Be somebody

Цифровые часы в зале ожидания токийского вокзала показывали 03:40. Тодороки сидел в обнимку с рюкзаком на одном из стульев, смотря на поток людей, сошедших с очередного поезда, и без конца протирал покрасневшие от напряжения глаза. Бесконечные лица еще два часа назад превратились в нелепую мешанину из носов, ушей и губ, повторяя картины Пикассо. Усталость наваливалась на его веки, призывала склонить голову или запрокинуть ее на спинку неудобного сидения. Она нашептывала убаюкивающие колыбельные, с которыми Тодороки боролся играющей на полной громкости музыкой в наушниках, пока телефон не разрядился. Тодороки провел пальцами по лбу и надавил на виски. То, что он находился здесь в почти четыре утра, было глупо. То, что он не спал в почти четыре утра, было глупо. То, что он рассчитывал встретить среди людского потока в почти четыре утра Бакуго, было крайне глупо. Что ж, Тодороки пришел к выводу, что он глуп, смирился и перестал себя за это корить. Тодороки, опершись на колени согнутыми локтями, боролся с сонливостью, пока перед его глазами мир вертелся так же, как на картинках с иллюзиями движений наподобие «вращающихся змей*», и выискивал в поредевшей толпе Бакуго. Возможно, тот уже давно находился дома (и даже ответил на сообщения). Тодороки проверить это не мог из-за отключившегося еще до полуночи телефона. Он, поставив на повтор первый альбом «Mind Controlled Ravens», слушал его, пока слова из треков не были выгравированы на каменистых выступах памяти, а партия на барабанах не испещрила ударами стенки черепа. Да, на записи играл не Бакуго, но это была его партия, написанная им же. Может быть, Бакуго прямо сейчас звонил ему, чтобы узнать, какого черта Тодороки не выходит на связь. Или Бакуго находился в миллионах миль от него. Бакуго был взрослым человеком, который имел право поступать так, как считал нужным. В конце концов, только он сам нес ответственность за свои же действия. Но это не меняло того факта, что у Тодороки ремнями стягивало грудь, в которой билось беспокойное сердце, от волнения за глупого барабанщика готовое расколоться и посыпать ребра стеклянной крошкой. Тодороки крепче обнял сползающий рюкзак, заставляя себя смотреть на незнакомых людей. Поначалу он развлекал себя тем, что считал количество поездов, но вскоре его ослабевший разум перестал концентрироваться на числах. Разум, сердце и легкие концентрировались на Бакуго. От нарастающего с каждым часом волнения у него потели ладони; раскалывалась голова; сбивалось дыхание. Вдох-выдох. Шото протер уголки глаз и поменял позу, разминая затекшие мышцы. Он мог бы прогуляться по вокзалу, чтобы наконец перестала ныть спина, но он боялся не заметить хмурого барабанщика. Да, пришел к выводу Шото, он обязательно появится на платформе хмурым, мрачным и, наверно, совершенно не выспавшимся (Бакуго как-то говорил, что не может спать в транспорте). А еще будет ненавидеть весь мир (он и так его ненавидит на постоянной основе, но, возможно, в этот раз градус напряжения будет чуть выше обычного). Киришима говорил, что в прошлый раз Бакуго не было неделю. Вполне вероятно, что в этот раз он мог уехать на более долгий срок. Однако от перспективы провести на вокзале не только ночь, но и весь следующей день Тодороки не отказывался — только бы до автомата с кофе доползти и потратить оставшиеся деньги на десяток стаканчиков по сто миллилитров, а там уже любая двадцатифутовая преграда будет не страшнее прыжка через скакалку. Банальное и осточертевшие сравнение с Хатико ударило под дых. Тодороки все еще не верил в сказки, но рассчитывал на то, что его (их?) конец будет немного посчастливее. Даже если он встретит Бакуго, что он ему скажет? Тодороки ломал над этим голову, пытаясь отвлечь себя от крутящихся в водовороте переживаний, однако все, к чему он смог прийти, — было обычным, совершенно посредственным и до смехотворности жалким «я беспокоился». Он мог