Be somebody

До начала концерта оставалось меньше десяти минут. Шото, уже не понаслышке знающий, что выступления исполнителей всегда задерживаются, сидел вместе с друзьями, которых пригласили «HERO», возле холодной стены на полу и смотрел на пустующую сцену. Народ все еще прибывал, постепенно заполняя темный зал. Урарака, просмотревшая социальные сети перед выходом из дома, сообщила, что клуб должен быть практически полным. — Тогда это отличная возможность для «HERO» получить больше отклика, — сказал Иида, осматривая клуб; это был его первый концерт, поэтому он с трудом сдерживал себя, чтобы не пойти прямо к сцене. Впрочем, надолго его не хватило, поэтому они вместе с Ураракой принялись пробираться вперед, пока это еще оставалось возможным. — Признаюсь, я уже начал сомневаться, что мне удастся попасть на их выступление, — улыбнулся Мидория, почесывая вихрастую макушку. — Я уверен, их музыка должна тебе понравиться, — произнес Шото и задумался, пытаясь вспомнить, кто говорил эти слова раньше. Ему определенно необходимо было больше спать. После беготни, поцелуя и обещания прийти вечером на концерт Тодороки, вернувшись домой, завалился спать сразу же, но при этом каким-то чудом успел поставить будильник. Он открыл глаза в пятом часу, когда солнце еще жарило в незанавешенные окна, и тут же ощутил свалившуюся на него головную боль, которая перемешалась с нечеткими и рассеивающимися видениями снившегося кошмара; он помнил запах гари, помнил знакомый силуэт, и, в принципе, этого было достаточно для того, чтобы не пытаться зацепиться за ускользающие кадры. Он поднялся, привел себя в порядок и успел быстро перекусить перед тем, как выйти из дома и отправиться в клуб, адрес которого ему отправил Бакуго в лайне. Когда он ехал в метро, чтобы встретиться с друзьями перед концертом, ему пришло сообщение с адресом и временем встречи для завтрашнего подписания договора. — Тодороки, ты сегодня сам не свой, — не смог не сказать Мидория, заметивший перемены в друге еще в метро. — Если хочешь, ты можешь поделиться со мной. Ты не должен держать все в себе. — Не бери в голову, я со всем разберусь, — Тодороки попытался придать голосу больше уверенности (конечно он со всем разберется, когда подпишет договор с дьяволом). Мидория задержал на нем взгляд, кивнул и снова вгляделся в сцену. Народ в зале все прибавлялся. Тодороки слышал несколько песен «Rainbow» на фестивале, поэтому всем распроданным билетам не удивлялся; даже по его обывательскому мнению выходило, что у группы есть потенциал. — Ты сегодня решил прийти без фотоаппарата? — спросил Мидория, поднимаясь с пола и протягивая руку Тодороки, когда в первых рядах возникла шумиха. — Да, — кивнул тот, принимая помощь. — Бакуго сказал, что если я его притащу, то в этот раз из канавы фотоаппарат не выберется. Мидория посмеялся с шутки (а вот Шото сомневался, что это была она) и устремил взгляд на сцену, на которую вышли «HERO», готовя инструменты и настраивая микрофоны. Публика мгновенно оживилась, раздались визги (Тодороки мог поклясться, что слышал Урараку). Тодороки было непривычно видеть пустующее место там, где раньше стоял синтезатор. Тодороки мог бы посмеяться с идентичности их с Яойорозу ситуаций? О да, ему очень смешно. До слез. — Всем привет! — уверенно произнесла Джиро, говоря в микрофон. — Хэй, народ, давайте активнее, ну же! — Толпа поддалась обаянию солистки, поднимая шум. — Вот, так лучше! Кхм, перед вами группа «HERO». Мы развлечем вас и подготовим к выходу «Rainbow», которые пригласили нас выступить на разогреве. Спасибо «Rainbow»! — Толпа в очередной раз громко