***
Туманность сознания не мешала мне резво переставлять ноги. Может, потому, что самая тяжёлая фаза уже прошла, и я ощущала голод не так остро, как раньше. Или я настолько устала от мыслей о собственной беде, что предпочла сосредоточится на окружающем меня пейзаже. Косая Аллея, не смотря на самое оживлённое время, почти пустовала. Окна некоторых магазинов были наглухо забиты досками, как и двери. Из магазина с мороженым играла лёгкая, почти навязчивая мелодия. Я шла мимо поворота в Лютный переулок — там теперь тоже ничего хорошо днём с огнём не сыщешь — из недр которого доносились чьи-то приглушённые крики. Грабят или пьянствуют? А может, и убивают. Я шла дальше, и не до конца понимала, что вообще ищу. Вокруг появлялось всё больше и больше жилых домов, где едва ли я смогла бы стянуть и кусок хлеба — столько охранных чар было на каждой дверце. Но маггловский Лондон теперь был ещё беднее, чем самые глубокие закоулки Лютного переулка. Часть магглов давно была вывезена за его пределы, спасаясь от бомбёжек, ещё часть, пряталась от них на станциях метро, иногда выбираясь, и работая на местных фабриках. Кого кормили на этих же фабриках, а кому выдавались купоны. Совесть мне не позволяла делать гадости тем, кому хуже, чем мне. Поэтому в нашем распоряжении осталось немного: два дорогущих магазина на Косой Аллее, где мы смогли бы позволить себе есть раз в месяц, или, несколько лавочек поменьше, с более демократичными ценами, впрочем, вряд ли мы в таком случае дожили бы и до конца июля. Мы отчаянно пытались не тратить денег, отложенных на обучение Эллы, что давалось очень тяжело. Отец так и не появлялся, ни зимой, ни весной, ни летом. Один раз Элла видела маму, которая принесла нам какие-то жалкие кнаты, но потом снова исчезла. Как сказал Том: «Министерство сейчас переживает глубокий кризис. Внутренняя борьба за власть, давление напуганной общественности, постоянная угроза нападения, революционные и террористические течения, которые витают в воздухе — рано или поздно, они приведут или к развалу самого Министерства и победе Грин-де-Вальда (или его союзников), или заставят Везингамот действовать. Посмотрим, что случиться раньше.» — мне хотелось верить, что второе. Я углублялась в жилые кварталы, где стояла поистине кладбищенская тишина. С первого взгляда район показался мне знакомым, впрочем, когда бы я сюда заходила? Плутая закоулками и дворами, выбранными наугад, сложно прийти в одно и то же место. Или сюда, как в Рим, ведут все дороги? Очередной приступ потемнения в глазах заставил меня вцепиться рукой в грязную каменную стену, чтобы устоять на месте, но у меня это не вышло. На меня, будто бы из стены, безвольно вывалилось тело человека, придавив всё моё тело к земле. Он ещё дышал — это я смогла ощутить в полной мере своей грудной клеткой — а после начал медленно и неловко пытаться подняться. Я растёрла выступившую с ободранного подбородка каплю крови, и сама столкнула его с себя. Мужчина, худой, бедно одетый, весь какой-то трясущийся, и неопределённого возраста, очень слабо продолжал барахтаться на земле. Моего дурного самочувствия как не бывало. Я выхватила палочку, и одним коленом упёрлась ему в грудь, приняв угрожающий вид. — Кто вы? — грозно спросила я, направляя на него оружие. Мужчина закашлялся в ладонь. Рукав на этой руке был завёрнут до локтя, давая мне рассмотреть две тонкие чёрные полосы на коже, вокруг его предплечья. Когда он отняла руку от лица, на ладони у него было приличное количество крови. — Я? Кхе-кхе. Уже никто, — мужчина говорил хрипло, почти не переставая кашлять. — Проиграл! Всё проиграл! Все деньги… кхе-кхе-кхе… жизнь! Да не только свою! Дочь проиграл! — Да что ты несёшь?! — вырвалось у меня. — Ерунда какая-то! Я спрашиваю откуда ты взялся? Из стены вылез? Или трансгрессировал? — А как же? Из стены, — активно закивал он. — Я там был. В этих самых местах. Гиблое это место, словами не передать. Я его «углом» зову, от «волчьего угла» или «медвежьего», но названия у него нет. Для таких как ты эти места. Мне казалось, что он вот-вот и заплачет, но в один момент мужчина будто бы сразу успокоился, пришёл в себя и всмотрелся в меня ясным взглядом. Он продолжал говорить, отвечая на вопросы, которые крутились в моей голове, но задать я их не решалась. — Особенно цветёт это место в последние два года. Я тогда туда и пришёл… да… Мы ещё в Лютном жили, почти полгода, пока жена не умерла. Она швеёй была, да какой! Только ей