***
Когда он вышел на улицу, Рудбой что-то вполголоса зачитывал, а Мирон, придерживая двумя руками раскрытую книгу, внимательно его слушал. Новое что-то сочиняли или старое репетировали, Слава не расслышал, потому что как только под его ногой скрипнула половица на пороге, Ванька тут же заткнулся. На полуслове, гад, замолчал и рожу такую отсутствующую состроил, будто ничего и не было. Конспиратор хуев! Мирон же славиных шагов не слышал, и только когда Ванька замолчал, повернул голову, поднял взгляд на дом и слегка улыбнулся. Да уж, несмотря на дырки в ушах, слух у Йобдура отличный! Ну в натуре собачий слух! Слава озирался, все еще толком не отойдя ото сна. Еду со стола парни убрали, из обеденного превратив его в рабочий. Многоступенчатую проводку, смотанную изолентой, которую Ванька днем протянул по земле в баню, теперь приспособили под настольную лампу. Мангал только не прибрали, наоборот, передвинули его ближе к столу и он стал уличным камином, в нем уютно потрескивали дрова, и отблески оранжевого пламени ложились на лица. Слава спустился со ступеней, и Мирон тут же кивнул головой Рудбою: — Вань! Ванька тут же убрал ноги со стола, рывком вскочил и молча ушился из кресла-качалки, освобождая место для Славы, пересел на стул, передвинув за собой свой ноут. Мирон улыбался: — Присаживайся в кресло, оно офигенно удобное, тебе понравится. Как ты, Слав? — Нормально, — Слава зевнул. — Там эту… а-а-ам, ну, хуйню с можжевельником надо, наверное, выключить. — Сейчас потушу, — Мирон приподнял над стулом зад. — И… Мирон! — наглеть, так наглеть! — Чайник, может, поставишь, а? А что? В конце концов, Слава гость, да еще и не совсем здоровый, может себе позволить некоторые вольности. — Хорошо, — Мирон согласно кивнул, окончательно отложил книгу, поднялся, пошел в дом. Такой послушный. Назначили дежурным по камбузу, он и дежурит. Хозяюшка, блядь. Вот прямо до нуля-ноль-ноль будет дежурить, пока куранты не пробьют. Пока «Шкода» не превратится в тыкву, а кучер Вано в носатого татуированного крысака. Слава, улыбаясь, брякнулся в кресло, кресло под ним жалобно заскрипело и качнулось. Ванька и правда не только на пса похож, на грызуна тоже. В сетях несовершеннолетние фанатки пишут, что он котик. Какой же он кот, идиотки, вы что, слепые? Он натуральный крысак — морда длинная, небритая, любопытный острый нос, волосатые лапки с длинными цепкими пальцами, дерганый весь, нервный какой-то, да еще и глаза в разные стороны смотрят. Ну в натуре грызун какой-нибудь. Или хорек, но никак не «котик». Ванька о размышлениях Славы знать не мог, но будто что-то почувствовал: глазищами поверх ноута зыркнул, но, так ничего и не сказав, снова уткнулся в экран. Слава продолжал озираться: на столе, в круге света от лампы, рядом с телефонами, книгой и ноутом лежали две пары очков. И, конечно, стояла пепельница с изрядной горкой окурков, валялась начатая пачка сигарет и зажигалка. И все. А что Слава, собственно, хотел? Телека в доме нет, это Слава уже понял, в карты и шахматы здесь, видимо, не играют, книг не обнаружилось тоже, кроме тех, что Мирон привез с собой, потому что Мирон без книг вообще не Мирон — вот и все доступные развлечения. А, еще попиздеть можно. Ванька, на удивление, самым умным из них оказался — он хотя бы свой ноут захватил, может хоть читать, хоть видео смотреть, хоть в игры играть, хоть по соцсетям шариться вволю. Мирон будет читать, потому что ему кроме книг и попиздеть вообще ничего больше не нужно, а Славе, видимо, все эти дни придется в собственном телефоне торчать, потому что из них троих в плане развлечений к этой загородной поездке только он один совершенно не подготовился. Тоска смертная! — Интернет тут хотя бы есть? — Слава зевнул опять, доставая из кармана свой телефон. Рудбой поднял глаза, хмыкнул пренебрежительно: — Здесь же не тайга, конечно, есть! И оскалился. Такая себе шуточка, в его духе, плоская. Что лучше сделать, огрызнуться в ответ или сразу съездить наглую псину по уху, Слава решить не успел, Мирон помешал — он принес из дома одеяло, накинул Славе на ноги. Ванька, глядя на это, снова молча оскалился, блеснув в полутьме хищными зубами. Мирон заботливо укрывал Славу, подоткнул одеяло ему под поясницу: — Слав, ты голодный? У нас осталось дохуя еды. Слава пожал плечами: — Может, позже, я не проснулся еще. — Захочешь, скажешь, ладно? Я разогрею. Скажет, конечно, раз уж Мирон взялся его опекать, пусть даже не сомневается, что скажет, но… блядь! Он же через день или максимум через два дня тут завоет нахуй! Что, серьезно? Тихие семейные посиделки втроем? Уютные вечера за чашкой кофе, книгой, философскими беседами и совместным просмотром старых кинофильмов в компании двух занудных очкариков? Ну уж нет! На такое дерьмо Слава точно не подписывался! А что поможет сделать