закричала. — Ну что, а теперь начнем? Раздались знакомые гитарные аккорды, которые завораживали так же, как и при первом прослушивании. Тодороки выцепил взглядом блондинистую шевелюру, обладатель которой вступил в партию, заряжая музыку бодрой энергией (маска все еще была на нем, Тодороки и не сомневался в этом). Конечно, было глупо пытаться перехватить его взгляд (потому что не видно ни черта, только головы-головы-головы и спины), но Тодороки так просто не сдавался. Он мог бы подойти к сцене вместе с Ураракой и Иидой, но он думал, что просто не выдержит. Поэтому он стоял возле стены, прикрывая глаза и качая головой в такт ритму. За те несколько месяцев, что он был знаком с «HERO» и Бакуго, ничего в его жизни особенно не изменилось, однако у него все равно не пропадало ощущение, что он теряет нечто важное. — А теперь небольшая история перед тем, как мы сыграем следующую песню, — произнесла Джиро и приложилась к бутылке воды. — Так вот, история. У нас буквально вчера был записан первый альбом, который на следующей неделе можно будет найти на всех музыкальных площадках. Это была подводка. И реклама нашего альбома. Приобретайте наш альбом! Короче, — Джиро поставила бутылку на пол и закрутила крышку, — эта песня была написана за несколько суток. Мы так боялись не успеть доработать ее до окончания записи, что не спали сутками. Так что-о-о вы будете первыми, кто ее услышит! Ну же, громче! — усмехнулась Джиро в микрофон и зажала гитарные аккорды. Пожалуйста, на этом моменте включите песню: Thousand Foot Krutch — Be Somebody Вот ссылка на нее с яндекс.музыки: https://music.yandex.ru/album/2804781/track/24134841 Или ссылка с VK: https://vk.com/audios219093628?q=be%20somebody Это действительно очень важно ;) Тодороки перестал дышать на первых гитарных аккордах и первых спетых словах. Сотни спин и голов, сотни поднятых рук пропали, стерлись, унеслись пылью за стены зала. Этот же текст, он... Ему не нужно было спрашивать у Джиро, не нужно было вламываться в студию и смотреть, кто из «HERO» корпел над текстом, и никакое подтверждение авторства ему тоже было не нужно, потому что текст Бакуго он узнал бы из сотен других. От него пробивало насквозь грудь, оставляя горящую жарким пламенем дыру, в которой плавилось трепыхающееся сердце. У Тодороки горели щеки, горели шея и уши. Тодороки не думал о том, что в его груди может храниться столько чувств; они топили его, неспособного унять трясущиеся пальцы, обрушивались снежными лавинами и погружали в готовый взорваться вулкан. Слова песни разрывали его на части. Тодороки видел Бакуго, сжимающего барабанные палочки и глубоко дышащего; и господи, как он жалел, что сейчас не стоял возле сцены и не мог поймать его взгляд (да, он был уверен, что тот был самоуверенно горящим, но там, на дне, скрытом под красными линзами, пряталось смущение). Но его ноги сковало цепями, он не мог пошевелиться, не мог заставить себя двигаться, потому что его тело перестало существовать, превратившись во что-то инопланетное. Тодороки казалось, будто его оторвало от земли и выкинуло в космос, туда, где взрывались звезды, создавались галактики и погибали миры. Джиро пела про место, где все началось, про ясность, про непонимание, про путь, про прожигающие мысли, про странную разновидность химии, про надежду, разрушение и создание, про погасшие огни, про произносимые слова, про «You're the only one who knows, who I really am». Шото не мог закрыть глаза, продолжая немигающе и неверяще смотреть на сцену, на которой «HERO» перебирали аккорды. Рев музыки пробирал его до обжигающей дрожи, от которой стянуло внутренности в