***
Следующие два дня я провела в библиотеке, которая магическим образом оказалась открыта в Рождественские каникулы. И не могла не вспоминать, как на третьем курсе часами просиживала в хогвартской библиотеке, пытаясь найти информацию, которая могла бы помочь Хагриду во время процесса над Клювокрылом. Тогда я уходила в самый дальний угол, к последним стеллажам с юридической литературой, и листала, листала, листала книги. Меня никто не отвлекал и никто не вспоминал обо мне. И даже если иногда мне становилось обидно, что друзья не хотят вместе со мной помогать Хагриду, в ту же секунду я говорила себе, что на это нет времени. Нужно было полистать ещё вон тот сборник прецедентов, или написать эссе по зельям, или законспектировать параграф по астрономии, или решить несколько задач по арифмантике. Мне, в отличие от бедного Хагрида, всегда было чем заняться. А ему, всеми брошенному, было в сто раз хуже. Вот и теперь я думала о том, как Флёр сидит одна в пустом доме и смотрит в окно, бесконечно терзая себя переживаниями о ещё не родившемся ребёнке. Виктуар растёт очень самостоятельной, и даже с ней у Флёр остаётся много свободного времени, чтобы… Думать. Будь проклят этот дар. Конечно, в библиотеке я, как и ожидалось, ничего не нашла. Я никогда до Сивого не слышала об оборотнях, которые кусают жертв не во время полной луны, не говоря уже о таких совпадениях, как ребёнок, зачатый такой жертвой в полнолуние. Может, об этом вообще не стоит переживать? Но как можно сказать будущему родителю “не переживай”? Конечно, она будет переживать. Переживал даже Римус, хотя как раз у него не было повода волноваться. Но у него была Тонкс, на которую можно положиться как на самого себя. Не человек, а кремень. Как и её мама. Сколько нужно было сил, чтобы тогда, тридцать лет назад, пойти против воли семьи и поступить так, как считаешь нужным. Немыслимо. Так незаметно я вернулась обратно к мыслям о Беллатрисе, которым не давала воли целую неделю. И они снова закрутились вокруг единственного вопроса, оставшегося важным. Беллатриса – важный для меня человек? Неважно, устало отвечаю я себе в который раз. Потому что я для неё пустое место. И это, конечно же, ложь. Я для неё уже очень давно не пустое место. И чёрт меня дери, я не буду врать себе и притворяться, что где-то очень глубоко меня не греет эта мысль.***
Стоит ясный морозный день, я только что продала пожилому волшебнику из Уэльса отличную буковую палочку с волосом единорога и, устроившись за прилавком, перебираю в голове всё, что знаю об этом сочетании. Увидев меня, волшебник очень удивился, но узнав, что мастера Олливандера больше нет, начал рассыпаться в комплиментах, говоря, что он неплохо знал его и Олливандер совершенно точно не доверил бы своё дело человеку недостойному, а значит, он с радостью примет у меня из рук волшебную палочку, как принял когда-то свою первую палочку (граб и волос единорога) из рук юного тогда ещё Олливандера. Подбирать палочки взрослым – всегда особенное удовольствие. Бук никогда не выберет человека незрелого и несведущего в магических искусствах, и мистер Торстон как раз произвёл впечатление мудрого и талантливого волшебника. Но удивило меня скорее то, что ему понадобилась новая палочка на замену старой, грабовой. Граб – выдающаяся древесина. Она известна тем, что выбирает себе владельца, у которого есть единственная в жизни страсть, временами граничащая с одержимостью. Такая палочка была у самого Олливандера, и такой же, только работы Грегоровича, пользуется Виктор Крам, для которого квиддич заполняет жизнь целиком, затмевая всё остальное. Так, по крайней мере, было, когда я его знала. Но что может заставить человека сменить палочку, будучи уже в таком почтенном возрасте. Или… Пожалуй, вопрос стоит поставить иначе. Что может заставить палочку перестать служить человеку, дожившему с ней до такого почтенного возраста? Значит ли это, что мистер Торстон просто перегорел своей страстью? Неужели так бывает? Я оглядываюсь на Беллатрису, которая всё время, что я обслуживала покупателя, сидела на шкафу. Ещё месяц назад я бы просто спросила её, что она думает о такой необычной ситуации. Она бы, конечно, немного поогрызалась, но в итоге у нас бы всё равно состоялся интересный разговор. Глупо отрицать, что мой бытовой и магический опыт не идёт ни в какое сравнение с её. Она дольше жила, она больше видела и может очень многому меня научить, если только я не стану придавать значения её периодическим выпадам. Я уже начинаю думать, что, может, стоит всё-таки попробовать сломать лёд и заговорить с ней о мистере Торстоне и его грабовой палочке, как вдруг меня осеняет. Ну конечно, как мне сразу не пришло в голову! Она наверняка знает больше меня об оборотнях и, может статься, подскажет что-то, чем я смогу успокоить Флёр. Беллатриса была как минимум знакома с Сивым, который имел привычку кусать людей не только в полную луну, а вообще когда только ему представится