***
Рано, да еще и дубарь с утра: Слава уже вовсю стучал зубами, пока машина хоть немного начала прогреваться. Вот несет же кого-то нелегкая — и сам не выспался нормально, и другим не дал. Или он специально это делает? Надо будет проследить в день дежурства Мирона, Ванька того тоже ни свет ни заря с постели за ногу стащит или все-таки сам к фермеру смотается, молча и тихо, пока его принцесса будет спать? Принцесса? Слава поежился — и от холодной сырости, и от того, что сам себе напомнил: подозрение с Рудбоя в не слишком дружеском отношении к Мирону-свет-Яновичу еще не снято. Ой, как не снято! — Включи печку на полную! — огрызнулся Слава. Просто для порядка. Рудбой выдохнул дым в приоткрытое окошко: — Включи сам — руки не отсохнут. — Не мог заранее машину прогреть? — ворчал Слава, регулируя поток теплого воздуха — так было уже лучше, в лицо повеяло теплым. — Мог, но мне так приятнее, — лыбился Рудбой, выворачивая из ворот дачи на дорожку. — Это типа чтобы Слава в салоне замерз, хотя бы вначале поездки? Ладно-ладно, Слава понял, и память у Славы по-прежнему хорошая. Рудбой еще и вышел закрыть ворота, намеренно широко открыв водительскую дверь — чтобы в салон снова хлынул холодный воздух. — Если ты такой сонный, — продолжал Рудбой с кривоватой усмешкой, вернувшись и захлопывая дверцу, — то пересаживайся назад, потому что рядом с водителем нельзя спа… — Раз ты такой жаворонок, блядь, — сердито перебил Слава, — то сварил бы кофе, руки бы не отсохли! — Надо же хоть как-то осаживать этого языкатого говнюка, в самом деле! Да и молчать Слава все равно не может, молчание и Карелин — две вещи несовместные, как сказал бы классик. — А вот и еще минус один балл для тебя, — лыбился Рудбой, постепенно набирая скорость, — кто проснулся раньше, тот и варит для себя кофе… Что? Минус один балл? За что? За невыпитый с утра кофе? Нет, слабенько, Евстигнеев, это на балл никак не тянет…***
Нет-нет, стоп! В смысле, минус балл? Это случайно совпало, не может Ванька знать про Славкины подсчеты баллов, не настолько он умный. Слу-чай-но. Не получит Рудбой этот балл, не так просто, обломается пусть! Если бы они, к примеру, с вечера договорились и Слава не встал раньше, тогда возможно, это было бы законно. Почти. Тогда бы Слава этот балл отдал, но они вообще ни о чем таком не договаривались, так что пусть Ванька сосет! И еще: хуй Слава еще раз сядет назад. Не дождутся — оба! — Ты дорогу хоть знаешь, Сусанин? — Слава пялился в темную трассу впереди себя. Да какая там трасса? Так, одно название, двум машинам тут не разойтись, разве что по обочине. От асфальта жалкие осколки, и ни одного фонаря в обозримом пространстве. Трасса, блядь. И грязища везде ебучая вперемешку с сельским говнищем, машину периодически слегка поводило из стороны в сторону, так что у Славы иногда возникало чувство как в самолете при подъеме или посадке. Или как на качелях в детстве. Да еще и туман начал с земли подниматься — даже Ванька, вон, дворники время от времени включает, чтобы они соскребали со стекла эту липкую влажную пелену. И хоть бы один указатель, хотя бы на развилках, нихуя же вообще не понятно, куда они едут! Ванька пожал плечами: — Конечно, знаю, я тут сто раз ездил — сначала мелким — на велике, теперь, вот, на машине. Нормально доедем… — Нормально ему, — передразнил Слава, втягивая голову в воротник куртки и прикрывая глаза. — И не газуй — не на автодроме. Шумахер, блядь… Если в кювет скатишься, я твой дерьмовый тазик вытаскивать оттуда не буду! Нет, Рудбой вел машину уверенно и мягко, при каждом вынужденном дрифте снова уверенно восстанавливая сцепление протекторов с трассой. Да и не газовал он вовсе — это Слава так доебывался, по привычке. Надо же к чему-то доебываться, так? — А ты пристегнутый? — Ванька снова нагло осклабился. — Бля-а-адь… — Слава поспешно пристегнул ремень. Ну вот не блядь же? Реально забыл. Вот же блядь!***
