Палочка в моей руке абсолютно прямая, только рукоять, выполненная из более тёмной древесины, немного отливающей рыжиной, слегка изогнута, так, чтобы идеально ложиться в ладонь. Сейчас мне кажется, что она сделана специально для меня и все эти годы дожидалась на полке, когда я приду и заберу её. Она идеальной длины, идеальной формы, она идеальна по температуре и весу. Хотя возможно, я чувствовала то же или примерно то же самое, когда Олливандер подбирал мне мою первую палочку.
– Расскажи мне о ней, – обращаюсь я к Грейнджер, сжимая и разжимая ладонь. Я уже не чувствую палочку, как будто она часть меня. Так было, когда я в юности носила на руке браслет. Удивительно, кстати, что к обручальному кольцу я за несколько лет так и не привыкла. После побега из тюрьмы мне и в голову не пришло снова надеть его, а о браслетах не могло идти и речи: я скорее дам отрубить себе руки, чем надену на запястья хоть что-нибудь.
– Боярышник – одна из самых интригующих меня пород деревьев, – медленно отвечает Грейнджер, облокачиваясь на прилавок. – “Его листья и цветы излечивают, а срезанные ветви пахнут смертью.” Так писал о нём Грегорович. Я не знаю, как пахнет смерть. – Она рассеянно улыбается краем рта. – Но не могу не согласиться с тем, что палочки из боярышника одинаково хорошо могут исцелять и проклинать. По всему, что я читала… Они почти никогда не оказывались в руках неумелых волшебников – а когда оказывались, это бывало ненадолго и часто заканчивалось плохо.
Когда она рассказывает о палочках, мне почему-то всегда приходит в голову Нарцисса, которая говорила о новорождённом Драко. Она никогда не пищала от восторга, как некоторые мамаши, которых я видела, но в её голосе всегда были такие глубокие любовь и восхищение, какие казались мне непостижимыми и тогда, и сейчас.
– Мастер Олливандер, – продолжает она, – даже говорил, что боярышниковым палочкам чаще всего комфортно с волшебником, который проходит через период потрясений, и вообще с противоречивым человеком. До этого я плохо понимала, что он имел в виду. А теперь, кажется, начинаю понимать. Это первая палочка из боярышника, которую я продала за четыре года. И единственная, которую из него сделала. Когда я работала над ней… Мне кажется, она сама руководила мною. Очень своеобразное, противоречивое и самобытное дерево.
Некоторое время я перевариваю мысль о том, что теперь мне принадлежит палочка, изготовленная магглорождённой.
И тут я понимаю, что этим взглядом гордой мамы она смотрит уже не только на эту боярышниковую палочку, но и на меня. Уж не думает ли она, что облагодетельствовала меня, подарив палочку собственного производства? Надо же, какая умница.
– Ну спасибо. Теперь я, видимо, должна восхититься твоим мастерством?
Грейнджер молча смотрит на меня. Не знаю, что заставляет меня язвить. А какого чёрта она такая добренькая? Какого чёрта возится тут со мной, как с первокурсницей? Какого чёрта так похожа на Андромеду?
Она напоминает Андромеду в самые непредсказуемые моменты, и это злит ещё сильнее. Если я останусь в лавке ещё хоть на минуту, это точно плохо закончится. Какого дьявола она ведёт себя так, будто мы друзья? Как будто ей есть до меня дело? Как будто от одного моего существования её не тошнит?
Тише, Беллатриса.
Стараясь не суетиться, я разворачиваюсь и отправляюсь наверх. Поскорее бы оказаться в своей комнате – и всё пройдёт. Не спеши, не спеши. Я успеваю подняться лишь на несколько ступенек, когда мне вслед летит и в дюйме от моего локтя разбивается о перила футляр от моей новой волшебной палочки.
Если я и останавливаюсь, то только на мгновение. Пусть не думает, что может манипулировать мной. Какая участливая, посмотрите-ка! Палочку подберёт, ужином накормит, книжку даст почитать. Лицемерная дрянь.
Оказавшись в своей комнате, я запираю дверь. А то ещё припрётся сюда с чаем, с неё станется. Заботливая мамочка. Никто не заставляет её возиться со мной, давно могла выставить на улицу! Или она считает, что будет первой? Тупица! Двуличная тварь! Не в силах усидеть на месте, я наматываю круги по комнате. Как же я её ненавижу, дрянь, чёртова ханжа!