вечера в этой замшелой дыре интереснее и содержательнее? Что может заставить мозг работать, а чувства обостряться? Ну конечно же, баттл! С кем? Что это вообще за вопрос — с Ванькой, естественно! В смысле, надо продолжать уже начатое в Питере вчера вечером, только с одной разницей — продувать Слава больше не намерен! А чтобы не продуть и не дарить БЧС очки просто так, как Слава делал весь вчерашний вечер и почти весь сегодняшний день, за одним исключением, за которое надо благодарить вовсе не славин острый язык, а славин острый нож и рудбоевскую невнимательность, надо подготовиться. Слава для вида уткнулся в экран своего телефона, на автомате забил в поиск «Рудбой» и начал обдумывать дальнейший план действий.***
Пункт первый — сбор информации. Итак, что Слава знает о Рудбое? Кроме того, что он носит угги, конечно. И много, и почти ничего. В том смысле, что Слава знает то, что знают все — то, что на поверхности. Родился — учился — надел маску — снял маску, тут все понятно, это знают все. А вот сокровенного, тайного, то, что можно использовать против Рудбоя в баттле, Слава не знает почти ничего, даже несмотря на то, что у них и общие знакомые есть, и доступного видео, вон, в сети дохуя, да и вертятся они оба практически в одной тусовке, где зашквары скрыть трудно — как в большой деревне. Ну, почти в одной тусовке… На самом деле, если разобраться, Рудбой пиздец какой скрытный! Даже почище Мирона Джеймсобондовича Федорова, блядь! Ванька вроде и на виду постоянно, и пиздит много, и тусуется со сплетниками вроде Поперечного и Джарахова, но если начинать собирать слухи, то… Хотя, нет, о чем это он? Ему не слухи и сплетни нужны, не грязное белье, в личную жизнь Рудбоя Слава сильно углубляться не собирался — не это ему нужно. Не такой уж Евстигнеев серьезный противник, чтобы настолько тщательно готовиться — не Оксимирон все же. Выявить несколько болевых точек для победы будет вполне достаточно, причем реальных, без фанфиков, без разных-всяких «желтых папочек», блядь! Только по фактам, только реал и хардкор. То, что Рудбой бережет свою машину — это Слава уже понял, это Ванька сам ему утром подарил, но покушаться на тачку будет слишком жестко — это надо оставить на закуску, если Славкина жопа совсем будет гореть, эту информацию он использует в крайнем случае, которого надо постараться не допустить. Что же Славе прежде всего погуглить? Нынешние амурные дела Евстигнеева находятся под грифом «секретно», да и с кем Ванька спит, Славе, в общем-то, похуй, лишь бы не с Мир… м-да, понятно с кем. Короче, после того, что Ванька даже не допустил мысли, что Слава еще не ебался с Янычем, и смело постелил им одну постель на двоих, упоминать амурные дела самого Ваньки лучше не надо. Вот точно не надо, потому что на этом можно запросто потерять еще один балл, поскольку постельная тема для самого Славы намного опаснее и неоднозначнее, чем для Рудбоя, с кем бы он там ни якшался, хоть с монашками или со школьницами. Да и Мирона это заденет напрямую, а вовлекать Мирона в свою игру Слава не планировал, потому что это только их баттл — его и Рудбоя. Даже скорее, это их дуэль, а в дуэли третий — точно лишний. В общем, о сексе лучше вообще помалкивать. Стримы? Ну зарабатывает парень как умеет, и микрофон ему в зад, а электричку навстречу! Пусть стримит, ничего удивительного в этом по нынешним временам нет, этим Ваньку не уколоть. Светло, вон, тоже пытался стримить, просто не так удачно, как Рудбой. Кстати, в последнее время Ванька неплохую фишку придумал — музыкантов на стримы приглашать и группы разные, известные и не очень. В будущем даже уличных музыкантов грозился звать, продвигать ноунеймов, так сказать, а это дело благое… Короче, Слава по стримам позже проедется, не сегодня, по случаю. Может быть. Если будет необходимость. Что еще? Внешность? Рудбой красивый, сука! Даже несмотря на огромный лобешник, длинный нос и жидкие песочные волосенки, все равно красивый — и бабам он нравится, и даже парням (почему-то Славе тут же снова вспомнился Ваня Светло, ну да ладно…) Что можно использовать из явных минусов во внешности Рудбоя? У него кривые зубы и можно было бы этот факт попробовать обыграть, если бы не одно существенное «но»: у самого Славы зубы еще кривее. А у Рудбоя, к слову, когда он не тормозит, довольно острый язык, поэтому если Слава решит-таки доебаться до зубов Рудбоя, то может и заработать балл, а может и получить ответочку, причем довольно едкую. Сам Рудбой что-то гениальное придумает навряд, но кусаться в ответ он умеет, Славка в этом убедился, этого у Ваньки не отнять и это придется учитывать. Да и, опять же, по ванькиному поведению четко прослеживается, что панчи на тему зубных фей не прокатят: Рудбой в последнее время все меньше стесняется своей улыбки, ржет как конь во