Дорога на ферму дрянь, конечно, но ферма ничего, Славе даже почти понравилась, ферма оказалась лучше, чем он ожидал увидеть. Ожидал увидеть мужика в драном ватнике и стоптанных кирзовых сапогах, в жидком навозе по колено, и избу-развалюху с покосившимся забором, а увидел красивый дом с добротными хозяйственными постройками, все под новыми крышами, даже сараи аккуратные, дорожки везде, посыпанные мелким гравием, а вместо забора — сетка. Рядом с домом навес с техникой — два минитрактора, оба блестящие и чистые, тут же к тракторам какие-то прибамбасы — сеялка, плуги, еще что-то, Слава не сильно разбирался, для чего оно, но видел, что техника хорошая, новая и о ней заботятся. И молодая миловидная женщина к ним вышла, улыбалась гостям приветливо: — Здравствуй, Ванюша. И ты здравствуй, мил человек, — кивнула она Славе. — Надо подождать немного, пока я корову подою. Да вы в дом проходите, в тепло, не стойте на пороге! Ваня оглянулся на Славу: — В дом пойдешь, греться? Или козлят посмотришь? — Лучше… ну, козлят пойду… Слава чувствовал себя неуютно: он только сейчас допер, что, может, не желательно ему вместе с Рудбоем по окрестностям болтаться? Что, если его узнают в лицо? Они без Мирона, но все равно Карелин и Рудбой — более чем подозрительная комбинация. Слава спросонья об этом как-то не подумал, и Рудбой-сука не подсказал. Слава, ссутулившись и накинув на голову капюшон, чтобы, как ему казалось, быть незаметнее, поплелся в сарай.***
И в сарае было чисто, пол свежей соломой притрушен, говном не воняет и не холодно. Нормально, короче. Коза, видимо, у них бодучая попалась — мало того, что за дополнительной загородкой держат, да еще и веревкой за рога к переборке привязали. Когда Слава вошел, она дернулась к нему, сердито замотала башкой. Породистая, видно: рога винтами закрученные, острые, а шерсть белоснежная, длинная, ровная, как будто вычесанная с утра. Слава тут же вспомнил о том, что не только кофе не выпил, но еще и не привел себя в порядок и не умылся, он попытался под капюшоном пригладить пятерней свою нечесаную с утра шевелюру — совершенно безуспешно. Коза заблеяла басом, Славу она не боялась — наоборот, будто вызов ему бросала. Пырилась на него нахально, подозрительно, задирала башку, косила злым глазом. Неприятное создание! А вот козлятки у нее оказались хорошенькие, почти игрушечные — к Славе сразу подошли, приподнимались на задние ноги, опираясь копытцами о доски загородки, тянулись носиками, нюхали. Смотрели с любопытством, мотали розовыми ушами. — Ты внутрь можешь зайти, только к мамаше не подходи и малых, смотри, не выпусти, — Рудбой зашел в сарай следом за Славой, приоткрыл дверцу, пропуская Славу в загородку, и сразу прикрыл дверцу за ним на крючок, чтобы малыши не выскочили. Наклонился через доски, почесал одного козленка за ухом, улыбнулся: — Потом скажешь, которого выбрал. Малыш потянулся к Ваньке, приподнялся на задние ноги, замекал тоненько: — М-меее… Слава тоже невольно улыбался, присаживаясь на корточки и осторожно приобнимая другого козленка: — В каком смысле «выбрал»? — Ну, которого из них резать будем.***
