***
Меня разбудил звук свистка. Я не мог ошибиться. Спутать его было не с чем. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы окончательно проснуться, вскочить на ноги и броситься к ней в келью. Темнота была почти абсолютной, но я мог различить какое-то движение там, где должна быть постель девушки. Охваченный беспокойством, я кинулся к ней. На смену тревоге пришла убийственная ярость, стоило мне понять, что цыганка не одна. Судя по возне, девушка пыталась отбиться от какого-то человека. Я смутно помню, как оторвал его от цыганки и с силой швырнул на пол, придавив коленом. От бешенства, что кто-то посмел поднять на нее руку, у меня пелена встала перед глазами. Я почти не замечал, как прижатый к полу мужчина, насколько я понял, из последних сил пытается вырваться. Мне хотелось только одного: прирезать его прямо на месте. Благо тесак при мне. Но, видимо, какие-то остатки здравого смысла подсказывали мне, что нельзя. Не при ней. Не для нее зрелище. — Кровь не должна брызнуть на нее, — пробормотал я, окончательно приняв решение. Откуда только взялось во мне столько самообладания? Схватив мужчину за ногу, я волоком потащил его за порог кельи. Только бы цыганке не вздумалось выйти следом! Вытащив его в коридор, я обернулся к нему, намереваясь завершить начатое в келье, и обомлел. Ярость, от которой все просто горело внутри, прошла как по мановению руки, уступив место страху. Я смотрел прямо в искаженное от ужаса лицо моего господина. Показавшаяся на небе луна осветила для меня это зрелище. Руки разжались сами собой, прежде чем я успел до конца осознать, ЧТО чуть было не совершил. Я отшатнулся от него. Меня трясло. Как в страшном сне я видел, что ужас на лице господина сменяется злостью. Он быстро поднялся с пола. Я инстинктивно оглядывал его фигуру на предмет повреждений, которые сам же мог нанести ему. Я посмел замахнуться на него. Я не мог поверить этому. Мой мозг отказывался это признавать. Краем глаза я заметил белое платье цыганки, вышедшей за порог кельи. На короткое мгновение я совершенно забыл о ее присутствии. Господин, выражая жестами крайнюю степень своего гнева, властным движением приказал мне удалиться. Но я не мог. Я не понимал, почему, да и некогда мне было об этом задумываться сейчас, но он желал девушке зла. Я не смел тронуть его, но не смел и бросить ее. Мне казалось, что кто-то рвет мне сердце на две части. Я не могу предать его, я не могу предать ее. Это все, что я осознавал в тот страшный момент. И мне оставалось только одно. Я упал перед ним на колени, опустив голову. Я не мог смотреть ему в лицо. А еще хуже было бы перехватить ее взгляд, ведь я практически оставлял ее одну. Я протянул вперед свой тесак. — Господин. Убейте меня. А потом можете делать, все, что Вам угодно, — я искренне хотел умереть. Просто перестать существовать, будто и не было меня никогда. Передо мной мелькнуло белое платье, и тесак вырвали у меня из руки. Я осмелился приподнять голову. Цыганка. Держа нож в руке, она что-то кричала господину. Я переводил взгляд с нее на него и обратно. Они смотрели друг на друга с такой ненавистью! Казалось, господина даже слегка трясло от ярости. Я не смел вмешиваться, только с замирающим сердцем ждал развязки. Губы девушки шевельнулись в последний раз, и господин вдруг, круто повернувшись, быстро пошел прочь. Проходя мимо меня, он с силой ударил ногой мне в бок, словно вымещая свое разочарование. Но мне было все равно, я едва заметил это. Я мог думать лишь о том, что все закончилось. Никто из них не пострадал. Когда темный силуэт пропал в темноте, я поднялся с пола, переводя взгляд на девушку. На лице цыганки уже не было гнева, лишь страх и растерянность. Она, онемев, смотрела вслед господину. Казалось, она сейчас разрыдается. Я осторожно забрал у нее нож, вместо него вкладывая ей в руку призвавший меня свисток. Впервые она позвала меня. А я еще и мечтал об этом! — Он чуть было