GangStar's Paradise

      Отчеты, доклады, досье… Огромная куча бумажек. Все похожи одна на другую как две капли воды. В глазах уже начинало рябить от огромного количества текста. Джорно откинулся на спинку кресла, запрокинул голову и закрыл глаза. Раздраженных век мягко коснулись холодные пальцы. Приятно.        — Ты так до смерти себя заработаешь, — послышался голос Мисты сверху. — Отдохни.        — Да, — пробормотал блондин. — Наверное, ты прав.       Он поднялся, отмахнувшись от рук Мисты.        — На сегодня, думаю, все.       Брюнет коротко кивнул. Джорно закрыл за собой дверь, оставляя напарнику уборку и закрытие кабинета. Сам Джорно направился в сад. Он совсем недавно начал засаживать его растениями, и тут не так много всего было, но некоторые цветы уже вовсю цвели.       Джорно зашел в беседку. Плющ уже заплел ее полностью и поднимался на балкон. Скоро и он будет заплетен настырным растением. Джорно сел, скрываясь в прохладе беседки от яркого солнца.       Его мысли вновь были об одном. Бруно Буччеллати. Нет, не было больно. Эти воспоминания были приятны. Джорно одолевала тоска. Он неимоверно скучал по бывшему капо. Но лучше тосковать, чем умирать от жгучей боли. Сожалеть о том, что уже нельзя изменить…       Солнце клонилось к горизонту, и его лучи смягчились. Джорно вздохнул, взял лейку с небольшого столика в углу и отправился поливать растения в саду.       Он так любил своих малышей. Только они могли вновь принести покой в его душу. Он, в ответ, заботился о них, как мог. Мягко мурлыкая давно позабытую мелодию, он ходил по саду, одаривая цветы и молодые деревца живительной влагой. Казалось, что они пели вместе с ним, тянулись к нему и немного пританцовывали тонкими стеблями. Джорно… улыбался. Все проблемы исчезли. Пока он был здесь, ничто не имело значения, кроме его детишек. Он мягко касался молодых листьев, с нежностью проводил пальцем по лепестками и даже шипы ему казались настоящим произведением искусства. А еще он говорил. Но не с цветами, нет. Тот, к кому обращался Джорно, носил имя… Gold Experience.        — Смотри, — с нежностью говорил он, и стенд наклонялся вслед за ним над очередным цветком. — Мы посадили ее всего неделю назад, а она уже расцвела!       Джорно вдохнул сладкий запах цветка. Голова закружилась, и он, потеряв равновесие, упал прямо в объятия своего стенда. Вздохнув, он остался так сидеть, закрыв глаза.        — Я так устал. Ну, ты, наверное, понимаешь. Я так чертовски устал…       Он поднял взгляд. Лицо стенда не выражало эмоций. Но эти отметины под глазами… Теперь они, больше, чем когда-либо, походили на слезы. Джорно задался вопросом, может ли стенд чувствовать боль? Если ранить стенд, его хозяин получит такую же рану. И почувствует ту же боль. Работает ли это в обратную сторону? А если да, то может ли стенд чувствовать душевную боль?       Джорно поднялся, чтобы закончить поливку. Он больше не улыбался. Gold Experience нежно обнимал его сзади, но эмоции больше не касались лица юноши.

~*~

      Глаза жгло. То ли оттого, что Джорно зарабатывал себя до изнеможения, пока глаза не начинали болеть от обилия черных линий текста на белой бумаге, то ли оттого, что он уже несколько часов плакал, лежа на траве в саду. Сейчас влажные дорожки на щеках уже высохли, но жгучая боль все никак не уходила. И в глазах, и в груди.       Он видел его везде. В шепоте ветра. В шелесте листвы. В фигурах случайных прохожих. Все напоминало о нем. Бруно. Милый Бруно.       Джорно облизнул пересохшие губы. Они мягко разомкнулись, повторяя имя возлюбленного: Бру-но. Ветер еле слышно всколыхнул листья: Бру-но. Птицы вспорхнули и, улетая, прощебетали: Бру-но. Юноша вновь прошептал:        — Бруно…       Ветер мягко коснулся его губ, всколыхнул кудри на лбу и ответил, мягко, едва слышно:        — Джорно…       Юноша открыл глаза. Мимолетное наваждение исчезло так же быстро, как появилось. Сердце заныло. С его губ в который раз сорвалась та самая фраза, что он не успел сказать, пока возлюбленный был жив:        — Я люблю тебя, Бруно.       Его словам вторил весь сад. Казалось, что растения хотят утешить его. Но не было такого живого существа, что было бы способно утешить его теперь.