Нежнее нежного... Елена Фролова
***
Говорят, что если тигры попробуют человеческое мясо, то больше не смогут ничего есть, этот вкус они уже никогда не забудут. Их называют тигры - людоеды. Так и с насильниками. Если ударил - будет бить ещё. – Я позвоню в полицию! – Да звони куда хочешь. Россия побежал в сторону домашнего телефона, своего у него не было, забрал отец и сломал при нём же. Ноги нещадно болели, от ступней до колен вся кожа была покрыта синяками. Пятна мгновенно расцветали на бледной коже, показывая, как больно жертве, но агрессора это лишь больше заводило. Для СССР это было шуткой. Подумаешь, всего лишь наказал, ничего страшного. Сломал пальцы или руку? Заживёт. Сотрясение? Сметаной помажет и подорожник приложит. Рука полетела к трубке, другой он тут же начал набирать номер, но боль пронзила его голову. Из рук выпала единственная надежда на выживание, его потянули назад, причиняя ещё больше мучений, тянули за волосы, до слёз сжимая, когда то пышные и мягкие кудряшки. – Ты моя собственность, решил что тебе всё дозволено? Да тебе и слово сказать нельзя без моего разрешения! Или забыл где находишься? Слабое тело откинули в стену, боль пронзила его, застревая где-то на кончиках пальцев, в этот момент Россия подумал, нет, осознал, что надеется на нормальную жизнь не стоит, он не увидит друзей, не закончит школу, не полюбит кого то, не увидит солнце, не сможет, не дотянет. Так всё ужасно, слёз не осталось, дошло до того, что просто умереть хочется. И никто не поможет. Вы думаете, что если человек агрессивный в семье, то он агрессивный и в обществе? Нет. Прекрасные люди, прекрасны во всём, улыбаются, им верят и никто не догадывается, что это лишь маска. Что за закрытыми дверями творится тихий ужас. Россия ведь тоже вёлся на это, как собачка. Позволил собой манипулировать, руководить как куклой. Прощал, неоднократно. И это было его ошибкой. – Знаешь, а ведь у тебя, как у жертвы, есть свой особенный запах, манера, да даже походка. Ты такой наивный и добрый, как же у меня мог родиться такой размазня? Союз медленно подошёл к неподвижному, присев на корточки, он привычно ухватился за волосы, поднимая голову и наблюдая за стекающей кровью с виска. Дыхание участилось, у мальчика забегали зрачки, он боялся посмотреть в эти глаза, глаза что излучали добро, глаза, что веяли ложью, в эти любимые, завораживающие глаза. – Перестань, прошу.. – Что? Не слышу, говори громче! – Перестань. – Не слышу! Что ж такое, ты разучился говорить? – Перестань меня избивать! Если я тебе так противен, то убей меня! Убей! Выплеснув слова, парень зажмурил глаза и ожидал дальнейших действий, надумывая себе уже собственное обезображенное тело, которое найдут в канаве и покажут по всем новостям. Слёзы навернулись вновь, синяки под глазами стали так отчётливо видны и кожа, кажется, стала ещё бледнее. – Убить? Голова мужчины повернулась в другую сторону, взгляд стал пустым, странным, будто смотрел куда-то вдаль, эмоции пропали с его лица и непонятно что ожидать. – Убить.. Нет. Нет, ты же ведь мой мальчик. Волосы отпустили, позволяя жертве расслабить затекшую шею, но резко прижали к себе, обнимая, так сильно, что даже сдавливая что-то внутри. У России в глазах всё поплыло, что ж это такое, к чему опять эта нежность? Большая рука нежно поглаживала по спине, будто пытаясь залечить все его раны, не только физические, но и моральные. Отец был тёплым, мускулистым. А сынишке так редко можно увидеть эту любовь. Он взаимно протягивает свои исхудавшие, побитые руки, боязливо обнимая его за шею, ожидая агрессии, но ничего не происходит. Они продолжают так сидеть, один со стекающей кровью по лицу, другой, не ценящий то, что любит. А может это нормально? Россия задал себе этот вопрос, он не понимал, почему это происходит с ним. Может это он виноват, может он и правда такой уродливый? А отец любит его, терпит, держит рядом с собой, может он должен быть ему благодарен? Может там, снаружи, без него намного больнее.. Внутри что-то сжимает, сверлит, но ведь это ничто по сравнению с болью его отца? Голова опять перестала соображать, стало вновь безразлично к собственному телу, к собственной душе и вновь его утягивает в этот карнавал боли и нежности одновременно. И пусть ударит, он будет терпеть все издевки, все насмешки. До последнего вздоха, ведь если умирать, то только от его руки. – Прости меня. Севшим тихим голосом, мальчик ответил. – Прощаю.***