Be somebody

Тодороки всегда раздражал цвет стен в больницах. От пепельно-белого, на котором было видно каждую трещину, рябило в глазах; их резало от яркого, бесцветного оттенка, будто тот проходился ножом по сетчатке и перерезал капилляры. На стерильных стенах висело несколько плакатов, призывающих не оказывать первую помощь, если вы не знаете, как следует сделать это правильно, и дождаться приезда врачей. На других были приведены правила нахождения в больнице и указаны часы посещения больных. Тодороки успел прочитать их, наверно, раз двадцать. Он перевел взгляд на длинный коридор, разделенный несколькими приоткрытыми дверями и уходящий в глубины больницы — кажется, там была лестничная площадка и лифт. Наверно, стоило пойти и проверить? Он бы встал, размял затекшие от долгого сидения ноги, мышцы которых натянулись струнами и готовы были вот-вот порваться от напряжения. Довольно забавное сравнение с гитарой, кстати. Ему тоже следует научиться играть на чем-то. Гитара? Или все-таки синтезатор? Да, Тодороки снова думал о чем угодно, лишь бы не о Бакуго. Однако как бы он ни пытался абстрагироваться, бесконечный поток мыслей каждый раз возвращался к нему. Словно магнитом притягивало. Господи, этот идиот... Тодороки оперся локтями о колени, массируя загудевшие виски, в которых колотилось отравляющее беспокойство; от него нестерпимо болело под ребрами (от него вообще болело все, разрываясь на части и острыми краями вырезая внутренности). Он в который раз твердил себе успокоиться, потому что фельдшер в скорой сказал, что причин для паники нет — это всего лишь пуля, едва задевшая бок и прошедшая навылет (ага, всего лишь пуля, ничего страшного, такое ведь каждый день происходит с ними). Опухший глаз уже не болел, окруженный синяком, переползшим на щеку. Или болел — хрен знает. Ощущение боли притупилось, потому что громкий звук выстрела вырвал его из реальности, оглушил и отправил в водные глубины, прямо под толстый пласт льда, искажающий восприятие буквально всего, что произошло потом. Тодороки бился об лед, пытаясь вернуться, но выстрел до сих пор звучал так отчетливо, что от него звенело в ушах и плыло перед глазами. Нет, его жизнь не разделилась на «до» и «после», однако она потеряла свои привычные очертания, превратившись в глухой монохром (Тодороки, кстати, тоже — он был серым, бледным и поникшим; едва ли не экспонат для артхаусного кино). Он сидел на первом этаже больницы, на одной из свободных лавок (такой же белой), пока перед его глазами слонялись суетящиеся посетители, пришедшие навестить своих родственников в последние минуты, оставшиеся от часов посещения; они больше раздражали, чем помогали отвлечься от тяготящих переживаний. Телевизор, висящий сбоку и транслирующий новости, злил не меньше. Тодороки не мог точно сказать, сколько времени сидел — разве что через стеклянные входные двери заметил, что солнце уже закатилось за многоэтажные здания. Когда на пороге длинного коридора показался Бакуго, Тодороки подумал, что у него поплыли мозги — привидится же всякое. Потому что Бакуго должен лежать в палате, спать и… что там еще делают люди, попадающие в больницу из-за огнестрельного ранения? В следующую секунду Тодороки подскочил, едва не снося стоящий рядом стенд и заставляя поднять на себя подозрительный взгляд охранника, сидящего у правой стены. Потому что это действительно был Бакуго, держащийся рукой за раненый бок (в другой он держал распечатанные листы) и медленно идущий в сторону выхода. Тодороки подлетел к нему, отчего Бакуго едва заметно дернулся и тихо выругался, хватаясь за перевязанную рану. — Почему ты здесь? — удивился Тодороки, успев остановить свои руки, готовые схватить парня за плечи. — А где я должен быть? — тихо пробурчал Бакуго, медленно садясь на ближайшую лавку и стискивая зубы; листы с результатами и заключением врача он положил рядом. — На том свете? Хер тебе. — Тебе нужна госпитализация. Нет-нет, Тодороки не паниковал, просто его ноги сами развернулись в сторону коридора, чтобы провести лекцию врачам о том, что поступивших на скорой пациентов просто так не отпускают. — Да я отказался от этой херни. Беспечность Бакуго поразила Тодороки настолько, что он не смог вымолвить ничего, кроме: — Ты. — У твоего отца руки из задницы. Кто его стрелять учил? — Бакуго, это не смешно, — Тодороки сжимал и разжимал кулаки, смотря на