весь рот — и под камерой, и без камеры, и ему откровенно похуй, красиво это или нет. По старой привычке он иногда еще прикрывает рот рукой, когда смеется, да и только, но это больше по привычке, и это тоже скоро уйдет. А чем меньше человек чего-то стесняется и дергается, тем меньше остальным заметно, что у него что-то не в порядке. А вот Славку всерьез дразнят гиеной за его выпирающие клыки, и они заметны всем без исключения, так что еще не известно, у кого из них двоих рот — болевая точка. Короче, про рот тоже лучше молчать, в их маленькой компании только у Мирона идеальные зубы — белые, ухоженные, ровные лопаточки. Даже завидно! Поэтому у Мирона самая открытая улыбка — светлая, сияющая. И ямочки на щеках, когда он улыбается, совсем небольшие, едва заметные, красивые… Слава невольно и сам расплылся в довольной улыбке. Или оскалился ебучей гиеной? Снова он лыбится без явной причины… Так, стоп! Кажется, Славе действительно пора в баттлы возвращаться, что-то размяк он в последнее время, начинает хватку терять, а его ожидает война, и расслабляться ему рано. Не о красивом Мироне ему надо думать — сейчас Рудбой важнее, на Рудбоя надо инфу копать, прощупывать почву, вытаскивать на свет его зашквары, а их должно быть немало… Блядь, если бы ему кто-то сказал еще вчера, что Рудбой будет для него важнее Мирона… Так, все, не отвлекаться. Вот по фактам, что еще Слава может предъявить Рудбою? Сутулость и начинающий появляться живот? Так Славка и сам осанкой не может похвастаться и «беременная цапля» — это еще довольно безобидный комплимент, по сравнению с тем, что может брякнуть в ответ Ванька, поэтому о фигуре Рудбоя тоже, как бы, распространяться лишний раз не стоит… Короче, главный вывод: внимание на ванькиной внешности лучше не заострять во избежание отзеркаливания, да еще и явно не в славкину пользу. Слава продолжал копаться в телефоне — что у него есть еще? Над ванькиной ущербной читкой Слава еще успеет покуражиться, как и над недружбой с битами, тут поле для стеба обширное, будет где разгуляться, но это позже. Зашквар в синем платье и блядском макияже из «КликКлака» тоже можно оставить на закуску — на добивание раненого, так сказать. Да и это все такие вещи, о которых не начнешь же пиздеть без повода? Типа, «доброе утро, Евстигнеев, а ты знаешь, что ты в рэпе полный лох и с такими кривыми ногами мини — не твоя длина»? Такие вещи надо выдавать согласно ситуации или к слову, чтобы в самую точку бить, чтобы на те струны попадать, на какие надо, а не просто лупить наугад и, как следствие, в молоко. А сейчас надо зацепить что-то другое, пока более легкое, более подходящее случаю. Можно даже пока что не очень жесткое, не до крови, но чтобы придерживаться главного правила баттлов: не оставлять врага в покое надолго, все время колоть, тормошить, дергать, подтачивать его силы и испытывать терпение, выводить из себя, заставлять злиться, ошибаться, нервничать. Чтобы потом, уже изрядно измотанного и обескровленного, добить насмерть тяжелой артиллерией типа «КликКлака» или портрета Порчи, набитого на руке. Это все пригодится позже, а сейчас достаточно чего-то легкого, вроде аперитива перед ужином… Блядь, ужин! Славка — ебаный тормоз! Что он там про знание болевых точек Рудбоя сам себе пиздел — тех, что на поверхности, а? Это же все знают, весь мир! Оладушки — вот что донельзя актуально и как раз к ситуации! Слава пялился в телефон: даже Гугл, вон, ему подсказывает. Оладушки же, блядь! Славка еле сдержал довольную улыбку, пряча ее за зевком, отложил телефон, предварительно убрав с экрана фотки Рудбоя, жрущего оладушки: — А-а-а-агх!.. Мирон, когда там чай уже будет? — прокричал Слава. — И лимон! А к чаю что-то есть? Наверняка же осталось! Ну не мог же Рудбой один сожрать полведра теткиных оладушек. Или мог? Мирон выглянул из дома: — Почти готово. Вань, тебе тоже чай? — Мне лучше кофе, — Рудбой оторвался от ноута, потянулся за зажигалкой, чиркнул, глубоко затянулся, — и покрепче. Слава снова покосился на Рудбоя: над этим не стебанешься, наверное, а скорее можно позавидовать, но факт занимательный — у Ваньки охуительно здоровое сердце! Дымит он как старый примус, поглощает алкоголь и крепкий кофе литрами, жрет жирную вредную еду как не в себя, а на сцене задыхается только Мирон — чтобы задыхался и сбивался от нехватки воздуха Охра, Слава как-то не замечал. Да еще и не забывает бегать туда-сюда, танцевать танцульки свои ебаные, заигрывать с публикой, болтать с Порчи и все это в маске, которая тоже затрудняет свободный доступ воздуха к легким. И при всем при этом на каждом концерте у него еще и сил хватает прыгать выше лысой мироновской башки. Кузнечик, блядь! Павлин татуированный. От такой активности на сцене Славка уже после нескольких треков подох бы, а этот ничего, бегает с шилом в жопе все два часа, и в финале концерта всегда выглядит гораздо лучше вконец заебанного Окси. Или это допинг его так капитально поддерживает? Чтобы так гасать по сцене два часа кряду, энергетиков будет маловато… Кстати, интересная мысль, надо будет и на тему наркотиков какую-нибудь инфу на Евстигнеева накопать.***