клетку из атласных сетей. «We all wanna be somebody We're willing to go but not that far». Он оперся спиной о холодную стену, резкий контраст с которой помог привести его в чувства (они все еще распирали грудь). Тодороки пытался успокоить слетевший пульс, унять тремор в руках, передающийся по всему телу электроразрядами. Тодороки в свете прожекторов видел длинную очередь у клуба, сигаретный дым, стены репетиционной, столик в кофейне, километры переписок, встреченный вместе закат и рассвет, черную кепку, стены вокзала, темные улицы и подворотни, красную зажигалку, мост и видел Бакуго. — Тодороки? — обратился к нему Мидория, перекрикивая музыку. — Ты в порядке? Тодороки не был в порядке. Песня оказалась доиграна под удовлетворенные крики. Тодороки не мог вымолвить ни слова. Ему стало душно, словно из помещения выкачали весь кислород. — Тодороки? — обеспокоенно переспросил Мидория, заметив, как тот не отводил потерянного взгляда от сцены. — Да, — ответил тот, с трудом сглатывая. — Да, я в порядке. Я… я выйду. — Мне пойти с тобой? — Нет. Тодороки отлип от стены и заставил медленно передвигающиеся ноги двинуться в сторону выхода, тесня людей и пробираясь через них. Кажется, он наступил кому-то на ногу (на ноги?) и задел локтем, но сейчас все это было неважно, потому что воздуха еще категорически не хватало. Он выполз на улицу и привалился к стене рядом с дверью клуба; воздуха больше не стало. В ушах все еще продолжали играть гитарные переливы, раздражая снова начинающуюся разгоняться кровь. Тодороки закурил, жадно втягивая сигаретный дым, будто тот мог пробудить легкие и заставить их работать (вместе с сердцем, которое перестало биться). И после этого он должен был ринуться к отцу в компанию? Перед его глазами двоился горящий конец сигареты. Он достал телефон.

20:57. Todoroki_Shoto: После выступления выходи на улицу возле клуба.

Если перед тем, как пойти на концерт, он понимал, что ему нужно делать (и сумел-таки заставить неуемные чувства заткнуться), то теперь они ослепили его вспышкой взрывающихся комет и оглушили кричащими громкоговорителями мира. Бакуго вышел через двадцать минут и огляделся по сторонам. Заметив Тодороки, он убрал в карманы руки и, отвернув голову в сторону дороги, неторопливо направился к нему. — Ну? — спросил он, избегая смотреть ему в глаза. — Та песня… — Заткнись. Только попробуй что-нибудь сказать. — Бакуго… — Нет, блять, замолчи, или я разобью тебе морду и ты будешь полгода мотаться к… Пока Бакуго продолжал сыпать оскорблениями, Тодороки заметил наскоро надетую толстовку (на выступлении он был в майке), несколько капель наспех выпитой воды на ней и отсутствующие на руке кожаные браслеты. А еще уши у него были красные, как и зажигалка, колесиком которой он щелкал в попытке закурить. Тодороки схватил его за ворот толстовки, отчего незажженная сигарета выпала из рук и укатилась под решетчатый забор. Он притянул удивленного Бакуго к себе и жадно припал к его губам, жмуря глаза до кричащей темноты, от которой заболели веки и задрожали ресницы. Они едва не столкнулись носами, задели зубы друг друга и поцеловались так, что засаднило губы. Бакуго навалился на него и прижал спиной к кирпичной стене, сжимая в крепких объятиях, от которых становилось невозможно дышать. Тодороки было плевать, потому что он был готов умереть прямо здесь, вот так, с губами Бакуго на своих, с его дыханием, перемешанным с его собственным, с запахом сигаретного дыма, исходящим от светлых волос. Он потянулся к ним, вплетая длинные пальцы в жесткие иглы, и оттянул назад, потому что еще немного, еще чуть-чуть, совсем капля — и он потеряет голову. Бакуго в немом недовольстве укусил его за верхнюю губу и оттянул ее под едва слышный стон, от которого покраснели уши обоих. Тодороки оторвался от него, чтобы вдохнуть, и открыл глаза. Перед ним возник Бакуго, тяжело дышащий и взлохмаченный, потянувшийся к его шее и припавший к ней секундой позже. Тодороки пришлось сжать губы и стукнуться макушкой о стену; ее холод освежал поплывший рассудок, пока горячий язык стирал тонкую грань реальности и уносил его в соседнюю вселенную под названием «Бакуго». Бакуго жался к нему, оплетал нетерпеливыми руками и светил красными щеками. Тодороки хотел его так сильно, что не мог стоять на ногах. Он приник к его уху губами, очертил языком сережки, отчего руки на его спине дрогнули, и прошептал: — Футон или кровать? — он удивился собственной хрипоте. — Э? — Бакуго отстранился, поднял голову и протяжно, шумно выдохнул, сжимая ткань клетчатой рубашки на плечах, когда Тодороки скользнул горячим и мокрым языком в ушную раковину. — К тебе или ко мне? — А как же конфетно-букетный период, придурок? — усмехнулся Бакуго, опаляя жаром оголенную шею, пока чужой язык вылизывал хрящ и впадинку за ним; он прижался к Шото плотнее, потому что подкашивались ноги и мороком заволакивало голову. — У нас было одно свидание. — Это не было свиданием! — вспылил тот, сразу же отстраняясь и выпутываясь из рук Тодороки, но тот сразу же притянул его обратно (Бакуго не был особенно против). — Так куда мы, Бакуго? — Ко мне, — выдохнул в шею. — Ко мне ближе, идиот. — Откуда ты знаешь, где я живу? — Тодороки увидел, как на прикрытых веках нахмурившегося Бакуго дрожали ресницы, и ткнулся лбом в его висок, успокаивая зарвавшееся дыхание. — Урарака сказала, — нехотя ответил Бакуго, — после второй фотосъемки. Они ввалились в квартиру Бакуго. Тодороки прижал Бакуго к стене сразу, как только они захлопнули дверь, и поцеловал, просовывая язык между раскрывшимися навстречу губами, которые успели остыть от суматошных поцелуев возле клуба. Его руки залезли под толстовку и приподняли край майки, касаясь разгоряченного, поджавшегося живота. Бакуго вжался в стену от холодного прикосновения, а потом, когда трепетные мурашки исчезли, сам поддался широкой ладони, скользящей по левому боку и пальцами щекотно очерчивающей ребра. Он жадно подхватывал глубокие, выбивающие воздух поцелуи, доверчиво подставлял шею и упирался отяжелевшей головой в стену, позволяя Тодороки делать всë. Тодороки вело от покорности и податливости, от пьяных и жарких взглядов, которые он ловил, когда возвращался от облюбованной, покрасневшей шеи к искусанным, приоткрытым губам. Он тонул, захлебывался Бакуго, глотал его сбившиеся вдохи-выдохи и чувствовал, как саднило горло. Шото протиснул колено между его ног, вынуждая Бакуго сжать зубы и уткнуться в плечо. Тот смял в цепких, мозолистых пальцах рубашку, глубоко вдыхая через нос запах сигарет, и развел ноги шире. Бакуго оттащил его, поплывшего и сметенного, от себя и непослушными руками стащил задравшуюся толстовку. Майку с него снял Тодороки. Он склонился к его шее, прикусил острые, вспотевшие ключицы, пока Бакуго пытался расстегнуть не поддававшиеся пуговицы. — Ну нахера ты рубашку нацепил, — ругался Бакуго в тишину квартиры, просовывая пуговицы в петли дрожащими от накатывающего возбуждения пальцами; те перестали его слушаться и лишь жалко цеплялись за мягкую ткань. Тодороки завел руку за его спину и провел ею вдоль позвоночника. — Блять, я порву… — он закусил губу и зажмурил глаза, как только Тодороки сильнее надавил на пах коленом, но все равно не смог сдержать просочившийся