Finally

      Спустившись в лавку, я первым делом занавешиваю окна. Палочка из грецкого ореха, которая в какой-то мере до сих пор принадлежит Беллатрисе, слушается, будто она и в самом деле моя. То ли она больше не отстаёт на доли секунды, как отставала раньше, то ли… То ли я просто перестала это замечать.       Беллатриса выходит в лавку, только убедившись, что окна плотно занавешены. За полгода я так привыкла к этим мерам безопасности – проверять, закрыты ли окна, когда она внизу, стараться громко приветствовать всех, кто заходит ко мне, чтобы Беллатриса ненароком не вошла, подумав, что я одна. Всё это вошло в привычку. Как и само её присутствие здесь. Но сейчас что-то не так. То, как она смотрит на меня, как она плавно и будто бы вальяжно двигается – это совсем не та скованно-хаотичная пластика, которая обычно забавляет, и, как я осознала буквально полчаса назад, даже немного умиляет меня. Глядя на неё сейчас, я запросто могу представить её в бальном платье на каком-нибудь вечере в фамильном особняке вроде имения Малфоев. Могу представить, как она поигрывает веером, холодно флиртуя с кавалерами, и насмешливо отвергает их, если позволят себе лишнего. И ещё это платье…       Я отгоняю наваждение. Это всё из-за слишком быстро выпитого вина. И не забыть, что начала я со сливочного пива.       Палочка. Как бы ни приковывала Беллатриса взгляд, я мгновенно переключаюсь на мысли о том, что завораживает меня, пожалуй, сильнее всего на свете: подбор волшебной палочки. Интересно, какая палочка выберет её на этот раз. Конечно, я знаю, что мастер Олливандер чаще всего изготавливал взрослым волшебникам копию старой, если она приходила в негодность или была утеряна. Но сейчас мне и в голову не пришло бы делать Беллатрисе точную копию её палочки из грецкого ореха. У этой Беллатрисы, которая сейчас стоит у прилавка и смотрит на меня – без отвращения, без презрения, а просто с обычным человеческим интересом – нет почти ничего общего с владелицей палочки, которую я держу в руках.       Достав из ящика портновский сантиметр, я заговариваю перо и пергамент и подхожу к Беллатрисе. Она стоит, сложив руки на груди, и выжидающе смотрит на меня. Она вообще не проронила ни слова с той минуты, как мы, допив вино, отправились вниз.       Я делала это десятки раз, почему же колотится сердце?       – Дай мне правую руку.       Она протягивает руку. Я прикладываю край сантиметра к плечевому суставу и провожу рукой по чёрному атласу. Её ладонь холодная, как и в тот день, когда здесь появился Джейк, которого она приняла за друга Родольфуса Лестрейнджа. И я опять думаю, всегда ли её руки такие ледяные, или она тоже волнуется?       – Расстояние от плеча до кончиков пальцев – 24 с половиной дюйма, – диктую я перу.       Я провожу ладонью обратно вверх по руке. Какое у неё тонкое запястье.       – Расстояние от запястья до локтя – девять дюймов.       Перо послушно записывает цифры на пергаменте. Снова плечо. Я закрепляю сантиметр и опускаюсь на колени, касаясь рукой пола. И боковым зрением чувствую, что Беллатриса следит за каждым моим движением. Она стоит так неподвижно, что кажется, будто она окаменела.       – Расстояние от плеча до пола – 33 с половиной дюйма.       Я приподнимаю край платья, прикладываю сантиметр к колену, отчасти ожидая, что получу по рукам. Но она помнит процедуру. Я снова встаю на ноги. Нет, она не превратилась в камень, она дышит. Слишком тяжело или мне только кажется? Чёрт, да что со мной. Наверное, всё дело в корсете. Как можно ходить в этих штуках и не задыхаться?       – Расстояние от колена до ключицы – 18 с половиной дюймов.       Как только я заканчиваю измерения, она снова складывает руки на груди: поза защиты, приходит мне в голову. Или просто удобная поза. Но если я буду совсем откровенна с собой, мне хочется думать, что это поза защиты. Было бы куда приятнее знать, что не одна я стесняюсь, как школьница.       Чушь.       Итак, палочка.       Следуя привычке, я первым делом сворачиваю в коридорчик, который ведёт к мастерской. И уже на втором стеллаже моё внимание привлекает палочка в самом нижнем ряду. Она сделана, если я не ошибаюсь, отцом Олливандера – вензель на футляре выцвел настолько, что стал почти неразличимым.       Я возвращаюсь в лавку и протягиваю палочку Беллатрисе.       – 10 с половиной дюймов, пихта, волос единорога. – И, не сдержавшись, добавляю: – Необычное сочетание.       Она нетерпеливо берёт палочку в руку и задумчиво смотрит на свою бледную ладонь. От её фигуры на противоположной стене высится длинная тень.       – Почему необычное?       Я никогда не обсуждала с покупателями специфику палочек, которые они опробовали. Просто не приходило в голову.       – Пихтовые волшебные палочки один из предков мистера Олливандера называл “палочками выживших”. Есть причины полагать, что владельцы таких палочек смогут пройти через смертельную опасность и остаться невредимыми.       – Хватит на мою голову опасностей… – вдруг усмехается Беллатриса.       