Слава сначала даже подумал, что ослышался, настолько он опешил. Потом все же оглянулся на Рудбоя — тот продолжал чесать за ушком своего козленка. Козленок тыкался в татуированные пальцы мордочкой: то ли принюхивался, но ли пробовал их на вкус. Рудбой продолжал еле заметно улыбаться — не страшным оскалом Охры, а мягко так, немножко грустно, на Славу не смотрел: — Не все могут питаться одной зеленью, Слав, а лишение жизни — это побочный эффект паровых котлет, румяных ребрышек на гриле и супа из мозговой косточки, ничего не поделаешь… Говорят, это не очень больно. Не обязательно перерезать горло полностью, можно сделать быстрый прокол сонной артерии — она находится вот здесь, — Рудбой провел пальцами под нижней челюстью козленка, тот ткнулся носом ему в ладонь, прямо в ебаный «сарказм». — Желательно колоть сразу с двух сторон, чтобы было быстрее. Потом животное подвешивается за задние ноги, например, к дереву, и за несколько минут засыпает от потери крови. И все, его можно разделывать. Ты определяйся, а я за ножом схожу. Рудбой развернулся и вышел из сарая. В спину ему полетело жалобное «м-меее-ем….»***
Он что, серьезно? Нет, понятно, что не все люди в этом уебанском мире могут «питаться одной зеленью», как сказал уебанский Руд. Да, это правда: не все могут так, как Слава и его девушка, полностью отказаться от мяса. Хер с ним, с Рудбоем, он на всю башку отморозок — этот факт даже не обсуждается, Слава об этом давно знает. Но и Мирон ест мясо, с этим просто придется мириться, если хочешь продолжать оставаться с человеком. И менять свой образ жизни Мирон не намерен — даже ради Славы. Да и не только Мирон — и Федя мясо трескает, и Ванечка, и остальные его друзья, а Андрюха так вообще не может ни дня без хорошего жирного стейка или шашлыка. Что ж поделать, если Славу окружают сплошные трупоеды! А если ешь мясо животных, то это животное ты сам или кто-то вместо тебя должен… убить. Ведь это же убийство, так, ведь это так называется? Чтобы крылышки или вырезка появились на прилавке магазина, кто-то должен был убить живое существо и разделать его труп — другого способа получить мясо пока не изобрели. Нет, это все понятно, Слава не дурак и иллюзий по этому поводу никогда не питал. Но чтобы вот так, присутствовать при убийстве, да еще и самому выбрать жертву — это слишком, это уже явный перебор! Да еще и козленочка… Как можно взять и хладнокровно убить такого малыша? Просто для того, чтобы набить чье-то брюхо, взять и перерезать горло такому прелестному созданию? Как это возможно? Это же все равно, что убить ребенка! Слава смотрел в пространство, автоматически продолжая гладить козленка по белоснежному боку. Такая нежная шерстка, пушок щекотал пальцы. Башка лобастая, вместо рожек — две шишки, и теплые розовые уши по бокам головы. Тонкие ножки со смешными угловатыми коленками, повернутыми немного внутрь, а сзади хвостик — лохматая тряпочка. И парным молоком от него пахнет… Такого только любить, тискать и умиляться, больше ничего с ним делать нельзя. Но вместо ласки и заботы этот вот ангелочек или его не менее милый братец всего через несколько минут страшной боли и предсмертной агонии должен превратиться в окровавленный труп, а впоследствии в рагу или жаркое? Он же еще такой крохотный, доверчивый — вон как тыкался в руку своего убийцы, ебаного Рудбоя, ни о чем страшном не подозревая. Слава обнял малыша, скрючившись в три погибели на корточках, прижался к нему щекой, гладил нежный пушок на шее, пропуская прядки белоснежных волосков между пальцами. Где-то там, под шелковистой шерсткой и тонкой теплой кожей, бьется такая хрупкая жизнь, которая скоро оборвется — навсегда… Второй козленок подошел к Славе, уткнулся мокрым носиком в его ладонь — Слава и этого обнял. Нет, никому он их не отдаст. Малыш в его руках снова выдал тоненькое «м-мее-ем», а его мамка тут же ответила низким «мэээ» из-за загородки. Слава почти плакал — это «ммееем» для человеческого уха звучит