стон. — Черт. — Тебе следовало указать дресс-код в сообщении. — Тодороки почувствовал стальную хватку на волосах, оттягивающую его голову назад; Бакуго несильно укусил его за выпирающий кадык и ловко просунул руку в расстегнутые джинсы. Шото задохнулся. От руки в волосах, зубов на шее и пальцев на вставшем члене. — Бакуго, — хрипло произнес он и столкнулся с красными, искрящимися глазами, выбившими из него возможность ориентироваться. Остался только он, только Бакуго и только раскаленный воздух между ними. Бакуго сжал его, проходясь пальцами по всей длине, и с упоенной улыбкой услышал, как у того сбилось дыхание, становясь мелким и поверхностным. Он довольно хмыкнул в острый подбородок и прикусил его, наблюдая за тем, как Тодороки сокрушенно прикрыл глаза и сжал влажные от бесконечных поцелуев губы. Бакуго стер пальцем выступившую каплю, размазал ее по головке и почувствовал укус в шею. — Пойдем... в кровать, — прошептал Тодороки, упираясь ладонью и вспотевшим лбом в стену. — А то что? — ухмыльнулся Бакуго, подставляя шею под быстрые, смазанные поцелуи, пока растрепанные волосы щекотали дымящуюся щеку. Тодороки провел губами от основания шеи до уха, слизывая капли пота; взял в рот розовую мочку, оттягивая ее зубами под тихий вздох, и, перекатывая на языке сережки, прошептал: — А то я трахну тебя прямо здесь. Рука на члене замерла, жаркое дыхание на щеке тоже; Бакуго застыл. А потом он оттолкнул от себя разомлевшего Шото и направился в сторону стоящей в дальнем углу кровати. Бакуго упал на кровать и стащил с себя джинсы, едва в них не запутавшись. Тодороки, последовавший за ним, замер, расстегнув только две пуговицы на чертовой рубашке: Бакуго стянул нижнее белье и отвел взгляд в стену. — Ну? Тодороки сглотнул. Он плюнул на оставшиеся и стянул рубашку через голову, чуть не порвав ткань. Тодороки навис над ним, доверчиво разведшим ноги в стороны и откинувшим голову на подушку. Тодороки вело. Его вело от запаха, которыми были пропитаны простыни, от глубокого дыхания, отражающегося на тяжело вздымающейся груди, от красных даже в темноте квартиры ушей и укуса на шее. У него закружилась голова, пересохло во рту и грудь сдавило от невыносимой нежности, которая не находила выхода. Бакуго был таким... Тодороки не выдержал. Он прислонился к его мокрому лбу своим, зажмуривая глаза, поцеловал в кончик носа, чем вызвал бурное негодование, тут же прерываемое масляным поцелуем, от которого повело их обоих. В тишине квартиры раздавались томные звуки поцелуев, шуршания ткани и тихие, срывающиеся вздохи, забирающиеся под кожу и холодящие оголенные спины, покрытые мурашками предвкушения. — Блять, ну давай уже, — поерзал под ним Бакуго, разрывая поцелуй и облизывая в нетерпении губы. Тодороки отстранился и, глядя на разморенного близостью, взъерошенного и пьяно смотрящего на него Бакуго, которого хотелось так, что всë плыло и мерцало, сказал, вкладывая в слова все чувства, копившиеся в нем: — Если бы ты мог посмотреть на себя моими глазами. Бакуго замер. Бакуго закрыл лицо локтем и отвернулся в сторону. Тодороки улыбнулся, наваливаясь на него и целуя в ямочку над дрожащим подбородком. Бакуго плавился в его руках, жмурил глаза и распахивал рот, пока Тодороки вбивался в него. Тодороки целовал взмокший висок, собирал губами капли пота на шее и слезы в уголках глаз; твердил его имя; без конца шептал, что он замечательный. Бакуго сжимал его плечи, скользил лопатками по простыни и говорил ему заткнуться, пока его голос не сорвался и его не выгнуло дугой. Тодороки успел поймать его громкий стон губами, пока его самого колотило в судорогах.

