***
Сегодня я позже обычного поднимаюсь наверх в свою комнату. Квартирка над лавкой совсем крошечная: две маленьких спальни и кухня. На кухне есть камин и старенький диван с двумя креслами. Но мне больше нравится проводить время внизу за прилавком. Там почему-то уютнее и как-будто роднее. Но сегодня у меня есть особенная причина сидеть в лавке допоздна. Эта причина – отставная Пожирательница Смерти, каким-то неведомым образом оказавшаяся в соседней от меня спальне. Немалую часть вечера я провела, бездумно перебирая спицами – с недавних пор я снова пристрастилась к вязанию – и пытаясь понять, какие скрытые мотивы могут быть у Беллатрисы Лестрейндж. Получалось плохо. В виде ворона она вела себя достаточно мирно – кроме пары раз. Впрочем, теперь всё становится на свои места. Она устроила тут мини-погром, когда мы с Полумной заговорили о ней. Но это было недавно. А до этого на протяжении месяца она просто прилетала почти каждый день и сидела на окне, наблюдая за тем, что происходит в лавке. А, ну да, и ещё ела бруснику. Но почему сюда? Почему ко мне, к человеку, которого она ненавидит всей душой просто за происхождение. Почему не отправилась к сестре или… не знаю, ко всем чертям, например? В половине двенадцатого я наконец гашу в магазине свет и поднимаюсь в свою комнату. Поднявшись по винтовой лестнице, я прислушиваюсь. За второй дверью тихо. Пообещав себе подумать об этом завтра, я, наскоро умывшись, запираюсь изнутри, залезаю под одеяло и закрываю глаза.***
С того дня, как ко мне явилась Беллатриса, прошло уже почти две недели. За это время я не видела её ни разу. Встав на следующее утро и осознав, что произошедшее накануне мне не приснилось, я после некоторых колебаний поставила на поднос тарелку с куском холодного мяса и лепёшкой, которые наловчилась печь в старой печи Олливандера, и графин с водой. Странно было бы морить Беллатрису голодом, раз уж я пустила её сюда. Еду я оставила на полу у двери. И на протяжении этих двух недель я каждый день оставляла поднос с едой и каждый вечер забирала его на кухню пустым. Если бы не этот пустеющий поднос, я бы, наверное, решила, что Беллатриса там умерла. Или, выспавшись и отдохнув, улетела. В общем и целом я рада, что не вижу её. Таким образом у меня почти получается делать вид, что у меня за стеной не маньяк-убийца, а.. скажем, дальняя родственница, приехавшая погостить. Что не она виновна в смерти двух прекрасных людей, что не она приложила свою аристократическую ручку к событиям, по бессмысленности и жестокости с которыми не сравнится, пожалуй, ничего. С такими мыслями я провожу в магазине день за днём, готовлю еду, читаю, работаю. Но когда я, заперев дверь заклинанием, забираюсь в холодную постель и закрываю глаза, ко мне приходят совсем другие, незваные мысли. Я боюсь. Так, как ещё никогда в жизни. Я не думала, что мне будет так страшно. Не думала, что могу испытывать такой безотчётный животный ужас. Ужас, который почти пересиливает инстинкт самосохранения – да и все другие инстинкты. Кажется, в тот вечер, когда она появилась здесь, я испытала страх, какого не испытывала ещё ни разу. Я бывала в передрягах и похуже. К тому же в этот раз у меня даже была волшебная палочка – а Беллатриса была безоружна. Но этот страх, наверное, засел так глубоко, что ни один рациональный довод с ним не справится. Я боюсь эту женщину. Всем своим существом. Я боюсь.***
Я сижу в своём кресле за прилавком, крутя в руках только что законченную палочку из ивы. В этот раз я совсем недовольна своей работой. Палочка получилась не столько даже своенравной, сколько.. неустойчивой. Неуравновешенной. Уязвимой не только для собственных настроений, но и для влияния извне. Мне трудно представить, кого может выбрать такая палочка. Я даже не могу со стопроцентной уверенностью сказать, что это не брак. За этими мыслями меня застаёт громкий хлопок откуда-то сверху. В этот вечер за окном снова бушует непогода, и я почти не сомневаюсь, что это ветер с грохотом распахнул неплотно закрытую форточку. И всё же решаю подняться наверх – проверить, всё ли там в порядке. В конце концов, нельзя забывать о том, что теперь я живу здесь не одна. Сжав в руке теперь уже собственную палочку, я почти бегом поднимаюсь по винтовой лестнице и осматриваюсь. Обе двери, ведущие в спальни, плотно закрыты. И я, собравшись с духом, иду на кухню. То, что я там вижу, вызывает у меня столько эмоций одновременно, что сигнал до мозга доходит не сразу. Форточка, как я и думала, открыта настежь. На полу сидит Беллатриса, низко склонившись и сжимая голову руками, словно беззащитный человек, ожидающий нападения. Сделав пару шагов вперёд, я замечаю, что её бьёт крупная дрожь, а сама она шепчет что-то нечленораздельное. Время от времени с её губ слетает едва слышный стон, а потом она снова начинает нашёптывать что-то невидимому слушателю. В первую секунду меня до краёв наполняет страх. Я кляну себя всеми словами за то, что вообще пустила Беллатрису Лестрейндж к себе на порог, безнадёжно спрашиваю себя, для кого пыталась сделать вид, что она не опасна, что она выглядит гораздо более вменяемой, чем три года назад, что она и в самом деле не причинит мне вреда, раз до сих пор не трогала. Затем я беру себя в руки и пытаюсь обуздать свои малодушные порывы. Этой женщине плохо. Я и представить не могу, что с ней, но это явно что-то очень дурное. Присмотревшись, я замечаю на ней несколько чёрных перьев – по всей вероятности, её собственных. Может, она всего лишь подралась с какой-нибудь птицей или попалась уличному псу? Но я быстро отбрасываю эту мысль. То, что происходит – что бы это ни было – происходит у неё в голове. – Эм... Беллатриса? Она негромко вскрикивает, её рука испуганно дёргается, и в ту же секунду на кухонном столе со звоном разлетается вдребезги графин с водой. Сама Беллатриса ниже пригибается к дощатому полу. В полнейшем замешательстве я пытаюсь осознать, что только что произошло. Стихийная магия? Только теперь я, видимо, отдышавшись после быстрого подъёма по лестнице и оправившись после первого шока, замечаю, что воздух в кухне как будто заряжен чем-то. Я чувствую едва ощутимое покалывание – так бывает, когда подносишь руку к наэлектризованному предмету. Я делаю ещё шаг вперёд. Так и есть – волны магии исходят от этой тёмной фигуры на полу. – Беллатриса? Шёпот становится чуть громче, и наконец она то ли вскрикивает, то ли стонет: – Не подходи, идиотка! Не подходи. Это не угроза. Она не контролирует себя. Ещё одно резкое движение – и меня может постигнуть участь графина. Одна часть меня рвётся назад, твердит, что надо уносить ноги, спрятаться, переждать это... Чем бы это ни было. Эта часть держит палочку наготове, при этом отлично сознавая, что, если что-то случится, палочка мне не поможет. И в это же самое время другая часть – наверное, та самая, которую Распределяющая Шляпа в своё время отправила учиться в Гриффиндор – знает, что нельзя бросать человека в таком состоянии. Любого человека. Эта часть говорит тише, но настойчивее. И эта часть, уже зная, какое решение я приму, делает ещё шаг вперёд. И ещё. И ещё. С каждым шагом воздух всё плотнее. Это сродни ощущению, которое я испытываю, беря в руки волшебную палочку, пока не имеющую хозяина – только в десятки, в сотни раз сильнее. Магию палочки я могу почувствовать, лишь настроившись на нужную волну. Сейчас же энергия повсюду. Даже волшебная палочка в моей руке, кажется, начинает чуть заметно нагреваться. Стараясь не думать о том, чем и ради чего я рискую, я опускаюсь рядом с ней на колени. И, зажмурившись, кладу руку на вздрагивающую спину. Беллатриса, кажется, задерживает дыхание, не решаясь больше ничего сказать. Неужели и правда боится меня ранить? Её тело похоже на пружину, сжатую до предела. Одно неверное движение – её или моё – и… Я запрещаю себе думать об этом. Я мало знаю о стихийной магии, но что-то подсказывает, что мои негативные эмоции могут только усугубить ситуацию. Медленно, неуверенно я начинаю поглаживать её по спине, одновременно пытаясь думать о чём-нибудь добром и спокойном… Я сосредотачиваюсь на самых светлых