Вечер выдался теплым, но на траву уже опускалась роса, значит, к утру будут заморозки. Слава кутался в одеяло, смотрел на огонь. Умиротворение и тлен — подохнуть можно со скуки! — Только гитары не хватает, — хмыкнул Слава в какой-то момент, — и бардовских переборов в три аккорда. Мирон в это время накрывал на стол, принес очередную тарелку, поставил ее перед Славой: — Захочешь гитару — организуем. Эт-т-того еще не хватало! Вот Мирон сейчас пошутил или серьезно собирается петь про «изгиб гитары желтый»? Блевотина! Слава покосился подозрительно: где-то в сети мелькала старая-престарая запись, где Мирон играет на гитаре и фристайлит, но Слава скривился не от воспоминаний о неуклюжей читке пятнадцатилетнего МС МиФа, а от совсем других вещей: — Что это? — Сметана, — Мирон вытряхивал из банки густую, похожую на алебастр, массу в небольшое блюдце. — Ты что, домашней сметаны никогда не видел? Между прочим, пока ты спал, Ваня уже съездил в Федоровское. Пока привез только сметану, а утром будут свежие яйца, сыр, зелень ну… и то, что тебя не касается, но нам с Ваньком будет приятно — мясо, например. — И домашняя ветчина, — подал голос Рудбой, не отрываясь от своего ноута. — Нормально, — кивнул Слава. Нормально, потому что к приготовлению этих продуктов Йобдур отношения не имеет, это Славе есть будет можно. Кроме мясного, конечно. А начать можно будет со сметаны и… Наконец-то! Вот этого Слава ждал с нетерпением, просто виду не подавал. Вот то, что было ему нужно — бинго, блядь! Слава внимательно следил, как глубокая миска ехала в руках Мирона от дома до стола, как Мирон поставил ее бережно, будто боялся расплескать. И еще внимательнее следил (а Слава очень наблюдательный, когда ему нужно!), как напротив, по другую сторону стола, два других глаза, еще более пристально и ревностно следили за процессом доставки ценного груза поверх экрана своего ноута. И смех и грех! Пока Мирон шел по дорожке, Рудбой напрягся весь, подобрался, уши вперед вывернул — ну чисто пойнтер, обнаруживший притаившуюся в траве куропатку и принявший охотничью стойку! Казалось, еще чуть-чуть, и Рудбой не выдержит напряжения — прыгнет, схватит миску зубами и убежит с ней в кусты, чтобы сожрать все самому. Или, как кот, вскарабкается по дереву на крышу и там будет ночевать с миской в обнимку, пока все не съест. Или пока не лопнет от обжорства. Нет, Слава понимал, что Йобдур делал так не из жадности, а просто на рефлексах — уж Рудбой кто угодно, но только не жлоб. Да и физически Ванька не смог бы съесть столько оладушек, даже если бы ел их без перерыва, блевал ими, а потом снова ел — тетка их на всю компанию нажарила, реально с полведра, если не больше. Но против зависимости же не попрешь, так? А наблюдать за этим со стороны так забавно, что Слава и сам замер, впитывал эту картинку глазами, ушами и вообще всеми чувствами сразу. Ванька сопровождал каждое движение Мирона, идущего по дорожке с драгоценной ношей, своим фирменным немигающим взглядом, каждый шаг контролировал, чтобы с миской ничего не случилось, даже туловищем подался несколько вперед, тоже рефлекторно. Если бы Мирон в это время вдруг споткнулся, Слава был уверен, что Рудбой в один прыжок оказался бы рядом, какое бы расстояние в этот момент не разделяло его и… нет-нет, не Мирона, а Рудбоя и драгоценную миску. Слава мог бы поспорить на что угодно, что при всей своей преданности Мирону, в конфузный момент Рудбой спасал бы не падающего в грязь ебалом Императора русского рэпа, а емкость с оладушками. Спасал ценой сломанных ребер, сбитых коленей и, если нужно, даже ценой собственной жизни. А еще Слава мог бы поклясться, что Ванька не дышал все то время, пока миска в целости и сохранности не была установлена на надлежащее ее исключительному статусу место, и только когда она заняла почетный центр стола, облегченно выдохнул. Это ж надо настолько фанатеть из-за обыкновенных оладушек! В семье Машновых такую еду считали самой простой и бесхитростной, которая готовится тогда, когда хозяйке жалко выливать в унитаз скисшее молоко. А у Евстигнеева, надо же, целый божественный культ на ровном месте! Охуеть можно, вот Йобдур ебанутый, блядь, на всю башку! Интересно, а если бы оладушек было мало, что нужно было бы сделать, чтобы Ванька ими поделился? С Мироном он бы поделился и так, это понятно. А вот что нужно было бы сделать, чтобы Ванька поделился со Славой — сломать ему пару пальцев, отнимая? Или пришлось бы вырубить его нахуй, чтобы не кусался и не брызгался пеной? Почти тридцатилетний и почти двухметровый бородатый мужик, которого трусит при виде оладушек. Блядь, испанский стыд, да и только! Славе с огромным трудом удавалось не заржать, чтобы раньше времени не спалиться. Ну что ж, начинать надо незамедлительно, эффект неожиданности в таком деле важен, медлить тут нельзя. И, как только Мирон поставил миску с оладушками на тронное место и отвернул в сторону салфетку, Слава сразу же приступил к выполнению плана. Отхлебнув из объемной чашки дымящийся ароматный чай, Слава потянулся рукой через полстола к священному сосуду.***
