***
В третий раз я просыпаюсь почти спокойно. Мне снилось то же самое – один в один, как и всегда. Но в этот раз я знала, что это только сон, и нужно просто зажмуриться и перетерпеть. В конце концов мне было уже почти не больно, я просто сжалась в комок и ждала, что всё закончится. Думала даже о том, что вот-вот проснусь в своей комнате, за стенкой будет праведным сном спать Грейнджер, и что здесь я худо-бедно в безопасности. А их всех давно нет в живых. Или почти всех. Первые несколько минут я молча смотрю в потолок, глубоко дыша и размеренно моргая, как меня учил Эйнар. Я даже пытаюсь вспомнить что-то из того, что он тогда читал надо мной – долго, медленно, нараспев, как будто поёт песню, а не колдует. И уже начинаю опускаться в тот полу-сон, полу-транс, в который он погружал меня, но вдруг где-то внизу Грейнджер хлопает дверью, и я толчком прихожу в сознание. Нет! Если я засну сейчас, это добром не кончится. Я спускаю ноги с кровати, на этот раз всё получается. Дощатый пол леденит босые ступни, но это даже хорошо – не даст заснуть. Я медленно брожу по комнате. За окном сплошной стеной валит снег. Я подхожу вплотную, почти касаюсь лицом стекла. В белой дымке мне почти не различить стену соседнего дома, хотя до неё не больше десяти футов. И вдруг я вспоминаю – сегодня же новый год. Грейнджер пыталась под этим соусом угостить меня сливочным пивом. Я даже не помню, ответила ли я ей. Скорее всего, просто ушла. А она, скорее всего, будет дуться. Мой пятидесятый новый год. Белая стена, белая улица, белая Вселенная. Меня всегда завораживал снег. Завораживало, как мир за одну ночь преображается. Всё, что было знакомым, теряет очертания, всё, что имело цвет, размер, форму, становится сплошным белым пространством насколько хватает глаз. На первом курсе я была единственной из всего Слизерина, кто остался на каникулы в школе, и рано-рано первого января меня разбудил тихий ласковый голос, звонкий, как горный ручеёк. – Белла! Вставай, соня, проспишь всю красоту! Я так удивилась, что сразу проснулась. На моей кровати сидела Эмилия, нетерпеливо сжав руки на коленях синего, не форменного, платья. Она знала от меня пароль от гостиной Слизерина, но никогда раньше им не пользовалась. Заглянув к нам в первый день каникул, когда все уехали, она честно сказала, что ей здесь не нравится, и мы проводили время в других местах – в нашем распоряжении был весь Хогвартс. А теперь она сидела на моей кровати с озорной улыбкой и едва ли не силком тянула меня из-под тёплого одеяла в подземельный холод. Ничего толком не объяснив и едва дав накинуть мантию, она повела меня через всю школу, по бесконечным лестницам и коридорам, на самый верх – в башню Рейвенкло. И только когда она подвела меня к окну, я наконец окончательно проснулась – и ахнула. Холмы, поля, леса, озеро, квиддичный стадион – всё было белым. Небо было таким светлым, что хотелось зажмуриться – как в солнечный день. Огромные хлопья пролетали мимо окна, взгляд цеплялся за каждую снежинку, стремясь с ней к земле. Онемев от восторга, я осела прямо на пол перед огромным окном. Эмилия принесла плед, закутала меня в него и обняла, и мы долго-долго смотрели на это волшебство. Магию, равную которой я не видела никогда.***
Кажется, меня будит мой собственный крик, но придя в себя, я ничего не слышу. И не вижу. Я открываю и закрываю глаза, ничего не меняется – ни света из окна, ни белого квадрата потолка, ни привычных очертаний мебели – сплошная чернота. Я даже не могу сказать, лежу ли я на своей кровати. Я пытаюсь ощупать простыни под собой, но не могу пошевелить ни руками, ни ногами. Не могу поднять голову, чтобы оглядеться. Может, я наконец умерла, вместо того, чтобы проснуться? Или ещё хуже – кто-то нашёл меня, пока я спала, перенёс куда-то и обездвижил? И теперь я могу только бесконечно ждать, когда за мной придут? Или это и есть мой приговор – лежать