фильмов — мой отец был из тех мракоборцев, которые возглавляли в свое время Великую Чистку от этих паразитов. Ни Роквелл, еще один генерал Великой Чистки, которого больше интересовало, есть ли мне восемнадцать, чем то, что я, забывшись, смущенно выплюнул кусок его шеи на подушку. Ни даже библиотекарь Серджу — парень, который боялся всего, меня не боялся. Дурмстранг стал тем местом, где в разгар новой эпидемии вампиров всем было искренне плевать, что и как часто я ем, сколько мне лет, где и за что сидел. Лишь бы повышения зарплаты не требовал и куда не надо нос не совал, как говорится. Я долго думал, что это было в сторожке Саво Илича. Что это было за непонятное липкое ощущение тревоги, холодка по спине в его теплом деревянном домишке, напряжения сквозь зубы в негромком голосе. Казалось, я тонко уловил все то, что этот человек ощущал, сидя напротив за столом: как блестели его угрюмые темные глаза, как широкие мозолистые руки беспокойно сжимались, как говорил Саво Илич — ох, не нравился я ему, с первых нот это было понятно. Я не понимал, что это было, пока не додумался до такого банального, что сам в итоге себе не поверил. — Да ну нет. Саво Илич меня боялся. Не до панического заикания, не до пряток по лесу. Но, чувствую, чуть бы дернулся я тогда неосторожно, шагая обратно в замок, как дядька-конюх выпустил бы арбалетную стрелу мне в спину прежде, чем поинтересоваться, что случилось. За экспертным мнением в этой непростой ситуации я пошел на курилку за теплицы. — Ну не знаю, — протянула травница, набивая трубку табаком. — А ты не надумал себе? Я, сидя на закрытой крышкой бочке с удобрениями, фыркнул. — Я, конечно, историк от Бога, — пришлось признать очевидное. — Но лучше чем историю магии с первого по десятый курс знаю только ощущение, когда мне целятся в спину. Сусана, кутаясь в теплый платок, снова пожала плечами. — Да нормальный он. Нелюдимый, правда, но безобидный. А то, что с собакой ходит и на детей гаркает, так это чтоб от леса отвадить. — И что он, всегда там, в сторожке живет? — Всегда, — подтвердила Сусана. — Сколько я на этом острове и училась, и работаю, никогда он в замок не заходил. Дальше, чем за конюшни — ни ногой. Метель, мороз, буря, а все равно обратно потопает, даже чаю не выпьет. Такой человек. И Рада, когда училась, в общежитии не жила. Только на уроки в замок ходила. — В смысле? — опешил я. — Она к дядьке в сторожку ночевать бегала? Сусана кивнула, но я все равно не с первого раза это себе представил и понял. — Щас тупой вопрос задам. А чего? — Да кто их знает. Рада, думаешь, всегда такой была? Ее Саво курса до седьмого за руку водил из сторожки и до ворот. Я представил себе ясную картину того, как по сугробам, в метель и по ледяной дорожке, под вой волков и рык сонных медведей шагает Рада Илич по лесу с книжками в пакете к дядьке в хибару. А потом утром, на рассвете, шагает обратно. И так каждый день. — … и на обед тоже бегала. Ей дядька с собой заворачивал баночки, пакетики всякие, — вещала Сусана, закурив. — Со всеми она если и ела, то только свое, да и то редко… — Слушай, она не ночевала в замке, не ела, и никто вопросов не задавал? Сусана пожала плечами. — М-да-а, — протянул я. — А это прям очень многое объясняет. — Что? — Она на Турнир в Шармбатон не прям звездой школы приехала… Я б даже сказал иначе. Не самой популярной Рада на курсе была, правда? Раз дядька за руку туда-сюда водит. Сусана ответила уклончиво. — Не знаю. Если б француза какого на том турнире в умывальнике топили — это я бы еще поверила… Дурмстранг — открыт для дружбы и международного магического сотрудничества. — … а своих у нас обижать не принято. Для того у нас и дуэли были тогда, а с Радой в дуэли желающих мало было схлестнуться — она посохом не так умело, как Ингар колдовала, но бить им никогда не брезговала. Я задумался. Сусана, поглядывая на меня, качала головой. — Перестань себе надумывать. Не дядька с ней сделал то, кем она в итоге стала. Саво темную магию не переносит после той войны. — А что ж он тогда на острове делает? — А куда ему еще идти? Кому он там нужен? Живет себе мирно в сторожке, в замок не суется, дело свое знает. Мы-то понятно, диагнозы ставить и рассуждать умеем — мы тех времен не застали, — произнесла Сусана. — Что здесь было полвека назад знаем из книжек. А Саво в глаза видел, вот и угрюмый до сих пор. — Так и Харфанг видел, но он-то так не чудит. — У Харфанга кукушка давно уже просится в полет, да только если ж он слабину даст, школа рухнет, — вразумила Сусана. — А старый Саво нормальный дядька, хоть и со своими странностями. На глаза ему лучше не попадаться, в лес по ночам не лазить, ну и не есть у него со стола ничего. Я, вдохнув слишком глубоко, вдруг подавился и закашлял. — Не есть? Почему это? — спросил я. — Это чем же он таким Раду кормил, что она так вымахала? Сусана усмехнулась. — Да нормальным кормил. Просто с возрастом и глаза не те, и руки дрожат. Не молодеет он, я как состарюсь совсем, и не такое в банки вместо корнишонов закатывать буду. Я придвинулся на бочке ближе, потому что Сусана явно приготовилась секретничать: глазки накрашенные скосила на теплицу, платок запахнула и сама на лавке ближе подвинулась. — Я к нему в сторожку сплетни собирать не хожу… — Да понятно! — заверил я. — Но захожу иногда, по мелочи, осенью. Закрутки отнесу, сыр, сладкое, что есть… Саво так-то ничего не просит, но мне его жалко, он старый и один совсем, а Рада ему вряд ли наготовит, максимум — воды из колодца натаскает. Ничего плохого сказать не хочу, но руки у нее, между нами говоря, из жопы, — зашептала Сусана. — Лет пять назад мы на два дня без Магды остались, так, я тебе скажу, на кухне от Серджу было пользы больше, хоть он в первые две минуты чуть себе большой палец не отрубил, когда хлеб резал. Так и плюхнулся тогда в обморок, из пальца кровь фонтаном, а я через него бегаю с половником: там суп, там картошка, а там Ласло к вину лезет… Чем дольше я знал Сусану, тем любопытней было глянуть, как быстро взорвется в руках Розы Грейнджер-Уизли ее волшебный блокнот, если та однажды надумает взять у нее интервью. Триста слов в секунду — о чем начала цыганка говорить, я уже и потерял суть. — И короче. — Сусана «подытожила». — Захожу к нему с гостинцами в сторожку, когда мы в этом году приехали. В сторожке — духота, дышать нечем, на печи кастрюли кипят. Смотрю, готовит что-то: банки моет, сахар топит. Я спросила, что готовит, он сказал, что варенье варит, шиповниковое. Ну и молодец бы, полезная штука, а я ягодку одну из миски в рот, и, чувствую, как прикусила, сначала сладко, а потом горькая… не шиповник, это точно. Выплюнула, присмотрелась на свет, а у Саво в миске совсем не шиповник. — А что? — Паслён сладко-горький. Так и называется. От шиповника не отличить, похож, да только листья воняют. Я Саво говорю, что это не шиповник, это паслён. Говорю, выбрасывай эти ягоды, и подальше, чтоб собака не нажралась. А он что видел в лесу, то и собрал, думал шиповник… Наварил бы варенья: одну ложечку съел, а наутро и помер. Паслён же ядовитый. А тут еще и в сахаре вываренный — так и проглотишь, горечи не почувствовав, и все… Сусана развела руками. И насторожилась — уж не знаю, как выглядело мое лицо, но когда она повернула голову и взглянула, то аж запнулась. — А ты Харфангу об этом говорила? — глухо спросил я. — Что он варенье ядовитое варит? — Да он же не со зла, — вразумила Сусана. — Хорошо, что я зашла, ягоды узнала. А Харфанг что? Посмеялся, сказал, чтоб Саво баночку с вареньем передал, Волсторму к чаю будет. Шутил, конечно. Мне все эти дурмстрангские шутники были уже по горло — я сдавленно улыбнулся. «Может и правда перепутал?» — думал я, сидя за учительским столом и наблюдая слепо за тем, как седьмой курс пишет контрольную работу. — «Кто вообще ягоды различает, кроме травницы? Что растет на кусте, то и собрал в корзинку. А то я бы думал, ядовитое или нет! Бесплатное же…» Наблюдая за тем, как честные дурмстрангские дети даже не пытаются списывать (надо бы смилостивиться и напомнить, что я не Ингар, который найденную шпаргалку и в глотку затолкать может), я покусывал сухие губы. Помня на них ягодку из варенья в чашке, я попытался вспомнить, какой у нее был вкус. Какой? Как у ягоды из варенья! Как у вишни или клюквы какой-нибудь. Варенье и есть варенье, но черт-то меня дернул выплюнуть ягоду! «Ему говорят: «Ядовитое». А он что? Угукнул в ответ, а как за травницей дверь закрылась, взял ягоды, бросил в кастрюлю, сахаром засыпал и по банкам разлил?» — думал я, не понимая. Это снова было то, что мучило меня в Дурмстранге время от времени. Не холод и не отсутствие перспектив, а заговор, причем логичный, навязчивый, но основанный только на моих домыслах. Это могло быть другое варенье, из обычной съедобной ягоды, коих на острове появлялось множество, стоило зиме смилостивиться и отступить. Это мог быть шиповник, или вишня, или мелкая дикая малина, а может быть и вовсе варенье было сварено самой Сусаной и презентовано дядьке-конюху, и никто травить меня в сторожке вообще не собирался… Это было тоже логично и, скорей всего, истинно. Но