благодаря и выживали. А выходила-то! Выходила-то за лорда! Эххх… Так и остались мы с дочерью одни. Она тебя постарше будет. Я тебе ради неё это рассказываю, у тебя времени больше моего осталось, поэтому слушай. Угол-то чем от Лютного отличается? Тем что в Лютном, да и в любом другом подобном месте, у людей хоть по кнату, да и есть в карманах. Жить они там хотят, от закона прячутся, репутацией дорожат. В угол люди с честью не приходят. Сюда приходят с отчаянием, но такие долго не живут. Если талант есть, пробиться тебе дадут, деньги получать станешь, но долго не проживёшь. Торговать можно пойти, можно варить, но туда мало кто идёт. Всем быстрого взлёта, вот и идут в дуэли. И я! И я идиотом был! — Дуэли? — я давно сняла колено с груди мужчины, который уже казался мне даже стариком, но он продолжал лежать, подняв глаза к небу, и говоря, прерываясь на хриплый кашель и удары себя по лбу. — И ты туда же! Все вы туда смотрите. Тьфу! Хотя могу ли я тебя винить? Так вот проиграл я! Проиграл! Два года жил, был сыт, да одет, а тут чёрт дёрнул! Слушай меня! Слушай! Дочь мою отыщи, ты её узнаешь, я её людям Маркуса проиграл, оттуда дорога ей только в Камели, если не успеют её в травницы забрать. Она такая низкая, немного полненькая, зовут Луизой. Ты узнаешь, взгляд у ней затравленный будет. Передай ей, что сожалею я сильно. И вот это передай. Это её матери. — Он протянул мне потрёпанный платочек розового цвета с монограммой в углу. — Я бы, дурак, и его бы проиграл, стой он хоть чего-нибудь. Отдай ей его! Я проход тебе дам туда, только найди её! Я забрала платок из его дрожащих рук, просто потому, что он не оставил мне выбора. Глаза мужчины беспорядочно метались из стороны в сторону, но поднимался он очень медленно, едва удерживая равновесие. Я металась между двумя идеями: пойти и взглянуть на то, что представляет собой этот угол, или бежать, и больше сюда не возвращаться. Выбор мной был сделан ещё тогда, когда я согласилась его выслушать. Теперь путь только вперёд. Я ведь просто взгляну, лишь на пару минут. Отдам ей платок и вернусь! — Хорошо, — пробормотала я. — Открывай свою стену. Он уже стоял на ногах, даже не пытаясь отряхнуть рваную одежду. Напомните, почему я ему верю? Мужчина, шатаясь, схватил меня за плечо одной рукой, а вторую, с завёрнутым рукавом, протянул вперёд. Что-то скрипнуло, щёлкнуло, и центр стены стал растворяться, превращаясь в туман. Туман образовывал полукруглую арку небольшого размера, через которую было видно узкую улочку, где-то мутную из-за слоя тумана. Он толкнул меня вперёд, и я свалилась на мостовую, услышав, как пространство за мной схлопнулось.Глава 25
4 декабря 2020 г. в 11:00
— Антонин, подойди ко мне, — голос тётки, низкий и грубый, раздавался откуда-то с первого этажа. Дом Долоховых, располагавшийся вдалеке от людей, на самом севере Шотландии, близ городка Беттихилл, был до глупости неуместным, во всей это буйной и пышной природе. Образцовое строение светло-зелёного света с резными окошками и белыми ставнями. Внутри вся мебель была из тёмного и светлого дерева, не покрытого лаком.
Тёмно-зелёная ковровая дорожка, которую тётка выбивала каждую неделю, вела через весь дом, прямо с третьего этажа, из небольшой комнатки под крышей, к первому, через большую гостиную в невероятно гигантскую кухню. Несмотря на весь свой минимализм, простор и яркое дневное освещение, Антонину дом казался каким-то неправильным. Слишком чистым, и немного фальшивым.
С отцом они тоже были приверженцами аскетичного образа жизни. Их небольшая квартирка в маггловском домике не содержала ничего лишнего. Ни цветов, ни картин, ни резных окошек. Там по всюду лежали магические предметы — мётлы на стенах, стопка учебников, подпирающая шкаф с одной ножкой, десятки разных игрушек, которые забрать ему не разрешили, и, главная отцовская гордость, коллекция игрушечных машинок, которые он магией заставил всё время гоняться друг с другом. Водителями машинок были игрушечные солдаты Антонина, которые слушались его приказов, и запрыгивали в машинки по команде.
Немного поворчав, Долохов поднялся с кровати, бросив на неё письма, полученные этим утром, и побрёл вниз. В гостиной его кузены развлекались тем, что, поймав на поле гнома, перекидывали его друг другу. Мать бы отругала их за это, но она была слишком занята готовкой ещё со вчерашнего дня, и не обращала внимания ни на кого. Их отец, Септимус Долохов, ещё утром отбыл в заповедник, и велел его не ждать.