возможность. Да и в целом… Она хотя бы сможет навести на нужную мысль. В другое время я бы как следует обдумала, с чего начать разговор и как подобраться к главному вопросу, но сейчас я, видимо, слишком соскучилась по её компании и, пока она не взбрыкнула и не улетела к себе, поспешно встаю со своего кресла, чтобы оказаться немного ближе к ней, и не раздумывая начинаю: – Эм… Беллатриса? – Она удивлённо поворачивает ко мне голову и сразу же отворачивается. Но не улетает, это хороший знак. – Ты ведь… знала Фенрира Сивого? – Она снова смотрит на меня сверху вниз, теперь уже внимательнее. И ждёт, когда я продолжу. Я решаю пока не заговаривать о Билле, а захожу издалека, как будто отчасти говоря сама с собой. – Или может, известны другие оборотни, которые кусали людей, будучи в человеческом обличии? – Я ненадолго замолкаю, давая ей время отреагировать. Но она по-прежнему молчит, только слегка поводит крыльями, как будто тема разговора ей не нравится. – Ты не знаешь, насколько серьёзна перестройка процессов в теле жертвы после такого укуса? Спустя пару секунд Беллатриса, издав негромкий звук, взмахивает крыльями и скрывается на лестнице на второй этаж. Так она делает, когда хочет что-то сказать, но не хочет показываться в лавке, где мимо окон может пройти по Косому переулку кто угодно. Я не мешкая следую за ней. Она сидит на диване в кухне с таким видом, будто ждёт меня здесь уже по меньшей мере полчаса. Я сажусь в своё кресло. – Я знала одного мальчика, ещё в школе, – начинает она, не глядя на меня. – Курсе на третьем или четвёртом. Его мать была укушена как раз таким оборотнем. Он был младшим из пятерых детей. Он рассказывал, что каждое полнолуние она становилась сама не своя, постоянно злилась на них. – Она замолкает, а я терпеливо жду продолжения. Беллатриса вдруг усмехается. – Но из того, что он говорил… Я предпочла бы жить с его мамой в полнолуние, чем со своими родителями. Это всё, конечно, было большим секретом. Он был из Слизерина, но его братья учились в Гриффиндоре. А одна из сестёр, кажется, закончила Хаффлпафф. Но тогда к таким вещам не было терпимости, как сейчас. Я даже не уверена, что Диппет знал об их маме. О том, чтобы принимать в школу оборотней, не шло даже речи. – Дамблдор взял всего одного оборотня, за которого мог поручиться, и принял все необходимые меры безопасности… – Никто не может поручиться за оборотня! – как-то очень агрессивно хмыкает Беллатриса. И на какое-то время замолкает. – Об аконитовом зелье тогда и не слышали. Если человек становился оборотнем – этот процесс был необратим. И да, оборотень был не один. В восьмидесятых в Хогвартсе училась ещё одна девушка. Старый гуманист ваш Дамблдор… Она всё ещё избегает смотреть на меня, и что-то мне подсказывает, что её опыт общения с оборотнями не ограничился Сивым. Или ограничился, но… Нет, об этом я думать не буду. – К чему эти вопросы? – обращается она к ручке моего кресла. – Билла Уизли… – Я решаю не конкретизировать. – Несколько лет назад Билла Уизли укусил оборотень в человеческим обличии. С ним всё в порядке, хотя и есть симптомы, близкие к тем, что были у мамы твоего друга. Беллатриса издаёт странный усмехающийся звук, не меняясь при этом в лице. – У Фенрира к тому времени совсем снесло крышу. Ему уже было плевать – взрослый, ребёнок, волшебник, маггл. Магглы чаще всего просто не переносят укуса оборотня, они сразу умирают. Я во всяком случае никогда не слышала о маггле-оборотне. – Она наконец смотрит прямо на меня, и чёрт, лучше бы она не смотрела. – Однажды он при мне подрал мальчишку-маггла. Я никогда не видела поцелуя дементора, но мне не верится, что что-то может быть хуже смертельного укуса оборотня. Из него вытекала жизнь, как воздух из мешка. – Она смотрит перед собой невидящим взглядом. А я думаю о том, есть ли вообще твари, с которыми она не встречалась. – Так что там с этим Биллом? – Она вытряхивает себя из оцепенения. – Эм. Ну… У него есть ребёнок, с ним всё в порядке. Но теперь его жена беременна во второй раз, и этот ребёнок… – Я на секунду сомневаюсь, верно ли я поступаю, вдаваясь в подробности. Но я ведь делаю это для Флёр! – Этот ребёнок был зачат в полнолуние. И они переживают, не передастся ли что-то малышу. Беллатриса без всякого интереса пожимает плечами. – Ну передастся – и что? Оборотнем он точно не станет, а что до симптомов… Я могу только пожалеть его жену. Каждый месяц иметь дело с двумя нервными родственничками с тягой к сырому мясу – приятного мало. Хм. Может, я и вправду напрасно волнуюсь? С Биллом ведь не случилось ничего страшного, и Флёр любит его таким ни на йоту меньше, чем тогда, когда он был красавцем. Конечно, любая болезнь малыша кажется будущей маме катастрофой. Но если смотреть на дело с рациональной точки зрения – переживать в общем-то не из-за чего. Я надолго погружаюсь в мысли о Билле, Флёр и Римусе, а когда наконец поднимаю глаза на Беллатрису, она так и сидит на диване, обхватив себя руками.