Finally

      И я снова удивляю сама себя: в моей голове тишина. Гермиона отпускает меня и зачем-то отодвигается подальше, видимо, устыдившись собственной вспышки.       – И причём тут жёсткий пол? – немного смущённо спрашивает она.       – У меня была ссадина на плече. Вот здесь. – Я вслепую нашариваю косточку на правом плечевом суставе. – Я долго лежала на полу без движения, и там образовалась гематома.       – Видимо, очень долго.       – Очень долго.       Вдруг она берёт меня за левую руку и тянется к пуговицам на рукаве.       – Можно?       Я не сразу понимаю, чего она от меня хочет. У неё тёплые пальцы, а у меня вечно мёрзнут руки. Буду думать, что вздрогнула я из-за этого. Нужно что-то ответить? Больше всего я хочу, чтобы она продолжала держать меня за руку, пока я не согреюсь до конца, до самого сердца.       Гермиона по-прежнему вопросительно смотрит на меня, и я, не придумав лучшего, пожимаю плечами. Пусть расценивает как хочет.       Она расстёгивает две пуговицы на манжете, потом чего-то ждёт. Расстёгивает ещё две. Её руки из тёплых становятся горячими – или это я сильнее мёрзну. Дойдя от середины предплечья, она тянет ткань вверх, обнажая мою руку. Я привычно отвожу взгляд. Она задерживает пальцы на запястье, где сразу под кожей еле заметно пульсирует кровь. И, видимо, думает о том, же о чём и я. Она пульсирует слишком быстро. Я чувствую, как она проводит рукой по блёклой чёрной змее.       – Такая тусклая, – негромко говорит она. Я вынуждена всё-таки посмотреть на свою руку.       – Потускнела почти сразу.       – Ты её чувствуешь? Сейчас?       Я качаю головой. Она обводит большим пальцем бывшие когда-то чернильно-чёрные кольца змеи. Не отдёргивает руку, как в прошлый раз. Не отворачивается. Не боится.       – А моя даже не побледнела.       Она криво улыбается и закатывает левый рукав, показывая мне моё творение. Туда мне смотреть тоже нет надобности. Я и без того знаю, что моё заговорённое лезвие не подводит. Порезы от него не затягиваются, а раны не залечиваются – по крайней мере, известными мне видами магии.       – Я ничего не могу с этим сделать, – неохотно отвечаю я.       – Я этого и не жду. Моя метка не определяет меня, как твоя не определяет тебя.       Странно, что она их сравнивает. Я была горда получить метку, это был самый желанный подарок. Этим он принял меня в свои ряды, почти что сделал меня своей. Или так мне тогда казалось. Как можно сравнивать торжество, которое я тогда испытывала, с этим? Я изуродовала её по своей прихоти, ради развлечения. И чтобы перевести внимание своих демонов на кого-то. После этого они почти затихли. Конечно, ненадолго.       Я почти с облегчением смотрю, как она опускает рукав, и следую её примеру. И сразу тянусь к чашке – чем-то занять руки.       – Белла? – Я уже почти привыкла к тому, что она называет меня так. После этого обмена воспоминаниями… Кажется, это называется новым уровнем близости. Я мысленно усмехаюсь. Беллатриса, держи себя в руках. И уйми наконец сердце!       Я вопросительно смотрю на неё.       – Зачем ты вернулась?       Ну вот опять. Что она хочет услышать? Сейчас я не смогу просто промолчать. Ища пути к отступлению, я натыкаюсь на палочку, лежащую на столе, и ответ приходит сам собой.       – Почему твой Патронус изменил форму? – Она хмурится в замешательстве, а я внутренне ликую. Не всё же ей пытать меня об очевидных вещах.       – Ты знаешь, почему мой Патронус изменил форму.       – А ты знаешь, почему я вернулась.       Она смотрит на меня, широко раскрыв глаза, а я, почти не стесняясь, рассматриваю её в свете камина. Из пучка на затылке – она всегда собирает волосы в мастерской – выбились рыжеватые пряди, губы упрямо сжаты, веснушек при таком свете почти не видно. Я привычно говорю себе, что она ребёнок, но это, конечно, чушь. Нарцисса была моложе неё, когда выходила замуж. И Андромеда. А я была ненамного старше. Мне вдруг вспоминаются мемуары какой-то поэтессы, которые я неведомо каким образом читала в школе. Наверное, это было что-то из книг Эмилии. “Часто посреди разговора с каким-нибудь человеком мне приходит в голову мысль – а что будет, если я его сейчас поцелую?” Что будет, если я сейчас её поцелую? Я почти уверена, что знаю ответ. Она не оттолкнёт меня, не убежит. Может, она даже поцелует меня первой. И почти наверняка я тоже её не оттолкну.       – Мне страшно, – наконец говорит она, откидываясь на спинку дивана и обхватывая себя руками.       – Мне тоже, – просто отвечаю я.       – А Нарцисса знает, где ты? – спрашивает она, не глядя на меня.       – Знает.       – И что говорит?       – Ну… Она меня не проклинает.       – Это успех, – устало улыбается она.       – Тебя она тоже не проклинает.       – А это уже поистине удивительно. Слушай. – Она вдруг поворачивается ко мне. – А какой палочкой она сейчас пользуется?       – Старой палочкой нашей матери. Терновая, кажется. Я не знаю, куда пропала прошлая. А что?       – Я просто подумала… – Она смущённо улыбается. – Можно сделать ей новую палочку. Я могла бы сделать копию той, которой она пользовалась до замужества.       – До замужества?.. – Чёрт, а я и забыла, что эту палочку ей подарил Люциус. В целом идея мне нравится.       – Ну да, из тополя и волоса единорога, – вдохновенно продолжает Гермиона. – Точной копии не выйдет, потому что я её не видела. Но аналогичную по характеристикам сделать смогу.       – Мне кажется, она будет рада, – говорю я.       – Тогда завтра же начну, – заключает она и поднимается на ноги. – А сейчас, пожалуй, хочу спать.       Я встаю с дивана вслед за ней. Мы встречаемся глазами, и я из озорства приподнимаюсь на цыпочки, чтобы сравняться с ней в росте. Она удивлённо хихикает.       – Доброй ночи.       – Доброй ночи.       Она уходит, а я остаюсь одна с недопитым чаем и мыслями о том, как отреагирует Нарцисса на новую волшебную палочку. И ещё немножко – о том, что Гермиона Грейнджер очень красивая, когда смеётся.