***
Ингер резко распахнула глаза и выдохнула. Почему ей приснилось это? Прошло столько времени, она все давно для себя решила. С чего же сон снова и снова переносит ее туда, на четыре года назад? Зачем заставляет принимать решение? Сквозь пожелтевшие занавески в комнату пробирался несмелый свет садящегося солнца, лаская лучами бледную молочную кожу. В них витали всякие пылинки, которые, похоже, до этого покоились где-то на книжных полках или на комоде. Ингер вытянула руку и ее кисть оказалась залита жарким желтым светом. Он игрался бликами на ее тонких пальцах, рисовал причудливые узоры на рельефе вен, плавал между тонкими ноготками. Она очень любила солнце, но никогда не расстраивалась, если погода вдруг делалась пасмурной и хмурой. Она, казалось, вообще никогда не расстраивалась. Она любила абсолютно все: солнце, тучи, ветер, волны, грязь на асфальте после дождя, февральскую слякоть и августовские ливни. Не жаловала только насекомых (да и то, не всех) и иногда сетовала на бездельников. Но кроме этого, она любила абсолютно всё. Всё и всех. Что уж тут разглагольствовать о ее благосклонности, если она, будучи человеком скромным и совсем не приемля подобного рода шуточки, спокойно принимала Романа Годфри и его грязный юмор! Ей очень нравилось в трейлере. Да, в этом самом пыльном трейлере, где пахло тиной и немного пивом. Она успела за считанные секунды влюбиться в лесок, что окружал жилище, в каждый его листик и белочку, прыгающую между деревьями. Ей нравилась старинная мебель в сочетании с относительно новой техникой, типа давно не мытой плиты или стиральной машины. Но больше всего ей нравилась ее кровать. Ее кровать, на которой до приезда Линды могла спать не только она одна. И сейчас она как раз наслаждалась нежными легкими прикосновениями кончиков его волос к оголенному плечу. Питер добросовестно дал ей выспаться, а теперь тихо, почти неслышно, вошел в комнату и прилег рядом. «И на кой тебе такая широкая кровать» ― прищурившись, подумала Ингер. — «Шлюшек всяких сюда водить?» Парень думал, что она все еще спит, потому каждое его движение было предельно осторожным, плавным и ласковым. У него плохо получалось медленно проводить по бледной гладкой коже шершавыми пальцами, все движения были какими-то дёрганными. Девушка неспешно повернулась к нему, проводя теплой от солнца рукой по волосам и плечу, улыбаясь. Теперь, когда она так сонно смотрела на него, сходство с каким-то забавным ребенком было практически стопроцентным. По лицу полосили следы от подушки, волосы растрепались и теперь служили вторым покрывалом. «Как же быстро они у тебя отросли» — подумал Питер, беря в руки тонкую прядь и ловко накручивая ее на палец. И правда, обрезанные по плечи волосы за четыре года превратились в блестящую гладкую копну, достающую аж до ягодиц. — Почему ты не уснул со мной? — тихим хриплым голосом спросила Ингер, перехватывая его руку вместе со своими волосами и сплетая пальцы в замок. — Потому что тогда мы оба не уснули бы, — честно ответил парень, накрывая ее тонкое тело тяжелым пуховым одеялом. — Ты всегда спишь раздетая? — Да, тебе придется привыкнуть, — игриво усмехнулась девушка, прижимаясь почти вплотную. Она стала куда смелее, чем тогда, на чердаке. Может, это расстояние сыграло на руку брату, а может, она просто повзрослела и приняла свой странный фетиш — неизвестно. Тем не менее, она больше не боялась этого. Не боялась прижиматься к нему грудью и тереться о нее кончиком носа, намекая на поцелуй. Питер, конечно, не всегда понимал женские намеки, но этот был ему совершенно ясен. Уже через полсекунды их губы соприкоснулись, а руки оказались где-то в волосах, сбитых в колтуны после сна. Он любил ее волосы, она — его. Ее пряди казались чем-то, что содержало весь необъятный свет, источаемый ее сердцем. А вечно спутанные волосы