почти как «мам». Мам… Мама! Они так свою маму зовут! Это же дети — как можно взять, и перерезать горло ребенку? Да еще и на глазах его матери. Конечно, взрослых животных тоже жалко, все понятно, но эти совсем маленькие, им даже защититься нечем — их суровая мамаша хоть боднуть обидчика может, вон как грозно зыркает, к такой просто так не подступиться — без яиц можно остаться! Но ее детки… Нет, Слава их под нож не отдаст. НИ ЗА КАКИЕ ДЕНЬГИ. Пусть Рудбой нахуй пиздует! Пусть голодает, говнюк. Или пусть землю жрет, Славе похуй. Моральный урод!***
Слава спиной почувствовал, как Ванька снова вошел в сарай — ему не надо было оглядываться, да и не особо хотелось видеть детоубийцу. Кто еще сейчас мог сюда войти, кроме Руда, да еще и с таким слоновьим топотом? Разве что сам Сатана — тот тоже бездушный отморозок и тоже гремит копытами. Один из козлят дернулся навстречу Ваньке, мекнул жалобно. Слава обнял малыша, посильнее прижал его к себе, не отпускал, не давал ему сдвинуться с места. Может, самого Руда порешить, а? Взять и тихо перерезать ему глотку — прямо в этом же сарае принесенным им же ножом? Вот это был бы нихуевый такой «сарказм», да, Рудбой? И тут же разделать нахуй. Это ж не очень больно, да, Евстигнеев? Главное, в артерии попасть, желательно с двух сторон, чтобы быстрее было — Слава правильно запомнил? Конечно, правильно, у Славы и правда хорошая память — ни один ебучий гондон еще на память Карелина не жаловался! Слава даже почти представил, как хватает этого… козла за его жидкую светлую бороденку, валит его на землю, прижимая всей массой к полу, чтобы он не вырвался, приподнимает за челюсть и с обеих сторон вскрывает ему вены на шее. Почти уже видел, как Рудбой хрипит и дергается, а его кровь алыми струйками впитывается в желтую солому и уходит в пол, в землю — прямиком в ад, где всем убийцам место! Что у нас там дальше по сценарию? Кажется, кишки Рудбоя, намотанные на ближайшее дерево, да? Как тебе такой «сценарий», а, Вань? Что, Слава пацифист, говорите? Кто вам это сказал? Это невинных животных ему жалко, а такую тварь, как Рудбой, Слава бы замочил — и глазом бы не моргнул! Интересно, Мирон ел бы котлеты из своего любимчика Рудбоя? Котлеты получились бы говно, конечно, но… — Ну что тут? — проскрипело почти над ухом. Слава вздрогнул от Ванькиного голоса, обнял козлят сильнее, прикрыл собой. Не оглядываясь, буркнул одному из них в теплые уши: — Ничего. — Которого выбрал? — Того, что с рогами, — Слава приподнялся, пошатнулся, ноги почему-то держали его плохо, а кровь хлынула прямо в голову, жгла щеки изнутри, стучала в висках, — будет не больно, да, козлина? — Слава шагнул к загородке, встал напротив Ваньки, выпрямился во весь свой немаленький рост. Рудбой тоже выпрямился, вытягивая вверх шею и разворачивая плечи — рефлекторно, наверное. Слава старался говорить как можно спокойнее, хотя у него плохо получалось, голос дрожал: — Я верно запомнил, да, Евстигнеев? Вжик по глотке, а потом подвесить за ноги к дереву — и уже через несколько минут тебя можно будет разделывать… Никто из них сегодня не умрет, тебе ясно? Если хочешь жрать мясо, иди и зарежь своего сына! Сделай его, выкорми, вырасти, перережь ему горло и съешь. Урод, блядь! Тьфу! — Слава от досады сплюнул себе же под ноги, не смог удержаться. На фоне широкого светлого проема двери Ванька сначала казался Славе всего лишь темным силуэтом — Слава щурился, настраивая на него зрение. Так хотелось взглянуть в глаза этому говнюку — гордо и угрожающе! Вот же гадина! Наверняка он еще и лыбится, зубоскалит кровожадно. Если бы сейчас в полутьме засветился Охровский оскал, Слава бы не удивился ни на грамм. Это