Finally

      Ну вот, остался последний штрих. На нежном светлом тополе любая резьба кажется неуместной, поэтому я, вырезав рукоять из каким-то чудом завалявшегося куска внутреннего слоя ствола более тёмного и более неравномерного цвета, решила просто сделать несколько выступов на стыке. Так рукоять будет легко обхватывать, к тому же такая лаконичная форма максимально похожа на то, что по памяти попыталась описать мне Беллатриса.       Это были неправдоподобно прекрасные три дня. Я почти всё время проводила в мастерской, трудясь над новой палочкой для Нарциссы. У меня даже не успела толком оформиться мысль, что я страшно хочу понравиться ей, хотя бы заочно, хотя бы немного, когда я осознала, что ещё ни разу так не волновалась из-за создания палочки. Это всегда был естественный процесс, а теперь мне кажется, что в каждом моём движении и в каждом фрагменте работы сквозит дилетантство. Беллатриса чаще, чем раньше, заглядывает в мастерскую посмотреть, как двигается работа, а потом мы идём обедать и бесконечно разговаривать.       Кажется, мы ещё никогда столько не говорили. О палочках, о магии, об Ильверморни, о Хогвартсе. Избегать ненужных тем мы научились давно, и теперь наши разговоры легко длятся часами. А вечерами после напряжённых дней мне никогда не хочется много болтать, и тогда мы просто сидим на кухне и читаем, а то и просто молчим.       Я снова и снова открываю для себя, насколько она красива. Когда сосредоточенно слушает, когда что-то рассказывает, когда пытается помогать мне готовить или когда думает, что я не смотрю. Никогда не думала, что в одном и том же человеке могут жить взбалмошный ребёнок и невероятно элегантная женщина, какой мне никогда не стать. Это сочетание завораживает.

***

      Времени уже к десяти, но я решила после ужина ещё раз спуститься в мастерскую, чтобы успеть закончить заготовку перед трёхдневной “передышкой”. Мне по-прежнему не нравится пара мест возле стыка корпуса и рукояти. Да и сам переход мог бы быть плавнее. И как раз когда я заканчиваю с тонкой работой и приступаю к шлифовке, в дверях появляется Белла.       Меня уже немного клонит в сон, так что я не отрываюсь от работы, улыбаясь про себя – с некоторых пор я заметила, что всегда улыбаюсь, когда вижу её. Постояв немного у двери и убедившись, что я не планирую отвлекаться, она подходит и встаёт у меня за спиной. А ещё через несколько секунд её руки ложатся на верстак по обе стороны от меня. Замерев на долю секунды, я продолжаю работать куском специальной полировочной ткани, доставшейся мне от Олливандера.       Но не обращать внимания на Беллу, когда она твёрдо вознамерилась его привлечь – задача почти невыполнимая. Она даже не двигается, но я всё равно спиной чувствую её нетерпение. Просто для разнообразия я решаю её подразнить.       – Если ты хочешь отвлечь меня от работы, даже не мечтай. Я хочу сегодня закончить полировку и…       Не дав закончить, она кладёт ладонь мне на живот. Это даже не объятие – она по-прежнему стоит в полушаге от высокого табурета, на котором я сижу, касаясь меня только рукой. Я откладываю палочку. Её рука обжигает даже через одежду. Я с трудом делаю вдох, но она опять не даёт мне сказать. Мою левую ладонь, лежащую на верстаке, накрывает её бледная рука. Тоже горячая. Не успев даже подумать, а сжимаю её пальцы в ответ. Чёрт!       Кажется, так проходит минута или больше, и я совершенно уверена, что сердце у меня стучит на всю мастерскую. Лицо горит, и где-то на краю сознания мне даже неловко за то, как я реагирую на такие простые прикосновения. Но она же должна понимать! Я боюсь сказать хоть слово, потому что если она снова захочет перебить меня, я не уверена, что меня на это хватит.       И в то же мгновение она, словно прочитав мои мысли, склоняет голову. Я чувствую её невесомое дыхание на шее, и спустя секунду её губы опускаются у самого основания плеча, туда, где кончается вырез свитера. Я изо всех сил кусаю губы и только благодарю Мерлина за то, что я сижу – не то мне пришлось бы ухватиться за верстак, чтобы не упасть. К тому моменту, как она снова отслоняется, я, кажется, уже не помню, как дышать. Она едва коснулась меня губами, но ощущение такое, будто на плече ожог.       Ещё несколько секунд она высвобождает свою ладонь из моей – и так же молча выходит из мастерской. А я наконец делаю вдох полной грудью и с беззвучным стоном растекаюсь по верстаку. Чёрт, чёрт, чёрт.

