Finally

      Сегодня всё наперекосяк. Сначала было не заснуть до пяти утра, а потом, как только я начала задрёмывать, меня разбудили какие-то голоса с улицы. Кому, интересно, приспичило прогуливаться у меня под окнами в такое время? И в итоге я так и не заснула.       После бессонной ночи у меня, как обычно, зверски дрожали руки, и, пытаясь приготовить кофе вместо привычного чая, я сначала разбила кружку – по крайней мере, не самую любимую – а потом сварила такой крепости чёрный кофе, что сердце до сих пор колотится – а прошло уже почти два часа. Есть ничего не получается: от одного вида еды мутит, как при отравлении. В итоге я сижу за прилавком, злая на весь мир, и даже не могу почитать: от попыток сфокусироваться на листе тоже мгновенно начинает подташнивать. Вдобавок у меня уже второй день побаливает спина, что тоже не добавляет оптимизма.       Словом, хорошо, что Беллатриса пока не показывается – ох и досталось бы ей от меня сегодня. Я совсем уж было решаю, за неимением покупателей, закрыть лавку и отправиться наверх, попробовать ещё хоть немного вздремнуть, как вдруг в окно стучится сова. Я заинтригована – последнее письмо от Гарри и Джинни я получила всего полторы недели назад, очень маловероятно, что это снова они. Пока я иду к окну, чтобы впустить птицу, в моей голове проносится десяток-другой мрачных предчувствий относительно того, что может содержаться во внезапном письме.       Первое, что сова делает, когда я впускаю её в лавку – это старательно отряхивается, окатывая меня градом холодных капель. Видимо там, откуда она прилетела, льёт дождь. Я заставляю себя погладить вымокшую птицу и забираю у неё из клюва влажный конверт.       Письмо оказывается от профессора МакГонагалл. Мы изредка обмениваемся письмами – однако на сей раз это просто записка, состоящая из нескольких строк.       Дорогая Гермиона!       Пишу тебе по просьбе Филиуса Флитвика. В субботу в десять утра к тебе прибудет порталом первокурсник из Рейвенкло. Ему нужна новая волшебная палочка. Подробности узнаешь от него самого. Филиус передаёт тебе большой привет.       С наилучшими пожеланиями,       Минерва МакГонагалл       Мимоходом улыбнувшись – наконец-то она поддалась на уговоры обращаться ко мне по имени – я опять ощущаю укол раздражения. Зачем этому мальчишке понадобилась новая палочка в самом начале года? Постель, о которой я неуверенно размышляла пять минут назад, вдруг представляется мне самым желанным местом на земле. Взглянув на календарь и убедившись, что сегодня и в самом деле суббота, я со вздохом усаживаюсь в своё кресло и начинаю ожидать юного покупателя. До назначенного времени осталось ещё около десяти минут. Сова, видимо, заплутала под дождём – письмо, зная директрису, наверняка должно было прийти заранее.       По профессору МакГонагалл всегда можно было сверять часы, и ровно в десять утра прямо напротив двери в лавку волшебных палочек появляется невысокий паренёк с тёмно-рыжими волосами, из-за которых он странно напоминает мне маленького Рона. Однако когда он заходит в лавку, от сходства не остаётся и следа. Мальчик серьёзно смотрит на меня тёмно-синими глазами, явно ожидая, что я первая начну разговор.       – Здравствуй, – говорю я. Его лицо мне незнакомо – здесь его точно не было минувшим летом, значит, первые полтора месяца он пользовался палочкой кого-то из родных. Стало быть, из магической, но небогатой семьи.       – Здравствуйте. – У него негромкий, совсем ещё детский голосок. – Профессор Флитвик сказал, что напишет вам… Мне нужна палочка. Вы мне поможете?       Отчего-то – возможно, из-за серьёзности его тона – мне вспоминается просьба, с которой обратился Маленький Принц к незнакомому лётчику: “Пожалуйста, нарисуй мне барашка”. Какая глупость. После бессонной ночи ещё не такое привидится.       – Да, конечно, – нетерпеливо отвечаю я ему. – Что случилось с твоей старой палочкой?       