Ванька как раз отодвигал ноут-телефоны-очки на другой край стола, подальше от чашек с кипятком, загребая гаджеты своей огромной граблей, и, видимо, тоже как раз прицеливался к вожделенному сосуду, но Слава его опередил — взял самый верхний оладушек, медленно и смачно крутанул им в блюдечке со сметаной, забирая ее на блинчик как можно больше и заодно еще больше приковывая внимание Йобдура широким и не очень почтительным к столь хрупкому и нежному продукту жестом, и засунул это в рот. У Рудбоя напряглось все, даже стул под ним ушел сантиметров на пять во влажную землю и синеватым шлангом вздулась вена на шее, он так и прикипел диким взглядом ко рту Славы. А Слава милосердным быть не собирался, он-то ведь и планировал до небес вздернуть градус напряжения, ведь так? Смачно жевал, облизываясь и громко примурлыкивая: — Ммм… Ммм? Оммм! Ебать, какие вкусные оладьи! Офигенные оладьи, блядь… Ммм, это лучшие оладьи в моей жизни!***
Слава пожалел, что это не снимали со стороны — такой сюжет был бы для Ютуба! И где эти доморощенные папарацци с телефонами, когда они действительно нужны? Когда Слава в первый раз произнес «оладьи», Ванькина рука, отодвигающая ноут, замерла на месте, будто в стоп-кадре, а его морду слегка перекосило. Когда Слава произнес это слово во второй раз, Ванька побагровел и попытался испепелить Славу таким злым взглядом, что возле Рудбоя в стоп-кадре замер уже Мирон, внезапно превратившийся в соляной столб, у которого из глазниц на стебельках медленно выдвигались переполненные ужасом остекленевшие глаза. Когда же Слава произнес «оладьи» в третий раз, Рудбой вдруг как даст раскрытой ладонью по столу: — Да ну блядь!!! Вот просто долбанул со всей дури! Кажется, в этот момент дрогнул не только крепкий дубовый стол, но и соседнее дерево, а в зазвеневших чашках поднялись концентрические волны, как в отпечатке следа тиранозавра в «Парке Юрского периода». «Ляп» получился настолько звонким, что где-то на соседних дачных участках залаяли собаки, а в кустах обиженно пискнула разбуженная громом и молнией маленькая птичка. Злой, как черт, Ванька, перепуганный Мирон с огромными, как чайные блюдца, глазищами… Слава не удержался, начал прыскать от смеха прямо в полупережеванный оладушек, давился, пуская слезы, глотал крупные куски и пачкал подбородок и губы выдавленной изо рта сметаной. Мирон вдруг тоже заржал, а Ванька вскочил, пнул свой стул так, что тот отлетел на добрых два метра в сторону и покатился по траве, и ринулся за дом, матерясь в голос и размахивая длинными ручищами: — Гнойный, сука! Говнюк… дегенерат, блядь… Уебок! — Ванька еще что-то обидное цедил сквозь стиснутые зубы, проламываясь сквозь мокрые кусты со звуком мчащегося на полном ходу бизоньего стада, но Слава не слушал, ему это было уже не интересно. «5:2», сука, это четкое и заслуженное «5:2»! Отсоси, всратый Йобдур! Мирон смеялся: — Ну, Славка, ну, блядь, ха-ха-ха, я подохну тут с вами… Ха-ха-ха, комики, блядь… Ладно, пойду успокою бородатого ребенка, а ты ешь… ха-ха, гм, на здоровье. Блин… Слава ел, пока Мирон в кустах успокаивал бомбящего и размахивающего руками-мельницами Рудбоя, ел с удовольствием — оладушки у евстигнеевской тетки действительно оказались очень вкусными. Понятно было теперь, почему Ванька их так любит, и почему он вымахал такой здоровенный. Если бы у Машновых в семье так же вкусно готовили оладьи, Слава бы тоже, возможно, держал их в своей комнате в красном углу — вместо икон. А с домашней сметаной это вообще было нечто не поддающееся описанию без употребления матерных слов. — Спасибо! — прокричал Слава в кусты совершенно искренне. Ну правда вкусно же! — На здоровье, конч ебаный, чтоб ты сдох! — ответил Ванька из кустов все еще злобно. Слава улыбался. Он слышал, как Мирон тихо бубнит, продолжая успокаивать Рудбоя. Слушал, как в мангале потрескивают угли. И как с деревьев начинают срываться и падать вниз, разбиваясь о поверхность стола и мокрую землю огромные тяжелые капли конденсирующейся на ветках влаги. Славе было хорошо.***
