Finally

      Июнь выдался на удивление тёплым, но с начала июля дожди льют почти не переставая. Ветер задувает во все щели, и даже днём я сижу в своём кресле, завернувшись в плед и попивая чай из магически подогреваемой кружки.       В такие вечера, как сегодня, я всегда острее ощущаю одиночество. Каждый стук кружки о столик, каждый порыв ветра, каждый скрип деревянного дома – все звуки усиливаются во много раз, и мне начинает казаться, что я одна во Вселенной.       После того случая ворон не появляется уже почти неделю. Я и не думала, что так привязалась к этой птице. Оказалось, её ежедневные визиты стали для меня чем-то вроде ритуала. Теперь я на всякий случай первым делом с утра ставлю на небольшой столик в углу плошку с брусникой и приоткрываю форточку даже в самый сильный ливень – на случай, если она решит явиться в неурочное время. Но каждый день ягоды остаются нетронутыми.       Я листаю свои записи, которые сделала ещё при жизни мастера Олливандера. Здесь информация обо всех палочках, принадлежащих волшебникам, которых я знаю. Я сделала эти заметки, думая, что они помогут мне лучше понять природу взаимоотношений палочки с владельцем. Но до того, чтобы основательно поработать с ними, руки у меня дошли только теперь. Меня очень удивило то, что я узнала о свойствах виноградной лозы, из которой была сделана моя первая палочка. Я могу по памяти процитировать слова из заметок Олливандера: “их хозяевами почти всегда являются волшебницы и волшебники, стремящиеся к высоким целям, чье видение выходит за рамки обычного, которые часто поражают тех, кто думает, что знает их лучше всех”. Чьё видение выходит за рамки обычного... Что он хотел этим сказать? Видение за рамками обычного – это скорее к Полумне.       Меня до глубины души поражает то, насколько похожи были наши с ней первые палочки. Обе они были сделаны из виноградной лозы – а больше ни у кого из моих знакомых таких нет – обе не имеют рукоятей, на обеих есть растительный орнамент. Вот только трудно найти двух более непохожих друг на друга людей, чем Полумна и я.       Я пытаюсь проанализировать взаимодействие виноградной лозы с сердечной жилой дракона в моём случае и с пером феникса – в её. Но от чая и тепла меня начинает потихоньку клонить в сон.       Мне снится, что я лежу спиной на земле. Или скорее на земляном полу в каком-то просторном помещении. Вокруг меня есть люди – сложно определить, сколько их. Как будто что-то заслоняет мне обзор, хотя этой преграды я не вижу. Я слышу странные звуки. Как будто ребёнок плачет. Плачет от боли или скорее... от обиды. Как будто его наказали, а он не понимает, за что.       Я лежу, не в силах пошевелиться, и понимаю, что ничем не могу помочь этому ребёнку. Как будто он слишком далеко от меня. И всё же я слышу его. Невозможность успокоить этого малыша сводит меня с ума, я начинаю вторить ему, ощущая его боль, как свою. Я плачу, кричу, задыхаюсь, по моему лицу катятся слёзы, я пытаюсь вырваться, подняться на ноги, найти этого ребёнка, который плачет всё горше. Я знаю, что своими криками напугаю тех, кто меня слышит – потому что плачущего ребёнка слышу только я.       И тут малыш оказывается рядом. Я всё ещё не могу пошевелиться – как будто я связана заклинанием. Он ложится, приваливаясь ко мне, обнимает меня, кладёт голову мне на грудь и продолжает плакать, сотрясаясь всем телом. Я знаю, что могу утешить, успокоить его, только бы приподнять руку, только бы обнять его за плечи, прижать к себе...       От порыва ветра хлопает форточка, и я просыпаюсь.       В лавке царит полумрак. Единственным источником света служит лампа на моём столике рядом с креслом. Тетрадь с записями соскользнула на пол. От кружки с чаем ещё идёт едва заметный пар. На прилавке сидит чёрная птица и, слегка склонив голову, смотрит на меня.       Я потираю сонные глаза и понимаю, что плакала во сне – щёки до сих пор влажные. Приснится же такое.       Ворон сидит неподвижно, будто ждёт чего-то. Рядом стоит нетронутая плошка с ягодами.       – Ну здравствуй. – Я пытаюсь звучать бодро, но голос всё ещё дрожит. Неужели я не только плакала, но и кричала? – Давненько ты меня не навещала. Вон твоя брусника, что же ты?       Птица в ту же секунду поворачивает голову к плошке. Я замираю.       Как бы там ни было, я не ожидала, что она понимает каждое моё слово. Поведение птицы, конечно, казалось мне слишком уж осознанным, но это уже переходит все границы. Я поднимаюсь на ноги и подхожу ближе, на всякий случай сжимая в кармане палочку.       – Так, милая моя. Что-то ты явно от меня скрываешь. Неужели ты и вправду заколдованный принц? – Ведь вороны не умеют презрительно щуриться, так? – Или может, ты как почтовая сова – доставляешь письма? – Птица отворачивается и уверенно шагает к краю прилавка. – Ну постой, постой. Дай мне немного времени. Не часто ведь встретишь такую разумную птицу. Если ты вообще... Постой-ка! – Меня осеняет внезапная догадка. – А не... анимаг ли ты?       Я внимательно наблюдаю за птицей, которая продолжает, не мигая, взирать на меня с дальнего конца прилавка. Из того, что она больше не выказывает признаков недовольства, я делаю вывод, что моя догадка попала в точку.       – Ещё один незарегистрированный анимаг? Что-то многовато вас. Какой вообще смысл в этих реестрах, если одна я уже знаю... пятерых нелегальных анимагов? А сколько вас всего – и представить боюсь.       Я продолжаю говорить, одновременно опасаясь, что птица снова улетит, если я сболтну что-нибудь не то, и боясь замолчать. Что если мне стоит её опасаться?       – Ну давай же, я тебя не обижу. Полакомись. Ты же целую неделю не ела мочёной брусники... Она ведь тебе нравится?       Будто в подтверждение моих слов ворон поднимается в воздух и спустя пару секунд приземляется возле плошки с ягодами, явно намереваясь приступить к трапезе.       – Вот так-то лучше. – Я усаживаюсь обратно в кресло и делаю глоток чаю. – И что же ты, с позволения сказать, за птица? – Я улыбаюсь своему каламбуру, а ворон будто и не замечает меня, продолжая клевать бруснику. – Ты дружила с мастером Олливандером, верно? – И опять нет ответа. – Ну скажи хоть, я тебя знаю? – Это предположение совсем уж глупое – мало ли сколько в Англии незарегистрированных анимагов, с чего бы мне быть знакомой с каждым?       Однако на этих моих словах птица поднимает голову – будто только что заметила меня. С негромким криком она взлетает, едва не смахнув с прилавка плошку, и устремляется во всё ещё открытую форточку. По пути она словно бы ещё раз бросает взгляд в мою сторону, немного заваливаясь на бок – и что-то в её по-детски хаотичных движениях кажется мне смутно знакомым.