***
Беларусь нервно стучал пальцем по столу, доходило пять утра, а он до сих пор не спит и если бы причиной была бессонница, то он бы занимался полезными делами, пил чай, слушал музыку и наслаждался тихой сонной жизнью, но нет. Он самый настоящий грешник, ведь бессонница — это рай, а там, где он, нет ничего кроме тревожности, злости и холода. Хоть смейся, хоть об стенку бейся, но причиной является его бестолковый брат по имени Россия. Тот постоянно говорил: — «слабые органы, зато стальные яйца». Беларусь смело дополнял: — «гимн — больных придурков». Органы и впрямь были слабыми. Россия постоянно корчился, сгибался в три погибели, кашлял. Казалось, его внутренний мир слепили из всего что было под рукой, вставили еле как, криво, косо, держится и ладно. Беларусь всегда его придерживал, давал обезболивающее, предлагал не раз обратиться за помощью в больницу, но тот всё упирается, начинает по детски хныкать. В мыслях только и проскальзывает: — «Чёртов эгоист», но тут же следом: — «Надеюсь у него не отвалилась печень и он проснётся завтра утром». России только в радость эта ласка, доброта от брата, но всё не то и не так. Душой он понимал, что ближе к сердцу боль и мучения, будто с каждым хрипом, с каждой острой болью и стёкшой кровью, он получает неистовый кайф, он создал свой личный ад и не хочет оттуда выходить. Описывал он это также прекрасно и чудно, как если бы рассказывал об утренней прогулки по лесу. Ладони белые, как чистые листы бумаги с алыми полями. Во рту привкус железных качель на ветру. Внутри будто целая катастрофа, как если бы упал самолёт на жилую улицу перед новым годом. Глаза блестели, улыбка до ушей, а Беларусь всё смотрит, смотрит, думает, какого черта ты мой брат, какого черта ты больной ублюдок. — Когда-то, я пообещал быть всегда на твоей стороне, но почему ты сейчас не на ней? Отчаянный крик, как думалось брату, доходивший до глубины души, но как оказалось, улетевшие в чёрную пропасть. У Беларуси любовь, что умещается на ладони, хрупкая, чистая, как младенец. Можно уместить в тёплый рукав, нежно лелеять, но Россия в очередной раз предпочитает чёрствый кулак. Не выдержав груза, признался, поздно ночью, когда Россия вернулся домой с потертыми костяшками и разбил горшок с цветком, что стоял на их совместной полке. Тот ничего не ответив, лишь полез целовать, в лоб, щёки, шею, как пьяный, но пропуская отчаянно губы, словно машина попутчиков. И вроде как радоваться надо, твою любовь приняли, взяли к себе, но стало лишь хуже. Поцелуи холодные, как если бы упасть в снег. В последнее время, греет лишь одеяло, по настоящему, искренне, так думалось Беларуси, после очередных холодных объятий и ласк. Новый год стал рекордным по смертям и подъёмам, Беларусь до сих пор сравнивал Россию первым блинчиком, что вышел комом. В комнате их было серо, грязные стёкла, тусклые стены, рамы оконные, всё равно что могила бетонная, никакого простора. Не раз переехать пытались, точнее, пытался только Беларусь, туда где есть воздух, деревья. Но старший вновь закатил истерику, вновь не захотел изменить жизнь к лучшему, вновь громко кашлял, после своей громкой речи, что не давала новых ростков, лишь загнивала сильнее. Младший сидит на кухне, спрятавшись от болезненно красных глаз и вновь зачем-то думает, думает о том, что жить тут тошно, что хочется перемен, что греться одним одеялом не дело. Лёжа на одной кровати рядом с братом, хотелось тихо спросить, можно ли купить его сердце, сколько стоит и есть ли возможность взять в ипотеку. Не для продажи, не для любви, а просто согреться. Отличный способ получить от него хоть что-то полезное. Но калека вновь лишь сладко сопит и ворочет дрожащими руками уже старое одеяло, что Беларусь полюбил сильнее того, кто лежит под ним. В горле комок неприятный, соскочив, побежал в ванную, в мыслях уже приготовился выблевать свой поздний ужин, но нет, скрывшись от вида больного тошнота ушла. Облокотившись на стиральную машину, что стояла рядом с унитазом, парень неспешно стёр холодный пот со лба, сглотнул вязкую слюну. Поспать опять не получилось и вновь садясь за родной стол, включая настольную лампу с мягким, тёплым светом, он понял, что здесь его больше ничего не держит. Вроде недавно он думал, что с раннего детства заложник тюремной камеры, злобной программы, под названием Россия. Написав на вырванном листке, своей новой ручкой, послание и оставив его возле подушки спящего, Беларусь тихо, неспешно собрался, и вышел из дома, чтоб больше никогда не вернуться, чтоб скинуть ненужный груз.***