парня, убравшего руку от испачканного в его же собственной крови бока толстовки и вытянувшего ноги. Того самого истекающего кровью парня (Тодороки преувеличивал, потому что крови на самом деле было не так много), которого тащил до машины, перепугав сотрудников компании (но они вместе с самой компанией могут пойти нахер — Тодороки все еще был культурным чело… хотя стоп, подождите, уже нет). Бакуго повезло. Отец, сгорающий от ненависти и страха, не смог толком прицелиться, поэтому пуля не задела жизненно важные органы, не задела кости и прошла навылет (было бы замечательно, если бы она не задела Бакуго). Тодороки избегал мыслей о черном классическом костюме, который пришлось бы покупать, если бы тот навел дуло чуть правее или выше. — Заткнись. — И добавил, прежде чем Тодороки начал спорить: — Я не буду валяться в больнице. Мне сказали прийти завтра. — Приползти если только. — Подбородок Тодороки обожгло гневным взглядом. — Посмотри, в каком ты состоянии. — Я в нормальном состоянии, гребаный ты мудак. Что мне будет от этого сраного пореза? — Это не порез, а пулевое ранение. За которое Тодороки Энджи светила статья. А еще статья за нелегальное хранение огнестрельного оружия (что там про мудаков, у которых ствол появляется хрен знает откуда? Никто не будет держать ствол в ящике стола? Ну да, как же). И за нелегальные сделки, которые десятью минутами ранее обнародовала «A-GAS», узнав о произошедшем в офисе «Todoroki GO Industry». — Это порез, — закатил глаза Бакуго. — Пуля едва бок задела. Тебе же, блять, это еще в скорой сказали, пока ты там чуть ноги из-за паники не откинул. Тодороки, переложив листы, сел на лавку, поникнув плечами. Он знал Бакуго достаточно хорошо для того, чтобы понять, — проще пройти испытание на чистоту души и завладеть силой Шазама (спасибо, Токоями, за мини-экскурс в мир ДС), чем переубедить его. — Извини за то, что втянул тебя в это. Тодороки пожирало изнутри чувство вины, медленно отрывая от него куски и так же медленно пережевывая; оно смаковало и лыбилось где-то внутри, и по его губам стекала горячая кровь. Та самая, которую Тодороки чувствовал на своих руках, когда в панике звонил в скорую, пока отца задерживали собственные охранники. — Я сам втянулся, — махнул рукой Бакуго; ее перехватил Тодороки и крепко сжал длинные пальцы. — Если тебе интересно, то я все еще офигеваю от того, что компания отца Яойорозу была в этом замешана. — Скорее, была той, кто всей этой ситуации и поспособствовала. Тодороки застыл, почувствовав, как Бакуго переплел их пальцы. Ох, серьезно? — Она знала или нет? — Сомневаюсь, — ответил он. Перед его глазами стояло искреннее сочувствовавшее лицо Яойорозу, когда они разговаривали на улице во время празднования записи альбома. Бакуго хмыкнул и оперся макушкой о стену, хмурясь от резкого движения. — Сильно болит? — Мне вкололи дохрена обезбола. Так что нет. — Ты выглядишь, как человек, которому забыли дать обезбол. Его нос был нахмурен, плечи казались стальными, а отросшая, спутавшаяся челка лезла в закрытые глаза и прилипала ко лбу. Толстовку можно было выкидывать прямо на выходе из больницы. — Посмотри на себя, мудак. — Бакуго не повернулся, даже бровью не повел, но Шото понял, что речь идет о его опухшей левой стороне лица (еще у него стягивало болью живот, в который пришелся удар крепкого кулака, но понимание этого накатило на него только сейчас). — Пригнуться не мог? — У меня нет опыта в таких вещах. — Какого черта он тебя вообще ударил? — Бакуго сильнее сжал его пальцы (Тодороки подозревал, что он сделал это неосознанно, отчего поселившийся в груди жар передался на шею). — Думаю, ему не понравилось, что я вырвал провода из стационарного телефона. Фразу, которая выступила катализатором, Тодороки произносить не решился. Нет, он не был суеверным мальчиком, верящим в то, что слова материальны, но он не хотел заставлять Бакуго волноваться лишний раз (он мог отреагировать довольно бурно, а открывшаяся рана — последнее, что им было сейчас нужно). — Я говорил потянуть время, а не ломать к хренам вещи в его кабинете. — Я не силен в поддержании диалога, тебе ли это не знать. Бакуго промямлил что-то нечленораздельное, неохотно соглашаясь. Между ними воцарилось умиротворяющее молчание, прерываемое негромким шумом, разносящимся по всему первому этажу. Входные двери то и дело стучали, пропуская уходящих домой работников