даже очень удачно было бы — тогда Слава точно не промахнулся бы, так и въебал бы прямо по зубам с размаху, чтобы они сверкающими осколками посыпались на пол! Как же хорошо, что они практически одного роста, Слава даже немного выше Рудбоя, и одного с ним телосложения — удобно будет его бить и нихуя не жалко. Или это Охра снова из Рудбоя выполз? Блядь, кто вообще такой этот Охра? Припиздить его, и все — был Охра и нет. Ведь Ванька сам же говорил, что его больше нет. Чувствовал, значит, гад, что недолго ему осталось… А хоть и есть, блядь! Да хоть два Охры, хоть три — нихуя Слава его не боится! Втащит по его многоликой кривой роже с превеликим удовольствием! Слава даже успел руки в кулаки сжать, сделал еще шаг вперед, наконец настраивая зрение, чтобы видеть ненавистный ебальник Руда перед тем, как превратить его в кровавый фарш… Ванька стоял у самой загородки, положив на верхнюю доску обе ладони, в одной сигарета незажженная стиснута между пальцами, в другой — блестящее узкое лезвие, но… что-то было не так. Смотрел Рудбой как-то странно — не как Рудбой и не как Охра, необычно как-то смотрел. Слава замер и вперился в его рожу, ничего не понимая.***
Как никогда серьезный Рудбой смотрел на Славу прямо и в глазах его Слава не увидел ни испуга, ни ненависти, ни даже особого волнения. Ванька пялился скорее… как будто изучающе, что ли? Шарил цепким взглядом по лицу Славы, будто с некоторым отрешенным любопытством — и только. Как на неизвестное для науки, но не слишком интересное явление, не стоящее серьезного изучения. Или предсказуемое до мелочей, хуй знает. Бэчеэсовцы этот взгляд нечитаемый репетируют, что ли? У Мирона переняли или этот взгляд как вирус среди них распространяется? Как лишай цепляется, блядь, и к рожам намертво приклеивается. Бр-р-р, мороз по коже! А Рудбой при этом еще и не моргает, и не шевелится, и не дышит, блядь. Как замерший стоп-кадр, только с живым взглядом, пробирающимся прямо в мозг. Насквозь пробуравливает, до самого внезапно взмокшего затылка — это охуеть как страшно! Перед Славой вообще человек сейчас стоит? Или рентген нахуй? Он живой вообще? Охра ж неживой, вроде. Типа, образ, отражение, проекция, почти нематериальный субъект, отдаленно похожий на человека, плод кое-чьего (не будем поминать всуе извращенное воображение Мирона Биполяровича Федорова!) воспаленного воображения. У которого и есть материальное тело, и одновременно нет — в обычном его понимании. Вот две ноги и две руки у него есть, и какая-то хуйня вместо лица, вроде посмертной маски, только еще и с жуткими клыками, а остального нет — внутри черного балахона пустота и мрак… ну и плоский грудак с детскими раскрасками. И как теперь убить эту не моргающую полуматериальную статую, сбежавшую из музея мадам Тюссо? Эту мумию в розовой шапке? Разве можно убить того, кто не жив в принципе? Кого никогда не было, но кого Слава видел сейчас перед собой и чувствовал в подгибающихся коленках и поднимающихся на руках волосках? Честно говоря, Слава ни в чем теперь не был уверен, он вообще ничего не понял — ни взгляда не понял, ни на роже Рудбоевской ничего толкового прочесть не смог. Обычная рожа, вроде бы даже нейтральная, спокойная, только челюсти с силой сомкнуты, даже желвак на скуле бликанул на свету, косо падающем с улицы, дернулся от напряжения, но это не был страх — скорее собранность перед поединком. И одновременно полная уверенность, что этого поединка не будет. И с чего Ванька так уверен, интересно узнать, что Слава его не въебет? Что вообще происходит, блядь? И в руке у Руда не нож блестит, а… как будто ножницы, что ли? Рудбой что, собирается перепиливать горло козленка