Рассказ мальчика подтверждает мою догадку. Палочка, которой он пользуется сейчас, досталась ему по наследству от отца-мракоборца, погибшего при исполнении.       Я теперь уже привычно провожу необходимые измерения и достаю специальную. карточку, чтобы записать данные. И вспоминаю, что так и не спросила его имя.       – Как тебя зовут? – спохватываюсь я.       – Уилл… – немного растерянно отвечает он.       – Мне нужно полное имя для отчётности.       И он неохотно отзывается:       – Уильям Фентон Эванс-Леонт.       Пытаясь вспомнить, слышала ли я про каких-нибудь Эвансов или Леонтов с Рейвенкло, я начинаю записывать имя на карточку. И тут – буквально через секунду-другую – слева из прохода между стеллажами в лавку влетает большая чёрная птица и усаживается на шкаф, неотрывно глядя на Уилла. Нахмурившись, я смотрю на Беллатрису: такое поведение для неё, мягко говоря, не свойственно. Я пару раз замечала, что она наблюдает за тем, как я обслуживаю покупателей, но была уверена, что делает она это исключительно от скуки. Теперь же она явно чем-то заинтересовалась. Судя по всему, Уиллом.       Она не обращает на меня никакого внимания, не сводя глаз с мальчика. Уилл, не говоря ни слова, искоса поглядывает на неё в ответ. Странно всё это. Откуда Беллатрисе знать первокурсника с Рейвенкло? Но она, кажется, настроена мирно, и я, записав всё, что нужно, отправляюсь за палочкой. И в то же мгновение слышу шелест крыльев – она пролетает у меня над головой и, снова сделавшись человеком, молча ждёт меня в дверях мастерской.       Подойдя к ней, я не верю своим глазам. Беллатриса… улыбается?       Конечно, улыбкой это назвать сложно. Да мне и не представить на её лице улыбку. Скорее она воодушевлена. Удивительно, насколько эта эмоция преобразила её. Глаза широко распахнуты, как у ребёнка, который увидел что-то интересное, рот приоткрыт, как будто ей не терпится что-то как можно скорее сказать мне.       – В чём дело? – поневоле улыбаясь, спрашиваю я. Очень уж забавно и непривычно видеть её такой взбудораженной.       – Ты… ты можешь спросить о его родителях? О маме? – свистящим шёпотом спрашивает Беллатриса.       – О маме?       Ничего не понимаю.       – Потом всё объясню! Узнай всё, что сможешь, о его семье. – Увидев моё замешательство, она еле слышно добавляет: – Пожалуйста.       Это последнее слово она произносит так тихо, что я не уверена, но померещилось ли оно мне. Раз уж Беллатриса Блэк вспомнила, что существует волшебное слово – значит, дело и вправду серьёзное.       – Ладно, – наконец отвечаю я. – А ты давай лети на шкаф, мне нужна тишина.       С видимым усилием взяв себя в руки, она снова оборачивается вороном и летит по тёмному коридору в лавку.       Первая палочка, которую я беру в руки – 11¼ дюйма, яблоня и волос единорога. Но её мы отметаем почти сразу – яблоня и единорог – и без того необычное сочетание, а для одиннадцатилетнего мальчика и подавно.       Со второй палочкой приходится провозиться подольше. И в итоге в руках у меня оказываются 10½ дюйма ивы с сердечной жилой дракона. Я люблю драконовые палочки – всегда чувствую с ними какое-то особенное взаимопонимание. Эта палочка гораздо более гибкая, чем первая, и, кажется, неплохо подходит Уиллу. Однако как только дело доходит до практики, он приподнимает со стола книгу всего на пару дюймов, прежде чем она проскальзывает по воздуху до самого края прилавка, подлетает вверх и затем со всего размаху хлопается оземь. Уилл говорит, что ещё месяц назад освоил левитацию, и даже со старой палочкой заклинание всегда получалось лучше.       Я снова отправляюсь на поиски. И спустя минуту уже иду обратно, торжественно неся в руках средней гибкости палочку из сосны с сердечной жилой дракона. Она длиннее двух предыдущих, и в руках такого мальца почти наверняка будет смотреться забавно, но на этот раз я чувствую: это она. Я всей душой люблю момент, когда палочка находит хозяина – как будто ещё один кусочек мира встаёт на место. Я каждый раз ощущаю особый трепет от своей причастности к этому событию. Интересно, мастер Олливандер тоже чувствовал себя так – раз за разом, год за годом?       