***

Тодороки проснулся от бившего в глаза солнца. Он поморщился и, перевернувшись на спину, посмотрел на незнакомый потолок. Воспоминания о проведенной ночи окутали его маревом, расслабляя ленивые после сна мышцы и отпечатываясь румянцем на щеках. Тодороки повернул голову и сел в кровати, не замечая Бакуго рядом. Он напрягся, протер глаза и услышал доносящиеся с кухни приглушенный звон посуды и тихо играющую музыку. Одевался Тодороки медленно, на сей раз детальнее рассматривая квартиру. В углу находился стол, который был завален книгами Кинга, мангой, не помещающейся на полках (среди томов он заметил «Блич» и «Атаку титанов»), и исписанными тетрадными листами; ноутбуку на нем едва оставалось места с краю. У противоположной стены стоял небольшой телевизор, к которому был подключен PS4; рядом с ним выстроилось несколько фигурок персонажей из игр (среди них Тодороки узнал подаренную Киришимой фигурку). На диване рядом были разбросаны вещи. Квартира Бакуго кардинально отличалась от его собственной — чувствовались уют и обжитость, которых не было в его съемной квартире. Минутой позже он появился на пороге кухни, в которой Бакуго, одетый в домашние штаны, сидел на кухонном столе. Он пил горячий кофе и был погружен с головой в телефон, быстро строча сообщения в чате группы. Его волосы были растрепаны ото сна, на щеке отпечаталась подушка, а на шее и плечах краснели оставленные Тодороки следы. Тодороки прислонился плечом к дверному косяку; в его разноцветных глазах искрились рассветы. — Урарака весь вечер тебя искала, — произнес Бакуго, не глядя на вошедшего. — Прежде чем бросить своих дорогих друзей, хоть в чате им напиши, идиот. — Я извинюсь сегодня. — Ну и че встал? — Он заблокировал телефон, поднося кофе к губам; от брошенного поверх кружки остро-взволнованного взгляда у Тодороки во рту образовалась пустыня. — Тебе приглашение нужно? Тодороки едва заметно улыбнулся, наблюдая за тем, как светлые всполохи солнца играли в светлых волосах. Во время заварки кофе он подумал, что был бы не против проводить так каждое утро: с тихо играющим egoRIFF (серьезно?), кофе (да, он помнил, что ему не место в холодильнике) и сидящим на столе Бакуго, косящимся на него светло-карими глазами. Стоп, что. Тодороки приподнял бровь и, отставив кружку на стол, к которому было подвинуто два стула (именно здесь он и заснул в прошлый раз), подошел ближе к оторопело отклонившемуся влево Бакуго. — Ты снял линзы? — Шото то ли спросил, то ли поставил перед фактом — он сам не понял. Он вглядывался в его глаза, грозясь прожечь в них дыры; в их цвете не было ничего особенного, но то, что Бакуго снял линзы, заставило его проснуться быстрее, чем кофеин. — Или ты не успел надеть новые? Бакуго почесал нос и вновь приник к кружке, допивая кофе и стуча пяткой свешенной со стола ноги по гарнитуру. Указал пальцем на стоящее в углу ведро, из которого выглядывала пачка красных линз. Тодороки быстро поцеловал его в губы. Ладно, он хотел поцеловать его быстро, но поскольку ощущение времени всë еще не было найдено… он целовал его до тех пор, пока у него не заболели искусанные за ночь губы. Тодороки сел за стол, пододвигая к себе кофе и оставляя красного Бакуго громко возмущаться. Кружка с кофе Тодороки так и осталась полной спустя несколько минут. В его голове было достаточно мыслей для того, чтобы они, хаотично отскакивающие от стенок черепа, могли разбить ее на осколки. Тодороки посмотрел на стоящие на тумбочке часы, виднеющиеся из комнаты. Он не мог ничего рассказать Бакуго? У Бакуго свои проблемы? Он исчезнет из его жизни, будто его никогда и не было? Ага, раз пять. Тодороки глубоко вздохнул и отставил кружку с кофе. Он повернулся к Бакуго. — Пиздец, — произнес Бакуго через пару минут, глядя на свои босые ноги. Тодороки молча согласился. — Он ебнутый. Тодороки кивнул. — Блять, я так и понял, что он поехавший, как только его увидел. — Бакуго взлохматил затылок, поставил кружку на стол и уткнулся носом в