что-то же заставило меня выплюнуть ту ягодку. И это ощущение от Саво Илича. Я мог себе действительно все надумать, но как-то так было неспокойно со всего этого, что мысли затянули меня в омут до самого вечера. А вечером я нашел еще одно экспертное мнение. В подвале, на кухне, куда я спускался периодически, покупать у поварихи Магды еще теплую и невесть из кого и где выцеженную кровь. — Ядовитые ягоды? А че за ягоды? — И разумеется Матиас, оторвавшись от трапезы, сунул нос во взрослые разговоры о конюхах, варенье и тайнах темного леса. — Прущие? — Так, блядь, скрылся с глаз, — прикрикнул я, толкнув Матиаса в кладовку. Зная этого парня и его неуемный научный интерес, щас наслушается про ядовитые ягоды и побежит к Саво Иличу в сторожку за саженцами. Матиас, насупившись, медленно и злобно сербал кровью из большой кружки, но вскоре отвлекся — принялся заглядывать под крышки в огромные котлы и изучать меню на ужин. Старая безобразна Магда, казалось, разваливающаяся вместе с замком, сидела на низком табурете у горы картофельных очисток и умело орудовала ножом, дочищая уже третье ведро. Я так и не узнал, где она доставала кровь, но выглядела в такие дни повариха особенно жутко: в складках ее морщин у рта так и виднелись темно-алые засохшие следы, и даже зубы, были красноватыми. — Да уж понятно. Кто те времена застал, тот и вампиров бояться будет, и оборотней, и любого, кто не брезгует действительно темной магией. — Магда моим предположениям ничуть не удивилась. — Но травить вряд ли станет, иначе б с меня начал и еще лет сорок назад. Я не мог отвести взгляда от ее рук. В ногти и кожу возле них въелись красноватые следы. Стараясь не думать о том, что этими руками повариха и тесто на хлеб месила, и мясо резала, я произнес отрешенно: — То есть, думаешь, показалось? Магда хрипло кашлянула в сторону. Господи, нашли же где-то эту повариху: руки не моет, кашляет, как туберкулезница, да еще и человеческой кровью питается. — Может и показалось, но ты ему на глаза не попадайся, — посоветовала она и скосила взгляд. — А этого — вообще закрой где-нибудь, а то Саво, чего доброго, и вовсе капканы вокруг дома расставит. Я обернулся на Матиаса. Тот, вытянув язык на полметра, усердно слизывал остатки крови со дна кувшина. Жаркую и вонючую кухню мы покинули вскоре и сытыми, несмотря на то, что увязнув в своих размышлениях я и забыл, был ли голоден вообще. — Конечно, был, — вразумил Матиас. — Ты украл пакет пшена. Нахрена тебе пшено? — Голубей покормлю, — отмахнулся я. — Ой, а сам-то. Будто я не видел, как ты косился на ведро с помоями. Ну конечно, дома тебя не кормят… — Я не косился, просто интересно, зачем Магда вчерашние объедки в одно ведро сгребает. — Чтоб ты не голодал, сыночек, а то Дурмстранг уже не в состоянии тебя кормить. Матиас прищурился. — А ты «Вискас» ел, — процедил он. — Я не ел. — Ты ел, я видел! Прошлым летом! — Не было такого. — Н-да? А почему тогда Диего тебя в телефоне подписал как «Женщина-кошка»? — Потому что я грациозный. Матиас раздраженно засопел, как разъяренный бык. Любых эмоций был достоин тот важный жизнеутверждающий спор. — Ты не грациозный, ты «Вискас» ел! — пророкотал Матиас. — Только с пивом, — вразумил я. — Это снек. — Это кошачий корм! Это омерзительно, Ал. — Знаешь, что на самом деле омерзительно? — негромко сказал я и молча повернул голову в сторону, предположительно, леса. — В лесу трусы на кусты вешать, а самому… — Все, я понял, — Матиас смутился. — Что ты понял, сыночек? — Жри свой «Вискас», Бог тебе судья, только никому не говори, что мы родственники. — Между прочим, судя по составу на пачке, тот «Вискас» был самой здоровой пищей, что я когда-либо ел. Чем дольше я жил, тем больше понимал, что все мои родственники какие-то негативные с этими их нравоучениями: не ешь «Вискас», не попадай в тюрьму, не бросай детей… сил нет оставаться вольной птицей в этом адском питомнике. К среде внезапно и не предупреждая никого, на остров вернулся директор Харфанг. И не сказать бы, что это было неожиданно — мы все единогласно были уверены в том, что из больничной палаты Харфанг сбежит сразу же, как будет в состоянии опираться на посох. Но то, что случится это так скоро, не подозревал никто. По последней информацией, которой делились нехотя, Харфанг был слаб и очень, очень плох. Я даже не знал, что в итоге свалило его с ног. Директор дряхлел с каждой неделей, и без того съедаемый темной магией, варился в бесконечной череде замечаний, критики, проверок, долгов и обязательств держать в узде разваливающуюся школе. Казалось, его истощенное тело не было в состоянии пережить мороз и ветер, но Харфанг вернулся. И тот взгляд, с которым он смотрел на обломки моста между главным замком и восточной башней… никогда прежде я не видел, чтоб так смотрели, с такой болью. Казалось, за те пару минут, что Харфанг стоял и молча глядел на отрезанную от замка восточную башню, он думал о том, что сейчас нас всех просто выгонит, куда угодно, лишь бы прочь. Либо о том, что милосердней было бы уже снести этот замок, все его мосты и башни, и не думать, как разбираться с последствиями и долгами. Не было для директора хороших новостей. — И что же? — спросил Харфанг, тяжело опустившись в кресло. — Ни записки, ни письма прощального не оставил? Впрочем, его изможденное длинноносое лицо на миг аж помолодело, когда Сигрид рассказала о храбром побеге профессора Волсторма. Но лишь на миг — Харфанг быстро смекнул, что мы не от мерзавца избавились, а потеряли какого-никакого, а учителя трансфигурации. — Ничего не оставил. — Да лишь бы не спер ничего, — брякнул я. — А то знаем мы этих честных госслужащих: честные, неподкупные, сугубо положительные, а два рулона туалетной бумаги в ту ночь так и пропало. Никто и не улыбнулся. Впрочем, я и не шутил. Я вообще люто ненавидел тех, кто ворует что-то раньше меня. — И что с ним будет? — полюбопытствовала Сусана. — Никто так прежде не сбегал, контракт не разорвав. Харфанг, покусывая трубку, задумчиво пожал плечами. — А вот и проверим. Ласло задумчиво насупился. — Страшно, конечно. Даже Эдегор, который древние руны читал, как только не плевался, из комнаты не выходил и за одним столом не сидел, а все ж до конца срока свое отработал. А с этим дураком что будет — сиди да гадай. — А ты не сиди и не гадай, — посоветовал библиотекарь. — Он тебе нужен, этот дурак? — В хер не уперся, да только если с ним что-то случится, разбираться всем министерством к нам придут. Харфанг тяжело вздохнул. Проблем было и без дурака Волсторма выше крыши. Как не пытался Ласло сдержать обещание, а мост к главному замку, хоть и был восстановлен, был опасно-хрупким. Настолько хрупким, что накануне утром я, разинув рот, наблюдал за тем, как он вновь обвалился в ущелье под весом вспорхнувших на него ворон. И даже ущерб, причиненный ящером Дурмстрангу, хоть и оценивался в телегу галлеонов, но был не основной проблемой. Трансфигурация и защита от темных искусств оставались без преподавателей. У меня даже язык не повернулся спросить: «А может вакансию откроем?». Ни один нормальный трезво мыслящий человек не пойдет работать в Дурмстранг. Все боятся его дурной репутации, и это еще никто не знает, что нам не платят зарплату! — Трансфигурацию я возьму, — ответил Харфанг безапелляционно. — Как в прошлом году. Никто ему возражать не стал (еще бы!), но восторга не последовало — Харфанг был и без того загружен, измучен и, мало того, еще и болен. — Ингар, — позвал директор. — Возьмешь защиту от темных сил? Ингар коротко кивнул. — Хорошо, — кивнул Харфанг. И вечернее совещание закончилось на очень фальшивой ноте о том, что вот и нет проблем, вот и все хорошо. Это надо было услышать, а верить или нет — бессмысленно, потому что надо без вариантов делать, а не роптать. Дурмстрангу и прежде было сложно, а крепкий орешек Харфанг держался за эту развалину просто на адреналине и вопреки министерству. Спорить мы не стали, заранее накручивать друг друга тоже, ведь завтра имело свойство наступить, и никак его и грядущие испытания не отсрочить — это было отличной мотивацией шагнуть в камин и летучим порохом отправиться в восточную башню, но я задержался и не перенесся вслед за Сусаной. И, когда учительская опустела, стряхнул пригоршню пороха обратно в мешочек. — Что, Поттер? — Харфанг оторвался от стопки неразобранных писем и поднял на меня взгляд. Я сел на устланную козьей шкурой лавку и задумчиво вздохнул. — Есть предложение по, так сказать, улучшению методики образовательного процесса. — Внимаю. Ну внимай, старый черт. — Ингар — загружен по самые брови. Даже если его боевую магию заменить защитой от темных искусств, то это не отменяет квиддич, который он утром и вечером гоняет с командами, — напомнил я. — Плюс, внутренний календарь Ингара не работает. Зато работает его прадед-викинг. — К чему ты? — оборвал Харфанг. — К тому, что если Красный Щит снова решит побуянить, мы снова потеряем учителя по защите от темных искусств на неопределенное время, — вразумил я. — Может быть, не стоит перегружать Ингара еще больше? Харфанг выпрямил плечи и как-то странно хрустнул спиной. — Думаешь, я