Питера служили ей отличным занятием для развития мелкой моторики в детстве. Она помнила, как часто заплетала ему косички во сне, после чего он жутко раздражался, а она только смеялась, смеялась, смеялась. Пока она вспоминала эти веселые моменты из их не менее веселого детства, на ее губе появилась первая мелкая ранка от его зубов. Да и руки его переместились куда ниже, аж к самым кончикам волос, сжимая ее округлые упругие ягодицы. Тонкие ноги с чуть красноватыми коленками сначала выпрямились до упора, а затем одна согнулась и оказалась на нем. Несмотря на полный ноль опыта в подобных делах, Ингер все делала вполне достойно. Она всего лишь действовала так, как чувствовала, а это всегда беспроигрышный вариант. Ее сердце билось быстро-быстро, дыхание стало тяжелым, а движения с каждой секундой были все более смелыми. Она шла к тому, о чем ничего не знала, но чего очень хотела. Так она делала всю свою жизнь. Делала что-то сквозь легкий мандраж, зная, что это точно стоит того. — Ты уверена? — Питер очень любил задавать всякие риторические вопросы. Дождавшись короткого кивка со стороны сестры, он осторожно убрал ее ногу со своего торса и перевернулся, опираясь на согнутые руки. Нависая сейчас над такой беззащитной Ингер, он ловил себя на мысли, что ему нравится владеть ею. Во всех смыслах. Она никому не доверяла так, как Питеру, потому было весьма просто перестроить ее нежный и чуткий нрав на свой лад. Конечно, парень не делал этого нарочно. Так оно получалось — она беспрекословно слушалась брата, даже не задумываясь над тем, правильно ли она поступает. Она была как абсолютно опустошенный сосуд, подготовленный специально для него. Сосуд вмещал в себя абсолютно все, что заблагорассудится Руманчеку. Все его желания, приказы, запреты. Он этим умело пользовался. Ингер никогда не перечила, была привязана к нему, как сторожевой пес цепями. Она этого не замечала. Да и Питер, вообще-то, тоже. Иногда ему было немного не по себе, когда он прикасался к ее телу. Особенно было неловко разводить в стороны ее ноги, которые будто парализовало в тот момент, когда он прикоснулся к ним. Ни с одной девушкой Питер не обращался с такой скрупулезностью; ничье тело не пугало и не притягивало его своей хрупкостью так, как ее. Но приходилось переступать через ощущение того, что он вот-вот переломает ее птичьи косточки своими волчьими лапами, и действовать так, как, на самом деле, желало тело Ингер. Она инстинктивно обняла его ногами и прижалась промежностью к ширинке, стараясь почувствовать то, что так подробно описывают писатели в своих эротических рассказах. Правда, она их ни разу не читала, но слышала от своих школьных подруг, что там нечто большое. И это обязательно причинит боль. Но, к сожалению или к счастью, она ощущала лишь металлическую застежку на ширинке, плотно облегающей эпицентр его возбуждения. «Интересно, действительно будет много крови или Джин мне приврала?» — думала Ингер, отвлекаясь на руку Руманчека, которая целенаправленно двигалась по направлению к ее лобку. Остановившись в самом низу чуть выпуклого живота с длинным тонким шрамом посередине, что тянулся от пупка и скрывался в полоске темных волос, его пальцы поменяли свое расположение. Теперь широкая подушечка большого легонько прикасалась к пульсирующему комочку, а остальные четыре остались лежать на лобке, словно стараясь прикрыть тот самый шрам. Нет, он ее не уродовал и не отталкивал Питера. Просто ему было некомфортно, и почему-то казалось, что он все еще доставляет ей какие-то болезненные ощущения. Поэтому он предпочитал уделять ему поменьше внимания и всячески избегать долгого рассматривания. К этому моменту Ингер окончательно потерялась. Она совсем не так представляла себе настоящий секс и, что греха таить, надеялась на что-то пострашнее. И уж никак не рассчитывала на