телефонную книгу. — Что ты делаешь? — Звоню Яойорозу, она должна что-то знать. Нефтегазовая компания, да? Тодороки наклонился вперед, упираясь локтями в расставленные колени и проводя пальцами по затылку. — Не впутывай еще и ее. — Ой, бля, заткнись! — запротестовал Бакуго, сразу же нахохлившись и скривив лицо. — Этот твой папаша хер отстанет от тебя. — Тогда каким образом поможет Яойорозу? — Откуда я знаю? Я еще не придумал. Ну, бля. — Бакуго застучал пятками по столу, беглым взглядом осматривая кухню в попытке зацепиться за что-то, что могло бы навести его на мысль. — Может, она сможет на него что-то накопать? Что-то, чем можно заткнуть ему рот? Если на вопрос о полиции он заржал, то помощи от нее ждать не стоит. Тодороки задумался и поджал губы, вспоминая моменты из далекого прошлого, когда ему прививали качества руководителя, способного держать большую компанию в умелых руках. Однако Тодороки, никогда не интересовавшийся делом отца настолько, чтобы заглядывать вглубь и изучать основы (после пятнадцатилетия он и вовсе перестал делать то, что от него требовали, поднимая шум и ставя на уши отца), толком ничего не знал. Конечно, он помнил историю становления компании, но черные дела оставались за чертой, к которой он не имел доступа. Разве что… — Я читал слухи о том, что он вел нечистый бизнес несколько лет назад. И Яойорозу говорила, что у него в последнее время проблемы. — Ну вот, охеренно. — Он говорил о том, что хочет уничтожить компанию, с которой давно сотрудничал, — произнес, вспоминая недавний разговор в машине. — Но я понятия не имею, о какой компании шла речь. Бакуго задумчиво слушал его, стуча телефоном по губам. — Я должен быть у него через пять часов. — Тодороки зачесал пятерней челку и оперся спиной о стену, смотря на часы так, будто те были врагом номер один. — А ты бы еще дольше на жопе ровно сидел. — Бакуго вернулся к телефону, но, сощурив глаза, снова его отложил. И кольнул взглядом Тодороки, почувствовавшего, как его лоб выжигали лазером из шпионских боевиков. — Сначала ответь мне на вопрос. Горчичный привкус накалившейся обстановки осел на языке и выжег небо. — Когда отец с тобой связался? Судя по тому, что сообщение пришло еще вчера, ты встретился с ним гораздо раньше. — В воскресенье, — произнес Тодороки; на лицо Бакуго упала тень. — Перед тем, как мы пошли на мост. — Перед, да, — хмыкнул Бакуго, нервно облизывая губы, на которых остались ранки от долгого утреннего поцелуя. — А решение, м? — Он спрыгнул со стола, вставая посередине кухни. — Когда ты принял решение рассказать мне? Тодороки выпрямился и положил локоть на стол, едва не задевая стоящую кружку. Его взгляд потяжелел. — К чему ты это? — Бля, ну мне нужно знать, ты трахался со мной с мыслью о том, что это прощальный секс или нет? А? — Бакуго подскочил к нему взбешенным ураганом, едва удерживая себя от того, чтобы не схватить замершего Тодороки за ворот не застегнутой до конца рубашки; его губы искривило оскалом. — Я настолько охеренно трахаюсь, что ты передумал сваливать в компанию?! Даже отказался от должности главы?! Что это было, мать твою?! — Бакуго. — Тодороки попытался подняться, чтобы успокоить его, но тот надавил на плечо; Тодороки упал на стул. — Всë, что ты говорил, когда мы ебались… ты решил потрепать языком, чтобы что?! — Во время концерта, — остановил поток ругани Тодороки, обхватывая его, сокрушенно смотрящего на разноцветный затылок, за пояс и прижимая к себе. — В самом начале твоей песни. — Тодороки уткнулся носом в его оголенный живот, щекоча дыханием кожу; Бакуго застыл, ослабив хватку на чужом плече. — Извини меня. Я бы не поступил так с тобой. — Завались, — фыркнул Бакуго, не пытаясь вырваться из успокаивающих объятий. — Я же, блять, не девка, которая только... — Я знаю, — Тодороки поднял голову. — Но не после всего того, что я говорил, да? Бакуго сглотнул, не в силах выдержать искренне-извиняющееся выражение лица, и выпутался из крепких рук. — Я звоню Яойорозу.