Едва Уилл берёт в руки палочку из сосны, сомнений больше быть не может – эта волшебная палочка выбрала его. Он во все глаза смотрит на свою – свою собственную! – палочку.       – Ну что ж… – неуверенно начинаю я, пытаясь прикинуть, как бы мне выполнить просьбу моей затейливой квартирантки, при этом не вызвав лишних подозрений. Начать я начинаю с самого простого. – С тебя семь галлеонов. – Очнувшись от созерцания, Уилл начинает рыться во внутреннем кармане мантии. – Я могу взглянуть на палочку твоего отца?       Он удивлённо поднимает голову. Я сразу решила, что не буду ничего ему объяснять, пока сам не спросит. А он не спросит, в этом я почти уверена. Значит, в своих вопросах я могу зайти так далеко, как мне только позволит осторожность.       – Вот. – Он кладёт на прилавок семь золотых монет и небольшую волшебную палочку. Убрав деньги, я беру её в руки и тщательно осматриваю. 9½ дюймов, ясень, волос единорога. Довольно гибкая. Что ж, из этого я могу сказать кое-что об её прежнем владельце.       – Твой отец тоже учился в Рейвенкло?       – Да, – отвечает Уилл. И, чуть погодя, добавляет: – Его звали Фентон Эванс, полкуровка. – Видимо, он решил, что я задаю вопросы не из праздного интереса, а для какой-то цели, и решил выдать мне анкетные данные родителей. Полукровка Эванс… Уж не может ли он состоять в родстве с мамой Гарри? Но выяснить это мне вряд ли удастся. – Мама тоже из Рейвенкло, её зовут Эмилия Леонт. Она из древнего магического рода, – не без скрытой гордости прибавляет он. И я решаю рискнуть.       – А ты знаешь, какая палочка у твоей мамы?       Пару секунд Уилл с недоверием смотрит на меня, и я начинаю бояться, что перестаралась. Однако он всё же отвечает.       – Она… средней длины. Но, мне кажется, длиннее папиной. – Говоря это, он убирает обе палочки во внутренний карман мантии, одновременно доставая из него небольшую блестящую вещицу, смахивающую на портсигар. Должно быть, это двухсторонний портал. – Из чёрного орешника… А внутри сердечная жила дракона.       Всё интереснее и интереснее. И ещё интереснее – зачем Беллатрисе знать о его семье. Ладно, очень скоро я это выясню. Вдруг Уилл подаёт голос.       – Мисс…       – Грейнджер.       – Мисс Грейнджер, портал отправит меня в Хогвартс ровно в половине одиннадцатого. Я могу посидеть здесь?       Я бросаю взгляд на часы. 10.16. Просто отлично! У меня есть почти 15 минут, чтобы ненавязчиво, под предлогом светской беседы расспросить Уилла о его родных – в надежде, что объяснения Беллатрисы будут того стоить. От моей утренней апатии не осталось и следа. Процесс подбора палочек всегда вызывает у меня приятное волнение, переходящее затем в глубокое удовлетворение.       Не веря своей удаче, я усаживаю его в кресло, где обычно сидит Полумна, и предлагаю чай. Уилл, как и следовало предполагать, отказывается. Тогда я усаживаюсь напротив него и под видом непринуждённого разговора, призванного скоротать время, задаю ещё несколько вопросов о его близких.       Всё это время Беллатриса мнётся на шкафу, и, едва Уилл исчезает, как и было назначено, ровно в 10.30., она в мгновение ока срывается с места и улетает куда-то в направлении кухни. Решив, что для одной пасмурной октябрьской субботы вполне хватит торговли, я наконец с чистой совестью запираю магазин и поднимаюсь по винтовой лестнице в кухню, где Беллатриса уже чем-то гремит.       Зайдя в кухню, я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. За те минуты полторы-две, что я убирала карточку в картотеку и запирала дверь, она успела сделать две чашки чаю – видимо, вскипятив их заклинанием – и поставить на столик перед камином в подобии приглашения к завтраку. Похоже, ей действительно очень-очень нужно что-то у меня выспросить. Что, интересно? Она ведь сама всё слышала.       