Господи. Как будто мы – два старых ветерана, которые вспоминают минувшие дни. Как будто мы не стояли по разные стороны баррикад и как будто не пытались убить друг друга. Возвращая мне палочку, она смотрит прямо мне в глаза, как ещё никогда не смотрела. Так, будто я понимаю что-то, что известно только ей. Смотрит грустно и очень устало.       – А сочетание странное, – продолжаю я, отводя взгляд, – потому что магия единорога очень… тонкая, холодная, почти невесомая. Ну… Ты представляешь себе единорога. А пихта любит людей собранных, решительных, даже резких. Мне очень интересно, у кого в конце концов может оказаться такая палочка.       – Мало ты о людях знаешь, – заключает Беллатриса уже более привычным тоном.       Возможно. Я пожимаю плечами и, повинуясь зову, который, я почти уверена, принадлежит фениксовой палочке, поднимаюсь по приставной лестнице под самый потолок. И не ошибаюсь. Больше того, это одна из последних палочек, сделанных мною.       – 12 дюймов, вяз, перо феникса.       Я с удовольствием наблюдаю, как Беллатриса склоняется к палочке, рассматривая тонкую резьбу на чуть изогнутой рукояти. Этот узор – моя гордость. Мне впервые далась настолько тонкая работа.       – Вяз. Дерево чистокровных? – улыбаясь краем рта, говорит Беллатриса.       – Чушь. Кто-то когда-то придумал это, чтобы драть за него втридорога с фанатов чистой крови.       Она прищуривается и взмахивает палочкой. Не знаю, использует она невербальное заклинание, или просто смотрит, что получится, но вяз явно не намерен подчиняться. От него исходят волны тепла, будто от рассерженного человека.       – Эту палочку сделала я, и ей не нравятся ваши чистокровные заморочки. Беллатриса хмыкает, я улыбаюсь и отправляюсь на поиски новой волшебной палочки. На этот раз приходится попотеть, и следующую я нахожу на одной из нижних полок за прилавком. Даже не взяв футляр в руки, я уже чувствую, что внутри сердечная жила дракона. С ней никогда не ошибиться. Глупо считать, будто все драконовые палочки родня друг другу, но иногда у меня складывается именно такое ощущение.       – 10 и ⅓ дюйма, акация, сердечная жила дракона.       Эта палочка короче других и на вид словно выполнена из двух пород древесины – хотя в действительности это просто разные слои ствола. Я пока не разгадала, как мастеру Олливандеру удавалось делать такие безупречные стыки. Она идеально ложится в руку Беллатрисы, и мне начинает казаться, что может быть, это она, та самая палочка, которую мы ищем. Беллатриса наводит палочку на край прилавка и едва заметно шевелит губами, произнося заклинание.       От угла по столешнице начинают расходиться неровные фракталы ледяной корки. Я вопросительно смотрю на Беллатрису. Она качает головой. Да и я сама уже чувствую: палочка не та. Она хороша, хороша и волшебница, которая держит её в руках (а неумехам акация и в руку не дастся), но нет. Пожалуй, они обе слишком капризны.       Следующая волшебная палочка – 11 и ⅓ дюйма, сосна, волос единорога – отлично слышит невербальную магию, но исполняет какое-то совершенно своё заклинание. Ещё одной – 9 и ¾ дюйма, терновник, перо феникса – Беллатриса едва не устраивает пожар в лавке.       И наконец я спускаюсь по лесенке, почти уверенная в успехе. Конечно, это сердечная жила дракона. Та же сердцевина была в моей палочке, та же живёт в той, которую я сейчас считаю своей. Беллатрису просто не могли выбрать ни феникс, ни единорог. Кажется, она тоже чувствует что-то особенное, принимая палочку у меня из рук.       – 11 дюймов, боярышник, сердечная жила дракона.       Древесина боярышника совсем не вяжется с Беллатрисой. Светлая, почти белая, с редкими тёмными прожилками, она удивительно гладкая на ощупь и тяжёлая, почти как акация. Но как только Беллатриса смыкает на ней пальцы, места сомнениям больше нет.       Я почему-то чувствую странную опустошённость, какая редко бывает со мной после подбора палочки. Обычно я наоборот на подъёме. А сейчас – как будто моя работа здесь закончена, и мне больше нечего делать в лавке.       Тяжело вздохнув, я уже было отворачиваюсь, чтобы убрать волшебные палочки в футляры и сложить их на полку, как вдруг Беллатриса снова наводит палочку на угол прилавка. Я мельком думаю, что она сделает с ним на этот раз. Теперь она даже не шевелит губами, а просто делает рукой очень плавное, округлое движение и не отрываясь смотрит в то место, где… от угла столешницы сразу в трёх плоскостях начинают разрастаться узоры. Не краска, а резьба – искусная, уверенная. Ростки, цветы, завитки и плавные линии. Я смотрю на это как заворожённая. Кто бы мог подумать, что Беллатриса способна сотворить такую тонкую, изящную магию.       Узоры растут всё медленнее, и примерно через полтора фута замирают, словно растворяясь в воздухе. Та резьба, что осталась на столешнице, выглядит райскими картинами, отбрасывая крохотные тени в свете керосиновой лампы.       Беллатриса довольно смотрит на меня, будто ученица, которая ждёт похвалы. Я помимо своей воли улыбаюсь.       – Очень красиво, Беллатриса. Очень красиво.