поставить свой фотоаппарат на то, что Бакуго первым же делом пошлет его (и синяки под его глазами появятся не только от недосыпа). Тодороки думал о том, что Бакуго стоило послать его раньше. Пару месяцев назад? Возможно, тогда Тодороки не оказался бы под впечатлением от его игры и не согласился бы на вторую съемку в ущерб учебе. Месяц назад? Возможно, тогда Тодороки не стал бы искать с ним встречи, пытаться узнать получше и заглянуть под толстый панцирь спесивой агрессии, которой тот защищался от мира. Две недели назад? Возможно, тогда Тодороки не влюбился бы в него. Все так же окончательно и бесповоротно. (Чтобы не влюбиться в Бакуго, его не нужно было встречать). От этой влюбленности было физически больно. Эмоционально он уже превратился в решето, так что тут и говорить не о чем. Тодороки очень сильно хотелось, чтобы Бакуго появился на вокзале. В ближайший час. Ну пожалуйста. Бакуго в ближайший час не появился. Скорее всего, удрученный вид Тодороки отпугивал людей, потому что к нему так никто и не подсел, хотя мест в зале ожидания было не так уж и много. По крайней мере, никто еще не вызвал полицию, так что… Ах да, Бакуго что-то упоминал о том, что бегал от полиции? Он тихо усмехнулся, думая о том, какой же Бакуго все-таки идиот. И он надеялся, что с этим идиотом ничего не случилось. Что он не валяется с пробитым черепом в какой-нибудь Иокогаме или в Окаяме. Что он не ввязался в уличную драку, что он не попал в полицию... Тодороки помотал головой, рассуждая о том, что он тоже идиот, если думает о подобном. Это же Бакуго, он одним взглядом может весь район положить (конечно, он преувеличивал). Тодороки сидел на вокзале восьмой час, смотрел на заканчивающийся приехавший людской поток и представлял, что Бакуго окажется одним из тех, кто приедет следующим поездом. Бакуго был среди тех, кто приехал в этом. Тодороки подскочил на ноги, чудом не упав, и встал напротив опешившего барабанщика, на спине которого болтался потрепанный рюкзак. Бакуго выглядел так, будто не спал несколько дней, отчего под глазами залегли впалые синяки; его темно-синяя толстовка пропахла потом и сигаретным дымом. Волосы спутались, превратившись в гнездо. — Какого… хера? Тодороки выдохнул и вдохнул одновременно, чуть не подавившись воздухом, которого стало слишком много и слишком мало; от него скукожились и едва не лопнули легкие, становясь воздушным шаром и сразу же сменяясь шаром для боулинга. Вдох-выдох, да? Его руки не двигались, ноги тоже, превратившись в негнущиеся металлические прутья. Бакуго стоял перед ним уставший, удивленный и взбешенный. — Какого хера ты тут делаешь, двумордый? — прорычал Бакуго, в гневе сотрясая воздух. — Блять, — выругался он и прошел мимо стоявшего столбом Тодороки, судорожно проводя ладонью по исказившемуся лицу. Суматошное, возрастающее до тысячи децибелов «Бакуго-Бакуго-Бакуго» звенело в его ушах. Тодороки бросился за ним, едва не врезаясь в стеклянные двери и догоняя на выходе из вокзала. — Бакуго! — Блять, отъебись от меня! Свет ярких фонарей и стоящих в ожидании машин с горящими фарами рассеивали ночную тьму. Шум неспящего Токио навалился на Тодороки ливневым потоком. — Стой, давай поговорим, — Тодороки попытался схватить его за руку, но тот отдернул ее и отшатнулся, едва не врезаясь в старика с чемоданом. — Я не хочу с тобой говорить!! — продолжал кричать Бакуго, переходя дорогу по зебре; на него с испугом оборачивались прохожие, презрительно косясь в его сторону. — Если ты пойдешь за мной, я разобью твою сраную морду!! — Не разобьешь, — Тодороки судорожно осмотрелся по сторонам и, не обращая внимания на изменившийся цвет светофора, направился за Бакуго, догоняя его на той стороне дороги. — Хочешь проверить?! — Бакуго резко развернулся, хватая Шото за ворот ветровки. Тодороки сносило пламенным ураганом, закапывало огненной лавой и добивало каменным потоком извергнувшегося вулкана; они грозились не оставить