здесь, пока не умру от жажды? Мне становится труднее дышать, как будто лёгкие тоже немеют, как руки и ноги. Я силюсь сделать вдох, но мышцы не слушаются, начинает кружиться голова, какая прекрасная, быстрая смерть, почти без боли… Вздрогнув, я открываю глаза. Когда тебе снится, что ты просыпаешься, всё кажется очень реальным, даже если идёт против законов логики и физики. А когда после этого просыпаешься взаправду, не понимаешь, как ты мог поверить в такую ирреальную чушь. Я легко открываю глаза – да, я по-прежнему в своей комнате, под моей головой – мягкая подушка. Я с трудом поворачиваю голову к окну – шея затекла – снегопад ещё не закончился, и с улицы в комнату проникает мягкое желтовато-белое сияние. Я приподнимаюсь на постели, чтобы окончательно удостовериться, что это был всего лишь сон. Я могу двигаться, могу дышать, могу видеть. Прямо передо мной невысокая дверь с круглой металлической ручкой, слева – комод, на нём зеркало, как и всегда. По правую руку – стол и стул, которыми я за полгода ни разу не пользовалась. Читаю я сидя на диване или на кровати (матушка пришла бы в ужас), а писать мне всё равно некому. Я подношу к лицу руки – они кажутся неестественно белыми. Только на левом предплечье тёмное пятно, детали почти неразличимы. За три с половиной года Метка сильно потускнела, но сейчас – видимо, всё дело в неравномерном свете из окна и моей бледной коже – кажется ярче и темнее обычного – почти чернильная. И тут… Наверное, обман зрения. Может, я просто напрягла мышцы. Сколько раз за годы тюрьмы я думала, что она ожила – но каждый раз обманывалась. Я подношу руку к глазам. Нет, ошибки нет. Змея слегка сжимает и разжимает кольца, как будто потягивается после долгого сна. Я завороженно смотрю на свою руку – Метка нагревается, приходит в движение, я чувствую, как под ней пульсирует кровь. Неужели… Не может быть. От темноты в углу между комодом и дверью отделяется высокая чёрная тень. Я замираю. Неужели… Спустя три с половиной года. Неужели… Сердце колотится, рвётся из груди, как тогда, шесть лет назад. Фигура застывает на месте. Ждёт, когда я выйду навстречу. Я не успеваю спустить ноги с постели. Что-то меняется. По спине пробегает озноб. Я трогаю свою левую руку, она холодна как лёд. Фигура снова двигается в мою сторону, но медленно, неестественно медленно. Я уже не знаю, кто это. Нет, я знаю, кто это. Этот холод ни с чем не спутаешь. Меня бьёт крупная дрожь, тень приближается ко мне, и я уже вижу очертания чёрного капюшона, под которым… Я не знаю, что под ним. Если я узнаю – будет поздно. Я пытаюсь позвать на помощь – но могу только сипеть, гортань промёрзла насквозь, я вся сделана изо льда. Он уже возле самой кровати, какая-то секунда… Я в отчаянии тянусь за палочкой. Я не смогу ничего сделать, но я не умру безоружной, я не отдам свою душу без боя! Мои пальцы сжимаются на непривычно тонкой рукояти палочки. Я направляю её прямо не невидимое лицо за капюшоном, которое уже склоняется ко мне, нетерпеливо, почти любовно. У меня есть доли секунды, чтобы сконцентрироваться, и пусть я не знаю, что делать, я буду бороться… – Экспекто патронум! Из конца моей палочки вырывается белое сияние, его всё больше, оно всё ярче, оно заполняет всю комнату, я зажмуриваюсь, и… Просыпаюсь. Рывком сев, я ощупываю кровать, свои руки, своё лицо… Я жива, я здесь. В комнате никого, только я и вязкий, липкий страх – в моих дрожащих руках, в холодной испарине, в ледяных ногах. Всё вокруг кажется чужим, незнакомым, враждебным. Обнимая себя обеими руками, я отчаянно хочу оказаться рядом с людьми, с кем угодно. С любым живым существом. Подошла бы даже Летта, наша старая эльфиха. Кое-как совладав с дрожью в ногах, я скорее сползаю, чем встаю, с постели, и медленно иду к двери. До кухни всего несколько шагов, а там на диване спит Грейнджер, она живая, она тёплая, она дышит. Дойдя до двери, я даю себе пару секунд