Слава укладывался спать в исключительно благодушном настроении, даже процедуру с прогреванием солью вытерпел молча и без возражений. Боялся, правда, немного, что Рудбой его поджарит вместе с этой солью на той же сковороде, ну да ладно — сколько бы Ванька не вращал бешеными глазами, при Мироне он не опаснее котенка, который шипит, выгнув спину, на свое же отражение в зеркале. Отвоеванный балл стоил, как говорится, некоторых рисков. Слава лежал под теплым одеялом и не мог не продолжать улыбаться. Вот что значит правильная стратегия и хорошая предварительная подготовка! Так легко отвоевать балл, надо же! Слава даже не надеялся вернуть его так просто. Исключительно хороший вечер, замечательный. Еще бы, с «5:2»-то по любому веселей, чем с «5:1»! А времяпрепровождение в этой дыре реально может стать не таким бесполезным и скучным, как он боялся. Если все делать правильно, Слава и скиллы прокачает, и развлечется, и срок до возвращения в цивилизацию быстрее отмотает, а если ему повезет и эти два эскулапа-любителя не подкачают, то и свою затяжную простуду подлечит. И побудет с Мироном вдвоем… Ну, почти вдвоем. — Ну что, тепло? — Мирон не сердился, он улыбался, и это тоже было хорошо, потому что Слава планировал позлить Рудбоя, но никак не Мирона. — Тепло. Я боялся, что Ванька мне не соль засунет в подушки, а горячие угли… — Да ладно, Ваня рассердился, но он же не отморозок конченый, даже с тобой он бы такого не сделал, можешь не бояться. Да хуй он Рудбоя боится, в рот он его ебал! — Сильно он злой? — Слава интересовался не потому, что переживал, а чтобы продлить свой триумф. Но знать об этом Мирону было не обязательно. Мирон и не догадался, сморщил нос: — Ванька отходчивый, позлится и перестанет… Слав, ты только осторожнее в другой раз, хорошо, с оладушками. Ну, ты же понимаешь… — Хорошо. Ну да, Слава понимает: во второй раз это не сработает, так что повторять трюк с оладушками Слава точно не будет, он выдумает что-нибудь иное. — Мирон! — Что? — Мирон прилег рядом и смотрел на Славу. Слава вспотел — то ли от горячей соли, то ли от теплого взгляда Мирона, отвел глаза: — Десять минут прошло, даже больше, мне жарко. — Я понял, — Мирон помог Славе вытащить из-под одежды подушки с теплой солью, отодвинул их подальше, чтобы не мешали. А потом молча засунул руку под славкину футболку и положил ему ладонь на все еще горячую грудь.***
Целовались. Мирон как-то незаметно стянул со Славы футболку, хотя одеяло убирать не спешил — так и целовал участками, с одной ключицы одеяло отодвинет, поцелует, с другой сдвигает и тоже целует, а на целованную ключицу в это же время другой рукой одеяло натягивает. Слава не выдержал, заулыбался: — Мирон, ну тепло же, ты чего! Холодно правда не было — Мирон заранее обогреватель в комнату притащил, раскочегарил его на всю мощность, чтобы Славунечка не простыл. — Из окна не дует? — Не дует, — улыбался Слава, — успокойся ты уже. Мирон подумал и тоже улыбнулся, стянул футболку и с себя, отшвырнул ее в сторону, перебросил ногу через Славу. Скрипя кроватью, удобно оседлал его бедра, устроившись сверху. Слава поднял руки, обнял Мирона, потянул его на себя.***
Света в комнате мало, только тот, что пробивается сквозь неплотно задернутую штору от соседей. Так, несколько прозрачных косых лучей. И еще немножко от свечи, что мерцает возле кровати — в масляной лампе, источающей по помещению хвойный запах. Света мало, и Мирона Слава видит только бликами, неясными пятнами — то лысая голова поблескивает, то плечи белеют в полутьме, то показалось, что ресницы отливают золотом. Нет, это точно показалось, чтобы рассмотреть тонкие ресницы Мирона, света явно не достаточно, но Слава все, что не видно глазами, может прекрасно дорисовать в своем воображении. Каждую черточку, каждую морщинку, каждый изгиб тела. Представлять, трогать, ласкать, целовать Мирона столько, сколько Славе захочется, никакая темнота сейчас помешать не в состоянии. Вообще ничто и никто помешать им не может… разве что кашель… — Кхе-кхе, блин… Мирон нехотя разорвал поцелуй, шептал Славе в губы: — Лампа мешает? Я сейчас задую. — Кхе-кхе, не лампа, — Слава неопределенно дернул шеей. Мирон втянул носом воздух: даже не с мироновским шнобелем понять было не трудно, что в комнате пахнет сигаретным дымом, а это означало, что кое-кто из них троих закурил в доме — и уж совсем не трудно догадаться, кто именно. Свечу в лампе Мирон все же задул, бледным голым крабом переползая по немилосердно скрипящей кровати на руках и коленях по направлению к табуретке. Сраное скрипучее старье! Это про кровать, если что, не про Мирона. Мирон вернулся, покачал лысой башкой, наверняка хмуря в темноте густые брови: — Я его позже убью. И пепельницу в огород выброшу… — и снова припал к славиным губам — жарко, нетерпеливо. Мирон охуенно целуется — так, что не хочется дышать. И думать не хочется, вообще все мысли из головы улетучиваются, полный вакуум под крышкой! Мирон и сам