и посетителей. По телевизору передавали прогноз погоды, сообщающий о том, что ночью будет облачно, но без осадков. Тодороки смотрел на их трепетно переплетенные пальцы и едва ощутимо гладил большой палец Бакуго своим, смотрел на его мерно вздымающуюся грудь, смотрел на прикрытые карие глаза, пока дотошный звук выстрела в его голове не сменился на мотив новой песни «HERO». От выбитых на сердце строчек песни до сих пор сжимались легкие и плавились ребра, превращаясь в расплавленный металл, щекочущими сгустками собирающийся внизу живота. — Бакуго, ты просил ничего не говорить, но... спасибо. — Ага, я всегда «за» то, чтобы проебать первую половину дня в метро, а вторую в больнице. — Я про твою песню. Она... Тодороки терялся. Потому что ни один существующий или существовавший язык не был способен выразить чувства, которые наполнили его в тот вечер. — Я так и не сказал о том, что она прекрасна. Бакуго молчал. — Ну, бля, я понял это примерно тогда, когда ты трахал меня на моей же собственной кровати, — небрежно произнес он и отвернулся, краснея до черных сережек на ухе. Тодороки назвал бы происходящее ночью по-другому, но да ладно. — Не думай, что так будет всегда. — Хм? — Тодороки склонил голову на бок. — В следующий раз ты будешь снизу. — Тебя ранили несколько часов назад, а ты уже думаешь о следующем разе? — Ну да, — и прозвучало это как само собой разумеющееся. Не сумев совладать с накатившими чувствами (Бакуго такой идиот, боже), Тодороки приблизил руку барабанщика к губам и оставил поцелуй на костяшках. Тот мгновенно напрягся и обернулся, встречаясь с усталым, полным невозможной ласки взглядом; Бакуго захлестнуло волной. — Ты конченый придурок, — сказал он и обхватил Тодороки за шею свободной рукой. Он притянул его к себе и уткнул носом в плечо, своим касаясь вспотевшего виска. — Тебе Киришима звонил раз десять, — Тодороки осторожно, стараясь не причинить боль, обнял его выше ранения, пришедшегося на левый бок. — И Каминари. Токоями с Джиро сообщениями засыпали. Самому Тодороки писали Урарака и Мидория, разбудив бесконечно приходящими в общий чат уведомлениями Ииду. Так что вскоре телефон Тодороки разрывался от еще большего количества пронизанных паникой сообщений. — Они тоже придурки, — Бакуго зарылся пальцами в его красно-белые волосы, ероша их на макушке. — Стоп, ты им сказал? — Сейчас двадцать первый век, — Тодороки поцеловал его в шею, вдыхая запах медикаментов. — И здесь есть телевизор. — Ох блять, только не говори, что эта херня по всем каналам. — Здесь был включен только один, так что понятия не имею. — Охрененно, — цыкнул Бакуго и, не рассчитав, дернул нахмурившегося Тодороки за волосы, заставив его поморщиться. — Твои друзья обещали приехать в больницу. Сказали, что будут через полчаса. Бакуго нахмурился. — И когда они тебе это сказали? Тодороки нехотя отстранился, посмотрел на часы на телефоне и снова уткнулся в подставленную шею, щекоча ее дыханием. — Полчаса назад. Двери с громким стуком распахнулись, являя в холле первого этажа переполошенную группу «HERO». Тодороки не нужно было поворачиваться, чтобы представить их обеспокоенные лица. — Бакуго! — крикнул метнувшийся к нему Каминари. Джиро с Токоями, которые подошли к посту охраны, тоже направлялись в их сторону. — Черт, — выругался тот и отпихнул от себя Тодороки. — Что за хрень произошла?! — закричал Каминари, обращаясь то ли к Бакуго, то ли к Тодороки, в панике размахивая руками во все стороны; одна пуговица на его рубашке была пропущена. — Почему ты здесь, а не в палате?! — вторила ему Джиро, бегло осмотрев взглядом их все еще переплетенные пальцы. — Заткнитесь, — процедил Бакуго, злясь из-за свалившегося на него внимания. — Он подписал отказ от госпитализации, — произнес Токоями, уже успевший просмотреть листы, на которых стояли подписи друга и главврача. — Отдай эти сраные документы мне! — сразу же среагировал Бакуго, предпринимая резкую попытку подняться. Ее пресек Тодороки — он схватил его за плечо и удержал на месте. — Если ты не хочешь оказаться в палате под капельницей, тебе стоит прекратить подрываться с места каждый раз, когда тебя что-то бесит, — в голосе Тодороки сквозило стальное спокойствие, которое подействовало на Бакуго лучше, чем любые угрозы. — Может, его связать? — предложил чуть позже Каминари. Тодороки в очередной раз пришлось усаживать Бакуго на место.