не заржавел, — я осмелился посмотреть прямо в глаза девушке. Я надеюсь, в голосе моем не прозвучало упрека. Но она бы и не заметила. А затем я оставил ее одну. Я пошел на башню к Большой Марии. Но даже не взглянул в сторону огромного колокола. Я смотрел на ночной Париж. Луна опять скрылась за тучами, так что видел я перед собой лишь почти непроглядную тьму. Руки мои с силой вцепились в перила балюстрады. Перед мысленным взором вставали страшные картины только что пережитого. Казалось, голова моя сейчас разорвется. Я поднял глаза ввысь. Господи, что мне делать? Бог или дьявол словно бы испытывали меня на прочность, столкнув двух людей, за каждого из которых я бы умер. Неужели там наверху кому-то кажется, что мне еще недостаточно страданий? Меня пугала неизвестность. Что я буду делать, если подобное повторится? Я обхватил голову руками, словно пытаясь удержать разбегающиеся мысли. Одна из них просто не давала мне покоя: перелезть через балюстраду, разжать руки, и все это закончится. Я не могу так больше. Я устал. Я не знаю, как все это вынести и что жестокая судьба приготовила для меня в дальнейшем. Это было опасное мгновение, когда отчаяние слишком переполнило меня. Но я смог взять себя в руки и, отцепившись от перил, осел на каменный пол. Я не имел права оставить цыганку одну. Отец Клод…он проживет без меня. Зачем я вообще ему нужен? Но моя смерть будет означать гибель девушки. Я и так чувствовал, что предал ее, протянув господину тесак. Был готов бросить на произвол судьбы. Нет. Больше такого не повторится. Я не знал, что делать, как поступить, если еще раз окажусь между ними в прямом смысле этого слова, но нельзя мне умереть. Я не желал сейчас думать об этом. Я вообще не желал думать, но мысли лезли в голову сами. Стоило мне слегка успокоиться, оставив позади думы о смерти, как меня начал мучить новый вопрос: «Почему?» Я не привык задумываться о мотивах поступков господина, не привык совать нос, куда не просили. Но теперь…теперь все слишком вышло из-под контроля. Ведь однажды он уже пытался похитить девушку. И лишь случай спас ее тогда. И вот опять. Он пробрался к ней в келью среди ночи. Зачем? Что он намеревался с ней сделать? Почему она? Из всех людей, населявших Париж. Усталый мозг просто отказывался работать. Он был против того, чтобы осужденная цыганка укрывалась в соборе? Но тогда, после праздника… Что это тогда было? Откуда в господине такая неприязнь к девушке, танцевавшей на улицах? Да еще и это его добровольное заточение в монастырской келье. Он впервые вышел оттуда для того, чтобы напасть на нее. Я не понимал. Мне просто в голову не приходило ничего. Я знал лишь, что господин по какой-то причине стал врагом девушки. А та ненавидит его в ответ. Даже если бы я знал причину, что бы изменилось? Я не мог выступить против кого-то из них. Я был абсолютно бессилен в этой ситуации. Оставалось только ждать, что будет дальше и молиться, судя по всему.***
А дальше начался кошмар. Внутри меня была точно стальная пружина в сжатом состоянии, я ни на миг не мог расслабиться. Я все ждал знакомого свиста. Но не как раньше, с надеждой, а со страхом. Днями и ночами. Стоило мне только заметить, как господин идет по направлению к ее башне, как просто внутренне сжимался. Вот сейчас… Но никто не звал меня. Он и сам, видимо, не желал попадаться девушке на глаза. Между тем я уже решил для себя, что не позволю ее тронуть. Сам не причиню вреда господину, но и не дам ему обидеть цыганку. Просто закрою ее собой и все. Дай Бог мне сохранить мою решимость! Пусть потом он накажет меня, все равно. Хуже уже не будет. Он и так ненавидит меня. Стоило нам столкнуться с ним, как глаза отца Клода вспыхивали злостью. Я видел в них неприязнь ко мне за ту ночную сцену. Губы его шевелились, и я знал, что они произносят. Что-что, я проклятья я умел считывать довольно неплохо. «Урод», «отродье» и тому подобное. Он никогда прежде не