Azor Ahai

      — Ваша Светлость, мы можем поговорить? — спросил Тирион из-за спины Дейенерис.       Дени сморщилась и прикрыла глаза в надежде, что от этого десница исчезнет и никто не будет ее трогать. Она медленно сморгнула снег с ресниц.       — Не сейчас, — хрипло шепнула она.       — Это о Джоне Сноу.       — Тем более.       "Ненавижу, ненавижу, ненавижу", — повторила про себя Дени, глядя в туманную, белеющую даль. Было миллион причин расторгнуть соглашение с Севером, и всего лишь две, чтобы остаться. И эти две причины стояли миллиона остальных. Но сейчас ей не хотелось слышать о Сноу ничего.       Тирион помялся на месте еще немного, пристально глядя на белую фигуру Дейенерис. Она сливалась с сугробами со своими снежными волосами и теплой львиной шкурой, которую не надевала с того самого момента, как только появилась в Винтерфелле. Десница кивнул, как будто она могла его видеть, и развернулся, чтобы уйти.       Дени сильнее запахнулась и втянула в себя воздух — горло обожгло холодом. Сильный ветер чуть покачивал ее взад-вперед, но идти в замок не хотелось. Глядя на ледяные горные пейзажи, она поняла, что единственное, что привлекало ее в Севере — его король. Замки были скучные и однообразные, все вокруг белым-бело, люди неприветливы и грубы, и метет каждый день так, что ходишь с сугробами на плечах. Хотелось к миэринскому солнцу, горячему песку и зеленым садам. Хотелось чувствовать сок фруктов на своих губах и освежающую прохладу воды на руках. Дейенерис невольно коснулась своей руки; она не болела, но осадок на душе остался. Сидя в тот вечер в комнате, она спросила саму себя: "А что мешает мне просто бросить их всех? Вернуться на Драконий Камень и к тому, для чего я приплыла в Вестерос?" Ответ явился тянущей болью внизу живота.       Дейенерис боялась. Боялась Белых Ходоков, войн, будущего и Джона. Она не подпускала к себе никого, кроме Джораха. Просто существование Мормонта рядом помогало ей, но не так сильно, как хотелось: продолжали сниться путаные кошмары, тревожился ребенок в ее животе и скребся в дверь Призрак. Дени старалась и вовсе не покидать своих покоев, чтобы не столкнуться с Джоном и не видеть в его глазах раскаяние. Она не наивная тринадцатилетняя девочка, и она познала людей и то, какими они могут быть.       В последний раз окинув невидящим взглядом горизонт и задержавшись на отдаляющейся черной птице, Дейенерис развернулась, зажимаясь в шкуру, еле-еле спасающую от рвущего ветра. Мысли ее пришли к теплому очагу в ее комнате и мягкому пледу — это все, чего ей сейчас хотелось.       В покоях она сразу же скинула с себя шкуру и довольно охнула, когда тепло коснулось ее тела. Но все равно ноги и щеки ее холодели. Она повернулась к дальнему углу, в котором Миссандея обычно оставляла теплые вещи, но тут же испуганно вздрогнула. В кресле сидел Джон, перебирая пальцы. Выглядел он лучше, чем тогда, когда она видела его в последний раз. Он отстриг длинные волосы и выбрил лицо, отчего то стало непривычно детским. Дрожа, он поднялся с места.       — Кто тебя впустил? — Дени первее открыла рот.       — Миссандея, — ответил Джон.       — Придется сказать ей, что чужих опасно впускать.       Джон исподлобья глянул на нее:       — Я пришел извиниться.       — Мне не нужны твои извинения, — твердо сказала Дейенерис. — Уходи, пока...       — Я знаю, — перебил ее Джон, — что ты меня не простишь. Но позволь мне объяснить. — Он замолк, но, как только Дейенерис вновь открыла рот, продолжил: — Мне очень, очень жаль, что я сделал это. Мне жаль, что я наговорил тебе всякой чуши. Я ошибся, когда сказал, что у меня есть право на твою любовь. Его нет. Я люблю тебя, это правда, но со мной что-то не так. Я опасен и не хочу больше вредить тебе. Прости, если вводил тебя в заблуждение. Больше я не буду тебя беспокоить, обещаю.       Пока он говорил, глаза его блестели от слез, и Дени заметила, как болезненно он выглядит. Останавливаясь, чтобы глотнуть воздуха, он сжимал челюсть, словно борясь со своими чувствами. Жалкое было зрелище.       Договорив, Джон поднял на Дейенерис взгляд, и ей захотелось, чтобы он сорвался, вновь предался гневу и сделал ей больно, потому что все, что она чувствовала в этот момент, была любовь. Несчастное сердце всколыхнулось от нежности, и этого Дени хотела меньше всего. Вновь прощать и доверять, но так хотелось это сделать.       Не услышав ничего, кроме тишины, Джон отвернулся, но Дени остановила его, через силу сказав:       — Я ношу твоего ребенка.       Сноу развернулся. Дейенерис никогда не забудет его лица, измазанного всеми эмоциями, которые может испытывать человек одновременно.       — Ты не можешь иметь детей.       — Ты был прав, — она пожала плечами, — мейега солгала мне.       Джон почувствовал себя так, словно прыгнул с обрыва. Сердце прыгнуло вместе с ним и сорвалось, как ненормальное, колотясь по всему телу дрожью. Он плакал, сам не зная почему. Боль и ненависть к себе поставили его на колени. Трясясь, он прижался лбом к животу Дени, цепляясь за ее платье и повторяя лишь "Прости, прости, прости"...       Одна лишь эта реакция стала значительнее всех сказанных им слов. Дени пропустила смоляные кудри сквозь пальцы и сказала, горя какой-то непонятной надеждой:       — Я люблю тебя.       Джон отнял голову от живота Дейенерис и провел ладонями по ее спине:       — Клянусь, я...       — Я знаю.       Дени потянула его вверх и закинула руки ему на шею. Джон всем телом прижался к ней, пряча мокрое лицо в ее волосах.