от него ни пепла, ни сажи, ни костей. И, кажется, Тодороки был готов превратиться в сгоревшее ничего. — Что здесь происходит? — вмешался подоспевший сонный полицейский, следящий за порядком возле вокзала. — Ничего, все в порядке, — ответил Тодороки, отцепляя от себя руки Бакуго, у которого от гнева дергался глаз и дрожали губы; у Тодороки дрожали пальцы. — В этом я не уверен, — мужчина подошел ближе, доставая рацию. — Да, уверяю вас, — настаивал на своем Шото, пронзительно глянув на полицейского. Бакуго надменно фыркнул и оттолкнул его от себя. Тодороки попятился и чуть не упал, однако натолкнулся спиной на фонарный столб, ударяясь об него лопатками. Бакуго развернулся и, не обращая внимания на кричащего полицейского, быстрым шагом направился в сторону многоэтажных домов. Тодороки выпрямился и завел руку за спину, машинально потирая ноющую спину. Ему, возможно, следовало оставить Бакуго в покое. Вот он — жив, цел и почти не валится с ног от усталости (разве что выглядит ничуть не лучше, чем Шото — а тот выглядел отвратительно). В конце концов, он ведь этого и хотел, да? Бакуго вернулся. Да, его спина снова удалялась, но он же вернулся. Тодороки должен был испытывать чувство облегчения, правда? Тодороки не испытывал ничего, кроме горечи. Киришима рассказывал, что Бакуго после прошлого отъезда ничего не объяснил, завалил экзамены, бросил барабаны и превратился в жалкое подобие прежнего себя. Тодороки боялся, что ситуация могла повториться. Страх поломанными, острыми когтями заползал под загривок и холодил макушку; он просачивался в нити вен и травил их илистыми сгустками, распространяя по телу всполохи панической дрожи. От накатившего понимания того, что Бакуго за несколько дней мог надумать черт знает что, у Тодороки вспотели ладони. Он не мог смотреть на исчезающую вдалеке сгорбившуюся фигуру и двинулся за ней, с трудом заставляя себя переставлять ноги. Носок его кроссовки зацепился за бордюр. Прежде, чем его лоб встретился с сырой землей, он успел выставить руку перед собой и удержаться на ногах, не свалившись на колени; к нему только сейчас пришло осознание того, насколько он был вымотан за последние сутки. Тодороки, вглядываясь в тьму, свернул в узкий переулок, находящийся среди домов, в котором единственным источником света были прикрепленные к стенам зданий тусклые фонари, и увидел стоящего Бакуго, сжимающего пальцы в кулаки. — Бакуго. — Я же предупреждал тебя, мудак! — Бакуго развернулся и впечатал его в стену рядом с витриной сувенирной лавки. Парализующая боль пробежалась от поясницы до загривка, вынуждая Шото сжать зубы и со свистом вдохнуть через них. — Я знаю о конфликте с «Mind Controlled Ravens», — тихо произнес Шото, глядя в расширившиеся глаза Бакуго, ставшие круглыми и невозможно потерянными. Бакуго отпустил его и отступил на несколько шагов назад, открывая и закрывая рот; красный зрачок заволокло мутным, плотно-серым туманом. — Откуда? — выплюнул он, нисходя на звериный рык. Тодороки молчал. — Киришима? — Да. — Блять, этот уебок, — Бакуго заходил из стороны в сторону, едва сдерживая себя от того, чтобы не перевернуть рядом стоящий полный бак. — Мы волновались за тебя, — Тодороки чуть расслабился, когда заметил, что тот больше не собирается убегать (вроде бы). — Киришима, «HERO». Ты не отвечал на звонки, мы… — Вы что? — Бакуго наклонил голову, отчего грязные, стоящие торчком волосы заколыхались. — Волновались? — он нервно прошелся острыми зубами по нижней губе и прикусил ее, впиваясь клыками. — А кто вас, сука, просил?! Вы могли оставить меня в покое! Какого черта ты забыл на этом сраном вокзале?! — Я… — Волновался?! — напряг плечи и спину, его желваки задрожали. — Да пошел ты нахер! И волнение свое ебучее забери! Кто ты, блять, такой, чтобы я тут еще распинался перед тобой?! Какой-то левый фотограф, который постит нахер никому ненужные фотки в инсте?! Ты гребаный кусок дерьма! — Бакуго… — Не