не понимаю? — буркнул он. — Здесь не Хогвартс, Поттер. К нам на собеседование в очередь не выстраиваются, уж что есть, тем и богаты. — А у вас есть немного больше, чем кажется. Как я сразу об этом не подумал еще в позапрошлом году, когда мы здесь все впервые расписание кроили. — Я притворно хлопнул себя по лбу. — Кто может лучше справиться с преподаванием защиты от темных искусств, чем тот, кто боролся с темными силами не по учебникам, а на практике и на этой самой земле? — И не надейся, Поттер, комиссия не допустит меня до преподавания чего угодно, где в названии есть «темные искусства». Да и кто возьмет трансфигурацию? — А я не про вас говорю. А про Саво Илича. Что-то мы его или со счетов списали, или вообще в счета не вписывали. Харфанг, сверля меня немигающим взглядом, опустил перо. Я пожал плечами. — А че нет? Слушайте, Рада вместо уроков читала диктанты. Ее заменить может даже заяц из леса, и он справится с преподаванием лучше. А у нас есть Саво Илич — мятежник темных времен, защитник острова. Гениальности моего умозаключения Харфанг не разделял. — Идея, конечно, звучит неплохо и даже хорошо, — буркнул он. — Но если бы это было возможно, я бы нанял Саво еще давно. — А в чем проблема? — допытывался я. — Не хочу принижать ничей труд, но он что, сильно занятой? Или старый, что у доски урок не простоит? Нет. Мне кажется, что тот, кто выгнал отсюда Пожирателей смерти, даже спустя полвека способен на большее, чем раз в сутки напоить лошадей. «И варить ядовитое варенье», — чуть было не добавил следом, но вовремя прикусил язык. Впрочем, Харфангу наш разговор уже заранее не нравился. Его недобрые глаза так и сверлили мне во лбу лунку. Знал директор, что я хоть и идейный, но хитрый, а потому ни на миг не поверил в то, что я озабочен вопросами оптимизации кадровой политики нашей убогой школы. А мне втройне стало интересно, кто этот Саво Илич вообще такой. То есть, понимаете, в школе не было половины необходимого количества педагогов, но был конюх. А если он еще и зарплату получал, то я щас вообще вернусь в сторожку и самолично его с ложки накормлю отравленным вареньем. Все это время, что в позапрошлом году, что в этом, когда мы, оставшиеся три калеки из учительской, крутили-вертели расписание и думали, как потянуть учебный процесс, Саво Илич носа из своей сторожки не высунул даже. — Саво в замок не зайдет, — коротко отрезал Харфанг. И как это должно было для меня прозвучать? Как адекватная причина, почему потенциального коллегу можно было списать со счетов. — И че теперь? Харфанг выдвинул скрипучий ящик стола и смел туда письма, которые разбирать не стал. — Ингар вполне справится с программой защиты от темных искусств — не раз заменял. От министерства вопросов меньше будет, им его боевая магия не нравится. И нечего искать лучшие варианты, мы не в том положении… — Почему Саво Илич не заходит в замок? — резко спросил я. — Он живет на этом острове, он вырастил здесь Раду, почему он не заходит в замок? Харфанг, придерживая тяжелую шубу, оперся на посох и тяжело поднялся. — Он не заходит ни в замок, ни в башни, не ночует, не ест с одного стола, не позволял и Раде, пока та училась, водил ее за руку от ворот. Вы думаете, это прибавило ей популярности в ее семнадцать? — окликнул я, когда директор проходил мимо к двери. — Много у нее с таким дядькой и режимом было здесь друзей? — В Дурмстранге не травят друг друга. — О да, вам из учительской виднее. — И к чему ты это городишь, Поттер? — К тому, что один в поле — все же воин, и этот воин вырос в то, что чуть не развалило Дурмстранг! Хотите понять, на что способен человек в будущем — подумайте о его прошлом. Это же не Дисней, это жизнь. Злые некрасивые девочки не вырастают в принцесс, — выпалил я. — Саво может быть сколько угодно с припездью… — Попридержи язык, мальчишка. — Я был у него в сторожке, — гаркнул я, вскочив на ноги. Харфанг побледнел. Я внимательно наблюдал за тем, как его глаза тускнеют. — Вы ведь не удивитесь, если скажу, что я едва оттуда унес ноги? Арбалет в спину, паслёновое варенье — мне не показалось? И черт со мной, я отряхнусь и пойду на уроки, но если Саво объявит охоту на моего сына, я приду в сторожку снова и перережу ему горло. Пока я не понимаю, что происходит, я надумываю сам и точу нож. Объясните, и я рта не раскрою ни на Саво, ни на курилке. Костлявая рука Харфанга щелкнула замком на дверях учительской. — Он боится и ненавидит вампиров. И не заходит сюда из-за Магды? — спросил я тише. Харфанг молча кивнул. — Пусть не заходит — его воля. Магда останется в замке, и пока я еще жив, никто этого не изменит, — произнес он. Мне было жаль Харфанга. Усталого, изможденного, слабо, нетвердой рукой сжимающего посох, вдобавок слушающего тем вечером недовольные заявления. Я знал, что безобразная повариха была не только школьной страшилкой, но и пользовалась безмерным протекторатом директора Харфанга — тот прятал ее и от любопытных глаз учеников, и от проверяющих, и от затеявших послевоенную Великую Чистку. Более того, только у Магды была привилегия тайно покидать остров и возвращаться снова — никто, даже преподаватели, этого не могли. «Так он их и развел по разным углам», — думал я. — «Одну — в подвалы на кухню, другого — в сторожку на край леса» — И что он думал, когда запрещал Раде оставаться в замке, — протянул я негромко. Огонь в камине трещал громче, чем звучал мой голос. — Что Магда готовит здесь из людей? — Ты и сам так поначалу думал, — напомнил Харфанг. — Да я ж по незнанию. — Вот и Саво не знает. Вернее знает, конечно, но не верит в то, что Магда для людей не опасна. Харфанг выдохнул кольцо густого дыма. Трубка в жилистой руке подрагивала. — Саво тоже не опасен, — сказал он. — Но по лесу не шляйся. И мальчишку своего на цепь, если надо, посади. А надо бы. Допрыгался уже по капищу. Я поймал прищуренный взгляд. — Вы знали? Харфанг вместо ответа цокнул языком. «Готовься, сыночек, собирай чемоданы, проебал ты аттестат. Во всех, мать его, смыслах», — сокрушался я. А купил бы перед учебным годом малому на день рождения резиновую женщину за триста долларов — глядишь, и не случилось бы беды. Ведь правило жизни номер сто пятьдесят девять гласило четко и ясно: не экономь на детях, чтоб потом не экономить на успокоительном. — В этом его вины нет, — ответил Харфанг, будто прочитав мои умозаключения о потерянном аттестате, резиновой женщине и проблемах нравственного воспитания молодежи. — В той голове ветер. А узнать о последствиях неоткуда было — ритуальная магия же под запретом. — А какие последствия? — Раз разбудили древних жертвой, они будут ее требовать все чаще и чаще, им насытиться сложно. В министерстве этого не понимают, хотя все они, грамотеи эти, у меня ритуальной магии на этом самом острове и учились. И учились не богов будить, а капище стороной обходить и на уловки не попадаться. — Какую жертву будет требовать капище? — спохватился я. — Я с малым провел воспитательную беседу, он голым больше по лесу бегать не будет… Харфанг глянул на меня с тоской, будто гадая, как такого дурачка (и сына его) вообще в здравом уме пустил на остров. — Оно свою плату возьмет, уж не сомневайся. Если к весне школа носом шмыгать не перестанет, начну думать, что оно из детей силы тянуть начало. — Харфанг хрипло рассмеялся. И сам зашелся надрывистым кашлем. Настолько тяжелым, что мне даже на миг показалось, что его тонкая шея, торчавшая из косматого ворота шубы, сейчас просто надвое хрустнет. Я аж отклонился назад — показалось, что директор Дурмстранга выплюнет мне в лицо свою душу. — Что это за магия? — я снова понизил голос до шепота. То ли казалось, то ли нет, а голова оборотня, устрашающе замершая в рыке на стене учительской, наблюдала за нами яркими стеклянно-желтыми глазами. Неуютно было в учительской — как в первый раз, когда я здесь оказался. На стенах были щиты, на щитах, как охотничьи трофеи, головы: кабанья, на клыках которой колыхалась паутина, козлиная, страшная, и волчья. И они казалось, внимательно за нами наблюдали. Чучело фазана под потолком медленно качалось от сквозняка — тонкие цепи, державшие его, поскрипывали. Не так были страшны чучела, как их стеклянные игрушечные глаза. Свет в них бликовал, отчего казалось, что зверье живое и внимательно слушает. — Какая магия? — спросил Харфанг, не поняв. — Которая раскачала капище. Не стоны же, пардон, богов разбудили. Харфанг так на меня глянул, что я ясно понял — окажись случайно на его уроке ритуальной магии в старые добрые времена, выгнал бы с порога и до переклички. — Это называется древней магией. Я присвистнул. — Так вот как это называется Вот вы говорите, содомия, а, нет, это древняя магия, шах и мат, Диего, я не пидор, я — чернокнижник. Харфанг не понял, почему я на самом деле скорчил такое серьезное лицо — подумал, что я внимаю, но на самом деле я держался, чтоб не расхохотаться. — Это очень могущественная магия, ей не нужны ни заклинания, ни палочки, ни посохи. К счастью, она почти забыта и считается сказкой. — Харфанг хоть чуть душу не выкашлял, а все равно снова задымил трубкой. Табак у него был противным, горьким, и