то, что от пресловутого первого раза получит такое удовольствие. Руманчеки всегда умели хорошо обращаться с женщинами. Николай, напившись однажды, рассказал тогда еще маленькому Питеру свой секрет: «Представь, что вместо вагины перед тобой гитара. Вот и зажимай себе на здоровье любимый аккорд! Не боись. Вот какой у тебя любимый аккорд?». К счастью, Питер тогда не знал даже слова «аккорд». Зато сейчас знал на все 110%, как заставить сестру извиваться на простынях подобно обезумевшей змее. Пора было приступать. Неспешно оставляя влажные следы своих губ на ее шее, он массировал большим пальцем орган, о месторасположении которого Ингер, скорее всего, даже не догадывалась. Ее ребра дрожали в такт сердцебиению, которое, казалось, было слышно даже коту сквозь несколько стен. Тонкие руки отказались слушать без того приглушенный голос здравого смысла и теперь беспардонно блуждали по его широкой рельефной спине, иногда оставляя после себя краснеющие тонкие полоски. Внизу живота как будто скопился целый рой мелких-мелких бабочек, которые щекотали ее изнутри. Она не совсем понимала, стыдиться ли ей влажного, мокрого звука, который создавал медленно проникающий внутрь палец Руманчека, или это абсолютно нормально. «Господи, надеюсь, я все делаю правильно» — про себя сбивчиво думала Ингер в то время, как просто лежала и бездействовала. В целом, это был максимум, чего мог требовать от нее Питер сегодня. Просто не сопротивляться. Чуть придерживая ее дрожащую тонкую лодыжку одной рукой, он медленно приподнял вошедший средний палец, погружая его еще глубже. Ингер впервые резко выдохнула с характерным протяжным стоном и рефлекторно сжала простынь. — Тише, Ангел, — прошептал Питер, опустившись к самому низу подрагивающего живота. — Я ведь только начал. Ему нравилась эта темная полоска из курчавых волос на ее лобке. Она была идеально выбрита, приковывала к себе взгляд. Вызывала желание хотя бы разок провести по ней языком, что, собственно, он и сделал. Тяжелое дыхание девушки, между ногами которой уже буквально разлился водопад, подгоняло его, словно говоря: «Быстрее, Питер, что ты тянешь?». Вот он и не стал тянуть. Взглянув на сестру исподлобья, он полюбовался секунду ее закрытыми от удовольствия глазами и, наконец, приступил к тому, чего Ингер, скорее всего, не ожидала. Влажный язык четко прочертил дорожку от собственного пальца до начала полоски, остановившись на набухшем клиторе и обойдя его вокруг пару раз. Ноги ее дрожали, как и сама девушка, и это только подливало масла в огонь. Она была настолько невинной, настолько чистой, что ему хотелось как можно скорее рассказать ей обо всем, показать абсолютно все, испытать на ней свои самые извращенные фантазии. Но пока что Питер обходился только агрессивными скольжениями языка и такими же быстрыми движениями пальцев, которых внутри на тот момент уже было два. Ингер стонала, резко вдыхала и выдыхала пыльный воздух, рефлекторно пыталась сжать ноги, но это действие тут же пресекалось парнем. Он с упоением посасывал мягкие темноватые губы, полностью покрытые ее прозрачным соком, массировал языком клитор, дразнил умелыми пальцами горячее нутро. Кстати, о пальцах… Пора было возвращаться к их прежнему положению. Ангел разочарованно выдохнула, как только они покинули влагалище, но тут же зашлась в очередном приступе эйфории, ощущая, как разгоряченные стенки ласкает его прохладный язык. Не оставляя без внимания мифическую точку G, по мнению «экспертов», находящуюся внизу живота, Питер легонько надавливал туда четырьмя пальцами, все активнее работая пятым. «Боже, Ангел, ты могла бы напоить этим половину Африки» — сглатывая пресную смазку, подумал он. Да уж, эстрадиол¹ справлялся со своей задачей на все сто. Даже эта жидкость, любому другому показавшаяся бы безвкусной, была для него вкуснее любого напитка. Она