охуенный! Горячий, пылкий, напористый. А руки у него нежные, тонкие пальцы едва прикасаются к коже, а у Славы мурашки по всему телу, от голеней до самого затылка, и даже на ушах волоски поднялись. — У меня руки холодные, да? — волнуется Мирон. А Славке только остается улыбаться: — Дурашка вы, Мирон Янович, из-за всякой хуйни все время переживаете. У вас охуенные руки! Ну реально, какая нахуй Славе разница, холодные руки или нет, если это руки Мирона. Вообще никакой! Слава с улыбкой взял ладони Мирона в свои и подул на них, согревая. И как Мирон только видит в темноте, что Слава внезапно стал похож на гуся? Без свечки в комнате вообще темнотища, только прямоугольник окна и видно, и больше ничего. — Слав, ну что ты со мной, как с бабой… — начинает Мирон недовольно, пытаясь вытянуть свои ладони из славиных рук. И затихает на полуслове, когда Слава стискивает их сильнее, не хочет отпускать, не отдает. Слава улыбается молча и продолжает дуть Мирону на прохладные пальцы. А потом втягивает их в рот, слушая, как Мирон выдыхает со стоном. — Ти-шшь, — шипит Слава, легонько прикусывая один из пальцев. — Пох-хуй! — Мирон еле дышит, но руки у Славы уже не забирает. Шумно сглатывает, сжимает бока Славы коленями, наклоняется. Слава чувствует на своей груди теплые губы, мягкие, чуть влажные. И снова покрывается предательскими мурашками от самых ушей и до пяток. — Слав? — Что? — Тебе холодно? — Заткнись!***
Надо будет потом объяснить Янычу, почему Слава от него весь покрывается мурашками, как подросток, которому девчонка впервые облизала яйца. А еще поднять одежду с пола, потому что если в йобдурском доме есть мыши, а они наверняка есть, то они обоссут нахуй все их шмотки до утра и хорошо будет, если не погрызут и не обгадят! — Ммм, блядь! — Слава не успел заткнуться. Какие тут мурашки нахуй, тут ломает, как торчка без дозы! Мирон Янович, сам Мирон-нахуй-Янович, который нахуй-Федоров, касается языком головки его члена, а пальцами ласкает нахуй скукожившуюся от удовольствия мошонку. Еще немного, и Мирон возьмет член Славы в рот, он уже приоткрывает губы, скользит влажным языком по головке, а головка скользит между губами — во влажное, тесное, горячее, все дальше… — О, боже… — Слава не выдерживает, закрывает лицо ладонями, его бедра подрагивают, и контролировать это дрожание Слава не в силах. Ощущения зашкаливают, в глазах белые точки, внутри головы стучит пульс. Не пульс — набат какой-то! Бам-бам-бам, будто сердце внезапно заняло все тело изнутри — от крышки черепа до кончиков пальцев и до пульсирующей головки, погружающейся все дальше в рот Мирона. Это невыносимо! У Славы стоит капитально, у Мирона тоже — Слава чувствует горячий член, скользящий по его ноге. Мирон прижимается стояком специально, трется, ему тоже хочется продолжения, он тоже не может больше терпеть — скрипнув кроватью, перемещается еще немного вперед, насаживается ртом глубже, втягивает щеки… — Бляя-а-а… А-а-а… не могу, — стонет Слава жалобно. Мирон понимает по-своему, выпускает изо рта славин член, перебирается выше, ерзает, помогает себе руками. Садится так, чтобы член Славы пропустить между своих ягодиц, трется об него задницей, размазывая славину смазку по анусу. Вверх-вниз, вверх-вниз, скрип-скрип, скрип-скрип, а сам наклоняется вперед, прижимается губами к славиным губам, целует жарко, Слава чувствует его юркий язык в своем рту, позволяет ему проскользнуть дальше, ласкает своим языком. Обнимает Мирона за плечи, прижимает к себе. Мирон двигает задницей быстрее, скользит по Славиной смазке. Скрипя ненавистной кроватью, немного смещается в сторону, отклоняется вбок, а сам рукой пытается нащупать под подушкой… Вот сейчас Мирон достанет презерватив, наденет его на Славу и обратной дороги уже не будет. Славе и не хочется останавливаться, и страшно так, что пиздец прямо! Настолько сладко и одновременно настолько нереально все происходящее, что впору зажмуриться, «отжмуриться», а потом еще и ущипнуть себя за ногу для верности. Неужели действительно настал тот самый момент, когда они наконец это сделают? Неужели все же настал? Когда Слава Мирону… когда они вдвоем… когда он под скрип евстигнеевской кровати войдет в… — Кхе-кхе, Мирон! — Что? — Мирон не хочет отрываться от славкиных губ, шепчет, опаляя его рот своим дыханием. — Что? — Я не могу так. Кхе-кхе, внизу… ну там, все слышно же. — Ну и что? — Мирону и правда похуй, Слава это слышит по его голосу. Вот за сквозняк и холодные руки Янович переживает, а на то, что Йобдур слышит, как они занимаются сексом, ему похуй. Удивительный человек! Мирон продолжает жарко шептать: — Слав, ты правда думаешь, что Ваня никогда не слышал, как я в соседней комнате трахаюсь? Ну вот не блядь ли! И кровать снова «скрип-сука-скрип», да громко так! Слава вздохнул, немножко отжимая Мирона от