Фентон Эванс и Эмилия Леонт учились в Рейвенкло, только Фентон – на три года раньше. В школьные годы они почти не общались, а сблизились после окончания Хогвартса, когда Фентон сдал экзамены на мракоборца, а Эмилия – окончила Хогвартс и поступила на работу младшим ассистентом в Комиссию по Экспериментальным чарам. Сначала они довольно долго просто дружили, и за это время Фентон не единожды звал Эмилию замуж, но она всякий раз отказывалась. Только спустя три года согласие было получено, и они обвенчались.       У них трое детей, старшая дочь замужем за магглом, а средняя учится на седьмом курсе Хаффлпаффа. Фентон погиб на задании около пяти лет назад – мне было неловко спрашивать подробности – а Эмилия живёт с детьми и зятем на крошечном полуострове в графстве Дорсет, продолжая работать в Министерстве Магии. Семья живёт достаточно уединённо – единственная подруга Эмилии погибла незадолго до их с Фентоном свадьбы, а ни о каких друзьях семьи Уилл не слышал. Это всё, что мне удалось узнать за то время, что у меня было.       Но Беллатриса явно ждёт чего-то ещё. Она придвигает ко мне чашку с чаем и продолжает выжидающе смотреть на меня.       – Ну… ты же сама всё слышала. Чего ты ещё хочешь?       Какое-то время она мнётся, а потом наконец неуверенно отвечает:       – Палочки… Ты спрашивала его о палочках. Они тебе о чём-нибудь говорят?       Мне отчего-то приходит на ум приём у маггловского врача. Так пациент протягивает ему результаты анализов и робко спрашивает: “Доктор, это вам о чём-нибудь говорит?”       Я напрягаю память.       – Уилла выбрала палочка из сосны с сердцевиной, как и у нас с тобой, из сердечной жилы дракона. Пожалуй, он будет умелым волшебником… Научится находить нестандартный подход к простым и привычным вещам. Эта палочка, я почти уверена, поддержит его в любом решении или поступке – хорошем или дурном. Палочка довольно длинная и не очень гибкая. Значит, он почти наверняка будет иметь чёткую жизненную позицию и сумеет отстаивать свои интересы и взгляды… В общем, он почти наверняка проживёт долгую и яркую жизнь.       Беллатриса терпеливо слушает, даже не пытаясь перебить. Зачем ей всё это? Ладно, говорю я себе, об этом я узнаю позже.       – У Фентона – его отца – палочка достаточно гибкая и не слишком длинная… – вслух вспоминаю я. – Ясень и волос единорога – пожалуй, самое неудачное сочетание для передачи палочки по наследству. Я вообще удивлена, что Уилл полтора месяца ею пользовался. Они часто вообще теряют силу, если ими пытается пользоваться кто-либо, кроме законного хозяина. А в целом… Скорее всего, Фентон не был семи пядей во лбу – тут Беллатриса неопределённо хмыкает – но всё-таки любил свою семью и от всей души делал своё дело. И наивно верил в мир во всём мире, – вдруг неожиданно для себя добавляю я последнюю фразу, которую совершенно не планировала говорить.       Интерес Беллатрисы этим явно не удовлетворён – она продолжает сосредоточенно внимать всему, что я говорю, время от времени прихлёбывая чай.       – Ну а… Эмилия? Что скажешь о ней?       – Эмилия… – Дракон, чёрный орешник, средней длины. Интересно, даже очень. – Чёрный орешник – дерево редкое. Кажется, я ещё ни разу не продавала палочки из этого материала. Для него ключевое понятие – это честность. Те, кто владеет палочками из чёрного орешника, должны быть полностью честны, в первую очередь, перед собой. Если хозяин такой палочки переживает внутренний конфликт или пытается как-то себя обмануть, палочка может и вовсе потерять силу. Или даже начать искать себе нового хозяина, – вспоминаю я то, что читала в заметках Олливандера. И чувствую, что начинаю испытывать к матери Уилла невольное уважение. – Но раз эта палочка служит Эмилии Леонт, значит, она верна себе. И в большом, и в малом. А в сочетании с сердечной жилой дракона… В общем, она почти наверняка искусная волшебница. Умеет концентрироваться, проявлять стойкость и упорство. И справляться с неожиданными трудностями и потрясениями. Так мне кажется, – подытоживаю я.       