у меня, привыкшего на курилке к сладенькому, что курила травница, аж глаза заслезились. — Она не поддается никаким законам. Он причмокнул губами на трубке. — Даже Гэмпа. Никаким законам, — голос его стал звучать сиплее. — Тогда в чем смысл этой магии? В чем ее проявление? — В силе, конечно. Например, обряд жертвы… Что-то в памяти шевельнулось. — Погодите-погодите, — протянул я. — Я что-то такое слышал. Только не помнил, где. Из истории наверное. — Сила любви, да, о которой в каждом абзаце из мемуаров Дамблдора? Сила леса, сила тока… Вы серьезно? Это же бред. Я даже раздосадовался. — Мой папа в такое верит, но я всегда думал, что он начитался чего-то вроде конспирологических глупостей. — Не веришь в древнюю магию, Поттер? — А Сигрид верит? — спросил я. И вопрос был хорош. Сигрид защищала капище немыслимыми усилиями и качеством защитных чар, но не в ее стиле рационального мышления верить в то, что всему виной древняя магия, не факт, что существующая. Магия того же поля, что сила любви и прочие материи. — Верит, — кивнул Харфанг. Я закатил глаза. — В жертвоприношения и обряды с ним связанные я верю — сто процентов. Но магия любви… бред. Любовь — это не чувство где-то в глубине души, не какая-то теплая энергия на уровне диафрагмы. Любовь — это поступки, результат любви — это действие, а не сгусток «древней магии», способный рассеять тьму и провести к свету. Харфанг мне возражать не стал, а зря — я настроился на полемику. И почему-то взбесился. Вспомнил, как кто-то из моих хогвартских учителей… то ли Флитвик, то ли Слизнорт, а может Хагрид, говорили с придыханием о том, что моего отца спасла сила любви. И уже в свои тогда тринадцать я понимал, какая же это херня. Моего отца спасли храбрость, поддержка друзей и волшебная палочка, а не какая-то фантасмагория глупости. Вспомнили тридцать лет спустя. И кто! Мрачный старый черт — директор Дурмстранга. — И вы считаете, что Рада разбудила капище… силой любви? — я фыркнул. — Да далась тебе эта сила любви, дурень, — гаркнул Харфанг, тоже раздражаясь. — Это лишь одно из сотен… И махнул рукой, решив дурню лекций не читать. — Богов разбудила жертва. Я вспомнил, как Матиас приносил на капище булочки. И поспешил об этом рассказать, но Харфанг лишь усмехнулся. — Молодец, парень. Мозгов, конечно, немного, но добрый он у тебя. — Добрый? — скривился я. — Да его даже покрестить не с первого раза получилось: орал и извивался так, что его четверо еле удержали… Не то чтоб я в сына не верил, он у меня самый лучший. Просто Матиас был красивым. А потом уже добрым и умным. — Про жертву узнал, и догадался булочки на капище приносить. А не завести первокурсника и полоснуть по горлу, — вразумил Харфанг. — От булочек, конечно, толку мало. Но капище свое получило. Я задумался. — Рада не просто так ведь его привела на капище. Год присматривалась. И привела сильного, здорового… даже я не знаю, насколько он выносливый. — Видишь, Поттер, ты хоть и дурень, а соображаешь, — протянул Харфанг. — Он может и сам не заметил, как капище силой подпитал. — А капище — Раду? Поэтому она так изменилась? — Не знаю. — Не знаете? Это ведь ее идея, для чего еще было все затевать? И у нее вышло, — произнес я. — И все сделали вид, что ничего не случилось — волосы отросли от хорошей экологии видимо, а болячка на лице… хуй знает, лечебными грязями все лето мазалась! Харфанг, засмотревшись в камин, повернул голову. — Это не болячка, а клятва, — сказал он резко. — И то, что ее теперь не видно, не значит, что Рада свободна. Лживую клятву снять может только тот, кому она была дана. — Тогда почему ее наживают «лживой»? — Потому что каждый, кто додумается ее дать, однажды обязательно попытается ее обмануть. И тот, кому ее дают, тоже обманет в итоге. — Харфанг причмокнул губами, сомкнув их на трубке. — Не получится. Я вдруг вспомнил, как получил здесь работу вообще — Рада Илич, сжав мою руку, оставила на ней следы, очень похожие на те, что покрывали тогда ее с ног до головы. Думала, я обману ее и не смогу достать шкуру единорога, и так легко обрекла меня на клятву, да еще и по моей наивности… «А я ведь и обманул ее» — ведь шкуру с единорога спустить так и не смог. — Ложную клятву не обмануть и не снять, — пожал плечами Харфанг. — Это медленная разрушительная болезнь. Она истощает тело и дурманит разум. Лекарство одно — повиновение тому, кому клятва была дана. Даже умереть без воли хозяина невозможно, так и ходи за ним трупом, и жди, когда он смилостивится и посчитает клятву исполненной. А он не посчитает: власть пьянит, не всякий захочет от нее отказаться. Вот потому-то клятва и лживая: что поклявшийся обманывает, пытаясь спастись, что тот, кому поклялись, когда не захочет отпустить. — Люди разные, — отрезал я. — Но клянутся одинаково. — Есть и хорошие люди. Не только лишь лжецы и властолюбцы. — Хорошие люди не клянутся и клятвы кровью не скрепляют. Я поймал его тяжелый взгляд. — И в чем поклялась Рада? Сухие губы Харфанга дрогнули в косой усмешке. Глубокая морщина у рта натянулась. — Я думал, ты спросишь, кому она поклялась. — Мы оба знаем кому. Поэтому она замолвила за меня слово. Не потому что старые знакомые, и не потому что турнир почти тридцатилетней давности. — Я усмехнулся в ответ. — Она надеялась, что я что-то знаю о жрице, раз сумел выжить во всех ее ловушках? Я спасся от инферналов раз, потом еще раз, может, я смогу спасти от культа и ее? Кто она думала, я такой? Избранный? Ха. Бедная, бедная Рада! — Представляете, как ей было мерзко каждый день, три года смотреть на меня и видеть, что никакой я не Избранный? И ничего я не знаю, кроме истории магии по программе с первого по десятый курс. Я сунул в рот сигарету и чиркнул зажигалкой. — А вы? Тоже думаете, что я Избранный? — Нет, — ответил Харфанг. — Но я думаю, что ты все же что-то знаешь. Выдохнув дым, я пожал плечами. Как он не понимал? Как они все те, кто тягали меня из допросной в допросную и пытались вытянуть «ценнейшую информацию» о культе, не понимали? — Я ничего не знаю. Но я знаю Палому. Жрицу зовут Палома. Знали об этом? Харфанг покачал головой. — Не думаю, что кто-то вообще знает, — протянул я. — Как-то получилось так, что все вокруг знали о том, что она жрица культа, а я просто знал ее имя. И пожал плечами. — Я не знал ни про культ, ни про жриц, ни про древних богов и их магию, не верил в инферналов. Но знал ее имя. И мы неплохо тусили в деревне, где она жила. Я знал, что она любит пиво в баночке, но не знал, каким богам она поклоняется. И я пил с ней пиво в баночке, а не ходил на молитвы и не просил ее богов об услуге. Может быть, поэтому они меня и пощадили. Как это смешно на самом деле. Все эти люди, которые были осведомлены и боялись, гнулись под собственным бессилием, и путались в собственных догадках, они чего-то ждали. Как Роквелл в наши первые встречи, жаждавший еще не меня, а моих «бесценных» показаний о культе — они все ждали захватывающую историю. Я ведь был там, был с ней, так близко, ближе, чем кто-либо… я ведь что-то знаю, что-видел, подозревал, чувствовал? Да, ведь да? Нет. Я не верил в ее богов, не боялся их гнева и не жаждал их снисхождения. Не спотыкался о мертвых младенцев, когда шагал по ночам в синий шатер, улыбался в ответ улыбкам обитающих в нем женщин. Мне было плевать откуда Палома родом и сколько ей лет, как было плевать и ей, как это сын знаменитого Гарри скатился в такое дерьмо. Сколько людей пострадало, сколько могло пострадать, и насколько пострадал я, в попытках ухватиться за ускользающий след жрицы и наказать ее? Удивительное дело: стоило отступить мне — отступила и она. Я почти забыл, как выглядело ее приятное лицо, которое не раз видел в людях, вообще никак не относящихся к этой странной истории. Такие как я не созданы для борьбы. «А созданы для любви», — заключил я мудро, когда уже ворочался в кровати. — «И денег». Поэтому я работал учителем в нищем Дурмстранге и десть месяцев в году был одинок. Загадка, ребята: дерьмо, а не пахнет, что это? Правильно, жизнь. Мне не спалось. Из головы не выходила учительская: эти головы животных на стенах, холод у окна и жара от камина, кипы бумажек и тетрадей, шелест страниц древних учебников и хриплый голос Харфанга. Я думал о его догадке, которую тот перевел в шутку: какую еще жертву потребует капище? Болела вся школа уже по третьему кругу из-за морозов и холода в замке или что-то из леса тянуло силы из молодых волшебников? Чем больше я об этом думал и щупал лимфоузлы, тем больше нервничал и что-то себе нащупывал. «Та-а-а-к, с этим надо заканчивать», — бегущей строкой напомнил здравый смысл. — Ну, в принципе, — отозвался Матиас, которого я вытянул на крышу, чтоб предупредить и ощупать лимфоузлы. — За «Превосходно» в аттестате я могу периодически на кладбище водить подруг. Вообще не проблема, я даже только «за». Я, что-то как раз нащупав у него на шее, думал, воспаленные это лимфоузлы или просто кадык, зарядил Матиасу подзатыльник. — А че? Я же не плотских утех ради, — оскорбился Матиас, отбросив кудри с лица. — Я же за Дурмстранг, чтоб никто не болел и не грустил. — Побоялся бы, — буркнул я. — Не