услышал с первого раза?! Повторяю еще раз: иди нахер и отвали от меня! — Я никуда не пойду, — твердо произнес Шото, отходя от стены и вставая напротив замершего в удивлении парня. — Мне тебе дорогу нахуй показать?! — Я никуда не пойду, — повторил он, игнорируя летящие в него ядовито-зеленые потоки гнева вперемешку с чем-то, что помогало Тодороки держаться на ногах, пока земля под ним раскалялась и шла трещинами; это что-то было слабым, почти незаметным и хорошо спрятанным за алмазными стенами. — Ты чертов… — Я думал, что тебе затылок проломили, — облегченно выдохнул Шото. — Че? — Бакуго изогнул бровь; его сжатые пальцы дрогнули. — Или что машина сбила. Или что ты под поезд попал. Или... — Тодороки зачесал упавшую челку, поднимая голову и смотря на темное небо, пока накатившие воспоминаниями чувства стучали по вискам, били фанерами по коленям и локтям, — что тебя порезали и сбросили в тоннель. Тодороки за ночь передумал о таком количестве разной ереси, что ему впору заводить список. — Я был в Киото, кретин, — не сразу произнес Бакуго, испепеляя его поднятый подбородок взглядом. — Я начал думать, что уже не увижу тебя, — Тодороки нервно улыбнулся, продолжая всматриваться в заволоченное облаками дождливое небо. Он произнес со всей болезненной нежностью, которая копилась в нем все то время, пока Бакуго не было в городе: — Я так волновался за тебя. — За себя, блять, волнуйся. — Не могу, — ответил Шото, смотря на понурившегося Бакуго поплывшим взглядом (горечь не отступала, она бродила вокруг него голодными гиенами, готовыми наброситься на него и сожрать, но сейчас он наконец почувствовал заветное облегчение — Бакуго вот, здесь, стоит прямо перед ним). — Все мои сто процентов волнения потрачены на тебя. И Тодороки готов был потратить еще несколько сотен сверху. — Херово же ты ресурсами распоряжаешься, — фыркнул тот, переводя взгляд в конец переулка. — Я готов потратить на тебя все свои ресурсы. — Отмороженный ублюдок, — скривился Бакуго. — Как Вергилий? Если так, то я могу принять это за комплимент. — У тебя все еще пиздец какие странные вкусы. Бакуго потянулся к пачке сигарет и не сразу закурил, с десяток секунд потратив на то, чтобы полная, новая зажигалка снизошла до огня. Он глубоко вдохнул дым, позволяя Шото наблюдать за ним. — Что ты, блять, хочешь от меня? — Чтобы ты рассказал мне, что произошло. — Что именно, уебок? — фыркнул Бакуго, выпуская дым в его лицо. — Зависит от того, что хочешь рассказать мне ты. — Что ты… — Если бы ты хотел уйти, ты бы сделал это еще пять минут назад. — Я могу это сделать прямо сейчас, так что следи за языком, — Бакуго наставил на него горящий конец сигареты, тыча между глаз. — Ладно, — кивнул Шото. — Не думай, что хорошо меня знаешь. Конечно, он не знал о Бакуго многое, но… он бы хотел узнать больше, потому что его непреодолимо тянуло к нему; и даже ноги не успевали в бесполезных попытках догнать пронзающее копьями барабанящее в груди чувство. От него шумело в голове, учащался пульс, срываясь на скорость, сравнимую со скоростью звука, которая отрывала его, ставшего ватно-эфемерным, от земли и уносила в далекие просторы бесконечного космоса. Тодороки чувствовал себя ничтожно маленьким по сравнению с ним. — Я не прошу рассказать мне все. Только то, что… ты посчитаешь нужным. — Нахуя? — вскинулся Бакуго и выкинул сигарету в лужу рядом с мусорным баком. — М? Нахер тебе это? Произнести это оказалось значительно проще, чем Тодороки себе представлял: — Потому что я влюблен в тебя до безумия. Ударила тишина. А потом громкий смех разрезал переулок. Бакуго смеялся. Бакуго смеялся, сгибаясь пополам, вкладывал в смех клокочущую злость, от которой тряслись обхватившие бока пальцы, сжимавшиеся от напряжения и оставляющие на толстовке следы от ногтей. — Охренеть, — сквозь истерический смех произнес Бакуго, выпрямляясь. Он, все так же обхватывая себя одеревеневшими руками, поднял голову и посмотрел