Finally

      Трансгрессировать прямо в лавку было плохой идеей. Нежный декабрьский снежок незаметно превратился в проливной дождь, и теперь я с грустью смотрю лужу посреди пола. Наскоро подсушив мантию заклинанием, я проверяю, заперта ли дверь в лавку, и поднимаюсь на кухню.       Вечер с Невиллом в “Трёх мётлах” прошёл как всегда. Как и Полумну, я ценю Невилла за то, что он не любит говорить о прошлом. Когда мы видимся с Гарри, встреча всё время пытается превратиться в вечер воспоминаний. Может быть, через десять или двадцать лет я буду готова с ностальгией вспомнить школьные годы, но сейчас… Нет. Поэтому я с удовольствием слушаю рассказы Невилла о школе, о студентах, о его научной работе. Мы подолгу разговариваем о магической дендрологии – о растениях он может говорить часами – и даже спорим о теоретических вопросах магии. Он до сих пор не теряет надежды заманить меня в Хогвартс. И даже строит за меня планы о совмещении производства волшебных палочек и преподавания. Не знаю, откуда у него эта уверенность, что я найду общий язык со студентами, но сейчас школа – это последнее место, где мне хотелось бы оказаться. Даже два человека в квартирке над лавкой Олливандера временами кажутся мне чересчур большой компанией.       Сам Невилл, сразу после выпуска поступив к профессору Спраут лаборантом, уже спустя год начал преподавать младшим курсам. Спраут говорила, что у неё очень давно не было такого талантливого ученика. Наверное, из-за своих не самых радужных воспоминаний о первых школьных годах он легко ставит себя на место даже не самых одарённых студентов и умеет найти подход к каждому. Когда он начинает говорить о работе, я каждый раз с восторгом думаю о том, что он нашёл своё место. Наверное, поэтому он и пытается так активно убедить меня присоединиться – хочет, чтобы и я нашла своё. Понятия не имею, где находится моё место, но оно совершенно точно не в Хогвартсе.       Как всегда после встречи с Невиллом я, вместо того, чтобы сразу трансгрессировать домой, отправилась бродить по темнеющему Хогсмиду. Школьников в это время уже почти нет, и улицы стремительно пустеют. Насколько я не люблю вечерний маггловский Лондон – слишком сильно он напоминает мне о родителях – настолько же мне нравится лёгкий и уютный Хогсмид после заката. Обычно я подолгу брожу по улицам, заглядывая в витрины и читая вывески, которые знаю наизусть. Это давно стало ритуалом. Но сегодня что-то было по-другому.       Это было сродни тем субботним вечерам в далёком детстве, когда я знала, что наутро мы с родителями поедем гулять или устроим пикник. Не могу сказать, что я с восторгом ждала этих поездок – остаться дома с книжкой для меня всегда было приятнее – но я до сих пор помню подспудное ощущение, сопровождавшее меня весь вечер накануне: ощущение, что завтра что-то будет не как всегда. Мы будем делать что-то вместе, внимание мамы с папой будет полностью сосредоточено на мне, а не на работе, я буду не просто дочкой, которую они любят – я буду для них самым главным человеком на свете! Конечно, взрослея, я поняла, что всегда оставалась для них главным человеком – как любой ребёнок для любых родителей – но то детское чувство так и не забылось.       И теперь, поднимаясь по лестнице и замечая свет на кухне, я со смешанным чувством изумления и смущения понимаю: всё дело в том, что дома меня ждёт Беллатриса. Вероятнее всего, сидит в кресле в ожидании ужина, запасшись очередным набором колкостей. В какой-то момент я поймала себя на том, что они больше не задевают меня, а наоборот, держат в тонусе. Ведь по сути, и с моей стороны, и с её, они просто прикрытие для обычного желания поболтать. И если она когда-нибудь признает, что ей нравится со мной мной разговаривать, тогда и я, пожалуй, признаю, что мне стало с ней настолько комфортно, насколько это вообще возможно в такой ситуации.       Я останавливаюсь в дверях кухни. Она сидит в своём кресле спиной к двери и читает, пока не замечая меня. Всего полтора часа назад я сидела с Невиллом Лонгботтомом в пабе “Три метлы”, а теперь захожу в кухню, где в кресле с моей книгой сидит Беллатриса Блэк. Может ли в моей жизни произойти что-то ещё более странное? Как это вообще возможно? Я пытаюсь представить, что бы сказал Невилл, если бы узнал. Что бы сказала Полумна? Что бы сказал Гарри?..       