видел, что капище с Радой сделало? И вообще темная магия. Это я к чему… — К тому, что ты — душный старпер? — Да. То есть, нет. То есть, капище — это не шутки. И не ходи в лес вообще… Сказать Матиасу сидеть в замке, потому что Саво Илич начал охоту на нечисть — все равно, что сказать Матиасу, что кто-то с задней парты сказал, что ему слабо поймать лбом арбалетную стрелу… А потому я утаил опасность и перевел ее в более воспитательное русло. Решил взять сына угрозами. И даже не соврал. — Капище проснулось, в лесу опасно. Щиты Сигрид уже не спасают. Видел, что с Радой стало? — Похоршела, — кивнул Матиас. — Ну оно и понятно почему… — Че тебе понятно? Человека раскорячило в дракона! Ты вообще представляешь, что с ее телом произошло, раз ее так вывернуло? Я однажды видел, как из твоего дяди-оборотня выпал кусок хребта, когда он обращался при полной луне. После того-то я и запил. Анатомия, она такая, — я задумался. — Или зоология. — Зоология? — Знаешь ли, тело человека отличается от тела животного …Ты хоть что-то из зоологии знаешь? — Ну да. У сороконожки двадцать писек. — Что-о-о? Матиас снова обернулся. — Ну тип. Ножка, писька, ножка. Комплект. И так двадцать комплектов — это же сороконожка. Зоология, чувак, — он постучал себя пальцем по виску. — Хотя, если сороконожка-мальчик, то не очень понятно. Он же когда будет ползать, сотрет себе… — Матиас. Куда мы стремились? К чему? Какой аттестат? Может надо было не документы в Дурмстранг готовить, а просто ему анкету на сайте знакомств для богатых вдов создать? Уже бы поднялся, меня бы обеспечивал… — Молодец, сыночек, все логично. Впрочем, смысл бороться за аттестат был. Лучшей местью МАКУСА за лабиринт Мохаве будет Матиас, который устроится работать в Вулворт-билдинг мракоборцем. Так, снова вернувшись в восточную башню, я отряхнулся от каминной сажи и снова упал в кровать. Тревожные мысли, что одолевали после разговора в учительской, исчезли — я снова начал думать о том, что Матиасу в жизни будет сложно. На том я и уснул, кутаясь по самые уши в холодное одеяло, и, казалось, только-только закрыл глаза, как разбудил голос Сусаны. Та, резко открыв дверь моей комнаты, воскликнула: — Волсторма нашли. Я привстал. — Мертвым? — Нет, живой. — Блядь. Сусана была взволнована. — Да ну тебя, живой человек же. — И, кутаясь в пуховый платок, побежала куда-то в коридор. Я сонно поморгал пару секунд и, спохватившись, быстро собрался и бросился следом. — Подожди! Застегивая на ходу куртку, я выбежал из башни. Небо алело рассветом — светало здесь поздно, а значит, не такая-то и рань была, близился первый урок. Я, сонно вертя головой, не сразу вспомнил, что моста не было — так и замер на краю обломков у пропасти. И, спохватившись, поспешил обратно в башню, где бросил в камин пригоршню летучего пороха. Есть у жизни закон без номера, но бесконечно действующий. Он был простым и без путанных премудростей бывалого мошенника. И звучал он во все времена и на всех временах так: дуракам везет. Потому что случившееся с профессором Волстормом иначе не назвать, как везение дураку. Мы увидели его серо-синим, лупоглазым, где-то потерявшим свои очки и джинсовую бабочку, в мокром пальто и стучащим зубами не то от холода, не то от ужаса. Он шарахался и дергался, а из того, что успел рассказать, я понял, что в даже лютому врагу не пожелал бы пережить то, что пережил профессор трансфигурации за последние четыре дня. Его сбило ветром в ледяное и бесконечное море, и повезло ему больше, чем метле — ту сразу сломало в щепки. Как выжил Волсторм в открытом море — мистика, еще большая, чем то, что происходило на капище. В то, что он, стуча зубами и шарахаясь, успеть рассказать — это как чудесным образом ухватился за оторвавшуюся от пришвартованного к пристани корабля-призрака доску, и на ней дрейфовал не счесть сколько времени, пока волнами его не прибило обратно к берегу трижды проклятого острова. Харфанг, дымя ему в лицо трубкой, лишь пожал плечами: — А ты как думал? Контракт есть контракт. То, что учитель трансфигурации «вернулся», не значило, что учебный процесс налажен — Волсторм был не в себе. Он никак не мог согреться и дрожал с ног до головы, и мы всей учительской, долго водили его по замку в поисках самых теплых уголков, чтоб отогреть бедолагу. Но какие теплые уголки? Это Дурмстранг, у нас нет ни окон, ни тепла, ни перспектив! От камина тепло, а в спину дует ледяной ветер, из щелей в стенах сквозило, как из решета. Одеяла все в замке влажные и холодные, сидения — еще холоднее. Согреться профессору Волсторму никак не удавалось, вот мы и суетливо плясали над ним, едва ли не дыша, чтоб дыханием отогреть. Не было в замке теплых мест, а особенно ранним утром, когда камины только зажигались и не успевали протопить жилые помещения. Мы с Ингаром под руки отвели в лазарет едва волочившего ноги Волсторма, который что-то в праведном ужасе бубнил, но обслуживание профессору трансфигурации не понравилось. Маленький стопятилетний человечек-целитель был уже на ногах и в тот момент, когда распахнулась дверь лазарета, занимался как раз тем, что чистил на старой газете подванивавшую селедку. — Что? — хрипло позвал целитель, утирая руки о халат. — Срачка или сглазили? Терапия была… своеобразной. Укутав Волсторма в два колючих одеяла, скорей чтоб не сбежал, нежели чтоб согрелся, целитель куда-то ушел, а затем явился с ржавыми щипцами, похожими на садовый секатор. — Так, забыл, — он повертел головой. Был таким крохотным, что доходил Ингару чуть выше пояса. — Что режем-то? — Какой негативный человек, — бормотал я, когда мы вели Волсторма обратно в учительскую. — Что тебе не так, скажи? Когда у нас школа вся гриппом по десятому кругу вся переболела, и мы денег на лекарства просили, ты сказал, что все и так на уровне… В учительской успели натопить. Волсторма усадили к камину, и он почти начал внятно выговаривать слова, когда появился Ласло с дымящей плошкой. — Магда передала из кухни суп. Кушайте. — И вручил Волсторму ложку. — О, — кивнул Харфанг. — Все, нормально, а вы начали: «Умирает, умирает»… Не сказать, что состояние Волсторма его не волновало… скорей директор больше был заинтересован тем, с какого из кораблей отвалилась доска, на которой тот дрейфовал до острова. — Кушай суп и, давай, на урок. — А что за суп? — поинтересовалась Сусана. — Пахнет странно. — Да нормальный суп. Грибной. — Как, «грибной»… — ахнул я негромко. Так и представляя, какой любимый и вечно голодный студент помогал поварихе готовить диетпитание специально для продрогшего профессора, я закрыл лицо руками. Волсторма было жаль. Он даже ложку держал с трудом — дрожал так, что суп расплескивал. Жаль стало даже Харфангу. — Ну, — прогудел он, опустив руку Волсторму на плечо. — Ты не переживай. Волсторм дернулся и чуть суп на себя не вывернул, когда костлявые пальцы с длинными желтоватыми ногтями сжались на его плече. — Контракт — штука такая, пока не отработаешь свое — не отпустит. Тебе еще повезло, легко отделался. Йоргена, который до Сусаны зелья вел, мы так и не нашли… Ласло перекрестился. — А тебя сам Бог спас, — уверила Сусана, помешивая сахар в чае ложечкой, громко стуча по стенкам чашки. — Неспроста. — Может Бог, — пожал плечами Харфанг. — А может, и скорей всего, Пушистик. Я подумал, мне послышалось. Сквозь шум ветра за окном и стучащие зубы Волсторма — вполне мог не расслышать. — Пушистик? Харфанг коротко кивнул. — А кто такой Пушистик? — Наш морской сосед. Гигантская гренландская полярная акула. Неизвестно, что случилось и что стало в нервном потрясении профессора Волсторма последней каплей, но к обеду того же дня с поразительнейшей оперативностью за ним явились из министерства. — А как вы хотите, чтоб я разорвал контракт? — проговорил зловеще Харфанг. — Не со мной у него уговор, а с Дурмстрангом. Это сильная магия, сильная связь, ее не разорвать лишь подписью на пергаменте, здесь жертва нужна: человеческая, а может еще какая… Мы с Сусаной тогда внимательно листали классные журналы за две тысячи третий год и ни разу не подслушивали разговор директора с министерской коллегией. Я уж было ужаснулся, что контрактом брюзга Волсторм повязан с островом еще минимум до конца года, но старый черт-директор быстро выкрутился. — Мост нам почините, и забирайте своего Йонаса хоть в хуй, хоть нахуй отсюда, — прошептал директор Харфанг. И обернулся. — А вы, сплетницы! — Кто сплетницы?! — ахнул я оскорбленно. — Мы работаем! — возразила Сусана, тряхнув старым журналом. — Бегом отсюда, — сквозь зубы прошипел Харфанг. — Чтоб не сглазили… Так мы и не узнали с травницей, чем закончился разговор директора с министерскими гостями, но результат себя долго ждать не заставил. Не успело пройти и пятнадцати минут с тех пор, как нас выгнали из учительской, как мы всем педагогическим коллективом стояли на заледенелой пристани и с одинаково непроницаемыми лицами махали на прощание профессору Волсторму. Кем был этот человек на самом деле… на курилке еще надумаем, потому что ответов не было. За ним явились так быстро и срочно, забрали и повели под руки, завернутого в одеяла, к берегу, где уже ждал