ножницами? Или Евстигнеев реально знает, где находится та ебучая артерия, которую надо проколоть, чтобы убить? И может сделать это ножницами? Или Руд попробует заставить сделать это Славу? Ну блядь! Слава так и замер напротив, и это он, а не Рудбой, был сейчас похож на монстра, это у него, а не у Ваньки, в этот момент рожа была перекошенная от гнева, и это у Славы — не у Охры, скалились и блестели на свету зубы и даже, кажется, скрипнули друг от друга в неконтролируемом приступе ярости. Это кто и кого из них в этот миг отразил, блядь? Ваня постоял так еще пару секунд, внимательно изучая Славкино лицо, не шевелясь и не моргая, снова напомнив Славе статую, потом разомкнул губы и наконец-то моргнул, развеивая Славино наваждение: — Я пошутил, — произнес Рудбой сквозь зубы, но все так же серьезно. Крутанул в пальцах ножницы, протягивая их кольцами вперед. — Мы не будем никого убивать… Идем: там, за домом, теплица, я покажу. Нарежешь зелени сколько тебе нужно, овощи тоже какие-то там есть, посмотришь. А потом в дом иди — за остальным. — Ты… ты… — Славе не хватало воздуха, он автоматически взялся за ножницы, тупо пялился на них. Ванькина рука — та, что без сигареты и теперь уже без ножниц, опустилась за загородку, пальцы нежно погладили потянувшегося к ней козленка: — Ты дежурный — тебе жрать готовить, тебе и продукты выбирать. В доме есть труп курицы, в холодильнике, ее и возьмем. Она еще вчера умерла, без твоего участия, так что на этот счет не волнуйся. Тушка уже ощипанная и разделанная — как в супермаркете. Я знаю, что ты мясо не ешь, но приготовить куренка ты сможешь, надеюсь? Вот и хорошо. Еще на столе посмотришь — яйца там, сыр, масло, молоко свежее, еще теплое, картошка всякая-разная… Разберешься, короче, не маленький, а я на улице подожду. — Рудбой спокойно развернулся, и вышел, чиркая на ходу зажигалкой.***
Пошутил, говорит? Шутник, блядь! У Славы чуть пердак не воспламенился, а Руд… Вот же говнюк! Ладно, Слава сам виноват, что повелся. Кому он вообще поверил — Рудбою? Давно уже пора понять, что для Рудбоя пиздеть — это как дышать! Ну или как пердеть. Пошутил он… для зелени ножницы, говорит, принес, нарежешь сколько надо… убил бы, гада! Рудбоя или Охру? Обоих убил бы! Охра, да? Хватит уже Славе бояться вымышленного Охру. Хватит, блядь! Охра — это всего лишь Ванька Евстигнеев в клоунском прикиде. И вообще, чтобы убить Охру, надо всего лишь перерезать кабель, соединяющий его маску с аккумулятором… Блядь… ебаный Йобдур со своими ебаными шутейками и нечитаемой рожей! И с ебаным Охрой в придачу, который прет из него без предупреждения, СМС и регистрации… Тьфу ты! Если ржущий Рудбой все эти дни Славу просто раздражал, то серьезный Рудбой — до усрачки напугал! До дрожи в коленках. Фу, блядь, лучше пусть зубоскалит, тварь поганая, чем вот так, с застывшей восковой харей… Блядь, и еще взгляд этот… нечеловеческий какой-то в натуре. Леденящий взгляд, маньячий… Так, все, надо успокоиться, отпустить ситуацию. Все нормально же, убивать никого уже не надо — ни маленького козла, ни здоровенного этого, бородатого к-козлину… Просто не надо Славе в следующий раз вестись на провокации. Сам, блядь, виноват!***
Слава виноват? Так это что получается? Это получается… 6:2, что ли? Нет, что, серьезно «6:2»? Нет, все, хватит! Это было последнее очко, которое Слава подарил Рудбою! Вот пидором будет, если еще одно очко просрет! И действовать Слава должен быстро и жестко — вот примерно как с оладушками, хватит с Рудбоем малохольничать. Или Ванька так за оладушки Славе отомстил? Да какая Славке, в конце концов, разница! Пошутил он, блядь!.. Пусть со своей мамой так шутит… пидорас!