Она переворачивает страницу своим по-детски торопливым движением, и я с ужасом ловлю себя на улыбке. Неужели меня и вправду умиляет Беллатриса?       Я захожу в кухню, снимая ещё влажный плащ, и вижу, что книга у неё в руках – комедии Шекспира, а на столе стоит непочатая бутылка красного вина и два бокала.       – Ну и где ты шастаешь? – беззлобно вопрошает Беллатриса, отрываясь от Шекспира и медленно – я бы сказала, слишком медленно – изучая меня с головы до ног. Закончив наблюдения, она улыбается краем губ. – Поздравляю. Ты наконец выглядишь почти как настоящая волшебница.       Я усмехаюсь. Для походов в Хогсмид я всегда надеваю платье и мантию. В деревушке, где время застыло давным-давно, мои джинсы были бы прямым оскорблением.       Я обхожу диван, чтобы повесить плащ рядом с камином, краем глаза поглядывая на Беллатрису, которая так же искоса с интересом смотрит на меня в ответ. Тут только до меня доходит. Вино? Я его не пью, и у меня его никогда не водилось. Перехватив мой взгляд, отставная Пожирательница удовлетворённо ухмыляется.       – Откуда у нас вино?       Ну не зашла же она, в конце концов, в магазин за бутылочкой полусухого?       – Из особняка Блэков. – Я удивлённо поднимаю брови. Беллатриса тем временем, отложив книгу, берёт в руки бутылку и, откупорив её, даже не произнеся заклинания – нужно будет расспросить её об этой невербально-бесконтактной магии – и щедро разливает вино по бокалам. Не совсем понимая причины такого неестественного мирного настроения, я не спешу садиться и остаюсь стоять у камина, грея руки у потрескивающего огня. – Не стесняйся, будь как дома, Гермиона, – с ударением на моём имени произносит она и умолкает, наслаждаясь эффектом. Я снова с недоверием смотрю на вино. Уж не собралась ли она меня отравить? А иначе откуда столько радости?       – Беллатриса, если ты что-то задумала, я призываю тебя вспомнить, что я уже полгода кормлю тебя и изображаю радушную хозяйку. Я понятия не имею, что у тебя на уме, и не уверена, что хочу это знать. Поэтому пожалуйста…       Не дослушав меня, она раздражённо откидывается на спинку кресла и открывает книгу.       – Да делай ты что хочешь. Будто бы мне доставляет удовольствие твоя компания. – И она демонстративно погружается в чтение.       Поверить не могу. Она обиделась. Беллатриса Блэк на меня обиделась! Не разозлилась, не ушла, хлопнув дверью так, что стены задрожали, не врезала мне – а обыкновенно по-детски надулась. Мир сошёл с ума, не иначе.       – Эй. – Я сажусь в кресло и беру в руки бокал. Понятия не имею, как ценители отличают вина по аромату, но тут и такой профан, как я, поймёт, что вино недешёвое. От бокала исходит чуть терпкий, но совсем не отдающий кислотой или горечью аромат, который наводит меня на мысли о древнем погребе, дубовых бочках и пыльных бутылках с выцветшими этикетками. Неужели это и правда вино из дома её родителей? Что бы, интересно, сказали древние и благородные Блэки, если бы знали, кому она предлагает их вино?       Тут только я замечаю, что Беллатриса внимательно наблюдает за мной из-за Шекспира. Да что с ней такое?       – Что читаешь? – спрашиваю я, просто чтобы нарушить тишину.       – Ты ослепла? – она приподнимает комедии Шекспира, чёрную книгу со стёртыми серебряными буквами, до дыр зачитанную мамой, а потом и мной. Я закатываю глаза.       – Какую пьесу?       Пару секунд она молчит, прячась за обложкой.       – “Зимнюю сказку”. – Я усмехаюсь. – Осталось страниц 15.       Пусть дочитывает свои 15 страниц, а я, раз уж мадам Блэк в благодушном настроении, пожалуй, порадую её любимым лакомством.       Спустя десять минут на низком столике стоит плошка с мочёной брусникой, рядом лежит чёрный фолиант, а Беллатриса, улыбаясь краем рта, смотрит на меня.       – Ну что, каково носить такое выдающееся имя?       Засмеявшись, я беру в руки бокал.       – Моя мама обожает Шекспира. Наверное, она рассчитывала на совсем другую судьбу для меня.       – Где она сейчас?       Вроде бы смотрит с интересом. Вроде бы действительно хочет знать. Может, перестать искать подвох? И почему я не владею легилименцией, чёрт меня подери?       – Перед тем, как отправиться с Гарри на поиски крестражей, – осторожно начинаю я, – я стёрла себя из их памяти. Подумала, что через них Пожиратели захотят добраться до меня, чтобы через меня добраться до Гарри. Боялась для них участи Лонгботтомов. – Её лицо не выражает абсолютно ничего. – Они переехали в Австралию. Когда… всё закончилось, я отыскала их. И попыталась снять заклятье забвения. Но ничего не получилось. Теперь я думаю, что всё дело в твоей палочке. Она никогда не была и не будет моей. И никогда не поможет мне в критической ситуации.       