Finally

      Я лечу, не разбирая дороги.       Да как она смеет?! Как эти поганые осквернители смеют доверять тайны, стоящие у истоков магии, таким... как она? Как можно пасть настолько низко? Неужели они совсем потеряли достоинство? Совсем забыли, что такое чистота крови?       Я сама не замечаю, как оказываюсь в роще. Или это лес? Значит, я летела долго, может – не один час. Праведное негодование только-только немного улеглось, и вдруг я снова вспоминаю, что эта дрянь держала в руках.       Мою палочку!       Волшебную палочку, которая выбрала меня, когда мне было одиннадцать! И пусть только посмеет кто-то сказать, что это гнильё не крадёт магию у тех, кому она принадлежит по праву. Злость вмиг снова закипает во мне. Я, не задумавшись, взмахиваю рукой – и слышу, как в нескольких метрах трещит ствол дерева. Мои занятия бесконтактной магией не прошли зря. Ещё один взмах – и в воздух поднимается охапка веток с земли. Ещё один – и...       О Мерлин, нет. Я слышу это, ещё как будто за много миль отсюда. Эти звуки, которые я узнаю и через десять, и через двадцать лет. Которые я ни за что не забуду – хотя я жажду забыть их больше жизни. Больше всей моей поганой жизни. Звуки, которые никогда не слышал никто, кроме меня. Звуки в моей голове.       Будто шторм, который надвигается издалека, только виднеется над горизонтом, но я знаю – скоро, очень скоро, слишком скоро он будет здесь. Нет! Нет, нет!!!       Я падаю на землю и стискиваю голову руками. Нет, я не ожидала, что это случится так быстро, я надеялась ещё немного пожить в тишине. Я кричу, изо всех сил борясь с неизбежным. Бесконечный гомон, грохот, крики – они наполняют меня изнутри, разрывают голову на части. Как я жила с ними столько лет?       Нельзя, нельзя сдаваться. Я ложусь на спину и усилием воли открываю глаза. На меня смотрят верхушки деревьев. Должно быть, они шумят – но я не слышу этого, всё заглушают голоса – более и более отчётливые.       Вдох.       Надо мной небо.       Выдох.       Синее небо и серые облака.       Вдох.       Вокруг меня тишина.       Выдох.       Она смыкается надо мной, как тень в ясную погоду.       Вдох.       Подо мной влажная земля.       Выдох.       Капли, оставшиеся на ней после дождя, впитываются в меня, просачиваясь через одежду.       Вдох.       Ветер еле заметно треплет мои волосы.       Выдох.       Я чувствую его каждым дюймом кожи.       Вдох.       Выдох.       Вдох.       Выдох.       Дыши, Беллатриса. Дыши.

***

      Я живу в окрестностях Лондона уже около месяца. Как бы мне ни хотелось просто забрать свою палочку у этой мерзавки, этого делать нельзя. Просто влететь в магазин и выхватить палочку у неё из рук я вряд ли смогу – девчонка постоянно начеку, будто каждую минуту ожидает нападения.       Но показать себя и забрать палочку силой тоже нельзя – иначе я не успею и глазом моргнуть, как снова окажусь в Азкабане – а в эту дыру мне совсем не хочется. И я решаю, раз плана у меня всё равно пока нет, разведать, что к чему.       Я наведываюсь в лавку Олливандера почти каждый день, надеясь узнать, как эта девица оказалась за прилавком. Спустя две недели мне улыбнулась удача: в магазин снова зашла та белобрысая девчонка, которую я видела тут ещё в первый раз.       Заметив меня, она подошла поближе и сказала:       – Смотри, Гермиона. Опять та птица. Может, она дружила с мистером Олливандером, а теперь ждёт, что и ты станешь о ней заботиться? Или просто чувствует, что его больше нет в живых, и хочет проститься?       – С чего ты взяла, что это “она”, Полумна? Да и вообще, ты уверена, что это та же самая птица?        – О да, уверена, – беспечно ответила девчонка. И что-то в её голосе показалось мне смутно знакомым. Может, мы виделись где-нибудь. Но пытаться вспомнить бесполезно – воспоминания стёрты практически подчистую.       Когда я прилетела на окно лавки Олливандера через несколько дней, меня ждала плошка мочёной брусники. С детства не ела этого простого лакомства. Вкус брусники на мгновение поднял в памяти какую-то картину. Я попыталась ухватить этот образ, но он тотчас же исчез. Бесполезно.       