Finally

      Первое, что я замечаю, проснувшись – страшно болит шея. Второе – кровать уже пуста. Третье – снег прекратился, и теперь за окном мягкая белая тишина. С новым годом, Грейнджер.       Я, конечно, уснула в этом кресле, будь оно неладно, а “История Хогвартса”, которую я, видимо, выронила, лежит на столе в полуметре от меня. Неужели Беллатриса подобрала?       Кое-как размяв затекшее тело, я пытаюсь заправить кровать, но спина отдаётся болью. Ну вот, опять. Только я пообещала ей, что наконец-то посплю в человеческой постели, а не на стареньком кривом диване, как Беллатриса испортила мне всю малину. Интересно, что с ней было? Увидев её на кухне, я подумала, что это один из её приступов, но это было что-то совсем другое. Воздух вокруг неё не искрил магией, как тогда, а сама она лежала, скрючившись, на диване, как побитый котёнок. Неужели просто дурной сон? От ночных кошмаров, конечно, не умирают, но с ума сходят очень даже запросто.       Размышляя так, я немного удивляюсь своему цинизму – стоило бы, наверное, проявить больше участия. Но ночные события сейчас кажутся такими смазанными, словно я и сама видела сон. Но если бы это было во сне, я не оказалась бы в кресле с “Историей Хогвартса”, а подушка, которую я сейчас взбиваю, не пахла бы парфюмом. Я наклоняюсь к ней и втягиваю носом воздух. Аромат едва различим, но он точно есть. Тот же самый, что был на ней в ноябре, когда она без предупреждения заявилась после чуть ли не недельного отсутствия, как ни в чём не бывало. И представилась Джейку этим странным именем – Белла.       Почему-то от этих мыслей я чувствую только глухое раздражение. Явилась сюда среди ночи… Ладно, я сама её позвала. Потому что как пройти мимо побитого котёнка. Никогда этого не умела. Решительно взмахнув палочкой, я избавляюсь от аромата на подушке. Наклоняюсь, прислушиваюсь. Чёрт. Сосредотачиваюсь, повторяю заклинание. На этот раз запах исчез. Я с раздражением смотрю на палочку. Теперь и ты мне будешь фортели выкидывать? Давно пора сделать себе новую. Или попытаться подобрать из тех, что есть.       Вдохнуть, задержать дыхание. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Выдохнуть. Спокойно, Гермиона, ты просто не выспалась.       На кухне Беллатриса возится с чаем. Видимо, это единственный доступный ей способ сказать спасибо за заботу. Услышав шаги, она бросает через плечо быстрый взгляд и возвращается к заварочному чайнику. Приготовить завтрак она, конечно, не додумалась, но я и не голодна. Даже чаю не хочется, но раз она пытается вести себя по-людски, надо уважить хотя бы старания. Я сажусь в своё кресло и закрываю глаза.       – Извини, – вдруг говорит Беллатриса, не оборачиваясь. Потом какое-то время молчит, как будто борясь собой, и наконец берёт в руки чайник с молочником и несёт к столу. – Мне бывает снится… всякая дрянь. Я потом сама не своя.       Какого чёрта я так злюсь? Не на неё, что самое странное. На себя.       Она ставит передо мной чашку и берёт себе вторую. Я киваю.       – Понимаю. Не бери в голову.       Наскоро и без удовольствия выпив чай, я споласкиваю чашку и ухожу одеваться – мне надо поскорее убраться отсюда хоть на пару часов.

***

      Сотворив чары тепла, я блаженно опускаюсь на песок и подставляю лицо светлому, почти белому небу. Я так долго бродила по холодному пляжу, что ледяной ветер до сих пор свистит в ушах, а лицо горит от солёных брызг воды и пены. Хорошо, что в последнюю минуту я додумалась взять с собой термос. Конечно, чай можно согреть и заклинанием, но я очень привязана к этому термосу – именно с ним мы с мамой и папой изредка выбирались за город. Например, сюда.       Я в парке Сноудония, в Уэльсе. Примерно в километре за моей спиной – крошечная деревушка Лвинграйл (когда мы были здесь десять лет назад, кто-то из местных мальчишек долго учил меня правильно произносить это название, и был удовлетворён, лишь когда у меня получилось что-то совершенно непохожее на собственно “Лвинграйл”), впереди за горизонтом – далёкая Ирландия.       Я запрещаю себе думать о родителях – и без того тошно – и мысли неумолимо возвращаются Беллатрисе. Что же всё-таки ей снится? Мучают ли её и вправду кошмары о том, что она натворила за годы второй магической войны? Или ей снится Азкабан? Или… Чёрт её знает, что ей снится. Я вспоминаю её боггарта – зловещую фигуру дементора, даже он наводил ужас – так каково же встретиться с настоящим дементором? А если их много? Этого я даже представить не могу. И всё-таки решение Кингсли избавиться от этих тварей было верным. Это бесчеловечно, даже для таких преступников, как Беллатриса. Никого нельзя подвергать такому наказанию. Никого.       Внезапно в моей голове вспыхивает какое-то воспоминание. Я хватаюсь за него, не вполне понимая, зачем. И скорее инстинктом чую, что это нужно вспомнить именно сейчас. Что-то, что я, кажется, хотела обдумать. Что? Это точно было связано с Азкабаном… Я напрягаю память. Как же сложно, я ведь никогда ничего не забываю… Чёрт. Беллатриса, дементоры…       И тут у меня внутри всё падает. Я помню.       Мой Патронус.       Когда я вызвала Патронуса в мастерской, где боггарт в его облике напал на неё, он выглядел… Я так удивилась, что он изменил форму, что решила непременно подумать об этом позже, но потом у меня нашлись другие дела, и, видимо, моё подсознание отодвинуло эти мысли на второй план. Но теперь момент настал, и это больше нельзя откладывать. Устремившись невидящим взглядом за горизонт, я воспроизвожу в голове те несколько минут по кадрам. Стук двери, я бегу по коридору, Беллатриса в углу, пригнувшись и закрыв голову руками. Дементор надвигается на неё. Я поднимаю палочку, закрываю глаза, воскрешая воспоминание… Из конца палочки из грецкого ореха рвётся серебряное сияние. Не сияние. Телесный Патронус. Птица.       Я быстро поднимаюсь на ноги, оглядевшись по сторонам. Никого в пределах видимости. Я должна проверить. Нельзя делать выводы после всего одного раза. Это вообще могло мне померещиться. Много ли существует похожих птиц. Увидев в первый раз своего Патронуса-выдру я, помнится, тоже удивилась.       Мои пальцы привычно сжимаются на изогнутой рукояти. Я поднимаю палочку, закрываю глаза. Теперь я точно знаю, какое воспоминание выбрать. Лавка Олливандера, мне одиннадцать лет, в моих руках 10 и ¾ дюйма виноградной лозы.       В последнюю секунду я уже не волнуюсь. Я знаю, что я увижу. Как сказал мудрый человек, “Лги другим. Никогда не лги себе.” Я не лгу себе. Я знаю, что я увижу.       – Экспекто Патронум!