портал. Волсторм даже не обернулся ни на нас, коллег, ни на замок, ни на черный лес вдали. Он, бедный, аж шаг ускорил, лишь увидев портал, и побросал наспех собранные чемоданы. Двое волшебников, из тех, что явились за ним, поспешили подхватить багаж и тоже ускорились. Так, с громким хлопком, они вскоре и исчезли, и я не сомневался — Волсторм на остров свой деятельный нос больше не сунет. Мы долго стояли и махали, даже когда министерские волшебники уже исчезли. Потом стояли и не махали, а сжимали стаканы с быстро стынущим горячим крепленым вином, смотрели на бескрайнюю гладь моря. Даже море, казалось, успокоилось. — Это хорошо, что вы про акулу придумали, — сказал я. — А то ему потрясений мало было. — Ну да, — кивнул Харфанг и запахнул косматый ворот. — Ладно, идемте. Паразитов из замка выгнали, но работы еще много. И когда мы потопали вверх по каменным ступеням, я чуть не грохнулся с перепугу, когда вдруг услышал громовой плеск воды. Треснула ледяная корка, покрывающая местами водную гладь, и я, обернувшись, увидел, как под водой исчез гигантский плавник. Ускорившись и даже почти не спотыкаясь в сугробах, я догнал Харфанга и навис у него над ухом. — Что опять, Поттер? — бросил Харфанг. — Если контракт — это не выдумка, и без его расторжения остров не покинуть… — Конечно, не покинуть, и не думай сбежать, я не буду искать нового историка. Я отмахнулся. — Если остров не покинуть, значит, Рада не могла сбежать. Она никуда не пропала. Крепче уцепившись в рукав его шубы, я зашептал тише: — Где ей прятаться, как не у Саво в сторожке? Надо проверить… — Оставь это дело! — Харфанг резко повернулся и впился в меня недобрым взглядом. — Не лезь ни в лес, ни к Саво. — Но Рада… — Только на мой суд. Не твое дело, Поттер. Иди! — Он повел посохом вперед. И я, чувствуя, как спину прожигает взгляд, шагая по протоптанной в снегу тропе обратно в замок.

***

Сжимая полированное ограждение пандуса, что походил на закручивающую вверх широкую спираль, мистер Роквелл глядел вниз и хмурился. Внизу, на первом этаже больницы «Уотерфорд-лейк» традиционно находилось приемное отделение. Там кипела кропотливая работа доброжелательного персонала, который как мог (а мог успешно), справлялся с очередями, возражениями и скандалами. Там заглушались крики боли и ругань приятным шумом фонтана, там приятно пахло свежим лотосом, и каталки с изувеченными пациентами в коридорах не теснились. Администрация больницы делала все, чтоб больница не напоминала больницу, и уж точно место, где в закрытых отсеках проводились эксперименты над людьми. Больница боролась за право быть просто приятным место, где оказывали помощь, а потому не скупилась ни на приятные запахи, ни на подсветку фонтанов, ни на леденцы без сахара в вазочках у мест для ожидания. Мистер Роквелл, не понимал, что происходит и с каких пор «Уотерфорд-лейк» не поскупилась еще и на штатный вертеп. На первом этаже собралось не менее трех десятков человек. И целители в форменных халатах, и дежурные сестры в аккуратных шапочках, и пациенты в мягких тапочках, столпились у скамеек для ожидания, где перебирал струны мандолины сутулый человек. Его лицо было полускрыто за свисающими редкими волосами, зато пышная щетка бороды так и топорщилась, отчего казалось, что подбородок у мужчины был гигантским и выступающим. Даже с высоты третьего яруса и глядя снизу вверх, мистер Роквелл видел, что глаза играющего на мандолине, пронзительно-синие, смотрели так спокойно, и с такой всепоглощающей любовью на больных и страждущих, что сам директор мракоборцев МАКУСА выдавил из себя лишь: — Давайте ему действительно наркотики подбросим и посадим, ну что он здесь трется опять? Рядом стоявшие мракоборцы идею в большинстве своем поддерживали. Не так давно они знали самого мистера Роквелла, чтоб понять — никогда прежде тому, за не счесть сколько лет карьерного стажа, никто так неприкрыто не нравился, как самопровозглашенный пророк и просто хороший парень Иезакииль Гарза. До скрипа зубов и яростного желания просто увести в камеру, а там уже, если вспомнит, разбираться. Впрочем, один из сопровождающих, совершенно потерявшийся на фоне мракоборцев в форменных синих одеяниях, фыркнул и тоже глянул вниз. — Что именно тебя бесит: что он рейды милосердия по больницам устраивает всю осень или что он неприкасаемый? — Ага, — протянул мистер Роквелл мрачно. — То есть, он теперь еще и неприкасаемый? Иен Свонсон коротко кивнул. — Угу. — Сенатор Хелли настолько плоха? — Очень плоха, — негромко проговорил Свонсон. — Не с ее диагнозом надеяться на чудесное исцеление, но Гарза умело ее раскачивает. Ей то хуже, то лучше, и когда ей лучше… — Она считает это заслугой мессии. — Точно. Так что не выйдет, Джон, спрячь наручники. Гарза, будто услышав о чем шептались наверху, повернул голову и поднял взгляд. Мистер Роквелл лаконично поднял ладонь в сухом приветствии. — И что он сейчас делает? — Снова, — шепнул мракоборец, стоявший ближе всех. — Пока мы здесь дежурили, Гарза концертов пять отыграл, меня эта мандолина уже за… — Мистер Даггер, что за отношение к службе? Человек своей музыкой изо дня в день тревожит пациентов больницы и ваши барабанные перепонки, и вы ничего не сделали в рамках должностных полномочий? — прошипел мистер Роквелл. — Вы что не могли вежливо и коротко въебать ему этой мандолиной по лицу? Свонсон хохотнул. — Да вы бы меня потом прибили за это, — прошептал Даггер в ответ. — Да я бы тебя за это расцеловал, Даггер. Иди, проверь, что там. Уже час ждем. Даггер, кивнув, направился в примыкающий коридор. Мистер Роквелл снова глянул вниз, и снова скорчил такое лицо, будто ему резко поплохело от одного лишь вида пророка. — У меня в команде есть люди, которые искренне считают, что это — пророк, — произнес он. — И это не дурачки. Они думающие, нормальные ребята… но верят в него. Это еще хорошо, что здесь дежурила группа Даггера, а то некоторые спустились бы, на бубне Гарзе подыграть. — Ты ничего с этим не сделаешь, — отрезал Свонсон. — Я не меняю своего мнения. — Думаешь, лезет в президенты? — С такой народной любовью и протекторатом сенатора Хелли? Не удивлюсь. Он нравится людям. Посмотри на него. Они снова глянули вниз. — Ходит по больницам. Обнимает прокаженных, улыбается детям, играет на мандолине. — И что? Кому это помогает? — Многим. — Он никого не лечит. Свонсон поджал губы. — В том-то и дело… По ходу, лечит. Иначе бы его песнопения быстро закончились. Мистер Роквелл скосил взгляд. — Только не говори, что веришь в его дар. — Я — нет. Но мама пытается меня вытянуть к нему на чудесное исцеление, — проговорил Свонсон. — Вариантов, как понимаешь, у меня немного: или уверовать, или мама сама раздробит мне вторую ногу, если я не выздоровею к Рождеству. Видимо, секретом стремительного карьерного роста агента Свонсона было то, что он не боялся ни политических интриг, ни культов, ни гнева богов. Он боялся только маму. — Можешь пожить у меня, — сказал мистер Роквелл. — Спасибо, но я сейчас официально во Флориде, на двухнедельных курсах по повышению квалификации секретарей в рамках изменений административной политики МАКУСА, — ответил Свонсон легко. И посерьезнел. — Все, что я говорю о Гарзе, о его политических мотивах точнее, это ведь, ты понимаешь, нигде в коридорах не звучит. Это просто мое ощущение. — Да понятно. А что еще ощущаешь? — Что до конца срока надо тянуть Локвуда так, чтоб нигде и никак не оплошался. И на выборах имел неплохие шансы, хотя бы до второго тура. А если провалится, а он, думаю, провалится, надо будет топить за Айрис, — бросил Свонсон. — И все равно, если Гарза продолжит собирать фестивали и лечить касанием больных, борьба будет жесткой. — Шило на мыло, короче. — Можешь, конечно, сам баллотироваться. — Не надо. — Вот и я о том. Так что мессия пока лидирует в моем личном рейтинге. Но, подожди, не надо ничего раньше времени делать. Это только мои догадки, — повторил Свонсон. — Посмотрим еще, что будет после смерти сенатора Хелли. Может повезет, и Гарза соберет вещи и вернется в джунгли. Гарза, судя по всему, вещи собирать не планировал. Его простенькая, но приятная мелодия собрала бурю оваций. Он о чем-то говорил, лучезарно улыбаясь, поворачивал голову то к одному, то к другому, хлопал по плечам. — Кто-нибудь, спуститесь и возьмите для меня автограф. Я стесняюсь, — уничтожающе прошипел мистер Роквелл. Его полупрозрачные глаза так сверлили пророка, что тот чудом еще не споткнулся о свои длинные штанины. — Все, песню спел, касанием вылечил, иди домой, — бормотал мистер Роквелл уничтожающе. — Иди домой, Гарза… нет, вот куда он пошел? Гарза направлялся, махая рукой и сжимая мандолину, в сторону указателя детского отделения. — В смысле? — ахнул мистер Роквелл чуть громче, чем требовалось для незаметного шепота. — То есть, его без проблем пустят в любую палату? Без халата, респиратора и с этой грязной головой? Зовите главного целителя, я сейчас его натыкаю в права и обязанности пациентов и персонала. Если на всех вокруг пророк Гарза действовал позитивно и умиротворяюще, то мистер Роквелл на пену изо рта исходил — не умиротворялся, видимо, самый