Так я узнала, что Олливандер мёртв, а эта девчонка, видимо – его преемница. За эти недели я выяснила, что она открывает лавку в восемь утра каждый день, даже на выходных, а закрывает – в пять. После этого она либо поднимается наверх в помещение над магазином, либо уходит куда-то вглубь здания. Как я поняла из разговоров, там находится мастерская. Иногда она ходит гулять – обычно вечером, когда стемнеет.       Проводить по несколько часов в день на подоконнике лавки Олливандера (девчонке, видимо, не хватило наглости сменить название) и лакомиться мочёной брусникой вошло у меня в привычку. В виде птицы мне не нужно много еды, и этих ягод вполне хватает. Я почти благодарна за них: перспектива питаться в лесу чем попало меня совсем не радует. Правда, я начинаю уставать от жизни под открытым небом – в особняке Малфоев я решила больше не показываться – но других вариантов пока нет.       Сегодня я раньше обычного прилетаю на подоконник – ещё только десять утра, и в магазине пусто. Грейнджер в одиночестве стоит за прилавком и стругает что-то, закатав рукава. Я настолько привыкла наблюдать за ней, что отмечаю про себя, что волосы у неё против обыкновения собраны в узел на затылке – видимо, чтобы не мешали работать.       Я испытываю лёгкое раздражение оттого, что моей плошки с брусникой ещё нет на законном месте. И решаю подать голос. Девчонка вскидывает голову и слабо улыбается.       – А, это ты? Что-то рано сегодня. Сейчас принесу твою бруснику. – И она уходит куда-то вглубь магазина... оставив мою палочку лежать на прилавке.       Кажется, нужно действовать молниеносно, но что-то останавливает меня. Как будто в голове включается тормозной механизм. И когда я оказываюсь на прилавке, Грейнджер уже появляется рядом с плошкой в руках.       – Совсем проголодалась? – бормочет она, ставя передо мной угощение и снова принимаясь за работу. Я берусь за еду, время от времени поглядывая на девчонку.       Я почти привыкла к мысли, что она теперь заправляет производством Олливандера. Конечно, меня до сих пор это возмущает, но я, памятуя, чем чреват очередной срыв, держу себя в руках. Она по крайней мере пристойная волшебница. Я видела её в бою, и для малолетней грязнокровки она была не так уж плоха.       Видимо, заметив мой слишком внимательный взгляд, она говорит:       – Ты ведь волшебная птица, да? Уж не заколдованный ли принц.. Может, тебя нужно поцеловать, и ты превратишься в какого-нибудь белокурого юношу и позовёшь меня замуж, посулив полцарства и коня в придачу? – Она продолжает беседовать сама с собой вполголоса. Я не пытаюсь понять, что за чушь про принцев и коней она несёт. – Интересно, что бы сказали волшебники, если бы узнали, какие волшебные сказки рассказывают магглы своим детям? – Стало быть, и у магглов есть сказки про магию? Вот уж ни за что не поверила бы. – И вообще-то, если подумать, откуда взялись все идеи волшебных сказок? Вот скажем, спящая красавица. Что это за магия, которая может погрузить целый замок в сон на сотню лет? Или, например, Белоснежка. Какое зелье пила королева, чтобы подбросить Белоснежке яблоко? Может, оборотное? Стащила волосок у какой-нибудь старухи и.. А может, попросту зелье старения. Интересно, а шкуру бумсланга тогда трудно было достать? Когда, кстати, всё это было? Вряд ли больше трёх или четырёх веков назад.. – Через пару минут я ловлю себя на том, что с интересом слушаю рассказ о маггловских сказках. Беллатриса Блэк, тебе должно быть стыдно!       Она продолжает болтать, начисто забыв обо мне. Я и раньше видела людей, доведённых одиночеством до такого состояния, в каком они могли часами разговаривать сами с собой, не обращая внимания ни на что вокруг.       Но Грейнджер не грезит, а продолжает заниматься своим делом: в её руках маленький серебряный ножичек и то, что, наверное, будет заготовкой для волшебной палочки. Рядом открыт небольшой ящик с инструментами.       