***

      Так вот, значит, как оно бывает. Больше всего, если быть откровенной, это похоже на паническую атаку, как она описана в справочниках, которые я в детстве таскала у мамы с папой. Тахикардия, затруднённое дыхание, нарушенный теплообмен… Гермиона Грейнджер, ты безнадёжна! Добро пожаловать во взрослый мир, где симптомы панической атаки – это хорошо.       Теперь, после холодного душа и чашки крепкого чаю, я могу рассуждать здраво. Если серьёзно, я, конечно, понимаю, что это было. Это был её шаг навстречу. Следующий шаг за мной – если, конечно, я захочу. Рассказать бы кому-нибудь о том, как Беллатриса Блэк оставляет право на решение за мной – не поверят ведь.       Пока я приходила в себя, принимала душ и заваривала чай, её не было видно – наверное, заперлась в своей комнате, а то и вообще улетела. Она и раньше часто улетала разминать крылья по вечерам, а потом, возвращаясь, хлопала форточкой и будила меня.       Сейчас времени за полночь, я только что дочитала “Убить пересмешника”, вспомнила, почему она не понравилась мне в детстве и поняла, почему нравится сейчас, а теперь мне не спится. Глядя в потолок, я лениво наблюдаю, как в голове мелькают Аттикус Финч, палочка для Нарциссы, запас продуктов в холодильнике, который не сегодня-завтра надо будет пополнить, Беллатриса, целующая меня в плечо, и заказ на волосы единорога, который долго не приходит. И спустя сорок минут прихожу к выводу, что мне нужен стакан молока. Возможно, с кусочком шоколада.       Не обувшись и не взяв палочку, я выскальзываю из комнаты и ощупью иду на кухню. Окна в ней выходят на крошечный внутренний двор, поэтому ночью тут всегда хоть глаз выколи – ни света луны, ни уличных фонарей за окном. В районе кухонного стола я слышу какой-то шорох и журчание воды, а подойдя ближе, различаю тёмную фигуру.       – Белла? Это ты? – зачем-то спрашиваю я.       – А ты кого-то ждёшь? – Я даже в темноте слышу, как она ухмыляется.       Пройдя мимо, я открываю холодильник и, щурясь от яркого света, достаю молоко. Прежде чем закрыть дверцу, я, не удержавшись, бросаю короткий взгляд на Беллатрису: на ней длинная чёрная ночная рубашка с рукавами до самых ладоней и, кажется, широким, но не очень глубоким вырезом. Заметив всё это в доли секунды, я мысленно смеюсь над собой: такой наблюдательности позавидовала бы сама Рита Скитер.       – Мне всё ещё не нравится этот твой холодильник, – констатирует она, задумчиво прихлёбывая из своего стакана.       После лампочки из холодильника я вообще ничего не вижу и на ощупь тянусь мимо Беллы к полке с посудой. Она предусмотрительно делает шаг назад. Какая вежливая, посмотрите-ка.       – Насчёт сегодня… – смущенно начинает она. Я отпиваю из своего стакана и с любопытством смотрю туда, где по моим расчётам должно располагаться её лицо. Неужели будет извиняться? Но она молчит. И правильно молчит, она уже всё сказала. Теперь моя очередь.       Я ставлю стакан на стол и наугад делаю пару шагов к ней. На этот раз она не отходит. Она оказалась ближе, чем я думала, и мои руки легко оказываются у неё на щеках. Она снова ужасно трогательно поднимается на цыпочки и обхватывает меня за пояс. Я на секунду замираю, пытаясь различить в темноте её лицо, но вижу только тёмное пятно на фоне стены. Не знаю, кто из нас делает последнее движение. Не знаю, я целую её или она целует меня. И не знаю, зачем я так долго ждала.