Я не заметила, когда это началось – была слишком занята, идиотка. Раз за разом, как на сломанной пластинке, я слышу треск, с которым футляр разбивается о железные перила. Слышу её крик – по спирали, с каждым разом всё громче и ближе – хотя она не кричала. Слышу свой крик, слышу голос Андромеды, мамин голос, его голос…
Я сползаю на пол. Нет, пожалуйста, нет! Мерлин и Моргана, только не сейчас, всё было так хорошо. Меня словно вдавливает в пол этими голосами – они внутри, снаружи, сверху, снизу… Открыть глаза – стены растут, сливаются, наваливаются на меня, душат. Закрыть – лица, пятна, яркие, слепящие, чёрные, нет, пожалуйста, сколько можно, я устала, я не могу больше…
У меня немеют руки, отнимается язык, я даже не могу позвать на помощь. Позвать – кого? Никто не придёт. Никто никогда не приходит. Меня не существует, вместо меня есть только зрение и слух, они заполняют меня всю, звуки, голоса, шум, грохот. Я сжимаю руками голову, кричу, но не слышу себя, я слышу только их. От меня ничего не осталось.
Где-то рядом трещит дерево – наверное, Грейнджер ломает дверь. Но нет – это от моего крика треснула дверца шкафа. Сил сопротивляться больше нет. Кругом становится всё темнее, и я проваливаюсь в пустоту.
***
Я не знаю, сколько прошло времени. Кажется, сначала я потеряла сознание, а потом, едва придя в чувство, заснула прямо на полу. За окном уже темно, насколько я могу судить из своей каморки. Всё тело затекло, голова словно набита ватой, руки и ноги двигаются неестественно медленно. Мне не с первого раза удаётся подняться на ноги. С изумлением я обнаруживаю, что палочка из боярышника ещё у меня руке. Сделав несколько осторожных шагов, я кладу её на тумбочку и тяжело заваливаюсь на кровать. Чёртовы каблуки.
В горле страшно пересохло. Неужели я так долго кричала? Не может быть, иначе Грейнджер услышала бы. Разрушений, кажется, нет. Если не считать дверцы шкафа. Но это поправимо.
Посидев с минуту, я стаскиваю сапоги и как есть, босиком, отправляюсь на кухню.
***
В кухне горит свет, огонь в камине потрескивает, а Грейнджер как ни в чём не бывало готовит ужин. Услышав скрип половиц, она поворачивает голову ровно настолько, чтобы увидеть, что это я, ни не секунду не отрываясь от своего занятия. Я пытаюсь по её позе понять, злится ли она до сих пор, но она кажется абсолютно спокойной. Может, футляр на лестнице мне вообще померещился?
Подойдя к кухонному столу, я даю себе время отдышаться, беру в руки стакан и тянусь с графину с водой. И тут…
– Что тебе надо?
От неожиданности я выпускаю из вялой руки стакан, и он со звоном летит на пол.
Грейнджер, не глядя на меня, достаёт палочку и собирает осколки в ведро. И вдруг хмурится.
– Почему ты босиком?
– Тебя забыла спросить, – огрызаюсь я, не успев подумать.
– Беллатриса… – Она наконец поднимает на меня глаза и замирает с открытым ртом. – Что с тобой?
– Что со мной?
Неужели я так плохо выгляжу? Ну круги под глазами, ну бледная как смерть, это что, повод так на меня пялиться?
– У тебя вся щека расцарапана. И вот здесь слева тоже… – Она отодвигает мои волосы и показывает куда-то на шею. – Ты что, не чувствуешь?
Вот теперь я начинаю чувствовать, как саднит кожа справа от виска вниз и вся шея с левой стороны. Я провожу рукой по лицу и тут только замечаю, что на моих ногтях кровь. Чёрт, чёрт, чёрт. Грейнджер смотрит не то со страхом, не то с удивлением. Хоть не с состраданием, за то спасибо.
– Ты сама это сделала?
Я наконец выхожу из оцепенения и наливаю-таки себе стакан воды. И сразу отпиваю половину. Бессмысленный вопрос. Кто ещё мог это сделать, если ногти в крови у меня. Грейнджер отворачивается и продолжает медленно нарезать картошку. Не то чтобы я ожидала, что она бросится мне помогать, но почему-то рассчитывала хоть на какую-то реакцию. Но да, с чего бы.
– Ты ничего не слышала? – спрашиваю я, просто чтобы что-то сказать.
– Нет, – каким-то очень странным голосом отвечает она. – Меня не было дома, недавно вернулась. – Это звучит так, будто она пытается говорить, экономя воздух, не вдыхая глубоко. – В мастерской справа от двери шкафчик, возьми там всё, приведи себя в порядок. – Не указывает, не сочувствует, просто информирует.
Ладно, может, хоть ужином накормит. Постояв ещё немного, я нетвёрдым шагом отправляюсь в мастерскую.