— Что? — коротко спросил мальчик.
— Антонин! — всплеснула руками тётя. Платок у неё на волосах сбился, щёки и подол покрывали брызги масла и пятна от муки. На столе было выставлено около дюжины огромных тарелок, от которых исходил потрясающий аромат. Отбивные, салаты, запечённая рыба и несколько видов магических блюд. Тётя застыла у миски с тестом, для очередного пирога с мясом.
Антонин облизнулся, и протянул руку к ближайшему пирожку, но тётя в мгновение ока оказалась рядом и ударила его по руке.
— Это на вечер! — вскрикнула она. — И вообще, я хотела с тобой поговорить, садись.
Долохов отряхнул руку от муки и нехотя сел на стул перед тётей.
— К нам сегодня придут гости, и я хотела тебя попросить… ну ты понимаешь… — тётя замялась. Обычно все переговоры с ним вёл дядя, но общую идею Антонин уловил.
— Вы хотите, чтобы я вас не позорил? Хорошо, буду сидеть у себя. На этом всё? — вскочил со стула Долохов.
— Вообще-то, я хотела попросить тебя о другом, — она жестом велела ему сесть на место. — Ты бы мог пойти и выпасти овец, пока гости будут здесь.
Скрывая своё раздражение и обиду — ещё бы! Его даже из дома выставляют, чтобы он ненароком ни с кем не пересёкся — мальчик уточнил, во сколько придут и уйдут гости, чтобы наверняка их не увидеть, и, почти не собирая вещей пошёл к сараю. Конечно его хотят выдворить! Как отец позорил их семью, будучи бастардом да ещё и тёмным магом, так и он сам никогда не сможет рассчитывать на их уважение.
Антонин, накинув лёгкую куртку на плечи, вышел из сарая, вдыхая влажный, туманный воздух. Владения были достаточно большими, чтобы отсюда он едва мог разглядеть очертания дома. Всё вокруг простиралось на множество миль, до самого горизонта. С одной стороны — Норвежское море, граничащее с Атлантическим океаном, а с другой — череда невысоких холмов всей палитры зелёных оттенков. Издалека они казались нетронутыми, покрытыми густой высокой травой, то тут, то там, торчали мелкие деревца.
— За мной! За мной! — Он размахивал посохом. — Глупые животные!
Посохом Антонин пользоваться умел не хуже, чем палочкой, но этот не слушал его ни в какую. Оно и понятно — он валялся в этом сарае со времён, наверное, его прапрадеда, такого же светлого мага, как и все прочие были в их семье. Волшебный предмет был прекрасно отточен под свою задачу, без него Антонин бы и сарая не открыл, но чем дальше, тем больше он сопротивлялся его воле.
— Да куда же вы идёте! — Долохов пытался идти вперёд по песчаной тропинке, то и дело размахивая посохом в сторону отары. Овцы, кажется, посмеивались над ним весьма надменно.
Он пересёк первый из холмов, когда вспышки пронзили небо над их домом. Такая милая система оповещений о прибывших гостях окончательно испортила ему настроение. Антонин развернулся, и пошёл прямиком через поле, к границам участка — единственному месту, где деревья росли плотной стеной. О той части ходили рассказы, мол, мало-ли, какие невиданные звери там водятся, но, с другой стороны, оттуда не было видно дома.
Антонин посохом очертил круг для отары, а сам плюхнулся на траву, между корнями самого большого из деревьев. Солнце давно не пекло, но ещё и не село, поэтому он, отгородившись от света, прикрыл глаза и почти задремал. Овцы стояли, прижавшись друг к другу, и неспешно жуя траву, и не обращая на него никакого внимания, и только поглядывая время от времени.
Долохов перевернулся ещё несколько раз, но насмешливые взгляды животных не давали ему расслабиться. В конце концов он не выдержал, и развернул пришедшие накануне письма, чтобы чем –то себя развлечь.
Сначала орла он послал к Тому, и тот, в ответ, послал целое эссе о его посещении Стоунхенджа. Мелкий убористый почерк заполнил добрых два фута пергамента, но Антонин не мог судить, был Реддл доволен этой поездкой, или нет. О нём вообще сложно что-то было сказать точно.
Аркур ответила ему удивительно сдержанно, что пугало куда больше, чем редкая болтливость Тома. Не считая стандартного приветствия, письмо содержало лишь один абзац, где почти через каждое слово было несколько густо зачёркнутых пятен.
«Дела у меня лучше, чем ожидалось. Не хочу делиться этим в письме, расскажу всё при встрече. Орёл — класс, но мне кажется он скоро откусит Элле палец. Как пойдёте за учебниками, пишите — встретимся».