называл меня так. Даже в минуты раздражения. Обычно я молча старался убраться с глаз как можно быстрее. Во мне не было гнева на него. Я даже подумать об этом не смел. Я ведь заслужил. Впервые в своей сознательной жизни ослушался прямого приказа. А за свои действия надо отвечать. Только один раз я отважился подойти к нему. Я знал, он в своей келье в соборе. У меня был предлог: книга, которую я так и не вернул. Может он все же не прогонит меня сразу… Я отчаянно желал его прощения. Потоптавшись немного перед дверью, я не решился постучать. У меня был лишь один проверенный способ — дождаться его возле кельи. Я сидел на полу в течение нескольких часов, периодически борясь с желанием оставить свою попытку. Уже стало смеркаться. Но вот он все же вышел. Заметил меня, остановился. — Господин…возьмите, — и я протянул ему книгу, не зная, что еще сказать. Но он не шевельнулся, на миг опустил взгляд, словно пытаясь взять себя в руки. Когда он поднял голову, на лице его было выражение ненависти, совсем как в ту ночь. Он одним движением вырвал у меня книгу и ею же нанес первый удар, правда, тут же отшвырнув в сторону. Дальше он бил меня прямо кулаками, словно отводя при этом душу, выплескивая все, что накопилось. Я только осел на пол, позволяя ему делать, что угодно. Мне даже в голову не приходило чем-то ответить ему. Когда в ход пошли ноги, я все же поднял на него взгляд. На миг мне показалось, что человек, остервенело пинавший меня, не может быть моим столь обожаемым господином. Он был так похож просто на одного из толпы. Но, наконец, он остановился, тяжело дыша. «Лучше бы я дал тебе умереть тогда», — показал он мне жестами. Он знал, ничто не причинит мне больших страданий, никакие побои. Затем приказал удалиться. Я молча поднялся, стараясь не морщиться от боли, и пошел прочь по коридору. Я даже не вздрогнул, когда мимо пролетела та самая книга. Господин лишь немного промахнулся. С того вечера я старался как можно реже попадаться ему на глаза. Но, ничего не слыша, не всегда был способен заранее узнать о его приближении. Больше подобного не повторялось, но он все же мог, проходя мимо, толкнуть меня, пихнуть, мог даже пнуть. Но, видимо, старался держать себя в руках. А я продолжал хранить преданность человеку, который возненавидел меня. Я ничего не мог с собой поделать. Да какое значение имело это все! Он жалел о том, что спас меня. Если бы меня когда спросили, какой мой самый ужасный кошмар, я бы назвал этот. А теперь все стало реальным. Он презирал меня, угрожал девушке, которая ненавидела и, видимо, боялась его в ответ. Я не знаю, чем бы все это закончилось, и как я бы выдержал, если бы меня кое-то не отвлекло. Люди. Зловещего вида люди, которых я стал замечать на Соборной площади. Они бросали взгляды на убежище девушки. Они ходили по одному, иногда группами по нескольку человек. Мне казалось, кружили как волки вокруг добычи. Неужели ей грозит опасность? Эти самые люди пытались повесить ее, они ненавидели бедную девушку. Кому как не мне знать, что может сделать ненавидящая тебя толпа. Мне было некому рассказать о своих опасениях. Я мог только все свое свободное время проводить в звоннице, не спуская взгляда с площади. Сомнений не было, я оказался прав. Келья убежища действительно привлекала подозрительное внимание. Я, казалось, вообще перестал спать. Меня жгла тревога за цыганку. Кто они? Что им нужно? Когда и какой удар они осмелятся нанести? У меня даже мысли не было поговорить с нею. Испугается ведь. Я за эти несколько дней превратился в сплошной комок нервов. Мог бы слышать, вздрагивал бы от каждого шороха. Но все, что я пока что мог сделать — с особой тщательностью запирать на ночь церковные врата. И быть всегда настороже. Так я и жил эти дни, потеряв надежду на прощение господина, существуя только ради девушки, не находя себе места от тревоги. Я не знал, что судьба готовит мне новый удар. В ту ночь мне не спалось…