***

— Это всего лишь гребаная дверь, я в состоянии сам ее открыть, — Бакуго стоял, опираясь о стену плечом, пока Тодороки вставлял ключ в дверной замок. «Всего лишь дверь», «всего лишь пуля» — Тодороки был сыт этим по горло. У него не было никакого желания спорить и доказывать, что да, он «может, но не стоит» (все его силы — и силы «HERO» — ушли на то, чтобы посадить Бакуго в такси). К тому же он подозревал, что обезболивающее, которое вкололи Бакуго, либо перестало действовать еще в машине, либо изначально не оказывало той помощи, которое должно было. Однако это не мешало ему (судя по всему, из-за природной упертости, которая родилась раньше него на пару минут) продолжать гнуть линию самостоятельного и независимого человека. Замок щелкнул, и Тодороки пропустил Бакуго вперед. Тот скинул кроссовки в коридоре и, не включая свет, медленно подошел к дивану, осторожно на него опускаясь. Тодороки отвернулся, закрывая дверь. Наверно, в другой момент он бы забеспокоился (и не показал бы это Бакуго, потому что тот такую реакцию явно бы не оценил), но сейчас он был настолько эмоционально вымотанным, что не чувствовал ничего. Почти что вакуум. Не хватало только обреченно тянуть за оборванные тросы и лететь в пустоту, в которой не спас бы даже экзокостюм. Тодороки снял обувь и прошел на мрачную кухню, чтобы выпить воды; у него пересохло во рту. Он совершал действия на автомате, пока осознание происходящего пряталось за стальными прутьями решетки. Уже наполнив стакан, он с опозданием подумал о том, что следовало спросить разрешения у Бакуго, прежде чем хозяйничать на его кухне. Тодороки быстро осушил стакан и налил воду и для него. Возвращаясь в комнату, он увидел, как тот пытался снять испачканную толстовку. Бинт, которым была перевязана рана, ослепил своей белизной, казавшейся непростительно яркой во мраке комнаты. Бакуго запутался в рукаве и не мог просунуть голову в ворот, матерясь сквозь зубы. Тодороки поставил стакан на заваленный стол, включил свет, озаривший помещение, и сел рядом с Бакуго на диван. — Не лезь, — глухо прорычал тот из-под теплой ткани, продолжая бесполезные попытки снять толстовку. Тодороки его не послушал и, взяв ткань, аккуратно потянул ее наверх. — Я же сказа... — Замолчи и позволь мне позаботиться о тебе. Тодороки помог высунуть сначала правую руку, затем левую; толстовку он стянул сам, вконец растрепав волосы, и кинул ее грязным комом в угол дивана. Шото смог ближе рассмотреть крепко держащуюся перевязку. Он отметил, что рана не раскрылась, несмотря на непрекращаемые попытки Бакуго посягнуть на ее целостность. — Даже не думай ничего говорить, — угрюмо произнес Бакуго, заметив направление его взгляда. — Не буду. Бакуго недоверчиво сощурил глаза и откинулся на спинку дивана, поворачивая голову к окну, за которым стояла непроглядная тьма. Стрелки часов переползли отметку в одиннадцать и неслись вперед, отсчитывая минуты до конца сумасшедшего вторника. Определенно, этот день войдет в историю самых длинных за их жизни. Просчитайте нормальность дня и придите к заключению, что тот напоминает пьяную параболу. Тодороки не чувствовал практически ничего, превратившись в слепую тень себя. Усталость, больше эмоциональная, чем физическая, наконец сбила его с ног, заставляя приложиться затылком о гранитный пол и отключить способность трезво оценивать ситуацию. Что-то наподобие опущенного рубильника, нажатой красной кнопки, выпитой половины пачки успокоительных (они, кстати, ему нужны были несколько часов назад). Прошедший день