пьянила так, словно в ней было около ста градусов, оттого сдерживать свои желания ему становилось все тяжелее. Судя по тому, как яростно Ингер сжимала простынь, финал был близок. Рука немного устала, но Питер не мог не довести дело до логического завершения. И без того узкое влагалище сокращалось все чаще, теперь ему приходилось прилагать усилия, чтобы проникнуть языком внутрь. Громкий хриплый стон, ее рука резко схватила его за волосы и прижала вниз, не позволяя отстраниться. Решив ускорить процесс, парень оставил попытки проникнуть языком меж содрогающихся мышц и вновь заменил его двумя пальцами, останавливаясь губами на уровне клитора. Остервенело вылизывая его, он чувствовал, как сокращения становятся все сильнее, и слышал, как задыхается в эйфории сестрёнка, с каждым вдохом словно срывая голос. Вот он. Самый последний, самый громкий и хриплый стон. Самая сильная дрожь в коленях и полное бессилие. Ингер была не в состоянии даже просто открыть глаза, чего и не хотела. Несмотря на то, что все прошло идеально, ей было как-то не по себе, и сейчас встречаться своим плавающим взглядом с темными глазами брата ей совершенно не хотелось. Патлатая голова нашла себе укромное местечко прямо у нее на животе, так как Питеру было слишком лень подыматься выше. Однако лежала она там недолго. Парень все же приподнялся и медленно поднес влажные горячие пальцы к приоткрытому рту Ингер. Не без должного стеснения, она, немного потупив взгляд, аккуратно обхватила их губами, посасывая и слизывая своим острым язычком еще не испарившуюся смазку. «Господи, это действительно так… Невкусно?» — ужаснулась она, облизываясь и закусывая губу. — Это… Все? — с какой-то странной интонацией спросила она, глядя в темные глаза со все еще расширенными зрачками. — На сегодня лавочка оргазмов прикрыта, юная леди, — нарочито строгим тоном произнес Питер, щелкнув ее по носу. — Хватит с тебя. — Но ведь это не… — девушка хотела было сказать «не секс», но запнулась. — Не это… — Это не это, согласен. Звучит глубоко, — Руманчек легко подполз одной рукой под ее талию и перевернул на бок, чтобы Ингер снова прижималась грудью к его животу (выше она не доставала). — Но не все сразу. Гляди, ты даже после такого-то предложение нормально построить не можешь! И ты предлагаешь мне продолжить? Ингер хохотнула и стыдливо уткнулась носом в горячую грудь. Дыхание все еще было сбитым, ей было жарко, а руки так и не перестали выводить какие-то замысловатые узоры ногтями на коже брата. Тонкое бедро в секунду очутилось где-то на уровне его таза, промежность оказалась прижата к бедру. Рука невзначай провела по груди вниз, очерчивая заметные рельефы на животе и опускаясь к самой ширинке. «Все оборотни такие волосатые или только мой брат последний раз видел бритву, когда ему ее подарили на тринадцатый день рождения?» — подумала девушка, минуя выглядывающий из-под джинс участок темных волос и кладя кисть ниже, прямо на выделяющийся под плотной тканью член. «Должно быть, это не особо приятно» — предположила она, представляя, что чувствовала бы сама, если бы ее промежность в самой середине процесса сдавила молния. Потому она без раздумий потянула застежку вниз и расстегнула металлическую пуговицу сверху, бесстыже запуская руку внутрь. Тонкие пальцы легонько обхватили ствол, чувствуя ладонью каждую выпирающую вену на нем. «И зачем я это сделала?» — удивилась Ингер, понимая, что это действительно выглядит крайне странно. — Чтобы ширинка не мешала, — поспешила оправдаться она, чувствуя на себе изучающий взгляд Питера. Тот улыбнулся и вытащил ее руку обратно, думая: «Тебе просто было любопытно, мартышка. Ты ведь даже не имеешь представления о том, что дальше делать». — С этим я справлюсь сам, — он подмигнул покрасневшей девушке, сгребая ее руки в одну свою и прижимая к груди. Боже, до чего же она была маленькая… Как какая-то колибри, честное слово! Вся такая хрупкая, нежная, но с крайне аппетитными изгибами. «Наверняка, вся долбаная Румыния на тебя… Кхм-кхм, любовалась тобой, Ангел. Хотя кто дал им право хотя бы смотреть на тебя?». Действительно, никто не давал. А даже если бы попросили, Питер, скорее, сожрал бы их всех в следующее полнолуние, чем позволил бы кому-то зыркать в сторону своей сестры. «Это мое, ублюдки» — непонятно, к кому обращаясь, проговорил он про себя. — «Вы к ней не притронетесь. Никто. Никогда».***