на Тодороки, рисуя на лице смесь из презрения и безразличия: — Эй, уебок, я только что поржал над твоими чувствами. Ты все еще влюблен в меня, а? На перекошенном лице Бакуго в свете тусклого фонаря отпечатывались зловещие тени, пока горящие красным ободом глаза пытливо вглядываясь в непроницаемое лицо с ожогом. — Да, — спокойно ответил Тодороки, замечая, как изумленный вздох слетел с кривых губ. До них доносились шум автомобильных колес и гулкий гомон со стороны многолюдного вокзала. — Отлично, — сдался Бакуго. — Хочешь историю? Я расскажу тебе сраную историю, — он убрал руки в карманы толстовки и поднял подбородок. — Жил-был один парень, который любил играть на барабанах и иногда пописывал нахер никому ненужные стишки. Этот парень учился в старшей школе, когда к нему подошел другой парень и предложил присоединиться к группе. Парень, который любил играть на барабанах, согласился, потому что он пиздец как об этом мечтал. И вроде бы все заебись, и история должна закончиться хэппи эндом, да? — изогнул бровь и уже тише, пугающе прорычал: — А что будет, если я скажу, что этот парень с барабанами ебаный монстр, которого боялись одноклассники?! Или что его ненавидела собственная группа, пока он считал себя до пизды важным, а?! Эй, уебок, что будет, если я скажу, что этот гребаный монстр избил человека, с которым встречался? Бакуго, тяжело дыша, выжидательно смотрел на него, считывал реакцию, следил за малейшими изменениями в лице и позе, пока Тодороки умирал от желания обнять его. — Ты считаешь себя монстром? — незамедлительно спросил он. — А ты прослушал все то, что я тебе сказал?! — правый глаз Бакуго задергался. — Нет, я слушал внимательно, — пожал плечами. — Однако ты так и не ответил на мой вопрос. — Ты издеваешься?! — Бакуго сорвался на громогласный крик, налетая на Тодороки и впечатывая его в стену. Он уперся руками в стороны от его головы. — И не думал об этом. — Может, мне проломить тебе череп и избить до полусмерти? Тодороки схватил Бакуго за плечи. Между ними накалился воздух. У Тодороки скрипели и ломались стальные нервы, пока выстроенные плотины из самообладания держались на расшатанных шурупах. Он представлял собой этот самый шуруп. Что-то наподобие хуманизированной версии, выплавленной и забытой на заводе. — Я ни за что не поверю в то, что человек, который написал песни для первого альбома «Mind Controlled Ravens», может проломить мне череп. — Ты... С чего ты взял, что это мои тексты? — Бакуго растерялся, опуская руки, и попытался отстраниться, но Тодороки не дал сделать ему и шагу. — Ты говорил, что писал тексты не для «HERO». И только что ты... — Заткнись. От пронзившего знания того, что тексты для группы написал Бакуго, они не стали нравиться Тодороки больше или меньше; они все так же, как и после первого прослушивания, распускали в его сердце огненные цветы со стеблями, которые прорастали и обвивали внутренности. Мысль о том, что тексты были его, Бакуго, казалась Шото настолько же логичной, как и солнце, поднимающееся на восходе. — Нахера ты слушал это дерьмо? — Я же говорил, что думал о тебе. С твоей барабанной партией это было менее болезненно, — он пожал плечами, вспоминая слова, от которых еще при первом прослушивании кровь, текшая по венам, пошла рябью, заряжая волнительной дрожью. — Я понятия не имею, что произошло на самом деле, и я не знаю, что из того, что ты мне сказал, является правдой. Бакуго судорожно вдохнул, непонимающе смотря на опустившего брови Тодороки. — У тебя ужасный характер, ты иногда бываешь занозой в заднице, тебя слышно на другом конце улицы, но ты не монстр, — Тодороки, не выдержав, наклонился к нему, потерянному и обескураженному, носом утыкаясь во взмокший висок и едва заметно вдыхая запах дешевого шампуня, пыли и дыма; от них затрепетало непослушное сердце. Бакуго вздрогнул. — Кто тебе сказал это? — Че? — устало выдохнул Бакуго ему в шею, жаром опаляя кожу. — Кто тебе