Я достаю палочку из грецкого ореха и сжимаю в руке. Она ложится в ладонь привычно и уверенно. Плавный изгиб, едва читаемые руны на тёмной рукоятке, безупречно выполненное сочленение, заострённый конец. А внутри, как сердце, уверенно и неизменно бьётся жила дракона. Душа волшебной палочки. И отчасти душа её владельца.       Как бы там ни было, я привыкла к этой палочке. Путь непослушная, пусть своенравная, пусть негибкая, пусть я не могу до конца доверять ей, но всё же она стала частью меня. В каком-то смысле. Пожалуй, в этом заключается единственная причина, по которой я до сих пор пользуюсь ею. Я привыкла. Привыкла к шершавой рукоятке и гладкому корпусу, привыкла к тому, как она всегда, будто неохотно, будто с задержкой в сотую долю секунды отзывается на мою магию. Я привыкла.       Я перевожу взгляд на волшебницу, которая сидит в кресле напротив меня. Беллатриса внимательно наблюдает за мной из-под тяжёлых век. И мне впервые приходит в голову, как похожа она на свою первую волшебную палочку. Бесполезно было делать вид, что я смогу совладать с палочкой из грецкого ореха. Дело тут не в чистоте крови. Дело просто в том, что Беллатриса Блэк и её палочка – две части одного целого.       – Ты знаешь, как я вообще сюда попала?       Она по-прежнему упорно смотрит на мои руки.       Я молча качаю головой.       – Когда я вернулась в Англию, у меня не было никакой цели. Меня ничего здесь не держало. Я вернулась, повинуясь сентиментальному желанию увидеть родные места. – Она, усмехнувшись, отпивает вина. – Я заглянула к сестре, никому не показываясь на глаза. Посмотрела на Хогвартс. А потом мне стало любопытно, как теперь выглядит Косой переулок. И случайно увидела в окне тебя. С моей палочкой. Сказать что я разозлилась – ничего не сказать. – Она поёживается. А я вспоминаю, что бывает с Беллатрисой, когда она злится. Я не хочу этого помнить, но я помню. – И я поставила себе цель: вернуть свою палочку. Пожалуй, это не было для меня так важно, как мне тогда казалось. Но мне нужно было за что-то уцепиться. Нужна была отправная точка для начала новой жизни. И я, за неимением лучшего, выбрала этой точкой свою волшебную палочку.       Я понимаю, к чему идёт этот разговор. Я понимаю, к чему она клонит. И я понимаю, к чему склоняюсь я сама. Странно, но это напоминает мне один далёкий вечер. Летом после пятого курса на папин день рождения к нам приехали друзья семьи и привезли своего сына, с которым мы не виделись с детского сада. После торжественной части мы с ним убежали гулять. Разговор шёл легко и непринуждённо, а потом… То, как он вдруг посмотрел на меня, то, как смущённо отвёл взгляд… Я не помню, что именно он сказал, но очень явственно помню это чувство. “Я знаю, к чему всё идёт.” И мне вдруг стало так противно. Я пробормотала что-то вроде “уже поздно” и быстренько свернула домой. Мы больше не оставались наедине, но то противное ощущение я помню до сих пор.       Вот и сейчас. Я знаю, к чему идёт этот разговор. И самое жуткое – мне совсем не противно.       Привычным жестом я проворачиваю палочку в ладони, так, чтобы она смотрела рукояткой на Беллатрису, и молча протягиваю к ней руку над столиком. Она не двигается. А я чувствую себя всё глупее и глупее. Наконец Беллатриса качает головой.       – Она мне не нужна. Если ты отдашь мне эту палочку, я просто испепелю её. – Отчего-то смутившись, я поднимаюсь на ноги. Выпив залпом вино, которое осталось в бокале, я опускаюсь на колени, чтобы подкинуть в камин дров.       Покончив с этим, я оборачиваюсь на Беллатрису и понимаю, что всё это время она наблюдала за тем, что я делаю. От её взгляда мне почему-то не по себе. Она как будто замечает это и ещё раз внимательно изучает меня с головы до ног. Я заставляю себя не двигаться. Она снова переводит взгляд на палочку из грецкого ореха, которая всё ещё лежит на столе, и как будто обращается к ней.       – У меня сегодня день рождения. Я сотню лет не получала в этот день подарков. И вот какой подарок я хочу. – Она наконец поднимает на меня взгляд, улыбаясь одними глазами. – Подберите мне палочку, мисс Грейнджер.