На Хэмлок Гроув медленно опустились густые сумерки. В свете последних событий, никто в здравом уме не бродил по улицам без особых на то причин. Никому не хотелось попасться в лапы маньяка. Или маньяка-оборотня (вдруг слухи все же правдивы). Или, еще чего, пьяного в стельку младшего Годфри, что было куда страшнее двух вышеперечисленных. Мало того, что он очень плохо контролировал свое желание избавиться от выпитого алкоголя, который вряд ли можно было смешивать между собой, так еще и был невероятно агрессивным в такие моменты. Его раздражало в буквальном смысле все: валяющаяся на улице бумажка, проходящая мимо девушка и ее слишком тусклая помада, звук проезжающих машин и даже он сам. Страннее всего было то, что с момента, как он покинул трейлер Руманчека, у него так и не поднялась рука закурить хотя бы разок. А, как известно, Романа крайне редко можно было увидеть без зажженной сигареты в зубах, что делало ситуацию совсем уж подозрительной. Такое ощущение, будто за ним по пятам постоянно следовала чертова сестричка проклятого Питера, приговаривая: «Не кури, мне не нравится! А ты ведь хочешь мне понравиться, Роман? Ты ведь хочешь произвести хорошее впечатление?» — Да иди ты в жопу! — в какой-то момент эта мысль стала до того навязчивой, что Ангел превратилась в слуховую галлюцинацию, а ее светлый образ по-настоящему стал мерещиться ему в отражениях луж, витрин и даже недопитой бутылке виски. — Не хочу я! Что ты пристала! — Ну, не хочешь — как хочешь… Чего орёшь вообще? — господи, он даже не заметил, что в этот момент какая-то прошмандовка предложила ему минет за полсотни. — Припи**енный какой-то… Все Годфри такие. «Да, ругнись матом еще разочек, детка, чтобы окончательно избавиться от остатков своего достоинства» — хотел сказать парень, но, объективно оценив свои возможности строить предложения и ворочать языком, решил промолчать. Ангел… Интересно, что подумают люди, если он так ее назовет? Что подумает она сама? Нет, на окружающих вполне себе можно будет посмотреть уничижительным взглядом, говоря: «Это значение ее имени, недоумки. Вы что, не знаете румынского? Как так можно?!». А вот что подумает девушка, если вдруг он назовет ее так, как имеет право называть разве что только мать? И то, вряд ли она часто ласкала свою дочь подобными словами. «Не такая уж ты и святая, киска» — сползая по кирпичной стене какого-то здания, подумал Роман. — «Ты просто запуганная. Интересно, чем? Или кем?» Это было последнее, о чем он успел подумать, прежде чем провалиться в нездоровый сон. Недопитый виски разлился по асфальту, пачка сигарет, к которой он так и не прикоснулся, выпала из кармана вместе с ключами от машины и дома. Он ненавидел ложиться спать, пока не протрезвеет. Да и пьянеть, будем откровенны, не особенно любил. Но иногда очень хотелось выключиться. Как будто рычаг, отвечающий за полное выпадение из реальности, заедал, и его регулярно приходилось смазывать высокоградусными жидкостями и прочими веществами. Всегда, когда он засыпал под действием алкоголя, ему снились либо его самые страшные кошмары, либо что-то слишком хорошее, после чего не хотелось просыпаться. Вот и сейчас все начиналось слишком хорошо. Все всегда начинается с ромашкового поля у Белой Башни. Все всегда с него начинается…