чувствах, которые есть сейчас во мне, пытаясь направить их через свою руку к фигурке, сжавшейся на полу. Это сложно. Я настолько отвыкла испытывать какие-либо эмоции, что найти в себе хоть одну оказывается невероятно трудным. Я лихорадочно перебираю в голове воспоминания о детстве – но мысль о том, что родители сейчас за сотни миль от меня и я, возможно, никогда больше их не увижу, затмевает всё; пытаюсь вспомнить конец войны, первый спокойный вдох после месяцев кровопролитной борьбы – но в этом воспоминании нет счастья, только усталость и опустошение; первое письмо из Хогвартса; годы учёбы; сдача экзаменов. Всё это вызывает только какую-то отдалённую горечь. Я в отчаянии сжимаю пальцы на рукояти палочки из грецкого ореха, и тут… Ну конечно, вот оно! И тут решение приходит само собой. Просто этот процесс – концентрация на счастливых, добрых мыслях – напоминает мне то, что нужно делать, когда вызываешь патронуса. Мне никогда не давалось как следует это заклинание. И теперь я понимаю, почему. Я не могла найти то самое воспоминание. Я поднимаюсь на ноги, закрываю глаза. Перед моим внутренним взором встаёт давно забытая, но ясная картина: я стою в лавке Олливандера, в моей руке небольшая волшебная палочка из виноградной лозы с растительным узором. Я смотрю на неё, и она кажется мне самым прекрасным, самым изящным, что я когда-либо видела. Эта палочка без слов говорит мне так много, что целый мир не может вместить моей радости... Палочка выбрала меня. Выбрала. Это значит, что я действительно волшебница. Я буду учиться в Хогвартсе. Может быть, у меня появятся друзья. Я проживу долгую, счастливую жизнь среди людей... среди волшебников. И я буду одной из них. – Экспекто Патронум! В первую долю секунды палочка словно дёргается в моей руке – я не успеваю сообразить, почему – но затем из неё вырывается серебристая дымка. Я и не рассчитывала увидеть телесного патронуса. Что-то подсказывает мне, что в таком состоянии и с такой палочкой даже такая форма – большой успех. Стараясь не терять концентрации, я вновь опускаюсь на колени, теперь уже смелее кладу руку на плечо притихшей Беллатрисе. Нас окружает облако серебристого дыма. На мгновение мне кажется, что я вижу в нём какое-то смутное очертание, но не исключено, что это мне лишь почудилось. Беллатриса молчит, быстро и прерывисто дыша. Руки её, сжимающие голову, начинают очень медленно расслабляться – костяшки уже не белеют от напряжения. Она постепенно перестаёт дрожать и наконец через несколько минут совсем затихает, низко опустив голову. Я замечаю, что мой патронус почти окончательно рассеялся. Колени начинают болеть от сидения на полу, однако я не решаюсь пошевелиться, только моя рука продолжает повторять размеренные движения. Наконец Беллатриса судорожно вздыхает и поднимает голову. Я поспешно отдёргиваю руку. Она поднимает широко распахнутые глаза, будто впервые замечает моё присутствие и не вполне понимает, кто я и что здесь делаю. На неё лице видны следы слёз. Меня снова сковывает страх, но уже не тот, леденящий душу, а другой – неуловимое сочетание страха за себя и страха за кого-то другого. Я испытывала его совсем недавно... Когда? Медленно, словно сквозь пелену густого тумана, Беллатриса поднимается на ноги. Встав, она пошатывается – и я инстинктивно подставляю руку, не давая ей упасть. Вновь обретя равновесие, она бросает на меня ещё один отсутствующий взгляд и нетвёрдым шагом покидает кухню. Спустя несколько секунд я слышу, как с негромким хлопком закрывается дверь её комнаты. Всё ещё не выпуская волшебную палочку, я без сил ложусь прямо на пол. Ох... Если таких сил требует только поддержание бестелесного патронуса на протяжении пары минут, то что говорить о настоящем, оформившемся? Я делаю глубокий вдох, стараясь расслабиться. Потолок надо мной слегка покачивается. И тут я вспоминаю, когда это было – страх, только что отступивший, страх одновременно за себя и за кого-то другого, неизвестного. Это точь-в-точь повторяет то, что я чувствовала во сне в тот вечер, когда здесь появилась Беллатриса.