сказал, что ты монстр? — повторил Тодороки, в безмятежности прикрывая глаза; кажется, он готов был простоять так еще пару тройку рассветов. — Тебя это ебет? — Кто-то из «Mind Controlled Ravens»? Бакуго дернулся, отпихивая прислонившегося к нему Шото. — Поэтому ты не любишь фотографироваться? — тот нахмурился, бегло копаясь в архивах памяти и складывая два плюс два. — И поэтому на концертах ты надеваешь маску? Бакуго молчал, скрипя зубами и отвернувшись от пронзающе-льдистого взгляда; его затылок холодел, шея покрывалась мурашками. — После того, как он приперся ко мне и сказал, что я нахер был не нужен ни ему, ни группе и потребовал отказаться от авторства текстов, я хотел врезать ему… — тихо произнес Бакуго и замолчал, не решаясь продолжить фразу. — Там было чертово зеркало. Рядом, — он облизал потрескавшиеся, покрытые коркой губы. Тодороки окатило. Ударило волной, смыло в открытое море, напоследок пару раз ударяя по нему, тонущему, молниями. У Тодороки злость на незнакомого человека не находила выхода, выплавляясь огненным шаром у висков, пока он судорожно пытался глотнуть воздух. Да, он вроде бы не тонул, вроде бы не шел ко дну и вроде бы не собирался умереть в компании рыб, но его легкие все равно жгло из-за призрачной нехватки кислорода. Тодороки никогда не был особенно впечатлительным и без труда держал эмоции под контролем, но, кажется, всему рано или поздно приходит конец. Финита ля и все такое. Маленькие шурупы отскочили и скрылись под пожирающими волнами. Он, сжимая зубы, схватил Бакуго за руки и потащил к витрине магазина. — Блять, отпусти меня! — Кого ты думаешь там увидеть? — Тодороки встал напротив стекла, держа вырывающегося, закрывшего глаза парня перед собой и крепко обхватывая того руками. — Я же сказал, чтобы ты отпустил меня! — Открой глаза, — твердо произнес Шото у его уха, болезненно наблюдая за тем, как в отражении тот жмурил глаза до черных дыр. — Пошел ты нахер! Да, Бакуго все еще был далеко не подарок. Бакуго был Бакуго. Со всеми его заскоками, криками, льющейся агрессией, грубой заботой, непрерываемым потоком ругани, внимательностью, маскирующейся под безразличие, наигранной жестокостью, хмуро-смущенным, пронзительным взглядом, видящим насквозь фальшь и отличающим ее от искренности, перенося сокровенное в музыку и выискивая на цифровых фотографиях. Тодороки очень хотел, чтобы Бакуго увидел в себе то же самое, что на протяжении двух месяцев видел он сам. Но Бакуго держал глаза закрытыми и не прекращал попыток вырваться. Возможно, если бы у Тодороки было чуть больше времени и чуть больше самоконтроля (а Бакуго не собирался огреть его кулаками), он бы придумал что-нибудь другое (например, притащил бы к психологу). Тодороки обхватил пальцами его подбородок и поцеловал, трепетно касаясь губ. Он не так себе это представлял, но... Бакуго в его руках замер и распахнул глаза, встречаясь удивлением с обволакивающей нежностью. Тодороки отпечатал выражение его лица на сетчатке глаз и повернул его голову в сторону витрины, заставляя посмотреть на себя. У Бакуго стоял шухер на голове, толстовка задралась, лицо исказилось в шокированном удивлении, пока на нем расплывались красные пятна (то ли от гнева, то ли от смущения). — Я все еще вижу парня, в которого влюблен, — прошептал он в красное ухо с черными сережками и уткнулся лбом в плечо, считая чужие взволнованные вдохи. Один-два… Наверно, Бакуго его возненавидит. …три-че… Бакуго оттолкнул его, не сопротивляющегося, и опустил взгляд, не смея поднять его на свое отражение. — Ублюдок, — Бакуго вытер губы тыльной стороной ладони и положил руку на шею. Тодороки оперся о стену, наблюдая, как тот делал глубокие вдохи. Съехал по грязной стене и сел на корточки, прислоняясь макушкой к бетонной стене и видя в начинающем светлеть небе парочку звезд. Они, наверно, перепугали и разбудили тех, кто жил неподалеку, в соседних домах. Тодороки извинился бы, если бы усталость не навалилась вновь. Глаза от пережитого стресса начали закрываться. Бакуго все еще не разбил ему морду, значит, все не та…