главный мракоборец МАКУСА в этой жизни вообще ничем. — А где целители? Где родители мелких пациентов? Да если бы мои дети лежали в палате, и к ним бы зашел какой-то патлатый хер с мандолиной и этой улыбочкой, я б его на пороге линчевал без суда и следствия… — Джон, у тебя нет детей. — И это первый раз, когда я, блядь, об этом жалею, — прорычал мистер Роквелл, сверля Гарзу взглядом и искренне желая споткнуться от порожек и провалиться в геенну огненную. И вдруг внизу случилось сразу три тесно связанные друг с другом вещи: раздался громкий «бах» распахнувшейся двери, пророк Гарза, ошатнувшись, схватился за разбитый нос, а в приемное отделение, как гепард на энергетиках, влетела Эл Арден и даже не сразу поняла, что в спешке кого-то сбила с ног. Мистер Роквелл, глядя на это с пандуса, подавился на вздохе истомой и аж помолодел лет на двадцать. Рука его на миг прижалась к сердцу, а лицо, такое непривычно доброе и счастливое, просияло радушной улыбкой. — Моя хорошая, — Мистер Роквелл аж глаза прикрыл, чтоб подольше удержать в памяти образ ударенного дверью по лицу пророка. Эл, обернувшись на пандусе, не всматриваясь и не думая, машинально бросила еще раз: — Извините… — Не надо, не извиняйся, — протянул мистер Роквелл, но взглянув в лицо спешившей вверх по пандусу Эл, посерьезнел. Эл Арден выглядела так, будто преодолела расстояния от своей квартиры и до больницы «Уотерфорд-лейк» быстрым бегом, а не трансгрессией. Поравнявшись с мистером Роквеллом и даже не выплюнув презрение в вопросе, что здесь делаешь шнырь из Лэнгли, она выдохнула: — Да? Ее нашли. Мистер Роквелл терпеливо кивнул. — Она здесь. Там. — И указал в сторону коридора позади себя. — Погоди! Эл дернулась было в указанном направлении, как с низкого старта, но мистер Роквелл успел перехватить ее за локоть. — Не лети. На еще уладить кое-что, не так все просто. «Уладить?!» — Эл вскипела. — «Что здесь можно еще улаживать?!». В качестве ответа на ее вопрос из коридора, примыкающему к пандусу слева, показались в свете ярких масляных ламп две фигуры. Одна из них была очень высокой и крепкой, и в ней с первого взгляда узнался начальник ликвидаторов мистер Сойер. Он очень недружелюбно выглядел всегда, но ругаться и давить не умел, именно поэтому предпочитал вывести главного целителя «Уотерфорд-лейк» на растерзание мистера Роквелла. Главный целитель больницы рядом с могучей фигурой Сойера казался щуплым и похожим на злого гнома — так он был раздражен, такую неприязнь его маленькое лицо кривило всей своей мимикой, что от двух дежурных мракоборцев, шагающих следом, чувствовалось желание закрыть целителя в кладовке и делать свою работу без недовольных урчаний над ухом. — Еще раз, — Сойер повысил голос, что с ним случалось крайне редко. Даже в пылу кипящей ярости совещаний, он был из тех, кто пил чай и периодически говорил: «Тише-тише, не ругайтесь». — Все претензии — туда! Широка ладонь указала направление. — Да-да? — мистер Роквелл шагнул вперед. — Что снова не так, целитель Пэйлор? Целитель Пэйлор, главенство которого отмечала золотая брошь на форменном строгом халате, так выпучил глаза, будто ему не так здесь было все. — Сначала ваши люди устроили здесь круглосуточный дозор, чем пугали пациентов и мешали сосредоточенной работе персонала… — Мои люди? — опешил мистер Роквелл. — Круглосуточный дозор? Он глянул на мракоборцев за спиной главного целителя. — Молодцы какие, куплю вам «Баунти». Целитель Пэйлор, еще раз спрашиваю, что не так, кроме того, что мои подчиненные исполняли мой приказ, и сделали это отлично? Целитель Пэйлор поджал губы. — И, кроме того, вы приволокли эту культистку сюда, — он понизил голос до уничтожающего шепота, когда мимо по пандусу прошли две волшебницы. — Прямо сюда, здесь же люди, Роквелл, они ничего не знают, вы читали вообще, что пишут газеты? Мистер Роквелл скосил взгляд. — Под мою ответственность. — А все люди здесь — под моей ответственностью. Кто будет отвечать, если она разнесет больницу так же, как аэропорт или те дома? Вы? О-о-о, нет, Роквелл, вы первый станете кидаться обвинениями в нарушении техники безопасности. Я вам еще раз говорю, забирайте ее куда угодно, но чтоб в больнице, рядом с людьми, ее не было. — Куда ее забирать прикажете? В мой кабинет? — Да мне плевать, куда, лишь бы вон отсюда, — проскрипел целитель. — Она лежит на одном этаже, в одном крыле рядом с нормальными людьми, которые даже не догадываются, какая рядом угроза. Вернее, догадываются, спасибо вашим дозорным и штатным экзорцистам, которые исписали все стены рунами и развесили свои нитки так, что по тому коридору ходить сложно! — Ликвидаторы проклятий работают над защитой ее палаты, а вы ходите и мешаете им, и ваши подчиненные ходят и мешают им своими вопросами. Если вам нечем заняться, а особенно когда этот трубадур с мандолиной ушел плясать в другое отделение, окажите девушке в палате помощь. — Вы хотите, чтоб я туда зашел? Чтоб кто-то к ней зашел? — Целитель побелел. — Да вы в своем уме! В газетах писали, как они взглядом кости ломают, и пока не будет защиты… — Да есть там защита, — прогромыхал мистер Роквелл. — Вы все это время мешали ликвидаторам работать. — А кто сказал, что защита сработает? У вас есть эта уверенность? — Сойер, к ней можно заходить? — Да можно, конечно. — Пэйлор, в чем проблема оказать девушке помощь? — Я еще раз говорю… — Что-о-о?! — Эл гаркнула бы громче, но воздуха не хватило. Словесная перепалка походила на теннисный матч — Эл так и вертела головой, глядя то на начальника, то на целителя, и спохватилась далеко не сразу. — Вы что даже не зашли к ней в палату? Она там одна до сих пор?! — Идем, — послышался позади тихий голос Свонсона, оттягивающего ее назад. — Угощу тебя кофе. — Угости себя кальцием, может вырастешь наконец, — рявкнула Эл и, вырвав рукав из его пальцев, бросилась вперед. — Да вы что, оху… — Пэйлор, если состояние девушки в палате хоть как-то помешает мне получить от нее информацию, вы будете объясняться с президентом Локвудом лично, — проговорил мистер Роквелл негромко, ведь снова мимо проходили люди, но очень отчетливо. — Но в газетах пишут… — На газетах будете спать, когда вас вышвырнут отсюда на улицу, если девчонка в палате не доживет до допроса. Целитель Пэйлор, желая штаб-квартире мракоборцев всех бед троекратно, звонко трансгрессировал. — Они боятся. Газеты, когда рассусоливали все о культе, сделали свое дело. Не сомневаюсь, что Пэйлор сейчас прикажет эвакуировать весь этаж, — проговорил Сойер. Почесав затылок, он снова направился в коридор, где раздавался едва слышный перезвон. Под потолком блестели тонкие серебристые нити, на которых лениво отблескивали похожие на мелкие монетки маятники — они-то и звенели. Негромко, лениво, как колокольчики на несильном ветру. Подробностей Эл не спрашивала. Мистер Роквелл и не спешил пояснять в какой момент и каким образом Селеста оказалось вдруг так запредельно близко — в одной из комнат коридора, до которого рукой подать. — Она там совсем одна, — сокрушалась Эл. — Это же целители… они же… Она развела руками. — К ней никто не подошел, чтоб помочь из-за того, что пишут в газетах? — Эл повернула голову. — Вы могли представить, что так будет? Мистер Роквелл честно кивнул. — Если у людей нет иного источника информации, они верят тому, что есть. Ты мыслишь иначе и не понимаешь, потому что знала Селесту. Сколько, по-твоему, человек в штаб-квартире думает так же, как ты? — Они все боятся ее? Это неправильно. — Но справедливо. — Справедливо? — буркнула Эл. — Что справедливого в том, что сначала мы ругаемся с целителем, потом защищаем коридор и вешаем маятники, а потом оказываем Селесте помощь? Она мотнула головой. — Ублюдское общество бюрократов и трусов. Мистер Роквелл невесело хмыкнул. — А если она там рожает? — выпалила Эл обессиленно. — А целитель Пэйлор ходит и перечитывает газеты с ужасами о культе! И никого не пускает ей помочь! — Она не рожает. — Какая разница, ей скоро рожать. — Эл нахмурилась, проследив за тем, как взгляд мистера Роквелла обвел дугу. — Что? «Гребаный отпуск! Я ничего не знаю!!!» — кипело внутри. — Что происходит вообще? — негодование Эл быстро сменилось недоумением. — Она уже родила, — сообщил мистер Роквелл негромко. — До того, как попала сюда. Эл застыла. — Мне надо туда. — Не надо сейчас. — Она здесь совсем одна, ей нужен хоть кто-то знакомый! — Конкретно сейчас ей нужны антибиотики. Сиди на месте. Ждем, — одернул мистер Роквелл. Эл беспокойно опустилась на скамейку и прижалась к спиной к стене. — А где ребенок? — спохватилась она и снова запоздало. — А это — первое, что нужно будет спросить у Селесты. По спине Эл пробежал холодок. — Вы же не думаете… — Я ничего не думаю, Арден. Ждем. Эл не подозревала, чего ждать и сколько еще. Сидя у коридора на жесткой лавке и вдыхая ароматный воздух, в котором сладость цветов скрывала вонь зелий и туалета, она наблюдала за людьми, то поднимающимися, то спускающимися по пандусу. Люди шли и мимо, бесстрашно заходя в коридор, лишь задирали головы и удивлялись тонкой паутине развешанных под потолком маятников. Мистер Роквелл