И на этом всё! Хотя она была последней, из тех, к кому он посылал Фауста, и добрая часть письма Реджиса содержала вопросы к ней. Мол, как дела, как сёстры, заходи-заезжай когда хочешь. К слову о Реджисе, он отчаянно просил кого-нибудь к нему приехать. «Мне начинает казаться, что к школе я совсем сойду с ума от этой тоски, — писал он. — Ещё немного времени наедине с отцом, и я, честное слово, уйду жить к магглам».
Антонин не мог не радоваться тому, что так быстро нашёл себе друзей. Да ещё каких! Это же надо было умудриться! Он за три года в Дурмстранге не завёл ни с кем крепкой дружбы, но здесь ему неожиданно повезло. (Впрочем, с какой стороны посмотреть. Тётя с дядей дружно свалятся в обморок, если узнают, с кем он водит дружбу).
Тут он понимал Реджиса — общение с кем-то за пределами этого места было глотком свежего воздуха. Решено! В случае чего, они вместе пойдут жить к магглам! Возьмут Нагини, потому что она всегда за любые идеи, которые могут сулить неприятности, и Реддла, как человека с самым большим опытом общения с магглами. Сколько они продержаться без магии? Минуту? Две? Максимум час, если напоить их сонным зельем. И связать, где-нибудь в подвале. Всё-таки сбрендить определённо было бы легче.
— Бе-е-е-е-е-е! — овцы оглушительно заблеяли в унисон. Долохов подорвался с места, выставляя вперёд посох. Защитный круг на земле всячески сигналил ему об опасности, но он ничего не видел. Овцы всё ещё громко блеяли, мешая ему сосредоточиться. Главное здесь вспомнить порядок действий в такой ситуации.
Сначала он произнёс заклятье, чтобы проверить территорию на предмет опасностей, но ничего не произошло. Антонин потряс посох, перекинул его из руки в руку, и даже ударил им об землю — но ничего не произошло.
— Дурацкая штука! — прорычал Долохов, но посох не отпустил.
Медленно пошёл к границе леса, стараясь не шуметь, хотя за криками овец не было бы слышно и бомбардировки. Он обошёл магический круг, который мигал как рождественская ёлка, и нырнул за дерево. Он очень пожалел, что не взял с собой палочку, чтобы быть готовым к сражению.
Из-за деревьев появилась тварь: восемь ног, покрытых грязной шерстью, бессчётное количество глаз, блестящих и пугающих, и гигантские клыки. Акромантул двигался медленно вокруг отары, в поисках пастуха. Он бы не добрался до овец, пока Антонин был жив.
Долохову некогда было раздумывать, ещё минута, и его сожрут заживо. Он зацепил посох за пояс, и стал карабкаться на ясень, за которым стоял.
— Я чувствую тебя! — заговорил вкрадчивым, человеческим голосом паук. Антонину это шипение напомнило разговор Аркур и Реддла на змеином языке. За этим воспоминанием пришло ещё одно, не менее важное, и тоже полученное от друзей: «палочка может быть и холодным оружием, если ты достаточно сумасброден. И целиться в глаз лучше, чем в колено.» Что же, у этой твари глаз полно, а вот палочек у него на целую одну меньше, чем обычно.
Долохов забрался высоко на ветку ясеня, и взглянул на посох в своей руке. Он заранее мысленно извинился перед дядей и замер. Паук подбирался всё ближе, и, в конце концов, оказался прямо под ним.
— А-а-а-а-а-а! — совсем не по-боевому кричал мальчик, летя вниз, выставив перед собой длинный посох.
Потом были разные звуки. Что-то хлюпнуло, но в основном, было много хруста. Антонин не определил сразу, были это его кости, или шкура акромантула, но боль была просто адская.
Он обнаружил себя валяющимся на земле, рядом с дёргающимся телом паука. Из акромантула текла мерзкая тёмная жижа, залившая ему одежду, на которую и так налипла грязь. Левая рука, на которую он приземлился, вывернулась в неестественное положение и начала опухать. В правой он всё ещё инстинктивно сжимал обломок посоха. Прав был отец — посохи непрактичны.
Не до конца осознавая ситуацию, Антонин подошёл к телу, и выдернул из самого большого паучьего глаза вторую половину своего оружия.
Овцы почтительно молчали, глядя на него. Долохов ещё раз глянул на свою руку, потом на посох, потом на погасший защитный круг.
На негнущихся ногах он отвёл отару в сарай, закрыл его на ключ, и, с посохом в руках появился на пороге дома.
Гости сидели в гостиной. Добрая дюжина людей, не считая детей столпились вокруг стола с множеством вкусностей. Когда он вошёл, наступила гробовая тишина. Антонин двинулся прямо к дяде, и молча отдал обломки посоха.
— Сарай я запер. Извини за это. Костерост возьму сам.
Антонин покинул комнату в такой же тишине.