Беллатриса слушает с жадностью, не упуская ни единого слова. Что ж, теперь моя очередь задавать вопросы.       – А откуда такой интерес? Что ты знаешь об этой семье?       Какое-то время она молчит, сжимая с в руках кружку с остывающим чаем.       – Я… знала Эмилию Леонт. В школьные годы. – И опять тишина.       – И это всё? – раздражённо спрашиваю я. – Слушай, я не выспалась, отвратительно себя чувствую, у меня болит спина, и, кажется, поднимается температура. Ты заставила меня собирать анкетные данные этого мальчишки, а теперь отказываешься объяснить, зачем тебе это нужно?       Я ожидала – и даже самую малость надеялась – что она разозлится, и тогда я тоже буду иметь полное право хлопнуть дверью и уйти спать. Теперь, выпив чаю, я и вправду начинаю чувствовать, что меня знобит. Не хватало ещё окончательно разболеться. Но Беллатриса, напротив, кажется смущённой и задумчивой. Вот уж не думала, что доживу до такого.       – Ну… Мы подружились, когда я только поступила в Хогвартс – познакомились, оказавшись в одном купе. Она тогда училась на седьмом курсе. Я страшно переживала, что без Андромеды мне будет ужасно одиноко, но она… Это была совсем не такая дружба, как та, что была у нас с сёстрами. У меня как будто появилась вторая мама.       Я сижу, боясь пошевелиться – никогда я ещё не слышала от Беллатрисы столько всего сразу, да ещё о детстве. Честно говоря, мне никогда и не приходило в голову, что у неё было детство. Мне всегда представлялось, что она и на свет появилась вот такой, как сейчас. Чушь, все когда-то были детьми. Даже Беллатриса Блэк. Она тем временем продолжает говорить, словно и забыв о моём существовании.       – Она была такой, какой должна быть настоящая мама. Ну то есть, я думаю, что она должна быть такой. Она столькому меня научила. Столько рассказывала. Всегда меня слушала, хотя вряд ли в 11 лет я говорила что-то стоящее. Я не знаю никого добрее. Не знаю никого умнее. Не знаю никого красивее. – Внезапно она поднимает глаза от чашки, будто вспомнив, что я всё ещё сижу напротив. – Ты говоришь, палочка не будет слушаться, если у хозяина внутренний конфликт?       – Да… – ошарашенно отвечаю я.       – Примерно той зимой Эмилия начала жаловаться на свою палочку. Ну то есть она не жаловалась, просто несколько раз в разговорах всплывало, что палочка… проявляет характер. Я видела, что что-то не так, но не знала, чем ей помочь. А когда она закончила школу, мы ещё некоторое время переписывались, но потом всё сошло на нет. Не знаю, почему. Я знала, что она несчастлива, но снова не знала, что могу для неё сделать. И перестала пытаться.       Я молчу, не в состоянии придумать, что сказать. Всё это кажется таким странным, таким… противоестественным. Сидеть на диване напротив Беллатрисы и слушать её рассказ о детской дружбе. Вдруг мне становится так горько и тоскливо, что на глаза наворачиваются слёзы. Не знаю, о чём я плачу. О её друзьях, о своих друзьях, о прошлом, о будущем? Меня словно ледяной водой окатывает ясное как день понимание, что вся жизнь зависит от крошечных мелочей. Каждый день, каждую минуту мы принимаем решения, которые могут повлиять на огромное количество вещей. А могут не повлиять ни на что. И никто и никогда не знает, в какой именно момент он принимает судьбоносное решение.       Может быть, если бы маленькая Беллатриса продолжила переписку с подругой, которую так любила, это каким-то образом изменило бы её жизнь, не дав ей стать тем, чем она стала. А может, ничего бы не изменилось. И никто в целом свете не даст на это ответ.       – Ты чего это разревелась? – невесело спрашивает Беллатриса.       Я поспешно вытираю слёзы и допиваю чай.       – Да так. Я и правда заболеваю, так что эмоциональный фон… – Я обрываю себя на полуслове. Зачем это я оправдываюсь перед ней?       – Потому что нечего допоздна на холоде сидеть. У тебя в мастерской постоянный сквозняк, – заключает она и, не оглядываясь, выходит из кухни.