расхаживал туда и обратно, поглядывая на циферблат наручных часов все чаще — его ожидание тоже утомило. К ожиданиям, изрисовав каждую плитку на стене коридора защитными рунами присоединился и мистер Сойер — тяжело опустился на скамейку рядом с Эл и достал газету из сумки. Эл глядела в коридор. Руны на плитах светились, а стены казались будто покрыты странными обоями. «Будто она радиоактивная», — думала Эл и злилась. — «Если бы могильник в Коста-Рике был защищен хотя бы на треть так же, как ее палата, мы с Селестой в жизни не сумели бы туда пролезть» Мракоборцы появлялись и исчезали. Ждали, казалось все. — Уснула, — коротко произнесла целительница, которую едва не сбили с ног, стоило двери защищенной палаты хлопнуть. Вслед за ней упорхнула корзина, в которой мокрой тряпкой была свернута окровавленная простыня. Ждать пришлось еще дольше. Эл, чувствуя, как в голове шелестит перекати-поле, не знала ни откуда в ее руке появился стаканчик с ядовито-зеленым больничным желе, ни о чем вообще думала в последние полчаса. И лишь мистер Сойер озвучивал вопросы кроссворда, что в голове звучало, как глухое радио. — Процесс ощущения крайней степени удовлетворения, наслаждения, блаженства. По вертикали, четыре буквы. — Ебля, — бросил мистер Роквелл, расхаживая у окна. — Нега, — ответила Эл через плечо. Мистер Роквелл замер на миг. — А, ну да, нега. И снова задумчиво принялся расхаживать. — Есть, — Сойер покрутил карандаш. — Давай, Арден, напрягись, мы почти разгадали кроссворд и выиграли набор кастрюль. — Кастрюль? — Эл скривилась. — То есть, я просыпаю свои извилины ради кастрюли? — Жаль, лопату не разыгрывают, а то Элизабет бы уже бежала на почту за призом, — протянул мистер Роквелл. Эл цокнула языком и натянула капюшон толстовки, скрывая синеватый синяк на лице. Ожидание тянулось беспощадно. С яруса выше что-то кричал главный целитель, и мистер Роквелл поднял взгляд. — Я его сейчас убью, — произнес он спокойно и направился навстречу. Эл даже не пыталась подслушивать — спорили громко. — … стоит работа всей больницы! Диагностические чары не работают, и это целиком и полностью ваша вина. — Не вопрос, Сойер, снимай с палаты защиту. — Забирайте девчонку и убирайтесь отсюда! Из коридора, где сияли руны, выглядывали пациенты в удобных больничных одеждах. Некоторые поглядывали на кричавшего целителя, многие удивлялись, что со стенами и кто на них вырезал эти сияющие знаки. — Это защитные руны! Что происходит? — И нет сомнений, что не один лишь главный целитель читал газеты. — Во-о-от! — выдохнул главный целитель, торжествуя. — Видите? Видите? Сквозь загудевшую, как улей толпу, бросившуюся вверх по пандусу, с трудом пробралась пожилая дежурная сестра в смятой форме. Юбка лимонно-желтого платья из плотной ткани, была похожа на цветочный бутон, из-под которого торчали худые, покрытые синюшными венами ноги. Удобные мягкие тапочки зашлепали по полу, и дежурная сестра, минуя склоки, направилась вниз по пандусу. Эл моргнула. «Волосы распущены. Херовая больница, вот уж радость, найти под перевязкой или в еде чью-то волосню», — подумала она едко, но тут же, распахнув глаза, сорвалась с места. — … объясняйте людям сами. Да нет уж, это ваша забота! Ваша проблема и ваша ответственность, как вы сами сказали… — не стихало на верхнем ярусе. Эл спешила вниз. Дежурная сестра суетливо сматывала длинные седые волосы в жгут и шлепала тапочками, спеша по пандусу на первый этаж. — Стой! Проехавшие вверх носилки заставили Эл прижаться к ограждению пандуса. Дежурная сестра не обернулась и не замедлила шаг. Свесившись вниз, Эл видела ее профиль — и узнала, когда на миг глянувшее в ее сторону лицо, повернулось. Без слоя душистой пудры и алой помады, без пышных накладных ресниц и золотых сережек в отвисших мочках, и даже без аккуратной кокетливой стрижки и прокрашенной седины, Эл узнала хозяйку квартиры, которую снимала за копейки целую вечность назад. И из которой с трудом сбежала через окно. Эл летела. Расталкивая людей на пандусе, она, судорожно дыша, сжала сухой локоть сквозь плотную ткань лимонно-желтого рукава. Дежурная сестра застыла и не обернулась. — Пожалуйста, — прошептала Эл. Колючие седые волосы щекотали ей щеку. — Тихо вернись в палату. Блеклые губы старушки растянулись в попытке произнести слово. — Вернись в палату, — шептала Эл, прижавшись крепче. Пальцы свободной руки оглаживали волшебную палочку, так и норовившую выскользнуть из рукава толстовки. — Не делай глупостей, тебе нужна помощь. — Солнышко, ты меня с кем-то… — раздался дрогнувший елейный голос. — Специалис ревелио, — шепотом и сквозь зубы прошипела Эл. Белая вспышка на миг задула свечи над их головами. Жгут седых волос заметно потемнел — черные волосы рассыпались по спине и Селеста, обернувшись, так же суетливо, как и старушка, смотала их обратно. Селеста. Была так далеко, и вот так близко. Эл не сводила глаз, боясь, что иллюзия снова рассеется. «Она?» Лицо ее стало худым и скуластым, заметно изможденным, нос на нем казался длинным и узким. Волосы утратили блеск и очень отросли, черные глаза были выпученными, беспокойными, но такими же — огромными, раскосыми. «У Селесты были другими». Селеста, казалось, и засыпала с искусно подведенными черными стрелками. Глаза, смотревшие на Эл, были и теми, и нет, одновременно. Но все же «теми» — как значилось в отличительных приметах всех женщин, что поработил культ. Эл молчала. Она так ждала это встречи и рвалась, но не знала, что говорить. — Послушай меня, — Селеста вцепилась в ее толстовку. — Нет… — Эл, пожалуйста, послушай, — Селеста завертела головой. — Я просто уйду. — Что? Селеста… — Вернись на место, ты меня не видела, — шептала Селеста. Ее длинные пальцы, прижавшись к щекам Эл, дрожали. — Ты все сделала правильно, ты молодец, Эл. А сейчас просто вернись на место и смотри наверх. Эл моргнула, глядя в смутно знакомое лицо. — Селеста… — Я просто уйду. Я никому не наврежу, никогда больше. Просто дай мне уйти, ничего не делай. — Ты не можешь уйти, куда ты уйдешь? — Неважно, далеко. Я не хочу снова ни в лабиринт, ни в камеру, я хочу домой, — влажные глаза Селесты были красными от лопнувших капилляров. — Помнишь, ты тоже хотела домой? Я всегда была на твоей стороне, всегда была за тебя, пожалуйста, один раз, будь за меня, Эл, помоги мне, они никогда не оставят меня в покое… Она зажмурилась, переводя дыхание. — Ты ничего не видела, Эл. Вернись на место и никто, никогда не узнает… Вдруг она умолкла и, тараща огромные влажные глаза, вжала шею в плечи и робко глянула наверх. Слушая звонкие хлопки трансгрессии, Эл сглотнула ком горле и, твердо отцепила от своего рука дрожащие холодные пальцы. Селеста глядела вверх и тяжело дышала. Две дюжины фигур в темно-синих форменных пиджаках, трансгрессируя одна за другой, окружили спираль пандуса и глядели на них вниз с высоты каждого яруса. Серебристый Патронус-кролик, прыгая, как с кочки на кочку, быстро рассеялся и втянулся шлейфом, похожим на туманную дымку, в кончик волшебной палочки Эл. — Отлично, капитан Арден, — проговорил мистер Роквелл, выглянув вниз в третьего яруса пандуса. — Возвращайтесь. Эл не шелохнулась. Черные глаза Селесты смотрели уже не наверх, на мракоборцев, выставивших волшебные палочки — они смотрели в ее бледное лицо Эл долгим изучающим взглядом. Губы Селесты дрогнули в последний раз, будто та попыталась переспросить, ошибка произошла или нет. Отвернувшись и подняв руки невысоко, Селеста медленно и неуверенно, чуть хромая, направилась по пандусу вверх. Черные волосы вновь рассыпались по спине — жгут распутался. Не оборачиваясь, Эл сунула волшебную палочку за ремень джинсов и, крепко зажмурившись, слушала шаги. — … у тебя здесь нет врагов, — слышался и голос мистера Роквелла. Послышался и нервный смешок. — Правда? — Селеста повернула голову и глянула ему в лицо. Громко скрипнула дверь, и звук, с которым умелые пальцы перебирали натянутые струны, стал громче. Мелодия была задорной, веселой и очень приятной, сопровождалась негромкими голосами и смехом. Эл, открыв глаза, увидела, что на мандолине играл вошедший в приемный покой высокий сутулый человек, улыбающийся так лучезарно, что масляные лампы будто засветили в один миг ярче. Сияли пронзительные синие глаза, щурящиеся от широкой улыбки, и эти глаза смотрели по сторонам, на едва протискивающихся в проходе наблюдателей. А затем они глянули вперед, и песнь мандолины прервалась резким звуком, с которым палец неаккуратно дернул струну. Улыбка сошла с лица Иезакииля Гарзы так, будто в него плеснули холодную воду — морщины разгладились, когда приоткрылся уже в изумлении, а не в проповедях рот. — Куда он смотрит? — послышалось откуда-то сверху. Селеста, глядя с пандуса, откинула с лица волосы. Ее губы дрогнули раз, затем еще раз, и медленно растянулись в косой усмешке. Тонкие пальцы сжались на рукаве пиджака мистера Роквелла, и Селеста, вдруг прижавшись к его плечу, как на беззаботном променаде, послушно направилась вверх по пандусу. И вдруг звонко надрывисто расхохоталась, отчего погасли над головой лампы, а по пандусу пробежала вмиг длинная глубокая трещина.