отдышаться. Сердце всё ещё заходится. Шаг, ещё шаг, схватиться на перила лестницы, чтобы не упасть вниз, головой о чугунные ступени, я смогу, я дойду. Я останавливаюсь в дверях пустой тёмной кухни. И тут только до меня доходит – Джейк уехал, и она снова спит у себя. Никто мне не поможет. Как всегда. Просто чтобы не возвращаться в эту каморку, где за каждым углом и каждой тенью прячутся мои кошмары, я прохожу ещё несколько шагов и ложусь на диван. Опускаю голову на подлокотник. Холодно, ужасно холодно. И пусто. Ещё хуже, чем в моей комнате. Но обратно я уже не дойду. Мои плечи всё ещё дрожат, но теперь не только от холода. Я плачу, как девчонка. Сжавшись в комок, я всхлипываю и постанываю, как будто из меня рвётся всё моё отчаяние, как будто я могу выплакать всё разом. В дверном проёме появляется неяркое свечение. Оно двигается ко мне. Может, это снова сон? Может, я уже успела заснуть? Или может, я и не просыпалась вовсе, а всё ещё лежу в своей постели. Плевать. Только пусть этот огонёк не исчезает, он выглядит таким живым. Он всё ближе, и за ним двигается какая-то фигура, не такая длинная и чёрная, как дементор, но из-за слёз я не могу ничего рассмотреть. Грейнджер бесшумно опускается на колени и подносит палочку к моему лицу. Я жмурюсь от яркого света. – Белла? – она испуганно всматривается в моё лицо, но у меня нет сил отвернуться. – Что с тобой? От света на конце её – моей? – палочки её лицо играет какими-то рваными тенями, но мне уже не страшно. Она живая, она разговаривает со мной, она не причинит мне вреда, остальное неважно. Я даже пытаюсь что-то ответить, но могу только хрипеть и всхлипывать. Оставив палочку на столе, она встаёт на ноги и через пару секунд – или так кажется – ставит на стол стакан воды. Потом так же молча помогает мне приподняться и подносит стакан к моим губам. Я хватаюсь за стекло и делаю несколько торопливых глотков, проливая воду на себя. И одновременно чувствую, что ночная рубашка насквозь мокрая. Грейнджер, видимо, тоже это замечает, и проводит по мне палочкой. Меня окутывает спасительное тепло. Она снова пытается заговорить. – Что случилось? Я не знаю, что ответить. Что мне приснился плохой сон? Два, три плохих сна, бесконечность плохих снов, один в другом, как… Она гладит меня по голове, по плечу, по руке, и только случайно коснувшись левого предплечья, отдёргивает руку, словно я прокажённая. Мне хочется засмеяться, но невозможно смеяться, когда плачешь. На секунду замявшись, она вытирает моё лицо, влажное от слёз. Её ладонь, теплая и лёгкая, лежит у меня на скуле, и на мгновение мне кажется, что она меня поцелует. Пусть целует, пусть делает, что хочет, пусть только не уходит. Но она только смотрит – смущённо, внимательно, настороженно – нежно? Широко распахнув глаза, нахмурив брови и сжав губы. Ещё раз погладив меня по щеке, она наконец убирает руку, а я замечаю, что больше не плачу. – Ты здесь окоченеешь. Пойдём спать. – Я туда не пойду. – Это первое, что я говорю. Единственное, в чём я уверена. – Не хочешь в свою комнату? – Я качаю головой. Как сказать, ей, что я хочу остаться здесь, где есть хоть одно живое, бьющееся сердце? Она встаёт на ноги и протягивает мне руку. Я послушно берусь за неё и медленно поднимаюсь. – Ляжешь у меня. Это не вопрос. Слегка пошатываясь, я иду за ней. Я ещё никогда не была в этой комнате. Она ненамного больше моей, только окно выходит на переулок, и Грейнджер, только войдя, плотно занавешивает его. В комнате сразу становится темнее. Не дожидаясь приглашения, я ложусь в постель и накрываюсь одеялом. Подушка пахнет незнакомо, одеяло легче, но теплее моего. Но всё это я замечаю, уже почти проваливаясь в сон. Теперь мне не страшно засыпать, и последнее, что я вижу, это как Грейнджер заворачивается в плед и с книгой в одной руке и палочкой в другой садится в кресло в углу комнаты. Меня наконец накрывает спасительная тишина.