разбитыми картинами всплывал в его больном сознании, превратившись в поломанную мозаику шизофреника. Стакан воды явно не был тем, что могло бы помочь ему прийти в себя и структурировать разбросанные по участкам головы тяготящие события-пазлы; половина из них напоминала закрашенный черным лист. Тодороки улетел в пустоту. — Херовый день, да? — нарушил тишину Бакуго, и Тодороки посчитал, что все время, проведенное в молчании, они думали об одном и том же (скажем прямо, не самая приятная из всех возможных ситуаций, когда ты оказываешься на одной волне с кем-то близким). — Начало было неплохим. Бакуго усмехнулся, криво приподнимая уголок губ и демонстрируя острые клыки. Усмешка вышла пугающей, но у Тодороки от нее засвербело под ребрами. Раздался телефонный звонок. Тодороки достал устройство из кармана. — Кто? — Яойорозу. — Поставь на громкую связь, — Бакуго подтянулся на руках, болезненно сжимая зубы, и показал подбородком на телефон. Тодороки нажал на кнопку вызова и включил громкую связь. «Тодороки?» — в динамике раздался обеспокоенный голос девушки. — Да. «Слава богу, с тобой все в порядке! Как Бакуго?! Я не могу до него дозвониться». — Нормально, лучше всех, — недовольно ответил Бакуго, доставая из кармана свой телефон и убеждаясь, что тот разряжен. «Я хочу извиниться перед вами. — Тодороки с Бакуго переглянулись. — Я понимаю, что мои извинения не окупят произошед…» — Но при чем здесь ты? — Не ты же доставала огнестрел из стола. «Мне следовало разобраться в ситуации, прежде чем отдавать вам эти документы». — Ты понимаешь, что если бы не твоя супер-помощь, то этот кретин, — Бакуго ударил Тодороки ногой по голени, — сейчас бы торчал на каких-нибудь срочных курсах повышения квалификации? — Сомневаюсь насчет курсов, но в целом Бакуго прав. Никто из вас не мог знать, что у моего поехавшего отца есть пистолет. — И ты тоже не мог этого знать, — Бакуго сделал акцент на слове «ты», от мгновенно овладевшей злости расширяя ноздри. — Я… должен был это предвидеть. Что бы Бакуго ни говорил, Тодороки не мог перестать обвинять себя в случившемся. Ладно, хорошо, он готов был согласиться с тем, что на самом деле не предполагал наличие оружия у отца, но именно он позволил Бакуго влезть в это дерьмо. Сегодня утром он буквально отправил ему пригласительную открытку. — Да нихрена ты не должен был! — сорвался Бакуго, резко выпрямляясь и в тот же момент кривясь от кольнувшей боли в боку. — Черт. «Бакуго?» Тодороки дернулся, повернулся, осторожно прикладывая руку к бинту и проверяя его целостность. — Да не лезь ты, — запротестовал Бакуго, но не предпринял попыток отцепить Тодороки от себя. Тот аккуратно провел кончиками пальцев по краям перевязки, не касаясь самой раны и не обращая внимания на шумно дышащего парня. — Напиши на своем долбанном лбу, если не можешь запомнить, что ты не виноват в том, что твой отец ебанутый в край. И если ты еще раз скажешь или подумаешь об этом, я разобью твой чертов фотоаппарат об твою же морду. — Тебе стоит перестать угрожать мне моим же фотоаппаратом. — А ты не неси тогда херню! — Я не успел ничего толком сказать. — Ты успел подумать, придурок. Тодороки глубоко вздохнул, не желая продолжать бесполезный спор. — Яойорозу, ты не знаешь, что с моим отцом сейчас? — Тодороки убрал руку, напоследок проведя пальцами по горячей коже (Бакуго рвано выдохнул), и поднес телефон ближе. — По новостям передавали, что его забрали в участок. «На данный момент он в полицейском участке, да. У него взяли показания, но он останется там на какое-то