Вдруг дверь открывается, и в магазин заходит девчонка, которую, как я выяснила, зовут Полумна. Кажется, её не было здесь больше недели.       Я взлетаю и продолжаю наблюдать за ними со шкафа. Почему-то меня злит, что мои наблюдения так бесцеремонно прервали.       – Здравствуй, Гермиона. Как поживаешь?       – Хорошо, у меня всё по-старому. Как прошла поездка?       – О, замечательно. В Трансильвании просто чудесно. Я, конечно, не надеялась познакомиться с местным сообществом вампиров, но ты понимаешь, всё равно я немного разочарована. У них ведь столькому можно научиться..       – Ээ.. Полумна, хотела тебя спросить. Ты когда-нибудь читала маггловские волшебные сказки?       – Это вроде про девушку, которая нашла туфельку и пыталась с её помощью подыскать себе принца?       – Ну в общем-то там было наоборот: туфельку она потеряла, и принц пытался найти её.       – Я знаю сказку про принцессу, которая укололась веретеном с напитком живой смерти на кончике. Эта принцесса действительно существовала.       – В самом деле?       – О да, а колдунью, которая из зависти хотела отравить её, звали Летиция Сомноленс. Она была очень известна в Средневековье, её портрет даже изображают на обёртках шоколадных лягушек, только она редко встречается... Ой, а что это у тебя на руке?       Даже со своего места под потолком я вижу, как Грейнджер поспешно пытается развернуть левый рукав рубашки. И запоздало вспоминаю, что она прячет. Это я оставила ей этот шрам – чтобы она помнила своё место, чтобы не смела делать вид, будто никому не известно, какая поганая кровь в ней течёт.       – Это... ничего, Полумна. Старый порез.       – Я никогда раньше его не видела. И выглядит почти как свежий... – Она заворачивает рукав и изучает моё творение. – О-о...       – Беллатриса развлекалась, допрашивая меня, когда нас держали у Малфоев. Наверное, лезвие ножа было заколдовано, за три года шрам даже не побледнел. – Она объясняет это с видимой неохотой и надолго замолкает, возвращаясь к прерванной работе над заготовкой для волшебной палочки.       – Знаешь, я же теперь пользуюсь её палочкой... Кажется, я всё-таки начала немного ладить с ней. Она как будто и хочет меня слушаться – но что-то в ней словно до сих пор рвется к прежней хозяйке.       – Может, ты для этой палочки... понимаешь, недостаточно злая?       – Нет, не думаю, что дело в этом. Палочки из грецкого ореха редко сами выбирают, служить добру или злу. Дело просто в том, что они привыкают служить одному человеку, становятся ему верными друзьями. А я ведь не отобрала эту палочку в бою. И уже никогда не отберу. Может быть, потому палочка и упрямится. Теперь её уже... не приручить заново. – Она снова замолкает. – Я столько думала обо всём этом. Когда пыталась понять эту палочку. Иногда мне приходило в голову, что, если бы не эта волшебная палочка, может быть, для Беллатрисы всё сложилось бы по-другому. Создаётся ощущение, что они как будто подстёгивали друг друга, заставляя творить ужасные вещи. И теперь мне, кажется, немного жаль Беллатрису. Может быть, более мудрая палочка могла бы направить её энергию в мирное русло.       – Да, мне тоже приходило это в голову. Не насчёт палочек, разумеется, а вообще. Когда меня схватили, она немного помучила меня... Совсем чуть-чуть – кажется, Ты-Знаешь-Кто запрещал им специально убивать чистокровных волшебников. И мне ещё тогда показалось, что, если бы кто-нибудь смог придумать ей другое дело... Я имею в виду, дело, которое требовало бы от неё такой же самоотдачи...       Какое бесстыдство! Они стоят тут, грязнокровка и отъявленная осквернительница крови, и обсуждают меня, словно непослушного ребёнка!       Я, как могу сильно, задеваю обеих крылом по голове, сметаю с прилавка плошку с ягодами и так стремительно вылетаю из лавки, что не вписываюсь в открытое окно, врезавшись в раму. С трудом набирая высоту, я уже слышу в отдалении раскаты грома – хотя надо мной до горизонта простирается чистое небо.       Месяц тишины должен был когда-нибудь закончиться.