себя, отодвигая его от своих губ на выпрямленных руках: — Мирон, я так не могу, прости. — Он наверняка в наушниках, Слав, не парься. — Я не видел у него сегодня наушников, — Слава невольно хмурится, вздыхает нетерпеливо, вот спорить сейчас он точно не в настроении. Несколько секунд напряженной тишины. Мирон шевельнулся, руку из-под подушки вытянул. Отвернул голову к двери, произнес громко, но не в полный голос, не кричал, нет, будто и правда решил проверить ванькин слух, эксперимент ставил в полевых условиях. Экспериментатор хуев! — Вано! — и сам слушает. Несколько секунд тишины, и с нижнего этажа четкое: — А? Мирон тоже вздохнул, но только печально: — Вань! Пиздуй-ка ты с сигаретой вон из дома, нахуй! Слава тут же «кхе-кхе!» Кровать «скрип-сука-скрип». Снова несколько секунд тишины, снизу возня, шуршание, будто Ванька надевал куртку и кроссы, а потом стук открывающейся входной двери и скрип половицы на пороге. И еще легкое «бац!» — это Рудбой брякнул на доски тяжелую пепельницу. И снова скрипнул половицей. И все стихло. Да уж, слышимость в доме охуенная — они оба поняли, что Ванька далеко не ушел, а присел на пороге и продолжил курить. И слух у псины по-прежнему отменный, блядь, филин ебучий! С ноутом он там теперь сидел на коленях или с телефоном в руках, или, может, придурковато пялился на звезды — хуй его знает, но точно не слишком далеко жопу приземлил. Никуда не отходя, устроил булки на пороге, прямо под их окном присел и вмыкает в мироздание. Попросить его отойти дальше — это уже совсем как сказать прямым текстом «уйди и дай нам потрахаться, а то мы тебя стесняемся». Этого делать точно никто не будет, это уже перебор хоть для хамовитого Славы, хоть для безбашенного Мирона. Если бы Мирон был девушкой, то Слава мог бы именно так и сказать и даже именно этими словами, раз уж тупой Йобдур сам не догадался куда-нибудь свалить или хотя бы вставить в уши затычки. Но Мирон не девушка, да и момент уже упущен. Упускать моменты — один из талантов Машнова, хотя как раз этот талант Машнову нахуй не всрался! Мирон грустно заулыбался, а Слава ослабил руки, чтобы Мирон мог снова на него лечь, обнял его за плечи крепко, притянул к себе, не отпускал. — Обидится? — Слава снова спросил не потому, что переживал за Йобдура, а почти с надеждой. Чем бы таким тяжелым обидеть Рудбоя, да по тупой башке? Но Мирон опять ничего подозрительного в тоне Славы не ощутил, покачал головой, елозя носом по славиной шее: — Не обидится. Будем спать? — Угу. Может, так и лучше? Пока что. Пока Слава не решил, что же с этим все-таки делать. Он никогда еще не занимался сексом с парнем и поэтому немного робел. Да и не немного, в общем-то. А если быть честным, то до усирачки боялся. И любовью с парнем не занимался тоже. Гм, с парнем? Значит, Мирон все-таки его парень? Мирон помедлил еще немножко, но все же сполз со Славы, а Слава вынужден был ослабить руки, отпустить его. Скрипя мебелью, Мирон устроился рядом, на славкином плече, притерся все еще твердым членом к боку, положил ладонь Славе на грудь, затих. И так тоже хорошо. Даже просто целоваться с Мироном и держать его в своих объятиях — тоже счастье. Особенно вот такого — доверчивого, расслабленного, теплого, голого. Родного… — Кхе-кхе! — Вано! — громко позвал Мирон, снова слегка наклонив голову в сторону, только теперь в сторону окна. Пару секунд и снова снизу четкое: — А? — Твой ебучий дым все равно к нам тянет. — Ага. — И никакого движения следом. Полнейшая тишина. Вот просто «ага», и все — не как согласие свалить от дома подальше, чтобы дым не тянуло внутрь, а как констатация факта, что иначе и не может быть при этом направлении ветра, конфигурации фасада постройки и химическом составе дыма. А еще при неплотно притворенной входной двери, которую какая-то курящая тварь не соизволила за собой закрыть, вынося свою наглую жопу на улицу и тем самым создавая дополнительную тягу на второй этаж — как в ебаном дымоходе. Вот же поганое животное! Это безэмоцианальное «ага» прозвучало так знакомо и настолько нахально, что Слава невольно ругнулся вполголоса: — Ну блядь! Как будто в записи прослушал, блядь! Сраное дежавю. Ванька «агакнул» точно с такой же интонацией и в той же тональности, как тогда, когда впервые увидел Славу, стоящего на пороге квартиры Мирона — тогда еще, зимой, когда Мирон болел. Нет, нихуя, за «ага» Йобдур балл не получит, перебьется. Слабоватенько, Евстигнеев, хет-трик из «оладьев» все равно был пожестче, счет «5:2» на этот момент времени зафиксирован и меняться до завтра уже не будет, соси свой фильтр дальше! Мирон о подсчетах Славы знать не мог, но это «ага» тоже слышал и где он его слышал раньше, тоже, видимо, вспомнил — Мирон затрясся на славкином плече, смеясь. Слава тоже улыбнулся, крепче прижимая Мирона к себе. Так и уснули.