время. Бакуго, тебя попросят дать показания как пострадавшего». Бакуго недовольно скривил губы и наморщил нос. — Вы обнародовали документы, в которых были данные о его махинациях. Почему вы не сделали этого с самого начала? Яойорозу ответила не сразу. «…Мой отец не был уверен в том, что все пройдет гладко. Он… на протяжении пары лет готовился развалить компанию Тодороки, — голос Яойорозу стал тише и взволнованнее. — Я… я узнала об этом пару часов назад. Я… приношу свои извинения еще раз. — Шото не успел повторить, что не держит на нее зла и ни в чем не винит, так как Яойорозу, взяв себя в руки, быстро продолжила уверенным голосом: — Произошедшее в офисе подняло общественный резонанс. Это был лучший момент для обнародования документов». — А еще ваша компания сможет вылезти сухой из воды, потому что кинуть ответный компромат на вас этот ублюдок не сможет из-за того, что сидит за решеткой, — догадался Бакуго; Тодороки согласно кивнул. Он сомневался, что его отец доверял в компании кому-то настолько, чтобы отдать копии документов на хранение, если с ним что-то случится. «Да, все верно», — выдохнула поникшая Яойорозу. — Так, давай начистоту, — Бакуго усмехнулся и ближе наклонился к динамику. — Мне срать, что происходит между вашими компаниями, но, если вы засадите этого ублюдка на пару столетий, я буду охренеть как счастлив, — поднял глаза на Тодороки. — Этот идиот вроде бы тоже. — Да. «Наши юристы займутся этим, — заверила Яойорозу; Тодороки показалось, будто она согласно закивала. — Бакуго, я позвоню тебе завтра. Пожалуйста, поправляйся. Тодороки, до свидания». Разговор закончился, разнося по квартире торопливые гудки. — Мда, — произнес Бакуго, снова откидываясь на диван и задумчиво глядя в потолок, пока Тодороки клал телефон на стол. Тодороки не чувствовал разочарования, грусти или сожаления. Отец выжег в нем эти чувства по отношению к себе еще в далеком детстве и залил цементом. Что-то наподобие метафорического надгробия или семейного склепа, с которым он бы не хотел иметь ничего общего. Тодороки мог бы назвать отголоски постепенно появляющихся эмоций легким, едва ощутимым облегчением, которое мимолетными волнами закрадывалось под кожу и успокаивало уставшее тело и напряженное сознание. Он не испытывал угрызений совести. Он был рад тому, что Энджи Тодороки грозил срок? Определенно. Он был бы рад еще больше, если бы его обожаемая компания развалилась? Определенно (разве что сотрудников было жаль, поскольку они бы потеряли хорошую работу). — Эй, ты так и будешь здесь сидеть? — через некоторое время покосился на него Бакуго, глаза которого закрывались от навалившейся усталости; сумасшедший день теперь уже точно подходил к концу, оставляя после себя утихающий эмоциональный коктейль. — Моя квартира не общежитие. И таблички с надписью «гостиница» я не вижу. — Я уверен, скоро пойдет дождь. Не хотелось бы промокнуть. — Какой, к черту, дождь? — Бакуго изогнул бровь и посмотрел на небо, заволоченное облаками. — Никакого дождя не обещали. — Как и в прошлый раз, — пожал плечами Тодороки, откидываясь на спинку дивана рядом с Бакуго и касаясь его оголенного плеча своим. Тот в непонимании скривил губы, силясь вспомнить, в какой такой прошлый раз. Его лицо вспыхнуло и глаза взволнованно заблестели, когда к нему пришло осознание. — Пошел ты. Тодороки устало улыбнулся. — Диван не развали в этот раз. Это закончилось? В самом деле? Тодороки смотрел на разозленного и смущенного Бакуго и чувствовал небывалое спокойствие, всполохами распространяющееся по телу.