***

Дома у Бакуго было уютно. Но Тодороки сейчас было уютно везде, лишь бы не в переулке рядом с токийским вокзалом, из которого Бакуго потащил его силком, не забывая каждый метр напоминать, какое он, черт возьми, «уебище» и как он его «заебал». Часы на тумбочке показывали седьмой час утра. Тодороки сидел на стуле на кухне небольшой однокомнатной квартиры, заставленной различным хламом, и ждал, когда Бакуго выйдет из душа. После утренней поездки в общественном транспорте он немного взбодрился, однако все равно с трудом удерживал себя от того, чтобы не заснуть прямо за столом. Для начала нужно дождаться Бакуго, а потом можно хоть за столом, хоть на полу засыпать. — ...ты, придурок, — Бакуго несильно ударил его по колену, приводя в чувства. Тодороки с трудом разлепил глаза. Потяжелевшие веки норовили закрыться. Шея болела, как и согнутые в коленях ноги. А еще кружилась голова и его немного тошнило. Он, не понимая, где и когда находится, заметил у смутно-знакомой стены с фонарями несколько свежих окурков. — Ты что, блять, тут спать решил завалиться? Совсем идиот? Поднимайся, мать твою, — Бакуго схватил его за плечи и поставил на ноги. Тодороки пробежался взглядом, осматривая квартиру, которая по мере заполненности контрастировала с его собственной. Ему бы чуть взбодриться, чтобы зацепиться взглядом за предметы, но из-за двух бессонных ночей пространство искажалось в нечто психоделическое. — Эй, — Бакуго вышел из душа в футболке и домашних штанах, суша волосы полотенцем. — Ты тут шею себе ломать собрался? Вали спать на диван, пока я тебя туда через всю квартиру пинками не отправил. Квартира Бакуго была маленькой, так что ему бы вполне хватило одного пинка. Бакуго снял с подзарядки телефон, развалился на стуле напротив и включил устройство, стуча по экрану в ожидании загрузки. Полотенце осталось болтаться на его голове, краями задевая стол. — Ты спать не собираешься? — поинтересовался Шото, протирая глаза, слезящиеся от света. Бакуго не ответил. Он сконцентрировался на чтении непрочитанных сообщений в чатах и просматривании недошедших звонков, кусая губы от каждого всплывавшего уведомления. — Они не захотят иметь ничего общего со мной, — хмыкнул Бакуго, блокируя телефон. — Ничего подобного, — возразил Тодороки, выпрямляя спину и выныривая из сонного марева — даже челка едва заметно встопорщилась. — Тебе память отшибло, пока ты в подворотне спал? — Бакуго сложил руки на груди и откинулся на спинку стула, отчего полотенце упало на его плечи. — Я наорал на них, сорвал запись альбома и не выходил на связь. Хотя какой, блять, альбом, меня уже… — Из группы вышвырнули? — Тодороки оперся на стол и вздохнул, подавляя зевок. — Они не выкинули тебя за все два года, так почему ты думаешь, что выкинут теперь? — Чаша терпения? — он фыркнул, сужая глаза. — Ты это из личного опыта? Хватка на руках Бакуго стала сильнее, отчего на коже выступили красные вмятины. — Бакуго, я… — Тодороки нахмурился, пытаясь собрать ускользающие мысли в кучу. — Я не знаю детали произошедшего конфликта с твоей прошлой группой. И не могу сказать, что для меня это настолько важно, чтобы допрашивать тебя. — К чему ты это? — Бакуго буравил его взглядом, явно не желая возвращаться к тому, с чем они разбирались возле вокзала. Он потянулся к полотенцу, чтобы чем-то занять руки, и принялся вытирать мокрые волосы. — Но я хочу, чтобы ты знал кое-что важное. Бакуго напрягся, вздернул подбородок, с наигранным безразличием ожидая продолжения. — Ты замечательный. Бакуго замер. — Ты себе мозги расплавил? — Ты замечательный, — улыбнулся Тодороки, заметив, как тот опустил руки и отвернулся, закрываясь полотенцем. — Еще раз это скажешь — полетишь в окно. — Правда замечательный, — он счастливо прикрыл глаза, упираясь щекой о кулак. — Пошел ты.